Liberte (Книга 1. Главы 1-10)

Раздающийся в тишине скрежещущий голос Малькольма больно режет по натянутым нервам:

— Это не правительственные ВКС и не наёмники.

— А кто же тогда? — Джордж спрашивает так, будто полученный ответ может облегчить нашу учесть. По всему видно, ему страшно, но мне кажется он ещё не в полной мере осознаёт истинный размах нависшей над нами угрозы. Его благое невежество позволяет ему надеяться на чудо, слепую удачу или вмешательство высших сил по общему поверью чересчур благосклонных к недостойным их милости лицам.

— Федералы, — единственное произнесённое Малькольмом слово звучит как смачное ругательство.

— А как они здесь оказались?

Хороший вопрос, ответ на который хотел бы услышать каждый из нас. На приборной доске замигал значок приёма внешнего сигнала. Первый из тральщиков принялся транслировать открытое обращение. Ральф подтвердил приём. Из динамиков послышался хорошо поставленный голос, вещающий на унилингве:

— Система полностью блокирована. Вы отрезаны от складов с продовольствием, горючим и боеприпасами. Если вы желаете сохранить свою жизнь, немедленно сдавайтесь. Все, кто попытаются оказать сопротивление будут безоговорочно уничтожены. Бойня нужна только тем, кто богатеет на этой войне, но не вам. Выплачиваемые вам жалкие кредиты не стоят того, чтобы за них умирать.

— Верно, — подтвердил Малькольм.

Я бросил на него злой и недоумевающий взгляд.

— Кредиты того не стоят, — подтвердил он, подмигнул и с шутливой бравадой добавил. — Потому мы и воюем за кроны!

— Все, кого обманом или силой принудили ввязаться в этот кровопролитный конфликт заслуживают снисхождение, — продолжал проникновенно взывать к нашим чувствам и доводам разума невидимый оппонент. — Не выполняйте приказы людей, считающих вас пушечным мясом, отправивших вас на неизбежную гибель. К сдавшимся будет проявлено милосердие. Вдумайтесь, за что вы воюете? Очнитесь, вы всего лишь игральные кости в чужих испачканных кровью руках.

Не удивлюсь, если для создания этой записи не поскупились и привлекли настоящего актёра. Впрочем, возможно это обычная работа штатного специалиста ФУАК (Федеральное Управление агитации и контрпропаганды). Сложно судить, ведь мне первый раз предлагают сдаться в плен военно-космические силы Федерации. Те самые доблестные и славные ВКС, чьи маленькие золотистые звёздочки я с такой невыразимой гордостью носил на своих плечах без малого год назад.

— Помощи ждать неоткуда! — надрывался болтун, нагнетая истерию и подталкивая слушателей к пропасти. — Вы никому не нужны. Ваша база в системе Гонг Гу уничтожена. Вас постигнет та же участь, если вы не сдадитесь! Сопротивление лишено смысла и не принесёт вам ничего кроме горечи поражения и смерти. Федеральное правительство протягивает вам руку и в качестве жеста доброй воли гарантирует всем сложившим оружие жизнь, гуманное отношение и справедливое правосудие, теплый кров, обильное питание и возможность в будущем вернуться к своим родным и близким. Выбирайте честную жизнь или неизбежную смерть.

Жизнь, будущее?! Помню я уготованное мне ими будущее! Наглый, циничный обман! Не в силах больше сносить эту лживую пропаганду, я, сам того не ожидая, рявкнул:

— Вырубай!

Внешне совершенно спокойный словно из недавнего нашего безмятежного прошлого Ральф выключил передачу и обернулся к нам. На его губах играла довольная улыбка. Не спеша он окинул каждого из нас изучающим взглядом и произнёс:

— У нас нет никакой базы в системе Гонг Гу.

* * *

— Я ни слова не понял, — жалуется в кубрике Джордж. — о чём вообще шла речь?

