За славой, маг!

Николай Юрьевич Андреев,

г. Воронеж

За славой, маг!

(Вторая книга "Цикла Беневалей и Буатов")

Слово хрониста о былом

Когда-то эту хронику приказали сжечь, а саму память о ней попытались изничтожить. Слишком уж отличалось рассказанное в ней от того, что говорили государи и их приближённые. Многое, очень многое оказалось опасно для сильных мира сего. Кажется, жалкая бумага с нацарапанными на ней буквами, но в ней было то, чего не хватало другим, более изощрённым и витиеватым повествованиям о том времени — правды.

Да, не смогли стереть из людской памяти события тех дней. В одну ночь отошли в мир иной двое величайших владык того времени, правителей соседних государств, Королевства и Аркадской империи. Король Альфонсо V умер от разрыва сердца, император же аркадский, Дука Ватац, был отравлен. Помнят люди и о том, что престол Королевства отошёл не сыну короля огнарского, как положено по закону, но племянник, как того пожелал Альфонсо. Порфировый трон Аркадии достался последнему в очереди на него Иоанну Дуке Ватацу: остальные наследники умерли по тем или иным причинам.

Многие знают, что в Королевстве такому порядку воспротивился принц Фердинанд Огнарид, сын короля Альфонсо. Под его знамёна, развевавшиеся в северных переделах Королевства огнаров, встало всего лишь несколько тысяч человек. Лишь чудом удалось вырвать победу из рук армии взошедшего на престол Реджинальда Людольфинга. Но победа в битве ещё не значила победу в войне, враги вот-вот могли окружить воинство Фердинанда, и тот отступил в Аркадскую империю, прося пристанища для себя и своих людей у Иоанна Дуки Ватаца. Император аркадский только-только начал войну с южным соседом, Блистательной Партафой, и каждый меч был на счету, поэтом мятежного принца приняли с распростёртыми объятиями. Вскоре Фердинанд и его люди вновь вернулись на родину. Теперь к принцу стекались со всех сторон воины, золото, провиант, союзники, советники. В новой битве между Реджинальдом Людольфингом и Фердинандом Огнаридом всё-таки взял верх последний. Реджинальд же погиб от меча одного из перешедших на сторону принца феодалов.

Но лишь единицы знают, что это не совсем правда. Или даже совсем не правда. К мятежу принца склонили двое Владетелей, правителей северных провинций Королевства. Они жаждали больше власти, мечтали о том, чтобы править страной от имени слабовольного и нерешительного Фердинанда. Реджинальд же не хотел войны, не хотел крови. Точнее — сперва не хотел. После того, как сын почившего короля покинул столицу, возлюбленную Реджинальда нашли мёртвой. Всё говорило о том, что именно Фердинанд виновник гибели девушки. Больше никто и никогда не видел Реджинальда Людольфинга счастливым, никто после этого не получил В той, первой, битве на северной окраине Королевства победу для Фердинанда завоевал Тенперон Даркхам, маг. Именно он предложил обойти врага с фланга и тыла, бросив конницу через лес. Маг, чтобы прикрыть отступление принца из страны, увёл небольшое войско в Саратские горы, что возвышались на самой северной границе Королевства. Там, в заброшенном замке, две тысячи воинов несколько месяцев пережидали зиму и готовили победное возвращение принца Фердинанда.

И вот час настал. Против Реджинальда вставали всё новые и новые феодалы и аристократы Королевства, королевская власть зашаталась, теперь Людольфинг правил лишь государевым доменом и несколькими северными провинциями. Принц Фердинанд шёл от границ Аркадской империи, привлекая под знамёна всё новые и новые рати. Реджинальд вышел на бой, не желая сдаваться. Он надеялся на победу, он верил в алых магов — и те нанесли удар в спину.

Глава Ордена алых, Эдмон Рошфор, поднял мятеж в столице, центральные кварталы города пылали, судьба Тронгарда решалась в бою за здание Гильдии магов, одного из немногочисленных оплотов сопротивления Рошфору.

А в это время к западу от столицы войска Реджинальда и Фердинанда сошлись в бою. У короля было больше войск, много больше, но подданные покидали его один за другим. Аристократы, простолюдины, друзья — бросали они Людольфинга. А последний удар, предательский, нанёс сын вернейшего союзника. Меч — в сердце, которое остановилось за мгновение до удара. Таким был конец короля Реджинальда, не желавшего принимать корону и Королевство, но не сумевшего пойти против воли судьбы...

В столице же Тенперон Даркхам сошёлся в поединке с Эдмоном Рошфором, победив лишь при помощи хитрости и коварства...

А пока в Королевстве шла Война за престол, Аркадская империя праздновала победу над Блистательной Партафой. Андроник Ласкарий, аркадский полководец, благодаря своей удаче, стойкости легионов и помощи горцев занял столицу Партафы. Пробравшись внутрь вместе с горсткой воинов по старинному акведуку, Андроник прорвался к султанскому дворцу, где и решался исход всей войны. Поражение и смерть грозили аркадцам, но нежданный приход нечаянных и непрошеных "гостей" подарил Ласкарию победу.

Но это было лишь начало: мир погружался в новую эпоху войн и раздоров, братоубийства и предательства, и не оказалось сил, которые способны были бы остановить начинавшиеся Кровавые века...

Пролог

Зачем сражаетесь, зачем льёте

кровь людскую, ненавидите

собратьев своих, отчего не

можете словом решить то, что

решаете кровью и мечом?

Ведь сильный тот, кто умеет

прощать. Слабый же — тот, кто

хочет показать всему миру

свою силу через глупость.

Лев Стратиот, "Свет Аркара".

Часто люди не понимают, что

пролитием крови ничего не

решить. Смерть не принесёт

добра и покоя, месть не вернёт

погибших, железо не подарит

человеческое тепло. Простить-

значит приблизиться к свету.

Ишмаил, "Звуки сомнений".

Простить убийц родичей,

забыть обиду, пасть перед

врагом на колени? Никогда!

Истинная сила у того, кто

может ударом ответить на

удар и победить.

Болоногор, "Откровение".

Древние улицы Аркадии были устланы мягкими лепестками алых роз (пришлось опустошить все окрестные оранжереи — зима!) и ароматных тюльпанов. Радостные жители высыпали из домов, чтобы приветствовать победителей, вернувших давным-давно померкнувшую славу аркадскому оружию!

Ещё за лигу до города легионеров встретила делегация отцов города и придворной знати. А в нескольких шагах от Златых ворот на белом коне, в пурпурном плаще и серебряной лорике, восседал сам император Иоанн Дука Ватац, да продлит Аркар его лета до самого своего Пришествия! Тёмно-русые локоны спадали на платиновую диадему, острый подбородок приподнят. Император, как и подобало владыке, был превыше людских чувств. Только в глазах плясали искорки гордости, да в мыслях уже крутились наброски к плану по выкачиванию из приобретённых земель всей возможной выгоды.

— Император приветствует доблестных воинов! — уже далеко не молодому церемониймейстеру Константу Аврелию пришлось перелопатить всю дворцовую библиотеку, чтобы найти должны слова и порядок исполнения триумфального шествия. Давненько в столицу не приносили такую победу.

— Идущие с победой приветствуют тебя! — в отличие от Аврелия, Андроник с самого детства знал фразу, с которой в город возвращались окрылённые победой воины.

В этот счастливейший для Ласкария день ("Победу, я добыл победу родной стране!") даже небо казалось голубее, люди добрее, а чиновники — честнее. Проживший уже сорок лет на этом свете, Андроник радовался как ребёнок. Пусть и немногочисленные, но глубокие морщины разгладились, седеющие чёрные волосы, казалось, ещё не подрастеряли былого блеска, а вечно хмурое, серьёзное, сосредоточенное лицо озаряла улыбка.

Заветной мечтой дукса Андроника Ласкария было вернуть былое величие империи. Месяц назад (казалось, это было только вчера) он сделал первый шаг к этому. И старался, чтобы все аркадцы поняли: времена Ксариатской империи вернулись. Жаль, что сама империя, чьим крохотным осколком была Аркадская держава, уже много веков существовала лишь в мечтах. Ну да ничего, Андроник намеревался полностью восстановить былую славу ксариатских и аркадских легионов. А вместе с ними — и страну, которую создали своими мечами и копьями легионеры.

— Тогда идите, и да увидит империя своих героев! — Ватац занял место слева от Андроника.

Дрункарий Ласкарий долго спорил с Константом Аврелием в какой наряд должен быть облачён Андроник на триумфальном шествии. В конце концов, оба сошлись на золотом венке, порфировом плаще и красных сапожках с серебряными орлами. Лорику, в которой дрункарий сражался ступенях султанского дворца, Андроник наотрез отказался сменить на позолоченные латы.

Толпа ревела, радостными возгласами встречая победителей.

— Надеюсь, ты мне расскажешь, как смог пробраться к султану с пятью сотнями воинов? — шёпотом спросил Ватац Андроника, махавшего рукой горожанам, приветствовавшим триумфатора.

— Боюсь, что мне не удастся так красочно расписать тебе события тех дней, как это уже успели сделать другие! — Ласкарий жутко волновался, ловя взгляды тысяч и тысяч аркадцев, хотя и старался всеми силами этого не показывать. Даже во время битвы он был намного спокойнее. А ещё Андроник отметил полностью спокойное лицо императора и его глаза, глядевшие поверх горожан на крыши домов. Ласкарий проследил взгляд Иоанна Дуки. Горожане, всё бросавшие цветы под сапоги легионеров, втаптывавшие в грязь, перемешанную со снегом, прекрасные лепестки, не заметили, как дрункарий сделал резкое движение вбок. Андроник оттолкнулся от стремян ногами, выставил вперёд руки — но не успел. Стрела, пущенная лучником, притаившимся на крыше одного из домов, вспорола воздух с тихим свистом и вонзилась в плечо Иоанна Дуки Ватаца.

А через мгновение началась паника. Лица свидетелей случившегося вытянулись, и какую-то худенькую горожанку демоны чёрт дёрнул за язык вскрикнуть: "Императора убили!". Горожане рванули в разные стороны, потоками хлынув в стороны, в укрытие. К счастью, легионеры Андроника не подвели, в отличие от императорской тагмы: часть их окружила, заслонила собою раненого Ватаца, а остальные спешно бросились к указанному Ласкарием дому.

Андроник уже почти успел забыть о неудачном покушении на жизнь императора осенью, когда в тайных переходах дворца только дрункарий и Ватац сражались против пятерых убийц. А вот "доброхоты", решившие избавить империю от правителя, обладали длинной памятью.

— Ну что ж, опять тебе придётся заняться всем этим, — через силу улыбнулся Ватац, прижав руку в перчатке к кровоточащей ране. На выкрашенной в пурпур ткани начало темнеть и расширяться пятно. — Боюсь, что именно тебе придётся найти этого стрелка. Ты же знаешь, больше некому.

— Я, — Андроник сверкнул глазами, — перерою всю империю. Клянусь Аркаром!

Часть первая. Всё только начинается.

Чародеи, творя колдовство,

играют на руку Онтрару:

через них боль и тьма

приходят на землю. Сами

же колдуны и наказывают

себя за свои непотребства,

губя бессмертные души и

коверкая свою жизнь.

Лев Стратиот, "Свет Аркара".

К чему гоненья на тех людей,

что могут привносить частицу

мечты в реальность, а частицу

реальности — в мечту? Быть

может, тогда следует охотиться

на актёров, писателей, поэтов

и героев? Зачем бояться магов,

ведь они люди не более, но и

менее, чем другие.

Ишмаил, "Звуки сомнений".

Изгнать чёрных колдунов,

приблизить к себе белых,

использовав их силу во благо

дела Ормазда. Убить Ахримана

в тех, кто откажется

подчиниться — вот один из

лучших примеров для царя.

Болоногор, "Откровение".

Королевство. Окрестности Тронгарда.

Терновые кусты справа запылали, занявшись в единое мгновенье, языки пламени уже подступали к моей мантии. Да уж, положение было хуже некуда: огненный элементаль всё ближе и ближе подбирался ко мне, готовясь нанести решающий удар, который должен отправить меня к Даркосу.

Порождение огненной магии словно соткали из тысяч и тысяч крохотных багровых огоньков, голова же и руки его напоминали очертаниями огонь ярко пылающей свечи. Размеры, правда, у это свечки были гигантские: потому что кулаку элементаля мог позавидовать горный тролль, лапы которого могли с лёгкостью обнять вековой дуб. Ну а о том, что огневик раза в три ростом превышал меня, думаю, и говорить не стоило.

Ситуация ухудшалась с каждой секундой: я очень устал, и сил на достаточно мощное и действенное заклинание уже недоставало. Приходилось выкручиваться, лихорадочно искать способ попроще избавиться от этого переростка.

Я посмотрел на землю под элементалем, превратившуюся в практически гладкую керамическую тарелку из-за жара, шедшего от огневика. И внезапно меня осенила мысль. Тарелка, ну конечно же!

Мне пришлось отступить ещё на несколько шагов и уйти в эфир. Это было своего рода измерение, где целиком и полностью царила магия. Все окружающие предметы и люди, лишённые волшебства, были видны как будто через мутную воду. Зато вот магия, наоборот, была очень даже заметна: от всех её источников шли целые разноцветные потоки и нити силы, причём для определённой стихии имела свой собственный цвет.

За несколько секунд лихорадочных я наконец-то заметил искомую линию силы: тоненькую нить воды, которая шла от речки. Ещё мгновение, и я начал черпать силу, попутно представив желаемый эффект от заклинания. Со стороны это выглядело несколько странно: парень вдруг решил поплавать, разгребая руками не воду, а воздух. Но в какой-то момент этот "пловец" остановился, руки его начали болтаться, а пальцы сплетались в чудные узоры. Косточки фаланг хрустели, грозясь вот-вот сломаться, но в конце концов я справился. В измерении эфира расцвёл синий рисунок капли из сплетённых воедино синих нитей, тускло замерцавших, едва мои пальцы прекратили двигаться.

Когда всё это было готово, элементаль уже подобрался на расстояние вытянутой руки, а жар, шедший от него, начал палить мои волосы. И вот тогда-то я и применил магию, выплеснув силу воды. Со стороны это походило на то, что я стряхиваю брызги с рук. Огневик остановился. А через мгновение начал тускнеть и тухнуть: под его ногами образовалось небольшое озерцо холодной воды. Появилось целое облако пара, накрывшее всё вокруг, и я не видел даже своих вытянутых рук на протяжении нескольких мучительных мгновений. Слышалось лишь шипение испарявшейся воды. Я нервно сглотнул. Когда же уже будет видно, удалось мне затушить огненного элементаля или нет!

Но вскоре пар наконец-то рассеялся, и я с огромным облегчением отметил, что элементаль всё-таки исчез: осталась только кучка мокрой золы. Озерцо же, созданное мною, полностью испарилось.

— Браво, ученик, браво! — послышались громкие аплодисменты. Я обернулся.

— Давно мы не видели, чтобы после стольких испытаний экзаменуемый так быстро находил такое ... — один из людей, в красной мантии, покрытой смешными золотистыми блёстками, на секунду замолчал. — Находил такое простое решение!

— А если кто-то не находил? — спросил я, еле сдерживая улыбку.

— Ну а кто не находил, того спасали ноги. — На лице мага было заметно множество шрамов. Из-под низко свисавших светлых локонов внимательно смотрели острые карие глаза. На этот раз, правда, не запавшие и не покрасневшие: хоть что-то меняется к лучшему в нашем Королевстве.

— Магистр Родриго, я могу считать эту похвалу знаком отлично сданного экзамена?

Звание магистра было, практически, высшим в иерархии Гильдии магов. Главнее был только Архимаг. Родриго являлся магистром огня, символизируя пламенную стихию, подчинившуюся Гильдии, а также отвечал за обучение и организацию боевых магов.

— Более чем, Николас, более чем, — слово взял сосед Родриго, тёмноволосый магистр воды Людовик, на лице которого навсегда застыло задумчивое выражение. За это он и получил прозвище Последний философ лет тридцать назад, ещё во время обучения. — Ещё раз хочу спросить: ты не передумал сдавать экзамен на демиурга?

Год назад экзамены сдавали только в двух направлениях: боевой маг и теоретик. Тенперон же, когда его избрали Архимагом, ввёл очень чёткое деление по специализациям у волшебников. Демиургом являлся небоевой маг, предоставивший экзаменационной коллегии амулет или голема, сделанных собственными руками. В свою очередь, после демиург мог сдать экзамен на предметника или аниматора. Предметник занимался созданием магических артефактов, аниматор — волшебных существ вроде "живых доспехов и гаргулей.

— Да, ты сегодня сдал уже и на теоретика, только что — на боевого мага, а теперь хочешь стать демиургом. Ты же знаешь, чтобы получить третий диплом, надо предоставить поистине великолепное творение. Другого мы просто не примем, — подмигнул Людовик. Вот глаза-то его, в отличие от выражения лица, были по-настоящему живыми.

— Я всё понимаю, магистр, и я готов.

— Что ж, тогда можешь представить своё творение прямо сейчас. Насколько я понимаю, это амулет? — Людовик вздохнул и приготовился потратить ещё минимум полчаса (как ему казалось) на этом продуваемом весенним ветром холме.

— Вы угадали, магистр. Чтобы продемонстрировать его действие, я прошу вас отойти шагов на двадцать. И ...

— И закрыться "пеленой Мордеуса", — Родриго улыбнулся, подмигнув мне.

— Учитель всё-таки рассказал Вам? — я ничуть не обиделся: Тенперон хоть и не мог присутствовать на экзамене из-за дел, но очень волновался, готовя меня к испытаниям, и вполне мог переговорить насчёт заданий с Родриго или Людовиком.

— После того разговора мне ещё сильнее захотелось посмотреть на твоё творение. А теперь готовься и приведи в порядок амулет, — Родриго кивнул Людовику и ещё пятерым магам, и они отошли на требуемое количество шагов.

Через мгновение воздух вокруг экзаменаторов замерцал. Когда их очертания стали размытыми, будто бы смотришь сквозь густой пар, я распахнул мантию, под которой был мой лучший чёрный камзол. Из кармана я аккуратно достал "шедевр". Кстати, все амулеты и остальные предметы, которые приносили будущие демиурги на этот экзамен, назывались шедеврами. Да уж, вот такая вот шутка тех, кто придумал условия. Быть творению мага шедевром, даже если оно работать совершенно отказывается, а внешний вид не лучше, чем у гнилой коряги под толщей болотной жижи.

За тонкую железную цепочку я вытянул серебряный шар, по которому крест накрест тянулись две золотые полоски, сходившиеся на крохотном бриллианте. Достать всё это помогли Тенперон и граф Беневаль, ревенант. Историю последнего я напомню несколько позже.

На амулет мне пришлось потратить не меньше полугода: это было даже дольше, чем Тенперон творил свой. Правда, у учителя он вызывал ручного грифона, так их действие было несравнимо. Да, раньше и трава была зеленее, дураки умнее, а маги — сильнее.

Мгновение я смотрел на бриллиант, на тысячах граней которого играло весеннее солнце. А потом надавил на этот драгоценный камень и зажмурил глаза. Мне, конечно же, было хорошо известно действие амулета, но вдруг что-то могло пойти не так? А вместе с движением руки притянул поток силы воды с помощью эфира: чтобы "пробудить" шедевр, требовалась толика магической силы.

Меньше чем через секунду я снова посмотрел на амулет. Стенки шара разъехались, а в середине показался кусок горного хрусталя размером с кулак младенца. Когда серебряные листы амулета прекратили движение, на горный хрусталь упали лучи солнца. И тут же устремились во все стороны, многократно усиленные. Я заворожено (всё никак не мог привыкнуть к этому) глядел, как вокруг меня появляется столб белого огня. Для всех остальных он выглядел ярче солнца в летний полдень, но я мог безбоязненно смотреть на него. Белое пламя образовало полусферу, накрывшую меня и землю вокруг. Вся трава на расстоянии пяти шагов от меня сгорела, а земля покрылась трещинами и стала твёрже камня. К сожалению, через минуту амулет прекратил своё действие, и белый огонь исчез, а вокруг горного хрусталя снова замкнулось серебро.

Лишь Родриго и Людовик подошли ко мне, остальные экзаменаторы громко спорили невдалеке.

— Выглядит это потрясающе, просто потрясающе! — сказал Родриго зачарованно.

— А что ещё может этот белый огонь кроме выжженной травы и потрескавшейся земли? — Людовик оставался спокойным, в отличие от своего соседа, решив узнать, какую ещё пользу может принести моё творение Гильдии.

— Мы, я и учитель, уверены, что магия, применявшаяся Эдмоном Рошфором, не сможет преодолеть белое пламя, магистр.

— Уверены? — Хмыкнул Людовик. — Весьма проблематично это доказать, ученик, из-за очень маленькой проблемы: нет больше Эдмона Рошфора, и вряд ли кто-нибудь способен повторить его успех.

— Но материалы по исследованиями алых уничтожены ещё не полностью, да и многие из подчинённых Рошфора живы. Так что возможно всё, магистр.

— Ладно, Людовик, хватит тут над учеником издеваться. Ты согласен признать его демиургом? — теперь уж и Родриго посерьёзнел.

— Более чем, — улыбнулся Людовик, отвесив мне поклон. Я ответил тем же.

— Николас, ты первый за всю историю Гильдии магов, кто сдал экзамены сразу на три специализации. А вот и твои дипломы, — Родриго щёлкнул пальцами, и мне в руки упало три свитка, исписанных серебряными чернилами. Я не мог сдержать радости: высоко-высоко подпрыгнул и прижал заветные дипломы к груди. — Да, теперь ты маг, член Гильдии, и тебе больше не надо ходить ни на какие уроки: теперь ты сам можешь стать учителем.

— Спасибо, магистр Людовик, спасибо, магистр Родриго, — я готов был броситься им на шею от радости.

— Ну что ж, а теперь телепортируемся в здание Гильдии. Тенперон, скорее всего, уже приготовился встретить нового ... Николас, как тебя теперь называть? Не демиургом— теоретиком боевой магии? Представляешь, прежде чем произнести эту абракадабру, её ещё следует запомнить...

— Мне больше всего нравится, когда меня называют боевым магом, магистр.

— Великолепно! Тогда пусть Гильдия встречает своего нового боевого мага. И самого молодого за всю её историю, причём...

Королевство. Тронгард.

Облик столицы сильно изменился со дня коронации Фердинанда. На месте центральных кварталов, которые сторонники Рошфора превратили в руины, вырастал огромный дворец. Новый король повелел начать его строительство уже на седьмой день своего правления. А вот на месте Малого коронного дворца, разрушенного до основания "белым" отрядом, появлялись жилые дома.

Многие из них ещё не были обжиты: немногие огнары решались поселиться в "проклятом месте". Западные кварталы получили такое прозвание уже на следующий день после мятежа Рошфора, ведь именно здесь был самый сильный напор орды зомби. Да и могли ещё сохраниться тайники алых магов, где хранились записи по нечестивой магии и демонологии. Как и горы золота, к которому у огнаров были намного более тёплые чувства, чем к ожившим мертвецам. Так что отбою от всевозможных кладоискателей отбою не было.

Коронный замок практически не пострадал в дни мятежа. Некоторые участки ограды, правда, были повреждены, но за пять месяцев их успели починить. А вот внутри было как никогда шумно. Все Владетели собрались в столице, надеясь на некоторые уступки и новые привилегии от Фердинанда. Как никак, без их помощи принц не смог бы занять престол. Самым сильным влиянием на молодого короля обладали герцог Артуа и граф фон Даркмур, которые правили почти всем северным Королевством, и Архимаг Тенперон Даркхам, убивший Эдмона Рошфора. Мой учитель и один из героев Войны за престол.

В последний день Месяца Сева, после которого начиналось лето, в Тронном зале собрались практически все придворные и несколько представителей от жречества, последних было тринадцать: ровно по числу официальных божеств страны. На самом деле, в Королевстве было семнадцать богов и богинь, но четырёх из них не особо привечали. Первым был Тайтос, сын верховного бога Онтара и Альмы, бог смерти и повелитель загробного мира. Если верить легендам, он ни разу после своего рождения не покидал палаты мёртвых. Вторым был Даркос, сын Тайтоса и Альмы, богини музыки и искусств. Этот бог встречал души мёртвых у врат загробного мира. Считалось, что в отличие от своего отца он иногда покидает подземный мир. Узнать об этом можно было легко: когда Даркос ступал на землю, начинались войны, моровые поветрия и катаклизмы. Впрочем, сын бога смерти очень своеобразно относился к своей работе. И, как говорят, именно он "изобрёл" "чёрный" юмор. Да, такой вот разносторонний характер был у Даркоса. Ну и ещё две богини, покровительницы домашних духов и воров. Им ставить храмы в городе считалось как-то несолидно.

Всего в Тронном зале собралось около пятидесяти человек. Все они сидели на широких скамьях, обитых чёрным бархатом, и тихо переговаривались друг с другом. Это было уже нововведением Фердинанда: раньше придворные, согласно правилам, стояли на протяжении всех приёмов и торжеств. В принципе, даже при большом желании они бы не нарушили этого правила: раньше в Тронном зале был только трон, красный ковёр и доспехи у стен. Не на пол же садиться, в самом деле?

Король был облачён в чёрный кожаный камзол с золотыми пуговицами, а на его поясе висел меч с серебряным эфесом. Костюм, привычный для средней руки феодала. Таким образом Фердинанд хотел показать свою близость к дворянству, намекая на свои отличия от Реджинальда. Тот, как известно, хотел сделать ставку на простонародье. И проиграл...

Но простой народ думал несколько иначе, иногда подшучивая, что принц просто готовится в любой момент сбежать из дворца, когда пойдут слухи о каком-нибудь заговоре или возвращении Людольфингов.

Новому королю только недавно исполнилось двадцать пять. Его иссиня-чёрные волосы ещё не успели выпасть или сделаться седыми, а немного нервные зелёные глаза смотрели на собравшихся, блестя, едва взгляд останавливался на графе Даркмуре или герцоге Артуа.

Но вот в какой-то момент Фердинанд кивнул, и уже немолодой огнар поднялся со скамьи. Его волосы уже начали седеть, походка после войны с Реджинальдом стала нетвёрдой (последствия раны в битве под Афанкуром, которая положила конец правлению Людольфингов), зато хитрые чёрные глазки вызывали у окружающих беспокойство.

— Ваше Величество, — граф он Даркмур поклонился.

— Граф, что-нибудь стало известно о предателях? — Фердинанд имел в виду Артура и Конрада Людольфингов, младших братьев Реджинальда. Им удалось уйти из-под удара Огнарида, и теперь они скрывались неизвестно где.

— До нас дошли слухи, что они скрылись в Рокберге, Ваше Величество.

— Великолепно! Немедленно пошлите послов к герцогу Рокбергскому, нашему славному соседу. Надеюсь, он поймёт, что его известное всему миру гостеприимство доставляет нам слишком много проблем беспокойства? А теперь я хотел бы выслушать Вашу просьбу, герцог Артуа.

— Благодарю, Ваше Величество, — герцог Жерар Артуа поднялся.

Скоро этому Владетелю должно было стукнуть сорок семь. Он сильно располнел после победы над Реджинальдом, и из-за этого приобрёл неспешную походку и какую-то медлительность в своём поведении. Лицо его было надменным, а некогда великолепные светлые вьющиеся волосы теперь стали выпадать. Встав, герцог огляделся по сторонам: привычка, выработанная во время бегства из Королевства.

— Я уже не раз заявлял, что огнарам нужны гарантии, что события войны с Реджинальдом не повторятся. Вместе с некоторыми дворянами, которые заслуживают наибольшего доверия, мы предлагаем предоставить народу доказательства незыблемости трона и благих намерений королевской власти, — Даркмур кивнул, а вместе с ним и ещё несколько человек. — Надеюсь, что мы будем услышаны.

— Идея, конечно же, великолепная, но как это воплотить в жизнь? — на самом деле, ещё до битвы под Афанкуром Артуа, Даркхам, граф Аскер и ещё несколько дворян навели будущего короля на подобную мысль. Но вот дальше мыслей дело у них так и не пошло.

— Исполнение будет достойно идеи! Вот здесь, — герцог достал из-за отворота камзола свиток пергамента, — всё подробно изложено.

— Извольте хотя бы парой слов пересказать нам содержание этого документа, — король ненавидел возиться со всякими бумагами, а особенно касающимися законов или финансов. Они сразу вызывали у него головную боль и хмурое настроение.

— Чтобы народ почувствовал, что в некоторой мере контролирует обстановку в стране, — послышалось гневное шушуканье на задних скамьях. Фердинанд заёрзал на троне, сверкнув глазами. — Естественно, лишь частично, милорды. Так вот, для этого надо создать совещательный орган, что-то вроде ксариатского Собрания...

Артуа заметил, что его никто не слушает. Более того, все отвернулись от него и во все глаза смотрели на красный ковёр перед троном, над которым появилось завихрение воздуха. Эта небольшая воронка несколько секунд расширялась, а потом исчезла, превратившись в почти непроглядный туман. Всё это заняло меньше мгновения, так что никто даже не успел среагировать. Раздался лишь вздох облегчения, когда из тумана вышел Тенперон Даркхам, Архимаг огнарский.

Он ничуть не изменился со дня битвы с Рошфором. Иссиня— чёрные волосы были великолепно уложены, просторная золотистая мантия распахнулась, а под ней виднелся чёрный камзол и чёрные же штаны с серебряными пуговицами. А ещё — белая кружевная рубашка с широкими и длинными манжетами. Тенперон любил одеться со вкусом. Архимаг поклонился королю и всем собравшимся.

— Прошу простить меня за опоздание, Ваше Величество: дела! — Тенперон выглядел на тридцать лет, хотя и родился лет семьдесят назад, а может, и больше. Щедро одаривая приветственными улыбками знакомых, поклонами — Владетелей, и подмигиваниями прекрасных дам, Даркхам занял положенное место подле трона, присев на высокий стул с резной спинкой, на которой покоился дракон. К сожалению или к счастью, всего лишь деревянный.

— Я Вас прекрасно понимаю, мэтр Архимаг, — многозначительно вздохнул Фердинанд. — Продолжайте, герцог.

— Конечно, — Жерар прочистил горло. — В это собрание должны входить представители дворянского и жреческого сословия, возможно, ещё самые богатые простолюдины страны. — И опять недовольный ропот с последних рядов: там были и придворные, и несколько членов ремесленных гильдий.

— Я не согласен, Ваше Величество, — спокойно сказал Тенперон, не повышая голоса, но его слова разнеслись по всему тронному залу. А ещё вызвали одобрение многих присутствующих. — Надеюсь, мне не следует напоминать судьбу Ксариатской империи? — Фердинанд расширил глаза. — Ах, простите, я был свидетелем разговора от начала и до конца. Приятно, знаете ли, иногда постоять в сторонке. — Даркхам, используя энергию Кубка Хладной крови, мог незримо присутствовать в каком-то месте, а потом представал перед глазами присутствующих.

— Так вот, Вы же, Ваше Величество, не хотите повторить историю аркадских императоров? Погрязшие в междоусобных войнах и пьянстве, они не смогли орды южных варваров. Все огнары знают, что самый мощный осколок Ксариатской империи — Аркадская? И не забывайте, что это едва пятнадцатая часть земель некогда великого государства. Я, конечно, соглашусь, что только Собрание не может быть в этом виновато, но оно косвенно дало почувствовать всем наглым безродным простолюдинам, что они достойны императорского престола. Вы хотите этого, герцог?

— Мы можем просто дать нашему собранию совещательную функцию и право принимать налоги. И это...

— Прям какой-то Сейм, если по-мидратски, получается, — хмыкнул Тенперон.

— Сейм, — Фердинанду, похоже, понравилось это слово. — А что, почему бы и нет?

Тенперон резко повернулся в сторону короля, при этом еле сохранив спокойное лицо. Архимаг испугался. Он по-настоящему испугался первый раз в своей жизни. Неужели король ничего не хочет понять? Неужели он просто так возьмёт и отдаст в чужие руки крохи власти и без того невероятно шаткой власти?

— Надеюсь, это шутка, Ваше Величество? — Тенперон не мог заметить, с какой надеждой смотрят на короля герцог Артуа и граф Даркмур. Смотрят и ждут, что Фердинанд одёрнет зарвавшегося Архимага.

— Мэтр маг, неужели Вы думаете, что король может шутить такими серьёзными вещами? Вы глубоко сомневаетесь, Тенперон! Но я забуду оскорбление, помня Вашу роль в свержении узурпатора Реджинальда. Господа, аудиенция закончена! — Фердинанд, хмуря брови и поигрывая желваками, кивнул, и все пятьдесят человек практически разом встали со скамеек и направились прочь из Тронного зала.

— Я слушаю Вас, сударь Тенперон, — Архимаг даже не шелохнулся, когда последние придворные покинули залу. — Я не думаю, что Вас сюда привело простое желание побывать на аудиенции, пусть даже по моему приглашению?

— Нет, Ваше Величество, — Тенперон улыбнулся. — Надеюсь, Вы помните, что кое-что пообещали, взойдя по ступеням освобождённого дворца?

— А, так Вы наконец-то пришли за наградой! Не сомневайтесь, она будет поистине королевской! — Фердинанд, похоже, был рад сменить тему. Да и чувствовал он себя более раскованным в отсутствие Артуа и Даркмура.

— А другой я бы просто и не просил у Вас, Ваше Величество, — Тенперон позволил себя ухмылку.

Аркадская Империя. Аркадия.

Андроник сел на кровать и осмотрелся по сторонам. Перед ним были всё те же покои дворца, положенная дрункарию. Ласкарий сел и начал смеяться, да так сильно, что у него через минуту перехватило дыхание. Ещё бы! Меньше года назад он вот так же сидел в этой комнате, думая, кому выгодно покушение на Иоанна Ватаца. И опять неудачное: императора лишь слегка задело, лорика приняла на себя всю мощь удара стрелы. Успокоившись, Андроник решил наконец-то навестить своих прямых подчинённых из виглы.

Казармы "ночной стражи" столицы разительно отличались от полагавшихся для городской полиции. Мягкие ковры с густым ворсом вместо пусть и красивых, но холодных мозаик. Всегда тёплое помещение: отапливали гиппокаустом, системой пустых коридорчиков под полом, по которым распространялся горячий воздух из печи. Просторные одноместные кровати — а другие тагмы жаловались на неудобные многоуровневые нары. Всё объяснялось просто: в то время как в вигле в лучшие её дни служило не более восьмидесяти человек, то в других гвардейских частях людей насчитывали сотнями.

Окна казармы выходили на Ипподром. В дни, когда не проходили скачки, эта громада казалась серой могилой. А вот во время празднеств, когда императора являлся своему народу, занимая отведённую для василевсов ложу, тысячи людей в едином порыве кричали и свистели, поддерживая спорящих со смертью гонщиков, а городские димы строили свои интриги — да, это был символ жизни и мощи империи! Андроник усмехнулся, подумав, что окна казарм виглы не зря обращены на символ дневной жизни столицы: так луна взирает на солнце, дожидаясь отведённого часа.

Покои ночной стражи пустовали: практически все "ночники"рыскали по городу, выискивая информаторов и совершая облавы в самых злачных местах. Все они надеялись найти ниточку, которая привела бы к организаторам покушения на императора. Исполнителя нашли. Вернее то, что от него осталось: в нескольких кварталах от места покушения в канаве валялся труп с перерезанной глоткой. В том, что именно этот отправившийся на суд Аркара человек является неудавшимся убийцей, не было ни тени сомнения. Личная охрана Андроника гнала его по улицам, наседая на пятки, готовясь вот-вот схватить. Но нашла лишь тёплый труп. Кто-то обогнал лучших воинов Ласкария. Дрункарий воспринял это как личное оскорбление, а род Андроника никогда не прощал оскорблений.

На стенах висели карты города. Гвоздиками с выкрашенными в красный цвет головками "ночники" обозначали районы, которые только предстояло подвергнуть облавам и обыскам, а зелёные шляпки значили, что кварталы пройдены вдоль и поперёк. Как заметил Андроник, вигла сжимала клещи вокруг портовых районов и трущоб. Но толковых людей совершенно не хватало. Да и тех, что были, Ласкарий практически не знал: у него просто не было времени познакомиться с подчинёнными. Что ж, приходилось навёрстывать упущенное.

У самой большой карты города, занимавшей всю стену напротив окон, прохаживался взад-вперёд толстенький, лысеющий аркадец в строгой форме "ночника". Чёрный шлем с алым гребнем, кольчуга под безразмерным серым плащом, закрывавшим туловище и ноги так, что виднелись только носки сапог. Тоже чёрных. "Ужас ночи" — так тоже звали воинов виглы шёпотом. "Ночники" совсем не за одежду получили это прозвание и невероятно этим гордились.

— Филофей, что за прошедшую ночь удалось выяснить? — Андроник решил не тратить время на дежурные фразы, приветствия и прочую ненужную мишуру. Здесь надо было действовать так же, как при штурме Ипартафара: быстро и по делу.

Толстячок смешно развернулся к Ласкарию, путаясь в плаще, и прищурился, глядя на командира. Андроник очень долго старался выяснить, зачем Филофей носит полную форму виглы повсюду во дворце, которая ему очень сильно мешает. Ириник же отвечал, потупясь, что одежда "ночной стражи" — одна из тех причин, по которой он в неё пошёл. А заработав, не желает расставаться. Андроник к этому ещё прибавлял то, что плащ прячет далёкую от стройности фигуру Филофея Ириника от окружающих. Этот стойкий "ночник" к тому же скрывал ото всех, что плащ помогает ему забыть об обидах прошлого. Ребята в школе и университете насмехались над Ириником за его лишний вес, а девушки не обращали ни малейшего внимания. Разве что использовали, когда нужны были знания Филофея. Что ж, весьма веские причины, чтобы путаться в полах серого плаща.

— Всё то же самое, иллюстрий: никто ничего не знает, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Не помогают ни золотые монеты в кошелях, ни железные мечи у шеи. Всё глухо, иллюстрий, как в стенах храма посреди языческой страны.

Филофей всегда изъяснялся подобным образом: нескольких сухих фраз, которые затем сменялись пространными, красноречивыми предложениями. Ириник, насколько знал Андроник, пошёл в виглу из столичного университета. Ему прочили блестящее будущее в качестве историка или оратора — а взамен реальность принесла ему место "мыслительного центра" "ночной стражи". Именно в голове Филофея рождались блестящие операции "ночников" и даже некоторые новеллы юристов, а ещё карта с разноцветными гвоздиками была предложена как раз Ириником. Многие придворные желали переманить его к себе, но тот с наивной, робкой улыбкой отвечал, что находится на своём месте, и никуда с него не уйдёт.

— Аркар милостивый, так скоро все решат, что и нам пора вслед за убийцей-неудачником: напрягаем все силы, но ничего не можем довести до конца, — Андроник хмурился. Сложил пальцы лодочкой, перевёл взгляд на карту. Филофей последовал его примеру. Оба молчали очень долго, уйдя в собственные, безрадостные мысли.

Ириник внезапно забубнил себе под нос. За Филофеем часто водилась привычка мыслить вслух или разговаривать с самим собою. Неприятно, конечно, для тех, кто не привык к обществу этого "ночника". Однако зачастую это бывало полезным. Например, однажды на уроке сосед по парте попросил Ириника помочь. К сожалению, учитель услышал бормотание подсказывающего Филофея и кинулся к нему с не внушающими никаких хороших мыслей розгами.

— Это что такое, а, Филофей? — на лбу учителя забилась жилка.

— Да я сам с собою говорю, многомудрый, правда, — Ириник потупился. К счастью для него, учитель знал, что за его учеником водилась такая слабость, и розог удалось избежать.

Так и здесь: привычка Филофея на этот раз помогла.

— Рыбалку бы устроить и сети расставить, а потом, — громким шёпотом говорил Ириник.

— Ты что-то придумал, Филофей?

— Я просто подумал, иллюстрий, а почему бы не выманить каким-нибудь образом организаторов покушения? На что бы эти рыбки, спрятавшиеся под самым глубоким камнем в тихом, грязном омуте города?

Тут-то Ласкарий в очередной раз поднял голову вверх, прошептал губами: "Аркар, спасибо" — благодаря бога за то, что тот оставил Филофея в рядах виглы. Решение Ириника было просто и гениально.

— Филофей, а кто-нибудь называл тебя умнейшим человеком в мире? — спросил Андроник на радостях, уже создавая в голове наброски плана по "ловле" организаторов покушения на императора.

— Да, и очень часто, — Филофей вздохнул. — Только обычно после этих слов меня просили помочь с учёбой. Тяжело быть умнейшим среди хитрейших, иллюстрий...

Королевство. Тронгард и графство Беневаль.

Мы телепортировались в Гильдию магов. Оказывается, меня и экзаменаторов собралась встречать половина столичных магов: всем хотелось узнать раньше других, как сдал экзамен ученик самого Архимага. Едва я ступил на мраморный пол, ко мне подбежало четверо человек. Трое из них были примерно одинакового возраста: восемнадцать или двадцать лет. Тёмно-русые и светлые глаза, молодецкие улыбки, блеск в глазах. Они были намного выше почти всех магов, собравшихся здесь. Владарь, Лкашек, Сташек. Четвёртым был Жихарь. Ему уже перевалило за сорок лет, глубокие, задумчивые серые глаза, тёмные волосы, не длиннее пальца, — а вот борода спускалась до груди. Четверо человек, некогда не побоявшихся пойти за мной. Правда, их верность имело под собой основу: желание прославиться и заполучить риттерство. Среди них не было сейчас видно обычному глазу пятого. Тот за свою верность заплатил человеческой сущностью.

Воздух передо мной сгустился, и появился Владек, кенари. Выглядел он странно, отталкивающе, даже пугающе. Силовые линии, казавшиеся людям, не наделённым даром волшебства, молниями, соединяли куски ржавых доспехов. Два пучка синеватой энергии заменили руки, в которых в любой момент могли появиться молот и щит. Лица его, скрытого за забралом чёрного как ненависть шлема с двумя узкими прорезями, не было видно. Только два красных уголька — глаза — сверкали. Таким его сделала Хозяйка Зимы. Владычица снегов, льдов и древней магии не желала просто так отдавать Кубок Хладной крови, потребовав компенсации: один из нас должен был превратиться в её слугу. Кенари. Вызвался Владек. Но что-то пошло не так: вместо преданности Хозяйке Зимы храбрец получил невероятную верность мне. Колдунье такой слуга был, конечно, не нужен, поэтому она вышвырнула его вместе с нами.

— Милорд, а вот и Вы! — первым начал Сташек. Он запустил пятерню в свою густую шевелюру: верный знак огромного волнения.

— Как всё прошло, милорд? — Жихарь тоже волновался: тёр подушечки указательных пальцев друг о друга.

— Я сдал три экзамена, — мне всё-таки удалось выдохнуть эти слова. Более ни на что сил уже не было.

— И стал единственным в своём роде магом. Самым молодым магом, прошу заметить! — Тенперон появился прямо из воздуха, шурша полами мантии. Похоже. Даркхам снова подглядывал и подслушивал, выбирая самый эффектный момент для своего появления.

— Учитель, я так боялся, что не справлюсь. Десятки раз за этот экзамен мне хотелось всё бросить и сдаться, но всё же у меня получилось! — Потихоньку приходило осознание сделанного. Я маг, я маг! Годы обучения не прошли даром, меня теперь можно с полным правом назвать магом!

— Ага, значит, теперь самое время! — Тенперон улыбнулся, достав из рукава мантии пять свитков. — Так, всем сохранять спокойствие. А то знаю я вас, начнёте кидаться в ноги и прочее, лобызать сапоги. Хотя, конечно, их не мешало бы и почистить, — и учитель с хитрой полуулыбкой-полуухмылкой протянул нам свитки.

— Милорд маг, что Вы просите взамен? — Жихарь припал на колено. Он, единственный из "рыцарей", хорошо овладел грамотой и первым прочёл текст, содержавшийся в свитке. — Жизнь, смерть, мою душу? Я всё отдам! Сбылась мечта моих предков!

Я сперва не понял, что же произошло, и пробежался глазами по буквам. Взор мой затуманился, едва я миновал титулатуру короля Фердинанда, перечисление моих заслуг и перешёл к назначенной мне награде. Да...уж...

— Николас обещал вам риттерство, вот вы его получили. Всего-то спустя пять месяцев после обещания короля. Некоторым приходится ждать всю жизнь, да ещё и потокам наказывают дождаться монаршей милости,— риттерством награждались незнатные люди, верно служившие своему сюзерену или оказавшие особо ценную услугу короне. Этот титул приравнивался к дворянскому званию, но не передавался по наследству, так что теперь четверо недавних крестьян стали дворянами. Конечно, неполноценными, ущемлёнными во многих привилегиях, обделённые уважением и отношением как к равному природных феодалов.— Там же и дарственная на пять замков в графстве Беневаль, чьи хозяева служили Реджинальду. К сожалению, королевское правосудие не дотянется до предателей: все они погибли в битве Афанкуре и не имели родственников. Так что владейте на здоровье! Правда, замки те, как я понял, находятся не в лучшем состоянии.

— Учитель, а какой замок полагается мн-мн-мн... — я стал заикаться от волнения. Со мной иногда такое бывало. Всё-таки дворянство моё было унаследованным от предков, хотя я об этом нечасто вспоминал. Так что в дарственной моей значилось только "поместье, коим владеть роду Николаса Датора до смерти богов, гибели народа огнарского альбо пресечению сей знатной фамилии".

— А ты ещё не успел прочитать? — И правда, я так разволновался, что не дочитал до конца дарственную. — Беневаль, естественно! С дарованием титула "рыцарь Николас Датор из Беневаля"! Ты не представляешь, как легко согласился на это Фердинанд! — ухмыльнулся Тенперон.

Да уж, замок находился не в самом лучшем состоянии. Сорок лет без нормального хозяина и единой живой души внутри и в округе на несколько лиг. К тому же и суровая природа тех мест не располагала с сохранности Беневаля. Чтобы вернуть этим развалинам былое величие, потребуется много золота, ещё больше времени и несколько сотен или тысяч людей. Всё-таки не только замок, но и поместье надо было восстанавливать с нуля. Не зря король отдал этот замок какому-то подростку во владение. Надеюсь, и остальные феодалы не возмутятся тому, что древняя твердыня Владетелей Беневаля перейдёт в руки к захудалому роду Даторов.

— Спасибо, учитель! — я поклонился Тенперону. На моих губах играла широкая как солнце улыбка.

— Какой я тебе учитель? — заговорщицки подмигнул мне Тенперон. — Ты теперь полноценный маг! Можешь сам набрать себе учеников и подмастерьев. А в данный момент я советую тебе попробовать твоё первое в жизни сложное заклинание: телепортацию. Граф Эдвин Беневаль хотел бы тебя видеть. Немедленно. Он сумел мне сообщить об этом. Всё-таки имеет право прошлый хозяин замка и поместья увидеть нового владыку Беневаля. Не волнуйся, я помогу тебе с заклинанием телепортации.

— Не беспокойтесь, милорд, — Жихарь увидел неуверенность в моих глазах. — Через пару месяцев мы сами к Вам приедем, надо только в родные края заехать. — Четверо новоиспечённых риттеров переглянулись. — И кое-кому кое-что припомнить.

— Милорд, создавайте портал — я Вам помогу, — раздался позади глухой голос Владека.

— Мэтр Архимаг, — я улыбнулся: настолько необычно этот титул звучал для меня по отношению к Тенперону, — а как же Кубок? Вы же знаете, что Владеку каждые три дня нужно черпать силу из него?

— Ему придётся постоянно переноситься из Беневаля в Тронгард, ко мне, чтобы заряжаться энергией. В этом случае он ещё и сможет рассказывать тебе свежие новости, когда будет возвращаться отсюда. Думаю, для него это не составит особого труда. К сожалению, мне ещё неизвестна до конца природа кенари и их возможности.... Даркос! Я становлюсь похожим на Рикардо, — Тенперон хлопнул себя по лбу, — никак не могу просто сказать "Пока"! Так вот, удачи, Николас! Мы скоро встретимся снова.

— Спасибо, учитель, — и я стал творить заклинание портала.

Сперва — выйти в эфир. Вокруг разноцветные нити. Так, надо зачерпнуть силу огня и воздуха. С первым полегче, пламенная стихия давалась мне с лёгкостью. Надеюсь, с родственным воздухом будет попроще. Я потянулся к струям магической энергии — и вокруг моих локтей как будто сомкнулись чьи-то пальцы. Сразу стало легче черпать силу из стихий, а руки сами собой начали вычерчивать в воздухе замысловатые узоры, чем-то похожие на слюдяное окошко, к которому прилипли дубовые листья.

Мир вокруг меня засветился тысячами красок, а затем померк на мгновение. Стало невероятно холодно, казалось, что сами кости превратились в лёд. К счастью, закончилось это так же быстро, как и началось.

— Милорд, мы прибыли, — раздался торжественный голос Владека. Я открыл глаза.

Долина Беневаль ничуть не изменилась со времён нашего "сидения". Окружённый горами, стоявший в просторной долине замок пользовался дурной славой. Примерно сорок лет назад при загадочных обстоятельствах погиб его последний хозяин, Владетель Беневаль. Крестьяне говорили, что его дух бродил по коридорам замка и окрестным скалам, убивая всякого встречного. Как ни странно, слухи оказались верны до мельчайших деталей. Эдвин Беневаль, убитый графом фон Даркмуром, своим кузеном, всё ещё охранял свои владения в образе ревенанта. Я первым увидел его. А потом Беневаль преподал мне несколько уроков геральдики и смысл дворянских титулов Королевства, с самого начала догадавшись, что мне дадут рыцарский титул. Что ж, мне очень пригодилось тогда общение с духом последнего Владетеля Беневаля.

Я и Владек миновали высохший ров, прошли через обваливавшиеся ворота внешней стены и оказались перед внутренней стеной. Мне показалось, что настают последние годы замка Беневаль, и начинаются первые дни руин Беневаль. Везде были видны обвалившиеся куски стены, камни начали превращаться в щебень. Донжон, огромное четырёхэтажное строение, в котором раньше жили графы со своими семьями, ещё кое-как держался. Но и здесь кладка возле окон и дверей стала обваливаться, отчего по замку гуляли страшные сквозняки. Всё оказалось ещё хуже, чем я помнил.

— Боюсь, что здесь не хватит и всей королевской казны, — я нервно сглотнул.

— К счастью, казна Беневаль никогда не уступала средствам Огнаридов. Особенно по нынешним временам, потребовавшим огромных затрат от Реджинальда и Фердинанда, — знакомый голос шёл откуда-то сзади. В нём явственно чувствовались нотки гордости.

— Милорд, я рад приветствовать Вас в ... — я узнал голос Эдвина Беневаля. Сам хозяин и вправду стоял позади меня. Его трудно было отличить от живого человека. Разве что обычным людям вошло в привычку летать где-то в полуметре над землёй.

— В твоём замке, Николас, в твоём! Ты заслуживаешь его больше, чем Даркмуры или остальные заплатившие за свой титул торгаши. — Беневаль ничуть не изменился, как внешне, так и внутренне. Всё то же уничижительное отношение к рвущимся "куда не надо" и дворянам, поступающим несообразно с понятиями Беневаля о чести.

— К сожалению, сейчас время его заката. А у меня не найдётся и двух золотых в кармане, — я понурил голову.

— Зато деньги найдутся в казне Беневаль. Не унывай, Николас, я же говорил, что наша казна никогда не бывала пустой. И к тому же Даркмуры так до неё и не добрались. Следуй за мной, Николас. С твоей помощью я верну померкнувшее величие нашему гнезду.

— Да, милорд, — я чуть ли не бегом последовал за Владетелем.

Вскоре мы оказались на четвёртом этаже замка, где обитал призрак графа. Зал Эсмеральды ничуть не изменился. Всё те же истлевшие и сгнившие портреты, и лишь один словно только что сотворён художником: портрет самого Эдвина Беневаля. Лицо графа хмуро взирало на вошедших. На кирасе был выбит личный герб Владетеля: чёрный грифон на фоне двух скал и далёкого солнца.

— Вот здесь, — Беневаль тронул стену позади портрета, и участок кладки начал отъезжать в сторону, — сокрыта казна Беневалей. До неё не добрался ни один вор, и никогда на неё не падёт взгляд врагов нашего рода.

Оказывается, я всё время был невдалеке от целой горы золота! По стенам тянулись бочки, бока некоторых прогнили, и на пол высыпались золотые монеты. В дальнем углу тускло блестели золотые и серебряные подсвечники, цепи и всякие мелкие украшения. Комната вытянулась шагов на десять в блину и пятнадцать в ширину.

— Я сомневаюсь, что у короля найдётся четвёртая часть тех сокровищ, что сокрыта здесь.

— Всё, что ты сейчас видишь, я разрешаю можешь использовать для восстановления замка и поместья Беневаль. Конечно, потом ты сумеешь и сам получать доходы с окрестных земель. Раньше тут жило очень много ремесленников и земледельцев, но больше всего дохода давали железные рудники. Один из них, который мой отец оставил нетронутым на "чёрный день", — Беневаль печально улыбнулся, — сейчас в целости и сохранности и, фактически, принадлежит тебе. Так что тебе будет чем завлечь новых вилланов.

— А как же слухи о Вашем существовании? — не удержался Владек. — Проклятия и духи пугают простых людей.

— А как же слухи о великом маге, который вместе с Тенпероном убил Эдмона Рошфора, просидел под носом у Людольфингом почти месяц, а потом прошёлся по графству, разбив половину гарнизонов? Да ещё и в столицу поспел раньше короля! — расплылся в улыбке Эдвин Беневаль.

