Венец Эпикоридов (1-14)

— Я намерен отправиться к государю моему Джефрису, как только подготовят корабль, — объявил Аристон. — Для эскорта вы, князь, должны передать мне всех своих преторианцев.

Гней Дакота, обычно бледный, залился краской гнева. Едва сдерживаясь, он обернулся к центуриону преторианцев:

— Флавий, ступай под начало его светлости Аристона.

Центурион отдал честь старому князю и подошел к Аристону, чеканя шаг:

— Мой господин, вторая центурия седьмой когорты преторианской гвардии в твоём распоряжении. Я — центурион Аппий Флавий.

— Хорошо, — кивнул Аристон. — Ты поплывёшь вместе со мной к ридгару Джефрису со всеми своими людьми. В порту стоит либурна "Птица Археса". Как только судно подготовят, грузитесь.

Центурион отсалютовал и отошел.

Аристон испытал облегчение.

Теперь Дакота не доберётся до Альдивы. Преторианцы от него убраны, а илийцы не станут повиноваться чужому князю, да ещё и вопреки распоряжению наместника. Девка благополучно доживёт до возвращения Джефриса, а там пусть ридгар доискивается до корней, если захочет.

Он не выпускал из рук оба письма, пока не очутился в Рогатой башне. Там он поместил письма в шкатулку из кедра. К шкатулке приставил Нубу и Маснису. Пелеграму и Зар Гаасу приказал спешно собираться.

Для Джефриса эта два письма означали колесничий престол и власть над империей. Для румеев — близкую войну, ведь Джефрис, несомненно, захочет взять реванш за поражение отца. А что эти письма значили для него, чужеземца?

Собирая вещи, Аристон вспоминал родные Афары. Само Эфатрикское море у стен его родного города было другим, — солнечным, золотистым, а не темно-синим, как под башнями Белого Камня. На память пришел храм Афары Копьеносной, длинный Чаячий портик на берегу, знаменитая Галерея — извитая стена более мили длиной, украшенная барельефами, — мраморными, гранитными, порфировыми, лазуритовыми и алебастровыми. Он вспомнил, как плакал, когда они с отцом уезжали из дома, где он провёл всё свое детство. Отец продал лучшее поместье, чтобы выплатить жалование воинам, нанявшимся, под его началом, охранять караван афарского государства, но не получившим ни медяка. Архонты заявили, что не заплатят, поскольку в сражении с пиратами один корабль был потерян. Они хотели, чтобы злоба афарян обратилась против их военачальника.

Отца Аристона, расплатившегося по долгам государства собственным достоянием, солдаты начали боготворить.

Видя его слёзы, отец сказал: "Что такое наш старый дом, если тебе принадлежит это", — и показал на городские стены Афар. И в тот самый миг Аристон понял: его давний предок, царь Корв, правивший в Афарах тысячу лет назад, — не прах, достойный забвения. Тот Корв так же близок ему, как и его отец. Они трое — царского рода, и им по праву принадлежат Афары. И именно поэтому его отца ненавидят и боятся афарские старейшины.

И он пообещал им, всем врагам своего рода: придет время, и точно так же они будут ненавидеть и бояться его, как ненавидят и боятся его отца.

Когда его изгнали из Афар в первый раз, он поклялся, что вернётся в город, только если старейшины-архонты будут умолять его о возвращении. Они и умоляли, через семь лет после изгнания. Все архонты были крупнейшими торговцами, и дела их совсем не шли: воинственные хетрозы захватывали один караван за другим, топили конвой. Он со своими "серыми совами" разорил пять хетрозийских селений, после чего четыре хетрозийских кагана заключили перемирие с Афарами, и нападения на афарские караваны прекратились. Всего два месяца спустя он вновь был изгнан из Афар волей народного собрания.

На этот раз он поклялся, что вернётся в Афары не безвластным военачальником — царём.

* * *

Спустя два часа Аристон, стоя на носу либурны, с жадностью вдыхал морской воздух. Впереди — служба ридгару румейскому, а он всё думал об Афарах, чьи древние капитаны вот так же, как он сейчас, стояли на носах своих гордых кораблей. И ни хетроз, ни атриканец, ни сирингиец и помыслить не могли напасть на афарский корабль.

