Обещание полночной звезды 2. Родные незнакомые звёзды.

Не обращая ни на кого внимание, Элисар взял меня за руку и как-то по-особенному тепло улыбнулся, будто почувствовав мою грусть. И я просто не мог не улыбнуться в ответ.

Дома нас уже, наверняка, ждал вкусный ужин, а завтра торжественная речь ярама и праздничное веселье. И у меня впереди ещё было много лет, чтобы всё увидеть и в полной мере насладиться атмосферой Турнира. Так что мне не о чем было жалеть.

========== Глава 44. Берёзовы косы. ==========

Последний день праздника выдался особенно погожим. Солнце напоследок светило ярко, припекало жарко, словно сама природа решила порадовать людей перед долгим сном. Теперь уж дни быстро на убыль пойдут.

Во время церемонии закрытия на площади внизу опять яблоку негде было упасть. Ярам произнёс торжественную речь, поздравил новобрачных и велел берёзовы косы хорошенько отгулять. С тем напутствием люди в рощу и отправились. Все весёлые, нарядные. Женщины пели брачные песни: то задорные, шутливые, то грустные, прощальные. Берёзки в рощице стояли стройные, крепкие, все в золоте — зелёных листочков почти уж и не осталось. Этим-то берёзкам с издревле и заплетали юные жёны косы. Прямо на другое утро после первой брачной ночи, которой надлежало проходить в последний день турнира. Накануне, значит, жених снимал с невесты покров, а наутро девушка ставшая женщиной передавала на этой самой опушке отцу или иному родственнику, что был до замужества за неё в ответе, простыню с доказательством своего девичества, затем расстригала ленту, которую мужу на ярмарке повязывала. Одной половиной заплетала волосы, другую — на ветке завязывала. Чем крепче узел, да краше бант, тем сильнее да долговечнее любовь промеж молодых будет.

Это была древняя традиция, заключительный свадебный обряд, в самый последний день уходящего большого праздника. В каждом клане своя такая рощица была. Здесь просили о счастье, здесь же прощались с родным домом те, кому за мужем в чужой клан ехать предстояло.

Мы с Элисаром стояли в сторонке и просто наблюдали, как, вручив заветную простыню, одна за другой девушки скрывались за деревьями. Иные с гордостью, иные сильно смущаясь. Стеша так и вовсе за спиной Якима спряталась и оттуда, не глядя, отчиму свёрток сунула. Тот с явной неохотой его принял, нарочито медленно развернул, чтобы удостовериться, что всё прошло так, как положено, а убедившись, на новоиспечённого зятя глянул неласково.

— Представляете, этот хитрый мухомор вчерась к нам в избу напрашивался, — поделилась, появившаяся рядом Аля.

— Зачем это? — удивился я.

— Проконтролировать. Лично. Вдруг бы брат с молодой женой сам не сдюжил.

— Так он, кажется, и не сдюжил, — насмешливо заметил Элмсар. — Вон рука перевязана.

— А это он супружнице яблочко наливное чистил.

— Ай-яй-яй, и как это он так неосторожно?

— Так ить женина-то честь, может, и дорога, но вот душа цены вовсе не имеет. Царапина заживёт, что за беда, а у Стешеньки, дай боги, будет время освоиться.

— Всё ещё сильно боится, — догадался я.

— А то как же. Чай, пуганая. Вот ведь вырви цветок какой с корнем из родной землицы, так пока приживётся, пока по новой зацветёт, сколько времени пройдёт, сколько выхаживать его надобно. А здесь человек живой, да что там — ребетёнок совсем.

— Ничего, скоро обвыкнется, — улыбнулся муж.

— Оно, непременно, — согласилась Аля, — особливо, ежели мешать не будут всякие. Мы ведь Стешеньку-то насилу вчерась успокоили. Привёл её, горемычную, значит, Якимушка, покров снял, а она стоит ни жива, ни мертва от страху, едва на ногах держится. Лицом белее снега, даже конопушек почти не видать. Ну, я её в свою горницу свела, на кровать уложила да отваром сонным напоила. Надо б было накормить сперва, но разве ж она смогла бы? Да ещё после той мерзости, что отчим ей наболтал.