— Да, люди теперь и не знают, каким из этих двух слухов поверить, -отметил я.

— Люди всегда надеются на лучшее, Николас. Сейчас в Королевстве оказалось очень много людей, чьи дома разрушены, посевы уничтожены, а их лорды увеличивают подати, сдирая последнюю шкуру. Надо только воспользоваться этим, предложить лучшие условия, и люди будут собираться у тебя. К сожалению, со строителями будет посложнее: везде ремонтируют замки и крепости, дома и мосты. Рабочие руки сейчас нарасхват. Так что в этом я полагаюсь на тебя и Тенперона. Надеюсь, твой бывший уже учитель сможет как-нибудь найти строителей. Ну что ж, ты готов принять на себя управление замком Беневаль?

— Готов, милорд, — я преклонил колено. Даже Владек поклонился графу, настолько величественным был вид Беневаля в то мгновение. Пронзительный взгляд, будто выросший, заполнивший комнату от пола до потолка ревенант, говоривший полным чувством собственного достоинства, веры и надежды голосом. Да. Это был настоящий Владетель!

— Ну что ж, тогда осмотри замок. И не удивляйся тому, что увидишь, — Эдвин многозначительно улыбнулся. — А я пока побуду в стороне.

Что ж, настало самое время по-настоящему, по-хозяйски осмотреться в Беневале. Четвёртый этаж я решил пока не трогать, начав с третьего. Туда вели две лестницы, которые располагались в юго-западном и северо-восточном углах замка. Спустился на третий этаж я по второй лестнице и попал в Малый зал.

В стенах зияли дыры, через которые пробивались лучи солнца, гулял сквозняк, и всюду было полно пыли. Я быстро нашёл путь в комнату, где жил, когда наше войско располагалось в замке. Практически ничего не изменилось, разве что в комнатах было несравнимо теплее, чем в тот наш визит. Кровать, над которой раньше возвышался бархатный полог, чьи остатки я затолкал в угол комнаты, занимала пятую часть помещения. А прямо напротив двери располагалось окно, которое было намного больше, чем задумывали строители: часть камней просто откололась давным-давно. Вздохнув при воспоминании о былых деньках, я решил пройти в Центральный зал, занимавший чуть меньше половины всего этажа.

Я смог взглянуть на пиршественный зал во всей красе, без многочисленных воинов и их постелей, заполонивших некогда весь пол. Теперь можно было увидеть карту графства Беневаль, выложенную из гранита, мрамора и базальта прямо на полу. Несколько кусочков мрамора на севере изображали сам замок, а куски базальта — ближайшие поселения, шахты и замки нынешних вассалов Даркмура. Поддавшись какому-то смутному порыву, я встал на камень, изображавший Беневаль. Странно было смотреть на графство, раскинувшееся у меня под ногами. Речки и леса из смальты, мраморные горы и базальтовые городки. Внезапно позади раздался голос, заставивший меня вздрогнуть и отпрыгнуть в сторону, одновремен6о разворачиваясь в том направлении, откуда шёл этот звук.

— Ори явился, — низкий голос, который эхом отразился от стен пустого зала.

— С кем ... имею честь? — граф Беневаль просил ничему не удивляться. Что ж, и не буду. И даже не собираюсь. Но пугаться он мне не запрещал...

— Ори, хранитель этого замка! — словом, домовой, подумал я. Или, точнее, замковой.

Маленький человечек, ростом не выше моего пояса, одетый в миниатюрный кожаный камзол с вышитым на груди, напротив сердца, гербом рода Беневаль: две белых горы и небольшое солнце на чёрном фоне. Его густая рыжая борода была коротка подстрижена, как и кудрявые волосы. Нос картошкой чуть колыхался, когда Ори говорил. Глаза домового, как я отметил не без удивления, были разного цвета. Зелёный глаз смотрел прямо мне в лицо, а серый буравил стенку позади. — У мастера будут указания?

— У какого мастера? — уставился я на Ори, не до конца понимая, о чём говорит домовой. Владек пожимал плечами, безмолвно взирая на происходящее.

— Вы — хозяин этого дома, мастер, — домовой поклонился, причём сделал это не без изящества. Тогда же я обратил внимание на его башмаки, сшитые каждый из двух кусков ткани под цвет глаз Ори. — И стали им, — домовой цокнул языком, а серый глаз чуть закатился, — ровно семь минут назад, мастер.

— Ага, так вот оно что, — я улыбнулся, наверное, самым глупым образом, на который только и был способен. — Тогда прошу дальше меня называть по имени, Ори...

— Да, мастер Николас, — домовой снова поклонился.

— Так тебе известно моё имя? — с каждой секундой становилось всё интереснее и интереснее.

— Да, мастер Николас. Мастер Эдвин Беневаль сообщил мне его сорок два дня, двенадцать часов и одно мгновенье назад. Прошу прощения, уже три мгновенья назад, — любовь Ори к точности просто поражала.

— Есть тут ещё кто-нибудь из твоего рода? — в Магической академии нам успели рассказать, что обычно домовые и родственные им духи обычно не селятся поодиночке, предпочитая жить целыми семьями, в которой каждый выполняет определённую работу.

— К сожалению, нет, мастер Николас. Замку полагается только один хранитель, и он перед Вами. А моих родичей здесь уже давным-давно нет, они не смогли бы выжить здесь, когда Беневаль опустел.

— А почему я тебя раньше здесь не видел? — этот вопрос так и просился на язык.

— К сожалению, после смерти мастера Эдвина я не мог появляться, пока не прибудет его преемник. Но Вы здесь, мастер Николас, а значит, и я — тоже здесь. И жду приказаний.

— Здесь есть такие же, как ты?

— Замку полагается, — спокойно отвечал Ори, словно втолковывая что-то очень и очень простое блаженному. — Только один хранитель, я об этом говорил двадцать пять мгновений назад, и...

— Нет, ты меня не понял. Прости, я хотел спросить, есть ли здесь ещё какие-нибудь слуги? — да, моё волнение, конечно, часто сказывалось на понимании другими моих слов.

— Только один, мастер Николас. Мне следует его позвать?

— Будь так добр, Ори, — ну что ж, я уже потихоньку начинал привыкать отдавать приказы. Да-с, потихоньку становлюсь рыцарем Николасом Датором из Беневаля.

— Сэр, — возле замкового показался... призрак. Полупрозрачная фигура, в которой угадывалось лицо с резкими чертами, острый подбородок и густые брови. Пепельные волосы с ровным пробором, старомодный костюм: кожаный камзол, рубашка с широкими манжетами, высокий воротник, закрывавший шею, на которой висела длинная цепочка с кольцом с позвякивавшим десятком ключей. Типичный дворецкий, одним словом. — Моё имя Малькольм, сэр. Но Вы можете называть меня как Вам угодно.

— Хорошо, Малькольм. А ты можешь стать менее... эхм, прозрачным?

— Да, сэр, — ну вот дворецкий и обрёл практически человеческий облик. Только лицо оставалось очень уж бледным.

— Великолепно! Надеюсь, здесь собрались все, кроме графа Беневаля? Больше никаких сюрпризов для меня не приготовили?

— Да, мастер, — кивнул домовой. — Не приготовили. Конечно, если Вы прикажете, то в следующий раз...

— Нет-нет, не стоит. Лучше перейдём к вашим обязанностям. Ори, что ты делал при Эдвине Беневале?

— Во-первых, следил, чтобы посуда не билась, а вещи из казны не пропадали, — кладовой загнул один палец. — Во-вторых, требовалось, чтобы я следил за слугами: не воруют ли, не ленятся и прочее. В-третьих, я...

— Спасибо, Ори, — я решил, что замкового надо остановить пораньше. А то ещё с дотошностью начнёт перечислять абсолютно все свои занятия. Всё-таки дня-другого тратить не хотелось. — А ты, Малькольм?

— Я в основном следил за сохранностью и чистотой комнат и выполнял поручения хозяев, — дворецкий был краток. Интересно, как они с замковым уживались?

— Замечательно. А теперь, пожалуйста, Вы бы не могли показать мне весь замок? Так уж получилось, что времени для его изучения у меня до этого не было, — а точнее, просто желания лазить по тёмным и пыльным коридорам, думая, когда же обвалится под тобою пол или упадёт тебе на голову вон тот камень, или — эта балка?

— С превеликим удовольствием, сэр, — Малькольм пошёл впереди, открывая двери, а Ори и Владек следовали позади меня.

— Как Вы изволите видеть, перед Вами пиршественный зал, — совершенно ровным голосом вещал Малькольм. Собственно, я и не ожидал увидеть нервного, чувствительного призрака. — В лучшие времена милорд собирал здесь до восьмисот человек, и ещё оставалось место для менестрелей и танцоров с шутами. А вот здесь, — мы миновали пустой зал, и зашли в довольно большую комнату с обвалившимся камином и покрытыми пылью столами, — находится кухня. Через это окно, — Малькольм щёлкнул пальцами, и крохотная дверца в полу открылась, и показалась шахта небольшого вертикального туннеля, — слуги подавали еду в покои господина. А здесь...

— Малькольм, а сколько ты тут уже служишь? Я никогда не слышал о призраках-дворецких, к тому же ещё и после смерти продолжающих служить своим господам, — честно говоря, мне ни разу не доводилось слышать ни одной легенды о "домашних призраках" или домовых в замках феодалов и Владетелей. В семье моей матери об этом тоже не рассказывали.

— Два века, сэр. Один из предков Эдвина был сильным магом. А когда я уже находился при смерти, он пришёл ко мне в комнату и спросил, каково моё последнее желание перед смертью Я долго и верно служил роду Беневалей, и сказал, что мне жаль, что я не смогу продолжить служение и после смерти. Граф лишь кивнул и несколько дней творил своё волшебство. А мой последний вздох стал первым мгновеньем нового служения. И пока бьётся сердце хотя бы одного Беневаля, я могу служить верой и правдой их роду. Знаете, милорд, мне ни разу не довелось пожалеть о своём выборе. Служить Беневалям — честь для любого человека, так я всегда говорил.

— Похоже, Беневали никогда не боялись волшебства, а уж суеверия были не для них, — вполголоса заметил я.

— Да, сэр, — Малькольм кивнул. — Они не верили в предрассудки и очень ценили преданность своих слуг, независимо от того, кем те были. Я уверен, что присягни Беневалям на верность дракон, Владетели приняли бы его клятву. Возможно, именно поэтому этот замок до сих пор стоит незанятым: народ графства не хочет тревожить память Владетелей, и никакие слухи о призраках на самом деле их не держат подальше отсюда. Скорее, люди чтят память хозяев этого места, не желая тревожить их последнее пристанище в этом мире. Во всяком случае, я так думаю.

К вечеру мы обошли почти весь замок. Всё находилось в полнейшем запустении. К тому же я ещё и сильно проголодался, а во всём замке не было ни крошки хлеба. Да ещё и со спальней появились проблемы. Я не захотел возвращаться в ту небольшую комнату, где жил раньше, во время пребывания войска Тенперона в Беневале.

Когда солнце зашло за горизонт, Малькольм, нахмурив лоб, предложил мне лечь в зале для приёмов на третьем этаже. Ори откуда-то принёс лоскутное одеяло, а Владек притащил пару стволов ясеня, которые он выдрал вместе с корнями невдалеке от замка. Кенари с лёгкостью разломил их на мелкие части и сложил в камин. А через мгновение огонь уже весело заплясал на дровах, зажжённых моей магией. Вскоре я заснул, раздумывая, что же мне делать завтра.

Аркадская империя. Аркадия.

Звёзды подмигивали редким прохожим, что решились пройти мимо городской тюрьмы в квартале Аврелиана. Из окон, забранных в решётки, располагавшихся в пяти локтях над землёй. Мощные ворота надёжно закрывали вход в длинную, тёмную, вызывавшую озноб даже у самых стойких людей галерею. Просто в стенных нишах были подвешены самые отъявленные преступники, чьи тела не снимали даже после смерти. И на гостя тюрьмы смотрели то безумные глаза преступников, то пустые глазницы черепов. От запаха разложения оберегали специальные благовония и молитвы священников. Само здание располагалось на холме, у подножия которого была вырыта канава, наполненная смолой: в случае чего можно было её поджечь и перекрыть проход к воротам. Да и сама тропинка, ведущая к тюрьме, великолепно простреливалась с крыши.

И именно в этой тюрьме Андроник решил "разместить живца", заблаговременно приказав "ночной страже" распространить слух по всему городу о том, что найден то ли сам убийца, чудом выживший, то ли видевший человека, чья стрела чуть не прервала жизнь Иоанна Дуки Ватаца.

Так что оставалось только ждать, когда на этот слух клюнут организаторы покушения. Андроник ожидал, что нападение будет совершено около полуночи, во время смены стражи. Именно тогда можно будет нанести неожиданный визит и даже попробовать выкрасть "живца". Или заставить его навсегда замолчать.

Двенадцать "ночных стражей" и около трёх десятков легионеров из Южной армии постоянно дежурили в домах и лавках напротив Тюрьмы Святого Духа, конечно же, переодетые в одежду простых обывателей. Ласкарий надеялся, что этих сил хватит, чтобы помочь отбить тюремщикам любой штурм. Противнику потребуется около полусотни человек, чтобы прорваться внутрь, если, конечно, в тюрьме у заговорщиков нет своих людей. А большее количество просто невозможно будет провести и собрать в одном месте незаметно для городской стражи.

Ласкарий так волновался за успех плана, что не сообщил о нём даже императору. В известность были поставлены только "ночники" и легионеры, да и то — только после того, как заняли свои места напротив тюрьмы. Покидать засаду Андроник всем запретил, чтобы не произошло никаких непредвиденных проблем. Если заговорщики решат отбить "живца", то скорее всего их соглядатаи уже днюют и ночуют около тюрьмы, и могут заметить странных людей, то и дело снующих около обители "живца".

И вот "ночники" всё-таки заметили подозрительных людей, наблюдавших за Тюрьмой Святого Духа. Тут же доложили Андронику. Ласкарий, лишь прошептав "Началось!", бросился к конюшням, а менее чем через час оказался в "засадной когорте". Филофей тоже порывался было присоединиться к Андронику, но дрункарий настрого приказал ему покидать Большой Императорский дворец. Всё-таки воин из Филофея был не лучший, никакой пользы в будущем бою он бы не принёс, но вполне мог пострадать или даже погибнуть. А от такой потери "ночная стража" вряд ли бы скоро оправилась.

Звёзды подмигивали Андроник и его воинам, когда на улице началось какое-то волнение. То тут, то там появлялись небольшие группки людей, не подходившие близко к Тюрьму Святого Духа, но явно следивших за ней. Они всё собирались и собирались, Андроник насчитал как минимум сорок, и это только те, кого он мог увидеть. А ведь были и другие, скрывавшиеся в переулках и окрестных домах.

— Всем приготовиться, — шёпотом приказал Ласкарий, положив руку на рукоятку спаты.

Указательный палец Андроника зачесался, а затем Ласкарий почувствовал жар, шедший от перстня Флавиана. Становилось всё интересней и интересней.

Дрункарий только подумал: "Волшебство", и тут же мир вокруг него преобразился. Чёрные и серые тени вокруг, необычайно яркая луна и звёзды, будто выросшие в два-три раза — и красные и бурые потоки, тёкшие к воротам тюрьмы сквозь будто освещённого изнутри человека. Андроник сумел рассмотреть того (всё-таки на сером фоне яркая фигура была великолепно заметна): плащ с откинутым капюшоном, длинные волосы, разметавшиеся по лицу и затылку, сущий орлиный клюв, а не нос, и высокий-высокий лоб. Маг, наплевавший на запрет Церкви Аркара использовать колдовство, грозящий за нарушение костром или кое-чем похуже. И сейчас этот чародей готов был применить проклятую волшбу на благо врагов империи.

"Вот обнаглели!" — только и мог подумать насчёт этого Андроник, прекращая действие перстня Флавиана.

— Сейчас станет жарко, — и через полмгновенья ночь взорвалась огнём.

Багровый цветок расцвёл на воротах Тюрьмы Святого духа, испепелив дерево. Собравшиеся до того заговорщики ринулись вперёд, минуя наполненную смолой канаву и готовясь вот-вот ворваться в тюрьму.

— Ждать, всем ждать! — Андроник шикнул на захотевших было выйти из укрытий легионеров. — Ещё рано!

А заговорщики уже оседлали гребень холма, перебили немногочисленных стражей, ещё оклемавшихся после неожиданно дерзкого начала атаки и ворвались внутрь. И делали они это в абсолютной тишине, только предсмертные стоны да звон мечей разрывали ночной воздух.

Несколько неизвестных всё-таки остались подле мага, похоже, послужив чем-то вроде прикрытия.

— Пошли!!! — Андроник выхватил из ножен спату и кинулся прочь из гончарной лавки, служившей укрытием для засады. Несколько "ночников" подали сигнал и другим группкам, прятавшимся в соседних домах.

Ласкарий был первым, кто выскочил на улицу. Чуть согнувшись — чтобы магу сложнее применить какое-нибудь заклинание на нём — он мчался к охране чародея со спатой наперевес.

Телохранители, похоже, не ждали засады, а если и ждали, то не такой: неуверенность застигнутых врасплох людей сквозила во всех их движениях. К чести для охраны мага, они быстро справились с этим.

Сразу двое врагов встали на пути у Андроника. Скинули плащи, под которыми звенели кольчуги, расправили плечи, поудобней перехватили мечи. Жаль только, что Ласкарий не мог разглядеть лиц своих противников получше. Это ему бы немало помогло: вдруг он мог видеть кого-нибудь из них в свите знатных дуксов или среди гвардейцев. Всё-таки выучка у телохранителей мага была неплохой. Только бы не попасть под удар их господина!

— Зря ты мне помешал, аркадишка, — говорил маг с заметным огнарским акцентом, но голос всё-таки был приятным, не сиплым и совсем не гадким. Хоть что-то радовало. — За это ты умрёшь.

Колдун зашептал очередное заклинание. Андроник лихорадочно думал, что делать дальше, когда на телохранителей чародея навалились со всех сторон легионеры. Завязался бой. В свете звёзд замелькал металл мечей, поющих хвалу кровопролитию, а маг заканчивал шептать своё заклинание. Едва губы нарушителя церковных запретов остановились, как тот резко выбросил вперёд руки с широко разжатыми пальцами — и на Андроника вылилось жидкое пламя, опалив до самых костей стоявшего между дрункарием и чародеем воина.

Ласкарий, будто наблюдая со стороны, спокойно смотрел на растекавшиеся по его руками ручейки пламени — и не наносили никакого вреда дрункарию виглы. Лицо мага перекосилось от удивления, он попеременно глядел то на свои ладони, то на Андроника, то на корчившегося от невыносимой боли телохранителя, опаленного волшебным пламенем.

— Мы снова встретимся, заговорённый! — наконец-то выговорил маг, щёлкнул пальцами — и, как показалось Андронику, площадь потонула в дыму.

Ласкарий закашлялся, его лёгкие словно резали изнутри, но через считанные мгновения это прошло: маг пропал. Остались только его телохранители, окружённые легионерами и "ночниками". А из тюрьмы уже отступали неудавшиеся спасители: во внутренних помещениях их встретила стража, умело справившаяся с непрошеными гостями...

Королевство. Беневаль.

Проснулся я из-за того, что почувствовал чей-то взгляд. Перевернувшись на бок, увидел в двух шагах от меня Малькольма, спокойно ожидавшего моего пробуждения.

— Да, Малькольм? — я потянулся, пытаясь вспомнить, что же мне снилось. Что-то вроде человека в чёрном плаще, но я не был точно уверен, хотя сон казался невероятно важным и очень непонятным.

— С добрым утром, сэр, — Малькольм поклонился. — Милорд Эдвин ждёт Вас.

— Я сейчас же поднимусь к нему... — я спрыгнул с кровати (Владек перетащил её в этот зал из моей старой комнаты) и начал уже привычный утренний "церемониал": поиски носков. Но вместо них я неожиданно обнаружил домашние тапочки с длинными и острыми носками. Как ни странно, выглядели они почти как новые. Хотя вряд ли за последние сорок лет кто-то обновлял гардероб Беневалей.

— В этом нет нужды, Николас, — возле Малькольма появился граф, щеголявший старинной кирасой и широкополой шляпой с синим пушистым пером. — Владыки замка Беневаль просыпаются рано. Особенно те, кому и не требуется сон, — печально улыбнулся ревенант.

— Надеюсь, когда-нибудь это будет относиться и ко мне, — всё-таки поспать я любил, особенно после многолетней учёбы в Магической академии и утомительной подготовки к сдаче экзамена.

— Ты готов совершить небольшое путешествие?

— Да. Но куда? — моё воображение обычно дремало по утрам. Хотя, конечно, любило оно это дело ещё и по вечерам, дням...

— В Валь, это городок к юго-востоку отсюда. Совсем недалеко, я вполне могу появиться там в облике живого человека. Думаешь, зачем я так приоделся?

— Мы пойдём туда пешком? — к сожалению, заклинание телепортации, доступное мне, переносило человека только в то место, где он уже однажды побывал, да и требовало немалых усилий.

— Если только ты не забыл, как творить магию, — Эдвин снова улыбнулся. — Пока одевайся, а потом я тебе покажу один фокус, которому меня обучил мой дед. Помнишь его, Малькольм?

— Да, милорд, благодаря ему я служу Вашему роду даже после смерти, — в руках Малькольма оказались сапоги и лёгкий плащ с застежкой-молотом. — А вот и Ваша одежда, милорд Николас. Я имел смелость найти этот плащ в замке. Мне кажется, что одежда мага привлечёт слишком много лишнего внимания к Вашей персоне.

Эдвин взмахнул рукой, и плащ сам собой лёг мне на плечи, а застёжка защёлкнулась на моей шее. Сапоги, к сожалению, пришлось надевать самому. Что ж, вид вполне подходящий для молодого дворянина.

— А теперь войди в эфир, Николас, дотронься до значка, который загорится перед тобой, и ничему не удивляйся.

Среди общей серости ярче солнца сверкал герб Беневалей, появившийся прямо передо мной из воздуха. Я потянулся к нему, и...

Валь окружала старинная каменная стена, сложенная ещё при первых Огнаридах. В те времена жителей северных границ Королевства подстерегало гораздо больше опасностей, нежели на четвёртый век правления потомков Огнара. Этот городок стоял на пепелище аркадского поселения, от былых хозяев которого сохранились только термы, перестроенные под дом лекаря. Старожилы ещё помнили легенды о том, как окрестные леса и горы были наводнены оборотнями да вампирами, а в небесах летали драконы. Только вот с каждым годом всё меньше и меньше людей верило в эти рассказы, думая, будто только в Гильдии магов сохранилось волшебство и страшные тайны. Да и кто будет думать о драконах, когда за считанные месяцы до того мимо Валя проходили отряды фердинандистов, а со дня на день ждали нападения реджинальдистов, — и наоборот. Трижды городок мог сгореть, а один раз на его центральной площади завязался бой между несколькими дворянами и их дружинами с одной стороны и городской стражей — с другой.

Сейчас же об этом не хотели вспоминать: день ярмарки только-только начинался. Торговцы, как обычно, зазывали народ в свои лавки, нахваливая товар.

— Тарелки блестят как вода в солнечный день, а прочны, как злато! Налетай, раскупай, тарелки, блюда и кубки!!!

Бывший хозяин этого добра погиб во время Войны за престол, сражаясь на стороне Фердинанда, сыновья давным-давно не появлялись дома, жена умерла несколько лет назад, а крестьяне и слуги едва не дошли до того, чтобы растащить замок на кирпичи и камень. Скарб того феодала до сих пор продавали по окрестным деревням и городкам.

— Какие плащи! На рыцаря, на нищего, на богатого, на тороватого, на убогого и сильного! — а это трофеи фердинандистов распродать всё никак не могли.

Пять человек в кольчугах и серых плащах с копьями ходили между рядами — городская стража следила за порядком на ярмарке. Очень много людей собралось возле фургона странствующих актёров, возле которого давали кукольное представление. Я еле сумел подавить смех, поняв, что большая белая кукла с мечом в руке — это Тенперон, а какой-то карлик с кривым носом и с посохом в руке — Эдмон Рофшор. Естественно, победил Тенперон. Представление, как я заметил, очень заинтересовало даже взрослых: значит, вести о гибели главы алых магов не так давно дошли сюда. Наверное, не больше двух месяцев назад. Просто иначе бы людям давным-давно надоело смотреть на эти представления.

— Николас, не отставай, — тихо сказал Беневаль, направившись к рядам с продуктами.

Мы вдвоём походили на уже немолодого дворянина с сыном. Эдвин мог поддерживать здесь облик, неотличимый от человеческого. Но чем дальше мы бы забрели от Беневаля, тем слабее бы стал ревенант: сердце его силы находилось в месте гибели.

Граф остановился напротив торговца хлебом. Сбитый из серых досок прилавок, выпачканный кое-где мукой и крошками хлеба, облюбовали воробьи. Они весело чирикали, прыгая между буханками хлеба и клюя зерно рассыпанные крошки. Торговец хлебом, низкий, пузатенький, широко улыбающийся огнар, поглаживая густые бакенбарды, посматривал на Эдвина, сразу угадав в нём знатока хлеба.

— Как тебя зовут, любезный? — наконец-то спросил Беневаль, теперь даже не глядя на хлеб.

— Брадом, милорд. И отца моего звали так же, и деда, и прадеда. Все мужчины нашей семьи испокон веку звались Брадами. О нас вся округа знает, можете быть уверены.

— А это случайно не твой отец когда-то поспорил с Владетелем Беневалем, что сможет испечь тому свадебный пирог в человеческий рост? Да ещё в форме двух обнимающихся людей, — Эдвин спросил как будто мимоходом, но его глаза как можно пристальней начали вглядываться в лицо Брада.

— Он самый, мой старикан, — ухмыльнулся хлеботорговец. — Я тогда пузаном был, совсем маленьким, только смотрел, как работал отец. Да, жалко, не чета я ему, не чета. Вот он был настоящий мастер, не то что ныне! Да и вообще, люди другие были! Надо выпить бочку эля — выпьют! Надо неделю в дозоре стоять — выстоят! А надо веселиться месяц напролёт — будут веселиться, да ещё и всю округу на праздник пригласят! Не то, что сейчас. Одни дрязги да делёжка наделов.

— Ты прав, любезный, раньше всё было иначе, нежели сейчас, совсем-совсем иначе, — Беневаль печально улыбнулся. — Знаешь, Брад, я покупаю у тебя твой товар.

Ревенант похлопал по одному из мешочков, висевших у него на поясе, отозвавшемуся звоном монет.

— А какой именно? Ржаного Вам хлебушка? Только утречком испёк со своими сынишками, он ещё тёплым должен быть! Мы же его с душою печём! Или вот белого, пшеничного, Вы сами убедиться можете, какой замечательный-то получился! С корочкой! А зерно, зерно-то! Из самого Мишеля везли, ни одного зёрнышка не просыпали, так бережно везли-то!

— Нет, любезный, я покупаю у тебя всё. Весь хлеб, — ответил совершенно спокойно Беневаль, прервав рассказ пекаря. Я вообще-то сперва думал, что Брад — хлеботорговец. Просто пекаря иначе как в белом переднике, да с руками, выпачканными мукой, да крутящим жернов я представить не мог. Ну или хотя бы он должен продавать своё товар в пекарне, а не на рынке.

— Весь? — сперва Брад удивился, но затем лицо его расплылось в широкой улыбке. — Вот это я понимаю, сделка! Вот это я понимаю, по-старому, по-богатырски! Сейчас, дайте подумать, сколько за всё это заплатить Вам...

Лицо Брада напряглось, рот приоткрылся, пекарь медленно зашлёпал губами: считал.

— Пятнадцать серебреников, пап, — послышался тоненький голосок из-за прилавка, со стороны мешков.

Вслед за голосом появился и его хозяин. А точнее, хозяйка: русая девочка лет тринадцати, курносая, с серыми глазами и смешной ямочкой на подбородке. На ней была мужская рубаха, явно большая для неё, и в латанные-перелатанные, но чистенькие штаны.

— Спасибо, доченька, — Бран на самом деле был очень признателен девочке. Похоже, что со счётом у него было весьма туго. — Милостивые государи, это вот моя младшенькая, Акация.

— Изумительная молодая леди, — Беневаль, похоже, решил не обращать внимание, что Акация явно не относится к дворянскому сословию, и леди её называть нельзя. Хотя...это же Владетель, ему можно! — Вот Ваши пятнадцать серебреников. И один для Акации.

Эдвин протянул монеты Браду, хотя я даже не заметил, чтобы он раскрывал мешочек или отсчитывал деньги. Похоже, он решил применить что-нибудь из арсенала ревенанта.

— Акация, сбегай за Джошуа, пусть придёт сюда, поможет господам донести их покупки. Сегодня замечательный день! Надо сейчас же наведаться в пекарню, взять с собой запасы и испечь нового хлеба! — мечтательно произнёс Бран, вертя в руках серебряные монетки. Надо сказать, что запросил он за товар не самую плохую цену. Хотя, конечно, после Войны за престол всё подорожало.

— Да, пап, я сейчас, — девочки и след простыл. Отчего-то мне стало обидно, что она так быстро убежала.

— А Вы с сыном здесь в первый раз, милостивый государь? Надолго к нам, или так, проездом? — что же, товар продан, пора получить и свою долю сплетней.

— Мой...сын, — Беневаль сделал небольшую паузу, — здесь в первый раз. А я давным-давно здесь бывал. Ещё при короле Альфонсо. Правда, городок тогда выглядел иначе. Король пожаловал замок, теперь будем заглядывать почаще. Надо же посмотреть на окрестности нового владения.

— Что есть — то есть, милостивый государь. Все эти войны порядком поистрепали Владение. Но в других землях ещё хуже. У нас же тут по-настоящему и не гуляли войска, так, лишь чуть-чуть пошумели, да убрались. Это раньше бы затеяли бы такую драку, что в песнях бы воспевали менестрели ещё сотни лет после! А, с позволения Вашего спрошу, какой же замок? У многих хозяева меняются. Отродясь такого не было, да только вся эта война...

— Беневаль, — не моргнув глазом, ответил ревенант. Интересно, а ему известно чувство волнения?

— Как, как, простите? — переспросил Брад, однако по его лицу сразу можно было понять, что он точно всё прекрасно расслышал. Суеверный страх плескался в его глазах.

— Да-да, именно Беневаль. И скажу я Вам, любезный, что всё это просто слухи о проклятии, якобы над ним нависшем. Замок как замок, только сильно запущенный. Придётся сильно потрудиться, чтобы там как следует обжиться. Затем сюда и прибыли. Продукты на первое время купить и, может быть, рабочие руки нанять, для ремонта.

— С продуктами-то сейчас более или менее, только подорожали шибко. А вот с рабочими совсем трудно: нету почти никого. Все заняты или ремонтом замков и городов, либо в столице. Король затеял невиданную перестройку Тронгарда, хочет своих предков превзойти. Да, скажу я вам, не думаю я, что уж сильно он в этом преуспеет. Не тот народ нынче. Да и предки Фердинанда никогда бы не стали служить как жалкие наёмники в чужеземных странах. Нет, милостивый государь, никогда бы не стали. Ага, а вот и детки бегут!

Между прилавками с ловкостью ласки пробежали Акация вместе с каким-то парнем лет пятнадцати, кряжистым в отца. Рукава его рубахи были подвёрнуты, и на руках играли мускулы: крутить жернов, таскать мешки с мукой или корзины с хлебы хилыми руками вряд ли бы кто-то смог.

— Молодец, Акация, а теперь иди к маме, скажи, что я скоро приду. Только сперва кое-куда зайду, подарок я куплю: день-то сегодня как нельзя удачный! И заодно жертву Тайдеру принесу, не стоит бога торговли гневить! А ты, Стеф, — парень медленно кивнул, поглядывая на нас с Беневалем. — Помоги милостивым государям донести корзины до их кареты...

— Я хочу ещё немного походить по ярмарке, нужно много чем запастись. Можете отпустить с нами Вашего сына? Думаю, это его не очень затруднит, зато принесёт некоторую пользу, — Эдвин покрутил между пальцами серебряной монеткой. Похоже, ревенант решил начать с самого начала приобретать репутацию щедрого хозяина. Только вот зря он, вдруг найдутся люди, которые помнят последнего Владетеля в лицо и узнают не пожелавшего уходить к воротам Даркоса Беневаля?

— Конечно, конечно, милостивый государь. Брад, бери-ка обе корзины...

— Я и сам могу взять одну из них. Моя семья никогда не чуралась такой работы, — мне как-то неприятно было бы расхаживать налегке, когда мой сверстник прогибался под тяжестью не самых маленьких корзин, наполненных выше края хлебом.

— Да что Вы, что Вы! — Брад всплеснул руками. — Да где же это видано, чтобы...

— Раньше такое было видано повсюду, любезный, — даже не сказал, а отрезал Беневаль. В его голосе проявились властные нотки. — Пойдёмте, нам ещё предстоит походить по этой ярмарке...

Потом мы заглянули к зеленщику, в мясную лавку, в скобяную, к местной белошвейке, даже побывали у городского лекаря. В его доме царила дикая смесь запахов разнообразнейших лечебных трав и настоек, отчего человеку непривычному трудно было даже вздохнуть. Брад-младший иногда коротко рассказывал о хозяевах лавок, да о городке, редко расщедриваясь на пять-шесть фраз. Отцовская разговорчивость, похоже, ему не досталась — или он просто стеснялся двух дворян.

Мы ходили по уже вовсю развернувшейся ярмарке, когда внезапно из дверей местного кабака вывалился рыцарь. Вернее, он им некогда был: на промятой в пяти или шести местах кирасе герб разглядеть оказалось делом невероятно трудным, шлема не было, ножны пустовали, дыры зияли в кольчужных штанах. Густая чёрная щетина покрывало лицо, дисгармонируя с короткой шевелюрой на голове. Острый нос шумно вбирал воздух, а на впалых щеках играли мощные желваки. Этот рыцарь помянул Даркоса и попытался встать с земли. Прохожие лишь посмеивались над ним.

— Вставайте, рыцарь, — Эдвин подал руку несчастному, тот принял помощь, а затем граф резким рывком поднял рыцаря на ноги без видимых усилий. Не хотелось бы мне попасть под удар такой слабой на вид руки. Даже Брад-младший проводил этот жест полным уважения взгляда. — Могу я узнать причину Вашего, м-м-м, странного вида? — в глазах Эдвина было заметно настоящее участие.

— Благодарю Вас, сударь, — рыцарь отряхнул свои штаны и погрозил кулаком хозяину кабака, закрывшему дверь. — Простое недоразумение: содержатель этой дыры заявил, что у меня...

— Нет денег? — Эдвин улыбнулся одними уголками рта. Похоже, ему знакома была эта отговорка.

— Вы необычайно проницательны, сударь, — рыцарь вздохнул. — Он заявил, что такому оборванцу больше в долг он сдавать комнату не будет. И это мне, рыцарю...

— Боюсь, что он оказался прав, судя по Вашему виду, — прервал Эдвин беднягу.

— Это всё из-за Войны за престол Моё поместье было разграблено Людольфингами, а потом отнято у меня за долги уже Огнаридом. И вот я слоняюсь по этим землям в поисках пристанища и должного занятия...

— Ну что ж, я прекрасно понимаю Ваши проблемы, когда-то у меня было не лучше. — Эдвин вынул из кармана камзола золотую монету и вложил в руку рыцаря, накрыв её своими ладонями. — Надеюсь, здесь хватит, чтобы оплатить Ваши долги?

— Более чем, милорд, — рыцарь удивлённо воззрился на ревенанта. — Как Ваше имя?

— О, оно настолько заковыристое, что Вы его забудете даже раньше, чем я успею произнести его. Лучше благодарите моего, — граф сделал небольшую паузу, — спутника. Николаса Датора.

— Того самого? — вдруг прошептал Брад-младший, чуть не выронив корзины.

— Если ты имеешь в виду помощника Архимага Тенперона, — то да, — похоже, в Королевстве это имя уже начал окружать ореол легенд и славы.

— Я Ваш должник, милорд Датор, — рыцарь без тени насмешки поклонился мне. — Храни Вас Онтар. И Тарик, — улыбнулся он.

— Что ж, нам пора. Надеюсь, Вы уладите свои проблемы.

— Не смею вас задерживать, — рыцарь поклонился и в один прыжок оказался у дверей кабака. Интересно, такая прыть у него взялась от мысли о том, что сейчас он сунет под нос кабатчику деньги и получит удовольствие лицезреть его потрясённую физиономию?

— Милорд граф, зачем? — спросил я, когда мы подходили к очередной лавке.

— Я обещал помочь тебе восстановить замок и поместье? Вот я выполняю своё обещание всеми доступными мне средствами. Наберись терпения, Николас.

В одном из уголков ярмарки Беневаль приобрёл телегу и двух волов. Сперва смех нёсся отовсюду: ещё бы, дворянин решил разъезжать на крестьянской телеге! Да он небось даже волов не сможет с места сдвинуть! Но невозмутимый граф лишь запрыгнул на козлы, причмокнул на волов, и те двинулись вперёд. А телега даже стала выглядеть не менее величественно, чем королевская карета: будто бы вокруг Эдвина всё становилось значительней и аристократичней. Вот что значит — Владетель...

Отдав монетку Браду-младшему и помахав на прощание наблюдавшим за "представлением" горожанам, Эдвин направил телегу прочь из Валя...

Королевство. Тронгард.

Его Величество Фердинанд восседал на троне, стараясь не зевать: сегодня опять обсуждали будущее собрание Сейма. Здесь присутствовали все Владетели, Архимаг Тенперон и капитан королевской гвардии Суазон. Некогда последний с маршалом Ревнкьюлом, командующим столичным гарнизоном, вместе обороняли Белый город.

Обсуждение длилось уже часа два, дольше всех выступали Артуа, Даркмур и Архимаг. Теперь же снова была очередь Даркмура держать ответ.

— Народ уже не так доверяет королю и дворянам, считая, что именно мы допустили Войну за престол и мятеж Эдмона Рошфора. Боюсь, если снова произойдёт нечто подобное, возможен крупный бунт черни. Только пять месяцев прошло с тех пор, как жители Чёрного города поджигали торговые лавки и дома зажиточных сограждан. Их выступление едва не перекинулось на весь города: от столицы в этом случае просто ничего бы не осталось. Именно Сейм должен поможет возвратить жителям Королевства уверенность в королевской власти и...

— Граф, неужели Вы думаете, что огнары поверят в твёрдость королевской власти и участие в делах управления Королевством, если не будут допущены в него? Если Вы так считаете, то мне поистине жаль жителей Владения Беневаль, — Архимаг улыбнулся. Все его речи на этом совете протекали в подобном русле: он отмечал ошибки выступавших и их недочёты, разя сарказмом и иронией. — Прежде ни одному королю не требовался какой-то совет наподобие Сейма или Собрания, они прекрасно справлялись! И их подданные, вы все прекрасно знаете, подчинялись своим владыкам беспрекословно. Нет, конечно, бунты тоже случались, как же без этого: всё это совершенно нормально. И сейчас, я уверен, можно обойтись без Сейма. Королевству нужна не говорильня, а твёрдая власть, находящаяся в руках Огнарида. Но если уж вы решили созывать этот самый Сейм, то всё равно, основы его деятельности избираете неправильные.

— А что Вы сами можете предложить, мэтр Архимаг? — Даркмур не любил Тенперона, которого считал выскочкой из низов и притом бахвалящимся наглецом. Ещё бы, ведь не граф стал Архимагом, и не о графе теперь рассказывали вечером за столом и дворянина, и лесоруба. Зависть, зависть жгла фон Даркмура.

— Я требую допуска представителей крестьянства и горожан на будущий Сейм, если его всё-таки созовут, — Тенперона наконец-то добился возможности изложить свой взгляд на будущее затеваемого предприятия во всей полноте. А через несколько недель во всех концах Королевства уже будут вовсю обсуждать речь Архимага. — Я требую равного с дворянами количества представителей от жречества и Гильдии магов, а также представителей от королевских армий и крупнейших дворянских ополчений. Я предлагаю создать малые сеймы в каждом Владении, чтобы именно там народ выбирал своих представителей, дабы затем они вошли в Сейм. Я предлагаю придать этим собраниям специальные отряды, чтобы сеймы могли не бояться чужого давления и приводить в жизнь свои решения. Вот те условия, на которых Гильдия магов готова поддержать данное начинание. — Зал замер.

— А не слишком ли Вы много хотите? — первым нашёлся, что ответить, Жерар Артуа. Он понадеялся, что сможет переспорить его в любимой теме — политике. — Разве чернь что-нибудь понимает в государственных делах, особенно в налогах и вопросах войны и мира? Простые огнары, как Вы выразились, хотят, чтобы еда была получше да кошелёк потолще! Вот и всё, что им потребно! Они всего лишь живые орудия в наших руках! Людишки, мелочные, и интересы у них так же мелки!

Раздалось несколько возгласов одобрения, почти тут же смолкших: лицо Архимага напряглось, заострилось, вокруг него воздух наполнился напряжением.

— Только с помощью простого народа, тех тысяч и тысяч людей, отдавших жизнь последнему Огнариду, король смог вернуть себе престол. Я не думаю, что если бы у Фердинанда в войске служили одни дворяне, он смог продержаться и в битве при Креси, и в битве при Афанкуре. Милорд Филипп Мишель, кто стоял на стенах Дорожного замка, когда к ним подошли армии Реджинальд? — Тенперон повернулся в сторону одного из южных Владетелей.

— Огнары, мэтр Архимаг, — уверенно произнёс Филипп. — Простые огнары. Пахари, кузнецы, пекари, лавочники, стеклодувы....

Филиппу Мишелю тоже не нравилась манера Артуа выражаться о простонародье. Герцог слишком уж много о себе возомнил! Ну да, ведь не он же сражался с реджинальдистами: вместо этого Жерар наслаждался гостеприимством аркадского императора.

— А кто умирал на улицах Тронгарда, сдерживая орды нежити Эдмона Рошфора? Капитан Суазон, Вы можете сказать? — поднялся уже немолодой человек, с седыми короткими волосами и в кирасе из воронёной стали. Капитан гвардии выглядел в день мятежа Рошфора точно так же, разве что седых волос прибавилось в его шевелюре.

— Там были простые горожане, воины гарнизона, воины-жрецы Палатора и Онтара, немного свитских, гвардейцы и воины "белого" отряда, дворяне. Там были все, мэтр Архимаг.

Суазон помнил поединок Рошфора с Даркхамом, и отдавал должное заслугам Тенперона в Войне за престол. Да ещё и личная неприязнь к северным Владетелям сыграла свою роль, так что капитан гвардии принял в этом споре сторону Архимага.

— Спасибо, капитан, — Тенперон улыбнулся. — Я считаю, что вполне аргументировал свою позицию, — Архимаг любил ввернуть научное словцо в своей речи.

— Совет окончен, судари, — внезапно сказал Фердинанд. — Мне надо подумать над всем, что здесь было сказано. И даже над тем, чего не было.

А ещё король добавил одними губами: "Хоть бы войну, что ли? Уехать прочь отсюда, и пусть разбираются сами..."

Граф Филипп Мишель и герцог Энрике Сагирина вышли прочь из королевского дворца, окружённые несколькими рыцарями свиты. Они горячо спорили насчёт предложения Даркмура, Артуа и Архимага. Граф настаивал, что Сейм вручит хоть и небольшую, но хоть какую-то власть в руки второразрядных дворянчиков и жрецов, до того отодвинутых на второй-третий план королями. А уж те кинутся делить даже эти крохи, сутяжничая и споря, захлёбываясь в разговорах и утопая в тяжбах. Герцог же был убеждён, что это собрание наконец-то подарит мир Королевству, а цена этого не так уж и важна.

На площади перед дворцом Филипп и Энрике встретили остальных Владетелей, кроме Артуа и Даркмура, и те присоединились к обсуждению. Здесь начался, в своём роде, малый совет, теперь уже Владетелей. Сейм, ещё не успев появиться, уже внёс раскол в умы дворян страны. А через несколько часов слухи уже поползут по Тронгарду, один другого интереснее. Через месяц в южных Владениях уже заговорят о том, что король хочет вручить власть над Королевством дворянству, а сам уйдёт в жрецы Палатора. Но огнары только посмеялись бы над тем, кто скажет, что король, практически, так и хочет сделать. Хотя бы потому, что жрецам Палатора запрещено употреблять алкоголь. А куда же Фердинанд без его любимого огнарского красного?

Королевство. Беневаль.

Едва скрывшись из виду горожан, Эдвин попросил меня покрепче держаться за мешки и корзины с покупками — и вокруг заклубилась тьма. Лишь далёкие звёзды освещали телегу с сохранявшими полное спокойствие волами, которых, казалось, окружающий мир совершенно не волновал. Но через миг мы уже оказались у ворот донжона.

Замок за наше отсутствие преобразился, не так чтобы до неузнаваемости, но я был приятно удивлён.

Владек, Ори и Малькольм времени даром не теряли: во внешней стене появились ворота из свежесрубленного дуба. Кенари даже начал менять внутренние ворота, а домой таскал здоровенные стволы дуба, превращая их в доски на месте, даже не используя топора или пилы: собственной силы ему было достаточно.

— Милорды, — Владек кивнул, а замковой даже поклонился, только у него это не особо хорошо получилось: руки были заняты какими-то вещами. При ближайшем рассмотрении это оказались тарелки, миски и прочая посуда.

— Малькольм, — громко сказал Эдвин, и прямо перед повозкой появился дворецкий. — Перенеси это на кухню: Николасу нужно поесть. Надеюсь, удалось прочистить дымоход?

— Конечно, милорд, — Малькольм кивнул и растворился в воздухе. Выглядело это, как будто он шагнул в невидимую дверь: сначала исчезли туловище, голова и правая нога, а левая нога стала невидимой ещё через мгновение.

— Я тоже пойду отдохну, — Эдвин улыбнулся в пустоту. — Я так соскучился по всем этим мелочам... — и через мгновение он тоже исчез.

— Милорд Николас, я Вас проведу на кухню, — Ори успел куда-то деть всю ту посуду, что только что держал в руках. — Не беспокойтесь, всё, что я нёс, уже на кухне. В том числе две серебряных тарелки и одна золотая, три...

— Благодарю, Ори, не надо таких подробностей, я тебя прошу.

Владек остался латать ворота, а я зашёл в донжон и быстро поднялся на третий этаж, в свою комнату. Из пиршественного зала вынесли сломанную мебель, смыли пыль и паутину со стен (раньше тут пауков не водилось, насколько я помнил: замок наполнялся потихоньку жизнью) и принесли огромную кровать под балдахином. Как ни странно, ткань не коснулись ни тление, ни моль. Тут же стоял и круглый стол вишнёвого дерева, на котором ещё остались следы лака.

— Надеюсь, милорд подождёт, пока я и Ори всё приготовим? — Малькольм появился прямо из воздуха. Сперва показалась кисть правой руки, затем лицо и торс, а после и всё остальное. К счастью, я уже успел к этому привыкнуть. — Мы намерены подать к столу говяжьи отбивные с луком.

— Я готов съесть и целого быка! — улыбнулся я.

— Милорд, быка вряд ли, вот если только равноценное по весу количество мяса, — начал было Ори, но Малькольм его одёрнул.

— Ори, за время своего сна ты много забыл о человеческом характере. Милорд Николас просто пошутил, — и, развернувшись ко мне, продолжил: — Тогда обед будет подан чрез полчаса. А пока что я хочу узнать, как милорд хочет отделать этот зал?

— Мне казалось, что граф...

— Милорд Эдвин сказал, что теперь Вы хозяин этого замка, и насчёт убранства комнат и залов надо обращаться к Вам.

— Ладно, — в мгновение мне почудилось, что гора начинает наваливаться мне на плечи.

Я осмотрелся. Первым делом в глаза бросились пустые оконные проёмы. Туда так и просилось илатское цветное стекло. На полу не хватало ковров, на стенах не помешало бы несколько картин и гобеленов. И вообще ничего, кроме стола, камина и моей кровати здесь не было. А зал был не из маленьких, так что выглядел он просто пустынным, как будто его хозяева увязли по самую макушку в долгах. Я рассказал о том, каким вижу будущее убранство этого помещения.

— Вы сможете всё запомнить?

— Конечно, дворецкие, а особенно мёртвые дворецкие, — подмигнул мне Малькольм, — вполне способны запомнить указания своих господ.

— Тогда необходимо илатское стекло в окнах, ковры, гобелены, книжные полки во всю стену, кресла, пара столов. Хорошо бы ещё охотничьих трофеев и оружие. Да, двуручные мечи подошли бы в самый раз!

— У Вас великолепный вкус, милорд! Так выглядел этот зал сорок лет назад, пока Даркмур не убил господина Эдвина. Но боюсь, что Вам придётся подождать: я составлю список всего необходимого, а потом...

— А потом, если мы сможем нанять ещё слуг, то купим это всё в Даркмуре, — город, располагавшийся вокруг одноимённого замка, теперь являлся столицей Владения. — Думаю, граф разрешит воспользоваться казной.

— Я не сомневался, что Вы найдёте выход, милорд, — Малькольм откланялся и исчез.

А через полчаса Ори вошёл в зал, неся блюдо с дымящимся мясом на вытянутых руках. Ноша его была очень тяжёлой, и замковой еле держал равновесие, балансируя блюдом с ловкостью странствующего фокусника.

Поев, я побродил по замку до самого вечера. Едва моя голова коснулась подушки, как я заснул.

На следующий день, после завтрака, мы с графом опять отправились в город. Валь только начал просыпаться, и мы с Беневалем, не теряя ни минуты, зашли в местную таверну (или, как в этой области было принято говорить, кабак), надеясь сделать кое-что очень важное.

В зале размером десять на пятнадцать шагов было три или четыре человека, включая и рыцаря, которому граф вчера дал денег. Я узнал его лишь по лицу — настолько преобразился его облик! Местный кузнец явно подлатал кирасу, спину же огнара теперь закрывал плотный шерстяной плащ серого цвета. Руки в кожаных перчатках стучали по деревянному столу, а на поясе висели новые ножны. В них даже меч был!

— Милорды, как я рад вас видеть, — рыцарь вскочил со стула и в три шага оказался возле нас, кланяясь. На ногах у него были новые шерстяные брюки чёрного цвета. — Позвольте мне вас угостить?

— Только водой, сударь, — Эдвин улыбнулся. — Нам сегодня предстоит много дел.

— Хозяин, кувшин воды! — рыцарь улыбнулся. — Тогда не откажитесь посидеть со мной немного!

— Не вижу причин для отказа. — Эдвин кивнул, и мы сели за стол.

— Могу я узнать, что вас сегодня привело сюда?

— Мы набираем челядь и строителей: наш замок в ужаснейшем состоянии! Боюсь, что ещё бы лет десять, и он бы стал полезен лишь как источник камня для строительства. Вот теперь и приходится крутиться, сударь... к сожалению, я так и не узнал Вашего имени.

— Рыцарь Конрад Монферрат к Вашим услугам! Могу я узнать, что за замок достался вам во владение? Здесь поблизости их три: Монрепо, Алкар и Турне. Если, конечно, не считать некогда принадлежавший мне Монферрат.

— Вы не угадали, сударь Конрад, совсем другой, — Эдвин заговорщицки улыбнулся.

— Тогда какой же? — лицо Конрада на мгновение застыло, лишь левая щека дёрнулась: похоже, так выглядел со стороны его мыслительный процесс. И я оказался прав — ещё через мгновение он покачал головой. — Я знаю только четыре.

— Он находится в горах, на плато. Ну так что, так и не догадались? — усмехнулся Эдвин.

— Погодите, Вы говорите о том самом замке? — рыцарь явно проникся уважением к храбрецам, решившим поселиться в проклятом Беневале. Эх, знал бы Конрад, что то самое проклятие сейчас и сидит напротив него. — О замке Беневаль?

— Да, о нём. Огромнейшая твердыня, но слишком уж запущенная.

— Нам, кстати, вместе с замком вручили и прилегающие к нему земли: примерно пятьсот акров земли. К сожалению, там в основном горы. Но, насколько я знаю, некогда в этих землях добывали железо... — настала и моя очередь что-то делать с королевским подарком. — Мне кажется, весьма неплохое приобретение. И совсем некому присматривать за этой землёй.

— Только если не вспоминать о проклятии, — Конрад провёл по щеке, к которой уже месяца два не касалась бритва цирюльника. — Никто не выходил живым из замка... — Вот тут до рыцаря и дошло.

— Кроме нас, сударь, и ещё трёх тысяч воинов Тенперона, которые не меньше месяца сидели там. А среди них был и я, — итак, наживка заброшена.

— А ведь и правда, — Конрад задумался.

— Кстати, Вы не могли бы нам помочь? Я совсем не знаю города и его жителей. Можно здесь набрать исполнительных слуг или хороших строителей?

— К сожалению, должен откланяться, — Эдвин еле заметно кивнул мне. — Дела требуют моего присутствия в другом месте. Надеюсь, вы покажете Николасу этот городок?

— Для меня не будет ничего приятнее, — Конрад кивнул, а потом заговорил, когда Эдвин вышел. — Сударь, а это Ваш ...

— Дальний родственник, он помогает мне с замком.

— Милорд просто очень похож на Вас, сударь Николас. Так что Вы хотите увидеть? — а по-моему, Эдвин Беневаль ничуть на меня не походил: вот что делает со зрением пристрастие к лишней кружке эля за ужином. А ещё за обедом, завтраком или просто так, без повода...

