Монах

— Я дальний родственник — усмехнулся Андрей, посмотрел на раскрывшую в удивлении глаза женщину и незаметно ей подмигнул — я покрою её долг, прекратите опись, сейчас я принесу деньги. А зачем собаку-то убили?

— Так она войти не давала! — буркнул один из солдат — распустились эти крестьяне, совсем страх потеряли! Бесполезные скоты, только жрать да плодиться!

— Так, хватит болтать, Антон! Иди, родственник, неси деньги! Заплатишь — что же, мы уйдём...до следующего раза. Подати — дело святое, поняла, Аграфа? Радуйся, что твоих щенков в рабство не взяли, следующий раз так и сделаем! В столице любят мальчиков — продадим в бордель, вот и будут тебе подати за несколько лет вперёд! — сборщик засмеялся, ему вторили помощники и солдаты, а Андрей почувствовал, как у него задёргалось веко и скорее вышел, чтобы не поубивать эту шатию — этого делать было нельзя, ни в коем случае, на глазах толпы крестьян — тут же, через несколько дней, появится карательный отряд и тогда пощады не жди.

Андрей подошёл к повозке и сказал Фёдору хриплым голосом:

— Дай сорок золотых! — его ещё трясло от возбуждения, тело просило боя, ему страшно хотелось убить всех, кто пришёл со сборщиком податей, а также разогнать толпу равнодушных, скалящихся на чужую беду зевак во главе со старостой.

— Ты чего задумал, Андрей? — с тревогой спросил Фёдор — деньги у нас есть, конечно, но если раздавать их на каждом перекрёстке, эдак не напасёшься! Ты хорошо подумал?

— Я тебе говорю — дай сорок золотых! — рявкнул Андрей и скрипнув зубами тихо добавил — иначе я сейчас поубиваю этих козлов!

— Даю, даю — засуетился Фёдор и стал отсчитывать деньги из мешка, который взял у отца кикиморы — вот, возьми. Мне с тобой пойти?

— Нет. Сиди здесь и не вмешивайся. Скоро поедем! — Андрей снова зашагал в ворота, под глазами перешёптывающихся селян.

Пройдя мимо мёртвой собаки, мимо коровы, привязанной к столбику у ворот и недоумённо глядящей на происходящую во дворе суету, монах прошёл в избу и брякнул на стол перед сборщиком десять золотых:

— Получи. И расписку давай, что получил! А то потом скажешь, что не давали тебе...

— Обижаешь, приезжий...только теперь не десять золотых, а одиннадцать — десять процентов сбор за наши хлопоты — злобно оскалился сборщик — надо было вовремя платить, тогда бы мы не тратили время на это занятие! Думаешь там приятно тут сидеть, в этой вонючей дыре?!

— На, одиннадцать, так одиннадцать! Расписку давай! — Андрей бросил ещё золотой и уселся на стул, напротив сборщика, наблюдая, как тот корябает что-то на куске пергамента. Затем сборщик достал из кошелька печать, чернильницу, аккуратно, чтобы не испачкаться, помазал печать маленькой кисточкой, приделанной к крышке чернильницы, приложил, помахал в воздухе документом и сказал Аграфе с ухмылкой:

— Вот ублажила бы нас, скостили бы золотой! Дура-баба, не убыло бы от тебя, а золотой на дороге не валяется. Повезло тебе, что родственничек нашёлся!

Андрей поставил руки на стол, закрыл лицо ладонями, потирая, как будто бы устал от дальней поездки, и сборщик не видел, как под ладонями лицо искривилось в яростной гримасе ненависти и изо рта полезли огромные белые клыки...наконец, монах справился со своим желанием убивать, и лицо снова приобрело нормальные очертания.

Он взял документ, пробежал глазами — всё верно — и отдал Аграфе, молча, окаменевше стоявшей в углу:

— Спрячь подальше. А то придут снова и возьмут вдвойне другой раз, если бумажки не будет. С них станется...

Сборщик грузно встал, отдуваясь и топая ногами в грязных сапогах, оставляя на чисто вымытом полу ошмётки земли, коровьего навоза и приказал подручным:

— Пошли! Нам ещё надо успеть до темноты заехать в Агроновку, а потом на постоялый двор. Некогда тут рассиживаться, работать надо! Ну чего застыли, бездельники!