— Зачем это ему?

— Так со злости, что не по его всё вышло. Якиму-то, ясно дело, она поведать не решилась, а мне, как проснулась, всё передала. Пытала всё правда, аль нет то, что этот окаянный сказывал. Он же, охальник, такого навыдумывал, такими варварами-лиходеями нас выставил, что только диву даёшься. И где только понабрался. Мне б такого насказывали, я б ещё и не так забоялась.

— Не переживай. Стеша, поди, и сама уже поняла, что к хорошим людям попала, — успокоил я целительницу. — А там, глядишь, и доживутся они ещё до любви, и семья у них будет крепкая.

— Да хорошо бы, ежели так... да только любим такие, как мы с братом, всего раз в жизни... Девочку он просто пожалел... у самого не сложилось, так хоть ей...

— Что не сложилось? — спросил Элисар. — У него невеста была?

— Любовь была, а невесты не было. Не по Сеньке шапка оказалась. И винить, вроде как, здесь некого.

— Она что же, из благородных была? — хотя, чего тут спрашивать, и так всё понятно.

— Благороднее некуда, — подтвердила Аля. — А он прямо с первого взгляда и прикипел, да так, что за любовь эту даже жизни бы не пожалел, пусть и безответная она. А ведь она, любовь-то настоящая, только такой и бывает. Вот полюбишь человека и куда угодно за ним пойдёшь, что угодно для него сделаешь, любым его примешь и даже не скажешь ему ничего, чтоб не растревожить, ежели сам не люб.

Я слушал и чувствовал, как сердце её рвётся и плачет. И за брата, и за себя. Она ведь не только о Лешем говорила. И кто ж от такого человека, как Яким, отказался? Впрочем, если девушка из благородных была, никто бы её мужику деревенскому не отдал. А Аля сама от своего счастья отказывается. Вешек ведь так за ней и ходит, и сейчас глаз с неё не сводит, хоть и запрещала она ему не раз. Плохо повернуться может. В этом году Аля отдавать ленты отказалась, а на следующий год из упрямства и от отчаяния, может, и согласится, чтобы её у брата сосватали. Вешек тоже от обиды может дров наломать. А ведь любят только раз... по-настоящему...

Между тем, воротились из рощи девушки и народ назад к городу повернул. На целый год вперёд напраздноваться. И всё же, как бы широко и пышно ни развернулось гулянье, радость уже изрядно пропиталась осенней грустью. Завтра уедут гости, начнут потихоньку возвращаться воины с добытыми в других кланах жёнами и жизнь войдёт в привычное русло. Мама мне рассказывала, что зима здесь приходит внезапно и очень рано. На землю ложится первый снег, сразу белыми пушистыми сугробами, и не сходит уже до самой весны.

Домой мы с Элисаром попали уже за полночь, а сразу за нами и Даниэль пожаловал. Хмельной, разрумянившийся и всклокоченный.

— Хорошо тут с вами, северянами, — довольно крякнул брат, усаживаясь за стол. — Да только пора мне и в обратный путь, пока ветра зимние бури не нанесли. Знаю, что страшно злые они здесь.

— И когда же отплываешь? — осведомился Элисар.

— Так завтра стало быть соберу команду, подготовлю корабль, а послезавтра на рассвети и в путь.

— Так скоро, — расстроился я.

— Так и без того загостился. Не возражаешь, Элисар, если я с братишкой с глазу на глаз побеседую?

— Не возражаю. Чего ж не поговорить с родным человеком, — хмыкнул Элисар и вышел из кухни, тактично прикрыв за собой дверь.

Брат задумчиво пригладил бороду, а потом, будто опомнившись, весело подмигнул мне:

— Да, братец, теперь уж я ясно вижу, что никуда ты со мной не поплывёшь. Мать твоя шибко расстроится, да всё одно так оно к лучшему. Человек Элисар, кажись, неплохой и относится к тебе с уважением, но самое главное — он желает тебя. Хочешь — верь, хочешь — не верь, а без этого самого ничего толкового у вас бы не вышло.