— Городскую ратушу и, возможно, что-нибудь интересное. Есть тут такие места? — спросил я, допив кружку воды.

— Конечно! — Конрад встал из-за стола.

— Тогда ведите меня к ратуше! — мы вышли из таверны.

На базарной площади начали собираться торговцы. Торговец хлебом, Брад, заметил меня и поклонился. Я слегка кивнул: граф Беневаль настаивал, чтобы я как можно скорее почувствовал себя настоящим дворянином и владельцем замка с обширнейшими поместьями. Поэтому надо выглядеть как можно учтивей, но устраивать панибратство.

— Сударь Конрад, а кто владеет этим городом? Или король предоставил ему свободу от налогов в чей-то феод?

— Барон Оттон Турне, но он нечасто навещает эти владения. Видите ли, милорд, мой бывший сосед обеднел после войны, и сейчас живёт у родственников в столице, намереваясь найти службу при дворе. Мне же, к сожалению, такого шанса не представилось.

— Ясно...

Интересно, сколько бы этот Турне попросил за Валь? Очень даже милый городок. Да и надо же когда-нибудь моему поместью прирастать...

— А вот и сама городская ратуша, — проговорил Конрад.

Мы подошли к старинному двухэтажному зданию из красного кирпича. Его черепичная крыша даже не требовала, а вопила о ремонте, грозясь в любую минуту провалиться. Окна были затянуты бычьими пузырями, а у дверей не было ни одного охранника: похоже, городской голова доверял своим согражданам. Или же просто не смог найти денег для оплаты стражи.

Конрад открыл почерневшую от времени дубовую дверь (я вообще отметил любовь местных жителей к этой породе дерева) передо мной. Внутри ратуша представляла собой короткий узкий коридор, оканчивавшийся в центральном зале. У противоположной стены слабо горел камин, а за столом сидел толстый светловолосый огнар в потрёпанном камзоле. На его шее болталась широкая серебряная цепь с символичным ключом от города. Никого, кроме городского головы, здесь не было.

— О, сударь Конрад Монферрат! — глава города оказался даже ниже меня на целую голову: я это отметил, тот когда поднялся с кресла. — Надеюсь, Вы не пришли требовать обжалования конфискации своего поместья? Кстати, а кто этот молодой человек с Вами?

— Милорд Николас Датор из Беневаля решил пожаловать в Валь.

— Из Б-Б-Беневаля? — глава города начал заикаться.

— И жив-здоров, сударь, — я улыбнулся. — Могу я попросить Вас об одной услуге?

— Жан Жакре, милорд, — городской голова поклонился. — Всё, что угодно. Похоже, это благодаря Вам сударь Конрад сегодня протрезвел, да ещё и не собирается закатить очередной скандал с битьём моих помощников и писарей!

— Можете Вы объявить, что я набираю замковую прислугу и строителей?

— Могу-то я, конечно, могу, но вот кто пойдёт? — Жакре прикусил язык, когда я расстегнул две верхних пуговицы камзола и достал мешок с монетами.

— Вот здесь, в этом мешочке, задаток. Каждому, кто пожелает наняться ко мне, причитается по серебряной монете. Ещё столько же я заплачу, как только они прибудут в замок. И ещё двадцать серебреников задатка — Вам.

— Я обязательно сообщу об этом горожанам. Но, видите ли, в наших землях я не припомню, чтобы челядь нанимали — ведь все они из крестьян идут, из подневольных, крепостных. И немножко из городских, да только...

— Я всё понимаю. Ещё скажите, что они получат возможность поселиться возле замка. А если сударь Оттон Турне или его родственники будут недовольны, шлите их в мой замок, если, конечно, не испугаются несуществующего проклятия. Насколько я знаю, никто ещё не отменял права свободного выхода из-под власти одного феодала и перехода под руку другого.

— Не извольте беспокоиться! Всё будет в лучшем виде, — Жакре отточенным движением взял кошелёк из моих рук и поклонился.

— Ну что ж, тогда позвольте откланяться, — я кивнул главе города на прощание и повернулся. Конрад уже открывал дверь.

— Сударь Конрад, а что Вы бы ответили на подобное предложение?

— В смысле, сударь? — Монферрат напрягся.

— Что, если бы я даровал вам в лен некоторый участок земли возле замка Беневаль? Скажем, возле дороги на юг? Там будет, как я предполагаю

— Я был бы польщён, но, — "Всё, он мой!". — Думаю, будет очень трудно на первых порах...

— Жить Вы смогли бы и в самом замке. Я намереваюсь построить для этих целей флигелёк. Вы согласны, сударь?

Конрад вздохнул и остановился. Его лицо опять замерло, и лишь левая щека вздрогнула. Потом он уставился на недалёкие горы, перевёл взгляд на меня, а затем на всё те же Саратские горы.

— Милорд, а правда, что три тысячи воинов целый месяц жили в Беневале? — мне показалось, или я уловил совсем детскую мечтательность?

— И я в том числе, и Архимаг Даркхам.

— А как он выглядит, Беневаль? Мои предки верой и правдой служили Владетелям Беневалям, пока...

— Это мечта зодчего, сударь: двойной ряд стен, гигантский четырёхэтажный донжон, всё плато как на ладони, и горы, сударь, горы! Снежные шапки блестят на солнце, соревнуясь по высоте с облаками! — хотел бы я произнести такую восторженную речь ещё хотя бы раз в жизни! Хотя, похоже мне придётся каждого возможного подданного завораживать рассказом о былой красоте замка. Былой...Или будущей? Всё зависит только от меня.

— Я согласен, милорд, — Конрад посреди площади припал передо мной на дно колено. — Я клянусь и в горе, и в радости следовать за моим сюзереном, прикрывать его щитом в битве и словом — в мире.

— Клянусь делить добычу с тобой, помогать словом и делом в мире и мечом в битве, — ну вот, все формальности, установленные ещё "Кодексом Огнара", соблюдены. — Ты готов прямо сейчас отправиться в замок?

"Сюзерен должен обращаться на "ты" к своему воину, ибо он ему как брат, как друг, как последняя опора и поддержка, он ему как брат и меч. А меча не должно стесняться, мечом должно пользоваться" — так гласил "Кодекс"...

— Да, милорд, — Монферрат склонил голову — и поднял её, уже стоя посреди моего зала в замке...

Королевство. Тронгард.

Тенперон наблюдал за развернувшимся на площади перед Гильдией магов зрелищем. Не меньше тысячи воинов в кольчугах в сомкнутом строю маршировали под бой барабанов, стараясь держать темп и не разрушать порядок построения.

По команде все воины разом остановились и повернулись, и можно было увидеть их лица cо ступеней Гильдии. Любой огнар тотчас узнал бы в них айсаров. Это были именно те воины, которых Тенперон призывал в поход за зипунами, чтобы свергнуть Реджинальда. К сожалению, айсары припоздали: первые их отряды прошли через перевалы в Саратских горах через два месяца после коронации Фердинанда, и в глазах короля надобность в этих наёмниках отпала. Только вот Тенперон считал иначе. Почти восемь тысяч айсаров согласилось поступить на службу к Гильдии магов, и теперь все они поселились в Катакомбах под городом, на верхних уровнях. Архимаг мотивировал такое большое число воинов тем, что маги предотвратят повторение событий мятежа Рошфора. На это Фердинанду уже нечего было сказать. Правда, командование гарнизона и многие дворяне не без боязни думали о подчинявшихся лишь слову Тенперона тысячах профессиональных воинов.

Архимаг улыбнулся, вспомнив, как Абра произнёс зажигательную речь, призывая айсаров пойти на службу к Тенперону. Большинство северян лишь посмеялось над этим, но всё же немало айсаров осталось в Тронгарде, а потом прониклись уважением и почтением к Архимагу, который всегда говорил именно то, что было приятны айсарскому сердцу. Да и его полководческий талант сделал Даркхама признанным авторитетом во всём северном Огнароне. Всё-таки не каждый способен с горсткой воинов очистить огромные территории и прижать целые армии.

— Мэтр Архимаг, — Рикардо подошёл к Тенперону, тоже наблюдая за манёврами айсаров.

— Да, магистр? — Даркхам обернулся.

— Мне только что сообщили, что наши пробили стену в подземном хранилище алых магов, — Рикардо был заметно взволнован.

— И? Что там? — Тенперон весь напрягся, обратившись в слух.

— Похоже, мы их, — магистр сделал ударение на последнем слове, нашли.

— Тогда чего же мы ждём? — Тенперон вскинул голову и поспешил в подвал Гильдии, откуда открывался путь в Катакомбы.

По пути Рикардо сообщил подробности. Следуя указаниям выживших алых магов, поисковая группа вышла на четвёртый этаж Катакомб и наткнулась на железную дверь, запечатанную при помощи волшебства. Всё утро пришлось потратить на то, чтобы вскрыть защитную магию, но усилия стоили того: в огромном зале хранились книги и свитки с личной печатью Рошфора на них. Прочитать пока успели только один: это был дневник одного из исследователя, кто смог первым подчинить себе энергию смерти. Таких уже начали называть некромантами, что с ксарыни означало "повелевающий смертью". Тенперон надеялся использовать эти разработки алых. Это, как он говорил на собраниях Гильдии, помогло бы эффективнее бороться с некромантами. Хотя в подробности он не углублялся.

Примерно через два часа ходьбы по запутанным коридорам Катакомб Тенперон оказался на месте. В кирпичной стене зияла дыра метра в три шириной, а из-за неё раздавались взволнованные голоса.

Даркхам одним рывком перемахнул через дыру в зал, и пятеро магов в красных мантиях (знак огненной стихии) замолчали. Это как раз и была поисковая группа, самые отчаянные ребята, не боявшиеся дурной славы Катакомб.

— Надеюсь, это на самом деле дневники первых некромантов? — Тенперон даже не пытался скрыть своего волнения, ещё б, какая находка!

— Да, мэтр Архимаг! — подал взволнованный голос один из магов, пока остальные продолжали разбирать записи.

— Вы сможете доставить всё это в Гильдию? — Тенперон окинул взглядом помещение и еле не присвистнул: чего тут только не было!

Свободного пространства в этом немаленьком зале практически не осталось. К стенам прижимались массивные стеллажи, заставленные сундучками, книгами, сосудами со свитками, алхимическими приборами и банками, внутри которых плавали такие омерзительные вещи, о которых Даркхам пока что решил не задумываться.

Пространство между стеллажами занимали сундуки побольше, всевозможные коробки и ящики, несколько столов, на которых остались подтёки от какой-то красной жидкости (Тенперон и тут решил, что лучше думать о чём угодно, кроме крови).

— Нам понадобится ещё больше людей, желательно, чтобы это были специалисты по ловушкам: Фредерик уже получил страшный ожог, попытавшись вскрыть один из сундуков, — в ответ на эти слова один из разбиравшихся со стеллажами повернул своё лицо к Тенперону. На его щеке растянулось пятно ожога.

"Да что же это за место такое!" — подумал Тенперон с отвращением.

— Всё необходимое вы получите в ближайшие сутки. Нам нужно как можно быстрее разобраться с содержимым этого зала, думаю, много нам понадобится. А Вы, Фредерик, немедля ступайте наверх, пусть для Вас найдут лучшего лекаря, что есть в столице!

— Благодарю, мэтр Архимаг, — маг, тот самый, с ожогом, поклонился Архимагу. — Но я хочу остаться здесь, тут так интересно!

Раненый улыбнулся и мечтательно закатил глаза. Огненные маги всегда славились своеобразным характером, с ними могли поспорить разве что "воздушники". Но Тенперон тоже был таким: магия, магия, магия — вот что влекло Даркхама всю жизнь. Новые горизонты волшебства, дойдя до которых, ты открывал новые, ещё более далёкие, и это было так прекрасно!

— Что ж, удачи, — Тенперон кивнул и через минуту уже оказался в той комнате, где его нашёл магистр Рикардо. — Я надеюсь, что Вы сообщите о результатах своей работы. Думаю, пока мне тут делать нечего, надо дать волю первооткрывателям...

Ближе к вечеру Тенперон добрался до плаца, на котором тренировались айсары. Для них сам процесс тренировок. Муштры, был всё ещё в новинку, и многим не нравился. Однако золото Гильдии и авторитет вождей и командиров делали своё дело.

Архимаг назначил магистра Рикардо ответственным за войско Гильдии. Сейчас же тот был настолько увлечён тренирующимися айсарами, отрабатывавшими рукопашную, что даже не заметил подошедшего Даркхама.

— Впечатляет? — Тенперон улыбнулся.

— Ещё как, — Рикардо еле удержался от того, чтобы не вздрогнуть, но глаз с плаца оторвать не смог. — И всё-таки, зачем нам только воинов?

— Ты видишь отсюда стены Малого коронного дворца? — Тенперон, как обычно, решил поиграть в "вопрос-ответ".

— Ты бы ещё предложил посмотреть на Императорский дворец Ксара, — тот уже пять веков как превратился в руины. Малый коронный ещё строится!

— Так вот, когда отсюда будут видны его башни, тогда-то ты и поймёшь. А сейчас...Сейчас давай лучше просто посмотрим на воинов Гильдии, которые в будущем очень даже нам пригодятся!

— Вот вечно ты так, — вздохнул Рикардо и пожал плечами...

Аркадская империя. Аркадия.

— Знаете, кем я сейчас себя чувствую? — вкрадчиво, издевательским тоном спросил Андроник Ласкарий.

В "оперативном" зале казарм собрались все "ночники", участвовавшие в засаде у Тюрьмы Святого Духа. Люди мялись, стараясь не смотреть в глаза дрункарию. Нет, конечно, наживку неизвестные организаторы покушения на императора проглотили, пошли на штурм, многих участников нападения смогли пленить — но это создало только новые вопросы. Даже под пытками эти бандиты божились, что не знали, зачем им штурмовать Крепость. Несколько людей с невероятно тугими мошнами просто набирали людей для этого дела, обещая огромную награду, раздавая деньги направо и налево. И люди шли, надеясь подзаработать. Конечно, им потом сообщили, в каком деле их хотят использовать. Некоторые отказались. Их потом никто не видел. А так практически все согласились: что Тюрьма Святого Духа, что Большой Императорский Дворец, что Акрополь — им было всё равно, где махать дубинами и мечами.

Но хуже всего было участие неизвестного колдуна в этом деле. Здравый смысл твердил о том, что чародей — из Королевства, ибо акцент у него был огнарский. Но вряд ли его подослал Фердинанд. Некогда сражавшийся на стороне аркадского императора, нынешний правитель Королевства легче нашёл бы общий язык с Иоанном Дукой Ватацем, нежели с кем-то другим из претендентов на престол. Да и головной боли Огнариду хватало с лихвой. Чего стоила их выдумка с Сеймом! Андроник лишь усмехался, слушая новости об этой жалкой пародии на Собрание Ксара. Это была мертворождённая идея, обречённая на провал. Скорее всего, король поиграет немного во "власть народную", а затем разгонит Сейм. Или — этим воспользуются Владетели, попытавшись урвать ещё больше власти из рук Фердинанда. В общем, комедия обещала быть занятной!

Так что Огнарид в качестве организатора покушения отметался сразу. Может быть, кто-то иной из аристократов Королевства желал смерти Ватацу, или из покинувших Родину реджинальдистов. Во всяком случае. В общем, Андроник знал наверняка только то, что этот маг напрямую связан с желавшими убить императора Иоанна чужими руками. Иначе зачем пытаться прорваться в камеру с якобы томящимся там убийцей-неудачником? Не из праздного же интереса!

— Нет, иллюстрий, — решился ответить один из офицеров, Декурион Хрисаоф.

— Так вот, я себя чувствую человеком, которому дали хорошенького пинка, когда тот нагнулся за валявшейся в пыли золотой монетой. Этот человек поднимается поглядеть, кто же посмел это сделать, но никого рядом не оказывается. Смотрит вниз — и монета пропала! Надеюсь, вы хотя бы можете осознать, что чувствует человек после такого?

— Да, иллюстрий, — а у этого "ночника" рука, израненная в бою, покоилась на перевязи.

Андроник глубоко вздохнул, понимая, что зря распекает "ночную стражу". Но он просто не мог справиться с собой, со своим гневом: узнав о ночном сражении, император призвал Ласкария к себе. И между дрункарием и императором состоялся не самый радостный разговор. Более всего Иоанн возмущался тем, что Андроник не пожелал поставить своего владыку в известность насчёт своих планов. Такого бы разговора не произошло, сумей Ласкарий добиться успеха. К тому же Ватац обещал принять меры, узнав о колдуне. Так что, похоже, стоило ждать Длань веры в гости...

— Иллюстрий, вообще-то у нас появилась возможность найти ниточку, которая приведёт к организатором убийства, — внезапно вскинул голову Филофей Ириник, глупо улыбаясь.

"Ночники" заволновались: Андроник потихоньку сменял гнев на милость, взбучка откладывалась на некоторое время.

— Я не думаю, что так уж много колдунов обитает на улицах Града. К тому же вряд ли огнар смог бы скрывать от людей свои способности. Кто-то мог что-то слышать, что-то видеть, кого-то подозревать. Можно, конечно, попросить помощи у церкви в этом деле, — Филофей спешно сделал оговорку, увидев совсем не доброе выражение, появившееся на лице Андроника. — Конечно, только в самом крайнем случае, когда нас постигнет неудача в поисках чернокнижника. До той же поры нам надо будет искать любые следы магов, причём — огнарского происхождения, в столице.

Лица "ночников" менялись всё сильней. Теперь им предстоял поистине Аркадов труд. Кое-кто уже начинал подумывать: "А может, мимолетный гнев Андроника был бы не так уж и плох, а?". Ласкарий с лёгкостью прочёл эти мысли на физиономиях "ночных стражей".

— Хорошая идея. Только это нам и остаётся в нашем положении. Итак...

В залу влетел один из тех "ночников", что несли стражу у входа в казармы. Тот был сильно взволнован, встревожен, на его лице даже...застыл испуг!

— Куда катится бравая "ночная стража"?! Что случилось, Евсефий? — так звали вбежавшего "ночника". — Что тебя так испугало? Онтрар пожелал свершить визит вежливости в Аркадию прежде срока? Призраки погибших легионеров решили тряхнуть стариной, вспомнить молодость, а заодно и миновавшую жизнь, и побродить по улицам города?

— Хуже, иллюстрий. Много хуже! Здесь один из "ручников"! — Евсефий не говорил, а скорее сдавленно хрипел в свою окладистую бороду. Когда-то он хотел податься в монахи, но судьба распорядилась иначе. Однако ж бороду, которую несостоявшийся служитель Аркара начал отращивать, так и не сбрил.

— Да уж. Лучше призраки. Побродили бы, побродили — да и ушли бы восвояси, — вздохнул Андроник.

Через считанные мгновения в дверях появилась фигура адепта Белой длани. Первым делом бросался в глаза чёрный балахон с вышитым напротив сердца белыми нитками отпечатком ладони с широко растопыренными пальцами. Край его волочился по полу, закрывая дешёвые сандалии владельца. "Ручник", как прозвали адептов Белой длани в народе, выглядел более эффектно: коротко стриженые каштановые волосы, узкое, худое лицо с недобро сверкавшими карими глазами, буравившими взглядом всё вокруг, будто бы в поисках признаков ереси и колдовства. Тонкий орлиный нос над плотно сжатыми, узкими, или, как ещё говорят, "кинжальными" губами, высокий лоб, изборождённый морщинами. И длинные руки, скрытые рукавами балахона. Словом, типичный инквизитор-следователь. Или, как ещё говорили, "следик". За спиной его стояли ещё двое "следиков", отличавшихся разве что цветом и материалом балахона — тот был пошит из грубой коричневой ткани.

— Да снизойдёт благодать на сиё помещение, — "ручник" осенил зал знамением Аркара. — Иллюстрий Ласкарий, патриарх послал меня сюда с целью выяснения обстоятельств вчерашнего боя. Надеюсь, Вы догадываетесь, каких именно обстоятельств?

— Думаю, да, — холодно ответил Андроник. С детства, подобно большинству нормальных дуксов, он очень сильно не любил инквизицию, а уж её хозяйку, Белую длань — и подавно. Они вечно совали свои носы не туда, куда надо, лелеемые патриархом и правителями империи. Нередко "ручников" использовали и против политических противников, точнее, практически всегда: уже который век все ереси, даже малейшие, были искоренены или поставлены на грань вымирания. Просто их носителей Белая длань отправлял на костёр. Или совершала что-нибудь намного неприятней сожжения.

— Прошу Вас, пройдёмте в какую-нибудь тихую келью, — "ручник" прищурился.

— Что же, как хотите, святой отец, — Андронику с трудом далось официальное обращение к адепту Белой длани.

Двое подручных инквизитора остались караулить у входа, а сам следователь прошёл в указанную Ласкарием комнату, кабинет дрункария "ночной стражи". Андроник совершенно его запустил: из убранства там были разве что несколько стульев, мощный дубовый стол да ни разу за год на расстилавшаяся постель.

— Келья, достойная аскета, а не придворного столь высокого ранга, — по голосу было трудно понять, иронизирует ли "ручник" или выказывает своё одобрение.

— Просто эта комната мне без надобности. По делам императора я чаще бываю в трущобах или гавани, чем здесь или в других моих покоях, положенных стратигу Южной армии. Однако же не стоит тратить время на пустые разговоры. Вы хотите узнать, святой отец, что произошло ночью? — и Андроник пересказал события, опустив, конечно же, "чудесное спасение" от волшбы.

— Богопротивное колдовство в самом сердце святой Аркадии? Что же, мы слишком слабо следили за чистотой веры в нашей великой стране. Я давным-давно говорил епископу Арию и патриарху, что нужно тщательней просеивать золотые зёрна, дабы отделить их от чёрных плевел. И теперь мои слова обрели под собой настоящую основу. Как Вы считаете, иллюстрий, где может скрываться проклятый колдун? — глаза инквизитора впились в Андроника. Ласкарию стало не по себе. От врагов можно было защититься, от интриганов — отбиться, а вот от Белой длани пока ещё мало кто уходил. Те могли заодно с колдуном и добрую сотню ни в чём не повинных людей упечь в свои застенки. А такая весёленькая перспективка совсем Ласкарию не нравилась.

— Он, не будь глупцом, уже должен бежать куда глаза глядят из Аркадии, — пусть уж ищут злата в море, чем того колдуна в городе. У Андроника были свои счёты к этому чародею.

— Быть может, быть может. Но вдруг он решит довершить незаконченное дело? Вдруг опасность грозит самому императору? — последнее слово инквизитор произнёс с особым придыханием. Похоже, "ручник" очень трепетно относился к священной особе владык Аркадии.

— Не исключено, но точно нельзя ничего говорить. К сожалению, колдун своими планами с "ночной стражей" поделиться не счёл нужным, — шумно вздохнул Андроник.

— Не стоит шутить этим, иллюстрий. Однако же я думаю, что в следующий раз Вам и Вашим людям может понадобиться помощь Бога и Белой длани, — и "ручник" непринуждённо положил левую руку на колено.

На безымянном пальце его сверкало колечко, на котором крохотные аметисты образовывали крест Аркара. Ласкарий еле удержался от того, чтобы громко сглотнуть. Его собеседник был не просто "следиком": кольцо указывало на Выжигающих ересь, антимаг, владевших особыми силами, дарованными, как утверждала церковь, свыше. В общем, с колдунами этот "следик" мог потягаться. Андронику даже стало слегка жаль беднягу-колдуна.

— Думаю, нам ещё немало предстоит поработать вместе, иллюстрий. Епископ Арий направил меня и двух моих братьев к Вам в помощь. Меня зовут Флавиан Марцелл. Думаю, Вы сможете запомнить это имя очень быстро. Между прочим, иллюстрий, как давно Вы были в Храме Божьем? Часто ли Вы там исповедуетесь? И, наконец, не замечали ли Вы за своими подчинёнными поведения, более подобающего еретикам, нежели истинно верующим? — что ж, "следик" остался бы даже в Пекле "следиком". Скорее всего, оказавшись посреди чертей и еретиков, первым делом Марцелл подробно бы выспросил у окружающих, что те думают о Догматах Аркара, как часто причащаются. А напоследок спросил, отчего у всех такие странные лица, полные гнева, и что "вооон тот, особо непотребного вида, держит у себя за спиной"...

Андроник сумел справиться с охватившим его волнением. Сперва грешным делом дрункарий даже подумал, что перед ним тот самый человек, что помог ему победить Блистательную Партафу. Однако через долю мгновения Ласкарий понял, что это просто совпадение: даже голос отличался. К тому же "следик" даже не упомянул о кольце. И, кажется, совсем его не почувствовал. Хотя Выжигающий ересь просто должен был унюхать любое "непотребство", связанное с колдовством. Не унюхал. Или не подал вида? Предстояло это выяснить, а ещё — вытерпеть у себя под боком целых трёх "ручников".

"Уж лучше бы сам Онтрар. Тот хотя бы не лишён чувства юмора".

Королевство. Тронгард.

Тенперон сидел в своём кабинете. Вообще-то, как Архимаг он мог взять себе огромный зал в центре здания Гильдии, со стеклянными окнами в половину стены, позолоченными светильниками и изысканной мебелью. А вместо этого отвёл сам себе небольшую комнату в Башне огня, известной своею красной черепичной крышей. Кабинет был совсем крохотным по меркам столицы: десять шагов в длину, семь в ширину да четыре небольших окна. Никто, даже магистр огня Рикардо, учившийся в Магической академии вместе с Даркхамом, не мог понять этого выбора. Некоторые утверждали, что в этой комнате Тенперон нашёл древний тайник, хранящий секреты прошлого Архимага, другие говорили, что там сходятся линии магической силы, а третьи настаивали на том, что из этой комнаты можно прослушивать башню Огня. Даркхам лишь тихо посмеивался над этим, вспоминая свою молодость.

Молодой маг, который только что закончил Магическую академию, приехал в столицу, где у него не было ни друзей, ни родственников: отец и мать, дворяне из знатного, но обедневшего рода, жили в Артуа, иногда посылая своему сыну немного денег и письма. Тенперон был лучшим в выпуске, но на него всё равно не обращали внимания в Гильдии. Кому тогда нужен был бедный дворянин, да ещё и со скверным характером? Да никому! Но Тенперон решил, что пока добивается назначения хоть на какой-нибудь пост в Гильдии, пожить в столице. Архимаг отвёл ему небольшую комнату, где до этого хранилась поломанная мебель и ветхие гобелены. Молодой Даркхам прожил в ней целых три месяца, а затем поступил на службу к одному из северных графов. Об этом все уже успели забыть, кроме самого Тенперона. И он решил поселиться именно в этой комнате, которая навевала ему воспоминания о молодости.

Поднявшись с кресла, обитого вельветом, и миновав стол из морёного дуба с ножками, стилизованными под крепостные башни, он подошёл к зеркалу, висевшему возле двери. В отполированном до блеска илатском стекле Тенперон видел самого себя, практически не изменившегося за тридцать лет. Но только внешне. С зеркала всё так же смотрел сорокалетний огнар. Среднего роста, худощавый брюнет с зачёсанными налево волосами, орлиным носом, глаза смотрят куда-то вдаль, как говорили некоторые — точно прикованные к далёкой, но неизменной цели. На лице пролегали две глубокие морщины, обрамляющие уголки рта. Серьёзная ямочка на подбородке. Кончики торчащих ушей чуть заострены, как у эльфа. Но всё равно, люди обычно запоминали только выражение лица Тенперона, всегда задумчивое или хмурое, и взгляд, который словно вот-вот просверлит в тебе дыру.

Даже Даркхам пугался своего отражения, потому что подчас не узнавал нём себя. Да, он прекрасно помнил, что выглядел именно так, но вот в душе...В душе он чувствовал себя глубоким стариком, которого подхватил вихрь случайностей и совпадений и сделал Архимагом. Но старым он себя ощущал именно из-за магии. Этот дар (или проклятие), влиял на людей двумя путями. Одни старели раньше времени, но зато внутри чувствовали себя бодрыми и молодыми. Зато другие могли десятилетиями или даже веками внешне оставаться прежним, но страдали головными болями, приступами чёрной меланхолии и не менее, если не более, мучительными мыслями о несовершенстве мира.

Тенперон усмехнулся. Ещё, бы ведь он с детства мечтал об этом! И он получил этот пост, но не совсем так, как мечтал. В молодости Тенперон представлял, как маги склонят свои головы перед ним, а магистры накинут на его плечи Белую мантию Архимага. Лет в сорок он перестал думать об этом посте, а вот зимой ему повезло. Только вот от былого могущества Гильдии осталось совсем немного, если не сказать почти ничего. По всему Королевству осталось сотен восемь магов, а до Войны за престол было более полутора тысяч. Только в день мятежа Эдмона Рошфора с обеих сторон погибло сто двадцать восемь магов, и при том лучших из лучших. В это число входило два магистра из четырёх, Артур Кавендиш и Джошуа Соркрист, магистры земли и воздуха соответственно, сложили свои головы. Ещё около трёх сотен погибли "при странных обстоятельствах", когда Реджинальд разослал проект своего эдикта о роспуске Гильдии магов по всем Владениям и городам.

Но была ещё одна причина, почему Тенперон был совсем не рад титулу Архимага. С самого детства, как только он нашёл в себе способности к магии, он ушёл в волшебство с головой. Только Даркхам мог похвастаться тем, что прочитал абсолютно все книге по магическому искусству, что были написаны ксариатскими, аркадскими, огнарскими, тарнскими и эльфийскими авторами. И мог вспомнить любое заклинание, а потом даже попытаться его применить. Но его сторонились, его боялись, его считали сумасшедшим, помешанным на своём деле даже многие из волшебников. А Даркхам всё шёл и шёл напролом, вперёд, к своей мечте о доступной тысячам и тысячам людей магии, о далёких горизонтах её, о красоте и величии волшебства...

Тенперон прекрасно понимал все достоинства и недостатки своего характера, при этом даже не думая что-то в себе менять. Когда в ученические годы он ещё пытался измениться, ничего не получалось, а если и получалось, то те стороны своей натуры, которые Тенперон хотел заглушить, лишь крепли. И поэтому он бросил все попытки, совершенно смирившись. Но вот едва заметив подобные качества в своём ученике Николасе, Даркхам решил сделать всё возможное, чтобы того не считали помешанным на одном деле: Тенперон добился передачи юному Датору замка и поместья. Беневаль вполне могло давать огромные доходы, которые помогут завести знакомства и даже дружбу с соседями, отвлекут от волшбы. Тенперон надеялся, что Николас сможет стать рыцарем, который всего лишь применяет магию, а не магом, владеющим замком. Иначе Датор повторит путь Даркхама, который тот прошёл в одиночестве и непонимании.

Тенперон вздохнул, возвращаясь на своё кресло. Он взял посеребренное перо и обмакнул его в чернила, уставившись на листок пергамента. Никто не смог бы догадаться, о чём Даркхам думает, мысли его были скрыты за непроницаемым лицом. Так он сидел несколько минут, погрузившись в свои мысли. В себя Тенперона привела только капля чернил, медленно покатившаяся с пера на стол, отчего на красном дереве появилась чёрная клякса. Тенперон шумно втянул в себя воздух и начал составлять свой первый указ на посту Архимага. В нём в обязанности все магов Гильдии теперь входил поиск даже слабо одарённых магией детей по всему Королевству. Даркхам мотивировал всё это огромнейшими потерями. На самом деле он руководствовался совершенно другими соображениями и мечтами, в которых боялся признаться даже самому себе.

Через несколько часов Тенперон телепортировался в Саратские горы, на площадку перед Магической академией. Сейчас в четырёхэтажном здании не было ни души. После роспуска учеников по домам ни Фердинанд, ни Реджинальд не прислали людей, чтобы занять его. Даже Эдмон Рошфор забыл о Магической академии, строя планы по захвату власти.

Каменный комплекс раскинулся на горном склоне. Он представляло собой пять вспомогательных корпусов и множество флигелей, раскинутых на разном расстоянии от главного здания. Древние архитекторы, создававшие его, вместо привычных теперь высоких башен с длинными шпилями возвели строение в позднексариатском стиле. Парадные ворота были полукруглыми, порог был выложен из жёлтого аркадского кирпича. Четыре квадратных башни, которые были выше главного корпуса лишь на двенадцать метров, дополняли своеобразие академии, кроме всего прочего символизируя четыре стихии.

Тенперон решил не заглядывать внутрь, обойдя вокруг главного корпуса. Архимаг надеялся уже к августу сделать необходимые ремонтные работы, чтобы осенью уже можно было начинать занятия. А ещё он хотел начать постройку такой же академии в предместьях Тронгарда. Даркхам уже мысленно представил себе Тронгардскую академию: пять этажей, двенадцать высоких круглых башен у главного здания, четыре десятка флигелей и корпусов, жилища для учеников. Если наделённых магическим даром окажется слишком мало, вполне можно будет использовать часть помещений для занятий обычными науками, на манер Ксариатского университета.

Через два часа Даркхам уже снова сидел в своём кабинете, приходя в себя после телепортации. У Тенперона перед глазами летали чёрные мушки, в ушах звенело, ноги ужасно болели. Внезапно в дверь постучали. Архимаг хлопнул в ладоши. Дубовая дверь медленно-медленно открылась с жутким скрипом.

На пороге стоял маршал Ревенкьюл. Эдуард чувствовал себя очень неуютно в Гильдии магов, постоянно оглядываясь, нерешительно входя в комнаты и поминутно застывал как вкопанный перед очередной диковинкой, немалое число которых было выставлено на всеобщее обозрение. Памятуя об уже успевшей войти в легенды забывчивости маршала, один из повстречавшихся молодых магов решил провести Эдуарда к кабинету Тенперона и теперь стоял позади командующего столичным гарнизоном, переминаясь с ноги на ногу. Похоже, провожатый побаивался или стеснялся Архимага. Даркхам кивком головы дал понять проводнику, что в его услугах Ревенкьюл больше не нуждается — и молодого мага след простыл.

Маршал сильно изменился со дня мятежа Рошфора. Он коротко постригся, старался бриться каждый день. Ну, практически каждый. Ладно, ладно, раз в недельку бритва всё-таки гуляла по лицу Ревенкьюла. Только вот глаза...Взгляд Эдуарда теперь хранил на себе печать усталости, а подчас и безразличия. Похоже, недавние события что-то надломили в командующем гарнизоном Тронгарда: ему стало просто неинтересно в этой жизни. Дни сменялись днями, Королевство катилось всё ближе и ближе к пропасти, государь царствовал, но не правил, во всём слушаясь "советов", более похожих на приказы, Артуа и фон Даркмура. Эдуард нет-нет, да спрашивал себя, а так ли уж он правильно поступил, встав на защиту Тронгарда от Эдмона Рошфора? Тот хотя бы сам решал, что делать.

Неброский чёрный камзол, слегка потёртый на локтях, на котором выделялся разве что шитый золотыми и серебряными нитями личный герб короля: вставший на дыбы единорог напротив золотого льва, стоящего на задних лапах. Маршал так и норовил прикрыть этот герб широкой ладонью, в глубине мыслей не желая носить символ Фердинанда.

— Милорд маршал? — Тенперон не был настроен на долгие приветствия, желая поскорее избавиться от этого надоедливого человека. Даркхама отталкивало в Ревенкьюле его служба человеку, которого маршал не уважал и ни во что ни ставил. Эдуард являлся замечательным воином и командиром гарнизона, но в обыденной жизни ему не хватало решительности и настойчивости.

— Мэтр Архимаг, приветствую Вас, рад видеть в добром здравии, — а вот маршал решил соблюдать этикет. — Надеюсь, что...

— Давайте сразу перейдём к делу? — Тенперон устало вздохнул и потёр виски. Ужасно захотелось оказаться подальше отсюда. — Что привело Вас ко мне?

— Ну что ж, к делу так к делу, — Ревенкьюл помялся немного, поглядывая на стул напротив. Тенперон мысленно стукнул себя по лбу: от усталости и злости он забыл предложить маршалу присесть.

— Садитесь, прошу Вас.

— Благодарю, — маршал, подозрительно глядя на вроде бы обычный стул, всё-таки присел. — Ответьте, мэтр, зачем Гильдии магов столько воинов в столице? Война за престол окончена. Знаете, мне это более всего напоминает желание магов давить на Его Величество.

Эдуард не любил юлить и чаще всего говорил всё, что думал. Если, конечно, считал собеседника достойным доверительной беседы.

— Гильдия нуждается в охране, учитывая события шестимесячной давности, — Даркхам уже давно заучил эти слова, постоянно повторяя их при дворе и на собраниях Гильдии. Всё-таки несколько тысяч воинов, подконтрольных лишь Архимагу были значительной силой.

— Нет, Гильдии они совершенно не нужны. Неужели маги не могут справиться одной магией? Я помню, что вытворял Эдмон Рошфор в одиночку — и что Вы с ним сделали. Давайте сразу начистоту! — маршал явно не был искушён в политике, но ему можно было доверять.

— Начистоту, маршал? Что ж, начистоту так на чистоту. — Тенперон ухмыльнулся. — Вы знаете, что Артуа и Даркмур уже почти закончили сочинять Устав Сейма?

— Да, я что-то об этом слышал: там должны быть записаны все права Сейма, правила его собрания, проведения и всякие прочие мелочи. Но причём Устав Сейма к разговору о Вашем войске?

— А при том, что Артуа уже добился от Фердинанда разрешение на организацию охранных отрядов Сейма...

— Ну, пара сотен воинов ...— Ревенкьюл, пожав плечами, перебил Архимага.

— В количестве десяти тысяч воинов! И что прикажете делать мне, когда всего в нескольких лигах от Гильдии будет располагаться войско, неизвестно кому подчиняющееся? Я уверен, что там хватит воинов для разоружения гарнизона, если такое понадобится, а мне не хочется увидеть очередного Рошфора у моих дверей. Пусть даже этот "новеньки" не будет владеть волшебным даром. Я не хочу крови мирных жителей и угрозы престолу,— тут Тенперон не удержался и стукнул кулаком по столу. Мигом в кабинете начало сгущаться синее облако, принимавшее очертания фигуры человека.

Ревенкьюл еле удержался, чтобы не схватиться за меч: он подумал, что Архимаг сотворил магию, которая может как-нибудь навредить бедному старому маршалу. Но сам Тенперон удивился этому облаку даже сильнее Эдуарда: заклинание "призрачного вестника", подобно Свече Дофина, поддерживало связь между волшебниками.

Синеватое облачко продолжало сгущаться, и вот посреди комнаты возник человек, правда, кожа его имели лазурный оттенок, а одежда сверкала всеми оттенками синего.

— Мэтр Архимаг, — человека в широкой мантии поклонилась. — Маг второй ступени Алистер Магер приветствует Вас! У меня срочное сообщение.

— И я готов его выслушать, — Тенперон весь напрягся. — Что случилось?

— Двенадцать минут назад возле замка Кранэ появилась тайсарская конница, мэтр! — маг явно волновался, поминутно оглядываясь.

— Идиоты! — Тенперон резко вскочил с места, сжав кулаки в бессильной ярости. — Передай хозяину замка Кранэ, что Архимаг сделает всё возможное и даже невозможное, чтобы король направил туда войска. Гильдия же придёт на помощь в ближайшие дни. Как же не вовремя! Сколько всего всадников сумели насчитать?

— Благодарю, мэтр, — маг поклонился, и облако начало рассеиваться. — Не было времени точно посчитать. Это была всего лишь разведка или авангард. Основные силы врага до нас ещё не добрались...

По мере того, как исчезал "вестник", голос Алистера Магера становился тише, а потом и вовсе пропал вместе с проекцией мага.

— Война? — Ревенкьюл успокоился, почувствовав себя в привычной обстановке. — Куда смотрел маршал Сагирина?

Герцога Энрике Сагирину вскоре после коронации Фердинанда назначили командующим Южной армией, которая стояла на границе с Тайсарским каганатом.

— Война, маршал, война! Но каган ещё пожалеет, что решил бросить вызов огнарам! — Тенперон взмахнул рукой.

В стоявшем в комнате зеркале начали меняться очертания комнаты Архимага, поплыли, подёрнулись рябью — и совершенно изменились в считанные мгновения. Теперь в зеркальной глади отражались были видны десятки залов и комнат, в которых находились разные маги, немедленно прервавшие свои дела, едва увидев Архимага.

— Война снова пришла в Королевство. Тайсарская армия перешла границу. Все, кто в силах держать оружие, должен встать на защиту страны. Разошлите эту весть по всему Королевству и скажите, что маги и воины Гильдии встанут на пути врага наравне с другими огнарами, — Тенперон щёлкнул пальцами, и отражение в зеркало снова подёрнулось рябью.

Даркхам произнёс эту короткую речь в столь любимой им пафосной манере, которая быстрее всего доносит до людских сердец нужные оратору мысли.

А по комнате всё ещё проносился клич "За Огнаридов и Тарика!", произнесённый магами, получившими весть Тенперона...

Через несколько минут ушёл Ревенкьюл. Но прошло совсем немного времени — и маршал вновь стоял на пороге кабинета Архимага. Тенперон удивлённо поглядывал на "явление Эдуарда люду".

— Эхм, мэтр, мне неловко просить об этом...Но не можете показать мне путь обратно? Похоже, я забыл, как отсюда выйти...

Тенперон вздохнул, возвёл очи горе и, не говоря ни слова, направился тем путём, что вывел бы маршала из Гильдии.

"А провинившихся магов надо отправлять в Катакомбы работать проводниками. И чтобы с десяток другой людей они водили, которые по-огнарски ни слова не могли бы выполнить. Да, и главное: отправлять без карты. Совсем" — подумал Тенперон, и эти мысли хоть немного подняли ему настроение.

Аркадская империя. Аркадия.

Марцелл не нравился Андронику. Совершенно не нравился. Даже нет, не так: Ласкарий потихоньку начал ненавидеть "следика", всюду совавшего свой нос. Едва начиналось совещание "ночной стражи", как появлялся Флавиан, внимательно всматривался в присутствующих, кидал подозрительные взгляды на Филофея и ещё нескольких "ночников", хмурил брови, водил правой рукой, будто пловец, загребающий воду. И главное: от Марцелла оказалось невозможно избавиться. Первый день Андроник старался не обращать на поведение "ручника" никакого внимания. На второй день пожаловался императору на то, что "ночной страже" совершенно не дают работать. Иоанн лишь поморщился, сославшись на настоятельные просьбы самого патриарха не мешать расследованию "следика" — а потом и сам едва не закатил скандал, узнав, что ничего нового узнать Ласкарию о нападении на тюрьму Святого Духа. На третий день Адроник, едва завидев стоявшего в сторонке Марцелла, незаметно пробравшегося, всплеснул руками и направился прочь из казарм, на свежий воздух. Страшно хотелось на войну. С кем угодно, где угодно: лишь бы подальше от Марцелла и его постоянных расспросов, которые никаким боком не касались дела поимки колдуна, но зато постоянно затрагивали крепость веры дрункария и его подчинённых! Вместо Ласкария слушать доклады "ночников" стал Филофей Ириник.

Так прошло ещё несколько дней. Иоанн будто забыл о случившемся и всё чаще заговаривал о положении на границах с Тайсарским каганатом. Но мысли Андроника постоянно крутились вокруг этого странного дела. Колдун будто в воду канул, никому не удалось напасть на его следы. А для Ласкария поймать гада-еретика стало делом чести! И ещё так и подмывало устроить колдуну нечто очень приятное вроде "сапожка Святого Антония" или "поцелуя Святой Анны". В сладких снах дрункарию слышались крики пытаемого еретика, но после пробуждения вновь начинались безуспешные поиски еретика.

Только случай помог дрункарию виглы развеяться. Когда Андроник пребывал в отвратном расположении духа и уже подумывал над тем, чтобы напиться да прогнать хоть на пару дней навязчивую идею словить колдуна, в покои Ласкарий прибежал запыхавшийся Филофей. Мокрые волосы закрывали глаза, лезли в уши, Ириника мучила одышка, но это не мешало улыбка сиять на его лице. Дрункарий даже поднялся с кровати, на которой лежал полностью одетый, даже не сняв ножен со спатой с пояса: настолько сильно было удивление от вида Филофея.

— Иллюстрий, "ночные уши", — информаторы, сеть которых покрывала всю столицу и крупнейшие города империи. — Докладывают, что раскрыли заговор нескольких дуксов в портовом районе. Сейчас его участники собираются в одной из таверн, самое время их словить! Иллюстрий, поедемте! Может, "ночная стража" хоть немного развеется! Не всё же об одной атаке на Тюрьму Святого духа думать! Пора бы и успеха добиться, хоть в чём-то!

Андроник тряхнул головой, набрал в лёгкие побольше воздуха, махнул наотмашь правой рукой, разрубая воздух, и попытался улыбнуться. Улыбка, правда, вышла кислая. Всё-таки какой-то там мелкий заговор, можно было вообще гвардейце напустить на них или городских стражников..

— Вели седлать коней! Пятерых "ночных стражей" и два десятка гвардейцев пусть ждут у ворот в город. Пора встряхнуться, — Ириник радостно закивал, быстро развернулся и рванул обратно. Правда, при этом наступил на кончик плаща и едва не повалился. Но это ничуть не помешало Филофеевой радости: дрункарий виглы наконец-то перестал походить на грозовую тучу!

Пока Андроник шагал по коридорам дворца, Ириник наведался в казармы тагм и "ночной стражи", собирая людей. И когда Ласкарий уже оседлал коня, его уже ожидал небольшой отряд. Несколько минут — и вот уже подковы стучали по улицам Аркадии. Улицы расступались навстречу кавалькаде, спешащей к монастырю Святой Ирины. Именно рядом с этим местом, судя по донесениям, расположился штаб очередного заговора против императора. Они в последнее время снова начали плодиться как грибы после дождя. Успехи в войне против Партафы кое-как поубавили пыл желающих прибрать к рукам диоцез-другой. Но чем больше времени проходило со времени штурма Ипартафара, тем больше наглости, своеволия и уверенности в своей безнаказанности появлялось в душах дуксов.

Район был, мягко говоря, не из лучших, и даже не из средних. Дышащие на ладан (и то — с одышкой) домики, крытые прелым сеном или старой дранкой. Стены, сложенные из необожжённых кирпичей, глину для которых брали тут же, в бухте. От моря и пристаней несло гнильём и отбросами. В многочисленных лужах отражалось солнце, сапоги хлюпали, когда нога ступала на эту землю, или, скорее, грязь. Обитатели района были под стать своей обители. Смотревшие в земли, не смевшие (или не желавшие) поднять глаза к небу, вглядеться в небо, которое здесь имело какой-то сероватый оттенок, одетые в лохмотья или старьё, босые или в просивших каши сапогах.

Единственным лучиком света в этом царстве тьмы был монастырь Святой Ирины. Стоявшее на холме, царящем над окружающей местностью, словно обнимающее твердь, жилище монашек вселяло хоть какую-то надежду на лучшее в людские сердца. Но и монастырь не мог похвастаться богатой отделкой. Крыша прохудилась, стенам не помешала бы новая побелка, калитка в хлипком заборе покосилась. Это место гнило, словно зуб: ещё немного, и осталось бы только вырвать его с корнем.

Среди хибар и лабазов несколько выделялась та самая таверна, в которой по словам "ночных ушей" собрались заговорщики. Два этажа, крыша, крытая соломой (и, надо сказать, относительно свежей!), побеленные стены, дощатая дверь, на которой была вырезана массивная кружка, знак питейного заведения. Из трубы в воздух тянулись кольца дыма. Похоже, очаг едва тлел: видно, посетителей в этот послеполуденный час было ещё мало.

— И вообще, какой Онтрар дёрнул их собраться здесь? Они же внимание привлекают! Вот если бы вечером пришли, тогда могли бы ещё затеряться среди посетителей, а сейчас? — пробубнил под нос Андроник, подходя к таверне.

Гвардейцы и "ночники" остановились в одном из переулков невдалеке от таверны, спешились. Двое человек осталось сторожить коней, пятерым предстояло обойти здание с противоположной стороны, а вот Андроник и остальным выпало самое почётное дело.

Ласкарий едва ли не бегом миновал расстояние, отделявшее переулок от таверны, даже не вынимая меча из ножен. Улица как-то сразу опустела. У местных, судя по всему, казался особый нюх на неприятности, а ими от Андроника разило за добрую сотню локтей.

Пинком открытая дверь, жалобный скрип досок, — и вот уже Ласкарий внутри. Главный зал таверны оказался обыкновенным для подобных заведений. Длинная стойка, кратеры с вином, из которых в глиняные чашки наливали дешёвое вино или пиво, скорее всего, заблаговременно разбавленное огромным количеством воды. Какая-никакая, а экономия! К тому же не в правилах аркадцев было напиваться неразбавленным винцом, будто всякие варвары. Хотя часто так хотелось...

Несколько посетителей, всё в тех же лохмотьях, сжавшись, втянув головы в плечи, боязливо поглядывали на Андроника. Ласкарию противно было смотреть на этих людей, но он понимал, что другими они быть и не могли. Слишком тяжёлой оказалась жизнь в этом городе и районе, чтобы гордо поглядывать на вооружённых людей и не бояться обрести смерть в следующую секунду. Всё-таки до обитателей местных трущоб мало кому было дело.

За спиной дрункария показались и остальные воины, через мгновение уже перекрывшие выходы на лестницу, окна и двери.

— Милейший, а не было ли тут в последнее время приличных посетителей? — вкрадчиво спросил Андроника, подойдя к стойке и глядя прямо в глаза тавернщику.

Очень полный, даже толстый, лысеющий, с обрюзгшим лицом, покрытым оспинками, хозяин таверны задрожал как осиновый лист. Его выдержки хватило лишь на то, чтобы кивнуть на потолок. — Благодарю, — Андроник направился на второй этаж. Судя по жесту тавернщика, те самые посетители были там.

Гвардейцы, перекрывшие выход на лестницу, сунулись было вперёд, но Ласкарий пошёл первым, велев пока что подождать.

— Спугнёте ещё наших заговорщичков, — подмигнул Андроник. Гвардейцы ответили понимающими ухмылками.

Ласкарий поднялся по жутко скрипящей лестнице. Её ступени рассохлись, и один раз нога чуть не провалилась в дыру, образовавшуюся на месте развалившейся доски.

Андроник оказался перед сложным выбором. На втором этаже таверны оказалось пять комнат. Надо было быстро решить, в какую заглянуть первым делом. Всё-таки вдруг поднимется шум, и заговорщики сбегут. Тогда ни о каком веселье и думать не стоит: Ласкарий не любил, когда от него бегут. Ну разве что вражеские армии. За ними-то гнаться надо было его легионерам, а не самому дрункарию. А сейчас перед подчинёнными оказалось бы стыдно, сумей улизнуть на первый этаж заговорщики от Андроника.

Ласкарий, мгновение-другое поглядывая на практически одинаковые двери (отличались они разве что сохранностью досок, из которых были сбиты), а затем выбрал ту, что была дальше остальных от лестницы. Он повернулся к ней...И сзади раздался скрип открываемой двери.

— Сколько можно шуметь? Судари, — обращение было произнесено на огнарском. — Сколько можно испытывать терпение бедного гостя столицы?

Голос был до боли знакомым Андроник. До жуткой-жуткой боли. Ласкарий медленно-медленно развернулся, боясь спугнуть удачу, думая, вдруг это ему померещилось? Но ни слух, ни зрение не подвели дрункария: из-за открытой двери на него поглядывал тот самый колдун, которого искала на пару с Белой Дланью "ночная стража". А он всё это время сидел здесь! Но теперь-то колдунишка не уйдёт!

— Ну здравствуй, иллюстрий маг. За беспокойство, которое я тебя сейчас доставлю, можешь меня не прощать, — Андроник одним резким движением выхватил меч из ножен. Спата злобно сверкнула.

Похоже, до колдуна только-только начало доходить, что он совершил ошибку. Большую-пребольшую ошибку, размером с Акрополь. К сожалению, Ласкарий тоже поступил неправильно. Решив отыграться за те полные усталости, гнева и волнения дни, Андроник хотел заставить колдуна испугаться, невероятно сильно испугаться. Страха должны были нагнать те странные, даже бредовые реплики дрункария виглы и вид обнажённой спаты. Но Ласкарий лишь потерял драгоценное время.

Огнар, нервно сглотнув, со всего маху ударил ногой по двери, закрыв её, лязгнул засов. Андроник, яростно заорав, навалился всем телом на внезапно появившуюся преграду, но та сдерживала напор дрункария лучше стен Ипартафара.

— Я тебя всё равно достану, — прохрипел сквозь зубы Андроник, ударяя спатой по доскам, из которых была сбита дверь.

Во все стороны полетели щепки. Снизу наконец-то подоспели "ночники" и гвардейцы, пришедшие на помощь Ласкарию. Несколько мгновений — и Андроник наконец-то смог ворваться в комнату. Пустую комнату. На дрункария дунул ветерок, нёсший вонь с пристаней: на месте бычьего пузыря, закрывавшего оконной проём, зияла пустота. Колдун смог на улицу! Андроник, не желая более терять времени, ринулся в оконный проём, неудачно приземлившись в лужу. В миг одежда покрылась сотнями пятен грязи, но Ласкарий не обращал на это никакого внимания: впереди ещё был виден силуэт убегавшего колдуна.

— Врёшь, не уйдёшь, — выкрикнул Андроник, поднялся на ноги, собравшийся было нестись вслед за беглецом — и тут же упал на корточки. Ласкарий не просто приземлился в лужу: он то ли растянул сухожилия, то ли подвернул ногу. Боль была зверская, но хуже того: достать колдуна теперь оказывалось проблематично.

