Костёр решили не разжигать: всё равно холод, закравшийся в души увидевших то, что осталось от Ларанна, пламени было не разогнать. Устроились кое-как на ночлег, распределив дежурства между собой. В самое плохое время, после полуночи, выпало бодрствовать Старику...
— Просыпайся, твой черёд, — Усмарь засыпал прямо на ходу, точнее, на слове: конец фразы мидрат уже не проговорил, а скорее промямлил. Через мгновенье Ян уже растянулся на траве, сладко посапывая.
В глазах Старика отражались звёзды. В ту ночь особо ярко сверкало Созвездие Странника, похожее на бредущего вдаль человека с котомкой за плечами. Где-то рядом гудели комары, готовясь налететь на сонного человека и напиться его кровью. Со стороны почти пересохшего ручейка заквакали лягушки. Кто-то шёл через бурелом...Последняя мысль показалась Старику весьма странной. Он решил на всякий случай повторить её... Кто-то шёл через бурелом...Бурелом...Через...Шёл...Кто-то...Кто-то? КТО-ТО?!!
И правда, откуда-то с севера, из центра леса, слышался треск сухих веточек, ломавшихся под тяжестью тела (и хорошо, если человеческого, а не звериного) — и треск этот всё приближался и приближался.
Старик хотел уже было разбудить товарищей, но не успел: на поляну, пройдя меж двух старых-престарых, неровных, как походка пьяницы, сосен, ступил какой-то человек. В звёздном свете выглядел незнакомец загадочно: одетый (и это летом, в жару!) то ли в тулуп, то ли ещё во что, с всклокоченной безразмерной бородой...Да ещё и суковатая палка, которая могла поспорить по "ровности" с клубком змей!
Горло Старика перехватило, он не мог проронить ни слова, а ноги будто бы приросли к земле.
— Ну разве ж сложно было шиворот-навыворот одежонку-то набросить? — голос у незнакомца походил на шелест сминаемой хвои. — Ведь делов-то...Да можешь и не пытаться говорить, не выйдет. Уж сколько людей старалось...
При этих словах этот странный человек, кряхтя, и подошёл поближе: на тёмном силуэте выделились глаза. Светившиеся глаза зелёного цвета...А ещё Старик смог понять, что на лице у незнакомца борода растёт не из волос, а из хвои.
— Да-да, лесной хозяин, Лешак Пятый Хвойный. А ведь слава обо мне гремела по всем окрестным деревням, крепостям и городам. Помнится, этак...зим пятьсот назад цельный, всамделишный кроль приезжал, с востока, из сородичей этого, знающего, как надо с моим народом общаться, — леший указал палкой на Яна Усмаря. — А потом пришли твои родичи, в меня совершенно не верившие до поры до времени...Эх...И чего же мне с вами делать-то, а?
Лешак подошёл ещё ближе, словно давая Старику получше рассмотреть "элемент народных верований", как сказали бы аркадские учёные. То ли света звёзд оказалось, то ли ещё чего-то, но стало заметно, что совсем не кожа на лице у этого старичка, а кора. Древесная, первосортная кора. И даже дупло, заменявшее лешему рот, имелось...
— Ты мне знакомым больно кажешься...Ага! Дед твой здесь бывал, или отец...
— Прадед, — Старик наконец-то смог выдавить из себя хотя бы одно словечко.
— Ну, прадед. Не силён я во всяких там арифметиках и дробях, не силён, — леший подошёл ещё ближе. — Эх, ничего не поделаешь...Власть уважать надо. Сам понимаю, не последний в этом леску. Придётся вас отпустить, да и помочь. Потому что не только власть предержащих надо уважать, но и с врагами разбираться...Повадились, понимаете ли, кони степнячков кору с моих — МОИХ! — голос лесного хозяина теперь звучал точно так же, как треск падающего дерева. — МОИХ сосен обдирать! Травы им полевой мало, видите ли! А как же соседям моим быть, а? Ведь степнячки-то ещё днём промчались мимо, к ним идут, к Берёзовому да Еловому...Да Шестому Хвойному...Соседям помочь надо, то да сё...Да и тряхнуть стариной бы! Помнится, зим пятьдесят назад...Да! Устроили мы степнячкам листопад знатный! В этот раз в мой лес далеко не сунулись. А вот соседей... Соседей — тех жалко...