— Да ну, — усомнился я. — Некоторым и так хорошо живётся. Люди ведь не животные. Для нас важнее взаимопонимание, чем примитивная похоть.

— Слова-то какие. Экий ты книжник. Хотя я тоже прочитал их в своё время достаточно и умных, и не очень. И смешные попадались. Одна вот, к примеру, учила, как мужу правильно по науке любить жену — ну, там, чтоб семья была гармоничная. А я вот что думаю, коль есть чего меж людьми, то и так всё сладиться, а коль нет, так и не появится. А вообще у каждого человека свой причал должен быть, свой дом. И я вовсе не о стенах, крыше да крыльце сейчас говорю. Ждать его кто-то должен. Вот у меня душа, вроде, бродяжья, и по свету меня мотает изрядно, но я и из самого края света, из самой пучины морской к своей Фимочке всегда возвращаюсь. А она, даром, что голубых кровей, как самая обыкновенная баба меня ждёт, детей моих растит. Сама растит — гувернанткам да гувернёрам не доверяет. И у тебя свой дом теперь есть, я это вижу. Я ведь за тебя больше, чем за других переживал.

— Так уж и переживал? Тебя ж и во дворце почти не бывало.

— Что верно, то верно. Только ведь это не значит, что мне ни до кого дела нет. Я и про всех братьев и про всех детей своих всегда помню. Представляешь, Влад-то мой тоже в мореплаватели наладился. Вот уж от кого не ожидал.

О да, все тогда удивились. Влад из всех детей Даниэля самым слабеньким и болезненным был. А потом грезить вдруг морем начал. Все энциклопедии и книги по мореходному делу прочитал, закаляться стал и на обучение принялся проситься. Фимеона, то есть жена брата Фимочка, и плакала, и упрашивала отступиться, потом смирилась и лично сообщила вернувшемуся Дану о решении сына. Тот обрадовался, что будет кому своё дело передать. Так что вполне вероятно, я и племянничка скоро в гости дождусь.

— Так вот дети у меня невелики ещё, а, как известно, маленькие детки — маленькие бедки. А тебе-то годков немало уже было, и отец всё темнил да годил чего-то. На тебя ж охотников-то немало нашлось и из своих, и из чужих. Многие вдовцами при сыновьях были, что для тебя самое надёжное. Ты им не для продолжения рода, для другого был надобен. Так нет ведь, отец упёрся — подавай ему, понимаешь, непременно молодого, холостого, без довеску, чтоб от тебя наследник родился. Альберт весь измучился, будто ему, а не тебе под венец да рожать бы пришлось. Хотя уж кому-кому, а ему так под венец давно пора. Не хочет. Из-за зазнобы своей.

— Какой зазнобы? — ведь не мог же он про маму догадаться... хотя проницательности ему точно не занимать.

— Врать не буду, не знаю. А только есть она у него — зазноба-то. Будь иначе, давно бы окольцевался. Отец ему очень настойчиво невест сватал, да только Альберт на них и не глядел. Говорил, мол, я принц ненаследный и моя холостая бездетность короне не угрожает, и без меня найдётся, кому трон будущим королём обеспечить. А вот теперь от Иоланты — матери, значит, твоей — взял и не отказался. Чудно.

— Не то слово, — осторожно кивнул я, чтобы лишнего внимания не заострять, а то мало ли до чего додумается.

— Да ты меня не слушай, — хохотнул Дан, — хватил я сегодня лишнего на вашем празднике. И косы берёзовы хороши. Жаль, у нас такой традиции нет.

С тем и разошлись. А через день Даниэль уплыл к своему причалу. В свой дом, где его ждали.

========== Глава 45. Огонь в ночи. ==========

Итак, праздник остался позади. Вернулись женихи, искавшие счастья в других кланах — кто, как был, один, кто с законной женой. Солнце с каждым днём всё больше белело. Так непривычно. На юге зимой оно тускнело, и мир будто серел, теряя краски. Здесь же, напротив, чем короче становились дни, тем ярче и отчётливее всё становилось в холодных солнечных лучах. Хоть и ясно было, к чему всё шло, а зима всё равно наступила неожиданно. Просто однажды пошёл снег, и всё шел и шёл густой пеленой пока полностью не укутал землю сугробами. Белоснежными и искрящимися, словно кто-то рассыпал мелкие самоцветные камни. На стёклах засверкали узоры, весело заплясал огонь в большой печи и нашем камине.