Дрункарий всё-таки поднялся, превозмогая боль, закусил губы и побежал, точнее, быстро захромал вперёд. Добыча была слишком близка, чтобы просто так от неё отказаться. Рядом с Андроником приземлился один из "ночников", которому повезло больше, чем Ласкарию, и ноги он не повредил. Везунчик бросился вперёд Колдун забежал в один из переулков — а потом показался вновь, пятясь обратно: его встречали те люди Андроника, что должны были обойти таверну.

Еретик бешено крутил головой, ища путь спасения из захлопнувшейся ловушки. Его ладони засверкали, между тонкими пальцами забегали крохотные искры. "Уйдёт" — сглотнул Андроник.

— Живьём брать колдуна! — гаркнул Ласкарий и, сорвав с головы серебряную тиару, метнул в колдуна. Время, похоже, решило замедлить свой бег, дав насладиться всем "зрителям" и "актёрам" происходящим. Металлический обод со скоростью старой улитки приближался к еретику. Тот начал поворачивать голову на звук разрезаемого воздуха, а обод медленно-медленно ударил его промеж глаз. Огнар начал заваливаться назад, широко раскинув руки. На его лбу появились алые капельки: кровь из ссадины.

Но вот время, поняв, что более особо интересного ждать не стоит, потекло с прежней скоростью. Гвардейцы и "ночники" обступили распластавшегося на грязной земле колдуна, побаиваясь силы хоть и потерявшего сознание, но всё-таки — мага. Только Андроник, наконец-то доковылявший до еретика, без малейших признаков брезгливости схватил за грудки огнара и залепил тому несколько пощёчин, приводя колдуна в сознание.

— Устал? — заговорщицки подмигнул Андроник пришедшему в себя огнару. — Что ж, отдохнёшь на славу. Специально для тебя отдельную комнату со всеми удобствами устрою. И ботиночки даже подготовим, и постельку, и "железную деву".

Ласкарий нанёс удар магу кулаком в лицо, и тот снова потерял сознание.

— Войну, что ли, у Иоанна попросить устроить? Там хотя бы отдохну...— вздохнул дрункарий.

Королевство. Герцогство Сагирина.

Никто в Королевстве не ожидал удара с юга, из каганата. Каган Сарлек вот уже какой год вёл безуспешную войну с тарнами на юге. Даже скорее не войну, а большой грабительский набег. Тайсары не умели брать крепости, да и не нужно им было это. Обычно множество конных отрядов растекалось по вражеской земле, совершая набеги на деревни и торговые караваны, уводили в полон женщин и детей, а мужчин убивали. Ныне же такая тактика срабатывала не очень хорошо, если не сказать, что она вообще не работала. Северная граница Тарнланда пролегала по горам и крутым холмам, к тому же была укреплена множеством крепостей и фортов. Тысяча-другая тайсаров кое-как пробивалась сквозь этот заслон, грабила тарнские селения, а потом уходила обратно, прочь от карательных отрядов. А иногда случалось, что такой рейд оканчивался, едва начавшись: тарны, прознав о вражеском набеге, поджидали врага на границе и давали бой. Кто побеждал в таких стычках, было неважно: на ход войны они никак не влияли. Всё равно ни тайсары не смогли бы развить свой успех и углубиться во вражеские земли, ни тарны не сунулись бы в степь. В последний год Сарлек решил изменить тактику. Теперь, выбрав несколько слабейших звеньев во вражеской системе обороны, он собирал в короткий срок ударный кулак, оттеснял полевые войска тарнов и блокировал крепость некоторым количеством войск. Затем основные силы обрушивались на тарнские земли, вклиниваясь то на пять лиг, то на сорок пять. Последнее обычно случалось, если удар проходил не через горы, а на восточной или западной границе Тарнланда, где кряжи переходили в холмы. Да и то, успех удавалось развить на считанные дни, максимум — на две недели. Потом просто тарны собирали ударный кулак и шли на перехват тайсаров. Враг обычно не давал боя, предпочитая уходить обратно вместе с захваченной добычей и пленниками. И главное, что уже почти никто и не помнил: война эта началась из-за сущего пустяка по меркам "цивилизованных народов".

Тайсары отправили посольство в Тарнланд с просьбой открыть северные рынки тарнов для свободной торговли со степью. Южане отказали, и тогда глава посольства, вспылив, вызвал одного из тарнских вельмож на поединок. Северянин был уверен в победе и желал ею показать, что как одного тарна победит один тайсар, так и вся армия тарнов не выдержит мощи объединённой Степи — поэтому лучше рынки всё-таки открыть. Но тарны сражаться не стали: по их обычаям, настоящий посол не должен обнажать оружие. Любого же нарушителя ждала смерть — и тайсара просто расстреляли из луков, а остальных членов посольства посадили в темницу.

Для кочевников открытие рынков был вопросом жизни и смерти. На самом деле, только по мнению соседей (и то не всех) каганат населял один народ — тайсары. На самом деле потомки Тайсара оказались на захваченных три с половиной века назад землях в меньшинстве. Едва ли десятая часть населения Степи ныне могла похвастаться предками, жившими прежде в Северной Пустоши. Каганы правили десятками народов, объединённых силой оружия и единством территории, на которой те жили. Немногочисленные потомственные тайсары жили в основном в городах и деревнях, которые можно было пересчитать по пальцам. Остальные жители каганата были прирождёнными степными кочевниками, жившими скотоводством и круглый год менявшие одно пастбище за другим. Но на одном сыре и мясе долго не протянуть, нужны были продукты, выращенные на земле. Худо-бедно тайсары и некоторые другие народы, обитавшие в каганате, справлялись с посевами проса и ржи в долинах немногих степных рек. Но пришли саранча и засуха, урожаи погибли, народ каганата страдал. И тогда Сарлек решил просить помощи у соседей. На востоке тоже обитали кочевники, так что ждать оттуда было особо нечего. На западе Блистательную Партафу лихорадили волнения знати и родственников султана, вот-вот могла вспыхнуть война аркадцев и партафцев, горы давали не лучшие урожаи, поэтому тайсарам удача и там не улыбнулась. Королевство огнаров могло начать торговлю со степью, но северные соседи каганата не нуждались в товарах, которые могли бы предложить подданные кагана, а на остальные заламывали непомерные цены. Северо-восточные соседушки мидраты приняли тайсарское посольство, но каган и здесь получил холодный отказ. Князья мечтали об ослаблении владык Степи, а тут как раз подвернулся удобный случай. Про Партан-Аллас, царство эльфов, решили забыть: этот народ вообще не особо привечал людей, да и никто никогда не слышал, чтобы остроухих выращивали хлеб или что-либо ещё съедобное для людей. Республика двух берегов находилась ещё в худшем положении, тамошние урожаи погибли на корню. Последняя надежда оставалась на тарнов, чья слава купцов, способных достать что угодно (и кого угодно, кстати, тоже) вселяла определённую уверенность в сытом будущем тайсаров. Несмотря на то, что раньше Тарнланд предпочитал не торговать со степью,

Сарлек всё-таки решил испытать удачу — и получилось то, что получилось. Тайсарам не оставалось ничего другого, кроме как начать войну отмщения, надолго затянувшуюся, истощавшую силы и каганата, и Тарнланда. Но и отступить каган уже не мог: подданные этого бы просто не поняли. Любой исход, кроме капитуляции тарнов, теперь посчитали бы поражением, а Сарлек уже был не так популярен, как в молодые годы, ещё в начале правления. К тому же на самом деле и в нём текло не так уж много тайсарской крови. В двести шестьдесят пятом году от основания Королевства, после очередной неудачной для тайсаров войны с огнарами, командующий дворцовой стражей каган Нойо поднял мятеж и захватил бразды правления в свои руки. Он происходил из самого многочисленного среди кочевых народов Степи, динлинов, из которых набирались армии земли Тайсара, получившей имя каганата после переворота Нойо. Прежним владыкам Степи стало житься совсем худо. Угнетаемые и управляемые бывшими вассалами, тайсары теперь довольствовались мелкими постами и земледелием на берегах степных речек. История сыграла странную шутку с родичами огнаров. В повиновении динлины держали тайсаров только благодаря тому, что формально позволяли бывшим прежним владыкам царствовать. Царь тайсаров всё ещё жил в столице каганата, находясь в полной власти каганов, да и то, судьба их была незавидна...

Но теперь, похоже, тайсары решили отыграться за свои поражения. Сарлеку нужен был успех любой ценой, иначе его трон расшатался бы, и стоило только чуть-чуть подтолкнуть, чтобы кагана слетел со своего престола. А шансы на лёгкую победу прямо-таки просились в руки, молили, чтобы их использовали. Королевство ослабло после Войны за престол, которая проложила кровавую черту между многими благородными фамилиями огнаров. К тому же ещё оставались в живых наследники престола со стороны Реджинальда Людольфинга. Два его брата, Конрад и Артур, покинули родную страну, ожидая преследований со стороны победителей, и о них долго не было никаких вестей. Это потом узнают, что Конрад, не найдя приюта в Рокберге и Конфедерации мидратских княжеств, прибыл ко двору тайсарского кагана и попросил помощи в деле возвращения "законно принадлежащего" престола. Сарлек, почуяв возможную выгоду и увидев в визите Людольфинга указующий перст Неба. В Тарнланде война всё тянулась и тянулась, и конца-края видной ей не было. Зато существовала возможность перебросить оттуда конницу к северной границе. Сарлек, как потом говорили, впервые за полтора года улыбался и смеялся...

— Милорд, дозорные недавно заметили отряды тайсаров, рыскавших по степи у самых наших границ. Надо бы пошукать, а? Вдруг кляты соседушки решили набег устроить? Не к добру это всё, не к добру! — глубокомысленно изрёк командир пограничной стражи Ивор Калнор. Улыбчивый рыжебородый здоровяк, плечи которого даже косой саженью измерить удалось бы с большим трудом, принёс недобрые вести герцогу Энрике Сагирине.

Владетель, ставший маршалом Южной армии, погрузился в невесёлые размышления. Последние годы и так не принесли особой радости, не говоря уже о недавно закончившейся Войне за престол. Окружающие стали замечать, что Сагирина...стареет. Да, именно так: разменявший уже четвёртый десяток, герцог ещё держался молодцом, но приход старости, а за ним и визит Даркоса были не за горами. Тёмно-русые волосы уже тронула седина, в карих глазах теперь лишь изредка пробуждался былой необоримый огонь, покорявший сердца дам и врагов. Плечи то и дело опускались, и тогда Энрике походил на капитана городской стражи, всё никак не желавшего покидать свой пост.

— Что ж, тогда это будет последняя в их жизни ошибка. Пора поднимать Южную армию, солдаты засиделись без дела. Передай, чтобы трубили сбор, — Энрике хрустнул пальцами.

Его ладони были совсем не похожи на дворянские: покрытые мозолями и рубцами, они более приличествовали земледельцу или воину. Хотя, в общем-то, Сагирины на самом деле были и землепашцами, и воинами, как и их подданные: близость каганата обязывала...

Армия двигалась медленно, хотя и была не такой уж и большой. Пятнадцать тысяч пехоты и две тысячи всадников, их которых рыцарей — всего лишь пятьсот. А это было, мягко говоря, нехорошо: тайсары славились своими мощными атаками панцирной конницы, сметавшей все преграды на своём пути. Остановить поток тайсарских катафрактов могла или стена копий и алебард, или встречный удар рыцарей. Нет, ну в принципе, можно было ещё попробовать расстрелять катафрактов, возвести на минуту-другую перед ними стену или просто сойти с их пути. А во время боя это, мягко говоря, проблематично. Третий путь был, на первый взгляд, простейшим: кажется, просто отойти в сторонку — и всё. А вот когда катафракты бы развернулись да ударили по перегруппировывающимся воинам противника...

К счастью, большого обоза с собой брать не понадобилось: всё-таки, не по вражеской территории шла Южная армия, а по родной земле. Колонна марширующих войск растянулась примерно на лигу. Люди изнывали от летнего зноя и пыли, так и норовившей залезть в глаза, набиться в рот, залететь в нос, покрыть походную одежду толстым серо-коричневым слоем. Солдаты шли налегке, сгрузив кольчуги и щиты на обозные повозки, которые ехали в центре строя.

— Отец, позволь мне отправиться вперёд, на разведку! — третий сын Энрике, Леопольд, гарцевал вокруг головы колонны на кауром скакуне.

Только-только отметившего свой шестнадцатый день рождения юношу тянуло в бой, к подвигам и славе, но отец не желал его отпускать далеко от себя. Сагирина всегда волновался за жизнь своих сыновей, не желая подставлять их под удары судьбы. Герцог понимал, что такая опека может повредить, но сердце родительское отнюдь не было высечено из камня или льда.

— Нет, Леопольд. Мало ли что хотят устроить тайсары? Если разведка не донесла, что их в округе нет, это ещё не значит, что они на самом деле не находятся где-нибудь поблизости, едва Сагирина успел закончить эту фразу, как где-то впереди взревели сигнальные рожки.

— По-моему, нашему авангарду кто-то устроил потрясающе тёплую встречу, — Энрике надел на голову шлем и, развернул коня, заорал во всю мощь своих немалых лёгких. — Воины, приготовиться к бою!!!

— Отец, что мне делать? — а вот прискакал и второй по старшинству сын герцога, Оттон. Более рассудительный и спокойный, он решил, что лучше исполнять приказы Энрике, нежели очертя голову ринуться на выручку авангарда.

— Быстро, передай тысячникам правого крыла, чтобы разворачивали полки вон на том склоне. Там легче будет сдержать удар тайсарской конницы. В прикрытие — семьсот всадников и сто рыцарей. Мигом, да благословит вас Вартар!

Тракт, по которому двигалась Южная армия, пролегал между двумя цепочками пологих холмов, растянувшихся с запада на восток. В общем-то, их склоны не остановили бы вражескую конницу, но пехоте там стоять всё равно было спокойней, нежели на равнине. Зрелище несущегося во весь опор прямо на тебя всадник сложно было бы назвать приятным.

— Леопольд, у меня для тебя есть важное поручение, — напряжение Владетеля передавалось окружающим. Вот и сам Леопольд заволновался, ожидая, что же скажет герцог.

— Да, отец? — сын Сагирины вцепился пальцами в луку седла так сильно, что послышался хруст костяшек пальцев.

— Возьми с собой пятьдесят рыцарей и сотню риттеров и скачи на север. Ты должен предупредить наших, что тайсары пришли явно не для того, чтобы пограбить приграничные земли. Боюсь, войска кагана уже начал обходить нас с тыла, так что попробуй добраться до Ларанна как можно скорее. Каждая минута будет стоить тысячи огнарских жизней, — железо могло бы позавидовать твёрдости, а лёд — холоду, с какими звучали эти слова Владетеля.

Леопольд понял, что спорить с отцом бессмысленно: сейчас Энрике не потерпел никаких возражений. Молодой Сагирина бросил последний взгляд на войска. Колонны измученных маршем людей рассыпались, огнары спешили занять указанные Сагириной позиции. В пыльных одеждах, со страхом с примесью неожиданности, толикой ярости и крупицей любопытства, они вот-вот должны были вступить в бой! А Леопольду предстояло возвращаться назад, исполняя скучное поручение отца. Почему же мир так несправедлив! Сыну Энрике Сагирины хотелось сражаться в первых рядах, побеждать, совершать подвиги, а не зарабатывать мозоли на известном месте. Но всё же Леопольд подчинился.

— Хорошо, отец. Надеюсь, ты оставишь мне хоть немного тайсаров! — К сожалению, чует моё сердце: врагов тебе достанется с лихвой. Хватит на всех, и даже кое-кто про запас останется, — нехорошее предчувствие посетило Владетеля. Что-то подобное он чувствовал перед самой Войной за престол: сердце сжалось, а на тебя будто бы напирало небо, спуская всё ниже и ниже, грозясь придавить своей громадой, но ты не в силах был даже шелохнуться. Герцог успел возненавидеть такое чувство: оно всё настойчивей напоминало о том, что старость и слабость вскоре доберутся до Владетеля. Но время до этого ещё было, было, было!!!

Энрике встал во главе центра. Сагирина прекрасно понимал: в предстоящей битве он окажется в самом опасном месте, ведь здесь пехота стояла бы на ровном месте, даже не на холмах. Тайсарские катафракты могут их просто смять. Герцог всё понимал — и всё-таки решил рискнуть. Враг точно ринется по тракту на "таран" огнарской пехоты, и тогда крылья Южной армии смогут окружить зарвавшихся катафрактов. Владетель, конечно, в глубине души наделся, что тревога ложная, впереди воск ожидает лишь относительно небольшой отряд тайсаров, который уже скачет прочь.

— Эх, чувствую, Тайдер и Немайди мне такого счастья не подарят, — прошептал Энрике, готовясь проследить за построением войска.

— Да быстрее, быстрее, если вам жизнь дорога! — в тех или иных вариациях кричали сотники и десятники. Воины только-только надевали кольчуги, которые забирали с остановившихся обозных телег...

Тайсары, к счастью, проявили вежливость: они не заставили себя долго ждать. Первым делом Энрике заметил скакавших во весь опор к позициям Южной армии нескольких всадников. Когда те приблизились, можно было узнать в них огнаров. Правда, видок у них был ещё тот: взмыленные кони, одежда в пыли и пятнах крови — и прямо-таки животный ужас в глазах. Тринадцать воинов — всё, что осталось от авангарда в две тысячи человек. Сагирине это совсем не понравилось. Он уже послал было оруженосца к выжившим воинам узнать, что произошло, но знание, так сказать, пришло самом собой.

Воздух наполнился барабанным боем. Казалось, что это сама земля дрожала под копытами гигантских зверей размером с добрый замок. Поля на горизонте почернели — во все стороны, насколько хватало глаз. Энрике сглотнул: это ему совсем не нравилось. Судя по всему, тайсары отправились совсем не в грабительский набег. Предчувствие не обмануло герцога.

— Милорд, Вам не кажется, что их там может быть несколько больше, чем нас? Совсем на немного, — побледневший оруженосец с надеждой смотрел на герцога.

— Да, всего-то, раза в три или четыре, подумаешь, какие мелочи, — подмигнул Энрике. — Крыльям приготовиться к бою! Копья во фронт! Лучники, товсь!

— Милорд, а может, отойти к Ларанну? Он тут же совсем недалеко, а там стены, гарнизон, защита, — оруженосец всё не унимался.

К герцогу уже заспешили тысячники за приказами. Все чувствовали: предстоит совсем не рядовой бой.

— Не успеем. Нам бы раньше подумать об этом...Пехота вряд ли может быть быстрее всадников на тайсарских конях. Мы дадим бой и погибнем.

— Вы, наверное, хотели сказать: или погибнем? — на оруженосца уже было страшно смотреть. Пятнадцатилетний парень, сын одного из вассалов Сагирины, которому предстоял первый в его жизни настоящий бой. В битвах с Людольфингами он не участвовал: тогда ещё служил пажом при герцогине, судьба его оберегала от крови и смерти.

— На "или", по-моему, удачи нам не хватит, — пожал плечами Энрике, отчего раздался неприятный металлический скрежет латных наплечников. Герцог Сагирина славился в Королевстве своим своеобразным чувством юмора, которое у него просыпалось во время битвы. Он таким образом просто отмежёвывался от "мирских" забот, устремляя все свои мысли только на одно: борьбу.

А чернота всё росла, и вот уже можно было хоть и с трудом, но разглядеть ряды тайсарских всадников. На флангах конные лучники, в центре — ударный кулак из катафрактов. Армия каганата не придумала ничего нового за последние два века: ей этого просто и не нужно было. Такая тактика много раз дарила им победы в полевых сражениях, так что тайсары особо и не забивали себе голову придумыванием новых способов ведения войны.

— Чего ты, Родерик, так приуныл, а? — Энрике рассмеялся, вот только смех у него вышел совсем не весёлым, с тихой "грустинкой". — Можешь быть спокоен за своё будущее.

— Если Вы так говорите, то...

— Да, именно, можешь быть спокоен: как раз сюда они и ударят, и никак иначе. Так что не волнуйся, терзая себя размышлениями, что же будет, — Энрике оторвал свой взгляд от наступавших тайсаров и посмотрел на оруженосца. — Прости, Родерик, что столь злобно шучу. Но...Вартар и Даркос шутят ещё хуже, поверь мне на слово. Надеюсь, тебе нескоро предстоит это ощутить на себе...

Расстояние между армиями сократилось до тысячи шагов, давая противникам оценить и сравнить силы друг друга. И надо сказать, что сравнение было явно не в пользу Южной армии. Конное войско, конечно, довольно-таки трудно было сосчитать, но Энрике полагал, что тайсарская армия насчитывает около сорока тысяч человек. Это герцога совсем не порадовало: враг собрал огромные силы, вряд ли во всём каганате набралось воинов на четыре таких армии. А ведь каждый пятый обитатель Тайсарской Степи был воином армий Сарлека...

— Начинать стрельбу при трёхстах шагах! Крыльям закруглить фланги, быстро, быстро!

Энрике надсаживал свой голос, но понимал, что его старания мало чем помогут. Враг просто сметёт Южную армию мощным ударом или, окружив, расстреляет. Пехотинцам не угнаться за конными лучниками, особенно если тяжёлые катафракты грозятся ударить.

От вражеских рядов отделилось девять всадников-парламентёров.

— Великая честь, — ухмыльнулся Энрике. Тайсары посылали такое количество гонцов либо превосходящему числом противнику, либо уважаемому, "лучшему" врагу. Судя по всему, Южная армия относилась ко второй категории.

— Милорд, а ведь там не только степняки, — заметил кто-то из тысячников, чьи воины стояли в центре. — Похоже, кто-то из наших, огнаров. Несдобровать предателю, стоит ему только в мои руки попасться!

— Не стрелять! Хочу узнать, чего они такого могут нам предложить.

Парламентёры, если честно, выглядели весьма интересно и своеобразно: впереди скакал тайсар с бунчуком, белые конские хвосты на котором вовсю трепал ветер. За ним клином скакали остальные всадники, по четыре с каждой стороны. Слева, судя по одежде и конской сбруе, огнары, справа — степняки.

Приблизившись на пятьдесят шагов, "передовой" всадник осадил коня и взмахнул бунчуком. Остальные парламентёры также остановились.

— От великого кагана Сарлека Лина, служителя Неба, старшего из вождей детей Степи, чжуки-князю Энрикану Саге, вождю южных огнаров привет!

Сагирина на своём коне проехал сквозь ряды пехоты, перегородившей тракт. Энрике хотел говорить так, чтобы его могли хорошо разглядеть парламентёры. Кираса с выгравированным фамильным гербом, молнией, бьющей сквозь корону. Конический шлем с плюмажем, посеребренные наплечники и алый плащ с белым подбоем. Пусть тайсары и ренегаты-огнары увидят, кто отправит их на тот свет.

— Привет и Сарлеку Лину, государю Тайсарского каганата, от Владетеля Королевства огнаров, герцога Энрике Сагирины, потомка великих воинов-владык, — иногда так приятно соблюдать церемониал в беседе с тем, кто через считанные минуты полезет тебя убивать. — Что предлагает каган?

— Сарлек Лин предлагает великому Энрикану, — надо заметить, парламентёр замечательно говорил по-огнарски, разве что коверкал имена северных соседей на свой тайсарский манер. Может быть, среди его предков были подданные самого Тайсара: мало кто из динлинов и других поданных кагана умел сносно общаться на огнарском. — Поднять стяг кагана Конирада Людольфа, присягнуть тому на верность как истинному кагану огнарскому и вместе с победоносной армией сыновей Степи вернуть родной стране законного владыку. А иначе Сарлек Лин закроет небо стрелами своих багатуров, истопчет трупы твоих воинов самыми быстрыми конями, что когда-либо рождались в Степи...

Один из парламентёров-огнаров заволновался. Энрике подумал, что именно этот и есть "Конирад Людольфо" — Конрад Людольфинг, брат Реджинальда. Правда, низко надвинутый шлем и повязка, скрывавшая лицо огнара и защищавшая его пыли, мешали Владетелю точно это сказать.

Сагирина по привычке пропустил мимо ушей довольно-таки длинный список кар, которые обещал Сарлек в случае неповиновения. Любили каганы угрожать страшной смертью, не могли без этого. Зато давали врагу шанс подумать несколько лишних минут. Итак, враг, намного превосходящий числом Южную армию, предлагает почётную сдачу. Если Сагирина согласится на это, то тайсарские тумены заполонят южное Королевство, практически беззащитное: проклятая Война за престол унесла слишком много солдатских жизней! Раньше кочевников ждал бы более "тёплый" приём. Теперь же тайсары могут прорваться к самому Тронгарду. Зато солдаты Южной армии, скорее всего, выживут: тайсары привыкли держать своё слово. Но сдаться — значит подчиниться родичу Людольфинга, поднять мятеж против Огнарида, уподобиться Эдмону Рошфору. К тому же дважды за год менять королей — это уж слишком. Сагирина однажды уже переметнулся со стороны Реджинальда на сторону Фердинанда. И, если честно, по прошествии некоторого времени Сагирина начал понимать, что оба правителя были "хороши". Но это понимание стоило столько крови! А сколько ещё прольётся этого терпкого "вина мечей"...

— Что ж, моё войско намаялось на этой жаре. Тень придётся как нельзя кстати. Ни я, Энрике Сагирина, ни мои воины, ни мои поданные никогда более не подчинятся Людольфингам. И нам не нужна милость ни того человека, которые хочет взойти на престол на копьях чужеземцев и по трупам огнаров, ни кагана Сарлека. Так и передайте, — всё-таки Владетель сделал выбор.

— Ты ещё пожалеешь! — зашипел тот самый парламентёр-огнар, на которого обратил до того внимание Сагирина. Голос принадлежал Конраду Людольфингу, теперь все сомнения развеялись. Похоже, тот надеялся тут же принять присягу на верность от "подданных", а получил лишь словесную пощёчину. — Я лично убью тебя, Энрике!

— Попробуй, — спокойно ответил герцог, и лицо его исказила гримаса презрения.

Хотя Сагирина и не любил очертя голову влезать во всевозможные авантюры, предпочитая оставаться в сторонке, но во время войны с тайсарами он преображался. Энрике всегда считал делом чести воевать с южными соседями, с которыми у его рода были старые и кровавые счёты.

Парламентёры развернулись и поскакали назад, к войску кагана. Энрике воспользовался этой короткой передышкой, чтобы в последний раз окинуть взглядом и армию, и ту местность, на которой им предстояло сразиться.

Древний, узкий, пыльный тракт пересекал цепочку пологих холмов, поросших луговой травой и кустарником. Именно здесь в две линии выстроилась пехота Южной армии. Два ряда копий, которые солдаты упёрли в землю благодаря небольшим шипам, приделанным к древкам, смотрели в сторону противника. Лучники располагались впереди, позади рядов пехотинцев и между ними. Конные отряды собирались на флангах войска, надеясь прикрыть их в случае, если тайсары попытаются обойти пехоту с тыла. Примерно сотня рыцарей расположилась позади центра войска, на случай, если удар вражеских катафрактов отразить не удастся.

А будь на месте Сагирины трубадур или ксариатский поэт, он бы увидел другое. С вершины одного из холмов струился родник, из которого пили уставшие от жары и долгого похода огнары. Невысокий клён, намертво вцепившийся корнями в землю у источника. Его пожелтевшие под палящим солнцем листья давали хоть какую-то прохладу воинам. Кусты малины, вытоптанные сапогами. А вокруг холмов — поля, поля, поля, насколько хватало глаз, засеянные пшеницей и овсом. И всё это совсем скоро будет вытоптано сражающимися армиями...

— Приготовиться! — тысячники и сотники разнесли по войскам приказ Сагирины. — Стоять насмерть! Не пустим врагов на родную землю! Во имя богов и короля!

— Вартар, не оставь в бою, — прошептал одними губами Сагирина и посмотрел на небо, голубое-голубое, ясное, без единой тучи...

Снова забили тайсарские барабаны. Тайсарская тьма двинулась на Южную армию. Настоящая битва начиналась...

Тайсарские конные лучники скакали к холмам, поднимая тучи пыли, уже натягивали тетивы луков, готовясь послать первый "привет" огнарскому войску. Огнарские стрелки прицеливались, ожидая команды открыть огонь.

Четыреста шагов. Самые остроглазые уже могли разглядеть очертания лиц врагов. Тайсары рассыпались, охватывая позиции огнаров с флангов, надеясь накрыть всю Южную армию тучей стрел. Триста пятьдесят шагов. Тетивы луков оттянуты к самым ушам, стрелы стонут, требуя отпустить их на волю. Триста пятнадцать шагов. Оруженосец Сагирины шумно сглатывает, а потом начинает бубнить молитву Вартару, богу войны, и Немайди, богине судьбы. Авось помогут...

Триста пять шагов. Сагирина инстинктивно втягивает шею.

— Залп!!! — и лучники пускают стрелы навстречу тайсарам, лишь на мгновение обогнав вражеских стрелков. Степняки посылают свой "ответ" Сагирине.

Стрелы падают промеж огнарских лучников и в первом ряду пехоты, попадают в лица и шеи людей, стучат по щитам и шлемам. А мёртвые и раненые падают, и некому встать на их место: воинов слишком мало, резервов Энрике не оставил. Иначе бы враг с лёгкостью охватил Южную армию с флангов, а потом и окружил.

Но и тайсары падают! Степняков тоже задел залп лучников, пешим проще стрелять, им не надо делать поправку на скорость своих скакунов. Зато конным лучникам проще попадать: враг не мечется по полю, уходя из-под обстрела...

Стрела с лёгким стуком ударяется о щит Сагирины. Энрике не обращает на это никакого внимания: все его мысли устремлены на поиск способа не то что победить — вывести своё войско из этой ловушки. Тайсаров слишком много, а в первой битве люди не должны падать с блаженными улыбками смертников, люди должны жить.

— Редкий строй, мигом! — и через несколько минут огнарские воины расступаются, так, чтобы вражеские залпы находили меньше жертв.

А через минуту степняки снова возвращаются, и снова свистящая смерть падает промеж огнаров. Ещё одна стрела застревает в щите герцога.

— Готовься, ещё раз сорок это нам предстоит выдержать, — недобро усмехается Энрике, обращаясь к своему оруженосцу. В тайсарский колчан помещается ровно тридцать стрел. Ещё несколько они обычно держат за голенищами своих сапог...

На этот раз тайсары обогнали огнаров, и стрелы достали не так много степняков, в основном утыкав землю.

И снова — конные лучники вернулись через несколько мгновений, послав свой очередной смертоносный "привет" огнарам, а потом отошли обратно. И так — раз за разом, раз за разом, раз за разом. А Энрике оставалось только сжимать зубы до скрежета, до боли, осознавая своё бессилие что-либо противопоставить тайсарам. Кочевников было слишком много, герцог не ожидал такого воинства, иначе бы...

— А, да чего уж там, — процедил Сагирина.

— Милорд, похоже, нас окружают, — к герцогу, находившемуся позади третьего ряда лучников, подскакал гонец с правого фланга. С левого фланга вестовой прибыл лишь несколькими ударами сердца позже. — Мы заметили мелькавших в окрестных полях тайсаров. Враг точно хочет нас обойти.

— В клещи хотят взять? — ни к кому не обращаясь, задумчиво произнёс Энрике. — Это плохо, это очень плохо. Значит, у них ещё есть резервы, и немалые. Сколько же, Даркос побери, туменов Сарлек повёл на Королевство?

— Милорд, что нам делать? Каков приказ? — с надеждой смотрел на Энрике вестовой с правого фланга. Тоже — молодой, лет двадцать восемь, вряд ли больше чем в двух-трёх крупных стычках с тайсарами участвовал.

— Отступить не получится, перебьют, — озвучил свои мысли Энрике. — Оставаться здесь? Мы отсрочим свою гибель. Но вдруг удача нам улыбнётся, а? Авось тайсарам надоест, или отобедать захочется, всё-таки люди?

На этот раз шутки у Энрике не получилось. Настроение было ни к Даркосу.

— Значит, мы передадим Ваш приказ сражаться до конца, — понимающе кивнули вестовые.

— А если так случится, что приказы отдавать я уже не смогу: спасайтесь, кто сможет, — Сагирина посерьёзнел.

— Надеюсь, милорд, до этого не дойдёт, — подытожил общие мысли оруженосец. Очередной "привет" от тайсаров прилетел с неба. Стрелы чиркнула герцога по шлему и едва не задела коня оруженосца. Несколько пехотинцев впереди повалилось на землю, обливаясь кровью.

Энрике напряжённо думал, как справиться с окружавшими их тайсарами. Бросить последний резерв, рыцарскую конницу? Это будет жест отчаяния, не более. Скорее всего, степняков там раза в два или три больше, нежели оставшихся в запасе у Сагирины всадников. Приказать второй линии пехоты развернуться и чуть отдалиться от первой линии, чтобы лучники смогли укрыться между рядами пехоты? Это только на крайний случай, не стоит сеять панику раньше времени. Вдруг всё обойдётся...

Ничего не обошлось. В какой-то момент, услышав удивлённый вздох оруженосца, Энрике развернулся — и обомлел. На Южную армию с севера надвигалась очередная "туча", тысяч десять всадников, не меньше. Каганат, похоже, бросил на огнаров все свободные силы, заодно сильно сократив войска, воевавшие с Тарнландом. Сарлек решил положить на весы этой авантюры всё, что мог.

— Второй линии — развернуться и дать место третьему ряду лучников. Стрелкам — встать между первой и второй линией. Немедленно!

Сотники засуетились, солдаты заволновались. А тайсарские стрелы всё падали и падали. Энрике чудом избежал гибели: "привет" задел его щёку и чиркнул о наплечник.

А потом Сагирине пришлось ещё раз испытать крепость своего сердца: вражеский центр двинулся. Гордость армии Сарлека, катафракты, шли в бой. В костяной или металлической броне, с копьями длиной в шесть футов в руках, на цепочках, крепившимися к шеям коней, — и жаждой крови в сердцах.

Со стороны это зрелище обладало своею, может быть, извращённой — но красотой. Могучий клин всадников в броне, с длинными пиками, несущиеся вперёд, навстречу смерти, своей или вражьей — уже было неважно. А вот на тех, кому вскоре должно было "повезти", кому предстояло ощутить на себе этот удар — зрелище вселяло ужас и страх.

— Приготовиться! — воскликнул Энрике Сагирина, сжав покрепче меч. — Главное выдержать первый удар, катафракты не страшны, когда увязнут во вражеском строю.

Остриё клина нацелилось прямо туда, где находился герцог.

— Лучники, назад! Копейщикам — товсь!

Стрелки, даже не "попрощавшись" очередным залпом, спешно отступали, в промежуток между двумя рядами пехоты. Сагирина, его оруженосец и рыцарский резерв встали немного позади первой линии пехоты. Драться — так драться!..

Сто шагов. Катафракты несутся на огнаров, вот-вот их встретят копья северян. Острия тайсарских пик сверкают в лучах полуденного солнца, желая крови северных соседей.

Пятьдесят шагов. Огнары напрягаются, готовясь к столкновению с этой конной лавиной. Отовсюду слышатся молитвы богам — и чёрная ругань. Стук копыт, который, кажется, заполнил собою всю Вселенную...

Удар! Катафракты врезаются в ряды огнарских пехотинцев, сметая их на своём пути, сталкивая на землю, протыкая пиками, топча конями. Тонкий строй огнарской пехоты рушится — и вот уже катафракты избивают лучников. Немногочисленные рыцари пытаются дать отпор, сотники и тысячники не могут вернуть порядок в смятые порядки пехоты. Центр огнарского войска превращается в нечто, похожее на корабль, на который обрушился ураган.

Лишь Энрике сохраняет спокойствие духа: он надеется, что крылья армии смогут воспользоваться воцарившимся хаосом, обойдут катафрактов, превратят тайсарский успех в огнарскую победу...

Тщетно. Сагирина, сражающийся сразу с двумя катафрактами, не знает, что на флангах Южной армии — настоящее царство смерти, открывшее ворота на землю. А с тыла уже подходят новые тысячи сыновей Степи...

Какой-то странный порыв заставляет Энрике повернуть голову: на земле лежит окровавленный оруженосец, придавленный своим конём. На лице — навсегда застывшее выражение гнева и ярости. Сагирина будто бы слышит голос Родерика Майтфара: "Да как вы вообще посмели тронуть милорда? Получайте! Получайте!!!". А этот парень вот-вот должен был стать рыцарем...

Будто бы лёд пронзает живот Сагирины. Герцог поворачивает голову, непонимающе глядя на пронзившую его тело пику тайсара. Ещё одна вонзается в левое лёгкое. Из уголка рта течёт струйка крови. "Хоть бы Леопольд прорвался" — и приходит тьма...

* * *

Тёмная фигура движется меж трупами, устлавшими склоны холма и тракт, покрытый теперь уже не серой, а кровавой пылью. За низко надвинутым капюшоном ни единой чёрточки лица этого человека (человека ли?) разглядеть не удаётся. Но если бы остался здесь кто-то живой, то почувствовал бы: этот незнакомец кого-то ищет, высматривает среди мертвецов. И, похоже, этот странный человек всё-таки нашёл то, что искал. Вернее, того: фигура в балахоне застывает, склонившись над телом в искорёженной кирасе, заляпанным кровью лицом и черневшими ранами на животе и чуть ниже левой подмышки. У всех остальных не то что кольчуги — рубахи сняли, а этому кирасу не из дешёвых оставили...

Внезапно фигура обернулась: на землю ступил взявшийся прямо из воздуха человек. Серый шерстяной плащ с откинутым капюшоном, простая полотняная рубаха, льняные штаны чуть ниже колен, походные зелёные сапоги, неказистые на вид, но очень прочные. Зачёсанные назад волосы цвета воронова крыла, хитрые зелёные, совсем как у кошки, глаза и не сходившая с лица лисиная улыбка.

— На твоём бы месте я бы не вмешивался, — похоже, тот человек в одежде путника немного удивился, увидев фигуру в балахоне здесь. Но всё равно, с лица "путника" улыбка не сходила, она лишь стала какой-то злобной, хищной. — Смотри, а то провожу к отцу, он тебя давно в гости ждёт, заждался, знаешь ли. Нехорошо заставлять ждать таких, как мой папа.

— Сам уходи. Тебе найдётся здесь много душ, которые нуждаются в проводнике к Вратам Смерти. А ему, — капюшон заколыхался, хотя ветра не было совсем. — Ещё рано туда.

— Славно, ты уже выполняешь мою работку? А может, поменяемся, а? Тебе ключи от Врат, мне — полная свобода, что хочу, то и творю...

— Даркос, Даркос, когда же ты наконец прекратишь издеваться надо мною и пойдёшь своей дорогой? Думаешь, твои шутки хоть немного смешны?

— Во всяком случае, никто не жаловался, — пожал плечами огнарский бог смерти, у которого пытались отобрать "добычу". — Всё-таки, иди отсюда. Ты уже надоел всем нам, лезешь не в свои дела, пытаешься изменить судьбы людей. Зачем? Зачем тебе всё это, а?

— Чтобы когда-нибудь не стоять вот так же и не препираться с тобою или твоими родственниками. Можешь оставить меня в покое? Уверяю, тебе нескоро провожать меня в царство твоего отца, — ехидный голос, издававшийся из-под капюшона, начал обретать металлические нотки.

— Ладно, ладно, делай чего хочешь. Всё равно, рано или поздно все ко мне попадёте, и ты, и твои креатуры, — развёл руками Даркос и присел на корточки над одним из трупов. — Вставай, вставай, пора в дорогу!

Какое-то бледное облачко начало собираться над телом. Родерика всё-таки не уберегла судьба: оруженосец лежал в луже собственной крови, исколотый копьями катафрактов...

— Это мы ещё посмотрим, — собеседник повернулся спиной к Даркосу...

А бог-проводник между тем, отвлёкшись от призрака, посмотрел вдаль, поверх головы того неприятного собеседника. Даркос кивнул — то ли собственным мыслям, то ли призраку какому. Но до чего же серьёзным в тот миг был известный шутник среди богов! Серьёзней чем плач девушки, страдающей от неразделённой любви...

Королевство. Графство Беневаль.

Я уже начал бояться, что Конрада хватил удар: Монферрат стоял посреди Большого зала с широко раскрытыми глазами и неимоверно широко распахнутым ртом, не подавая признаков жизни. Интересно, а как он воспримет других, так сказать, обитателей Беневаля? Я ведь был единственным более или менее нормальным жителем замка.

— Вы — маг? — наконец-то у Монферрата хватило сил на то, чтобы повернуть голову и связать пару слов.

— Я волшебник, только-только закончивший учёбу. Надеюсь, у Вас нет предосудительного отношения к обладающим даром менять этот мир? — с надеждой спросил я.

Конрад замолчал на несколько бесконечных мгновений, а потом с глубокомысленным видом изрёк:

— Если Вы — волшебник, милорд, а не маг, то это совершенно меняет дело. Да, меняет. Магов я не так чтобы люблю...А вот волшебники мне пока что ничего плохого не сделали, — выдохнул Монферрат. — А как Вы быстро сумели меня сюда перенести...И прошу милорда продолжать обращаться ко мне на "ты", я не из тех, кто нарушает Кодекс Огнара.

Похоже, Конрад черпал свои силы, попадая в не самые простые ситуации, в старинных обычаях и формальностях. Иногда так приятно знать: ещё есть, за что ухватиться в этом мире. Хоть что-то нормальное, обыденное, привычное. О старинных обычаях и традициях легче думать, нежели о соседях-волшебниках, призраках, ревенантах, домовых и некромантах. Я надеялся, что у Конрада хватит выдержки повстречаться с другими обитателями Беневаля.

— Похоже, рыцарь Конрад всё-таки решился посетить нашу скромную обитель, — к счастью, Беневаль решил встретить гостя в человеческом облике и человеческим способом. Что может быть обыкновенней вышедшего из дверей хозяина дома в домашней рубахе и серых штанах? К тому же сквозь эту рубаху не был видно двери позади Эдвина Беневаля.

— Премного рад Вас видеть, сударь. Похоже, этот замок и вправду нуждается в небольшом ремонте, — мимо головы Монферрата с тихим свистом пролетел кусок деревянных перекрытий потолка. Надо отдать должное выдержке рыцаря: Конрад даже не обернулся на звук. Похоже, Монферрат готовился к тому, что в этом замке может произойти всё, что угодно. Ну что ж, посмотрим, насколько широко его понимание "всего, что угодно".

— Вы это верно заметили, рыцарь Конрад. Что ж, надеюсь, не самый лучший вид Беневаля не отобьёт Вашу охоту служить его хозяину, — а откуда, интересно, Эдвин узнал об этом?

— Думаю, что нет. Сударь, а откуда Вы...

— Вот интересно, а наш гость уже догадался, что попал в замок, который может назвать нормальным лишь человек с весьма своеобразным чувством юмора? — прямо из воздуха появился Малькольм. Его лицо было даже более серьёзно, чем лик каменной статуи.

— Полагаю, что благодаря тебе, Малькольм, уже догадался. То есть прошло уже семь мгновений с того момента. Простите, уже девять. Нет, уже двенадцать, — Ори, как обычно, последовал за дворецким. Интересно, он издевается или на самом деле так любит точность?

— Ори, прошу тебя, не надо вести подсчёт прошедшим мгновениям. Конрад, с тобою всё в порядке? — вид Монферрата мне очень не нравился.

Закусив губу, рыцарь переводил взгляд то на одного "жителя" Беневаля, то на другого. При этом его рука плясала на поясе в поисках ножен (от неожиданности Монферрат даже забыл, куда их прицепил), а пальцы едва-едва дрожали. В общем, нервы у Конрада вот-вот могли сдать: нужно было вмешаться.

— Рыцарь Конрад Монферрат, как твой сюзерен, приказываю тебе не обращать внимания на странности первых жителей Беневаля! — нужно было сыграть на привычке рыцаря подчиняться приказаниям сюзерена.

Кажется, помогло: во всяком случае, пальцы Конрада перестали дрожать, да и меч он сумел найти. Не без труда, конечно, но всё-таки...

— Что ж, думаю, Монферрату здесь понравится, — Эдвин подмигнул! Это было совсем непохоже на ревенанта. Похоже, Беневаль одобрил мой выбор и оценил по достоинству выдержку рыцаря. — Осваивайтесь здесь, рыцарь Конрад, ещё много чего интересного Вам предстоит увидеть...

Постепенно замок принимал более или менее сносный вид. Владек смог починить ворота и даже заделать несколько щелей в стенах донжона. Теперь в моём зале не так уж и сильно сквозило, если только за стенами Беневаля не поднимался сильный ветер.

Конрад Монферрат неплохо устроился в комнате, которую ему отвёл Малькольм. Правда, в ней рыцарь столкнулся с моим кенари, Владек не счёл нужным стать невидимым для глаз простого смертного. Что ж, надо было отдать должное нервам Конрада: после встречи с замковым и призраком дворецкого Монферрат сделал вид, что ничего необычного не происходит. Ему даже хватило выдержки (или храбрости) поприветствовать Владека и спросить, скоро ли закончится ремонт покоев. Кенари же решил отделаться парой ничего не значивших фраз: привести в порядок замок было делом не одного месяца.

Конрад обставил комнату по своему вкусу. На стене теперь висели ножны с мечом, а сложенная вдвое кольчуга лежала у изголовья кровати. Сам же хозяин этих вещей целыми днями бродил по замку, пытаясь освоиться в казавшихся бесконечными коридорах и залах. Дворецкий Малькольм привёл в порядок кухню и кладовую, в которых теперь вовсю хозяйничал домовой Ори. А вот граф Беневаль практически не показывался нам на глаза, я лишь чувствовал его присутствие, и не более.

Аркадская империя. Аркадия.

Андроник ликовал: "ночная стража" всё-таки взяла этого проклятого колдуна! Живым и невредимым! несколько синяков, ссадин и разбитый в кровь нос не считаются: издержки профессии, так сказать. Ласкарий думать даже забыл о том, что заговорщики, на которых, собственно, и устраивали облаву, сумели скрыться. Ничего, и их черёд когда-нибудь придёт...Колдуна-то, колдуна взяли!

— Мигом — во дворец, пусть готовятся встретить дорого гостя! — двое "ночников" стремглав помчались в переулки, где дожидались их верные скакуны.

Удар Андроник даром не прошёл, еретик начал приходить в себя уже на полпути ко дворцу. Огнар открыл глаза, огляделся — и захотел скрыться. Еретик пытался спрыгнуть с лошади, точнее, свалиться, — в его состоянии и положении было не до прыжков. Рывок, ещё один — и только застонали пеньковые верёвки, которыми колдуна намертво привязали к боку пегой лошадки.

— Это тебе не проклятую волшбу творить, — злобно ухмыльнулся Андроник, глядя на безуспешные попытки еретика вырваться. — Верёвка, знаешь ли, и в Ксаре — верёвка. А ты не нервничай, иначе мне придётся тебя успокоить. Хочешь, чтобы я тебе на этот раз руку сломал?

Колдун помахал головой: во рту у него торчал кляп. Руки же были связаны, и на них надели перчатки из толстой кожи: чтобы лишить пальцы ловкости, потребной для волшбы.

— Знаете, иллюстрий, мне он чем-то напоминает подарок ко Дню Аркара. Разве что сверкающей обёртки не хватает, — заметил один из гвардейцев. — Может, устроим, а? Я знаю одного хорошего литейщика, мастер своего дела! Ему бы только форму по размеру найти, чтобы колдун во весь рост вошёл, да нужное количество металла расплавить. А потом...Еретик, хочешь жить вечно? Устроим в лучшем виде! Золотой статуе время не страшно...

Колдун яростно замотал головой. Казалось, кляп вот-вот выпадет у него изо рта вместе с чёрной бранью и проклятьями: но нет, кусок ветоши держался не хуже гладиатора на арене.

— Скажи мне потом, как найти этого литейщика. Думаю, когда-нибудь воспользуюсь его услугами, — кивнул Андроник, не сводя глаз с еретика. — Ну вот мы и прибыли! Импера...А что здесь делают эти проклятые инквизиторы???

Путь к воротам Большого Императорского дворца преграждал небольшой отряд, человек в пятнадцать, Белой длани. Среди инквизиторов можно было разглядеть и "следика" Феофана. Похоже, тот был в прекрасном расположении духа: улыбался и, кажется, шутил с "коллегами".

— Дорогу дрункарию виглы! — Андроник поднял коня на дыбы, желая припугнуть вставших у него на пути инквизиторов. Однако священники даже вздрогнули: в пыточных камерах жертвы им и пострашнее угрожали. Но мёртвые вряд ли могут достать живых...

— Иллюстрий, именами Аркара и Патриарха, я забираю у Вас проклятого Богом колдуна, — вперёд вышел инквизитором рангом повыше Феофана. Белая ряса с пурпурной каймой, посох с навершием в виде креста Аркара и красный отпечаток ладони напротив сердца.

— Этот колдун пойман силами "ночной стражи", и никто, кроме самого императора Иоанна Дуки Ватаца, не вправе его у нас отнимать, — лицо Ласкария потемнело, ещё немного, и могла разразиться буря.

— Иллюстрий, можете не беспокоиться, Благословенный Аркаром лично отдал приказ именно служителям Господа заняться еретиком, — раздался голос, от которого разило за версту елеем, ладаном и ядами. Похоже, Феофан был рад насолить Андронику.

Андронику пришлось принимать решение на ходу. С одной стороны, отпускать только-только попавшего к ним в руки еретика — удар по самолюбию Ласкария и авторитету "ночной стражи". С другой стороны, священники вряд ли врали в том, что сам император разрешил им забрать колдуна. И как успели-то собрать эту "честную компанию", Онтрар побери! С Белой дланью ругаться не хотелось совершенно...

— Иоанн, что всё это значит? — Андроник стоял посреди императорских покоев. Минуту назад Ласкарию пришлось прорываться сквозь целые армии чиновников и слуг, не желавших пропускать дрункария (самого дрункария, победителя партафцев!!!) к императору без предварительного приглашения или разрешения. Но один лишь вид разъярённого Андроника действовал не хуже обнажённого клинка.

— О чём ты, Андроник? — Иоанн не просто не поднялся из-за письменного стола: он даже не оторвал взгляда от разложенной карты юго-восточных границ империи.

— Только что священники из Белой длани увели пойманного мною еретика. Он же наша единственная надежда на раскрытие покушения на тебя!!! Иоанн, твоя рана до сих пор не прошла.

— Андроник, никогда не иди против воли императора — и Аркара. Обстоятельства сложились так, что пришлось отдать инквизиции этого огнара. Успокойся, сейчас не до того. Взгляни на карту, что ты видишь?

— Не до того, не до того...— буря миновала, так и не начавшись, но на Андроника теперь больно было смотреть. Весь его облик буквально кричал о том, что его предали. У Ласкария были личные счёты с колдуном: и что, проклятому огнару всё-таки удалось миновать кары!

— Андроник, сейчас и в самом деле не до того, — наконец-то Иоанн соизволил повернуться к Ласкарию. В голосе императора звучал металл. — Присядь-ка.

Дрункарий сел в широкое кресло, совсем недавно появившееся в кабинете Иоанна.

— Взгляни, — указательный палец императора ткнулся в точку на границе Аркадской империи и Тайсарского каганата. — Тебе известно, что подвластные кагану племена вот в этой области совсем недавно попросили принять их под мою руку?

— Это происходило уже не раз и не два за последние полвека, — спокойствие потихоньку возвращалось к Ласкарию. — Эти кочевники, живущие на нашей юго-восточной границе, похоже, взяли себе в привычку каждые десять лет менять своих покровителей. Думаю, у них нечто вроде Лаконских игр: кто послужит большему количество императоров и каганов.

— Может быть, вот только впервые за три с половиной века целый народ, обитающий в каганате, просится под нашу руку, — на лице Иоанна появилась улыбка, более похожая на волчий оскал.

— Какой же народ? — Ласкарий лишь делал вид, что ему на самом деле интересно.

— Тайсары, мой дрункарий, тайсары! — кажется, улыбка Иоанна могла бы победить в соревновании "улыбнись до самых ушей". — Сам царь тайсарский и прочее, прочее, прочее, просит меня оказать ему помощь в деле возвращения истинному владыке каганата настоящей власти. И всё благодаря тому, что именно при помощи аркадцев султан Аббас смог вернуть себе Партафский престол.

"Правда, обошлось ему это ой как недёшево" — подумал Андроник.

— Представь себе: впервые за целых три с половиной века аркадские легионы победным маршем идут по просторам Степи, штандарты легионов вздымаются над столицей каганата...

— Да, мой император, это будет счастливейшее зрелище для глаз истинного аркадца, — всё-таки Ватац знал, чем "купить" дрункария: призраком новой Ксариатской империи. — Но что смогут несколько легионов и пара-тройка турм против тайсарских туменов? Даже учитывая то, что большая часть войск кагана прикована к границам Тарнланда, вряд ли получится что-то лучшее, чем очередная погоня всадников за измождёнными и обескровленными когортами наших воинов. А просьбы тайсарского царя...Тайсаров слишком уж мало осталось в Тайсарском каганате, хотя это и кажется глупой шуткой. Иоанн, ты не хуже меня знаешь...

— Андроник, Андроник, почему же ты смотришь только как военный стратег, на полотно мира, нарисованное честным художником-трудягой углём? К сожалению, правителям чаще приходится смотреть на картину мира, нарисованную пройдохой сотнями красок.