Лесной хозяин всё говорил и говорил, вспоминая былые зимы, всевозможные совершенно не важные для нормального человека события (ну вроде треснувшего из-за молнии дерева или богатого урожая мухоморов)...
— Ну да ладно. Поговорил — и будя. Люблю я правду-матку резать на вашем говоре, люблю...Удобно...В охотцу отпущу тебя и твоих дружков. Только помни: надеюсь я на тебя. Останови степнячков, удружи старичку-лесовичку. А потом, как прогоните обратно в степь, приходи сюда. Понравилось мне с тобой болтать, ох и сильно понравилось! — дупло, заменявшее лесному хозяину рот, сжалось, послышался треск — это, похоже, леший так улыбался...— И только попробуй подумать о том, что это тебе всё приснилось. Дерево сброшу на ваши головы. Её-её, сброшу...
— Эй, Старик, да ты уснул! — в глаза ударил солнечный свет, а в уши — смех Хардака.
— С кем не бывает, — буркнул Старик и поднялся на ноги. Перед глазами всё ещё стоял образ старика-лесовичка, мягко приказавшего поквитаться с тайсарами. Интересно, что будет, если этот приказ исполнен не будет...
Ближайшая сосна натужно заскрипела, закачалась, посыпалась хвоя.
— Чудные дела творятся, — заметил, глядя на качающееся дерево, только-только проснувшийся Ян Усмарь. — Чудные...
— Сейчас бы поесть похлёбочки горячей, да с луком, да с ржаным хлебом, — неожиданно проговорил Хардак. Ответом ему было дружное урчание пустых желудков.
— Мечтать не вредно, — Старик, сам голодный как волк, попытался сменить тему разговора.
— Зато вредно не кушать, — ну вот, и Эльфред туда же...
— Ладно. Вы что предлагаете? Весь запас харчей, взятый из Ларанна, мы ещё вчера проели. Надо было подольше там задержаться, среди трупов и догорающих домов. Но вы же сами не захотели, — Старик после минувшей ночи заметно нервничал. Ну да, ещё бы, сидишь, никого не трогаешь, а к тебе наведывается леший, устраивает форменное издевательство...
— Нет. В городе дольше оставаться было нельзя, — мидрат озвучил общую мысль. — Но сейчас нужно что-то делать. В лесу отсиживаться вечно не удастся, одними ягодами и корешками сыт не будешь. А пока здесь зверьё поймаешь, да и не может его здесь много быть...Лес-то маленький, не то что у нас, в Преславском княжестве...
Усмарь вспомнил родной край, дубравы с гигантами-древами, голубое-голубое небо с гигантскими облаками, тихие заводи...
— На север надо идти, — Старик самим тоном своего голоса давал понять, что возражений не приемлет. И Хардак, и Эльфред, и Ян с каждым днём всё больше и больше привыкали к той мысли, что этот странный седоволосый человек становится их лидером. Как-то подспудно происходило "воцарение" Старика, как будто так было предначертано с самого начала...
— На север...Но там же тайсары, они ни в одном посёлке на их пути камня на камне не оставят. Степнячки нас могут и на небеса отправить. Даже странно, как это мы их ещё не встретили, — Хардак поделился здравыми мыслями. Жаль только, что здравая мысль не всегда правильная...
— И не встретим, — Старик говорил с той самой уверенностью в голосе, которая сыграла большую роль в его "воцарении". Холодные интонации, короткие, рубленые фразы-приказы. — Они спешат в сердце Королевства. После гибели Южной армии преграды на пути к столице у них больше нет. Так что они, тайсары, сейчас рвутся на север — и только на север. А мы должны собирать выживших после их набегов людей и сколачивать отряд. Всех отставших от орды степняков мы будем уничтожать. А когда враг остановится у столицы — ударим с тыла. Противник будет считать, что вы тылу у него — выжженная земля, и ожидать удара не будет. Так что мы можем добиться успеха в деле отмщения за гибель Южной армии.