Толпа мужчин вышла из избы, пересмеиваясь и обсуждая будущую поездку в Агроновку, где надо 'пощипать' ленивых крестьян, и в избе остались только Аграфа, с двумя ребятишками, с интересом глядящих на незнакомого мужчину.

Она боязливо посмотрела на монаха и сказала:

— Мне нечем отдать долг. Я же знаю, что мой муж никому ничего не давал — нам и нечего было давать-то! Отродясь денег никаких не было... ребятишки, бегите, помогите Сашку похоронить Волчка...негоже ему лежать без упокоения, он верно нас защищал...

Дети убежали, а она села за стол, положила на него руки и стала рыдать, раскачиваясь и причитая сквозь слёзы:

— Как муж пропал, они, как с цепи сорвались — раньше такие ласковые были, когда Вася был — видать боялись, твари! А теперь — норовят то на сеновал затащить, то ребят ударить хворостиной, вроде как они воруют у них с огорода! А они не воруют, они в жизни ничего чужого не взяли! Помогают мне, сено косят, такие маленькие мужички. Радость моя! Одна радость у меня в жизни! — она зарыдала, упав на руки — что делать, как дальше жить?!

— Уходить тебе надо отсюда — проглотив комок в горле сказал Андрей — иди в город — там обязательно найдёшь работу. Например — кухаркой в трактир, там всегда хорошие кухарки в цене. Снимешь жильё, успокоишься — ещё лучше будешь жить! Здесь всё равно жизни не будет. Вот тебе двадцать девять золотых, на обзаведение, может и какую-нибудь хибарку в городе прикупишь. Только сразу уходи — продавай корову, дом, собирайтесь и уходите!

— А как же Вася?! А вдруг он придёт, а нас нет? Я его жду...— тихо проговорила Аграфа и слёзы прокатились по её щекам — он пять лет назад пропал на границе, нет известий...может всё-таки вернётся?!

— Может и вернётся. У тебя есть какие-то знакомые в деревне, кому можно доверить слова? Есть? Ага — скажешь им, куда ушла, а потом пришлёшь весточку — где обосновалась, он придёт сюда, а ему и скажут, где вас искать.

— Спасибо вам! — вытерла глаза и попыталась улыбнуться Аграфа — как вас звать? Где мне вас найти, чтобы отдать долг? Только я не знаю, когда смогу отдать! Когда муж вернётся...если муж вернётся — мы всё отдадим, а сейчас — видите что творится? Кроме коровы у меня и имущества-то никакого нет...

— Андрей меня звать. А где найти — я и сам не знаю, где будут через день или два. Иди в столицу, устраивайся, даст Бог — свидимся! — Андрей не заметил, как Аграфа вздрогнула при слове 'Бог' А нам — надои, пожалуйста, молока — у нас девчонка маленькая. Ей надо.

— Да да, конечно — только посуду давайте — у меня не во что вам налить!

Через час фургон путешественников снова пылил по дороге, по направлению к столице. Заезжать в лавку они не стали, тем более что Андрей узнал у Аграфы, что лавка принадлежит старосте — он не хотел видеть его мерзкую рожу.

— Ну вот, ворчал Фёдор — стали беднее на сорок золотых — оно стоило того? Всех-то бедных и убогих не обиходить, Андрюха! Эдак вообще останемся без денег!

— Не обеднеем мы от сорока монет, знаешь же! А что, мне надо было поубивать их? Лучше было бы?

— Лучше бы точно не было. Хуже было бы. После убийства сборщика податей обычно приходит отряд карателей и всех, правых и виноватых, сажает на кол. Хорошо, что ты сдержался, чёрт с ними, с деньгами! А где ночевать будем? До постоялого двора ещё вёрст двадцать, а уже вечер. Я знаю одно местечко — там ручей течёт, небольшой лесок рядом — давайте здесь заночуем? Чистая вода, дождя вроде не ожидается — небо очистилось, земля подсохла на ветерке, мечта, а не ночёвка!