Богиня Афара, копьеносная покровительница его города, забрала у его рода корону. Раз так, он получит венец от Яргоса румейского. А дальше, кто знает... Огромная империя одряхлела, и, если на то будет воля богов, он не только вернёт себе корону.

Он вернёт афарянам этот свободный ветер и эту морскую соль.

глава двенадцатая

ЛУКТАР

По щиколотку вода. Воздух душный, пропитанный прелью.

Луктар сидел на ворохе осклизлого, покрытого плесенью камыша. Рядом на камыше сидел человеческий костяк. В полной тьме слышалась частая капель да, временами, далекие голоса тюремщиков.

Семьдесят восемь лет... Боги насмехаются, когда позволяют столько жить. Оба сына мертвы, давно умерла Лаодика. Он с Уриеном был в Каппадокии, когда привезли известие, что она угасла. А теперь нет Уриена. Его он любил больше, чем собственных сыновей. Уриен был вспыльчив, был упрям, подчас бывал жесток. Но никто не назовёт его коварным или мстительным. Бывало, Кнорп приглашал за свой стол кого-нибудь из патрициев, — спросит о здоровье супруги, с радушием предложит отведать какого-нибудь редкостного блюда. А на пути домой к разомлевшему от вина и сытой пищи гостю подходят преторианцы, и наутро труп его обнаруживают на Щербатой лестнице...

После Медвейского озера его мальчик повредился в уме. Но время лечит душевные болезни, нужно лишь запастись терпением.

Генриетта не захотела ждать.

Зачем у тела ридгара он говорил околичностями? Надо было в открытую, прилюдно, назвать Генриетту убийцей. Он знал об этом до того, как увидел на теле императора знаки яда. Он присутствовал при первой встрече Уриена и Генриетты, после возвращения Уриена с Медвейского озера. На всём пути через Румн, от Цирейских ворот до Зубчатого замка, чернь кидалась в императорский кортеж камнями и отбросами... Они ехали рядом, Уриен и Генриетта.

Уриен снял шлем со сломанными, перепачканными перьями и швырнул под ноги коням. Обернулся к Генриетте. Последний год они жили как кошка с собакой. Она подчёркивала каждый его промах, уповая на старшего сына. Он то запирал ее в Хрустальной башне, а то и колотил в сердцах. И даже к старшему сыну охладел из-за нее.

Он сказал ей: "Ты ведь этого хотела, да? Радуешься?" Генриетта ответила: "Пока ещё нет". Она была бы рада, если бы встречала не Уриена — труп Уриена.

Луктар поёжился. Как холодно... Чтобы немного согреться, он стал ходить от стены к стене, хлюпая по воде. Пол камеры был устлан костьми. В двух местах у него под ногами хрупнул старый череп. Эти кости, черепа, — возможно, их принесли сюда из разных мест для устрашения. Или же у него под ногами — его товарищи по несчастью, прежние обитатели камеры? Кнорп не имел обыкновения складировать трупы казненных в темницах. Что же касается других ридгаров...

Наследник Кнорпа, Бренердин Афарянин, в начале царствования заявил, что не подпишет ни одного смертного приговора. Он сдержал слово: изменников бросали в подземелье Антониева бастиона, где они умирали от голода. От жажды они не могли умереть: во всех помещениях подземелья по щиколотку стояла вода. Подземные воды подходили близко к поверхности, да ещё сверху протекал ручей Арисий, священный ручей олифийцев и самнитов.

Может быть, и его замучают до смерти голодом? Судя по сигналам, которые подавал желудок, давно миновало время и завтрака, и обеда. Долго рассуждать над этим ему не пришлось, в замочной скважине лязгнул ключ. "К мукам готов, старинушка? — спросил по-доброму тюремщик, судя по выговору — олифиец. — Тогда идём".

Тюремщик поднял фонарь, освещая дорогу. Заодно фонарь осветил и кривой, не единожды перебитый нос тюремщика, и угол стены.