— Нам предлагают сложить оружие и сдаться. — говорить совсем не хочется, но я отвечаю зная, что иначе он не отвяжется.

— А чего обещают взамен? — в его голосе из всех щелей сквозит еле скрываемая надежда. Неужели он думает, что здесь вообще заключается какая-то сделка?

— Ничего из того что в действительности станут выполнять. — мрачно посмотрев на него отрезал Малькольм.

Ответом Джордж не доволен. На его лице просто-таки заглавными буквами читается сомнение, но развивать эту тему он не торопится. Как всегда осторожничая и побаиваясь Малькольма.

Наблюдая за ним, я в очередной раз могу порадоваться тому что в своё время он предпочёл проворачивать доходные махинации за казённый счёт, а не изучать унилингву. Если на него так действует лишь упоминание о поступившем предложении капитулировать, то как бы он отреагировал, прослушав пропагандиста до самого конца. Вопрос риторический и с большой уверенностью полагаю ответ мне на него уже известен. Но не это волнует меня сейчас. Сказал ли нам правду Ральф?

* * *

Несмотря на своё явное подавляющее преимущество наши противники не спешили переходить к активной фазе боевой операции. Не исключаю того, что перспектива лезть в наши сети не вызывала восторга у командования осадившей нас группировки, надеявшегося деморализовать нас и обойтись малой кровью, а не растрачивать свои силы и средства в сомнительной авантюре. Других причин для того, чтобы так долго и навязчиво умащивать нас лживыми обещаниями я не нахожу.

Когда Ральф освободился после совещания руководителей объектов нашего квадрата, то вновь созвал нас в командный пункт. Изложив предстоящие цели и задачи, он с общего согласия вновь включил трансляцию передач противника. Однако вскоре мы остались втроём. Джордж недолго пробыл вместе с нами и так как никто добровольно не вызвался быть ему переводчиком он, обидевшись, вскоре покинул нас. Мы же за неимением иных развлечений остались слушать передачи противника. На разных волнах нас продолжали попеременно стращать, соблазнять и уговаривать. Не удивлюсь, если на нас решили апробировать весь богатый арсенал агитационно-пропагандистской машины. Федеральные доброхоты настойчиво, но неубедительно призывали нас выйти с ними на связь для ведения переговоров, рассчитывая тем самым запеленговать наше местоположение. Общий характер их передач также претерпел изменения. Как и положено пропагандист лишь на словах взывал к нашему разуму, на самом деле обращаясь напрямую к сердцу, стараясь в первую очередь задействовать эмоции, а не убедить путём здравых логических доводов и рассуждений. Если прежде он обращался к нам опосредованно ко всем в целом как к аморфной массе, то теперь принялся обрабатывать слушателей используя интимно доверительный тон и перейдя на панибратское ты. Звучало это как личное послание к каждому из нас и без сомнения преследовало своей целью затронуть те потаённые струны души, на которых можно будет сыграть сигнал о слезливой и безоговорочной капитуляции. Однако на действенность этого способа можно было полагаться только при его мастерском исполнении, а федеральному пропагандисту недоставало ни искренности, ни таланта. Недостаточно было вселить в нас пораженческие настроения, требовалось ещё заставить нас отказаться от сопротивления и признать своё поражение без боя. В результате предпринимаемые им попытки выглядели не только чересчур примитивно, но и глупо.

— Задумайся, какое горе ты принесешь своим близким. Что ждёт твоих осиротевших малюток? Представь, как вырастут они без родного отца лишённые родительской любви и заботы. Кто защитит и накормит их? Что станется с ними в этом жестоком мире без отцовского совета, участия и опеки?

