— Нет, — Роберт ничуть не кривил душой. Нарисованная Тафларом картина, кого угодно вогнала бы в уныние.
— Значит, посочувствуй племяннику князя, количество синяков и зуботычин вскоре у него будет соперничать с ветвистостью рогов. Если он — мужчина и на беду полюбил ее, такая любовь быстро перерастет в ненависть. Он плеткой загонит ее в сераль, подальше с глаз. Если он слаб — окончательно превратится в тряпку, и ни в том, ни в другом случае не будет счастлив.
— А если они станут друзьями? Без взаимных упреков и утеснений? Если будут терпеливо и с пониманием относится друг к другу?
— Такое тоже возможно, если женщина добра, терпелива и облаѓдает мудростью. Скажи, твоя бывшая подруга соответствует этим требованиям?
— Нет.
— Вот и весь ответ. Вы, христиане, объявили женщину равной, посѓтавили ее рядом с мужчиной и сами теперь не знаете, что с этим делать. Да и она не знает.
— Ты во многом прав, но мне, — Роберт тщательно подбирал и обдумывал слова, чтобы в очередной раз не нарваться на насмешку уверенного в своей правоте араба, — мне европейцу, может быть, не самому ревностному, но все же христианину претит восточный подход. Мне не интересно выбирать из стада — пожирнее да покудрявее. Я хочу найти единственную. Найти, завоевать и заставить ее выбрать меня.
Теперь задумался Тафлар:
— Вы так женитесь?
— Нет, конечно. Так хочу я. А браки заключаются, как и везде: по имущественным мотивам, из-за страсти, либо из-за дурости. Это уж кому как повезет.
Нурджия прижалась к Роберту и затихла, не раздражая, наоборот, вызвав легкое даже умиротворение, впрочем, тоже необязательное — как пригреть потерявшегося щенка.
* * *
В полдень припекло. По чистому бледно-голубому небу к северу вереницей протянулись легкие белые облачка. Beтер, нескольѓко дней задувавший с полуночи, сегодня согрел дыханием пустыни. Тафларовы домочадцы сбросили теплые плащи и покрывала. Роберту же было просто жарко. Сняв рубашку, он остался в одних холщевых штаѓнах и сапогах. Лицо: шею, выпуклую грудь до масляного блеска заливал пот. С носа срывались капли.
Он неплохо выучил Али. Обороняться от юноши, вооруженного двумя клинками против его одного, становилось трудновато. Не настолько, чтобы наставник остановил бой, но вот гляди ж ты: учитель уже взмок, а мальчишка и не думает сдаваться.
— Не уделят ли отважные воины толику внимания простому ученому человеку? — раздался за спиной голос Тафлара. Али тотчас положил оружие на землю и низко поклонился. Роберт, обернувшись, почтительно кивнул.
— Али, подойди ко мне.
Парень повиновался. Улыбка разъехалась на половину физиономии, грудь распирало от гордости за собственные успехи, и еще — радость от встречи. Роѓберт подумал, что в стране, где послать наемного убийцу, считается делом хоть и хлопотным, но вполне обычным, иметь телохраѓнителя, который не только защищает, но и любит хозяина — очень важно.
— Как его успехи?
— У юноши талант. Он уже неплохо владеет оружием. Пока не хваѓтает уверенности, но она дается только опытом. Завтра устрою ему бой на узкой лестнице в твоей башне. Если разрешишь, конечно.
— Поступай, как считаешь нужным. Иди, Али, ты своѓбоден.
— Хороший мальчик, — Роберт вытирался куском полотна. — Еще чуть погонять, и будет готов.
— Я был против.
— Ты не говорил напрямик, но я догадался.
— Дети Фатимы, почти то же что мои дети. Она сама настояла.
— Будем надеяться — все обойдется.
— Спасибо, Рабан.
— Ты пришел посмотреть наши игры, или есть новости?
— И да, и нет. Все что донес до нас Измир о делах в Иерусаѓлиме — правда. О тебе там забыли. Что касается ocтaльнoгo... бeй не настаивает на твоем обращении, Франкскому султану отправлено послание. Осталось ждать. Селим не возражает против твоей переписки. Требует только, чтобы я просматривал письма. Сам понимаешь — война.
