Эзотерическое подполье Британии

В 1990 Nurse вместе с Тони Уэйкфордом /Sol Invictus и с Current 93 выпустили тройной диск на Cerne Records. Альбом Lex Talionis Sol Invictus содержал поразительную версию "Fields" Уэйкфорда, а вклад Nurse состоял из саундтрека к незавершенному фильму Криса Уоллиса Lumb's Sister. Вдохновленный сборником стихотворений Теда Хьюза Gaudete 1977 года и музыкой Стэплтона, Уоллис называет Lumb's Sister "сюжетным фильмом, основанным на мифологии и пейзажах, на том, что пейзажам тоже есть о чем рассказать". Съемки начались в Уилтшире в конце 80-х, но ранние пленки оказались испорчены, и в 1992 году Уоллис начал все сначала в Буррене, когда вместе со своей подругой Сарой Фуллер переехал в старый автобус Стэплтона, припаркованный у обочины. Потребовалось еще шесть лет, прежде чем было отснято 90 не отредактированных минут. Руби Уоллис играет Мэри, которая "предпринимает путешествие во времени и видит будущее". Стэплтон играет Ламба, алхимика 19 века. "Он — темный персонаж, а юная Мэри — светлый, — объясняет Уоллис. — Тед Хьюз придумал героя по имени Ламб, темного жреца. Его забрали в подземный мир и заменили двойником, сделанным из корня дуба, поэтому он твердый, как палка. Но с женской стороны я хотел чего-то более гибкого и создал сестру Ламба. Ламб всегда там, где она, на грани; он никогда не вмешивается напрямую, но влияет на происходящее или управляет им. Зимой мы сняли финальную сцену в каменном круге в Корке. Мэри теряет ребенка — не своего, — и вы не понимаете, в чем именно там дело, однако что-то происходит. В итоге Ламб возвращает ей ребенка во время ритуала зимнего солнцестояния, и единство света и тьмы замыкает круг". У Мэри возникает видение, где ей является Ламб, преследующий и убивающий солдата, роль которого исполняет Тибет. Впоследствии, когда он лежит "разбитым в Лондоне", она становится его духовным проводником. Саундтрек передает ощущение ночи в Буррене, с дикими лошадьми, скачущими в тени, и далекими воплями банши.

Участие Current в сборнике Cerne — альбом Horse, заглавный трек которого — долгое размышление об опасностях употребления героина, воспоминания о Катманду, образы людей из прошлого Тибета. "Horse был собран наспех, — пожимает плечами Тибет. — Как Christ And The Рale Queens. Я никогда не считал его полноценным альбомом. Полагаю, Horse был хорош, хотя когда он вышел, многие его возненавидели, утверждая, что он звучит, как Crass. Я и правда хотел сделать что-то потяжелее. Помню, как писал его в баре в Токио; со мной были Аки с друзьями, и все они говорили одновременно. Я сидел пьяный, в депрессии, и начал делать наброски "Horse" прямо на клочке салфетки". Записанная в Японии живьем, с японскими музыкантами — в том числе с гитаристом Макото Кавагучи из Magick Lantern Cycle, — по звуку эта работа больше напоминает неумелую подростковую металлическую команду, лишь отчасти реабилитируясь вокалом Тибета. В тот же год Тибет создал лейбл Durtro, сменивший Maldoror. Название происходит от dur.khrod, что на тибетском означает "кладбище", однако Тибет использует его эзотерический смысл, представляя связующим звеном между этим миром и другим. Помимо выпуска собственных дисков, Durtro представлял некоммерческую платформу для старта различных маргинальных артистов, от современного минималиста Шарлеманя Палестин до Antony & The Johnsons и Бэби Ди. Первым выпуском Durtro стал диск Looney Runes, переработанный студийный и живой материал выступлений в Токио 1988 года.