План рождался прямо на ходу, легко и просто: будто бы не сам Старик его придумывал, а кто-то нашёптывал на ухо.
Хвоя шелестела, хотя воздух стоял неподвижно, даже слабенького ветра и в помине не было...
— Глупо это, — Ян Усмарь говорил с просто-таки каменной решимостью в голосе. — На нашем пути будут только выжженная земля, две-три целых деревеньки да десяток-другой замок с крохотными гарнизонами. И с этой силой, Старик, ты предлагаешь нам ударить по тайсарам? Это невозможно, это смерти подобно...
Внезапно мидрат улыбнулся о весь рот.
— Но именно такая война мне по нраву. О таком я мечтал с младых ногтей. Чёрная конная лава — и вставшая насмерть дружина, сражающаяся за родные края. Правда, умирать мне придётся за чужие избы — но зато удастся отплатить тайсарам за три века набегов и тысячи людей, угнанных в полон. Это будет подвиг, достойный богатыря из бабушкиных рассказов.
Усмарь подошёл к Старику, размашисто хлопнул по плечу и рассмеялся. Огнар не знал, радоваться или жалеть: Ян ударил с такой силой, что кости захрустели...
Аркадская империя. Аркадия.
Фургоны тарахтели по Средней улице, лишая сна добропорядочных аркадцев и наводя страх на аркадцев, с законом не ладивших. О, карманники, медвежатники и взломщики могли бы рассказать об этих фургонах уйму историй о, наполовину реальных, на треть вымышленных и на треть не пойми каких. Ещё бы! Ведь "ночная стража" выезжала на серьёзное дело именно так. Два-три десятка человек, вооружённых до зубов (а может, и до волос, как-то не хотелось никому это проверять), уверенных в себе, готов из кожи вон лезть, чтобы только выполнить задание. Правда, не раз и не два "ночники" пускали эти фургоны для отвлечения внимания. Например, якобы едут они в квартал Пемптон, а дело намечается в Елеферии. Бандиты из последнего расслабляются, наслаждаясь ночной тишиной, из которой появляются бойцы виглы. Конспирация по-аркадски, ничего не скажешь. Правда, на этот раз никаких хитрых ходов предусмотрено не было: просто семнадцать "ночников" вместе с лопатами, кирками, ломами и прочим полезным инструментом должны были прибыть в квартал Девте, к остаткам гончарной мастерской. Тем более, надо же было пугнуть разбойный люд? Никто, к сожалению, не думал, что едва ли не половина Аркадии проснётся под грохот фургонов. Это были, в своём роде, мелочи жизни.
Филофей ехал в головном фургоне, окружённый не только "ночниками, но и тягостными мыслями. Кто же те люди, столько экстравагантным способом передавшие "весточку", странный ключик и ещё более странное послание?
"Филофею Иринику, имеющему честь занимать должность главы "ночной стражи", от доброжелателей. Мы с наилучшими пожеланиями передаём сей ключ от двери, которую Вам вскоре предстоит встретить на своём пути. Надеемся, что Вы поймёте, как следует воспользоваться им. Спешим предупредить: откроете замок неправильно, и всё сколько-нибудь ценное в хранилище немедля будет уничтожено. Мы надеемся, что Вы не допустите этого. Кроме всего прочего, мы просим Вас ни в коем случае не дать Длани веры узнать хоть что-либо, хоть краем глаза увидеть хранилище. Это, уверяем Вас, абсолютно не в Ваших интересах.
За сим спешим распрощаться,
Ваши друзья и доброжелатели".