— Ты и напиши.
— Нет уж. Трудись сам.
— Тебе все равно проверять. Как всегда найдешь кучу ошибок, исчеркаешь. Пергамент испортим...
— Что происходит? Прославленный воин отступает, сдается? Похоже на обычную трусость.
— Что ты понимаешь в стратегии, ученый человек? Это не трусость, а военная хитрость.
'Роберту, графу Парижскому, от князя Галиллейского Танкреда Гискара. Я получил твое послание. Признаюсь, первым моим движением было — выбросить его, не читая. Все здесь долгое время преѓбывали в уверенности, что ты мертв, а когда твои друзья воспряли, узнав, что, паче чаяния, их товарищ жив, разнеслась весть, уравнявѓшая тебя живого с мертвыми. Гуго Великий сообщил: что ты принял мусульманство, что сейчас проживаешь в Эль Кайре у тамошнего халифа, ходишь в большой чести, носишь сарацинскую одежду, собираешься вступить в войѓско сарацин. Не скрою, многие, в том числе и я, поверили твоему обращению. Сам знаешь, бывало, когда воина-христианина неверные обращали силой. Такое могло произойти с каждым. Но обращенный мог вернуться и покаяться. Потому, когда твой родственник Гуго отказался платить выкуп (что за отступника просят деньги, мне тогда уже показалось странным) я решил действовать самостоятельно. Но тот же Гуго передал, будто король Филипп берет все заботы по вызволению тебя из плена на себя, и запрещает этим заниматься кому-либо под страхом оскорбления королевского достоинства. Я отступился в большом подозѓрении, что всех нас водят за нос. Гуго Вермандуасский, возглаѓвивший несчастливую экспедицию в Станкону, Фригию и Караманию, после своего бесславного поражения укрылся в Тарсе, где и умер от ран. Итальянец Буальди, который, якобы, тебя хоронил, исчез бесследно. Еще слухи о тебе распускали венецианцы, с которыми принц Селим передал послание о выкупе, но и они отбыли — спросить не у кого. Больше же всего меня печалит, что я опрометчиво дал клятву Гуго, не выкупать тебя.
Что ты мне поведал о своих обстоятельствах, уже известно твоим друзьям, да и врагам тоже. Первые радуются, что ты жив и не посрамил славы христианского оружия, вторые шипят и строят козни. Боэмунд в трудах. С каждым днем венец, возложенный на него, становится все тяжелее и тяжелее. Отправляю письмо тайно, как ты и просил.
Твой друг Танкред.'
— Идет игра? Я был прав? Но что есть ее цель, не понятно. А тебе? — спросил Тафлар.
— Мне тоже.
— В письме, между прочим, упоминается добрый родственник, коѓторый не позволил заплатить за тебя выкуп. Кто он?
— Гуго Вермандуа. Брат короля Филиппа.
— Значит короли не только твои дальние предки, но и близкие родственники.
— С такой родней — врагов не надо.
— Не хочешь рассказать поподробнее? Я не просто любопытствую. Следует разобраться. Мне почему-то кажется, что нити интриги тянутся с твоей родины. Такое возможно?
— До того как прочитал послание Танкреда, ни за что бы не повеѓрил. А сейчас — не знаю. Но слушай. Я родился и вырос в больѓшом, но плохо укрепленном замке...