Жизнь текла размеренно, однообразно и в то же время насыщенно, как это ни парадоксально. Несколько раз в неделю проходили собрания старейшин, где обсуждались наиболее важные текущие дела. Сопровождать на них мужа мне надлежало в обязательном порядке. Когда день был полностью свободен, я частенько составлял компанию Якиму в его походах в лес. Бывало, уходили на рассвете, а возвращались уже в темноте. Мы с ним много где успели побывать, пока лесные владения Белых соболей осматривали. Но мне и дома в мастерской всегда было чем заняться. Как-то незаметно я обзавёлся ценным помощником — сначала Коэн только смотреть по вечерам приходил, а затем и сам за инструменты взялся. Элисар же большую часть времени либо помогал Бархориму в государственных делах, либо лично обучал юных воинов. Аля всё так же неустанно помогала всем нуждающимся в исцелении. Слава об её даре далеко разнеслась, за ней уже и из других кланов стали присылать, и никому она ни разу не отказала. Стешенька потихоньку освоилась в новом доме, принялась помогать Але по хозяйству, пристрастилась к рукоделию. Пусть пока девочка только училась, но уже видно было, что со временем из неё могла выйти прекрасная мастерица. Милания растила сына, помогала нам с Мирэль и ждала мужа с дальней границы — он должен был вернуться уже следующей осенью. Велия хлопотала по хозяйству и заботилась обо всех нас.

Незаметно пришло время долгой ночи и ледяной стужи. Прекрасное и смертельно опасное. Когда к нашему дому пришли снежники, я, памятуя о рассказах матери, долго не решался ступить за порог, но, наконец, решившись, ничуть не пожалел. Холод, как и тогда в замке, не коснулся меня, а ледяная ночь была прекрасна. Кругом тишина и неподвижность. И над белым, закованным в снега и иней миром идеально круглый бледный лик луны. Повелительницу этого мира я встретил только на опушке леса. Удостоился лёгкой улыбки, благосклонного кивка и позволения идти рядом. Госпожа Морозница была полупрозрачной, будто изо льда и воздуха, глаза у неё были тёмные, мерцающие, точно звёздное небо. Она не шла — скользила, едва касаясь земли, кружилась и, смеясь, взметала подолом лёгкого сверкающего платья невесомую снежную пыль. Но под этой лёгкостью и девичьей хрупкостью скрывалась невероятная древняя сила, неведомая и недоступная смертным. Заворожённый я даже не заметил, как пролетели несколько часов. Когда я вернулся, дома благодаря стараниям Ерёмки все ещё спали, поэтому забраться под тёплое пуховое одеяло к мужу было легко и сладко.

Вообще благодаря открывшемуся дару я мог видеть всё больше и больше того, что существовало всегда, но скрывалось по ту сторону нашего простого привычного мира. К сожалению, это не всегда напоминало волшебную сказку. Теперь я как никто другой понимал Ольну, потому что видел тех, кто являлся забирать души. Тёмные безликие силуэты, навевающие подсознательное ощущение невыразимой скорби, появлялись рядом с тем, кому уготована была скорая смерть, а потом уносили нечто ценное и золотистое. То — что являлось самой сутью человеческой, оставляя родным лишь пустую мёртвую оболочку и боль потери. Теперь я знал, в чей дом скоро постучится смерть, но в отличие от наивной, сердобольной нимфы не пытался никого предупредить. Не было в этом никакого смысла. Чем тут поможешь, если Цхайла уже дописала чей-то свиток до финальной точки? Да и не поймут, ещё хуже — бояться станут. Нет, уж, спасибо. Я хотел быть рядом со своим мужем, хотел видеть, как растет мой ребёнок. Так что роль изгоя-отшельника или пленника потайной комнатушки в замке меня совершенно не прельщала. Я всё-таки человек, пусть и с примесью чуждой крови, а людям тяжело даётся одиночество.