Current 93 начали новое десятилетие в Исландии, появившись на сцене 1 января, однако концерт испортили проблемы со звуком, что неудивительно, поскольку Стэплтон уселся за микшерский пульт, практически не видный со сцены. В марте они выступили в Чизлхерсте в Англии, представив нового важного участника — Джули Вуд, игравшую на скрипке и блок-флейте. Тибет встретил Вуд через ее тогдашнего приятеля Джеймса Мэннокса, жившего над тибетским магазином на Коптик-стрит, когда пришел на выставку "Сознание-тело-дух" в Институте содружества в Лондоне. Вуд вспоминает встречу несколько иначе. "По пятницам мы с другом играли в баре на скрипке, — рассказывает она, — и однажды туда пришел Тибет с Джеймсом. Мое первое впечатление от Тибета — невероятно эксцентричный, очень забавный и очень умный. Ему был нужен скрипач, и мы договорились; музыку я знала, так что все оказалось весьма удачно. На шоу в Чизлхерсте я играла в основном то, что было давно написано, почти не импровизируя, но когда стала участвовать в записях, появилась возможность создавать партии в собственном стиле".

В декабре последний состав группы — Тибет, Вуд, Пирс, Мэннокс на ударных и еще один поклонник, Джеймс Мэлинд-Лафайет с арфой, — пригласили в Амьен, в La Lune des Pirates. В последнюю минуту обстоятельства вынудили Пирса отказаться от поездки. Уэйкфорд также не смог присоединиться. В отчаянии Тибет позвонил Майклу Кэшмору, который недавно затеял с ним переписку. Они даже сотрудничали по почте: Тибет предоставил вокал для музыки Кэшмора под названием "Hooves", краткой версии "Horse". В остальном знание Тибетом его музыки ограничивалось пленкой с невнятными звуковыми пейзажами. Тибет позвонил и спросил, знает ли тот, как исполнять хоть какие-нибудь песни Current. "Я знаю их все", невозмутимо проговорил Кэшмор.

Кэшмор вырос в Уолсолле, в Уэст-Мидлендс, в "самой обыкновенной" семье рабочего. Распространяющаяся зараза панка вдохновила тринадцатилетнего Кэшмора на создание подходящей прически и игру на старой классической гитаре, купленной за пятерку у друга его брата. "В то время панк был тем, что надо, — говорит Кэшмор. — Когда вы пытаетесь скорее повзрослеть, он кажется восхитительным, но с моей сегодняшней точки зрения это абсолютный негатив. Конечно, панк изменил музыку, но подросткам ничего хорошего не принес. Я не знаю, насколько глубоко он на меня повлиял. Помню, как Sex Pistols пели "No Future!" Когда вам 14, повесить себе на шею подобное ярмо и идентифицировать себя с такими словами — не самая лучшая ролевая модель, но, возможно, я слишком глубоко на это смотрю. Те годы быстро прошли и казались не слишком важными, но сейчас я знаю, что это время играет огромную роль в формировании взрослого человека".

Уменьшающийся интерес к панку заставил Кэшмора искать что-то более эзотерическое, и в процессе поисков он наткнулся на второй альбом Psychic TV Dreams Less Sweet. "Это оказалось очень важно, поскольку альбом был невероятно эклектичным, — с восторгом говорит он. — Музыка мне очень понравилась, особенно то, что она была не слишком структурированной. До тех пор я не слышал подобной музыки, поскольку не коллекционировал пластинки. Очень скоро я по уши погрузился в TOPY. До сих пор не знаю, что это такое было, но подобная неясность как раз и привлекает. Суть в стремлении собрать информацию о вещах, узнать о которых было непросто. В этом и состояла вся заманчивость — возможно, вполне сознательная с их стороны, — и тайна действительно притягивала. Я написал TOPY и получил от них кучу всего. Я исследовал влияния, на которые они ссылались, имена, приводимые в интервью, и это оказалось настоящим кладом. Мне нравилось, что музыка может быть чем-то большим, нежели кусок винила, который вы покупаете и ставите на проигрыватель. Я не слишком увлекался магией, но именно в то время у меня возник интерес к Кроули, и благодаря ним я впервые услышал о Берроузе. Он оказался настоящим открытием — его слова, идея электронной революции. Я создавал собственную музыку, используя магнитофоны, акустические инструменты, и Уильям Берроуз подарил мне кое-какие идеи в этой области. По сути, PTV говорили, что есть другие люди, которые думают так же, хотя выражают свои мысли иначе".