Они свернули с тракта, проехали с километр в сторону, и действительно, оказались у ручья с чистой проточкой водой, в котором бегали стайки небольших рыбёшек — видимо, из этого ручья и образовался пруд у деревни, в которой они были — направление течения было как раз в ту сторону. Расседлав лошадей, они занялись приготовлением ужина.

Настёна весело бегала вокруг, отлавливаемая ругающейся матерью — упадёт, нос разобьёт... Андрей смотрел на них и опустошённо думал о том, как несправедлива жизнь...

Ночь упала быстро, Андрей отказался спать в фургоне и остался у костра, глядя на языки пламени, потом закрыл глаза и засопел, будто крепко спит.

Дождавшись, когда в фургоне тоже засопели и захрапели, он легко поднялся, ушёл в сторону от лагеря, сбросил одежду, свернув её в тугой комок и уложил под куст шиповника, и перекинулся в Зверя.

Зверь понюхал воздух, пахнущий дымом и полевыми цветами, встряхнулся и стелющимся галопом помчался туда, откуда они приехали...

Глава 10

Зайцы прыскали из-под ног, взлетали тетерева, разлетались в стороны лесные цветы-колокольчики и брызгала роса, оставшаяся на листьях ландышей с утреннего дождя — Зверь нёсся с огромной скоростью, легко уворачивась от торчащих сучков, веток и колючих кустов шиповника между деревьями.

Потом он выскочил на открытое пространство и разогнался по-полной — оборотень легко делал больше ста километров в час и мог с такой скоростью бежать сутками, в отличие от своего земного собрата — гепарда.

Деревенька, с дымами из труб и запахом свежего хлеба, открылась как-то внезапно, когда он выскочил на бугор — всё было идиллично, всё было красиво...

Зверь пустился вниз, и сделав широкую дугу, зашёл со стороны пруда, пробежал через огород и оказался под окнами самого богатого дома в деревне — деревянного, двухэтажного, на первом этаже которого была лавка с свежей вывеской 'Товары для крестьян', как будто кроме них ещё кто-то мог тут чего-то купить. Дворянами тут и не пахло, а проезжие купцы вряд ли заглянут в эту деревушку, чтобы восполнить свои запасы хоть чем-нибудь из этой убогой лавки.

Во дворе истошно залаяли собаки, почуяв Зверя, они буквально срывались с цепи, визжали, спрятавшись в конуре, чуя неведомое существо. Собаки всегда видят и ощущают много больше, чем люди...

— Иди посмотри, что там во дворе? Может залез кто? Собаки разоряются, спать не дают! — сказал женский голос и ему ответил мужской'

— Небось Агафкины щенки опять по улице бегают, поймаю — выпорю!

— Да чего тебе дались Агафкины дети? Чего ты её всё стараешься обидеть? Что, глаз положил на неё, что ли, да не дала? Ух, скотина ты старая! Всю жизнь на сторону смотришь, кобелина проклятый! Всю жизнь мне сломал, хороняка! Правильно мне мама говорила — не ходи замуж за этого придурка, а я-то, дура: 'Он красавец, вон, какой нарядный да важный!' Сто раз кляла себя, что за такого выродка вышла...людей стыдно, они со мной разговаривать перестали из-за тебя! А меня все любили, и маму мою, и папу! А ты скот, даже детей мне сделать не смог, таскался по шлюхам, пока заразу не подцепил! И никуда от тебя не деться! — женщина заплакала, и потом утихла, видимо накрылась одеялом с головой.

— Дура ты! Дура и есть! Твои глупые родители нищими жили, нищими и померли! Уважаааали их! Нахрен нужно такое уважение, когда нищие? А я богаче всех! И тебя из милости держу! Давно прогнать надо было — видать дело не во мне, а в тебе, что зачать не смогла! А то, что соседи рожу воротят, зато они все у меня в долгу! Вот так — всех держу! Щас пойду прибью этого Агафкина сучонка, имею право — он на мой двор залез!

— Опомнись, Симор! Что ты творишь?! Не трогай пацанов!

Послышался звонкий удар и плач женщины:

— Будешь, сука, мне противоречить?! Убью, нищебродка! Выгоню на улицу в чём есть и молодую возьму! Живёшь из моей милости, ещё и языком треплешь! Днями выгоню суку, надоела!