Вдосталь помусолив тему моих абстрактных осиротевших детишек, пропагандист переключился на мою гипотетическую жену. Из его рассказа складывалась весьма нелицеприятная картина. Повествуя о её незавидной доле, он метался между хотя и разными, но одинаково безрадостными вариантами. Живописуя картину её вынужденного морального падения и нравственного разложения, он сам так и не мог до конца определиться в том, чего же в точности ей следует ожидать в ближайшем после моей гибели будущем. Рисуя широкими мазками её нищенское существование и жизненные перипетии, он непременно упирал на жертвы, которые придётся ей принести ради пропитания моих детей. При этом он то обрекал её на изнурительный и тяжкий труд, то заставлял побираться, а то и вовсе погружал в пучину гнусного разврата. Я признаться и не знал, что женился на особе с такими сомнительными наклонностями. Оставив наконец в покое мою несчастную супругу, он добрался до родителей. Здесь у штатного предсказателя судеб не было никаких сомнений. Узнав о моей бесславной кончине мои престарелые родители утратившие родного и нежно любимого сына неизбежно умрут от горя.

— Никто не желает твоей смерти, — вещал невидимый агитатор. — Ни твои родные, ни Федерация. Позволь же спасти тебя из ситуации, в которую ты оказался втянут волею обстоятельств. Помоги нам сохранить твою жизнь ради себя и своих близких.

Давно никто не проявлял ко мне такую заботу пусть даже и на словах. Пожалуй, с того самого момента, как доблестные сотрудники ФББ убедили меня облегчить признанием свою учесть и положиться на милость правосудия. С тех пор я был лишён такого пристального внимания и активного участия в своей судьбе.

Постепенно с прослушиванием этих бредней, по мере того как рос градус идиотизма нас то и дело пробивало на истерический смех. Однако Малькольм одними смешками не ограничился. Дождавшись повтора приглянувшейся ему передачи он в унисон записи принялся, гримасничая сокрушаться и причитать:

— Горе мне, горе! — скрежеща и булькая выкрикивал он под наш с Ральфом общий смех. — Mein kleiner Kinder! (с нем.: мои маленькие дети) Мои горемычные детишки, бедные мои деточки! — кривясь от притворной смеси скорби и умиления он загибал свои пальцы, — малышка Гретель, малютка Гензель и крошка Цахес. О, моя злосчастная супруга, бедная Лиза! Meine liebe Hure! (с нем.: мои дорогая потаскушка)

Уморительно закатывая вверх белки своих глаз, он восклицал, бессовестно смешивая между собой языки:

— Мои старенькие родители. Vater und Mutter. (с нем.: отец и мать) Как же вы теперь без меня, zwei faulen Stumpf! (с нем.: два гнилых пня)

То, что мы находили исполняемую Малькольмом сценку забавной думаю достаточно ярко отражало на тот момент наше не вполне нормальное и уравновешенное психическое состояние. Впрочем, думаю, вполне естественное в сложившихся вокруг нас обстоятельствах.

Откликнувшись на издаваемые нами взрывы хохота в дверном проёме появился Джордж и принялся недоумевающе с укоризной поглядывать на нас, тщетно пытаясь понять причину нашего бурного и беспричинного с его точки зрения веселья. Завидев его Малькольм широко распахнул навстречу к нему руки призывая в свои объятья.

— Голубка моя, — обратился он к Джорджу, неимоверно оскаливая при этом свою рожу и топорща остатки губ, — позволь мне на прощание поцеловать тебя.

Живость с которой отпрянул от него Джордж исторгла из нас новый безудержный приступ истерического смеха.

— Дорогая! — закричал ему вслед Малькольм, — Куда же ты? Всего один последний прощальный поцелуй!

Но опрометью рванувший от него Джордж практически тут же скрылся из виду и Малькольму не оставалось ничего другого кроме как кричать ему вслед в опустевший проход, заставляя нас сгибаясь в животах хохотать до колик:

— Умоляю, милая! Заклинаю тебя позаботься о наших крошках. Постой любимая куда же ты. Неужто ты не узнаёшь меня ведь это я всё тот же твой Майки. Вернись, любовь моя!