Иоанн Дука Ватац обожал искусство, привечал всевозможных художников, музыкантов, танцоров, поэтов, мозаичников. А вот скульпторов — ненавидел. Взглянув на очередной холодный бюст, император прямо-таки зверел. А всё потому, что Иоанн боялся. Да-да, боялся: он видел в этих обтёсанных кусках мрамора себя, но не живого, а умершего, холодного, пожираемого червями и жуками. Ангел смерти, до поры до времени стоявший за спиной у Ватаца, словно бы выходил вперёд и заглядывал в глаза Иоанну.

— Так вот, я ещё раз повторю: царь тайсаров Танхар просит моей помощи в деле возвращения ему настоящей власти. К твоему сведению, большая часть отрядов, стерегущих западные границы каганата, состоит именно из природных тайсаров, а не всяких там динлинов, ди, телессцев, сяньби, юэчжей и табгачей, — Иоанн поморщился. — Настоящая мука — просто выговорить имена этих племён, не то что запомнить, кто есть кто. Если я соглашусь помочь Танхару, то он сможет сделать так, чтобы эти отряды совершенно случайно не заметили, как наши легионы проходят через границы и двигаются к столице каганата. А может, мы даже сумеем договориться об участии самих тайсаров в уничтожении верных Сарлеку степняков. Представь, Андроник, как наши легионы идут и идут к самому сердцу степей, а извечные враги сами прокладывают для них дорогу. К тому же я веду переговоры с мидратскими князьями, может быть, несколько их дружин отвлекут тумен-другой на северо-восточной границе каганата. А уж если удастся на свою сторону переманить какую-либо из орд...Ты понимаешь, Андроник, что перед нами открывается великолепный шанс? Сам Аркар указывает, что мы должны сделать. А ты всё губишь своим недоверием...

Иоанн и Андроник долго ещё спорили о том, стоит ли начинать весной войну с кочевниками или же нет. Ласкарий обращал внимание императора на трудность со снабжением армии в степях, Ватац же убеждал, что это дело поправимое.

— Иоанн, легионеры вряд ли будут есть траву или собирать по дороге ягоды и грибочки.

— Мы двинем речную флотилию по степным речкам, сухопутная армия будет снабжаться по воде, — парировал Иоанн.

— У Сарлека подавляющее превосходство в коннице, они нас просто изнурят постоянными обстрелами, а потом добьют одной атакой катафрактов, — не унимался Андроник. Но желание спорить с императором становилось всё слабее и слабее. Ласкарий уже видел в своём воображении аркадские хоругви над крышами дворца каганов. И — солнце, обязательно должно быть солнце, озаряющее марширующие сквозь открытые ворота Тайсара легионы. А ещё — орлы, серебряные орлы, символы древних ксариатских армий...

— А мы воспользуемся помощью недовольных динлинами племён. Слишком уж долго каганы правили другими народами, населяющие Степь. Совсем недавно несколько десятков тысяч семей уже откочевали в Орды. Из каганата бегут, Андроник, понимаешь? Но скоро на смену беглецам могут придти борцы. И в нашей власти сделать так, чтобы это случилось как можно скорее. Решайся, Андроник, похоже, только ты и можешь возглавить армию в будущей войне. Аркадская империя стала бедна на талантливых полководцев, — вздохнул Иоанн.

"Как и на честных купцов, добрых инквизиторов и чиновников-альтруистов" — горестно подумал Андроник, но вслух этого сказать не решился.

— Что ж, тогда...

— Замечательно, Андроник, завтра же ты на дромоне отправишься к южной границе, твои легионы уже заждались своего героя. Тебе предстоит подготовить войска к новой войне. Но на границу с каганатом воины должны двинуться только после моего прямого указания. Пусть каган и владыки других наших соседей будут терзаться сомнениями, где вскоре предстоит шагать нашим легионерам.

— А как же "ночная стража"? — Ласкарий напрягся. Заговор вот-вот будет раскрыт — а тот, кто более всего этому способствовал, уплывает на юг. — Ведь мы вот-вот нападём на след заговорщиков...

— Придётся уж твоим "ночникам" самостоятельно справиться с этим, — наигранно вздохнул Иоанн. — Мне кажется, твой помощник, Филофей Ириник, сможет завершить это дело...

Иоанн Дука тяжело вздохнул, едва дверь закрылась за Андроником. Император бросил ещё один взгляд на карту восточных границ, и на его лице расцвела озорная улыбка. Эта война в любом случае закончится успехом. Если Ласкарий победит и в этот раз — что ж, можно будет честно порадоваться его деяниям, справить новый триумф и подумывать о ещё одной войне с "кровниками" Аркадской империи. А вот если Андроник не справится...Ласкарий становился слишком популярен в стране. Это было бы похоже на комедию, но выходила скорее драма: война с Партафой опустошила казну, пополнить которую не удалось даже благодаря выкачиванию всех соков из присоединённых земель. Налоги пошли вверх, любовь народа к династии Ватацев — вниз. Аркадцы всё чаще и чаще стали поминать очень-очень тихими словами Иоанна Дуку. Ещё чуть-чуть, и люди начнут искать человека, который бы по их мнению сумеет справиться с трудностями лучше Ватаца. И сейчас таким человеком был Андроник. Убрать его было слишком трудно: ему симпатизировали войска, жители южных областей, которым теперь не надо поминутно поглядывать на Партафские горы, ожидая вражеского нападения. Да чего там: даже враги начали уважать Ласкария! И было за что: Андроник смог вернуть померкнувшую было славу аркадскому оружию. Дрункарий вопреки всем ожиданиями, вопреки здравому смыслу, вопреки судьбе, назло всему миру — взял да победил!

Но в этот раз задачку Иоанн подкинет посерьёзней. Денег на полноценную кампанию у империи нет, поэтому в каганат отправится только три легиона и две турмы, то есть двенадцать тысяч пехоты и две тысячи всадников да несколько когорт вспомогательных войск. Прежде таких сил едва хватало на защиту от тайсарских набегов, да и то...

Жалко, конечно, было отправлять на верную смерть Андроника. Но что делать? Слишком уж близко он подобрался к разгадке. Вместе с ним придётся отослать и того инквизитора, которого Белая длань приставила к "ночной страже", этот тоже может быть опасен.

— Вы мне больше не помешаете, — тихо-тихо прошептал Иоанн, и его губы расплылись в гадливой улыбке.

Королевство. Тронгард.

Тенперон волновался. Он пообещал Ревенкьюлу, что немедля отправит армию Гильдии на юг, дабы остановить натиск тайсарской армии, но не мог этого выполнить. Во-первых — Даркхам этого не хотел. Эта война была полезна для Архимага, она открывала закрытые до того двери наверх, ещё ближе к заветной цели. Разброд, шатание, разруха, кровь, гибель тысяч людей, поражения — и он, Тенперон, вставший на пути "тьмы" с юга. Простой люд это любит, огнары нуждаются в живом герое. А для того, чтобы в глазах простолюдинов Даркхам глава Гильдии магов оказался покрыт ореолом величия и героизма, требовалась какая-то малость.

И только во-вторых Даркхам не хотел посылать войска навстречу тайсарам потому, что его воины ещё не были готовы противостоять конной армии. Ежедневные тренировки, учения, манёвры — и те не могли ускорить полноценную подготовку. Даже сейчас, за час до рассвета, они маршировали по площади перед Гильдией, или тренировались в Катакомбах. Кстати, о Катакомбах...

— Мэтр Архимаг! Ночью кто-то пробрался в тайник алых! — пару часов назад в кабинет Тенперона прибежал запыхавшийся маг, на чьём лице ещё не до конца зажил след от ожога. Несмотря на то, что этот человек проделал весьма и весьма долгий путь бегом, устал, а воздух из его лёгких вырывался с жутким хрипом, но лицо было бледно — настолько оказался маг поражённым случившимся. — Несколько сундуков вскрыты, на стеллажах полнейший разгром, повсюду осколки стекла — всё, что осталось от колб и сосудов алых.

— Немедленно туда, — Тенперон не захотел тратить лишнее время на расспросы, желая выяснить всё на месте. — Куда катится Королевство!

Через некоторое время и тот маг с ожогом на лице, и Даркхам уже оказались рядом с тайником. И правда, даже коридоры Катакомб оказались усеяны осколками стекла и обрывками свитков. Второй из магов-исследователей привалился к стенке, закатив глаза. Охранники-огнары били его по щекам, пытаясь привести в чувства: получалось не очень. Лишь при виде Архимага этот человек подал признаки жизни, дёрнув левой щекой и даже попытавшись встать на ноги. Попытка вышла неудачной, и от падения спасли только стражи, вовремя подхватившие под руки незадачливого исследователя.

— Как это произошло? — голос Тенперона был холоднее льда и твёрже гранита. — Где вы были?

Архимаг спрашивал охранников. Трое огнаров замялись, потирая взмокшие макушки, стараясь не смотреть в глаза Тенперону. Лишь четвёртый, старший, с синими нашивками на камзоле и мечом вместо короткого копья, нашёлся, что ответить:

— Утром ночная смена запросила поддержку: в соседних коридорах собирались какие-то жабоподобные твари. Создалась опасность нападения на вверенную нам комнату. Я и мои люди поспешили сюда, тех гадин нам прогнать удалось. Но когда мы вернулись сюда, то нашли комнаты такими, какими Вы, мэтр, видите их сейчас. Ночная смена сейчас пытается найти хотя бы следы того, кто устроил здесь разгром.

Надо отдать должное начальнику дневной смены: голос его почти не дрожал, хотя он прекрасно знал, как жёстко Тенперон наказывает за невыполнение задания. А прямым заданием для стражи была охрана тайника, а не бой с теми "жабами".

На мгновение повисло тягостное молчание. Наверное, именно его привыкли звать гробовым потому, что после него у гробовщиков может появиться уйма работы. Наконец, Даркхам набрал в лёгкие воздух, окинул взглядом "поле боя" (хотя, скорее, "коридор грабежа") и смог выдавить из себя, пытаясь справиться с яростью.

— Я пришлю сюда айсаров и боевых магов, все Катакомбы должны быть подняты вверх дном, но совершившего это нужно найти. Весь этот разгром сделан для отвода наших глаз: кто-то хотел скрыть кражу какой-нибудь вещи отсюда. Смотрите, какой хаос! Хотели сделать вид, будто бы избавлялись от сокровищ алых магов, но времени не хватило на абсолютное уничтожение последних обрывков. А на самом деле взяли какую-нибудь вещь, зная, что нами уже составлен полный каталог содержимого этого помещения. Иного предположить пока что не могу. Я не хочу, чтобы на членов Гильдии показывали пальцем и говорили: "Вот, смотрите! Это они проворонили величайшее сокровище алых магов!". Надеюсь, вам всё ясно?

И, как ни странно, первым отреагировал тот самый маг, которого едва смогли привести в чувства. Лёгкий кивок головы: значит, он носом будет рыть Катакомбы. Конечно же, не своим носом, но уж точно — рыть. Камни...

* * *

Стук сапог по древним камням, из которых был выложен пол коридоров Катакомб. Стражники спешили в соседние залы, прогонять фроггеров, жабоподобных существ, подальше от тайника алых магов. Было довольно-таки трудно выманить этих белёсых тварей на верхние этажи, чтобы они отвлекли стражу. Ну что ж, зато дело сделано. Комната, в буквальном смысле набитая до самого потолка сокровищами, оказалась без малейшего присмотра.

Сутулый человечек с длинными тёмными волосами, чьи кончики постоянно норовили залезть в глаза, юркнул в тайник алых магов. Длинный серый плащ, под которым был спрятан, судя по всему, то ли посох, то ли короткое копьё, подметал своими полами пол. Не цари в комнате тягучий полумрак, на лице "путника" можно было бы разглядеть во всех деталях злобную, победную ухмылку. Пальцы пробежались по стеллажам. Стекло колб и склянок жалобно зазвенело, сталкиваемое на пол и разбивающееся о камень. Всевозможные жидкости, вырвавшиеся из хрустальных оков на свободу, растекались по комнате. В получившиеся лужи полетели старинные книги и свитки, обречённые на гибель от ядовитых смесей. Несколько фолиантов в кожаных обложках, инкрустированных опалами, охватил рыжеватый огонь: несколько составов, вырвавшихся из колб, при соприкосновении с воздухом и бумагой загорались. Несколько сундуков оказались вскрыты, а их содержимое отправилось туда же, куда и бедные книги.

А странный человек, не обращая никакого внимания на вспыхнувший огонь и вонь, распространившуюся по тайнику алых, подошёл к дальней полке с книгами. Столкнув на пол ещё один жутко древний и ужасно дорогой томик, прямо в ядовитую лужу, он взял небольшую книжечку в чёрной обложке, из которой торчала алая лента-закладка. Пальцы любовно погладили корешок, ноготь царапнул ткань закладки — и человек резко развернулся, направившись прочь из тайника. По дороге он взял со стеллажей несколько колб поувесистей, пару-тройку свитков и разбросал их в коридоре.

Часом позже, в тихом закутке в глубинах здания Гильдии, тот человечек, чья душа трепетала, открыл ту заветную чёрную книжечку с алой лентой-закладкой. Во все стороны полетела сероватая пыль. На желтоватых страницах в дикий танец пустились едва-едва различимые буквы, складывающиеся в слова...

Запись первая. Раньше никак не мог понять тех людей, что ведут дневник. Но, наверное, понимание приходит с возрастом — или необходимостью. В последние дни случилось столько всего! Нужно хоть как-то справиться с волнением. Раньше помогали речи Тенперона. Мой лучший — и единственный — друг всегда мог найти нужные слова, вселяющие в моё сердце уверенность. Но, что странно, когда он говорит, кажется, будто — играет. Вся его жизнь похожа на какую-то игру, но — лучшую игру, которую я когда-либо видел. И всё-таки даже его мастерство уже не помогает.

Подходят к концу занятия, ещё немного — и экзамены. Я до сих пор не знаю, что выбрать: пойти ли на боевого мага или теоретика? А может, поить магией амулеты и обычные на первый взгляд вещи, чтобы те потом разили врагов или давали магические способности их носителям? Я не знаю, я просто не знаю!

Надо успокоиться, надо сосредоточиться на уроках и подготовке! Похоже, в очередной раз о здоровом и долгом сне остаётся только мечтать...

Запись вторая. Всё-таки интересно вести дневник: будто бы сам с собою разговариваешь. Приятно скрашивает одиночество, да и всегда найдётся понимание у собеседника...

Послезавтра — экзамен, а я всё ещё не выбрал между боевым магом и теоретиком. Чувствовать в своих руках силу, достаточную, чтобы уничтожить Тронгард — или углубляться в дебри волшебства и магии, познавать новые глубины могущества, дарить миру дотоле невиданные и невообразимые чудеса? О чём же я мечтаю больше? Может, всё-таки пойти на теоретика? Надо спросить у Тенперона совета. Он кажется таким уверенным в себе, спокойным, даже — отстранённым. Он точно уже давным-давно всё для себя решил. Учителя прочат ему великое будущее...

Сейчас бы поспать лишний часок...

Запись третья. Завтра — экзамен. Я хочу выбрать стезю теоретика — и заодно поспать суток тридцать-сорок подряд. Это будет в самый раз...

Запись четвёртая. Я сдал, сдал, сдал! Я стал теоретиком! Я это сделал! Я... (буквы неровные, последнее слово вообще разобрать невозможно, похоже, хозяин дневника всё-таки провалился в сон).

Запись пятая. Да уж, давно я не садился за этот дневник. Сколько прошло лет? Десять? Пятнадцать? Или все двадцать? Но он всегда был под рукой, хранитель моей радости и моей слабости. Сейчас вновь пришло время взяться за перо. Последние годы были не просто трудными: они были невозможными. Гильдия магов совсем не та, какой кажется юному, начинающему магу. Она прогнила с головы до самых низов. Мои открытия никому не нужны. Но сколько лет я потерял, чтобы это понять! Как чудесно всё начиналось! Никто не хотел браться за две проблемы, поднятые ещё в двести пятом году от основания Королевства магом Христофом Колоном. Даже последнему нищему известно, что мир слагают четыре стихии. Они образуют всякую материю, это также известно более или менее широкому кругу людей. Материю. А разум и душу? Легко доказать, что душа отлична от разума. Вместилище разума — мозг, а совсем не желудок, как утверждают многие. Хотя, конечно, у кого как. Люди постоянно говорят о том, что душа была не на месте, совсем не хотелось чего-то делать, но пришлось. Или: "Головой-то я всё понимал, но сердце требовало, сердце ныло, сердце просило". Хотя бы подобные случаи доказывают существование разума и души, источника чувств. Природа их разнится, значит, и основа у них должна складываться из разных элементов. Но — из каких элементов? Прочтя труд Колона, я был потрясён до глубины души. В поисках ответов мне довелось объездить весь Огнарон, разве что кроме Партан-Аллас. Проклятые эльфы в качестве приветствия попытались утыкать меня стрелами. Ни ксариатские мыслители, ни огнарские маги, ни мидратские волхвы, ни тайсарские шаманы, ни айсарские камлаки мне не помогли.

Я уже отчаялся найти разгадку в чужих трудах, как мне в руки попала книга Ишмаила "Звуки сомнений", которую мне подарили в одном из тарнских городов. Там я нашёл ответ на вопрос, что же такое душа. Ишмаил говорил о временах, когда само сущее даже не знало богов. Тогда сражались Тьма и Свет, из которых было сплетено пространство, сама Вселенная слагалась из этих двух начал. В какой-то момент во Тьме начали образовываться пятна, ещё более чёрные, нежели сама Тьма. Что-то подобное случилось и со Светом, только там было лишь одно пятно — Прачеловек, одухотворённый свет.

А потом не могло случиться ничего другого, кроме войны: тем пятнам Тьмы уже стало тесно, и они пошли войной на Свет. Прачеловек вышел на борьбу — и пал в бою. Он не был убит, о, нет! Частички, из которых он был сложен, поглотили пятна тьмы. И так получилось, что свет оказался внутри "тёмных тел". До сих пор в каждом живом существе томится такая частичка Прачеловека, это и есть душа. И она борется с той тьмой, что некогда победила Прачеловека, и стала материей. Вот почему у людей так часто появляются странные чувства, будто бы они не "в своём теле", что им тесно в этом мире, вот откуда желание взлететь в небеса и покинуть бренный мир, наполненный Тьмой. Эта идея объясняла многое! И заодно она давала пищу для размышлений. Этот Свет и есть та стихия, что образует душу. Но если это стихия, то из неё можно черпать силу, как и из других четырёх. Точнее, пяти: позже я понял, что стихией разума является эфир. Как жаль, что он для меня остаётся недоступен! Я знаю о нём лишь с чужих слов, а ведь так хочется почувствовать могущество и силу, подвластные тебе, изменить мир, нести волшебство и магию человечеству!

Но я отвлёкся. Что, если из этих душ можно черпать энергию? Но как? Я пришёл к выводу, что для освобождения энергии нужно освобождение самой душу. Как это сделать? Только силой. Нужно убить человека. Но как же это низко! Это заставит смотреть на человека как на расходный материал, глину или древесину. А может, как на обычную грязь...Но как иначе продвинуться в понимании шестой стихии, стихии души?

Королевство. Герцогство Сагирина.

Треск громовых раскатов над головой. Небо, будто только что наточенный нож, разрезали молнии. Белёсые нити появлялись и исчезали в мгновение ока, чтобы затем огласить поля и холмы невыносимым, пугающим, ужасающим грохотом. Этот шум и мёртвых мог пробудить...

Холмы и тракт были усеяны трупами. Ливень бил по ним, хлеща по щекам холодными каплями-"ладошками". Будто бы сами боги решили пробудить, поднять огнаров — но тщетно. Погибшие лежали в грязи, в месиве из грязи, крови, пота и дождевой влаги.

Но — что это? Пальцы на руке одного из тел задрожали. Нет, то было не тело — то был живой человек. Он открыл глаза — и через мгновенье закрыл веки. Прошло некоторое время, а ливень всё лил и лил. Наконец выживший, протяжно застонав, попытался подняться на ноги: мягко говоря, получилось не очень хорошо. Колени и руки дрожали, всё тело бил озноб, перед глазами сверкали круги, а в голове надсадно звенела наковальня. А ещё этот проклятый гром...

Но всё-таки человек смог пересилить себя: он поднялся во весь рост, слегка пошатываясь, и окинул взглядом поле битвы. Трупы, трупы, трупы — казалось, куда ни кинь свой взгляд, везде лежали мёртвые огнары и тайсары. Выживший упал на колени и закрыл лицо грязными ладонями. Сквозь пальцы просочились слёзы, падавшие на труп коня. Человек всё-таки нашёл в себе силы снова оглядеться вокруг — и увидел паренька, лет пятнадцати-шестнадцати, чьё тело было покрыто ранами от вражеских пик. Белое-белое лицо, навечно застывший крик на губах, раскинутые руки. Пальцы правой сжимали рукоятку меч, чей клинок сломался у самой гарды.

Выживший подполз к трупу паренька, обхватил его голову трясущимися руками и, подняв голову кверху, бросив вызов ливню и небу, прохрипел:

— Я отомщу!!! — и даже раскат грома не смог заглушить этих слов, шедших из самых тёмных глубин души...

У костерка грелось несколько человек. Кто-то баюкал перевязанную окровавленным тряпьём руку, кто-то трясся в лихорадке, не в силах согреть нутро теплом еле-еле теплившегося огня, а кто-то лежал, прикрывшись чудом уцелевшим плащом. Воины бравой Южной армии Королевства — точнее, те немногие, кому посчастливилось остаться в живых. Хотя, конечно, "посчастливилось" было бы не совсем точным словом. Тайсарские разъезды рыскали по округе, и даже маленький огонёк, который ночью можно разглядеть за лигу от костра, способен был привлечь к себе внимание врага. Но какое дело людям, видевшим вокруг себя смерть и чудом от неё спасшимся? Но только вот их друзья остались кормить вороньё на тех полях и холмах...

— О-щу, — внезапно раздался надрывный хрип у самого костра.

Один из солдат ушедшей в небытиё Южной армии встрепенулся, вскочил с земли — и увидел ползущего к огню человека. В изодранной, замызганной рубахе, затёртых до дыр штанах, он оставлял кровавый след: ладони и колени, израненные репейниками и камнями, обильно отдавали алую влагу.

— О-щу, — захрипел человек и остановился. Последние силы его окончательно покинули...

Королевство. Графство Беневаль.

Я уже почти не узнавал замок Беневаль, в котором зимой прятались воины армии Тенперона. Совместными усилиями Конрад Монферрат, Владек, сам граф, Малькольм и Ори приводили владения в порядок. Теперь в моей спальне на стенах висели гобелены, которые дворецкий откопал в каких-то только ему известных кладовых замка. Следов пыли в тех помещениях, по которым я проходил, практически не осталось, а паутины так и вообще не было. К сожалению, лестницы и вообще все деревянные части замка находились не в лучшем состоянии: многие доски прогнили насквозь, и я несколько раз уже готовился расстаться с жизнью, когда очередная ступень проваливалась под моими ногами.

Но особенно мы потрудились над главной башней, возвышавшейся над всем замком. С неё открывался неповторимый вид на Снежную Пустошь и поселения огнаров в южных долинах. И ещё — на Пик Дафно, где Тенперон зимой поймал в ловушку воинов Людольфингов. Те, глупенькие, сами надеялись обмануть моего учителя. Многие из них потом перешли на службу к Даркхаму — нынешний Архимаг умел убеждать людей.

Но я отвлёкся. Подъём на вершину башни начинался, как ни странно, на третьем этаже замка. Крутая винтовая лестница, состоявшая ровно из семидесяти семи ступенек (любимое число Тарика, между прочим), резко оканчивалась у металлического люка. Правда, за прошедшие годы его изрядно подъела ржавчина, так что без известной доли волнения трогать его было невозможно: ещё упал бы на мою голову или рассыпался на мелкие кусочки от прикосновения. Как только я открыл этот люк, желая узнать, что же там, наверху, — и чуть не упал с ног, едва не сбитый ураганным ветром.

Но всё-таки силы и желание подняться, закончить это восхождение у меня нашлись — и чудо, настоящее чудо стало мне наградой. Белые шапки Саратских гор, как у чабанов, водивших отары овец по долинам, сверкали в лучиках солнца, слепя глаза. Там, далеко на севере, можно было разглядеть зеленевшие равнины Снежной Пустоши. Где-то там воевали за изящных лосих сохатые, сменившие белые одежды на серые шкуры волки подстерегали у водопоев добычу, а племена айсов жили так же, как их предки сотни, а то и тысячи лет назад.

А к югу расстилались уже огнарские земли. Казавшиеся отсюда чёрными точками деревни и хуторки рудознатцев, трапперов и охотников. Каждый из них, как гласила пословица, прятал под одеждой меч, а то и два: слишком уж часто айсы наведывались в окрестные земли, желая "зипунов добыть".

— Не правда ли, дух захватывает? — у самого уха раздался вкрадчивый голос Эдвина Беневаля. Ревенант, похоже, уже давно находился где-то поблизости, не желая показываться на глаза.

— Да, — только и мог вымолвить я, глядя на южную долину и земли (хотя, скорее, скалы) вокруг замка.

— Я до сих пор помню тот день, когда впервые поднялся сюда. Это было... точно, это было семьдесят девять лет назад! Вон там, — призрачный палец указал на поросшие дёрном развалины, в которых едва угадывались очертания домов, — была деревня Беневаль, в которой селились окрестные крестьяне и большинство слуг.

— А ещё дальше, вон на тех далёких склонах, — мой взгляд упёрся в ближайшие склоны гор, до которых было не меньше трёх лиг. — Да, на тех склонах были сторожевые башни, Башни Ворона и Орла. Звались они так, ибо две семьи, Враны и Орли, вот уже три века сторожили их! — Похоже, Эдвин вспомнил какую-то старую легенду, перейдя на старинный стиль речи. — Ты спросишь, где теперь это всё?

— Всё там же, но теперь вместо домов руины, — вздохнул я.

— Да, ты угадал, — Эдвин печально улыбнулся, внезапно устремив свой взгляд в даль. — Хочешь осмотреть свои владения, теперь — по-настоящему? Вдохнуть аромат горных цветов, луговой травы, прикоснуться к вереску, взобраться на какую-нибудь кручу и, глядя на свои земли, рассмеяться во весь голос?

Мысли Беневаля были далеко-далеко (или — давно-давно?), но всё-таки смог он меня, отъявленного домоседа, увлечь этими словами.

— А почему бы и нет, милорд, — кажется, я улыбался. Зря...

Там, на равнинах, трава давным-давно выгорела из-за летнего зноя. Здесь же сочная зелень подавалась навстречу ветру, вздымалась к небу, и даже с некоторым чванством мялась под моими ногами. Рядом шагал Конрад Монферрат, бросая обеспокоенные взгляды по сторонам.

— Конрад, да что такое? Что нам здесь может угрожать? Если набега айсов боишься — то это зря. Большинство воинов пошло под руку моего учителя, Тенперона Даркхама, теперь они учатся сражаться в строю и маршируют, маршируют, маршируют...Хотя воины должны не маршировать, а драться, — пожал я плечами и продолжил любоваться окрестными видами.

— У айсаров это вошло в привычку — совершить очередную "прогулку" в наши порубежные земли. Зря Вы, милорд, не захотели взять с собою других...обитателей замка, — Конрад до сих пор не мог без некоторого содрогания думать о том, что живёт рядом с не совсем людьми. Или даже совсем не людьми. Но айсы, судя по всему, вызывали у Монферрата более однозначные мысли и чувства.

Какая-то местная птица смолкла, а мне так понравились её трели. Сразу стало как-то тихо, тишину нарушало только шумное дыхание Конрада, даже в горах не расстававшегося без кольчуги, и шелест сминаемой нашими ногами травы. Словом, самое время было для неожиданного нападения айсов.

— Знаешь, Конрад, по-моему, сейчас нам в самый раз угодить в ловушку северян. Думаю, лучше остановиться, посмотреть по сторонам...

И почему я в таких случаях всегда оказываюсь прав?

На одном из окрестных холмов показались силуэты высоких людей с копьями, топорами и дубинами. Я оглянулся: вокруг словно из-под земли вырастали "двойники" этих силуэтов. Айсы. Мне это совсем не понравилось.

— Конрад, похоже, они совсем не визит вежливости совершить сюда пришли, — я нервно сглотнул.

— Боюсь, что так, милорд, — Монферрат безумно медленно вынимал из ножен свой меч, покидавший своё ложе с тихим шелестом. — Настроены они явно решительно.

Айсы начали приближаться, сжимая кольцо опасности вокруг нас двоих. Человек двадцать. Нет, тридцать. Нет, сорок...Пятьдесят...Шестьдесят...Сто...

Мне это точно не нравилось!

— И чего им от двух бедных путников надо? — я закатал рукава льняной рубахи. — Надо бы дать им понять, что просто так они нас не возьмут. Пирос дафанд меер!

Простая магическая формула, практически не отнимавшая сил и не требовавшая длительной подготовки. На изыски ни времени, ни терпения у меня не было. Меньше чем через один удар сердца вокруг меня, пахнув жаром на Конрада, вспыхнули пламенные клинки, замелькавшие перед глазами. Защита от стрел — и способ испугать айсов.

Немногие северяне в своих боевых одеяниях, чего-то вроде наспех сшитых из разных кусков ткани, кожи и меха курток, подались назад. Прочие же, похоже, были привычны к магии. Нехорошо, это было совсем нехорошо.

— Может быть, договоримся? Чего вам с нас брать? А если не уйдёте — получите от Огненного вождя, да так!!! — я старался придать своему голосу побольше уверенности и металла. Не вышло. Голос дал такого петуха!

— Похоже, этим Огненным вождём их тоже не испугать, — Конрад покрепче перехватил рукоятку меча. — Почему они ничего не говорят? Что же это такое, Даркос их всех посети?

Словно бы в ответ в землю у самых ног Монферрата ткнулась стрела. У айсов было своеобразное чувство юмора -или просто они все были немыми, так что разговаривали на языке оружия? А что, может быть, мы просто не понимали, чего они хотят выразить? Между тем ещё одна стрела упала рядом с первой. Северяне оказались очень даже многословны.

— Боятся, — холодно констатировал Конрад. — Боятся, но не отступают. И ничего не говорят. Это вообще — люди?

Не айсы, да, ненормальные какие-то это айсы...

Придётся применить что-нибудь посерьёзней из магии.

— Конрад, я сейчас попробую прогнать их. Если что — прикрой меня от их ударов, — эфир уже встречал своего не столь уж частого гостя.

Вокруг было полным-полно линий энергии земли и воздуха — и ни единого источника огненной силы. Ведь только огонь поддаётся мне лучше всего, а на остальное приходится столько лишних сил тратить...

Серые тени всё надвигались и надвигались. Надо было что-то делать — и делать быстро! Я ещё раз огляделся: нет ли хоть маленькой струйки огненной энергии рядышком? Но нет! А потом...А потом посмотрел себе под ноги: там, глубоко-глубоко под землёй, теплилась огненная энергия. Так, теперь надо притянуть, тянись, тянись...Я кому сказал?!!

Линия огненной энергии, выглядевшая как тоненькая ярко-алая ниточка, так и норовила спрятаться поглубже, чтобы не даться мне в руки. Ну уж нет! Ты мне подчинишься!

А серые айсы всё подступали и подступали. Какие-то то ли палочки замелькали надо мной. Пламенные клинки, немногое, что имело в эфире свой нормальный цвет, засвистели над головой. Стреляют, гады...

Получите! Я начал лепить в ладонях из магической энергии шарик, который всё рос и рос, алея и набираясь силой. Размахнувшись, я метнул этот сгусток пламенной магии в приближающихся врагов. "Огненный шар", с шипением вспоров воздух, ударился тени — и те отступили, а многие из них упали на землю. Вот тогда-то они наконец обрели свет — перед самой своей гибелью. Их одежды сгорали в мгновение ока, кожа пузырилась волдырями, а воздух наполнялся криками. А ещё эта жуткая вонь горящего мяса. Меня замутило, но я не такое видел и чувствовал...

К сожалению, "огненный шар" не помог: мне удалось выиграть лишь несколько мгновений страха и неуверенности этих айсов. Но кольцо не разорвалось, наоборот, враг уже не подходил — северяне решили бегом преодолеть оставшееся расстояние до нас.

Даркос их побери! Что же мне делать? Думай, Николас, думай! Думай, голова, а то к брадобрею не схожу! "Огненный шар" — это слишком медленно, айсы успеют до нас добраться, даже "пламенная защита" выстоит лишь жалкие мгновенья. Что же тогда? Сейчас бы "кару огня"! Но нас тоже заденет, да и не справиться мне, не дорос ещё...

Придумал — а пальцы уже чертили в воздухе узоры, а в голове уже складывался "рисунок" творимого волшебства. Ещё бы немножко. Сил бы хватило: это заклинание остерегались использовать даже магистры огня, но кто мешает замахнуться на Аритмия нашего Дафнира, творца этого заклинания? Пусть после него никто и не применял столь разрушительную волшбу: вот только не помню, почему...Выдержать бы...

Так. Быстро, надо действовать быстро! Эту линию, похожую на дорогу, спроектированную сумасшедшим ксариатом, сюда, а эту закорючку наполним силой огненной стихии до слепящего блеска...Штришок здесь, а сюда...Что сюда? Не помню, там "паутинка" или "крест"! Проклятые узоры, их же не упомнишь! Вспоминай, Николас, вспоминай рисунок в той книге, что только утром просматривал! Аритмий точно был немного сумасшедшим...

"Стёжка" здесь, "паутинка" тут — и не сметь смотреть по сторонам, на айсов, которые вот-вот доберутся до нас с Конрадом... Два пламенных клинка уже полетели во врагов...Смерть вот-вот доберётся до меня. Тарик, помоги!

Последний "крест" здесь и...Что же потом? Что??? Айсы уже в десятке шагов...

— А теперь — работай, я сказал, работай! — крик, поднявшийся из глубин моей души, остановил на три удара сердца врагов. И вместе с ним из моих рук, с кончиков пальцев, из ладоней потекла огненная энергия, питая волшебный узор.

Земля стала намного ближе: я упал на колени. Что-то мокрое потекло по губам и подбородку: кажется, кровь пошла носом. В голове загудело, всё тело начало трясти. Но я не сдавался, продолжая отдавать силу начинавшему работать заклинанию. Айсы уже в двух-трёх шагах, Конрад ринулся на них...Только бы его не задело!

Воздух вокруг покраснел. Пахнуло жаром. Из самой земли прямо передо мной вырвался столб пламени, превративший двух айсов в пепел. Огонь вырвался на свободу. Но мне уже не суждено было увидеть своё творение в действии: свет вокруг меня потух, и покатился в тёмную бездну. Слишком уж много я отдал...Но всё-таки айсы, если выживут, навсегда запомнят, кто такой Николас Датор!!! Темно...Тихо...Спокойно...Наконец-то — отдых...

Аркадская империя. Аркадия.

Андронику, конечно, был рад возможности убраться прочь из столицы, подальше от придворных интриг, огнарских колдунов и "следиков". Но Ласкарий прекрасно понимал, что нежданно-негаданно свалившийся на него поход в каганат — лишь способ убрать его из столицы, отстранить от поиска организатора покушения на императора. Но зачем Иоанн это делает?

— Андроник, спрашиваешь, к чему тебя гнать прочь из столицы? Ты же настырный, всегда стараешься завершить начатое дело. А уж если твоё самолюбие при этом задето, — Каргос подмигнул Ласкарию.

Дрункарий перед отбытием в Южную армию решил посетить своего друга молодости, Каргоса Старатоса. Тучный дукс лет сорока-пятидесяти, известный на всю столицу своей необъятной рыжей бородой, заплетённой в десятки косичек. Лишь немногие знали его как одного из лидеров Совета дуксов, тайного общества, объединившего многих знатных и богатых людей империи. С недавних пор власть Ватацев стала слишком уж неудобной для аркадской аристократии — и вот уже Дука Ватац, отец Иоанна, гибнет от яда, в столице нет-нет, да появляются слушки об очередном заговоре...

Андроник мало понимал, к чему эта игра в "заговорщиков-ночников", поистине аркадовские планы — и отсутствие их исполнения. Единственным успехом Совета дуксов была смерть Дуки Ватаца, если, конечно, они себе её не приписали. Но такая организация была удобна Андронику, он думал когда-нибудь использовать её в своих собственных целях.

— А я тебе отвечу: за последние дни несколько десятков дуксов и магнатов уже покинули столицу. Скажу тебе, те ещё крысы...Но ведь крысы первыми бегут с тонущего корабля. Похоже, они почувствовали угрозу, исходящую от Иоанна Дуки. Представь себе: нашли ниточку, которая ведёт к заговорщикам...

— Если бы я остался здесь, эта ниточка стала настоящим канатом, и тогда никто бы не скрылся от моего удара. Совсем обнаглели, понимаете ли: Иоанна ранили, меня обманул какой-то колдунишка, заставив испытать не самые лучшие чувства! Никто бы не ушёл от моего гнева, — Ласкарий сжал кулаки.

— Вот именно, что от твоего, Андроник. Иоанн, думаю. Прекрасно это понимает, но ему не нужны только эти заговорщики. Скорее всего, Ватац просто хочет устранить всех неудобных людей. А заодно — самых богатых. Ведь за обвинением в измене автократору следует конфискация имущества. И можно каждый раз утверждать, что на этого человека указал тот самый колдун или ещё какой-нибудь участник заговора. Замечательная тактика действия: все недовольные властью будут трястись по ночам, ожидая стука в дверь. Простой же народ увидит, что Иоанн Дука уничтожает дуксов и богачей — значит, император ратует за угнетаемый люд. В этом ты ему уже не помощник, Андроник, зато можешь быть полезен в качестве возможного победителя каганата, — Каргос при каждом слове улыбался всё сильней и сильней. Улыбка его ширилась от осознания собственной правоты. — Там ты можешь и погибнуть, а это Иоанну будет очень даже полезно. Всё равно, финансы Аркадии псалмы поют, большую армию не снарядить, даже среднюю по численности будет трудно собрать и снабдить всем необходимым. Так что...

— Я всё понял, Каргос, спасибо, можешь больше сегодня не портить мне настроение, — Ласкарий тяжело вздохнул. — Ты, кстати, случайно не знаешь, кто-либо из Совета дуксов собирался в той таверне, где мы колдуна поймали?

— О чём ты говоришь? — Каргос округлил глаза. Врал — и не стеснялся своего вранья. — Что именно двум дуксам делать в этакой дыре, а?

— А откуда ты знаешь, сколько их было? — сузились глаза у Андроника. — Каргос, Каргос, нехорошо врать главе "ночной стражи" Аркадии.

— Врать — нехорошо, а вот выпить с ним — будет даже отлично! Аркадского красного, чуть-чуть, для аппетита? — лицо Каргоса расплылось в улыбке. В руке как-то сама собой появилась глиняная бутылка с сургучной печатью на горлышке.

— А, что с тобой делать! — всплеснул руками Андроник. — Давай!

Утро обещало быть штормовым, головокружительным и вопрошающим: "А что ж вчера было?"...

Королевство. Графство Беневаль.

Снова серые тени окружали меня с Монферратом. Десять шагов. Пять...Огонь!!! Но айсы и не думали гореть, а сознание — оставлять меня.

— Прочь! Вон!

— Милорд, это Конрад. Тут рядом Малькольм и Ори...

Слова Монферрата приходили словно с другого края мира, тихие, далёкие. А тени — всё ближе и ближе, ближе и ближе, скоро их руки начнут меня душить.

— Прочь, призраки мёртвых! Прочь, порождения Эдмона! — пот катился градинами по моему лбу. Холодный пот...

— Николас! Очнись! Прошу тебя! — голос Эдвина Беневаля. В нём я почувствовал жизнь. У ревенанта тоже были эмоции...

Тени, тени, тени...

Смерть, смерть, смерть вокруг!

— Прочь! Вы умерли!

Реальность смешалась с бредом. Я мог разглядеть сквозь пелену полузабытья и Владека, и замкового, и дворецкого, и Конрада Монферрата, и Эдвина — и одновременно подступавшие ко мне тени айсов...

— Я, конечно, дико извиняюсь за то, что отрываю почтенного мага от его горячечного бреда...

Едва послышался этот голос, как окружающая действительность будто бы оказалась далеко-далеко, отъехала в сторонку. Я перестал слышать голоса обитателей Беневаля, собравшихся у моей постели. Но и тени айсов оказались в какой-то невообразимой дали.

Серый плащ складками, сизый берет с дурацким гусиным пером, зелёные походные сапоги со стёртыми каблуками на правом. Мятые штаны, опускавшиеся чуть ниже, стёртых коленок, точь-в-точь как у юного шкодника. Всё, уже настоящий бред...

— Где — бред? — незнакомец наигранно огляделся по сторонам, пожал плечами и подошёл к постели, присел на самый её краешек. Он склонился надо мной — от этого "бреда" веяло таким холодом....

— Да, да, не угадал ещё, кто я? Ну же, веет замогильным холодом, приходит к огнару, находящемуся на пороге смерти...Вас что, этому уже не учат в хвалёных академиях, не рассказывают в семьях? А ещё — дворянин!!! Рыцарь!!! Маг!!! Какое заклинание сотворил!

"Бред" приложил пальцы, сложенные щепотью, ко рту и причмокнул.

— Знаешь хоть, почему сам Аритмий использовал это заклинание всего лишь дважды? На первый раз оно у него вышло не очень хорошо, он кое-что подправил...А на второй раз "огненный вихрь" его к Даркосу отправил, — "бред" заговорщицки подмигнул и начал тыкать указательным пальцем левой руки себе в нос. Тип наклонился ко мне — и из его глаз на меня глянула чёрная бездна...— Ну что, Николас, уловил, а? — бледные губы сложились в жуткую улыбку до ушей. В прямом смысле — до самых ушей.

Ну вот что за глупые намёки? Приходит тут к умирающему бедняге какой-то странный тип, все разговоры сводящий к трупам и смерти. Смотрит этак многозначительно, взгляд с двойным дном...Тьфу ты, я хотел сказать, совершенно без дна! Одна чернота там! Ничего нет! А ещё хочет навести на мысль, что он...

Что он...

Морозный комок подкатил к самому горлу, которое скрутил спазм ужаса. Слова всё никак не хотели покидать такое уютное местечко, а разум всё отказывался верить. Разум — он вообще такой, да, он никогда не хочет верить очевидному. За что и любим: единственная вещь, в которой можно спрятаться от реальной мира — изучение логики древнего мыслителя Аристонида. Да, знал человек, как можно спастись от мыслей, что перед тобой...Проклятье, ну вот зачем, зачем я снова об этом подумал! Ведь было так хорошо делать вид, будто ничего не происходит и мыслить о науке! Что, в сущности, мне ещё надо!

Ладно, надо брать себя в руки! В задрожавшие руки, которые лучше спрятать за спину. Да, так-то лучше. Пусть этот тип имеет меньше доказательств того, что я испугался! Не хочется свою слабость показывать, ох как не хочется!

— Ладно, предположим, ты не порождение моего бреда, а на самом деле...На самом деле — проводник душ и хранитель врат царства мёртвых. Тогда можно пропустить все эти шутки с издёвками и перейти, собственно, к проводам в то самое царство мёртвых? Не хочу, чтобы столь серьёзное мероприятие превратилось в жонглёрское представление!

Честно говоря, мне всё это так надоело! Глупые шутки, то ли порождение моего бреда, то ли настоящего Даркоса. Даже сама мысль о том, что один из богов смерти решил меня лично посетить, не вселяла особого энтузиазма. Я от всего этого такустал...Волшба вытянула из меня слишком много сил, надорвав что-то внутри.

— Какой же ты скучный, Николас, — наигранно простонал Даркос (или бред, ни один из вариантов объяснения происходящего в сторону отбрасывать не следовало). — Ну вот что мне с тобой делать? Знаешь, мало кто из огнаров вот так нагло требовал забрать себя в царство мёртвых. К тому же за тобой кое-кто так пристально наблюдает. Тебе известно, что за тебя ну очень сильно просили? Хотя — откуда? У тебя же с другим светом прямой связи нету!

Даркос расхохотался. Честно говоря, выходило совершенно не смешно. Кажется, бог-проводник это понял и, посерьёзнев, продолжил.

— Мне и самому не хочется тебя провожать к отцу. Рано, слишком рано. Но...ты сам себе нанёс огромный вред тем заклинанием, исчерпав запас сил. Просто так остаться в мире живых — нет, не получится. Это будет против правил, которые я сам некогда предложил кое-кому. А этот кое-кто, нехотя, их утвердил. Ирония судьбы, надо бы Немайди попросить чего-нибудь с этой иронией сделать, как-никак, её вотчина...Как же тогда поступить?

Даркос почесал пятернёй подбородок, покрытый двухдневной щетиной.

— Идеи есть? — бог смерти обратился ко мне. Его насмешливые глаза так и буравили меня.

— По-моему, это твоя работа: определить, пора или не пора человеку отправляться в мир иной, — хмуро ответил я.

— Да, ты прав. Кстати, не надо бравады, она ещё никому не шла, — Даркос мне подмигнул. Изверг! — Эх, сто эпох бы не видать всех этих трупов, покойничков, умирающих...Не видать...Глаза...А что — глаза? А почему бы и нет...

Мы снова оказались в моей комнате. Силуэты Конрада и Беневаля окутала сероватая дымка, и лишь моя кровать казалась более или мене реальной. Проводник душ нагло уселся у изголовья, делая вид, что пребывает в размышлениях.

— А что если — в хоровод душ, а потом глаза... Точно!

Даркос вскочил с постели и пустился в пляс. Интересно, так он с каждым умирающим поступает, или у него к каждому покойнику индивидуальный подход? И спрашивать как-то неудобно...Бог ведь, не рядовой жонглёр, такого одёргивать во время представления — себе дороже.

— Точно! Ну что ж, Николас, сладких снов! Очнёшься ты совершенно иным человеком! Если вообще очнёшься, — Даркос на мгновение посерьёзнел, лицо его покрылось морщинами, а на лбу пролегла складка безрадостных мыслей. — Но...всё же подарю я тебе, утопающему, соломинку. Знаешь, всё-таки, я тебя потихоньку начинаю уважать, да. Мало кто так нагло со мной разговаривал, — и как можно с таким серьёзным лицом настолько озорно подмигивать? — А для этого особый настрой нужен, так сказать, душевный порядок своеобразный. Умирающие всё больше причитают, что того не сделали, сего не купили, этого не прирезали, ту не поженили...Сможешь пройти через хоровод — выживешь. Не без потерь, но выживешь. Готов? Хотя, твой ответ мне неважен. Удачи тебе. И помни: я на тебя надеюсь. С кем ещё так весело пообщаюсь, мёртвые редко шутят. К сожалению, но я на них не в обиде, знаешь ли.

Даркос сложил ладони лодочкой, выдохнул — и реальность вокруг пошла волнами...Я проваливался в забытьё...А провожал меня, убаюкивая, прощальный взгляд Даркоса. Наверное, глаза только бога смерти могут быть одновременно и искромётными, и печальными до слёз...

Глаза...Два...Три...Четыре...Сколько же...

Я моргнул. Ещё раз моргнул. И в третий — так. на всякий случай. И всё же наваждение не уходило прочь. Какое наваждение, спросите? Огни. Яркие огни, сверкавшие рядом, совсем-совсем рядом, протяни только руку — обожжёшься! И всё же не давали тепла эти огни, холодными они были, холодными как кладбищенская роса.

И пусть тепла они не давали — зато дарили какой-никакой, а свет. Благодаря этому я сумел разглядеть то место, куда меня угораздило попасть на этот раз. Чем-то оно походило на Астрал. Полумрак, огоньки всё те же странные, правда, лишь отдалённо похожие на звёзды. И тут, в отличие от Астрала, было какое-то движение вдали...Я пригляделся получше — и от удивления даже отпрянул, едва не споткнувшись. Там, вдалеке, крутились гигантские колёса, тускло мерцавшие. Много колёс...Нет, даже шестерёнок: они были расположены так, что образовывали сферу вокруг меня. Огромную сферу, крайних точках которой то и дело вспыхивали белые огоньки. Эти огоньки, издававшие странный треск и скрежет, совершенно не были похожи на всполохи пламени, природного или магического.

Сколько же было этих шестерёнок? Семь, что ли? Или девять? Трудно было сообразить, потому что наиболее удалённые от меня шестерёнки едва удавалось различить: они терялись во мраке, изредка озаряемые теми странными вспышками.

Что-то мне подсказало глянуть под ноги: и я еле удержался от того, чтобы не отпрянуть вновь. Только в этот раз я мог и не найти твёрдой поверхности под ногами: я стоял на узкой, шириной едва ли в полтора шага, полоске из материала, похожего на металл. И эта полоска...Тарик! Да это та же шестерёнка, только застывшая, обездвиженная! Ну и местечко же Даркос выбрал для испытания!

Шестерёнки крутились, ржавые, дряхлые на вид, не издававшие ни единого звука, даже воздух не колебавшие (я, во всяком случае, ни малейшего дуновения ветерка не чувствовал). Холодные огоньки сверкали, перемещаясь в пространстве и образуя то безумные, то изумительно прекрасные узоры. Вот — какая гора, вокруг которой ходил кругами странный человек с дощечками (или тапочками), надетыми на ладони. Вот — узор, походивший на аркарский крест, только не такой изощрённый, простой, четырёхконечный. А вот — меч, чей клинок наполовину ушёл в каменную глыбу. Или, вот, справа — многорукий и многоглавый человек, над чьей головой сверкала холодным светом диковинного вида корона. А вот...

Над головой загорелся узор, изображавший змея, ползшего к чахнувшему дереву. Я решил приглядеться — и увидел, что в зубах у змея что-то зажато...Да это же сердце, точнее, силуэт, набросок сердца, становившийся всё более и более тусклым. Змей уползал всё дальше и дальше, и в какой-то момент я понял — незаметно для самого себя — что это мою душу гадина держит в зубах.

— Вот наглость! — праведный (праведней некуда!) гнев заставил меня погнаться за этой гадиной подколодной, позабыв, что опора под моими ногами — отнюдь не идеал для подобных забегов.

И стоило мне преодолеть десяток-другой шагов, как шестерёнки сделали неуловимое движение — и всё, абсолютно всё вокруг изменилось! Ноги мои радовались: ступни почувствовали твёрдую (и, непременно, широкую!) почву под ногами. А ещё — травяной покров, толстый такой, по которому было бы приятно пробежаться босиком, упасть лицом в духмяный ковёр разнотравья! Эх! Как хорошо было бы! Но нет, боюсь, нескоро мне доведётся воплотить эту мечту в жизнь. Тем более момент был совершенно неподходящий...

Стоя на вершине холма, я видел битву. Точнее, её завершение: вокруг лежали трупы — огнарские трупы! Это были наши воины! Некоторые лица мне даже показались знакомыми: кажется, я видел их в Тронгарде, в день коронации Фердинанда...

А над ними...Над ними...Вороньё...Гай птиц-падальщиков, предвкушающих знатный пир...

Я упал на колени, закрывая глаза руками: передо мной предстала картина гибели армии. Нашей армии! Да, мне прекрасно было понятно, что это — всего лишь копия, иллюзия, что это всего лишь призрак той битвы. И всё же, всё же — до чего мастерски сделанной была эта иллюзия!

Пусть мне и не была видна вся картина побоища — иллюзия давала возможность взглянуть лишь на маленький кусочек поля боя. Края последнего, мерцая, переходили в тьму, сгущавшуюся тьму, не злую даже — просто никакую. Пустота, абсолютная пустота. А рядом с этой пустотой — люди, прошедшие свой последний бой. Это были наши люди, огнары! Боги! Вартар, неужели ты нас оставил? Неужели Палатор решил покинуть нас? Только Даркос, Даркос царил здесь: смерть попировала в тот день. Но какой? Это прошлое, настоящее или будущее? А может, просто — иллюзия? Но проклятье, до чего же она была реалистична!

Тайсарские всадники кружили вокруг жалких кучек огнаров, ещё способных держать оружие. Даже не островки кочки, окружённые болотной жижей, бесконечной, безбрежной. Улюлюкая и выкрикивая то ли заклинания, то угрозы, то ли обещания долгой-предолгой жизни на том свете, враги закружились в смертельной карусели. То подскакивая на низкорослых конях на расстояние шага-двух, то уходя от наших копий, тайсары "работали на измор": ждали, пока огнары устанут, чтоб после их добить без особых усилий. Да и ждать, собственно, было не так уж долго. Грязные от пыли и пота лица, покрывшиеся кровавыми пятнами, изрезанные одежды и доспехи, дрожавшие от усталости руки. В глазах — ни проблеска надежды. Огнары знали, что ещё минута, другая, может — третья, и за ними придёт Даркос.

Гиканье тайсаров привлекло моё внимание: пять-шесть, а может, и семь степняков клином уже добивали один из наших отрядов. Кулаки сжимались от бессилия: огнары, обессилевшие, не смогли ничего поделать. Вот кольцо аркана с мерзким свистом сомкнулось вокруг шеи самого высокого нашего бойца. Тот неумело пытался срезать мечом петлю, но — тщетно. Упав на колени, хватая ртом воздух, не в силах продохнуть, он смотрел на атаковавших сразу со всех сторон тайсаров. Упал его товарищ по оружию, с которым он стоял в пятом ряду на левом фланге. Кудрявый южанин ударил по степному коню мечом — но промахнулся и упал, захлёбываясь кровью: степной клинок не промазал. Вот и рыжий, из центрального Королевства, новичок в сотне, оказался поднят на копья. Он, не издавая ни звука, пытался вырваться из объятий смерти, а копья лишь глубже входили в его тело. А вот паренёк, единственный, кто выжил из третьей сотни, так смешно и глупо надеется увернуться от копыт тайсарского коня — и не успевает заметить, как меч вражеский молнией врезается ему в грудь. Был паренёк — и нет его. А аркан сжимается всё туже, в глазах рябит, в груди жжёт огнём. Тайсары в этот раз не берут пленных...