По комнате затопали, и во двор вышел староста, в армяке, накинутом на плечи и с дубинкой в руках. Он оглядывался по сторонам, пытаясь разглядеть в темноте шустрого мальчишку, который, как ему представилось, залез в его двор.

Мальчишку не обнаруживался, и староста, пожав плечами, уже собрался идти обратно в дом, когда увидел горящие жёлтые глаза, приближающиеся к нему совершенно безмолвно и тихо, как смерть...

Сидор успел только тоненько завизжать, когда когтистая лапа снесла ему полголовы, вырвав глаз, ухо, оторвав щёку, обнажив чёрные гнилые зубы...ещё удар, и человек упал со сломанной шеей, как подрубленный и затих кучей тряпья.

Зверь подошёл, понюхал и фыркнул — пахло дерьмом — староста обделался перед смертью.

Зверь прошёл по двору, заглянул в будку с собакой — та забилась и тоненько заверещала в углу будки, понимая, что смерть её пришла. Однако оборотень собаки не тронул, и только оттянул губы в страшной улыбке, которая у собак означала удовольствие, а ещё — предупреждение противнику.

Оборотень с места перемахнул двухметровый забор и пустился по улице, принюхиваясь к следам — их было много, очень много, как будто запахи слились в клубок, и различить, где один, а где другой, было трудно.

Оборотень подбежал к тёмной хате Аграфы, и тут уже чётко уловил запахи оружия, смазанного маслом и кожи, пропотевшей под доспехами, а также легкий запах каких-то благовоний, которыми, как Андрей уловил при общении, пахло от сборщика подати.

Зверь чётко взял след, и помчался за уехавшим по тракту чиновником туда, куда он направлялся после того, как посетил Аграфу.

Лапы стучали по дороге, и оборотень, великолепная живая машина, нёсся по тракту с огромной скоростью, благо, что из-за позднего времени на дороге никого не было и никто не мог ему помешать проглатывать километры, как раллийной машине.

Запах так и висел в воздухе — не было ни ветерка, ни дождя, которые могли смыть и развеять эти молекулы вещества, улавливаемые чутким носом Зверя так, как будто он читал открытую книгу при ярком свете фонаря.

Пробежав километров двадцать, он оказался у постоялого двора, стоящего чуть в стороне от дороги, возле ручья — Андрей и компания ночевали там недавно, и он знал, что в это время суток двери гостиницы накрепко закрываются, а двери номеров оборудованы засовами и сделаны из тёмного дуба, способного долго противостоять даже тарану.

Зверь уселся на задние лапы и задумался о том, как ему проникнуть внутрь. Его жёлтые глаза внимательно сканировали окрестности, отмечая себе кусты — укрытие, двор — ауры животных, сторожей, охранников, деревья у крыльца — перескочить с них в окно?

Прыгнул с места и понёсся к двору заезжей, к стойлам, где находились лошади.

Собаки почуяли приближение Зверя и истерически залаяли, а в конюшне начали бить копытом лошади, разбуженные шумом — животные чутко чувствуют опасность.

Зверь посмотрел направо, налево и с разгону заскочил на высокую крышу конюшни, где и застыл, как изваяние, под неверным светом луны, выглянувшей из-за тучки.

Мягко сделав несколько шагов, принюхался и спрыгнул вниз, возле фургонов, застыв у земли, прижавшись, как кот, скрадывающий мышь.

Из фургона выглянул заспанный охранник, чтобы посмотреть на источник переполоха, спрыгнул на землю и пошёл вокруг осматривать фургон.

Человек заглянул под фургон и замер, глядя в светящиеся глаза Зверя.

Удар! — человек упал как подкошенный, оглушённый ударом лапы.

Андрей перекинулся в человека, положил руку охраннику на шею — кивнул головой — пульс есть, сработано чётко — нокаут, закрытой лапой, без когтей.

Быстро стащил с человека штаны, рубаху, сапоги, оделся и встал на ноги, потом прошёл в конюшню и стал открывать денники, пробежав по длинному ряду стойл.