На стене, у дверного косяка, Луктар в неровном свете фонаря прочитал: "Убить Сервиена". Скорее всего, надпись была сделана обломком кости, такие глубокие царапины не вырежешь на камне ногтем. Среди румейских императоров было пять Сервиенов, и которого же неизвестный узник обещал или призывал убить?

— Пару монет, отец, за чашу крепкого вина, — сказал тюремщик в коридоре. — Пытать тебя будет Меллий Малютка, скотина ещё та... А вина выпьешь, всё-таки полегче будет.

— У меня нет с собой кошеля. Но ты же знаешь, кто я? (Тюремщик пожал плечами.) Я — князь-претор царской опочивальни... Если поверишь в долг, за чашу вина дам три золотых "колесничих". Расплачусь, как только выберусь.

Тюремщик с усмешкой проговорил:

— Князья много мне долгов понаделали, каждый выбраться грозился. Только дёшево в наше время слово княжеское стоит.

— В Зубчатом Замке найдёшь императорского пажа, у этих мальчишек туники с драконьей головой. Попросишь позвать Кальгерия. Кальгерий — ликтор императора и мой друг. Он расплатится с тобой за мой долг, что бы со мной не случилось.

— Ликтор какого императора, Простоволосого или Джефриса?

— Уриена, разумеется.

— Да твоего Кальгерия, наверное, и след простыл. У Джефриса свои ликторы будут. С отцом они не ладили, это всякий знает.

"Многое ты знаешь о правителях", — раздраженно подумал Луктар. Хотя в словах тюремщика была доля правды.

Последние два года Уриен сторонился сына. Кажется, это началось с покорения Фракии. Высадившись на побережье Фракии, Уриен поделил войско пополам с сыном, — и легионы, и вспомогательные отряды. И отчего-то стало так получаться, что Уриена преследовали неудачи, тогда как Джефрис покорял один город за другим. Дело дошло до того, что под Тебрисом Уриен едва избежал полного разгрома (отличился фракийский царёк Севрет). Джефрис спас отца, вовремя подоспев со своей конницей.

По румейскому обычаю, спасенный воин называет спасителя отцом. Уриен обнял Джефриса и назвал отцом, сказал: "Я породил настоящего ридгара". А после напился до беспамятства в своей палатке. Уриен всегда мечтал быть царём-воителем, победоносным и прославленным. Он постоянно злился на Кнорпа: тесть много воевал, но зятю давал покомандовать, самое большее, конницей одного легиона. Кнорп Взять-За-Горло был недоверчив, скрытен и умён. Чем больше Уриен молил вверить ему хотя бы один полный легион, тем подозрительнее Кнорп становился. Следующий император, шурин Уриена, избегал всяческих военных действий. Бренердин предпочитал идти на любые уступки, лишь бы сохранять относительный мир, так что Уриену была не судьба отличиться.

Тридцать лет Уриен ждал свои легионы. Дождался, стал всевластным ридгаром румейским, и что же? Вместо побед — просчеты и поражения, горечь и злость.

После Фракии была блестящая победа Джефриса под Нолой и бесплодная, утомительная война Уриена в Мизии. Потом боги будто бы смягчились. Соединившись с новийцами, Уриен разбил варварские племена под деревенькой Лаэлой. Казалось, для Уриена настало время торжества, но краткое возвышение обернулось лишь шуткой богов.

Луктар вспомнил, как, среди увеселений и пиршеств, в Зубчатый Замок явился гонец от дакрийского правителя: новийцы, недовольные отведенной им для поселения землёй, перебили императорских землемеров. Вдохновлённый недавними подвигами, Уриен вздумал проучить вчерашних союзников.

Император не сомневался в лёгкой победе. Хвастал, одним щелчком сбросит новийцев в их Ледостудное море, и вся Эттинея, от моря до моря, будет под румейским драконом... Уриен имел основания для заносчивости. Под Лаэлой он вёл легионы один, — ни старшего сына, ни придворного колдуна при войске не было.

Боги посмеялись над всемогущим ридгаром. Новийцы и румеи встретились у Медвейского озера, и армия Уриена была полностью разбита.