Закончив школу в шестнадцать лет, Кэшмор начал работать лаборантом в производстве оптики, где трудится до сих пор. "Я из тех, у кого нет никаких идей, — пожимает он плечами. — В жизни вообще и в карьере в частности. Их нет до сих пор. Никаких". И все же он продолжал свои эксперименты с магнитофонами. В отсутствии сэмплера он записывал музыку на маленькие красные и белые кассеты для автоответчика, затем перематывал пленку на катушки и растягивал ее. Под влиянием Current 93 он начал создавать сложные мелодичные гитарные партии на фоне полученных звуков.

"Live At Bar Maldoror — мое первое приобретение, — говорит он. — Я помню, как принес альбом домой и разрезал конверт, потому что его запечатывали наклейки. Помню, как вытащил из конверта диск, и этикетки на нем оказались пустыми. Возможно, причина была в стоимости, но тогда я подумал — именно так и должна выглядеть пластинка, без демонстрации эго работавших над ней людей. В то время для меня это было очень важно. Я хотел быть на этой пластинке. Даже в большей степени, чем PTV, Current 93 отражали то, какой бы я хотел видеть музыку. Мне хотелось слышать то, что не имело ничего общего с песенной структурой. Помню, как мы с приятелем покупали другой диск Current; он понятия не имел, кто они, и я сказал, что однажды буду играть в этой группе. Сейчас кажется странным, что я так сказал — не представляю, с чего вдруг мне пришло это в голову?"

В 1987 году Кэшмор писал музыку, назвав себя Nature And Organisation; словосочетание было взято из учебника. Ссылаясь на необходимость совета относительно того, куда лучше послать демо-записи, он написал Тибету и к своему удивлению получил ответ с просьбой позвонить — Тибету гораздо больше нравилось говорить по телефону. "Я ему позвонил, хотя ужасно волновался, — продолжает Кэшмор. — Послушав первый альбом Current 93, вы не представляете, каковы люди, которые такое записывают, кроме того, что они вполне могут быть ненормальными. Но я все же понимал, что должен это сделать, и очень удивился, поскольку человек на том конце провода оказался дружелюбным и вменяемым". Когда германский лейбл Cthulu предложил Nature And Organisation выпустить сингл, Кэшмор попросил Тибета записать вокальную партию. Тибет согласился, но когда они послушали "Hooves", то пришли к выводу, что песня получилась слишком хорошей, чтобы выпускать ее как сингл. В 1993 году она появилась на сборнике Current 93 Emblems: The Menstrual Years. После этого Тибет неожиданно позвонил и попросил Кэшмора сыграть вместе с Current в Амьене.

"Я приехал в Лондон, и Тибет ждал меня на вокзале Юстон вместе с Джеймсом Мэнноксом, который был тогда ударником, — вспоминает Кэшмор. — Моим первым впечатлением от Тибета было то, что он говорил точно так же, как звучал на пластинках; казалось, будто я слушаю его новый альбом. Он был очень дружелюбным, и мы легко нашли общий язык. На следующий день мы отправились в дорогу на микроавтобусе вместе с Sol Invictus. Впервые встретив Тони Уэйкфорда и Карла Блейка, я занервничал, поскольку на улице, когда автобус затормозил, они показались мне такими большими темными фигурами, и я подумал: во что я только ввязался? Но на самом деле они очень приятные люди. Я не слишком комфортно ощущаю себя в незнакомой компании и не могу сказать, что сразу почувствовал себя хорошо, но все было достаточно неплохо. Концерт прошел легко. Мы играли песни с предыдущих альбомов, которые я отлично знал. К тому же, впервые в жизни передо мной были люди, увлекавшиеся той же музыкой, что и я. Просто поразительно. Долгое время этот интерес оставался исключительно личным, и тут вдруг мы играем концерт, слушать который пришло столько народу".

На As The World Disappears, альбоме с амьенским выступлением, партия Кэшмора создает поразительный эффект, и вся группа начинает звучать более благородно и уверенно. Меланхолия, с которой Кэшмор исполняет даже простейшие мелодии, придает музыке естественную старину, а его развитая техника устанавливает для лирики Тибета четкое и лаконичное основание, которого прежде не было. Легкие арпеджио Кэшмора расширяли музыкальное пространство, делая вокал Тибета гораздо выразительнее. Концерт был длиннее единственного прослушивания Кэшмора, и в этот удачный момент возник новый звук Current 93.