Он рос в большом, но плохо укрепленном замке, возносящим свои башни над водами Сены севернее Парижа. Прапрадед Роберта — Гуго выстѓроил его на высокой, круто обрывающейся в воду скале. Такие укрепѓления стали возводить еще со времен их предка Роберта Сильного, который единственный смог помешать норманнам, захватить Париж. Замок представлял собой незамысловатое, но надежное укрепление, сложенное из природного камня. Донжон и старая стена остались с прежних времен. К ним позже пристроили жилое здание. Отец Роберта, тоже Роберт продолжал строительство. Для возведения рядом с донжоном новых жилых покоев он выписал мастеров из Клюни и Лиможа. Шестилетний Роберт все время не занятое сном и едой проводил на строительной площадке, заваленной глыѓбами камня, изрытой ямами для извести, заполненной снующими туда-сюда рабочими. Они сначала что-то мерили длинными веревками, а потом вместо того чтобы строить дом, начали рыть яму. Роберт был разочарован. Он был уверен, что приехавшие в их замок знаменитые мастера (что такое знаменитый мастер он, правда, не очень себе представлял) построят дом за день, или за два. Ждать дольше ему было скучно. Как строят свои дома крестьяне, он видел не раз. Там всего-то и надо: набрать хвороста, обмазать его глиной — получались стены, потом присыпать их землей и покрыть крышей. Вот и весь дом. Но даже ребенок понимал, что внутри замковых стен такие хибары ставить не годится. Еще прадед возвел рядом с донжоном узкую длинную казарму, конюшни и даже кузню из дикого камня.
Каждое утро, позавтракав и наскоро перекрестившись чумазой ладошкой, юный наследник отпрашивался у матери, посмотреть, как идут дела на стройке.
— Иди, только не лазь пожалуйста по камням. Попроси Ингара проѓвести тебя на стену. Посмотришь оттуда.
— Не бойся за меня. Я уже большой.
— Конечно большой, и по тому должен понимать: если с тобой что-нибудь случится, я очень испугаюсь и твой не родившийся еще братик или сестричка тоже испугается. Это очень плохо. Ты ведь уже знаешь, каждый рыцарь в ответе за тех, кто слабее его и в ответе за свои поступки.
— Перед отцом? — вырвалось у мальчика. Он уже представлял, как полезет по гладкому боку известняковой глыбы, цепляясь за зарубѓки оставленные теслом каменотеса.
— И перед ним, и перед Богом. Но, прежде всего, перед самим соѓбой.
Вот всегда так: мать умела говорить тихо и ласково, но ее все слышали, и не потому что боялись. Он, Роберт-младший, разве боится? Нет.
Выбегая из высокого сумеречного зала, где располневшая за последнее время мать, проводила время у камина, мальчик пытался соединить несоединимое. В нем боролись желания. Хотелось тотчас вскарабкаться на самую высокую кучу, сложенных друг на друга блоков, и запрыгать потом со штабеля на штабель, каждый раз ощущая замирание сердца, когда между плитами раскрывала зев глубокая щель. По другую сторону стояла ответственность за спокойствие матери.
Он даже не полез сразу, остановившись на полпути к штабелю. Все испортил Герберт — паж на четыре года старше Роберта. Тот уже карабкался на вeрx. Отстать наследник графа Парижского не мог, уже на бегу приходя к отчаянному компромиссу: он, конечно, полезет вслед за Гербертом, но будет очень осторожен.
Через несколько дней, хоронясь между еще не отесанными валуѓнами, мальчик стал невольным свидетелем разговора родителей. Мать в сопровождении отца вышла погулять. Близко к строительству она не подходила, наблюдая за работой с небольшого возвышения. Отец расстелил на камне плащ и заботливо усадил мать. Роберт притаился, опасаясь даже дышать в полную силу. Сейчас ему следовало находится совсем в другом месте. Отец отправил его к священнику замковой церкви отцу Геранну, обучаться грамоте. На том настаивала мать. Отец, как раз считал, что корпеть над книгаѓми и пачкать руки в чернилах не самое лучшее занятие для юного наследника, но уступил. Спорить с беременной женой из-за такого пустяка было бы нелепо и жестоко.
Юный непоседа, конечно, собирался посетить отца Геранна, только вот дождется Герберта. Они поспорили, кто первым взберется на изѓрядно выросший штабель строительных блоков. А уже после выяснения такого животрепещущего вопроса он пойдет учиться. Герберт опаздывал, вот и приходилось теперь отсиживаться в сырой холодной щели, надеясь что отец не станет карабкаться по камням, не найдет свое непосѓлушное дитя и, соответственно, не всыплет ему за непослушание.