По инерции я ещё лыбился, но в душе мне было совсем не смешно. Кажется, разыгранная перед нами Малькольмом сценка была некоей сатирической проекцией постигший его в реальности жизненной трагедии, горькие воспоминания о которой всё ещё неизбывно терзают ему душу. Трагедии, которую Малькольм успешно до сего времени скрывал за нарочитой грубостью и бравадой. Мы же поневоле стали свидетелями его внутренних переживаний и его слабости. Резко смолкнувший поблизости от меня Ральф пришёл видимо к тому же выводу что и я. Прежде бурное веселье и гомон сменились гробовым молчанием. Малькольм завис у выхода из командного пункта спиной к нам. Чувствуя настоятельную необходимость сказать ему что-нибудь ободряющее, я произнёс:

— Не стоит Малькольм. Время лечит.

Не оборачиваясь к нам, он произнёс:

— И в итоге дарует самое лучшее из своих лекарств — смерть. Ты чертовски прав, приятель! Особенно теперь, когда мы так близки к принятию этого чудодейственного (всесильного) эликсира.

Сказав это, он обернулся, и я готов поклясться, что разглядел непривычный доселе блеск в его глазах. Лучше бы я промолчал.

* * *

Напрасные призывы к сдаче и бесплодные попытки наладить с нами двустороннюю связь предпринимались ровно одни сутки. Не знаю, как в других местах, но из нашего квадрата отклика федералы не получили. Так и не дождавшись никакой ответной реакции противник перешёл к штурму наших позиций. По всему было видно, что теперь за нас решили взяться всерьёз.

Вначале осторожно как бы ощупывая лежащее перед ними неизведанное и полное опасностей пространство тральщики выпустили разведывательные беспилотные летательные аппараты. Отключив автоматическое управление оборонным комплексом, Ральф, ничего не предпринимая, замер безучастно наблюдая, как стремительно разлетаются дроны, как вслед за ними вглубь охраняемой нашим объектом зоны неспешно малым ходом продвигается тральщик, изредка отстреливающий обнаруженные дронами ловушки и выжигающий одиночные мины. Только интуитивное осознание того, что Ральф не впал в кататонический ступор и его мнимое оцепенение никак не связано с испытываемым всеми нами ощущением неумолимо надвигающейся катастрофы удержало меня от необдуманных резких слов в его адрес о которых мне впоследствии пришлось бы горько сожалеть. Как ни странно, но на объекте Сигма-8 также, как и мы попавшем под удар тоже не предпринималось никаких ответных действий. Длилось бездействие Ральфа достаточно долго и окончилось неожиданным образом для всех нас. Выйдя на общий для объектов нашего квадрата канал связи Ральф отдал распоряжение:

— Переключаю всё управление на себя. Объект Сигма-8 подготовиться к эвакуации. Звеньям объектов Сигма-2 и Сигма-4 полная боеготовность. До особого распоряжения всем объектам сохранять режим радиомолчания.

Малькольм от удивления изогнул бровь у меня же и вовсе глаза поползли на лоб. Впрочем, если вдуматься хорошенько я был должен, нет просто обязан ещё раньше сам догадаться о этом вместо того, чтобы воспринимать как должное регулярно стекающиеся к нам данные от других объектов нашего квадрата. Ведь даже систематически поступающие запросы на участие в совместных боевых вылетах, ставящие нас в более привилегированное положение по отношению с другими лётными командами, я внутренне обосновал авторитетом Ральфа игнорируя кажущееся теперь таким простым и очевидным объяснение. Поразительно как я мог быть так слеп не замечая того, что в полномочия Ральфа входит координирование и общее руководство всеми девятью объектами нашего квадрата. Судя по реакции Малькольма, я был не одинок в своём заблуждении. Для Джорджа вновь открывшийся факт так и остался незамеченным. Закусив до крови верхнюю губу он круглыми от ужаса глазами вперился в центральный монитор. Сдаётся мне он даже не слышал ничего из происходящего вокруг него в этот момент.