9. О роза, ты чахнешь

"Я живу в прошлом с тринадцати лет, когда принял решение идти назад, а не вперед".

— Дэвид Макдермотт

Coil — беззастенчиво наркотическая группа. Исследователи внутреннего космоса, они раскрывают свой интерес к химически измененным состояниям сознания в глубокой детальности создаваемой музыки и точных образах альбомных обложек. Эти обложки можно рассматривать в качестве вспомогательных средств, стартовых площадок. Хотя Бэланс и Слизи использовали экстази с 1981 года, задолго до того, как в середине восьмидесятых оно обрело массовую популярность, влияние наркотиков ярче всего проявилось в музыке с альбома Love's Secret Domain, выпущенного в начале девяностых. Однако их воздействие на память заявило о себе гораздо раньше. Девяностые годы помнятся Слизи и Бэлансу смутно, поскольку оба они поглощали невероятные объемы веществ и почти каждую ночь проводили в клубах. "В принципе, мы никогда не увлекались массовыми сборищами, — пожимает плечами Слизи. — Большинство мест, где мы бывали, это сомнительные клубы, открывавшиеся в пять утра и полные шикарных парней-проституток, которые целовались, продавали наркотики, болтали два часа без перерыва, а рядом сидел полицейский под прикрытием и не знал, что делать. Это совершенно другая реальность — меня не интересовали прыжки вверх-вниз в окружении десятка тысяч людей". Для Слизи его опыт с экстази выражался не только в уничтожающей память гонке. Это было иное состояние бытия, больше связанное с посещением пространств между жизнью и смертью, этим миром и тем. "Экстази влияет на то, как вы воспринимаете людей, место, где вы находитесь, цвет пейзажа, — объясняет Слизи. — Именно это я ожидаю увидеть после смерти, по крайней мере, в первые несколько минут. Если я приму экстази сегодня, то отправлюсь в те же края. Либо откроется временная аномалия, червоточина, и на секунду появится возможность перейти на другую сторону".

"Меня никогда не впечатляла клубная жизнь, — говорит Трауэр. — Я шел туда, находил себе кого-нибудь и поскорее сваливал, чтобы заняться сексом. Мне не близка танцевальная культура. Я воспринимал ее как нечто, возникшее вместо уличного поиска сексуальных приключений. Мне нравилось техно, если оно выносило мозг, но все это не имело особого значения. Я считал, что такая музыка слишком полагается на "мамочкин ритм", как говорил Капитан Бифхарт. К тому же, у техно есть досадное свойство всасывать в себя музыкальные вкусы людей, словно какая-нибудь черная дыра. Я стал замечать, что некоторые мои друзья с очень широкими интересами в музыке теперь слушали только это "бум-ца бум-ца", занудное до слез. Когда в работы Бэланса и Слизи начал просачиваться дух эйсид-хауса и рейва, я пришел в ужас; мне совершенно это не нравилось. Песни вроде "The Snow" — пустая трата времени, они звучат, словно старая танцевальная музыка, и я ни разу не слышал, чтобы ее ставили в клубе с еще какой-нибудь танцевальной ерундой. Техно задержалось в Coil ненадолго, но на эту тему у нас были, что называется, "оживленные дебаты". Наверное, парни считали меня унылым идиотом, а я думал, что они превращаются в завсегдатаев диско, употреблявших тонны Е и не способных отличить хорошее от всего остального. В этой музыке чересчур много усредненности, и мне не нравилось, что она затягивает моих друзей, вынуждает их терять свою индивидуальность, растворяться в каком-то жалком "движении". На определенном этапе Бэланс и Слизи почувствовали то же самое, поскольку оставили это течение и взяли более новаторский, личный курс, в итоге оказавшись там, где находятся сейчас. "Это могло быть массовым заблуждением, — соглашается Бэланс, — но нам представлялось верным какое-то время за этим понаблюдать".