А тут ещё эта потеря драконьего венца...

Опозоренный, Уриен вернулся в Румн. Он не допустил к себе Джефриса. Не допускал до самой смерти. Злые языки шептались: император собирается объявить наследником среднего сына, точную копию себя внешне и внутренне. Луктар знал, что всё это были враки. Уриен, не смотря ни на что, любил Джефриса. А Джефрис любил отца.

— Кальгерий не оставит замок, пока не прибудет Джефрис, — сказал Луктар. — Я знаю главного ликтора Уриена. Он готов держать ответ пред новым ридгаром, отчего погиб его отец. Так что не волнуйся, своё золото ты получишь.

— Крысу драную я получу, — проворчал тюремщик.

Луктар мысленно простился с утешительным напитком. Но, к его изумлению, когда коридор стал освещаться дневным светом, в каком-то закутке он получил чашу вина. Вино было скверное, наполовину уксус, но крепкое, как и было обещано.

— Да хранит тебя Бархуса, добрый человек, — сказал Луктар, вытирая губы. Сам он недолюбливал эту буйную богиню, согласно легенде, нацедившую первый кубок вина из левой груди.

— Лучше пусть Руж сохранит моё достояние, — сказал тюремщик, досадливо махнув рукой. — Да и спину тоже. Меллий Малютка велел поторапливаться, а я тут болтаю с тобой.

Миновав последнюю стражу, они вышли во двор.

Луктар покосился на конвоира. Тюремщик рыхл, одутловат, меч болтается на поясе как некий предмет у бессильного мужа. А умеет ли он пользоваться мечом? Для любого горца было бы позором, если бы его конвоировал единственный человек. Луктар усмехнулся. Да какой он горец? Двенадцать лет прошло, как он в последний раз видел родимый Тайгет. Тогда, двенадцать лет назад, ещё была жива его Лаодика. Увидев его, она заругалась, запустила кувшином... Десять лет, как она умерла.

Она умерла, Уриен умер, и не для кого ему жить.

Но почему же так страшно умирать?

Боги, как не хочется умирать!

Он огляделся. Перед казармой не менее двух десятков преторианцев метали дротик, три пары боролись. Борцов обучал Секст Вар, жрец Археса, — крепко сбитый, коротконогий, ему не было и сорока. Служба придворного жреца Археса заключалась в том, чтобы от восхода и до заката в замке раздавались звуки воинских упражнений. Звон мечей, крики воинов были угодны Архесу, кровожадному богу войны.

Они были знакомы, даже приятельствовали. Но сейчас Секст Вар настойчиво отворачивался. Заметил его, значит... Вздумай он удрать, Вар не поможет. Скорее, стыдливо поможет его задержать.

Пыточная находилась в полуподвальном помещении, два узких окна под потолком. Когда они вошли, палач разжигал огонь в закопчённом очаге, кряхтел, дул. "Туда его", — показал тюремщику.

Тюремщик поставил Луктара к железным скобам, свешивавшимся с потолка, и удалился. На прощание ободрил: "Ничего... может, поживёшь ещё. И без носа люди живут, и без глаз".

— Что, твоя светлость, боишься щекотки? — запалив огонь, палач быстро снял с Луктара плащ, распорол тунику, стал привязывать к скобам. — Я вот боялся твоей трости, не стану лгать.

— Меллий Флакк... — Луктар узнал низкорослого, но крепкого, широкого в кости фессалийца.

Когда-то Меллий Флакк находился в подчинении у Луктара. Меллий, сын знатного фессалийского патриция, был определен в императорские пажи. После мелкой кражи Луктар обломал о его спину трость и выгнал.

Когда же это было, пять или шесть лет назад?

— Вспомнил, твоя светлость? — добродушно обрадовался Меллий Флакк. Он несколько раз провернул ворот, так что ноги Луктара оказались на полфута выше пола. — Родной отец не принял меня, а я украл всего-то золотую чешуйку с кровати Простоволосого... То есть, тогда наш император не был Простоволосым. "Уриен Скала", — Флакк хмыкнул.