— Тебе не холодно? — ласково спросил отец.
— Пока — нет. Здесь так хорошо. Солнышко. Надоело сидеть в чеѓтырех стенах.
— Да, сейчас не разгуляешься. Прости, что превратил замок в руины в такой неподходящий момент. Но ты знаешь, нам приходится спешить.
— Может быть, ты преувеличиваешь опасность? Король Генрих, а потом и королева Анна много раз заверяли тебя в своем расположении. Если короли нарушают слово, данное при таком количестве свидетелей, они теряю последний авторитет.
— О каком доверии, авторитете и порядочности можно говорить в отношении этой рыжей самки, сменившей королевскую мантию на одеяло в герцогской спальне через год после смерти супруга? Да и не в ней дело. Анну оттирает от дел сын. Филипп недвусмысленно заявил мне, что не потерпит усиления наших замков.
— Но мы живем на границе.
— Вот он и опасается, что под видом охраны рубежей, я так усилю цитадель, что смогу из-за ее стен диктовать ему свою волю.
— Филипп потребовал клятвы?
— До этого не дошло. Разговор происходил с глазу на глаз. Но он не оставил мне выбора. А раз нельзя действовать открыто, спешно пришлось распускать слухи о строительстве новых жилых покоев, шумно собирать мастеров и рабочих.
— Думаешь, он не догадается?
— Уже. Но вся округа оповещена — я жду прибавления семейства, строю дом. Будет странно, если обозы, предназначенные для мирного строительства, начнут останавливать люди короля. Два таких предприятия, как постройка дома и укрепление стен, конечѓно, дорого нам обойдутся, зато наши дети будут надежно защищены от своего сюзерена.
— Если бы их безопасность зависела только от высоты стен!
— Нам некуда деться. Я — прямой вассал, да еще и родственник. Капетинги сейчас всего боятся, а нас, младшей ветви — вдвойне.
— Трон мне кажется не самым уютным местом.
— Конечно. Головы в борьбе за него летят как листья в осеннюю пору. Но даже если его утыкать гвоздями, Филипп будет сидеть и улыбаться...
— А чем ближе подойдешь, — перебила мать, — тем лучше будет видно, что эта улыбка — оскал зверя.
— Мы не одиноки. Большая часть владетельных сеньоров королевѓского домена находится точно в таком же положении. Своему брату, Большому Гуго, Филипп тоже запретил укрепляться.
— И что тот?
— Стелется ковриком под ноги брату. Он не очень умен и не вполне честен. Что остается такому ничтожеству?
— Роберт, я боюсь за нас и за наших детей.
— Не надо. Я могу защитить и тебя и их. Ты мне веришь?
— Как я могу не верить самому блестящему рыцарю Иль де Франѓс?
Из своего укрытия маленький Роберт видел, как отец помог матери встать, поправил ее одежду. Они еще постояли близко, близко, глядя друг другу в глаза, и улыбаясь, пошли к двери донжона.
Тогда все обошлось. Вскоре мать разродилась здоровой девочѓкой, которою назвали Идой. Отец поставил новый дом из бело-розово-коричневого камня. Одновременно он смог поднять и укрепить стены.
Страшное случилось через пять лет, когда смерть вырвала у них мать. Бездонная холодная пропасть разделила тогда жизнь Роберта на две неравные половины, одну — короткую, пронизанную теплом и светом, другую — бесконечную и вначале совсем холодную и темную.
Мать умерла родами. Брат, своим появлением на свет убивший мать, прожил всего один день. Едва успели окрестить. Кладбище, расположенное за замковой церковью, взгорбилось двумя свежими холмиѓками. Один — побольше, один — поменьше. Враз постаревший и почерневший отец проводил возле них целые дни, молча разговаривая с ушедшими.
Наследник графа тогда не долго оставался в опустевшем, придавленном горем замке. Уже год как он жил в Блуа. Со Стефаном Шартрским и Блуасским был заключен договор, по которому Роберт поступал к нему на службу в качестве пажа с последующим посвящением.