Понимая, что совершаю глупость, я всё же бросился вниз по склону холма, к задыхающемуся человеку. Странно: мне тогда даже в голову не пришло воспользоваться магией. Разум молчал, только сердце тянуло меня туда, в бой, который уже давным-давно проигран. Тайсары, естественно, не заметили, как я подскочил к ним сзади и ударил кулаком по крупу какого-то степного коня — точнее, попытался ударить. Конская плоть обратилось маревом, дымкой, и моя рука прошла сквозь неё. Так и есть: призраки. Всего лишь призраки. Но я, не желая верить этому, всё силился достать хотя бы одного из степняков, хватался за мечи и копья, выпавшие из пальцев мёртвых — всё, абсолютно всё было иллюзией, призраком. Оружие не было реальным. Враги не были реальными. Наши мёртвые не были реальными.

— Проклятье! Тарик Всезнающий, Немайди Необоримая, скажите, за что мне всё это? Зачем? — я обратил свою молитву к богам, к небу.

Но и вместо неба была лишь иллюзия — чернота, в которой сверкали огоньки. Всё иллюзия — и огонь, не дарующий света, и битва, и смерть...Может, и я тоже — иллюзия? Может, всё это было иллюзией?

— На твоём бы месте я бы не вмешивался. Смотри, а то провожу к отцу, он тебя давно в гости ждёт, заждался, знаешь ли. Нехорошо заставлять ждать таких, как мой папа.

Знакомый голос — голос Даркоса — привлёк моё внимание. Я даже об иллюзорности мира сего и думать забыл. Ну да, точно, это был Даркос! Шерстяной плащ, эти дурацкие штаны, истоптанные сапоги, хитрая ухмылка, зачёсанные назад волосы, пальцы, будто бы жившие собственной жизнью, изредка подрагивавшие плечи (левое повыше правого), сутулая спина — всё это разглядел, хотя и был довольно-таки далеко от сына Тайтоса. Но к кому же он обращался?

Я стоял как раз напротив него, лицо Даркоса было обращено ко мне — но точно не слова. Межу нами воздух покрылся какой рябью, словно тихий омут, потревоженный камешком, брошенным маленьким озорником. Странно, конечно, но чего в этом проклятом мире не бывает? Между тем, я напряг глаза — и понял, что эти блики, если присмотреться и позвать на помощь воображение, образуют фигуру человека. Во всяком случае, это было похоже на человека. Хотя — Даркос его знает, что там могло быть...

Между тем бог-проводник вёл себя так, будто к нему кто-то обращается — однако я не слышал ничего, кроме слов самого Даркоса. Даже шум боя притих, словно мгновенье назад и не гибли огнары, не свистели арканы, не лилась кровь людская.

— Ладно, ладно, делай чего хочешь. Всё равно, рано или поздно все ко мне попадёте, и ты, и твои креатуры.

Даркос картинно (как сказал бы Тенперон — играя в артиста) развёл руками, передёрнул плечами — и присел на корточки. Бог пристально вгляделся в открытые глаза мертвеца, хрустнул пальцами и произнёс:

— Вставай, вставай, пора в дорогу!

Я едва не пропустил момент, как из умершего человека, из тех самых глаз, начал выходить какой-то дымок...Так это не дымок! Сизоватое облако, аморфное, с невероятной быстротой обретало очертания человеческого тела. Над трупом возникла точная его копия. Молодой, даже юный паренёк, едва ли старше меня — он отправлялся вместе с Даркосом по давным-давно проторенной тропе в царство Тайтоса.

Меж тем, Даркос отвлёкся от призрака-души — и взглянул...прямо на меня! У меня мурашки по коже забегали: неужели он меня увидел? Да нет, не может быть! Однако я испугался...Сильно испугался: Даркос кивнул мне — в этом не могло быть ни малейшего сомнения. Но что же это значило? Что же? Бог-проводник махнул рукою, словно приглашая меня присоединиться. Сомнения боролись в душе с надеждой. Пойти? Приблизиться? Но вдруг это обман? Вдруг это какая-то ловушка, иллюзия, ошибка, да что угодно!

А может, всё же — пойти? Принять зов? Или — вызов? Вновь шагнуть навстречу неизведанному.

"Бежать отсюда, бежать без оглядки, Николас! Давай, давай, в атаку на Саратские горы, как говорил сотник Седой! Только бы подальше отсюда!" — шептал разум, этот извечный паникёр и великий комбинатор, ни одна комбинация которого не имела успеха.

А сердце, неспособное говорить, но зато вольное чувствовать, тянуло вперёд, навстречу неизведанному, навстречу судьбе. Стоило только сделать шаг, ма-а-аленький такой шажок. Всё равно терять уже больше нечего, Даркос прекрасно дал понять, что на кону моя жизнь.

"А что — жизнь? Николас, в тепле будешь, в уюте, будешь на травке этой сидеть, гулять вечность вечную по здешним местам, чудеса будешь наблюдать, веселиться будешь" — не унимался разум.

А сердце...Я различил шёпот сердца: "Вперёд. Только вперёд. За мечтой!". Ведь там, впереди, ждали новые знания, испытания, борьба — а что такое жизнь, если не борьба, битва с самим собою?

"Да что там...Эй! Да куда же..." — разум замолк, замолк комбинатор, едва я сделал шаг навстречу судьбе.

Даркос одобрительно кивнул и сделал неуловимый жест рукой, точно такой же, как у влюблённого, прятавшего до поры до времени букет цветов, а теперь дарящего это чудо своей ненаглядной. Я даже почувствовал — как странно! — аромат этих цветов. Розы. Так могут пахнуть только розы, только-только срезанные с куста... Голова закружилась: я чувствовал, как проваливаюсь в бездну. Что ж, мне уже было не привыкать. Холодные огни всё отдалялись, и только глаза — нет, не глаза, сам взгляд! — Даркоса ни на йоту не отставал от меня. А ещё — аромат роз провожал беднягу-путника в неизведанное!

Не хотелось думать, что это падение может закончиться отнюдь не мягким приземлением, — и потому я вызвал из глубин памяти воспоминания о крохотной оранжерее, разбитой в нашей академии. Из тьмы, чёрточка за чёрточкой, проступали очертания помещения, нос уже улавливал ароматы, которыми полнилась комната. Даже шорохи и поскрипывания древнего паркета, столь милые моему сердцу, пришли. Как же было хорошо вернуться сюда, особенно сейчас, когда мир изволил сойти с ума. А может, это я обезумел? Тогда выбранный мною способ оказался невероятно приятным...

Здесь всегда было тепло, даже когда взбесившиеся ветра срывались с вершины Траумштайна и, силясь разрушить флигельки академии, ревели и бушевали. Пахло розами и настурциями, тюльпанами и гиацинтами. Ароматы цветов обволакивали тебя, будто бы создавая щит от непогоды, торжествовавшей за каменными стенами. Не возмущённо и визгливо, а так по-доброму, по-стариковски скрипели половицы. А ноги сами собою вели меня к излюбленному цветку — розам. Мы с ребятами целый розовый куст вырастили, смогли. Сами поливали, подрезали, боясь, как бы вместо роз шиповник не вырос. Но нет! С какой радостью мы смотрели на первый бутон дивного сиреневого цвета, всё росший и росший. А за ним появились и другие, и наконец-то зацвёл наш куст. Мне так захотелось вернуться туда, в тот день, один из прекраснейших в моей жизни.

Аромат бесчисленных цветов ласкал мой нос, а ветер...Ветер?

Я открыл глаза. Никакой тьмы не было и в помине! Светило, мягко так, ненавязчиво, солнце, ветер играл с цветочным ковром из фиалок и ромашек, одуванчиков и тюльпанов, астр и георгинов, цикламенов и маков, который тянулся во все стороны, насколько хватало глаз. Хотя, нет, кажется, я поспешил с последним: вдали, по правую руку от меня, возвышалась стена, чёрная, высокая, и не было видно, чтоб за ней располагались хоть какие-то строения.

Идти или нет?

"Оставайся здесь. Ну зачем волноваться, если и так хорошо? Цветы, солнце, ветер, и слепота — лишь сон" — вновь проснулся разум-перестраховщик. А, да ну его! Вперёд, по высокой траве, обнимая будущее и прощаясь с прошлым. Я пройду хоровод душ до самого конца, Даркос ещё будет мною гордиться!

"Ну вот куда ты..."— застучало в висках и смолкло. Разум посчитал за правильное ретироваться.

Я шёл и шёл — но стена не приближалась, казалось, она лишь отдаляется.

— И правильно кажется. Тебе ещё не время. Нет, ну конечно, при особом желании...Но оно тебе надо, парень? — а вот уже и Даркос присоединился. — Запомни, человеку лишь однажды даётся шанс либо вознестись, либо пасть. Только одному повезло — или нет — получить второй шанс. И даже третий...И, кажется, четвёртый. Но я сомневаюсь, что его теперь можно назвать человеком.

Интересно, а если подождать здесь вечность-другую, все мои знакомые и друзья пройдут тем же путём? Вот это будет день встреч! И что же это за человек? Кто он? Может, именно к нему обращался Даркос на том поле?

— Николас, ты знаешь, вот чего у тебя не получается — так это "даркосова юмора", ну ничуть не получается, поверь мне на слово. Кому, как не мне, знать, что такое настоящий "даркосов юмор"? — бог-проводник расхохотался. — И вообще, хорошо умеет шутить тот, кто смеётся последним. А это в любом случае оказываюсь я, чего ты бы вы, смертные, себе в голову не вбили.

Но вот чего-чего, а у Даркоса не получалось нагонять страху и создавать атмосферу безвыходности. Ну не вызывал он ощущения, что сделаешь ещё шаг — и окажешься у врат Тайтоса.

— А мне и не хочется этого, — я готов был поспорить, что Даркос показал мне язык.

Конечно, тысячи людей за такую "картину" отдали бы голову на отсечение, но мне не хотелось отвлекаться от любования цветами. Так, а вон — лилии! Красивые же! Таких красивых лилий я прежде не видывал!

— Люблю, знаешь ли, в свободную время покопаться в земле, повозиться с цветами, почувствовать себя творцом жизни!

Даркос совершенно не стеснялся показывать то, что читает мои мысли.

— Да ты бы, Николас, своё лицо видел — тут и мысли читать не требуется. Но, кроме шуток, — голос Даркоса и вправду посерьёзнел. -Ты решил сделать хоть что-то? Всё идёшь и идёшь, следуя за...неважно, за кем или чем ты последовал. Всё бредёшь, бредёшь, бредёшь. Ну а жизнь идёт, идёт, без конца и краю. Ты рыцарь? Ты герой? Просто зритель в зале. Печалишь ты меня, Николас, печалишь.

Сын Тайтоса зацокал языком, выражая своё неодобрение.

— Я думаю. Чтобы что-то...— а если признаться, я просто не знал, что же делать...

— Во-во, ты просто не знаешь! — Даркос сделал неуловимое движение рукой — и мы оказались у ворот, прорубленных в той самой недосягаемой стене. Золотых ворот, между прочим, высотой в пять или шесть человеческих ростов.

К этим воротам вела пыльная дорога, пустынная. Не похоже было, чтоб какая-нибудь душа рвалась сюда, ко входу в царство мёртвых.

— Смекалистый парень. Догадался, куда этот тракт ведёт. Сколь дороженьке не виться — сюда приведёт, — заметил Даркос, ничуть не скрывая горделивых ноток в голосе.

Я не отрывал взгляда от этой неказистой дорожки-дороженьки. Что-то меня в ней привлекло, но что? Чем дольше я всматривался в эти ухабы и колдобины, тем настойчивей одна мысль, неоформленная, невыразимая простыми словами, стучалась в голову. Что же...

Я моргнул — и дорога раздвоилась, расстроилась, ...

— Да-да, все дороги ведут сюда. Все. Короткие и длинные. Но особенно быстро сюда приведут "большие" дороги, где перевалочными пунктами из Таира и до отцовского царства служат виселицы и безымянные могилы. Ну да ладно, не люблю излишне часто говорить о работе. Николас, лучше взгляни на ворота, уверен, они тебе помогут принять решение. Только не смей сходить с ума, придумывать новую религию или объяснять все поступки и помыслы людские одним-единственным желанием, — Даркос в этом пассаже был особо словоохотлив и саркастичен.

— А что, были случаи? — ну не удержался я, чтоб не подыграть Даркосу. Похоже, между нами уже возникло нечто вроде дружбы. Ну да, бог-проводник душ умерших и потенциальный умерший — друзья-братья навек.

— О, ты даже представить себе не можешь, как их было много! — Даркос заговорщицки подмигнул. — Ладно, давай, не отлынивай! Смотри!

Ничего не скажешь: ворота были отполированы до зеркального блеска. Но был в них один изъян: в них ничего не отражалось. Кроме меня. Прядь вьющихся русых волос упала на лоб. Щёки в красных аллергических пятнах, маленький нос, над которым вечно смеялись однокашники. Из-под мантии...Какой мантии? Точно! Моё отражение было облачено в потёртую, пыльную мантию. На потрёпанных рукавах темнели чернильные пятна. Воротничок измятый. Таким меня видели в академии. Таким я запомнил себя. Интересно, эти ворота — отражение памяти человека о себе? Памяти...

А что это за тени, показавшиеся позади моего отражения? Я вглядывался в размытые контуры фигур, и...

Стоп! Вот! Всё лучше и лучше, всё точней вырисовывалось...вырисовывались...

Люди. Молодые и старые, юные и не очень, и у всех было одно лицо, с поправкой на возраст и тяготы жизни, конечно же,— моё лицо. Интересно...Они обступили меня полукругом, и всех я мог легко рассмотреть, абсолютно всех. Вот — я лет, наверное, в шесть или семь. На мне "детская броня": доспехи, которые выковывали для детей знатных и богатых рыцарей. Ну и, да простит меня Онтар, рожа была у меня! Надменная, откормленная, себялюбивая. Типичный сынок благородных, высоко поднявшихся дворян, ни добавить, ни убрать. Он — то есть я — так высокомерно поглядывал, что мне тошно стало.

За спиной этого баронского сынка, положив руки ему на плечи, возвышался другой я — уже знакомый. Те самые белые одеяния, шитые золотыми и серебряными нитями, искусные и не очень узоры на воротнике и груди. С ним — с этим мною — я уже виделся, на испытании в Зале снов. Он...То есть я...Другой я...В общем, этот узнал меня,: приветливо улыбнулся и со значением кивнул на баронского сынка. Вот только в глазах...В глазах этого уже знакомого мне другого "я" плескалась неизбывная печаль, глодавшая его — меня — изнутри и практически убившая всё счастливое и радостное в этом человеке. Я это понял, едва взглянув в эти глаза, такие глубокие, что бездна за гранью мира покажется мелким корытом.

Подле грустного меня стоял другой я — весёлый, жизнерадостный. Щербатая улыбка: на старости лет я лишился передних зубов. Жиденькие поседевшие волосы, в которых кое-где виднелось рыжее "золото". Одетый в рваньё и тряпьё, этот я, похоже, радовался жизни. Даже несмотря на то, что потерял в бою — или магическом поединке — правую руку полностью, а левую — до локтя. Вот такой он был весельчак, бедный калека.

И эти "я" тянулись и тянулись, и было их так много, что в какой-то момент мне просто надело рассматривать каждого, и я наконец решился обратиться к Даркосу.

— Что это? Кто они?

"Онтар, прошу, пусть Даркос скажет хоть что-то обнадёживающее!"

— Не дождёшься, Николас, ты ответа на свои вопросы. Уж прости, я не жрец, не священник, не теолог, мне не по силам понятно объяснить, что ты только что увидел. Я, конечно, могу попытаться и сказать этак многозначительно, якобы с глубочайшим подтекстом, в стиле аркадских притч. Но не буду. Однако скажу вот что: в каждом из этих отражений — урок для тебя. Надеюсь, ты сможешь его уяснить. А нет — так нет, значит, не судьба. Как-нибудь поговорю с Немайди об этом, кстати. Может, кому из жрецов подкину идею трактата...

Похоже, Даркос не мог больше двух или трёх минут сохранять. Что ж, в Гильдии и не таких чудаков хватает, я привык. Тем более, и мне не быть в глазах обычных огнаров "нормальным". Чудаки. Все мы чудаки в глазах людей. Смешные ли, жалкие ли, опасные ли — чудаки, не более.

— Вот, пошёл мыслительный процесс! — подбодрил Даркос. Хотя, конечно, лучше бы...

— Ну-ну, жалкий смертный, ужели можно над богом насмехаться? — издевательским тоном произнёс Даркос и засмеялся.

— Тебя мёртвые не ждут? Говорят, что каждый день в Королевстве умирает до...

— А может, ты не с Даркосом говоришь, а с горячечным бредом своим? И поэтому Даркосу очень даже легко успеть ко всем умирающим. А может, сама реальность решила...Ладно, Николас, прости, ты думай. Думай. Думай...

Последние слова Даркоса я не расслышал: настолько глубоко я погрузился в размышления. Нерадостные впечатления, уверяю. Каждое из этих отражений, несомненно, хранило в себе историю. Даже нет, не историю — целую жизнь! И всех этих... "меня" я наблюдал в какой-то момент их жизни. А эти отражения смотрели на меня. Смотрели и чего-то ждали. Ждали — моего решения. Но какого? Тарик, помоги мне, дай хотя бы ниточку, за которую я мог бы потянуть и расплести этот клубок загадок!

— Тарику нет сюда хода, уж извини. Таков порядок.

Знает Даркос, как настроение испортить! У него опыта в этом хоть отбавляй!

— Николас, ты даже не представляешь, насколько ты мои способности преуменьшил! — бог-проводник усмехнулся. — Ладно-ладно, не отвлекайся! Думай! Тоже мне, философ, ты о насущном размышляй, о насущном!

Легко ему говорить. Хотя...Так...

Я всматривался в моё собственное отражение. Да уж, а живот-то не и маленьких, и даже мантии его не удаётся скрыть. К счастью, за последний год я похудел: не до жиру было, быть бы живу. Отражение было серьёзным как аркадский дукс: я никогда особой весёлостью и не отличался. Хотя и грустным я не был, скорее, печальным, и это порою отталкивало однокашниц. Так, Николас, ну чего ты! Не время о девушках думать!

— Я, конечно, не бог любви и красоты, но всё же намекну: если решил подумать о прекрасных дамах — любое время подходит. Хотя ты сам это когда-нибудь поймёшь, — Даркос снова решил меня отвлечь своим комментарием.

Ладно, Даркос с ним...Эээ...В общем, неважно. Между тем отражение кивнуло и взмахнуло рукой. Этот "я" точно хотел мне что-то сказать. Но что? В руке у отражения появилась книга. А потом — ещё одна. И ещё. Отражение показывало один трактат за другим, так, чтобы я смог прочесть название и имя автора. "Предмет и метод огненной магии" Багерлая, "Философия волшебства" Вернанди, "История огнарского народа" Д...Д...Я так разволновался, что не прочёл полную фамилию автора. Имя тоже не удосужился прочесть: и так понимал, что это — моя работа...

— Да-да, Николас, не удивляйся. Это твоя книга. Одна из первых, и, не побоюсь этого слова, лучших в твоём творчестве. Читывал, признаюсь, не со всем согласен, не всё так было, как ты пишешь. И, тем более, наши встречи ты будешь описывать по-другому. Но — в своё время. И давай обойдёмся без метафизики и вопросов из ряда: "А как ты мог прочесть ненаписанную книгу"...Всё и все окажутся у этих ворот. Когда-нибудь. Много что и много кто здесь уже оказались. Так что не переживай. И не сходи с ума. Безумных собеседников мне и так хватало.

Книжка...А ведь большая получилась, Тарик свидетель! Не один год работал...Или буду работать. Обязательно буду! Ведь как интересно — написать историю нашего народа, полную тайн, секретов, взлётов и падений, предательств и спасений. Я докажу аркадцам, что не только они умеют хроники писать! Докажу! Обязательно! Ради этой книги...Это была моя сокровенная мечта — книга, большая-пребольшая, лучшая книга по истории Королевства. И чтобы оказалось интересней, чем "История огнаров" Гильома Турэнского!

— Даркос, а ну-ка, возвращай меня обратно, в мир живых! — я даже не успел понять, насколько дерзко звучало моё требование! — Я намерен создать эту книгу. Эта мечта будет исполнена, или я не Николас Датор!

Говоря это, я не отрывал взгляда от золотых ворот. Моё отражение довольно кивнуло...Мои отражения — все "я" теперь собирались вместе, в одну кучку, и меркли, пропадали. Осталось только одно отражение — ученик Магической академии. Но и оно менялось, взрослея прямо на глазах. Ещё мгновенье, и это отраженье исчезло. Остались только блеск золота и мечта о книге.

— Ну наконец-то! Николас, а я уж было подумал...А, ладно! Хорошо то, что я добрался до твоих сокрытых мыслей! — при этих словах я рывком повернулся к Даркосу.

Но бог-проводник, шутник, каких свет не видывал, со смехом раскланялся — и мир вокруг меня задрожал и вознёсся куда-то вверх. А, нет, то я начал падать в пропасть. Здравствуй, тьма, признаться, я по тебе совсем не соскучился, а ты всё равно пришла...

Королевство. Тронгард.

Мягкий, тёплый свет наполнял комнатку. Чёрненькая книжечка с алой закладкой была раскрыта, и над нею склонился человек, черты которого было трудно разглядеть из-за неровной игры пламени свечей...

Запись шестая. В трудах нескольких аркадских мистиков и гностиков мне удалось найти сходные с ученьем Ишмаила мысли. Все они предполагают существование первоначала для души человеческой, считая, что как-то её можно увидеть. Но как? Методов они не дают. Всего лишь размышления, не более. Мне же нужна техника, инструменты, методики, хотя бы заметки о проводимых опытах. К сожалению, дальше императора Аркадия никто не пошёл. Умирающего нищего поместили в гроб, в котором все-все малейшие дырочки и просветы были заделаны или заколочены. Взвесили. Когда удалось узнать (по запаху), что человек внутри умер (звери!!!), взвесили ещё раз. Разница была небольшая, но — была. Это посчитали прямым доказательством существования души, а дальнейшие изыскания запретили под страхом светского и церковного преследования.

Мне пришлось проанализировать ситуацию. Просто так увидеть душу не удастся. Кто-то говорил, что убийца видит дух своей жертвы — но тогда воины видели бы частицы Первочеловека каждую битву. Однако лишь единицам удаётся это, и то, не сразу после гибели врага. Чаще всего души мёртвых являются к убийцам через относительно долгий промежуток времени, от пяти до сорока дней. Иногда — через годы, максимальный отрезок времени, если верить легендам и историческим трудам, составлял семьдесят восемь лет. Предок явился к юному дуксу и указал на фамильный клад. К сожалению, доказать или опровергнуть правдивость того случая весьма проблематично: это случилось полтора века назад в Аркадской империи, записей практически не сохранилось.

Из этого можно сделать вывод, что простое убийство не является способом увидеть душу. Скорее, надо обратиться к духовидцам, которые могут общаться с потусторонним миром. Однако такие случаи весьма и весьма редки, и чаще всего не могут быть объяснены каким-либо разумным способом. Тем более, мало верится в то, что именно с духами мёртвых общаются духовидцы, а не прибегают к каким-либо уловкам. К тому же эта группа людей бережно хранит свои секреты, не желая делиться не то что с простыми людьми, но даже и с магами. Этот способ также отпадает, к сожалению. Теоретическими раскладками не узнать приёмов духовидцев.

Придётся снова обратиться к трудам Ишмаила и других "исследователей" божественного и сверхчеловеческого. Как ни странно, но маги практически не изучают необходимую мне сферу, а жрецы и священники чаще всего не отходят от священных писаний и религиозных текстов. К сожалению...

Запись седьмая. Многие недели и месяцы прошли по колено в книжной пыли и по локоть в пергаменте и тростниковой ткани, но мне всё же удалось обозначить метод, который позволит увидеть частицы первозданного Света. Если опыт удастся, то это будет величайшим открытием со дня первого выхода в эфир обладающих магическим даром разумных существ.

Запись восьмая. Получилось!!! У меня получилось!!! Но какой ценой...

Мои предположения подтвердились. Мне показалась верной мысль о том, что для прорыва в стихию души нужно войти в состояние, подобное состоянию волшебника-эфирника. Особый набор трав для расслабления, несколько чаш вина для пущего эффекта. Но прежде...какая мерзость!.. мне пришлось убить человека. Мысли должны быть настроены на частицы Первочеловека, а как можно увидеть их, не уничтожив материальной оболочки, сложенной из тьмы? Тело, тело — вот что сковывает душу по мнению Ишмаила. И он всё-таки оказался прав. Я, я, я! Я — тоже оказался прав!

Но, боги, почему же так мерзко на душе? Как этот человек умолял не трогать его. Нищий, коих много в Тронгарде — но чем он на самом деле отличается от сидящих на троне людей? Только удачей, точнее, неудачей, довёдшей беднягу до жизни среди отбросов, помоев и грязи. Он так хотел жить — но мне нужен, обязательно нужен был этот опыт! К тому же мне было с самого начала изысканий ясно, что даже при определённом настрое не прорваться в стихию Света. Нужен проводник, нужна душа...

И всё же, как прекрасна была та стихия! Я оказался посреди непроглядной тьмы, точнее, сперва так кажется, что света нет вокруг. Но несколько мгновений, пока глаза привыкнут — и вот мириады ярких точек, звёзд, вспыхивают далеко-далеко. А ещё это ощущение свободного, ничем и никем не сдерживаемого полёта!

Я даже не думал, что душа окажется так прекрасна и чудесна! Облачко света, такого яркого, что в первое время глазам смотреть больно на неё. И это тепло, обволакивающее тебя — только оно и спасает от жуткого холода, который царит в стихии Света. Там ведь нет солнца, только звёзды...астры...Почему бы не назвать эту стихию Астрал? Ведь слово "эфир" тоже пришло в Королевство из Аркадской империи, так почему бы не прозвать новую стихию аркадским же словом?

Королевство. Беневаль.

Снова айсы обступали со всех сторон, но на этот раз Конрада рядом не было. Только я — и убитые мною люди. Тела, покрытые кровавыми волдырями, выпученные глаза, скрюченные пальцы, обожённые лица, истлевшие волосы...У многих даже кости проглядывают через обуглившуюся плоть! Какая же мерзость!

— Прочь от меня! Пошли прочь! — мой подбородок затрясся, я был близок к тому, чтобы заплакать: сами бы вы оказались на моём месте. Неужели Даркос обрёк меня на сумасшествие? Сколько мне ещё видеть этих айсов? Я пробовал прогнать их магией, но ни одно из известных мне заклинаний здесь не действовало. А неупокоенные айсы уже были рядом, всё ближе и ближе подступали, и трава под ними чернела и загнивала...

— Тебе надо просто обернуться, паренёк, — басистый голос раздался совсем близко.

Я резко обернулся — и правда, убитые мною айсы отступили далеко назад.

С холма, поросшего вереском, спускался человек в снежно-белом плаще и чёрной, черней смолы, свободной рубахе с вычурными манжетами. Причём эта одежда совершенно не сочеталась с истоптанными сапогами, украшенными изображениями медвежьих морд.

— Интересные штуки, интересные, — человек приблизился на достаточное расстояние, чтобы я смог его разглядеть получше.

Светлые растрёпанные волосы кучерявыми космами ложились на мощные плечи. Серо-голубые глаза взглядом цепко держались за меня, во всяком случае, было именно такое ощущение. Странный человек, очень странный...

— И совсем не странный, нормальный, очень даже обычный человек, — похоже, на моём лице появилось в высшей степени удивлённое выражение, поэтому незнакомец поспешил добавить. — Да не читаю я твоих мыслей, не беспокойся. К чему, если на лице всё написано? Но вот ты кто? — рассмеялся человек, присев на появившийся прямо из воздуха камень. Похоже, что нормальность для него была весьма растяжимым понятием...

— Я боевой маг первой ступени Николас Датор, именуемый рыцарем Датором из Беневаля, — к счастью, голос мой не задрожал.

— Ба, не ожидал! Из Беневаля? — человек захлопал в ладоши. Кажется, ему это показалось смешным. — Раз ты назвал себя полным именем, то не откажешь и мне в такой маленькой радости? Всё-таки нечасто выпадает случай его повторить. А то ведь так и забыть собственное имя недолго...

— Да, конечно же, — я сглотнул. Почему-то подумал, что незнакомец произнесёт нечто вроде: "Тарик. Бог Тарик. Также зовут меня Тариком Всезнающим, повелителем четырёх стихий и вообще — во всех смыслах славным и нужным парнем". Если сам Даркос почтил меня своим появлением, то "визит" Тарика был бы чем-то обыденным. Да уж: начинаю привыкать к этой безумной свистопляске. А может, это всё же бред, и я лежу сейчас в своей постели, обливаясь потом, изрекая горячечный бред...

— Я Такир, сын Беневаля, семнадцатый в роду Бена, один из воевод вождя огнарского, — улыбка незнакомца делалась тем шире, чем ниже опускалась моя челюсть. — Не ожидал? Я в общем-то и сам не ждал того, что застряну в этом странном месте надолго. Ты, похоже, родился позже моей смерти, раз не узнаёшь меня и удивляешься этой встрече. Скажи, много времени с той поры прошло? Что с нашим народом? Что с землями, за которые мы платили кровью, и далеко не всегда своею собственной?

Такир, похоже, готов был много отдать за эти сведения.

— Более трёх с половиной веков минуло со дня Вашей смерти, Такир, — и я начал рассказ о том, что произошло со страной и родом Беневаля с той поры.

— Да уж, — только и смог выдавить из себя мой собеседник. Он тяжело сел на землю и уставился вдаль. Капелька влаги капнула на вереск, упав со щеки сына Беневаля. — Три века...Три сотни раз наши люди отмечали приход лета...Мой род прервался...Но я горжусь моими потомками, горжусь всем нашим народом! Мы смогли выстоять, хотя враги предрекали нашу гибель сотни и сотни раз. Мы показали им всем, где Хозяйка Зимы обитает! Да, мы им всем показали!

— Милорд Такир, а Вы разве не чувствовали, что прошло столько времени? — отчего-то именно это меня заинтересовало. Может быть, кто-то захотел бы узнать о жизни второго в роду Владетелей Беневаль

— Иногда мне кажется, что я только недельку-другую назад закрыл глаза от усталости там, на склонах гор, — Такир махнул в направлении юга. — И потом очутился здесь. Но вот видишь, как получилось? Три века...Три века!

Сын Беневаля понурил голову.

— А я сперва думал, что мне всё это только снится: ещё немного, и я очнусь, снова вокруг будут мои сыновья и дочери, дружинники...А потом — приходило такое чувство, будто целая вечность минула с той поры, как я попал в этот странный мир. И эта вечность тянется до сих пор. Три века...

Я надеялся, что Такир не сойдёт с ума от моего рассказа, ведь он то и дело повторял "три века", срок, прошедший с его смерти. Хотя, конечно, будет интересно взглянуть на призрака, который на твоих глазах утрачивает разум. Но лучше бы наблюдать это, примерно, из Аркадской империи или из руин Ксара. Не хотелось в тот момент поблизости находиться...А то ведь призрак призраком, но устроить он может такое!

— Но да ладно, не хочу об этом. А ты, значит, встретил Даркоса перед тем, как здесь оказаться? Как ты думаешь, что он хотел сказать?

— Он только говорил...— может, Такир уже начал...того...? Я ведь дважды повторил ему наш с Даркосом разговор...

— Нет, Николас, не то, что он сказал, а что он хотел сказать. Знаешь, ведь мы привыкли...— боль, неисчерпаемая боль отобразилась в глазах Такира. — В мои времена люди знали, что боги могут нести какую угодно околесицу, но при этом имели в виду совсем не глупые вещи. Просто, по-моему, им скучно. Они лицедействуют, желая разнообразить своё существование, желают жить, а не существовать, причём прожить множество жизней, примерить разные одёжки. Ведь они же существуют целую вечность, и их вечность не имеет свойства кончаться слишком быстро. Или вообще — кончаться. Только жизнь может умирать. Поверь мне, единственный способ узнать, живо ли что-то — это убить. Богам же смерть неведома, а значит, им неведома жизнь.

По-моему, Такир всё-таки был немножко не в своём уме. Хотя, может быть, он просто привык говорить так...странно? Чем-то он походил на Тенперона, только мой учитель говорит несколько проще.

— Боюсь, для меня сейчас мысли о бога слишком сложны, милорд Такир, — я устало пожал плечами.

— Это не твоя вина, я просто слишком часто увлекаюсь. К тому же, целых три века у меня не было подходящего собеседника. Но давай я просто покажу тебе на примере, что для богов — жизнь, а что -существование?

Меньше мгновения на размышление — и я всё-таки согласился. Надо же дать возможность самому Такиру Беневалю поговорить нормально впервые за столько лет?

— Мой отец выбрал для семейного очага долину среди окрестных гор. Здесь же Беневалю встретился хранитель этих мест, бог Ориин.

Мне это имя показалось смутно знакомым. Но только что-то в нём было не так...Неужто — Ори? Да нет, невозможно! Какой из замкового бог, пусть и не такой уж великий, как Онтар или даже Даркос?

— Этот бог влачил жалкое существование. Вот представь себе: в тебя никто не верит. Если ты затеваешь какое-нибудь дело, все смеются над тобою, говорят, что ничего не выйдет. Но подумай: а что, если так смеются не над делами твоими, но — над самим существованием? "Какой-какой Ориин? Нет такого! Не было!". Его почитатели давным-давно исчезли из этих мест. Никто больше не верил в Ориина. Он выглядел старым, дряхлым, похоже, в самого себя этот бог скоро мог перестать верить. И вот — мой отец! Они встретились случайно, во всяком случае, в этом Ориин всегда уверял и Беневаля, и меня. Они с моим отцом договорились: Ориин должен следить за нашим очагом, поддерживать порядок в строящемся доме, а взамен — в него уж точно теперь будут верить. Иное себе представить сложно: этот бог скал и горных озёр будет виться вокруг, бегать по дому, а все будут думать, что его не существует? Нет! Это был замечательный уговор! Но с тех пор Ориин совершенно изменился. Вместо былой искорки в глазах, шутливых полуулыбок, живости бьющего меж камнями источника — обстоятельность, холодность, суровая серьёзность и даже мелочность. Однажды он как-то пытался мне объяснить, ещё в пору моей юности, что ему просто надоело старое существование. Ориин хотел новую сущность, хоть жить, а не существовать, а жизнь для него была периодической сменой состояний. Он привык к тому, что зима становится весной, на смену которой когда-нибудь да придёт лето. Но ведь и осень тогда будет не за горами. Вот и решил Ориин, что настала пора меняться. И он изменился, чтобы не было совсем уж скучно. И кто знает, вдруг в глубине души, если есть она у бога, он наслаждается новой жизнью — или игрой в новую жизнь, потешаясь над нами?

Стало как-то неуютно от этой мысли. Я сразу представил себе Ори, нудно перечисляющего кубки, блюда и ножи с кухни Беневаля, смеющегося над моей реакцией на его монолог. И всё же, его можно было понять. Ведь юмор для него — единственный способ жить, последняя надежда проявить волю к жизни.

Быть может, и Даркос таков же? Бог-проводник душ мёртвых, мотающийся между нашим миром и царством Тайтоса, видящий жизнь в одном из самых ярких её проявлениях — смерти. Но при этом Даркос лишён шанса и на жизнь, и на смерть...

А ему...не страшно? Не страшно понимать, что он не жив и не мёртв?

"Тебе не понять этого. Никому не понять, кроме нас..." — ветер принёс эхо печальных, как песня несчастного возлюбленного, слов тайтосова сына...

Аркадская империя. Диоцез Ориэнте.

Сыро. Холодно и сыро. Андроник вообще не любил конец зимы, худшее время года по мнению дрункария. Теперь же в список "симпатий" Ласкария добавились путешествия в месяц септим в компании "ручника" Флавиана Марцелла. Этот подлец ещё и издевался над Андроником.

— Вы только посмотрите, иллюстрий, на эти живописные окрестности, — Флавиан распахнул пошире шторки, закрывавшие до того окошки почтовой кареты.

Сам Ласкарий ничего живописного в землях диоцеза Ориэнте, граничившего со степью, не замечал. Из-под таявшего снега проступала прошлогодняя трава, чёрная, похожая на пальцы покойников. Редкие, тонкие, низкие деревца, на ветвях которых нет-нет, да попадались не успевшие опасть за осень и зиму листья. И теперь они качались на ветру, шелестели, грозясь упасть наземь. Иногда попадались и селения. Чумазые крестьяне злобно поглядывали на целый караван телег и карет, гремевших по тому, что здесь по недомыслию богов называли дорогами. Дома-мазанки кренились, казалось, на все четыре бока сразу, что только и спасало их от полного обрушения. А уж небо...Ну скажите, разве бывает такое небо цвета лужи, куда сумасшедший художник вылил вдоволь охры, белил и стаканчик-другой чёрной как смоль краски, надеясь выдать это за гениальное творение? Оказывается, бывает...

— Молчите? — на лице Флавиана расцвела торжествующая улыбка. Расцвела — чтобы тут же увянуть: во взгляде Андроника, обращённом на Марцелла, было много чего намешано. — Разве не красива эта первозданная природа, практически нетронутая человеком? А здесь, говорят, только подчинившиеся великому императору племена кочевников могут прожить, не проклиная тот день, когда они решили сюда перебраться. Здесь не до столичной суеты и многочисленных интриг, здесь дышится вольно и свободно.

Андроник подумал, что уж кому-кому, а инквизиторам про интриги и столичную суету лучше помалкивать.

— И всё ещё молчите, иллюстрий. Признаться, я иначе представлял себе великого победителя партафских варваров, — ну точно, Марцелл издевался. Чего же он добивался-то? — Или Вы раздумываете над планом будущей кампании?

Андроник прищурил глаза: интересно, этому "ручнику" кто-то сообщил о готовящейся войне с тайсарами, он сам догадался, или...

— Суд по Вашему лицу, Вы хотите узнать, откуда мне известно о готовящейся войне? Представьте себе: великого полководца посылают из столицы в самую глушь, на границу, отрывая от серьёзных дел. Да, похоже на ссылку на первый взгляд. Как и на второй...А вот на третий! Вы же лучший или, скорее, единственный полководец Аркадской империи — и скоро окажетесь на границе с нашим извечным врагом. Значит, императору понадобился Ваш талант, дарованный Аркаром Всемогущим, — Флавиан осенил себя знаком Аркара, — именно против тайсаров. Всё просто.

— Да, всё не сложнее вопроса о том, что же на той же границе будет делать великий инквизитор Флавиан Марцелл, готовый вот-вот раскрыть заговор против императора с участием проклятого колдуна-еретика. Не так ли, отче? — Андроник произнёс это официальное обращение к священникам Аркара с изрядной долей презрения. К тому же, сколько можно этому проклятому "ручнику" издеваться над Ласкарием? Пора бы отплатить ему той же монетой!

Похоже, Андроник попал точно в цель: рот Флавиана скривился, но лишь на мгновение, Марцелл всё-таки сумел с собою справиться. Пусть он и был инквизитором, славившихся своим самообладанием — без него было бы не выдержать крика пытаемых еретиков или предсмертных воплей сгорающих на кострах людей. Но "ручник" был ещё молод, да и "мозоль", на которую наступил Ласкарий, была совсем новой и саднила неимоверно сильно.

— Аркару нужна моя служба именно на границе, и я подчинюсь воле Всеблагого и Всепрощающего, — с деланным смирением вздохнул Марцелл.

— А вот это больше похоже на ссылку, отче, чем мой выезд на границу, — ухмыльнулся Андроник, и даже пейзаж показался ему приятным. Всё-таки нравилось дрункарию иногда поизмываться над вызывающими антипатию людьми.

И всё-таки Ласкарий хотел быть честным с человеком, которому предстоит уйму времени находиться рядом. Ведь когда начнётся война, Марцелл должен будет подчиняться приказам Андроника, станет его воином наравне с другими. А Ласкарий привык быть с подобными людьми откровенным настолько, насколько позволяли условия.

— И мне не хотелось бы, чтобы Вы ходили по лагерю и спрашивали легионеров и центурионов, как часто они молятся, когда в последний раз ходили на исповедь. Да и священников лучше не проверять на знание святых книг и Символа веры, — взгляд Андроник, будь он мечом, проткнул бы насквозь Флавиана заодно со стенкой почтовой кареты.

— Иллюстрий, Вы не понимаете, зачем это надо. Я заметил, как неприятны Вам подобные вопросы. Но мои объяснения помогут Вам по-другому на них взглянуть, — Марцелл кротко улыбнулся. А ведь не спросил даже разрешения на рассказ о причинах...

— Вы часто смазываете свою спату маслом, чистите её шёлковым платком? — затянул Флавиан менторским тоном. Андроник решил, что вставить кляп в рот священника было бы кощунственно, но другого способа остановить монолог этого типа людей трудно...Так что приходилось слушать. Ну и заодно думать, из чего же можно было сделать кляп: мало ли...

Инквизитор сидел напротив Ласкария, так что выражение лица "следика" дрункарию было прекрасно видно. Марцелл был сама серьёзность, холодность, бесчувственность — но что-то проступало там, в глубине его глаз. Нет, не что-то — жизнь, эмоции...

— Зачем Вы это делаете? Необходимость, скажете? Клинок должен быть в отличном состоянии, чтобы в любой момент его можно было пустить в дело? А людям невоенным подумается: привычка, глупость, способ занять свои руки каким-нибудь делом. Так и сторонний человек не поймёт, зачем инквизиторы задают свои вопросы людям, все эти "благоглупости" о молитвах, исповедях, постах, знании священных книг. Еретика можно распознать по его эмоциям, по его поведению. Не успевший укорениться во зле или же человек глупый, несдержанный, выдаст себя. Кому-то это не будет заметно — но только не нам, носящим знак Длани Аркаровой у сердца. Нас этому учат, с самого детства втолковывают сию трудную науку. Вам же, наверное, неизвестно, что в инквизицию попадают в совсем смешном возрасте, лет в пять-шесть. И берут туда сирот, которым неизвестны ласки матерей и отеческие советы. Детям втолковывают азы инквизиторского дела, каждый день, каждый час, каждую минуту.

Невольно Андроник подался чуть вперёд, увлёкшись рассказом Флавиана: Ласкарий совершенно не знал этого. Дела церковные были неинтересны дуксу, да и на священников, а уж особенно "следиков", он привык смотреть как...как...на "следиков". Тех дворников, что выметают из Аркадии скверну вместе с уймой ни в чём не повинных людей.

— Вам известно, что такое холод, пустота внутри? Даже пламя священного костра, сжигающее еретиков, способно прогнать этот мороз одиночества лишь на краткий миг. Но совсем не из-за желания согреться мы ловим еретиков, — недобро усмехнулся Марцелл. — Мы служим обретённой семье, Святой Церкви Аркара, нашей матери, и Аркару, нашему отцу. И мы готовы на всё, только бы родители были довольны нами. Надеюсь, Вы оцените мою искренность в общении с Вами, иллюстрий Андроник. Говорят, что Вы любите, когда Ваши воины искренни. А по закону я стану воином в армии, едва армия начнёт кампанию против тайсаров. И ещё мне не хотелось бы, чтобы Вы мешали мне служить моему делу, а я не буду мешать Вам служить Вашему делу. Мне хотелось бы верить, что больше между нами не будет непонимания, иллюстрий.

Тот огонёк, что теплился в глазах Флавиана, погас — перед Андроником вновь был инквизитор-"следик", искореняющий ересь, прикреплённый по неизвестной причине к дрункарию.

Снаружи раздались окрики и молодцеватый смех. Всадники эскорта выстроились двумя колоннами по обе стороны от почтовой кареты.

— Интересно, что происходит, — Марцелл выглянул из окошка.

Снова голоса. Такие знакомые...

— А это нас встречают, отче. Легаты и турмархи Южной армии решили устроить приём своему стратигу. Молитесь, отче, чтобы нас от радости не искупали в вине.

— Аркар не наказывает своих детей за любовь к дарующей счастье виноградной лозе, — всё-таки огонёк жизни не навсегда пропал из глаз Марцелла. — Но в крайнем случае я замолю грех.

— Только если похмелье Вам не помешает! — расхохотался Андроник и молниеносным движением открыл дверь, а через мгновенье уже бежал по кочкам и прыгал по лужам, словно ребёнок...

Аркадская империя. Аркадия.

Филофей Ириник знал: нет на свете ничего красивей Аркадии, в которой пробуждается весна. Холодный ещё ветер, от которого не спасал хлипкий плащ, подозрительно озиравшиеся прохожие, грязные оборванцы и нищие, просившие милостыню — "ночник" позабыл всё и вся, лишь бы только полюбоваться на почки, распускающиеся на деревьях. Зелёно-коричневы точки, которым суждено было разрастись до листьев или чарующих, благоухающих цветов. Аромат черёмухи ударил в нос? Нет, всего лишь призрак, воспоминание о цветущих садах Аркадии, краше которых нет в целом свете. Сам Ксар, древний Ксар, погибшая грёза императоров, захватчиков и язычников, не мог таким похвастаться. Задыхавшийся от смрада Клоаки и отбросов, воскурений, гниющих трупов, согнувшийся в три погибели под многоэтажными домами, постоянно рушившимися и погребавшими под собой всех жильцов, выпивший все соки из подвластных провинций — Ксар был наказан безумием правителей и разрушением. Теперь руины дворцов поросли травой, а немногочисленные обитатели бывшей столицей известного мира кое-как живут, пася коз. Проклятый богами и жителями, Ксар погиб — но Аркадия будет жить, иного Филофей просто представить не мог! Аркадия жила! Так будет вечно!

Птицы радовались приходу весны — и бегству холода и февральской слякоти. Воробьи купались в лужице, чистили пёрышки и чирикали без удержу. Вот самый большой — и самый наглый — из них оттолкнул собратьев, чтобы попрыгать на самой глубине. О, да, это был истинный дукс: не обращая внимания на досадливое и гневное чириканье "простонародья", этот воробей наслаждался жизнью, ванной и солнечным светом. Пресытившись он вальяжно, переваливаясь с лапки на лапку, подобрался к ограде сада. Низенькаякирпичная стена, пронизанная ветвящимися трещинами, с которой за зиму облетела побелка, закрывал дуксу воробьёв путь к новорожденной зелени сада. Птичке это, видимо, было совсем не по нутру. Он попрыгал, чирикая, вдоль ограды. Приноравливался, не иначе. Оглянувшись на стайку воробьёв, не без любопытства наблюдавших, что же предпримет наглец, дукс взлетел. Полёт его, тяжёлый, длился недолго — и вот воробей уже взобрался на забор, чтобы затем пропасть среди деревьев сада. Стая, недолго думая, последовала примеру дукса.

Филофей, вздохнув, перевёл внимание на другое живописнейшее зрелище. Смуглянка аркадка, с копной чёрных волос, водопадом спускавшихся до самого пояса, смывала пыль с цветастых стёкол окна. Девушка, поймав взгляд Ириника, лишь поводила носиком и продолжила уборку. Филофей явно был не в её вкусе.

"Вот вечно" — вздохнул "ночник" и выбрал другую "мишень": купол церкви Святого Георгия. Само здание, овеваемое морским бризом,

Лучи весеннего играли на сусальном золоте, водили безумные хороводы, ничуть не смущаясь святостью и серьёзностью места. Не знали "солнечные зайчики", что изволили веселиться на куполе церкви, посвящённой святому покровителю "ночников". Именно здесь отпевали всех погибших хранителей ночного сна и покоя империи и её императора. Именно здесь "ночникам" воздавали последние почести. Только вот жаль, что даже обычного "спасибо" солдаты виглы не получали при жизни. Только смерть давало возможность получить заслуженную награду. Чем же они заслужили такое отношение? Ненавидимые, зачастую незаслуженно, презираемые теми, чей покой стерегут, оплёванные, охуленные, "ночники" продолжали нести бремя службы своей до последнего часа, до самой смерти. И, к сожалению, она приходила к "ночным стражам" много раньше, чем к простым аркадцам. Но, несмотря ни на что, люди шли в "ночную стражу", по разным причинам, но — шли. И с каждым годом — всё меньше...

— Иллюстрий! Иллюстрий Филофей! — голос одного из "ночников", Евсефия, прервал, без малейшего сомнения, высокопарные размышления Ириника. — Иллюстрий!

Прохожие расступались, давая дорогу бежавшему сломя голову человеку в сером шерстяном плаще и красных штанах варварского покроя. "Ночники" не любили носить форму виглы днём: люди-то их не очень привечали. Порой можно было и камнем по затылку получить. Тем более — нижние чины "ночной стражи" могли примелькаться, и это повредило бы будущим расследованиям.

— Иллюстрий! — Евсефий нагнал Филофея у самого поворота на улицу Георгия.

Ириник неодобрительно посмотрел на "ночника", позабывшего о предосторожности и во весь голос выкрикивавшего имя Филофея. Люди уже начали подозрительно коситься на "ночников", многие переходили на другую сторону улицы. В последнее время стало небезопасно держаться возле двух странных людей. Вдруг — колдуны? Еретики? Постоишь с ними — и проблем не оберёшься, в гости заглянешь к инквизиторам, а после не вернёшься. Или, что ещё хуже, окажешься подозреваемым в заговоре против императора...Ну уж нет, такого никому не надо было!

К сожалению, Филофей не обратил ни малейшего внимания, что один из нищих, "слепец", повернул голову в их сторону и замер. Даже милостыню клянчить перестал. Ириник был очень умным человеком, но, к сожалению, он не был внимательным человеком. А в службе "ночника" это было слишком непредусмотрительно...

— Ну вот сколькораз мне придётся повторить: я не столь высокого положения, чтоб носить этот титул. И...

Ириник заметил, что Евсефий жутко волновался. В такие моменты у "ночника" дёргалось левое плечо. Причём не абы как дёргалось, а "выбивало" ритм гимна, который исполняли в большом императорском дворце в самых торжественных случаях. Причём сам Евсефий, начисто лишённый и голоса, и слуха, не мог даже первых двух нот той мелодии напеть. Однако плечо-то, плечо! Не сбилось ни разу с ритма, и не подумайте! Не оскудела земля аркадская ещё талантами!

— Так это, — Евсефий прошамкал что-то губами. Филофею отчего-то подумалось, что губы "ночника" прошептали "иллюстрий". — Беда! Беда! Только что ещё колдун объявился! В Девте шорох навёл — и был таков! Срочно надо туда! Срочно! Еле Вас нашёл!

Филофей как раз собирался помолиться Святому Георгию, заступничества и силы попросить...Но, залюбовавшись весенней Аркадией, всё начисто позабыл. Нет, надо было помолиться, надо, авось и не было бы этого колдуна. Расплодились! То ни одного, то целая свора!

— Хорошо, пошли. По дороге всё расскажешь. К счастью, отсюда недалеко...— вздохнул Ириник и бросил прощальный взгляд на купол Святого Георгия: не судьба...

— Верно мыслите...— Евсефий снова прошамкал. Ну точно, "иллюстрий" шепчет! — А Вы не знаете, нам когда ещё одну повозку выдадут? А то сапоги сбиваем, мозоли натираем, покой империи защищаем — а нам такое вот "спасибо"! Жена уже который месяц говорит: не буду чинить сапоги, и всё! А на сапожника денег нету...

"Слепец" провожал удаляющихся "ночников" взглядом...

Ириник, конечно, не мог прочувствовать всю тяжесть положения Евсефия: Филофей-то женат не был. Зато он понимал, каково это — жить на маленькое жалование "ночника". Две трети кандидатов в "ночную стражу" отказывались работать за такие жалкие оболы. На книги, любимые книги средств катастрофически не хватало. Спасала только библиотека Большого Императорского дворца. Да вот только там было слишком много отделов, куда "ночников" не допускали. А там было самое интересное! Конечно, за отдельную плату туда могли допустить, но Ириник был против взяток. Он вообще не любил лжи и вранья. Правда, понятия о них у Филофея были своеобразные.

— Зоя, едва дома появляюсь, начинает свою песню. Где жалованье за месяц? Где новый хитон для сына? Где деньги на тунику, как у соседки Марины...— Евсефий загибал пальцы, считая претензии жены. — Надо и парнишку накормить-обуть, и в школу хоть что-то собрать, и учителям подарки каждый месяц, и...

— Евсефий, может, всё-таки о колдуне что-нибудь расскажешь? — с надеждой спросил Филофей. Он, конечно, рад был бы хоть чем-то помочь Евсефию, но ведь все "ночники" страдали от задержек жалованья и проблем в семье. Если, конечно, она у них была: многие ночные стражи не могли найти терпеливых и понимающих спутниц жизни. Или не успевали, погибая в засадах и боях с врагами империи.

Сам Евсефий трижды стучался во врата рая, но вовремя возвращался: лекари спасли. Но след свой — бессонница и жуткие шрамы у печени и под сердцем — те "прогулки" навсегда оставили на теле Евсефия. Да и сам Филофей солидарность проявил: до самой смерти будет носить "последний поцелуй" стилета под левым ключицей.

— Так я это, и рассказываю...

Опять Евсефий сказал про себя? "Иллюстрий". Вот что значит выучка, помноженная на привычку!

— Утром, солнце даже подняться не успело, гончарную мастерскую разнесло в щепки каким-то бесовским колдовством. Хозяин вместе со всей семьё погиб, они на втором этаже жили. Соседи, как всегда, ничего не видели...