Одной из странностей этого послания был тот шрифт, которым он был написан. Старинный, используемый сейчас только хронистами (и то не всеми), лекарями — и священниками. Неужели сами церковники передали это послание, кто-то из конкурентов Длани веры? Но кто именно? Инквизицию никто не любил, возможно, сами инквизиторы её не любили. Но Филофей понимал, что Церкви необходима такая организация. Кто ещё сможет бороться с ересями, кто сможет поддерживать монолитность аркарианской религии, кто сможет хоть как-то успокаивать народ? В последнее время Иоанн Дука уже едва мог справиться с возмущением и недовольством простонародья. Налоги тяжким бременем легли на людские плечи, казна быстро пустела, растрачиваемая на обустройство вновь присоединённых земель и содержание воюющей армии. А если у каганата будут отторгнуты обширные земли — то это будет тяжелейшим ударом. Во всяком случае, так считал Ириник. Да, конечно, каждая победа — это шаг к восстановлению империи в её былых пределах. Но зачем это? Каждая победа — это огромные расходы, даже большие, чем поражение. Новые территории потребуют огромных расходов на обустройство переселенцев, набор чиновников, постройку укреплений и опорных пунктов. Зачем это всё? Зачем голые земли, поросшие травой, когда народ стонет под бременем бесчисленных податей? Виглы не могли сдержать недовольства, но инквизиция ещё могла держать в узде аркадцев. Сейчас очень пригодился бы процесс-другой, чтобы костёр повыше и пожарче, а еретиков побольше. К сожалению, Длань веры не спешила начинать суд над предыдущим колдуном. Может, решили попытать? Как можно больше показаний выбить?
Однако Филофей не желал отдавать такое дело, которое принесёт лавровый венок "ночной страже". Ириник был очень ревнив к успеху других служб империи, желая превознести славу "ночников" на высоту, прежде казавшуюся недосягаемой. Да, это было бы замечательно... Император, торжественно провозглашающий "ночников" опорой престола, опальная инквизиция, уважение простонародья...Его так не хватало, уважения...
— Ириник, вот-вот приедем! — Хрисаоф похлопал Филофей по плечу. — Не надо снова в себя погружаться! До тебя же не докричишься!
— А, да, конечно, — вздохнул Ириник, вновь проверяя, на месте ли заветный ключик.
Кто же его отправил? И кто послал того слепца? Он явно должен был остановить Ириника, чтобы передача легче прошла...
— Филофей! Я же сказал! — Хрисаоф деланно возмутился. — Сколько можно! Сейчас же будет самое интересное! Нам кордоны обойти инквизиторские!
На обычно серьёзном лице заиграла хитроватая улыбка. Какой "ночник" не будет рад щёлкнуть по носу "следиков"?
— Скажи, Декурион, почему мы так не любим друг друга? "Ночники" и "следики"? Мы ведь одно дело делаем? — внезапно спросил Филофей.
— Вот потому и не любим. Одно дело — и почесть с него одна. А честь на двоих не разделить, — не задумываясь, ответил Хрисаоф. — Всё, вернулся в мир живых, в мир вещей, служака-философ?
— Не вернёшься сам — так баграми вытянут, — отшутился Филофей.
Фургон остановился. Снаружи послышались окрики.
— Вот и кордон, — констатировал Декурион Хрисаоф, обращаясь ко всем сидевшим в фургоне "ночникам". — Так, "ночные стражи, не уроните честь виглы! А то!
— Да-да, а то в "следиков" переведёте! — хором ответили "ночники".
— Всё-таки, люблю я древние ритуалы! — ухмыльнулся Хрисаоф. — Что может быть прекрасней укола самолюбию инквизиторов, которые вот-вот должны будут нас пропустить!
Снаружи крики начали нарастать. Ириник, да и все "ночники", напряглись, прислушиваясь. Краешек полотнища, прикрывавшего фургон, приподняли, и там показался...Евсефий! Его выражение было далеко от радостного.
— Эхм...Ну...В общем, у нас маленькая такая проблема размером с Большой Императорский дворец, — Евсефий не был лишён поэтичности, ему особо удавались "прозрачные" метафоры. — Инквизиторы заартачились.
— Да плюнуть на них! — отозвался один из "ночников". — Проедем сквозь кордон!
— Точно, на кураже! На кураже всё сделаем! — поддакнул другой "ночной страж", уже взявший в руки кирку с определённой, невероятно определённой целью. — Вдарим! Иллюстрий Ласкарий будет нами гордиться!