— А откуда же тогда известно, что это колдун? Мало ли. Вдруг огонь Калиникоса там был? Сам же неделю назад арестовывал подпольных торговцев этой весёлой штукой. Может, в той мастерской склад был огонька? — Филофей искренне наделся, что дело не будет касаться колдовства или чего-либо подобного. Ну не хотелось ему снова иметь дело с инквизиторами!

— Так Вы мне рассказать до конца дайте, — всплеснул руками Евсефий. — Об чём и толкую! Был колдун! Был! Его ребята из "утренней стражи" заприметили. Стоял себе и стоял возле мастерской, потом руками помахал — и всё, жарьте мясцо на углях...Ну у патрульных, конечно, с собой не было. А так бы знатная еда получилась. И было бы чем заняться, нас поджидая. Да и перед работой...

— Евсефий, давай-ка снова о колдуне, — у Филофея в животе заурчало так, что небеса могли услышать! — Не стоит натощак о мясе жареном рассуждать.

— Да что — мясо? Тьфу! Вот если б "морскую свинину"! Люблю её с петрушечкой...— Евсефий поймал взгляд Филофея, в котором собралась вся печаль аркадского народа. — А потом "утренники" сообщили начальству, те уже к нам сунулись, мол, наша епархия. Дело-то ещё до восхода произошло, нам и спаты в руки!

— Как же мне надоели "дневники": как только не изощряются, только б отделаться от очередного трупа или разбоя. Помнишь день летнего солнцестояния? Я никогда бы не поверил, что они могут такое!

— Так это, вся вигла вспоминает! Что ещё может так скрасить вахту, как не старая добрая байка о "дневниках"?

А дело было так. Самую короткую ночь в году сменило утро. Через считанные мгновения поднялся жуткий гвалт: выяснилось, что с торговой катерги пропали какие-то невероятно редкие свиньи. Капитан судна, божившийся, что потеряет из-за этого всё своё состояние, а заодно и жизнь, молил о скорейшем расследовании. К сожалению, он не знал аркадских порядков. Дело должна была взять на себя таможенники. Однако те, перед этим напившиеся неизвестно чем ("ночники" вот уже третий год искали состав сего чудодейственного зелья), вынесли следующий вердикт. Ссылаясь на показания видоков, таможенники заявили, что свиньи перепрыгнули пристань и оказались на торговой площади напротив гавани. Следовательно, взять расследование на себя должны были "дневники". Однако те, в свою очередь (не иначе, как раздобыв остатки чудодейственного питья), выяснили (а видоки, неизвестно откуда взявшиеся, подтвердили) следующее. Оказывается, свиньи-то были иноземные (на что указывает капитан) и потому умели не только пристани перепрыгивать, но и говорить на особом языке. К сожалению, переводчика разыскать не успели, ибо времени на это не было. Однако (зелье как раз начинало набирать силу) удалось установить, что эти свиньи, привезённые из заморских земель южных варваров, имели своей целью шпионаж и разведку в пользу вражеских государей. Капитана взяли под стражу за помощь врагам: он же, как-никак, этих свиней привёз, может, специально выпустил! А крик поднял — так, для виду, чтобы подозрение от себя отвести!

Но зелье продолжало действовать, мозги у "дневников" заработали вовсю, и они указали в прошении начальству следующее. Ночь-то — самая короткая, так? Обычно она длится намного дольше. Следовательно, произойди это в другое время года или даже на неделю позже, свиньи должны были убежать в ночное время. Логично? Невероятно логично. А раз это было ночное время, следовательно, дело должна расследовать "ночная стража". И преступление по их части, как выяснилось, и время самое то. Начальство (как ни странно, им никакого зелья не понадобилось), рассмотрев доводы "дневников", приняло решение: дело передать "ночной страже". И точка.

Свиней, к сожалению, допросить не смогли: судя по данным "послухов", шпионы были пойманы верными и преданными императору жителями Аркадии и преданы казни через поедание. Капитана (его "ночникам" так и не выдали) продержали "где надо" полтора месяца, выясняя, каким образом тот должен был передавать донесения свиней их руководству. Бедняга сошёл с ума: на шестой неделе он захрюкал и запрыгал по камере. Его пришлось отправить в богоугодное заведение на лечение. Последнее продолжалось довольно-таки долго. Капитан выздоровел, но до конца жизни не мог без содрогания смотреть на таможенников, корабли и свинину. Говорят, что если он слышал хрюканье, то немедля забивался в угол, вооружившись тем, что под руку подвернулось, и кричал: "Живым не возьмёте, гады!".

— Да, весёлое было дело...— вздохнул Ириник. — Если бы все преступления, совершаемые в Аркадии, были такими...горелым пахнет!

И вправду, воздух хранил в себе запах горевшей мастерской. Похоже, что "ночники" были у цели.

— Да тут ещё не так разило! Ветер кой-как развеял гарь. Мы вот-вот будем у мастерской! Эх, только б не "следики"...

— Будем надеяться на лучшее. Неужели у Длани веры нет дел важней сгоревшей мастерской?

Оказалось, что нет. Инквизиторы расположили кордоны на дальних подступах, блокировав едва ли не всю Лихую улицу. Прохожих настойчиво просили идти другой дорогой весьма решительного вида служители Инквизиции. Пятеро-шестеро послушников в белых рясах, булавами и чеканами, прикрывали одного-двух "следиков", готовых в любой момент вступить в противоборство с нечистой силой. Досталось и тем, кто совершенно не был связан сересью и демонами.

— И это я, дукс Спафарий Меотий, должен пойти другой улицей? Да как вы, жалкие богомольцы, смеете мне указывать? Да я! — надменный юнец, лет восемнадцати, решил покуражиться.

Он, делая вид, что не замечает послушников, хотел было оттолкнуть "следика" — но через мгновение оказался на брусчатке, лицом в луже грязи. Инквизиторам, судя по улыбающимся лицам, доставило это немалое удовольствие: какое-никакое, а разнообразие.

— Мимо! Мимо проходите! — окликнул Евсефия и Филофея один из послушников, поигрывая чеканом. — Или тоже хотите принять омовение?

— Ой как хотим, благословенные Аркаром, ай как страстно желаем этого! — ухмыльнулся Евсефий и достал из-за пазухи бережно хранимый им листок. Да не простой листок, а с большой-пребольшой печатью императора Ватаца, да будет благословенно имя его!

Послушник мигом приуныл, и улыбка начала мерзкой кляксой сползать с лица его. А уж когда Филофей последовал примеру Евсефия и тоже показал защитную грамоту Ватаца — на инквизитора стало больно смотреть. Ещё бы: лишить человека ощущения своей силы и значимости — это ли не самый больной удар подобным мелким сошкам, только-только начавшим пробовать власть на вкус?

— Дайте-ка взглянуть, — один из старших инквизиторов протянул руку в требовательном жесте. — Колдун может принять любую личину.

— Понимаем, мы Вас так прекрасно понимаем! — хором ответили "ночники" и протянули документы.

Инквизитор довольно— таки долго и очень пристально вчитывался в содержание бумаг, ногтем поскоблил сургуч печати и вздохнул.

— А теперь перекреститесь и молитву Аркару вознесите. Таковы уж правила, служители виглы, — взгляд из-под насупленных бровей продолжал буравить "ночников".

— Нет ничего проще, — коротко кивнул Филофей и, крестясь, начал творить молитву.

— А то как же, святой отец, эт мы мигом! — Евсефий с особой страстью начал креститься. — Аркар наш...

— Хорошо, — одобрительно сказал инквизитор и махнул рукой, давая знак остальным служителям Длани веры дать дорогу "ночникам. — Да не оставит Аркар в трудах!

— Благодарим Вас, святой отец! — Евсефий ответил за обоих. — И Вам Аркара в помощь!

— Аркар не покидает нас ни днём, ни ночью, — спокойно ответил инквизитор.

— Отделались, — облегчённо выдохнул Евсефий. — А тут их не было, когда я уходил...

— Длань Веры действует не так оперативно, как колдуны. Хотя, конечно, и более надёжно, чем мы...У нас бы людей не хватило столько кордонов поставить. Да и смотри, тут же повсюду инквизиторы!

И правда. Улица полнилась патрулями "следиков" и послушников. В каждый дом случались служители Длани и расспрашивал, подробно и обстоятельно, обитателей Лихой. Кто что видел, слышал или даже видел во сне. Инквизиторы недоверчиво поглядывали на Евсефия с Филофеем, их даже несколько раз остановили, но приходили на выручку грамоты Иоанна Дуки Ватаца.

— Проходите, — бурчали инквизиторы, уставшие от бесплодных поисков и предвкушавшие "разгон" от настоятелей Длани.

— Как будто тут не один колдун поработал, а целая армия под предводительством демонов, — в какой-то момент заметил Филофей, поглядывая на очередной пропавший из виду патруль.

Лихая петляла, выплясывая безумные коленца, и потому дорога заняла уж очень много времени у "ночников". Но путь, будь он даже в миллион локтей длиной, когда-нибудь да заканчивается — вот наконец и показались развалины мастерской. Груда почерневших от копоти кирпичей, искрошенных и разбросанных взрывом. Несколько участков кладки сохранилось, и можно было угадать, при хорошем воображении, как располагались комнаты в этом здании. И, насмешкой над магией, сохранился "красный уголок" — не тронутая ни взрывом, ни возникшим после пожаром стена, увешанная иконами. Инквизиторы, кстати, обступили это место едва ли не тройным кольцом. Любой колдун, сунувшись туда, узнал бы, что такое Пекло, и причём задолго до Суда.

— Филофей! Евсефий! Вас только и ждём! — помахал рукой один из офицеров виглы, Декурион Хрисаоф.

Всегда подтянутый, улыбчивый, исполнительный, этот сероглазый и рыжеволосый потомок айсов был одним из лучших "ночников". Правда, Аркар обделил его острым умом и сообразительностью. До него не всё доходило с первого раза. А, да что там говорить — и с третьего, бывало, не получалось втолковать Хрисаофу. Но если уж он что-то уразумел — то как блестяще справлялся с возложенной задачей!

Возле Декуриона скалой молчания возвышался "ручник": аккуратный чёрный балахон, пресловутая длань, вышитая под сердцем. Правда, этот инквизитор разительно отличался от Флавиана Марцелла. Преклонных лет, лысый, с носом-крюком, он походил на престарелого коршуна, высматривавшего дичь.

— Вот, отец Дионисий, и замечательный служитель императора, Филофей Ириник. Пока дрункарий Ласкарий отсутствует, Филофей занимает его должность. Можете доверять иллюстрию Иринику как мне, — отчеканил Хрисаоф.

— Благословите, отче, — Ириник решил, что лучше соблюсти церемониал.

И, может, это польстит Дионисию? Он, наверное, не последний человек в Длани.

Ириник поклонился, ожидая благословения святого отца.

— Благословляю, сын мой, и нарекаю тебя готовым трудиться во славу Аркара и императора, — голос инквизитора был очень глубоким, раскатистым, но меж тем холодным и опасным, как тихий омут в глухомани. — И тебя, сын мой, благословляю.

Евсефий тоже получил "благодать" от "следика".

— Что мыслишь, сын мой? Как будешь искать поправшего запреты людские и божьи? — от взгляда отца Дионисия становилось не по себе. Как будто священник в мгновение ока исповедь получал о всех твоих смертных грехах и уже готовился наложить епитимью. — Церковь надеется на помощь сынов верных своих.

— К сожалению, пока ничего точного мне сказать не удастся. Сперва "послухов" во всём городе опросим, устроим облаву по всем притонам и злачным местам столицы. Подобным образом мы нашли предыдущего колдуна.

— Аркар и Церковь покарали язычника поганого, но следующему колдуну будет дано наказание ещё страшнее!

Нечто такое мелькнуло в глазах отца Дионисия при этих словах, что Филофей посочувствовал бедняге-колдуну. Явно инквизиторы проявят всю возможную изобретательность в пытках. Наверное, "сапожок" и "хохочущая дева" покажутся жалкими игрушками.

— Но мне ещё следует осмотреть место преступления. Вдруг что-то важное я смогу отыскать? — Ириник захотел поскорее уйти из-под взгляда отца Дионисия.

— Как ты, сын мой, пожелаешь. Но я пребываю в сомнениях: удастся ли тебе найти то, чего не отыскали служители Аркара, — заметил инквизитор.

Надо отдать ему должное: так самоуверенно и, между тем, бесстрастно могут говорить только настоящие профессионалы. Ну или великие гордецы. Хотя, конечно, профессионалы от последних редко отличаются.

— Премного благодарен, святой отец, — Ириник принял прощальное благословение Дионисия. — Декурион, пожалуйста, оговорили со святым отцом те меры, которые Длань веры и вигла примут для поисков колдуна.

— Да, Филофей, можешь не волноваться, — Хрисаоф. До того с надеждой смотревший на Ириника как на спасителя, теперь приуныл.

Декурион недолюбливал "следиков", да и всевозможные переговоры ему было трудновато вести. Однако кого же оставить было, не Евсефия же! Ириник представил себе эту картину:

"— Отче, жалованье не платят. Голодаем, жена выгнать из дома хочет....Это...так бишь о чём я...Да. Точно. Все меры примем, всяческие и всевозможные, чтоб жалованье...Э...То есть я хотел сказать, чтоб поганого сыскать"

— А Вы с чего улыбаетесь, я интересуюсь? — "виновник торжества" прервал размышления Филофея на самом интересном месте. — Вы чего-то придумали?

— Пока ещё нет, Евсефий, — Ириник начал поиски среди руин.

Гончар, надо сказать, был из состоятельных: обложил дом плинфой, тонким кирпичом не из дешёвых. Правда, высокая цена ещё не значила прочности. Вот как всё разнесло! Глиняные черепки, щепки, нетронутые огнём лоскуты ткани, даже...Филофей вовремя отвернулся, чтобы не вывернуться наизнанку при виде того, что осталось от хозяина мастерской или члена его семейства.

— Вот так и живём. Все под Аркаром ходим. Врагу б не пожелал. А если бы моих так...Мерзость богопротивная, а не люди это сделали! — в сердцах бросил Евсефий.

— Ты лучше ищи что-нибудь, ищи...— еле справляясь с дурнотой, приказал Ириник.

— А чего искать-то? Чего? Вы скажите, а я завсегда...

— Странное что-нибудь. Привлекла же колдуна чем-то именно эта мастерская!

— Так это, вдруг просто потешиться решил? Мол, ему вигла с инквизицией не указ? — Евсефию, похоже, совершенно не хотел копаться. А тем более — после того, как здесь уже всё обыскали инквизиторы. — Чего мы здесь найдём-то?

— Не знаю! Должно быть что-то! — Ириник тут же перешёл на шёпот. — И, молю Аркара, чтобы это "что-то" раньше нас "следики" не отыскали.

— Что-то...Что-то...Прямо как в басне...— вздохнул Евсефий и вслед за Филофеем принялся рыться среди руин.

А тут, похоже, был гончарный круг: уйма кусков глины, обожжённой взрывом и последовавшим пожаром, множество черепков, заготовки, остатки самого круга. Филофей вздохнул. Прекратив рыться в одной из куч, в которой перемешались остатки плинфы, черепицы, мебели и ещё не пойми чего. Ничего необычного.

— Нам бы здесь целую команду, да какую-нибудь штуку, чтобы помогала отыскивать металлы, — размечтался Ириник. — Да чтоб ещё и на пол-локтя под землю...

Филофей замер на месте. Под землю. Под землю...В мастерских должен быть подвал!

Рядом показались "следики": они тоже рыскали меж руинами, но уже без всякой энергии и увлечённости. Наверное, уже сами потеряли надежду отыскать хоть что-то полезное.

Ириник дождался, когда "следики" отойдут подальше, и спросил:

— Евсефий, ты не знаешь, есть ли здесь подвал?

— Подвал? — "ночник" задумался. — А как не быть? Мастерская ведь! Да и ледник должен быть, как же без ледника продукты-то хранить? Семья-то не из бедных...Подвал. А Вы думаете, что...

Евсефий ухмыльнулся.

— Сейчас попробуем сыскать! Это мы мигом! Чего не сделаешь, чтоб насолить "следикам"! Подвал должен быть рядом с кухней, чтоб к леднику недолго ходить...Только где тут кухня-то?

Евсефий окинул безрадостным взглядом руины.

— По запаху мы её уж точно не найдём, — Филофей не жалел соли, когда сыпал её на раны. — Вот если бы...

— Если мы в мастерской, то кухня должна быть на противоположном конце, чтоб шум и грязь не мешали хозяйке, — бубнил на ходу Евсефий, минуя кучи мусора и хлама.

Инквизиторы лишь пожимали плечами, глядя, как "ночники" родят меж развалин, даже не пытаясь что-то откопать. Ну не хотят работать — и ладно. Длани веры только лучше, весь почёт и слава достанутся Церкви!

— Вот где-то здесь, я думаю, — кивнул Евсефий.

Здесь всё было завалено обгоревшими балками и штукатуркой: перекрытия, рухнув, не сгорели до конца, и потому найти что-то было проблематично. Это место вообще было самым захламлённым в свежеиспечённых руинах.

— Да тут десяток человек понадобится, не меньше, — выдохнул Ириник, оценив масштаб бардака. — Да уж...Инквизиторы и сюда дойдут, а потом и подвал найдут, обгонят нас. За виглу обидно...

— А мне не обидно, — вполголоса ответил Евсефий, показывая руками на груду балок. — Смотрите!

Ириник вгляделся. Ну балки и балки, грудой лежавшие на...на...Постойте-ка! Вот он! В груде мусора виднелось большое металлическое кольцо, прикрученное к полу. А если точнее, то не к полу, а к люку! Иначе и быть не могло — зачем к полу кольца-то такие массивные приделывать? Ну разве что здесь планировали пыточную устроить или "красный дом"...

— А что, может, и вправду обидно не будет, — улыбнулся Ириник. — Так, покопаемся здесь ещё некоторое время, и уйдёт с понурым видом. Не надо, чтоб инквизиторы догадались, что мы нашли что-то важное.

— Как скажете...Эх! Если бы хоть что-то важное здесь было! Сплошные руины! — как можно громче постарался сказать Евсефий. Актёр обрушившегося театра, понимаете ли. — Иллюстрий, ничего мы здесь не найдём!

— Найдём! Найдём! Обязательно найдём!

Со стороны ближайших "следиков" послышались глумливые смешки. Инквизиторы думали, что у "ночников" совершенно ничего не выходит. И пусть считают! Главное — раскрыть это дело первыми! А гордость — уже на втором месте!

— Пойдём отсюда, — в какой-то момент произнёс Филофей. — Надо бы попрощаться с отцом Дионисием и вернуться в казармы...

Святой отец сдержанно попрощался и пожелал успехов в деле. Но Ириник готов был поспорить, что отец Дионисий внутреннее торжествует: ещё бы, "ночники" терпят поражение! Это будет отличная месть за успех в деле поимки предыдущего колдуна. Что-то их развелось...

— Так, Евсефий. Ночью отправимся с другими ночными стражами и попробуем добраться до подвала. А раньше, боюсь, делать будет нечего, — Филофей скорее размышлял вслух, чем беседовал с Евсефием.

Последний лишь иногда поддакивал да вставлял слово-другое в нужных местах разговора. Но вот показался поворот в квартал Тритон — и Евсефий оживился:

— Раз работа только вечером предстоит — можно мне домой заглянуть? Жену повидать...

— А...Что? Да, конечно, иди... — отмахнулся Филофей, хватаясь за мысль, едва от него не убежавшую обратно в мир идей. — Конечно...

— Спасибо! А к вечеру буду на положенном месте! Вас буду поджидать у той мастерской!

Ириник продолжил путь обратно в Большой Императорский дворец в одиночку. Дорога предстояла неблизкая: полгорода миновать — и потому Филофей решил погрузиться в размышления. Он опустил взгляд — так лучше думалось — и лишь каким-то чудом находил верную дорогу меж толпами люда. Вот уже был поворот на Среднюю улицу, а там уж напрямик до большого императорского дворца, как...

Филофей поднял взгляд, чтобы посмотреть на того, кто же ему преградил дорогу. Какой-то нищий, с ветвистой клюкой, в провонявшей ветоши, с мутными глазами. Слепой?

— Милостыню подайте! Милостыню! Добрый господин! — хрипло взмолился нищий, протягивая покрытую струпьями и лишаями худющую руку. — Милостыню!

Филофей вообще не любил попрошаек, особенно таких неприятных, и спешил как можно скорей от них отделаться. Попрошайки, в свою очередь, не любили Филофея и старались как можно дольше его задержать.

— Ну сейчас...Обол куда-то закатился...— Ириник достал монетку из кармашка, пришитого к внутренней стороне рукава. — Обол, сейчас...

Филофей протянул монету — и вдруг с неба в его руку упал пергаментный свёрток. Спикировавший голубь уже был далеко, вне досягаемости Филофея. Ириник удивлённо пожал плечами, хотел было отдать монету нищему — но того и след простыл. Мимо брели аркадцы, поглощённые собственными мыслями и делами. "Ночник" стал озираться по сторонам — но не сумел отыскать взглядом слепца. Удивлёно пожав плечами, Филофей раскрыл свёрток, оказавшийся письмом, в которое был завёрнут ключик.

Иринику хватило лишь беглого взгляда, чтобы понять: письмецо, как и ключик, было непростое:

"Филофею Иринику, имеющему честь занимать должность главы "ночной стражи", от доброжелателей" — гласила первая строка послания.

Пренебрежение, недоверие, постоянные нападки горожан. Обольное жалованье, которое задерживали по неделям, а порой и по месяцам. Трудности в семьях. Хождение по канату, натянутому между вратами рая и сковородками ада. Смерть, точившая косу в каждом закоулке, за каждым поворотом. Бессонницы и нервотрёпка. Страшные преступления. Опасные тайны. Головокружительные повороты судьбы. Сюрпризы и находки. Великие открытия и безвестность. Из таких мелочейи складывалась жизнь "ночной стражи"...

Королевство. Тронгард.

Слабый свет одинокой свечи ложился на желтоватые странички дневника...

Запись девятая. Мне хочется поделиться своими открытиями с Гильдией, и иного выхода, кроме как созвать конференцию магов, я не вижу. Архимаг Асфар согласился на это. Он, правда, желал прежде общего собрания узнать, что же на самом деле я открыл, и мне с большим трудом удалось убедить главу Гильдии потерпеть. Это должно быть сюрпризом, это будет как удар Огнара по ксариатским армиям! Надо подготовиться к выступлению. К сожалению, опрометчиво было бы демонстрировать мои умения, ведь способ выхода в Астрал немедля отвратит Гильдию от моего открытия. Мне и самому так мерзко и гадко от единой мысли о том, что мне пришлось убить человека! Но я сделал это ради Магии!

Надо снова повторить речь перед конференцией...

Запись десятая. Позор! Позор Гильдии магов! Они смеялись, как они смеялись над моею речью! Когда я закончил свою речь, обращённую к сердцам всех этих людей, наступила тишина...А потом...потом...потом...А потом кто-то захохотал, а за ним — и весь зал. Это было ужасно: стоять за кафедрой, когда тебя окружают смеющиеся...нет, даже не глупцы — животные! Неспособные посмотреть дальше кончика собственного носа, они мнили себя магами, волшебниками, творцами прекрасного, демиургами, хозяевами мира. Они ошиблись — они просто обезьяны, в чьи руки попала книга с формулами заклинаний.

Я порывался доказать, что нашёл способ попасть в Астрал — но меня никто не слушал! Позор! Позор Гильдии! Я бросил эти слова прямо в пасть этому беснующемуся, заливающемуся грязью своего смеха, многоголовому животному! Но это животное было глухо...

Мне ничего не оставалось, как покинуть эту конференцию — и Гильдию. Я окончательно уверился в том, что мне не дадут заниматься исследованиями эти глупцы! Даже Архимаг Асфар, и тот провожал меня насмешливым взглядом. А ведь я считал его почти отцом! Он же принимал мои выпускные экзамены в Магической академии...

Быть может, если бы Тенперон был здесь, всё прошло бы иначе, Даркхам смог бы найти такие слова, которые бы убедили Гильдию. Но моего друга просто не было ни в столице, ни в Королевстве: говорили, что он путешествует то ли по Снежной пустоши, то ли по Аркадской империи, то ли по мидратским княжествам. Летом-то занятий в академии не было, и Тенперон в это время покидал страну, отправляясь на поиски...Честно говоря, я не знал, на поиски чего. Быть может, он тоже хотел узнать, как раздвинуть горизонты магии.

Я думал, что остался один. Осмеянный, но непобеждённый, не сломленный, готовый продолжать борьбу за свободное от предрассудков волшебство. Немайди помогла мне в этом: через несколько минут после окончания конференции, на одной из улиц Тронгарда, меня нашёл маг из Ордена алых магов. Ордена...Какое громкое названье для кучки недоучек, которые последовали когда-то за Артуро Родриго, директором мятежной школы для магов! Я видел их в деле: жалкие, неспособные на сотворение хоть одного мало-мальски действенного заклинания. И все их слова о поисках новых путей развития магии — фальшь, способ привлечь к себе хоть какое-то внимание. И как только Гильдия терпела такое? Да ещё и на конференции свои пускала представителей Ордена...

Этот человек сказал, что заинтересовался моими изысканиями и желает увидеть их результаты. Что ж, пускай! Хотя бы кто-то прислушался к моим словам! Я покажу им, что такое Астрал! Покажу...Но...как? Каким образом? Ведь человек...надо ведь человеческую душу освободить ради прорыва туда, во тьму, озаряемую светом далёких-далёких звёзд...

На мой вопрос, готовы ли алые маги пожертвовать человеческой жизнью ради этого, собеседник, не поколебавшись ни единого мгновенья, ответил утвердительно. Пусть...пусть сами убивают человека! Я не возьму на свою душу тяжесть ещё одного убийства, никогда!

Запись одиннадцатая. Я не мог смотреть на то, как убивают тех бедняг, которым было суждено стать проводниками в Астрал. Но мне надо было находиться там, в той комнате в Катакомбах, где алые маги решили провести эксперимент. Тарик, как они смотрели на меня, эти недоучки! Словно сам бог магии снизошёл к ним. Они просили поделиться со мной секретами состава, вводящим их в транс. А ещё с пеной у рта рассказывали о красоте стихии душ. Это выражение глаз...Кажется, это было преклонение. В их глазах я стал кем-то большим, чем маг. Это всё из-за юношеской горячности: в Ордене практически не было магов, старше тридцати-сорока лет. Они мечтали о власти, о могуществе, но кто-то всё-таки хотел познания. Алые предложили, нет, они умоляли меня помочь им, дать им власть над душами...

Смешно: ведь дальше выхода в Астрал я не продвинулся, да и не мог. Ведь мне пришлось бы убить человека ради того, чтобы вновь увидеть те звёзды, почувствовать себя свободным от всех возможных ограничений и запретов...Всё-таки Астрал тянул меня к себе, но я держал себя в руках. Пока ещё держал. Я решил, что мне не по пути с Орденом. Алые показались мне совсем не теми, кто способен использовать стихию душ так, как стоило. Они бы захотели власти, но не знаний! Я не хотел раскрывать Ордену своих секретов ради того, чтобы их использовали во зло. Ни за что, никогда!

Запись двенадцатая. Что же теперь предпринять? Утром произошёл разговор с Асфаром. Архимаг заявил, что одному из членов Гильдии не должно заниматься...Мне до сих пор больно вспоминать это слово! Заниматься моими "бреднями". Асфар не понял, он не смог...

Придётся оторваться от записей: Прибыл гонец. Как странно, письмо от Катрин пришло только вчера, вместе с весточкой от родителей...

Вся следующая страница была покрыта разводами от воды. Скорее всего, морской...или просто подсоленной воды. Это казалось странным — но лишь до того момента, как глаза пробежались по следующей записи...

Запись тринадцатая. Мама...Папа...Братья... Как это могло случиться? Как тайсарская лихорадка могла свалить их? Как? Где были лекари, где были проклятые жрецы проклятых богов? Вся моя семья...Все...А моя любимая, самая светлая, самая счастливая, самая добрая...Катрин...Она так танцевала...Боги, как она танцевала! А от её смеха даже вечно брюзжавший барон Торстон, её отец, улыбался...Через месяц мы с Катрин должны были обручиться...Мне больше никогда не поцеловать эти губы, никогда не сжать такую тёплую руку, никогда не услышать биение этого храброго и доброго сердца. Она умерла...Все они умерли, все сгорели от болезни в считанные дни! Боги, я проклинаю вас! Проклинаю! Вы убили мою семью, моих близких, мою любовь...Проклинаю!

Запись четырнадцатая. Когда-то я думал, что худшим днём в моей жизни был день той "Конференции хохота", где мои идеи оказались жестоко осмеяны. Ошибался, как же жестоко я ошибался! Не будет для меня горше дня, чем тот, в который я предал земле тела всей моей семьи.

Меня допустили и к Катрин, которую хоронили в фамильном склепе. Она была всё так же прекрасна, даже обезображенная лихорадкой.

Барон Торстон слёг в бреду — горе помутило его рассудок. Мне пришлось ещё хуже: дела семьи шли из рук вон плохо, пришлось заложить родовое имение. Архимаг Асфар исключил меня из Гильдии за день до того, и потому помощи оттуда мне ждать не приходилось...

Я познал настоящее одиночество и настоящий холод, куда там морозу Астрала...

Королевство. Беневаль.

Такир ещё много чего рассказал о былых временах. Будь я хронистом, сколько всего мне удалось бы занести в хронику! Подробности, неизвестные потомкам, жизни Беневаля и первых Огнаридов. Взаимоотношения с соседями, характеры основателей династий Владетелей — и многое, многое другое. Но куда мне до въедливых, любознательных историков...

— А однажды мы...Николас, что с тобой? Ты будто бы таешь, — Такир в один прыжок оказался рядом со мной. — Что же...

А мир и вправду шёл пятнами вокруг меня, исчезая, проваливаясь в кроваво-красну бездну...

Тишина разорвалась голосами Конрада Монферрата и милорда Беневаля, они были совсем рядом, но где? Так темно вокруг, даже безлунной ночью светлее. Неужто даже свет солнца или звёзд стал таким дорогим, что замковой Ори решил экономить и на нём...

— Может, требуется вызвать лекарей или жрецов из столицы? — это слова Конрада.

— Боюсь, здесь ни те, ни другие уже не помогут. Николас уходит от нас, я это чувствую, тень Даркоса уже зависла над ним. Рыцарь Конрад, поверьте, если бы хоть единый шанс, хоть надежда на спасение Николаса, я применил бы всю свою силу, все свои умения на их использование! — мне показалось, или голос Беневаля дрогнул? Ревенанты тоже страдают...

Я пытался повернуть голову: шея жутко болела. Боги, какая темень...А Конрад и Беневаль, даже если и были рядом, точно не могли заметить моих движений — в такой-то тьме! Рыцарь и дух прошлого хозяина замка продолжали разговор обо мне. Говорят так, будто я уже покойник. Ну уж нет, мага так просто на тот свет е отправить. Я достаточно нагл, чтобы помучить их своим присутствием ещё немного...

— И всё же, должен быть способ! Суще...— Конрад осёкся. — Милорд Николас! Вы пришли в себя! Вы меня слышите?

— Слышу, Конрад, не надо так кричать...— голова раскалывалась. — Я просто не смог так долго терпеть шутки Даркоса. Почему здесь так темно? Пусть Ори принесёт свечи...

— Но, милорд Николас, сейчас день, и Ваши покои полны света. Я не понимаю...— голос Конрада казался в высшей мере озадаченным.

— Николас, ты что, видишь только темноту? Неужели...Николас, обернись на мой голос, — а это уже Беневаль.

Кажется, слева от меня он стоит...Или летает чуть повыше пола. Голова всё-таки повернулась на шее, хотя это и стоило мне огромных усилий.

— Николас, твои глаза...Они...— впервые на моей памяти Беневаль не мог подобрать подходящих слов. Хотя этого и не требовалось: до меня начинало доходить, что же такое со мной произошло. Точнее, с моими глазами. Темнота, ни Даркоса не видно вокруг — и это в солнечный день. Такое бывает, да...

— Они ослепли, милорд Беневаль, Вы это хотели сказать? — и снова тьма окружила меня, чтобы через мгновение разлететься на тысячи осколков.

Холод, свет тысяч звёзд, а через мгновенье — поросшие вереском холмы и горные склоны. Солнечный свет, Такир Беневаль, оглядывающийся по сторонам. Здесь мне всё было видно...

— Николас, ты так внезапно пропал, — Такир странно поглядывал на меня.

— Что-то вернуло меня в нормальный мир. Только...мне не хочется туда возвращаться. Там я не вижу. Я ослеп, — комок подкатил к моему горлу, и я не говорил, а скорее хрипел.

— Ослеп? Но как...Ты же видишь меня здесь, в этом мире? Не понимаю...— Те же интонации, что у и его предка, Эдвина. Фамильная черта?

Хотелось думать о чепухе, о глупостях, но не о том, что же со мной происходит.

— Зато я понимаю: Даркос меня предупреждал об этом. Просто так мне не вернуться в мир живых, Равновесие потребовало кое-что взамен.

— И причём не по твоей вине, знаешь ли, юный маг, — голос шёл откуда-то сзади. Бог-проводник мёртвых оказался тут как тут.

Теперь на нём были уже малиновые штаны в зелёный горошек, простая полотняная рубаха с распахнутым воротом и прутик орехового дерева в левой руке. Однако, как ни странно, этот безумный облик не вызывал удивления. Скорее, возникало чувство, что Даркос и ДОЛЖЕН так одеваться, и никак иначе.

— Этот мир становится слишком населённым, — попытался пошутить Такир Беневаль, пряча за шуткой своё удивление. — Вы...

— Даркос. Бог Даркос. Ты, кстати, в моём мире находишься, хотел вот всё тебя навестить, да некогда. Люди, знаешь ли, даже из вежливости не хотят перестать умирать и дать мне пару свободных минуток, — ухмыльнулся Даркос. — Но на этот раз я воспользовался той неразберихой, которая возникла из-за состояния Николаса.

Бог посмотрел мне прямо в глаза, но мне пришлось отвернуться: взгляд Даркос был слишком тяжёл для меня.

— Это тебе так кажется, что слишком тяжёл. Ты вообще-то против Равновесия пошёл — и даже победил его. На некоторое время. Ты до борешься, и весьма успешно борешься, за то, чтобы чужая глупость не отправила тебя к моему папочке.

Даркос картинно развёл руками, а потом залился звонким смехом.

— Вообще, конечно, интересная ситуация. Однажды кое-что, — Даркос произнёс последнее слово с просто-таки осязаемым отвращением, — уже привело к подобным последствиям. Только в тот раз ко мне отправилась довольно-таки большая компания бедняг. А на этот раз...Николас, тебя спасает фамильная настырность — и холодность. Да, тебя можно назвать бесчувственным — и это-то и спасает тебя. Пока что спасает. Ты уже успел заметить, что стоишь одной ногой а этом свете, а другой — на том. Да уж, каламбурчик...

Даркос проказливо улыбнулся.

— Люблю каламбуры, люблю шутников и весельчаков. Они могут составить прекрасную компанию по пути к чертогам моего отца. Но да ладно. Даже не будучи шутником, ты мне нравишься, Николас. Тебе предстоят интересные дела, не великие, может быть, не нравятся мне великие дела. Они, на самом деле, не так уж интересны, — пальцы Даркоса изобразили в воздухе замысловатый узор. — Да и столько работы после тех, кто ничем, кроме подвигов, и заниматься не может и не умеет! Так вот. К сожалению, дела снова зовут меня подальше отсюда, но я успею тебе кое-что посоветовать. Не сдавайся. Никогда не сдавайся. Тебе ещё предстоит бой за жизнь, и, знаешь, я очень хочу, чтобы ты его выиграл. Да и, признаться, есть ещё один в высшей степени мерзкий тип, который желает, чтобы ты жил и здравствовал. Он тебе тоже привет передавал. Ты его по глупому балахону узнаешь и манерам ярмарочного фокусника.

Похоже, Даркос очень не любил того человека, о котором говорил. Как-то уже совсем и не приятно становится от мысли, что какие-то...в общем, какие-то люди (и боги) интересуются мною. Непонятный интерес — это мне не нравилось никогда.

— Так что, Николас, держись! Слышишь, держись до конца! Ведь ты мне, будучи живым, столько работы облегчишь!— это говорил уже не бог, а вихрь из жёлтых и красных листьев, закрутившийся в воздухе. Запахло осенним лесом...

Королевство. Герцогство Сагирина.

Утро пришло на равнины южного Королевства. Хмурые облака проносились над землёй. Стояли лужи.

— Опостылело мне это уже, парни, как же опостылело! Прячемся, трясёмся за жизнь, а там — наши родичи гибнут! Позор огнарской армии! Позор! — раненая рука совершенно не мешала светловолосому, молодому огнару с правильными, едва ли не аристократическими чертами лица, вещать. Собственно, говорить по поводу (и даже без оного) Эльфред мог везде и в любой ситуации. Деревенского певца только смерть заставила бы замолчать. Но люди, более или менее хорошо знавшие Эльфреда, в этом сильно сомневались.

— Помолчи, и без тебя тошно, — проворчал рыжий бородач, Хардак, поплотнее закутываясь в шерстяной плащ. — Похлёбки бы, да с чесночком, да с горбушкой ржаного хлебушка...

Хардак причмокнул своими необъятными губами, закатил глаза и, похоже, отправил мысли подальше от этого местечка, к родному дому, к печке, к столу...

— Пошто уж ты вспомнил, а, пошто? — тёмно-русый великан Ян Усмарь хлопнул в ладоши, отчего нечто вроде грома раскатилось по округе. — И так не ели уж сколько...

Всеобщее урчание животов было ему ответом. Всеобщее...Но один желудок изволил молчать.

Рядом с бившимся в лихорадке усачом, которого уже скоро должен был посетить Даркос, лежал, уставившись в небеса, "тот самый седовласый Старик". Именно так успели прозвать приползшего к огоньку странного человека. Сперва думали, что он отправится на тот свет, так ужасен был видок Старика, но нет — выдержал. С утра уже никто бы не сказал, что этот человек прополз лиги две или трети, под дождём, смертельно уставший — но не сломленный.

От него со вчерашнего вечера не было слышно ни звука. Старик просто пялился в небо, не обращая ни на что внимания — и это-то пугало. Было в этом человеке что-то...ненормальное...Что-то от загробного мира.

— Слышь, Ян, ты чего о нём думаешь? — шёпотом спросил Усмаря Хардак. Похоже, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о еде, бородач решил думать о Старике.

— Я-то? Странный он, больно на волхвов наших похож. И смерть у него в глазах, это каждый дружинник знает, когда вместо человека на тебя костлявая глядит...

Ян Усмарь не был огнаром — рождён он был мидратами. С юности служил в дружине одного мелкого князька, державшего вотчину на границе с Королевством. Дни сменялись днями, бои — боями, а веселье — печалью. Усмарю было скучно на родине, его душа требовала деяний, а не делишек вроде "охраны" проходящего мимо купеческого каравана. И вот пятнадцать лет назад разразилась очередная война Королевства с Тайсарским каганатом. Там были настоящие сражения, можно было потешить себя ратными подвигами. Ян Усмарь упросил князя отпустить своего дружинника — и смог попасть в огнарскую армию. Любой желающий мог попроситься туда, не только потомок воинов Огнара. Первые короли прекрасно понимали, что для северян, привыкших к постоянным стычкам и дракам, сложно будет заниматься мирным трудом. К тому же враги окружали со всех сторон, ксариаты желали поквитаться за поражения, а мидраты — за гибель своего единого государства. Тысячи и тысячи вчерашних охотников и дружинников стали щитом юной страны, и ещё каким щитом! Правда, на содержание такой оравы требовались огромные средства, поэтому каждый король определял верхний предел количества воинов, состоящих на службе у короны. В случае чего, на помощь приходили ополчения знати и войска Владетелей. Да и занимать их надо было постоянно, иначе бы солдаты устроили бы весёлую жизнь самому Королевству. Благо с последним пока что справлялись: войн огнарам хватало, с лихвой. Огнариды могли даже уступить соседям пару-тройку конфликтов, не жалко...

— Ну какой же Даркос — костлявый? Даже "костялвая", — прыснул Эльфред. — Вот скажи ему это при встрече, он, думаю, шутку оценит. Мне бабушка говорила, сын Тайтоса — преизрядный шутник.

— Это к вам Даркос приходит, а к нам, мидратам — костлявая. Ты смотри, ещё познакомлю тебя, краснобай, с нею. Не до смеха будет! — Ян загоготал.

— Вы здесь веселитесь, а ваш товарищ по оружию умирает от лихорадки. Какие же вы...— звуки незнакомого голоса застряли в ушах беседовавших у догорающего костра. Эльфред завертел головой, Хардак натянул плащ на самые глаза ("Даркос пришёл, Даркос пришёл!"), и лишь Усмарь был спокоен.

— Ты тоже, незнакомец, не особливо волнуешься, — пожал плечами Ян, поглядывая на Старика. И вправду, именно ему принадлежал тот жёсткий голос, который будто бы из металла выковали.

— Но я и не смеюсь, — этот странный человек приподнялся на локтях. — Надо что-то сделать, чтобы хотя бы ему страдания облегчить...

— Добить предлагаешь? — присоединился к очень "весёлому" разговору Хардак. — Так, что ли?

— Уже ничего не надо, братцы, — прохрипел бившийся в ознобе солдат и затих. Глаза остекленели...

— Даркоса встречать отправился, — сглотнул Хардак...

Похоронить по-человечески беднягу не смогли: могилу рыть было нечем, а камней для кургана достать в округе было невозможно.

Эльфред нашёл поблизости, на вершине одного из холмов, расщелину, в которую положили тело, и кое-как накрыли кусками дёрна. После решено было уходить. Правда, тут же встал вопрос: а куда же, собственно, идти. По округе вполне могли рыскать тайсарские разъезды, и четверых пеших людей могли просто расстрелять издалека. Да и если бы не расстреливали: только у Усмаря осталось оружие, остальные его бросили, чтобы легче было скрыться с поля боя.

— А этот топорик-то я не брошу, он мне верой и правдой послужил, товарищем стал, и мне же его — в яму, в грязь, в лужу, под копыта степных коней? — говоря это, Ян любовно поглаживал щербато улыбавшееся лезвие. — Дедовский топорик-то ещё, счастливый...

Возразить на это никто бы не смог. Да и как-то не хотелось спорить о степени "счастливости" топора, который был в руках у опытного бойца...

Четверо людей брели по полям, поросшим ковылём, ромашками и одуванчиками. Где-то там, впереди, находился Ларанн, который тайсары вполне могли и обойти стороной. А там и отдых, и еда, и помощь...

Разговаривали мало: скорее, это Эльфред говорил почти что без умолку, а остальные поддакивали да отвечали короткими фразами. Старик же больше молчал, думая о чём-то своём.

— А вот ещё, помню, рассказывал мне отец, как они пошли в лес, прозванный в деревушке Неспящим...— рассказывал очередную байку Эльфред, когда честная компания взбиралась на очередной холм.

— Дымом пахнет, — произнёс Старик, втягивая ноздрями воздух.

Деревенский певец умолк, то ли принюхиваясь, то ли разозлившись на наглого незнакомца, перебившего его на самом интересном месте рассказа.

— И правды, дымком тянет, — подтвердил Усмарь. — А ну-ка, поглядим...

Ян, несмотря на усталость, взбежал на вершину холма, вгляделся вдаль — и обомлел.

— Эй, что там? Что там? — Хардак последовал за мидратом — и то же остановился как вкопанный.

— Ларанн. Был, — коротко ответил Старик и с неожиданной для его возраста прытью устремился к догоравшему городу...

Деревянная стена вокруг города была практически нетронута — только вместо ворот зияла опаленная дыра. Земля за этой дырой была усеяна трупами людей и лошадей. Трупы были повсюду: даже мирные жители не избежали тайсарских мечей и стрел. Не будь на небе чёрных туч и не свети солнце, цари обычная для здешних мест жара — уже стояла бы жуткая вонь мертвечины. Но холод холодом, а в воздухе уже вились первые мухи, а вскорости и вороньё должно было слететься на пиршество.

— Звери. Здесь не тайсары, а звери какие-то побывали. Степняки не жестокие, они мстительные...-протянул Ян Усмарь, с содроганием оглядывая побоище.

Раздался грохот и треск: неподалёку просел горевший дом, подняв алую тучу искр.

— Тут вообще живые есть? — выкрикнул во всю мощь своих лёгких Ян Усмарь, будто стараясь потягаться с громом громкостью своего голоса.

Ответом мидрату была тишина.

— Не могли же они всех — за такое короткое время, ведь так, не могли? — Эльфреда, похоже, мутило. Он ведь совсем недавно решил пойти в Южную армию, семье трудно было прокормить до сих пор холостого парня, а певцу не хотелось быть обузой...

— Кто их знает. Городок-то...А тайсаров — ух! — деловито заметил Хардак. — А ты, Старик, чего об этом думаешь? Старик!

Все трое повернулись к этому чудаку: тот стоял на коленях, уставившись в одну точку. Его можно было бы принять за трупа, если бы не пальцы, нервно теребившие воротник рваной рубахи.

— Оставь его. Вдруг у него тут друзья полегли...Да и кто из армии тут может быть, не все же погибли вчера...— Эльфред и сам почти не верил в последнее.

— А и то верно. Надо бы осмотреться. И чего-нибудь взять с собою, вдруг что-то полезное да осталось. Мёртвым уже ни к чему, а нам пригодится, — протянул Хардак и направился в сторону нетронутых огнём и врагом домов. Таких, правда, было маловато...

Королевство. Тронгард.

С самого утра в городе царил хаос. Весть о начале войны с тайсарами разлетелась по столице со скоростью лесного пожара, а уж когда дошли слухи о полном разгроме Южной армии...

Теперь на пути степняков стояли только ополчения феодалов и Центральная армия, в которой едва можно было насчитать тысяч пятнадцать воинов. Северная армия ещё не получила приказания двигаться к Тронгарду, с двумя другими связь вообще наладить было невозможно. Маги лишь разводили руками, говоря о возмущении магических потоков, нарушенном Равновесии и гневе Тарика. Словом, было, из-за чего нервничать простонародью.

По опыту прошлых войн была примерно известна скорость передвижения тайсарских полчищ: около месяца им потребуется на прорыв к сердцу Королевства. Правда, оставалась надежды, что тайсары займутся грабежами, а потом повернут обратно, в степь. Но у страха глаза велики, а Даркос не привык задерживаться...

— Боюсь, Ваше Величество, армия Гильдии пока что не готова к войне. Воины ещё не способны на слаженные действия, не все приёмы боя отработаны, да и восемь тысяч воинов не хватит. Если верны сведения, дошедшие до столицы, о числе тайсарской орды...

— Но Вы обещали, Тенперон, обещали! — Даркхама перебил маршал Ревенкьюл.

Дело происходило на королевском совете, где кроме Фердинанда Огнарида, герцога Артуа и графа фон Даркмура присутствовали Архимаг огнарский и командующий столичным гарнизоном. "Для гарнитуру" было здесь ещё несколько знатных огнаров, но те предпочитали помалкивать.

— Да, я обещал, и сдержу своё обещание, — Тенперон хмуро посмотрел на маршала. Ревенкьюла угораздило от волнения забыть, как следует надевать парадный камзол, помощи слуг он никогда не признавал — и потому надел костюм задом наперёд. — Но не прямо сейчас. Моих людей просто сметёт конная лавина, и восемь тысяч людей будет потеряно зря.

— А маги? Пусть Гильдия магов...— начал наглым тоном Жерар Артуа, но Тенперон всплеском руки показал, что это невозможно.

— С тайсарами у нас подписан Договор братской крови. Ни они не используют своих камлаков и шаманов против нас, ни мы не обрушиваем силу стихий на их головы. Ваша светлость, Вы забыли про это? — Даркхам был рад подчеркнуть недостатки своих оппонентов. Только зря это всё было: Фердинанд во всём слушал только фон Даркмура и Артуа. Но Тенперон всё равно надеялся: ведь в Войне за престол ему несколько раз удалось убедить тогда ещё принца Огнарида действовать по совету мага...

— Не до жалких соглашений, когда само Королевство поставлено на карту! — взвился Жерар Артуа. Да, Архимаг его поддел!

— Стране пока что ничего серьёзного не угрожает. Да, тайсары в пух и прах разбили Южную армию, да, они, скорее всего, идут прямо на столицу. Да, сил у нас слишком мало, раны, нанесённые Войной за престол, не успели зажить. Но разве нам впервой смотреть в глаза опасности? Разве Огнар Великий не встретился со много более опасными врагами? Разве Энрике Меч огнаров трясся от страха, когда тайсары, мидраты и аркадцы объединили свои усилия, дабы стереть нашу родину с лица земли? Разве не Вы, Ваше Величество, — Тенперон смотрел прямо в глаза королю, — выиграли Войны за престол без единой на то надежды? Мы выстоим.

— Но чего нам это будет стоить? — Эрик фон Даркмур впервые за весь совет заговорил. — Снова— налоги, жертвы, сожжённые города, разорённые купцы...Может, нам стоит откупиться от тайсаров? Надо просто Сарлеку назвать такую цену, за которую он отступится от Королевства. Я слышал, что на эту войну его подбил один из Людольфингов...Так не проще ли отсыпать золото кагану, дабы тот выдал брата узурпатора? Или заплатить надёжному человеку, чтобы он избавил нас от гнилой крови...

— Это будет не по-рыцарски, сударь мой фон Даркмур, — устало, но уверенно сказал Фердинанд. — Я не хочу ни опустошать казну, ни трусливо избавляться от своих врагов. Король огнарский не аркадский василевс! Потомок Огнара не будет драться нечестно, пусть и очень многое завит от исхода драки. Нет, я вызову Сарлека или Людольфинга на поединок, и Немайди не даст мне проиграть!

— Исключено, Ваше Величество! — картинно замахал руками Артуа. — Вы последний Огнарид, кроме Вас, прямых наследников у Вас нет! Своим поражением Вы обречёте страну на новую Войну за престол!

— Или на правление одного из Владетелей, быть может, даже Вашей светлости, — Тенперон произнёс последние слова с легко различимой насмешкой. — Ведь Артуа, наравне с Эр-При и Филиппикой, являются ближайшими родичами Огнаридов, и трон вместе со всей страной перейдёт в руки одной из этих фамилий...Но только не при моей жизни, Ваше Величество, уверяю. Поединка не будет. Нужно только собрать все силы в кулак, призвать под знамёна всех, способных держать оружие...

— И сплотить дворянство! Ваше Величество, именно сейчас Сейм является наилучшим выходом. Выборные от всех Владений помогут королю и Королевству! Их сила...

— Их сила будет в их красноречии! — снова Ревенкьюл. — Воины должны воевать, а не чесать языками. Ваше Величество, ведь Вы не допустите, чтобы в столице упражнялись одни дворяне во владении словом, тогда как другие гибли в боях...

— Ваше Величество, это неизбежно. Только дворянство способно дать средства казне, нужно попросить его дать золото и серебро, дать воинов, и при этом предоставить что-то взамен. У нас нет другого выхода, кроме созыва Сейма, — с нажимом сказал фон Даркмур.

— Ваше Величество, — Ревенкьюл с надеждой смотрел на короля.

А король...Король не знал, как поступить, он колебался. Вся эта политика, бремя власти, дела, дела, дела...Это было так трудно...Королевская мантия давила на плечи сильней, чем доспехи. С управлением намного лучше справился бы Реджинальд, но он...Он...Он погиб, а если бы не погиб — то не жить самому Фердинанду. Как же всё это сложно, боги...

— Граф фон Даркмур прав. Мы должны сплотить нашу страну, и только Сейм поможет в этом. Но одновременно Вы, маршал, встанете во главе всех воинов моего домена. Возглавьте Центральную армию, соберите ударный кулак — и встаньте на пути у тайсарской армии. Мэтр Архимаг, армия Гильдии также должна подчиниться милорду Ревенкьюлу. Надеюсь, Вы не будете возражать, — казалось, Фердинанд выдавливал из себя эти слова. Чувствовалось, что король сам хотел бы отправиться на войну, но Артуа и Даркмур были против, да и дела, дела, дела...

— Никакой способ спасения Королевства не встретит моих возражений, Ваше Величество. Я готов на всё ради спасения нашей Родины...

* * *

Запись пятнадцатая. Дела идут хуже некуда. Проклятые заимодавцы не оставили меня наедине с моим горем. Деньги? Да пусть всё забирают! Замок...Поместье...Берите! Всё равно я не смогу больше ни минуты находиться здесь, в месте, которое навсегда стало для меня символом смерти, горя и страданий. Куда отправиться? В Магическую академию? Но там никого нет, сейчас лето, занятия не проводятся. Тенперон где-то пропадает, ни одна весточка моя до него не дошла. Асфар меня предал. Не нужен я никому...Хотя...Эти смешные алые маги...Их ведь можно использовать для борьбы за мои идеи, за доказательство моей правоты...Нет, не думать об этом! К Тайтосу всё это! Уеду далеко-далеко, прочь отсюда!

Запись пятнадцатая. Даже простор южного Королевства не избавил меня от мыслей о Катрин, матери, отце, братишках...Воспоминания — они мучают меня! Улыбки, лица, смех, их слова — они словно кол, вбиваемый мне в сердце. Мне негде не скрыться от этой боли! Я устал жить, я просто очень-очень устал...Хватит...Кончено представление самого грустного жонглёра на самой весёлой арене, называемой "жизнь". Мне больше не хочется жить...

Запись шестнадцатая. Покоя нигде я не смог найти. Ни единый сук не выдержал веса моего тела, а если и выдерживал какой-нибудь — лопалась верёвка. Спрыгнуть на камни с кручи тоже не смог: несколько ушибов, даже кости не сломал. Яды на меня не подействовали, только голова болела да иногда видения приходили...А вместе с видениями — Катрин...Моя Катрин...Моя любимая Катрин. Только тебя я смог полюбить, и что же боги сотворили с тобой. Со мной. Со всеми нами. Проклятые боги, вы слышите меня? Слышите, я знаю — слышите и мстите, не давая мне просто подохнуть. Но я отомщу, отомщу...

Запись шестнадцатая. Тронгард не изменился — это я стал другим. Все эти улочки, от которых воняет помоями, люди, не способные на деяния, мечтающие лишь о сытом пузе и спокойной жизни. Нет, не жизни — существовании! Они не видят дальше своего собственного носа, да и он покрыт паволокой дурмана и сна.

Алых магов я смог легко отыскать: тронгардцы, не пряча глумливых улыбок, показывали мне направление к штаб-квартире недоучек. Разваливающийся особняк, наверное, наследство одного из "мятежных волшебников". Полная безвкусица. Рухлядь. В общем, хозяева полностью подходили своему особнячку.

Сперва меня не узнали: зарос, похудел, огрубел и обозлился. Но меня узнал тот человек, кто подходил ко мне после проклятой конференции. Да, он-то практически не изменился. Всё то же подобострастное выражение на лице, когда он слышал об Астрале и тех возможностях, которые он даёт. Он не боялся раньше убить ради силы, ради удовольствия, ради далёких звёзд? Пусть! Пусть тоже узнает, что такое — бросить вызов не просто богам, но самой жизни. Это будет моей местью проклятым...Как же мне надоело...

Запись семнадцатая. Джереми Фальгрим — надо будет запомнить это имя, принадлежащее "подобострастному". Способностей он не лишён, но глуповат, не может схватить на лету, приходится повторять второй, третий, четвёртый раз такие простые вещи! Что ж, за неимением золота возьмём мы медь. Ведь клинок из этого металла тоже может быть острым, нашёлся бы хороший воин.

Фальгрим решился выйти в Астрал, но его к этому пришлось готовить несколько недель. Да и задержаться там он не смог: начал задыхаться. Придётся найти другой состав для расслабления, старый вызывает отторжение практически у всех решивших пробиться в стихию души.

Мне всё ещё тяжело смотреть на то, как убивают тех бедняг, что должны стать проводниками в Астрал. Их стоны бьются в моё сознание, рвутся к сердцу. Но оно, сердце, больше не бьётся, с того самого дня, как я увидел на смертном одре таких дорогих моему сердцу людей.

Алые маги вопили от восторга, увидев далёкие звёзды средь тьмы, но постепенно в их головы закрался вопрос: "Это что, всё? Может, совсем это не новая стихия, а сны, приносимые дурманом?!". Глупые, глупые, глупые люди: я об этом подумал через несколько часов после первого выхода в Астрал. Должен быть какой-нибудь способ использовать силу этого измерения, этой стихии. Всё моё естество дрожало от ощущения энергии, которой полнился Астрал. Но был вопрос: как же её использовать. Кажется, я знаю. Но для этого придётся вновь туда отправиться, в вечный холод...Обманчивому свету тех звёзд больше е согреть меня: если уж солнце не дарит мне тепла...

Запись восемнадцатая. Практически со всеми, кто вышел в Астрал, случилось страшное. Двое погибли во сне: разрыв сердце — так сказали лекари. Троим пришли известия о внезапной кончине близких людей. Лишь Джереми Фальгрима боги не тронули — или мы просто пока что не узнали об этом.

Я сделал вывод, что Равновесие или боги мстят всякому, кто прорвётся в Астрал. Все эти страшные события не могут быть простыми совпадениями. Один раз — это случайность. Но десять — уже система. Так любил говорить Тенперон. Интересно, как он там, всё преподаёт в Магической академии? Времени не было отправить ему письмо...

И всё же, как смеют боги мешать нам, людям? Мы хотим познать Астрал, хотим любоваться им, да, хотим использовать — но почему так страшна расплата за наши опыты? Я знаю: небожители боятся, что мы получим силу, превосходящую божественную. И, клянусь, так и будет! Это будет самой сладкой местью, которую только можно придумать.

Запись девятнадцатая. Принц Альфонсо пожелал поговорить с представителем алых магов. Орден выбрал меня. Как это ни смешно звучит, но у алых магов практически никакой организации. Единого лидера нет, весь этот так называемый Орден держится лишь на одном "добром" слове. Похоже, придётся что-то делать.

Его Высочество долго говорил сегодня со мною. Больше всего он интересовался нашими отношениями с Гильдией магов, и долго не верил в то, что Орден практически не контактирует с последней. "Нас просто презирают, а как можно с презренными общаться?" — было моим ответом на тучу его вопросов. Похоже, принцу мои слова понравились. Его Высочество пожелал видеться со мною почаще. Похоже, хочет найти средство борьбы с Гильдией. Так, на всякий случай. Похвально. Этим можно будет воспользоваться.

Запись двадцатая. Сегодня, впервые за несколько лет, в моих руках — нож. Окровавленный. И крик человека почти не вызывает у меня отвращения. Это всё ради дела мести, ради знания, ради моей Катрин! Ради борьбы с проклятым Равновесием! Мне нужно знать, как использовать Астрал для получения энергии!

Запись двадцать первая. Я только что видел далёкие звёзды, ощущал пронизывающий до самых костей холод. Но это всё неважно. Я понял, я наконец-то понял! Тьма вокруг — это не отсутствие света, это что-то другое. Это энергия, сила, которой можно управлять. Мне потребовались огромные усилия, чтобы использовать эту тьму. При определённых манипуляциях...

Несколько следующих страниц были исписаны формулами, знаками и схемами движения рук — так в книгах по магии обозначались пассы, необходимые для сотворения некоторых заклинаний.

При этих манипуляциях можно достичь такого состояния тела и духа, что удаётся смотреть не на тьму — а сквозь неё. И тогда открывается вид на окружающий мир, настоящий мир, реальный мир...Здесь сполохи, клочки звёздного света — нет, света душ, душ мёртвых! — обозначают источники силы, которая подчинится мне...Во имя знания. Во имя отмщения. Во имя Катрин. Клянусь: я смогу!

Королевство. Графство Беневаль.

Через считанные мгновения после ухода Даркоса Такир внезапно изменился в лице. Удивление сменилось выражением...ну, знаете, когда ты внезапно понимаешь, что тебя только что обокрали на многие миллионы?

— А как же я? Куда это он? Я три с половиной века дожидался его, а он сказал несколько туманных фраз — и был таков? Это наглость! Даже боги так с родом Беневаля не должны поступать! Могу я наконец-то в загробный мир попасть? Я заслужил несколько красавиц и пару-другую бочек хорошего аркадского вина! — и молчание в ответ. Такир только зря надрывался.

— Я не думаю, что придётся ждать ещё три с половиной века, пока Даркос ответит на Ваш вопрос, милорд Такир, — мне сейчас было совсем не до чужих проблем с запаздывающим богом-проводником.

Что сын Тайтоса имел в виду? Что он хотел сказать мне? Держаться? Но как...каким образом...

Может, Даркос намекал мне, что надо вернуться в свой мир, в мир живых — но зачем? Там я ослеп, я стал никуда не годным магом: слепой не может творить волшбу, он просто не видит эфирных потоков. Да и обычные заклинания, не требующие выхода в стихию магии, будут срабатывать не так, как нужно. "Огненный шар" "видит" цель глазами волшебника. Если же эти глаза видят лишь тьму — сгусток пламени "свихнётся". Нам об этом когда-то рассказывал один из преподавателей в Магической академии. Да и в книгах по истории Королевства приводилось несколько случаев, когда слепой маг устраивал "веселье" округе, используя на первый взгляд безобидные заклинания. В общем, мне больше не творить магию. Никогда: я чувствовал, я ощущал, я знал, что эта слепота — надолго. Навсегда. На всю жизнь — и чуть-чуть дольше. Так зачем мне уходить отсюда, где я могу наслаждаться вереском, солнечным светом, компанией такой приятного собеседника, как Такир...

— Я всё выскажу его отцу, Тайтосу, как только попаду в чертоги мёртвых, — а сын Беневаля всё не унимался. Ещё бы: о нём, похоже, позабыл даже бог-проводник мёртвых, не то что уж...

Что ж, пусть Такир кричит, пусть наслаждается своей храбростью — угрожать богу! Хотя, конечно, вряд ли кто-то слышит эти угрозы, кроме нас двоих, людей, заблудившихся где-то между миром живых и миром мёртвых.

— Ладно, всё равно ничего не поделаешь сейчас, — Такир переводил дух. — Так, Николас, а ты почему такой хмурый? Даже Даркос сказал, что у тебя может всё быть хорошо. Не стоит владыке нашего домашнего очага сдаваться на милость судьбе, ты же пятно поставишь на чести нашего рода! Мы никогда не боялись бросить вызов богам! Соберись!

— Но я-то не из Вашего рода, милорд Такир, поэтому Вашей чести ничего не угрожает, — я пытался отшутиться.

Сын Беневаля задумался: в его голове явно созревал какой-то план.

Я отвернулся, желая не забивать себе голову размышлениями о намерениях Такира....И менее чем через один удар сердца я услышал шелест покидающего ножны клинка.

В руках у второго Владетеля из рода Беневаль был меч. Средней длины, незамысловатый, простая рукоятка без украшений, обоюдоострый клинок, нацеленный...Нацеленный прямо на меня!

— А ну-ка, Николас, припади на колено, — Такир и говорить стал иначе. Властность, жёсткость и нетерпение к возражению сменили в голосе мягкость и сочувствие.

— На правое или левое? — да уж, ничего умнее этого вопроса в голову не пришло.

— А есть какая-то разница? — лукаво улыбнулся Такир. Меч мягко лёг мне на плечо.

— Я, Такир из рода Беневаля, названый брат вождя айсов Санчо, именем моих предков нарекаю Николаса из рода Датора моим названым родичем, хранителем очага нашей семьи и всех окрестных земель. Дабы помнил Николас, ныне называемый Николасом из рода Беневаля, да сохранится след этого меча на плече его.

Удар мечом, пусть и плашмя, был очень даже не слабым.

— Я бы навсегда запомнил это без удара! — пусть плечо и болело, но на моём лице сама собой расцветала улыбка.

— Так положено — и вообще, тебе ли рассуждать об обычаях наших дедов и прадедов? — Такир расхохотался. — Вот теперь мне и всему роду будет очень обидно, если ты сдашься судьбе. Так что давай, ищи способ выбраться из этого проклятого места! Это я целую жизнь прожил, мне тут можно отдохнуть век-другой, а тебе?! Думай, как вернуться! Ты должен. Иначе буду постоянно тебе напоминать вот этим мечом, что ты ныне к роду Беневаля принадлежишь!

Да, меч был очень весомым аргументом. И только тут до меня дошло, что же всё-таки произошло...Я же ведь теперь — Владетель! Ну да...Если учитывать, что Такир принял меня в свой род, значит, теперь я Николас Беневаль. Последний Беневаль... Беневаль...Я Беневаль...Я! Николас! Беневаль! А Беневали! Никогда! Не сдаются!

Мир вокруг меня потёк мириадами красок, как если бы на только-только нарисованную картину вылили ведро воды...

— Николас, ты меня слышишь? — голос Эдвина Беневаля.

Кто-то, кажется, трясёт меня за плечо...Что бы на это лекарь сказал? "больному необходим покой..." Дальше бы он предложил кровопускание, но уж нет, не в этот раз. И вообще, лекарям живым не дамся. А мёртвым — тем более.

— Слышу, милорд Беневаль. Мне надо будет кое-что Вам рассказать...Но сперва попросить, чтобы меня никто не тряс. Моя душа и без того не так уж хорошо держится в моём теле...

— Сюзерен! — ага, а вот и Конрад Монферрат...Где же...Кажется, слева от постели. Эдвин справа. Но мне слышны чьи-то шаги...

— Господин Николас, изволите ли отдать какие-нибудь приказы? Спешу сообщить, что за время Вашего отсутствия успели разбить одну тарелку, отремонтировать два окна...

— Ори, пожалуйста, не в этот раз. Знаешь, подготовь подробнейший доклад о том, что произошло в замке...Ну, скажем, через три дня. Да, точно, через три дня.

— Господин, уточните срок. Вы будете слушать мой доклад ровно через три дня? Либо через три дня и одну секунду. Либо через три дня и две секунды. Либо...

— Ори...Или мне лучше звать тебя Ориин? — надо попробовать, вдруг напоминание о былой жизни моего замкового образумит и остановит хоть ненадолго эту "игру в подробности". — Я заслушаю твой доклад ровно через три дня. Благодарю. И заодно я хочу узнать, почему Беневаль ТАК сильно пострадал от времени. Замок не может с такой скоростью рушиться и стареть. Каких-то сорок лет, а тут уже будто века полтора прошло...

— Господин побывал в невероятно интересном месте и встретил, я уверен, приятных собеседников, — мне показалось, или голос Ори впервые за всё время моего с ним общения потеплел? — Я обязательно расскажу Вам об этом. Отдыхайте, мой господин.

Да и последние два слова замковой произнёс с некоей гордостью. Интересно, очень даже интересно...Эх, если бы лицо Ори сейчас увидеть! Да и лица остальных...

— Выйдите, пожалуйста, все из этой комнаты. Все, кроме милорда Беневаля. Мне нужно с ним поговорить...о делах семейных.

— Конечно, милорд Николас, — облегчение в голосе Конрада Монферрата. Понял, что я не собираюсь вновь возвращаться в свой кошмарный бред. Только видел бы рыцарь тот мир...Вереск...Даркос, которому не зря поручено провожать души мёртвых в чертоги Тайтоса: другого такого же весёлого собеседника и спутника попробуй найти...

Миг — и тишина.

— Николас, о чём ты хочешь со мной поговорить? Похоже, это очень серьёзно. Ори так странно себя повёл, услышав, как ты обратился к нему по имени Ориин. Оно мне кажется смутно знакомым...— ревенант замолчал. Ждал, пока я соберусь с мыслями.

— Мне довелось кое с кем встретиться...— и начался мой рассказ о произошедшем со мной за последние...дни? Недели? Сколько же прошло времени с момента боя с теми странными айсами...

Эдвин Беневаль ни разу не перебил меня за весь рассказ. Другие бы, наверное, не поверили в мои слова, посчитали бы бредом...Точнее, люди бы так и поступили. Живые люди. Но я-то говорил с ревенантом, духом, застрявшим между тем светом и этим, миром живых и миром мёртвых.

— Знаешь, Николас, — после тягучего молчания, длившегося, как мне показалось, целую вечность, наконец-то заговорил милорд Беневаль. — Мне бы тоже хотелось увидеть моего предка. Сколько бы вопросов я ему задал, сколько бы рассказал о его детях, внуках, правнуках... Интересно, он стал бы гордиться своими потомками? Но, думаю, Такир уже дал знак того, что верит в будущее рода, назвав тебя своим родичем. Ты мне, получается, стал...хм...внуком, да, внуком! Сын-то у меня уже был...а может, и есть...

Сквозь ледяную броню ревенанта проступала человечность. И всё-таки лёд выдержал, не лопнул...

— Я надеюсь, Беневаль, смотря на наши дела из царства Тайтоса, будет доволен. А ты, мой новый родич, отдыхай! И поспи подольше! А то, знаешь ли, пристрастился к полётам между мирами. И, пожалуйста, не перечь своему...деду, — похоже, Эдвин Беневаль уже входил в роль "заботливого дедушки". — Иначе накажу. Теперь имею полное на то право!

Погружаясь в сон, я понял, что счастлив: теперь я один из Беневалей, великого и храброго рода, сам Такир наделил меня право встать в один ряд с такими героями, как сам сподвижник Огнара Беневаль, храбрец Гордио, любвеобильный Эдмунд, несчастный Эдвин...А за милорд Эдвина я ещё поквитаюсь с Даркмуром...И чего мне взбрело в голову спросить у Ори, отчего так постарел замок...И сейчас бы чего-нибудь сладкого...Как тепло и спокойно...

Королевство. Герцогство Сагирина.

Конечно же, никто даже не подумал о том, чтобы заночевать не то что в Ларанне — но даже вблизи от него. Чёрная воронья туча, лакомившаяся трупами, облако тёмно-серого дыма, окутавшее погибший городок — и ощущение смерти, этакий приторно-сладкий привкус гибели. Да ещё исчезновение большинства жителей Ларанна (может, сами ушли, может, тайсары с собой увели)!

Даже невозмутимый Старик, нет-нет, да отводил взгляд от догоравших домов и лежавших на улицах трупов воинов. Чего уж было говорить, скажем, о нежном Эльфреде, который держался лишь "на честном слове". Прихватив с собою кое-какие припасы, которые удалось найти в городке, да оружие, выжившие солдаты Южной армии направились на север, к заметному ещё из Ларанна леску.

Сосны окружили всю честную компанию, создавая иллюзию защищённости. Но, к сожалению, этого было мало: ведь иллюзия — это только иллюзия...Хардак кутался в плащ, зыркая по сторонам, не в силах заснуть: ему всё казалось, что во-о-он из-за тех деревьев на поляну ринутся катафракты, и начнётся резня...

— Тихо-то как, — пробубнил Ян. — Не к добру...Лесного хозяина задобрил-то, а мало ли как оно обернётся...

За полчаса до того огнары удивлённо смотрели на то, как Усмарь снимает свою одежду, выворачивая её наизнанку, чтобы затем снова надеть. У самой поляны мидрат даже надел правый сапог на левую ногу, а левый — на правую.

— Чтобы отвадить лешего, знамо дело! — отвечал на немой вопрос собратьев по несчастью Ян. — И вам советую.

— Уж с местным-то лешим я договорюсь, — многозначительно произнёс Старик. — Мы в своём отечестве...

— Ну как знаешь! — пожал плечами мидрат и вернулся к обряду задабривания лесного хозяина...

Костёр решили не разжигать: всё равно холод, закравшийся в души увидевших то, что осталось от Ларанна, пламени было не разогнать. Устроились кое-как на ночлег, распределив дежурства между собой. В самое плохое время, после полуночи, выпало бодрствовать Старику...

— Просыпайся, твой черёд, — Усмарь засыпал прямо на ходу, точнее, на слове: конец фразы мидрат уже не проговорил, а скорее промямлил. Через мгновенье Ян уже растянулся на траве, сладко посапывая.

В глазах Старика отражались звёзды. В ту ночь особо ярко сверкало Созвездие Странника, похожее на бредущего вдаль человека с котомкой за плечами. Где-то рядом гудели комары, готовясь налететь на сонного человека и напиться его кровью. Со стороны почти пересохшего ручейка заквакали лягушки. Кто-то шёл через бурелом...Последняя мысль показалась Старику весьма странной. Он решил на всякий случай повторить её... Кто-то шёл через бурелом...Бурелом...Через...Шёл...Кто-то...Кто-то? КТО-ТО?!!

И правда, откуда-то с севера, из центра леса, слышался треск сухих веточек, ломавшихся под тяжестью тела (и хорошо, если человеческого, а не звериного) — и треск этот всё приближался и приближался.

Старик хотел уже было разбудить товарищей, но не успел: на поляну, пройдя меж двух старых-престарых, неровных, как походка пьяницы, сосен, ступил какой-то человек. В звёздном свете выглядел незнакомец загадочно: одетый (и это летом, в жару!) то ли в тулуп, то ли ещё во что, с всклокоченной безразмерной бородой...Да ещё и суковатая палка, которая могла поспорить по "ровности" с клубком змей!

Горло Старика перехватило, он не мог проронить ни слова, а ноги будто бы приросли к земле.

— Ну разве ж сложно было шиворот-навыворот одежонку-то набросить? — голос у незнакомца походил на шелест сминаемой хвои. — Ведь делов-то...Да можешь и не пытаться говорить, не выйдет. Уж сколько людей старалось...

При этих словах этот странный человек, кряхтя, и подошёл поближе: на тёмном силуэте выделились глаза. Светившиеся глаза зелёного цвета...А ещё Старик смог понять, что на лице у незнакомца борода растёт не из волос, а из хвои.

— Да-да, лесной хозяин, Лешак Пятый Хвойный. А ведь слава обо мне гремела по всем окрестным деревням, крепостям и городам. Помнится, этак...зим пятьсот назад цельный, всамделишный кроль приезжал, с востока, из сородичей этого, знающего, как надо с моим народом общаться, — леший указал палкой на Яна Усмаря. — А потом пришли твои родичи, в меня совершенно не верившие до поры до времени...Эх...И чего же мне с вами делать-то, а?

Лешак подошёл ещё ближе, словно давая Старику получше рассмотреть "элемент народных верований", как сказали бы аркадские учёные. То ли света звёзд оказалось, то ли ещё чего-то, но стало заметно, что совсем не кожа на лице у этого старичка, а кора. Древесная, первосортная кора. И даже дупло, заменявшее лешему рот, имелось...

— Ты мне знакомым больно кажешься...Ага! Дед твой здесь бывал, или отец...

— Прадед, — Старик наконец-то смог выдавить из себя хотя бы одно словечко.

— Ну, прадед. Не силён я во всяких там арифметиках и дробях, не силён, — леший подошёл ещё ближе. — Эх, ничего не поделаешь...Власть уважать надо. Сам понимаю, не последний в этом леску. Придётся вас отпустить, да и помочь. Потому что не только власть предержащих надо уважать, но и с врагами разбираться...Повадились, понимаете ли, кони степнячков кору с моих — МОИХ! — голос лесного хозяина теперь звучал точно так же, как треск падающего дерева. — МОИХ сосен обдирать! Травы им полевой мало, видите ли! А как же соседям моим быть, а? Ведь степнячки-то ещё днём промчались мимо, к ним идут, к Берёзовому да Еловому...Да Шестому Хвойному...Соседям помочь надо, то да сё...Да и тряхнуть стариной бы! Помнится, зим пятьдесят назад...Да! Устроили мы степнячкам листопад знатный! В этот раз в мой лес далеко не сунулись. А вот соседей... Соседей — тех жалко...

Лесной хозяин всё говорил и говорил, вспоминая былые зимы, всевозможные совершенно не важные для нормального человека события (ну вроде треснувшего из-за молнии дерева или богатого урожая мухоморов)...

— Ну да ладно. Поговорил — и будя. Люблю я правду-матку резать на вашем говоре, люблю...Удобно...В охотцу отпущу тебя и твоих дружков. Только помни: надеюсь я на тебя. Останови степнячков, удружи старичку-лесовичку. А потом, как прогоните обратно в степь, приходи сюда. Понравилось мне с тобой болтать, ох и сильно понравилось! — дупло, заменявшее лесному хозяину рот, сжалось, послышался треск — это, похоже, леший так улыбался...— И только попробуй подумать о том, что это тебе всё приснилось. Дерево сброшу на ваши головы. Её-её, сброшу...

— Эй, Старик, да ты уснул! — в глаза ударил солнечный свет, а в уши — смех Хардака.

— С кем не бывает, — буркнул Старик и поднялся на ноги. Перед глазами всё ещё стоял образ старика-лесовичка, мягко приказавшего поквитаться с тайсарами. Интересно, что будет, если этот приказ исполнен не будет...

Ближайшая сосна натужно заскрипела, закачалась, посыпалась хвоя.

— Чудные дела творятся, — заметил, глядя на качающееся дерево, только-только проснувшийся Ян Усмарь. — Чудные...

— Сейчас бы поесть похлёбочки горячей, да с луком, да с ржаным хлебом, — неожиданно проговорил Хардак. Ответом ему было дружное урчание пустых желудков.

— Мечтать не вредно, — Старик, сам голодный как волк, попытался сменить тему разговора.

— Зато вредно не кушать, — ну вот, и Эльфред туда же...

— Ладно. Вы что предлагаете? Весь запас харчей, взятый из Ларанна, мы ещё вчера проели. Надо было подольше там задержаться, среди трупов и догорающих домов. Но вы же сами не захотели, — Старик после минувшей ночи заметно нервничал. Ну да, ещё бы, сидишь, никого не трогаешь, а к тебе наведывается леший, устраивает форменное издевательство...

— Нет. В городе дольше оставаться было нельзя, — мидрат озвучил общую мысль. — Но сейчас нужно что-то делать. В лесу отсиживаться вечно не удастся, одними ягодами и корешками сыт не будешь. А пока здесь зверьё поймаешь, да и не может его здесь много быть...Лес-то маленький, не то что у нас, в Преславском княжестве...

Усмарь вспомнил родной край, дубравы с гигантами-древами, голубое-голубое небо с гигантскими облаками, тихие заводи...

— На север надо идти, — Старик самим тоном своего голоса давал понять, что возражений не приемлет. И Хардак, и Эльфред, и Ян с каждым днём всё больше и больше привыкали к той мысли, что этот странный седоволосый человек становится их лидером. Как-то подспудно происходило "воцарение" Старика, как будто так было предначертано с самого начала...

— На север...Но там же тайсары, они ни в одном посёлке на их пути камня на камне не оставят. Степнячки нас могут и на небеса отправить. Даже странно, как это мы их ещё не встретили, — Хардак поделился здравыми мыслями. Жаль только, что здравая мысль не всегда правильная...

— И не встретим, — Старик говорил с той самой уверенностью в голосе, которая сыграла большую роль в его "воцарении". Холодные интонации, короткие, рубленые фразы-приказы. — Они спешат в сердце Королевства. После гибели Южной армии преграды на пути к столице у них больше нет. Так что они, тайсары, сейчас рвутся на север — и только на север. А мы должны собирать выживших после их набегов людей и сколачивать отряд. Всех отставших от орды степняков мы будем уничтожать. А когда враг остановится у столицы — ударим с тыла. Противник будет считать, что вы тылу у него — выжженная земля, и ожидать удара не будет. Так что мы можем добиться успеха в деле отмщения за гибель Южной армии.

План рождался прямо на ходу, легко и просто: будто бы не сам Старик его придумывал, а кто-то нашёптывал на ухо.

Хвоя шелестела, хотя воздух стоял неподвижно, даже слабенького ветра и в помине не было...

— Глупо это, — Ян Усмарь говорил с просто-таки каменной решимостью в голосе. — На нашем пути будут только выжженная земля, две-три целых деревеньки да десяток-другой замок с крохотными гарнизонами. И с этой силой, Старик, ты предлагаешь нам ударить по тайсарам? Это невозможно, это смерти подобно...

Внезапно мидрат улыбнулся о весь рот.

— Но именно такая война мне по нраву. О таком я мечтал с младых ногтей. Чёрная конная лава — и вставшая насмерть дружина, сражающаяся за родные края. Правда, умирать мне придётся за чужие избы — но зато удастся отплатить тайсарам за три века набегов и тысячи людей, угнанных в полон. Это будет подвиг, достойный богатыря из бабушкиных рассказов.

Усмарь подошёл к Старику, размашисто хлопнул по плечу и рассмеялся. Огнар не знал, радоваться или жалеть: Ян ударил с такой силой, что кости захрустели...

Аркадская империя. Аркадия.

Фургоны тарахтели по Средней улице, лишая сна добропорядочных аркадцев и наводя страх на аркадцев, с законом не ладивших. О, карманники, медвежатники и взломщики могли бы рассказать об этих фургонах уйму историй о, наполовину реальных, на треть вымышленных и на треть не пойми каких. Ещё бы! Ведь "ночная стража" выезжала на серьёзное дело именно так. Два-три десятка человек, вооружённых до зубов (а может, и до волос, как-то не хотелось никому это проверять), уверенных в себе, готов из кожи вон лезть, чтобы только выполнить задание. Правда, не раз и не два "ночники" пускали эти фургоны для отвлечения внимания. Например, якобы едут они в квартал Пемптон, а дело намечается в Елеферии. Бандиты из последнего расслабляются, наслаждаясь ночной тишиной, из которой появляются бойцы виглы. Конспирация по-аркадски, ничего не скажешь. Правда, на этот раз никаких хитрых ходов предусмотрено не было: просто семнадцать "ночников" вместе с лопатами, кирками, ломами и прочим полезным инструментом должны были прибыть в квартал Девте, к остаткам гончарной мастерской. Тем более, надо же было пугнуть разбойный люд? Никто, к сожалению, не думал, что едва ли не половина Аркадии проснётся под грохот фургонов. Это были, в своём роде, мелочи жизни.

Филофей ехал в головном фургоне, окружённый не только "ночниками, но и тягостными мыслями. Кто же те люди, столько экстравагантным способом передавшие "весточку", странный ключик и ещё более странное послание?

"Филофею Иринику, имеющему честь занимать должность главы "ночной стражи", от доброжелателей. Мы с наилучшими пожеланиями передаём сей ключ от двери, которую Вам вскоре предстоит встретить на своём пути. Надеемся, что Вы поймёте, как следует воспользоваться им. Спешим предупредить: откроете замок неправильно, и всё сколько-нибудь ценное в хранилище немедля будет уничтожено. Мы надеемся, что Вы не допустите этого. Кроме всего прочего, мы просим Вас ни в коем случае не дать Длани веры узнать хоть что-либо, хоть краем глаза увидеть хранилище. Это, уверяем Вас, абсолютно не в Ваших интересах.

За сим спешим распрощаться,

Ваши друзья и доброжелатели".

Одной из странностей этого послания был тот шрифт, которым он был написан. Старинный, используемый сейчас только хронистами (и то не всеми), лекарями — и священниками. Неужели сами церковники передали это послание, кто-то из конкурентов Длани веры? Но кто именно? Инквизицию никто не любил, возможно, сами инквизиторы её не любили. Но Филофей понимал, что Церкви необходима такая организация. Кто ещё сможет бороться с ересями, кто сможет поддерживать монолитность аркарианской религии, кто сможет хоть как-то успокаивать народ? В последнее время Иоанн Дука уже едва мог справиться с возмущением и недовольством простонародья. Налоги тяжким бременем легли на людские плечи, казна быстро пустела, растрачиваемая на обустройство вновь присоединённых земель и содержание воюющей армии. А если у каганата будут отторгнуты обширные земли — то это будет тяжелейшим ударом. Во всяком случае, так считал Ириник. Да, конечно, каждая победа — это шаг к восстановлению империи в её былых пределах. Но зачем это? Каждая победа — это огромные расходы, даже большие, чем поражение. Новые территории потребуют огромных расходов на обустройство переселенцев, набор чиновников, постройку укреплений и опорных пунктов. Зачем это всё? Зачем голые земли, поросшие травой, когда народ стонет под бременем бесчисленных податей? Виглы не могли сдержать недовольства, но инквизиция ещё могла держать в узде аркадцев. Сейчас очень пригодился бы процесс-другой, чтобы костёр повыше и пожарче, а еретиков побольше. К сожалению, Длань веры не спешила начинать суд над предыдущим колдуном. Может, решили попытать? Как можно больше показаний выбить?

Однако Филофей не желал отдавать такое дело, которое принесёт лавровый венок "ночной страже". Ириник был очень ревнив к успеху других служб империи, желая превознести славу "ночников" на высоту, прежде казавшуюся недосягаемой. Да, это было бы замечательно... Император, торжественно провозглашающий "ночников" опорой престола, опальная инквизиция, уважение простонародья...Его так не хватало, уважения...

— Ириник, вот-вот приедем! — Хрисаоф похлопал Филофей по плечу. — Не надо снова в себя погружаться! До тебя же не докричишься!

— А, да, конечно, — вздохнул Ириник, вновь проверяя, на месте ли заветный ключик.

Кто же его отправил? И кто послал того слепца? Он явно должен был остановить Ириника, чтобы передача легче прошла...

— Филофей! Я же сказал! — Хрисаоф деланно возмутился. — Сколько можно! Сейчас же будет самое интересное! Нам кордоны обойти инквизиторские!

На обычно серьёзном лице заиграла хитроватая улыбка. Какой "ночник" не будет рад щёлкнуть по носу "следиков"?

— Скажи, Декурион, почему мы так не любим друг друга? "Ночники" и "следики"? Мы ведь одно дело делаем? — внезапно спросил Филофей.

— Вот потому и не любим. Одно дело — и почесть с него одна. А честь на двоих не разделить, — не задумываясь, ответил Хрисаоф. — Всё, вернулся в мир живых, в мир вещей, служака-философ?

— Не вернёшься сам — так баграми вытянут, — отшутился Филофей.

Фургон остановился. Снаружи послышались окрики.

— Вот и кордон, — констатировал Декурион Хрисаоф, обращаясь ко всем сидевшим в фургоне "ночникам". — Так, "ночные стражи, не уроните честь виглы! А то!

— Да-да, а то в "следиков" переведёте! — хором ответили "ночники".

— Всё-таки, люблю я древние ритуалы! — ухмыльнулся Хрисаоф. — Что может быть прекрасней укола самолюбию инквизиторов, которые вот-вот должны будут нас пропустить!

Снаружи крики начали нарастать. Ириник, да и все "ночники", напряглись, прислушиваясь. Краешек полотнища, прикрывавшего фургон, приподняли, и там показался...Евсефий! Его выражение было далеко от радостного.

— Эхм...Ну...В общем, у нас маленькая такая проблема размером с Большой Императорский дворец, — Евсефий не был лишён поэтичности, ему особо удавались "прозрачные" метафоры. — Инквизиторы заартачились.

— Да плюнуть на них! — отозвался один из "ночников". — Проедем сквозь кордон!

— Точно, на кураже! На кураже всё сделаем! — поддакнул другой "ночной страж", уже взявший в руки кирку с определённой, невероятно определённой целью. — Вдарим! Иллюстрий Ласкарий будет нами гордиться!

— Точно! Будет гордо смотреть на замечательно горящих подчинённых и наслаждаться запахом их профессионально прожаренных тел! — только таким серьёзным людям, как Декурион, удавался сарказм. — Да, как он будет нами гордиться, красой виглы! После он, естественно, с не меньшей гордостью будет наблюдать за тем, как нас хоронят за оградой церкви. Если вообще останется, что хоронить.

— Мы "ночная стража", а не артисты комедии, — а вот Ириник посерьёзнел. — Я попробую что-нибудь сделать.

Филофей вообще редко совершал решительные поступки — ему не хватало уверенности в себе, да и вообще, порою он был трусоват. Но иногда в нём просыпалось...нечто. Что-то, поднимавшееся из самых глубин души, брало его в оборот и толкало на самые бесшабашные поступки. Вот и сейчас Ириник почувствовал, что сердце колотилось в рёбра, душа плясала джигу, а глаза сузились до толщины клинка.

— Я...это...думаю, что их только Пришествие Аркара заставит хоть что-то сделать. Вы, конечно, не подумайте чего плохого, — затараторил Евсефий. — Только даже документы им не указ! "Ночники" уже ночью не могут по столице без препон ходить...Погибла империя...Тудыть-растудыть!

— Ещё посмотрим, — Филофей вылез из фургона.

Улицу и вправду перегородила цепочка инквизиторов, усиленная отрядом солдат аркадского гарнизона. Легионеры — вот это уже было серьёзно. Скорее всего, Длань убедила императора выделить несколько когорт. Это было неприятно, учитывая, что "ночникам" в поддержке отказали.

— Аркар в помощь! — поприветствовал инквизиторов Филофей. — "Ночная стража" требует свободную дорогу!

Ириник, прекрасно знавший Кодекс Ватаца Великого, этими словами начал специальную процедуру. В случае её нарушения могли последовать серьёзные последствия. Но, к сожалению, аркадцы, даже знавшие законы, не всегда могли защитить себя и свои права, добиться победы в суде. Ведь порою суд и правосудие— две большие разницы, как говаривали в портовых кварталах Аркадии.

— И тебе Аркара в помощь! Мы никого не можем пропустить. Возвращайтесь обратно! — выступил вперёд один из "следиков".

Подтянутый, бодрый, уверенный в себе, этот инквизитор не желал тратить время на разглагольствования.

— Что ж. Понятно, — сжал кулаки Филофей.

Он был такой смешной: полноватый, простоватый на вид человек, по прихоти судьбы обличённый властью над хранителями сна и ночного спокойствия Аркадии. Он был такой смешной, неряшливый, забывчивый, увлекающийся человек, прикоснувшийся к государственным тайнам и секретам жителей Града. Он был такой смешной, сутуловатый парень, который решил пойти наперекор Длани. Из самых потаённых и отдалённых уголков души книгочея, ставшего воином "ночной стражи", рвались слова. Собственные мысли, перемешанные с воспоминаниями о древних книгах, полных величественного пафоса, лились сами собой.

— Мы, "ночные стражи", хранители порядка в этом проклятом благословением городе, последние, кто встанет между империей и е врагами. И мы не потерпим, чтобы какой-то монах, нарядившийся в смешную мантию, преградил путь к спасению Аркадии...

Филофей старался, чтобы голос его звучал как можно уверенней, но всё-таки он так разволновался, что горло его схватил спазм. Но, как ни странно, это лишь пошло на пользу.

Ириник, увлечённый своей пылкой, но короткой речью, не заметил, как позади него выстроились "ночники", все "ночники", которые приехали на фургонах. У правого плеча замер Декурион Хрисаоф, сжавший до хруста в костяшках рукоятку спаты. У левого плеча, улыбавшийся как дурак, но оттого выглядевший лишь опасней, замер Евсефий. Здесь же были и Константин Филогенит, лучший из погонщиков лошадей в столице, и Левий Маркел, бывший шулер, ставший отличным служакой, и Михаил Пселл, мечтавший стать хронистом, но прославившийся как мечник, и многие, многие другие.

И, вы не поверите! — тот надменный "следик", пожалевший два-три лишних слова, да, да, тот самый "следик" — он отступил на шаг. Маленький такой шаг длиннее бесконечности. Это казалось сказкой, вымыслом, небывальщиной — и именно потому было правдой.

— Не мешайте нам делать нашу работу, и мы не будем мешать вам делать вашу, — Филофей еле-еле справился с охватившим его волнением. — Дорога свободна. Едем!

Аркадская империя. Диоцез Ориэнте.

Андронику Ласкарию устроили поистине грандиозный приём: едва прознав каким-то неведомым образом о скором приезде дрункария, офицеры Южной армии начали готовиться к торжеству. Всё, что только можно было есть и пить (а иногда и то, что нельзя) собиралось по "сусекам" (в соседних деревнях и, мягко говоря, забиралось "в ближнем зарубежье" — в каганате) и свозилось в огромные лагерные кухни. А уж там мастера половника и котелка творили настоящие чудеса!

Даже Флавиан Марцелл отдал должное умениям армейских поваров. Успел-таки "следик", прежде чем местная брага не заставила его искать уединения в отведённой для него палатке.

А пир шёл своим чередом. Поднимался кубок за кубком, чтобы потом низвергнуть содержимое в бездонную глотку солдата Южной армии.

Меж там за столом командования больше говорили, чем ели или пили.

— Из этой затеи ничего не выйдет, это я вам, Валент, говорю! — командующий вспомогательными когортамистукнул кулаком по столу. — Император слишком мало сил перебросил сюда, в эти Аркаром забытые степи. Ну посудите сами! Три жалких легиона и всего лишь две с половиной турмы! И это против огромного конного воинства кагана! Нас же на смерть толкают! Даже в войне с Партафой у нас было больше шансов!

В чёрных-пречёрных глазах Валента плясали бесенята. Вино слишком быстро пьянило этого невероятно худосочного аркадца, который, казалось, от малейшего ветерка мог или сломаться пополам, или взлететь. Но кто бы сказал, что командующий вспомогательными когортами наравне со своими воинами терпел невзгоды и лишения, питаться одними сухарями много дней кряду, а после похода — слопать (по уверениям очевидцев) молочного поросёнка за один присест. Но Валент так и не смог научиться пить и не пьянеть...

— А я верю в нашего вож...стратига! — расхохотался Иовиан, командир когорт федератов. За многие годы на аркадской службе этот варвар-айсар так и не смог отучиться от словечек из родного языка (или, скорее, не захотел). Крещёный в аркарианство, он продолжал перед битвой молиться богам войны родного народа, а после победы приносить благодарственные жертвы. Но все командующие, под чьим началом доводилось служить Иовиану, с лёгкостью терпели это. Просто не было, наверное, во всей империи человека, который лучше бы справился с лихим нравом федератов, при этом не убив десяток-другой разбушевавшихся варваров. Этот светловолосый гигант, заплетавший волосы в длинные и мощные косы, верой и правдой служил империи (в особенности её девушкам, её вину и её кухне), а под его началом варвары творили настоящие чудеса храбрости.

Сам Иовиан, прошедший вместе с Ласкарием недавнюю войну против Партафы, справедливо решил, что ни у кого, кроме как у Андроника, не добьётся такой воинской славы и, заодно, таких богатств и почестей. Поэтому понимал, что надо поддерживать стратига во всех его планах. Ведь чем безумней — тем веселей. А чем веселей — тем почётней. Ну и, в конце концов, чем почётней, тем, скорее всего, сытней будет на склоне лет...

— Поддержу Иовиана. Мы сможем победить — или какие из нас тогда аркадцы? — по-военному коротко изложил свои мысли Лициний Дикор. В том же духе высказались и его братья, Констант и Константин. Похожие друг на друга не столько внешне, сколько характером: молчаливые, задумчивые, жестокие на войне и дружелюбные в мирное время — они и сейчас держались вместе. Говорили, что они расставались не так уж часто, разве что в бою, командуя каждый своим легионом. Но, однако, Андроник успел заметить, что даже вдалеке друг от друга Дикоры действовали слаженно, будто бы до самой битвы обговаривая каждую мелочь в своих приказах и манёврах. Эти южане были настоящей находкой для любого здравомыслящего стратига. Хорошо, что именно их легионы Иоанн Дука Ватац перебросил сюда, на границу с каганатом.

Дикоры пили, ели и говорил на этом пиру мало, больше слушая и размышляя, изредка обмениваясь скупыми фразами меж собою. Однако к такому поведению все те люди, что общались с братьями больше дня или двух, успевали привыкнуть.

— А проблему с малым числом конницы мы уж как-нибудь решим. Не впервой варварским племенам из каганата перебегать на нашу сторону. Чего только не сделает доброе слово, подкреплённое несколькими кусками таммазарского шёлка...

А это сказал уже хитрый Феодор Кантакузин, один из турмархов Южной армии. Он тоже воевал под началом у Андроника в Партафе. Конница Кантакузина сыграла немалую роль в той войне, хотя местность ("Горы-с, игемон-с, горы-с", как сказал бы Феофан Лойола) и не давала развернуться во всю мощь.

За глаза Феодора звали Лысым Онтраром. Уже который год Кантакузин, задумываясь, чесал лысую макушку, или, глядя в зеркало, вздыхал при взгляде на жалкие остатки рано поседевших волос на висках и лбу. Правда, многие бы пожелали тоже стать такими же Лысыми Онтрарами: Феодор славился любовными похождениями, слухи о которых, говорят, дошли до самых северных границ империи. Все представительницы женского пола, знавшие Кантакузина, с особым душевным трепетом упоминали его имя...

— Ну а в крайнем случае иллюстрий найдёт способ воевать против тайсаров практически без конницы, так ведь, командир? Иначе мы просто останемся лежать в степной ковыли,— ухмыльнулся Никифор Дринга, командир второй турмы.

"Вещь в себе", Никифор в своих речах мешал глупости с "гениальности", приправляя всё это улыбками и выражением невинного младенца на лице. А ещё за Дрингой водился один грешок: он любил говорить правду. В глаза. Прямо, не приукрашивая или очерняя. Чистую, незамутненную правду, какой он её видел. Сколько дерзких юнцов, почти юнцов и совсем не юнцов, считали это оскорблением своей особе: ведь людям больше нравится, когда о них говорят красивую и приятную, но ложь, чем тусклую, грязную, но — правду. Не один десяток раз Никифора вызывали на поединок, подсылали к нему убийц, слали на него доносы — а Дринга выходил сухим из воды. Этот уже далеко не молодой, но пока что не старый турмарх, казалось, имел небесного покровителя: живучести и Никифора поражалось уже не одно поколение его командиров и даже не три поколения недругов. Турмарх всё жил и жил, несмотря на свою любовь к правде, и даже, представьте себе, здравствовал...

— И когда иллюстрий придумает, мы просто отправимся "погулять" по каганату, а дрункарий подарит нам очередную победу, — улыбнулся Дринга.

— А что же мне ещё остаётся делать, — пожал плечами Андроник и налил себе ещё вина. Ласкарий прекрасно понимал, что в ближайшие месяцы ему будет не до веселья...

Королевство. Тронгард.

Несколько следующих страниц дневника, судя по всему, облобызал пламя: почерневшие, крошившиеся под пальцами, с неразличимыми буквами...Сколько же бесценных сведений оказалось утрачено?

Почерк следующей непострадавшей записи изменился. Буквы стали неровными, большими, какими-то нервными, быстрыми. К тому же на перо автор явно давил с огромной силой: кое-где бумага оказалась разорвана пером. И это — редкая аркадская бумага, через третьи-четвёртые руки доходившая до Королевства, контрабандой, дабы миновать заоблачные вывозные пошлины императоров на этот товар! Как же зол должен был быть хозяин дневника, буквально рвавший страницы...

Запись двадцать пятая. Я очень долго не писал: думал, действовал...Несчастье в лаборатории надолго отбило у меня охоту не просто записывать мысли — мыслить...Существовать...Все вещи в своих апартаментах, способные отразить мой новый облик, я уничтожил или выбросил. До сих пор не могу смотреть без содрогания и омерзения на своё отражение. Изуродованное огнём лицо, сгоревшие волосы. Я оказался обезображен. Снова боги решили помешать мне, указать моё место — и вновь им этого не удалось! Я исполню свою мечту, я открою новую стихию для всего человечества, сделаю людей равными небожителям. Я смогу!!!

И в этом мне поможет сама судьба, не подчинившаяся окончательно божественной воле. Взошедший на престол Альфонсо V, нуждающийся в алых магах как противовесе возросшей власти Гильдии, предлагает свою помощь. Однако он требует, что Орден избрал руководство, стал более организованным. Ему нужен человек, который говорил бы от лица всех алых магов. Фальгрим предложил мою кандидатуру на пост главы Ордена, и его поддержало большинство алых. Что ж, это будет неплохим подспорьем для достижения моих целей. К тому же мне пригодится оружие против Гильдии, ставшей не сосредоточением мысли, а её темницей, узилищем, клеткой...

С завтрашнего дня предстоит много работы — и это хорошо. Я забудусь в трудах, а после усну сном без сновидений. Каждую ночь ко мне приходит Катрин. Она всё настойчивей зовёт меня к себе...Зовёт...Моя Катрин...Проклятые боги, за что вы тронули её?

Запись двадцать шестая. Я даже не ожидал, что будет так трудно быть организатором той жалки кучки людей, что зовут себя алыми магами. У каждого только свои и только свои интересы на уме, никто не хочет слушать ближнего, всем бы только власти, богатства, известности, внимания красивой девушки...Дело будет ещё сложней, чем я предполагал. Благо мне помогает Фальгрим. Хотя я думаю, что Джереми трудится тоже только ради самого себя: он ждёт новых результатов моих изысканий, мечтая подчинить себе Астрал. Что ж, ему долго предстоит ждать: я не стремлюсь призвать на себя новый удар богов. Пусть думают, что я сдался, что я свыкся со своей участью, что у меня опустились руки. Пусть! А я пока что буду готовить новый удар. Только бы найти способ обойти Равновесие. А заодно разобраться с делами Ордена...

Запись двадцать седьмая. Прошедшая неделя была невероятно трудной. Несколько раз король встречался со мною и Джереми Фальгримом, который практически не отходит от меня, будто щенок от юного хозяина. Альфонсо интересуется, есть ли способы пригрозить Гильдии. Архимаг Асфар (как ненавистно мне имя этого близорукого глупца!) просит ввести специальный налог на поддержку магов, ссылаясь на многочисленные проблемы, плохие заработки, опустевшую казну Гильдии. В ином случае, судя по намёкам, маги могут перестать оказывать королю многочисленные услуги. До этого я даже не подозревал, насколько сильно зависит король от Гильдии. Распространение указов и посланий в отдалённые уголки страны, охрана рубежей, помощь в лечении Огнаридов, управление погодой, что влияет на урожаи и наполняемость королевских амбаров. Алхимики и демиурги Гильдии помогают в обогащении руды, устранение врагов Огнаридов...Некоторые маги, которые формально находятся на службе у Владетелей и дворян, информируют Асфара, а тот в свою очередь доносит королю о делах "на местах".

Альфонсо боится этой зависимости. Гильдия, подкрепленная доходами от требуемого налога, сможет диктовать свою волю королю, а это становится слишком опасно. С другой стороны, Королевство уже невозможно представить себе без магов, они необходимы стране. Альфонсо хочет Орден противопоставить Гильдии, ослабить давление Асфара на престол. Задумка хорошая, я понимаю беспокойство короля, но не вижу способов, которые в короткое время помогут добиться осуществления замыслов. Его Величество в ответ на мои доводы лишь загадочно улыбнулся: он явно что-то затевает...

Запись двадцать восьмая. Орден из аморфного образования становится всё более и более крепким и организованным. Я разослал по всем Владениям людей, на которых могу положиться, чтобы они привлекали к нам больше владеющих магией людей. Даже те, кто провалил экзамены в Гильдии или был исключён из неё, пригодятся. Точнее, не даже, а особенно. Именно такие люди питают не самые тёплые чувства к возглавляемой Асфаром организации, при этом имея кое-какие силы для реальной борьбы.

Я работаю над уставом Ордена, где будут прописаны наши цели...Наши...Как странно...Я уже всё больше и больше ощущаю себя алым магом, всё трудней мне думать: "Вот я, а вон там — Орден". Что ж, вполне закономерно.

Надо будет после создания устава вплотную заняться Астралом. Ночью во сне ко мне впервые за многие годы не приходила Катрин, и, как ни странно, я даже испытал некоторое облегчение...Кем же я становлюсь? Нет: кем же я стал?

Мне надо найти зеркало...Надо...

Королевство. Графство Беневаль.

Проснуться и не увидеть не то что солнечного цвета — но и вообще чего-либо вокруг — было непривычно. Что ж, мне ещё предстояло свыкнуться со своей слепотой. Может быть, недуг вскоре пройдёт, а может, мне до конца своей жизни предстоит смотреть во тьму. К лекарю обращаться я не желал совершенно: какое-никакое, желание жить всё ещё оставалось в моём сердце, так что целитель окажется бессильным. Не зря же ходил по Магической академии насмешливый вопрос: "Ну-с, будем его исцелять — или пусть и дальше живёт?". В общем, не то чтобы я лекарей не любил — я их попросту боялся...

— Господин, может быть, всё-таки стоит сделать доклад о том, что произошло в замке за время Вашего отсутствия? — голос замкового раздался над правым ухом. Похоже, Ори начинал скучать по "игре во въедливого эконома". Значит, угадал Такир причину, по которой прежде бог-покровитель скал ныне себя так ведёт...

— Нет, нет, не стоит! Лучше расскажи мне, отчего замок Беневаль так быстро пришёл в подобное запустение? Он же строился на века, на тысячелетия, а жалкие четыре десятилетия едва не превратили его в развалины...В чём дело, Ориин? — было очень трудно и непривычно общаться с кем-то, не видя не то что лица — но и точно не зная, где находится собеседник. Но да ничего, вскоре должен привыкнуть!

— Господин, прошу не называть меня старым именем. Ориин умер триста восемьдесят...

— Без точных чисел, Ори, без точных чисел, прошу тебя! — головная боль с утра — это не лучшее начало дня, знаете ли. А от точности, с который замковой называл цифры, голова моя раскалывалась. — Просто: почти четыре века назад.

— Почти четыре века назад божок Ориин умер, господин, его больше нет и не будет. Сейчас есть только Ори. Именно этот Ори и помогал роду Беневаль строить своё родовое гнездо и поддерживать в нём порядок. Камни замка держатся не только на строительном растворе из куриных яиц, но и на моей магии. Даже более на магии, нежели на растворе. Чтобы поддерживать такое положение вещей, я должен постоянно бодрствовать, передвигаться по замку, посещать как можно чаще все комнаты и закутки. Иначе Беневаль начинает разрушаться. Однако замковой должен подчиняться хозяину, так было заведено с минуты нашего с Беневалем соглашения, без хозяина не будет жизни замковому. Простые правила — их и соблюдать было просто. Ровно до того дня, как господина Эдвина предательски убил его родственник фон Даркмур. В замке не стало хозяина: только Беневалю должен подчиняться замковой Ори. Только Беневалю замковой БУДЕТ, — голос бывшего бога скал обрёл жесткость, твёрдость и непреклонность камня. Ори вкладывал в свои слова настоящие чувства. Ори жил, а не существовал. Но через мгновенье замковой повторил последнюю фразу, разговаривая своим нормальным тоном. — Только Беневалю замковой будет подчиняться. А так как правила были нарушены, то и не стало Ори. Но хотя и не было хозяина в Беневале, однако потомки Эдвина ещё ходили по этому миру, тем самым поддерживая моё существование. Я не исчез, не пропал, я просто уснул. А замок пришёл в запустение, начал рушиться, магия слабела... Всё это длилось ровно до того дня, как Эдвин Беневаль вновь призвал меня на службу. Ныне я служу Вам, господин, и замок постепенно придёт в своё прежнее состояние. Я ответил на Ваш вопрос, господин?

Да, это было очень и очень интересно...Многое становилось на свои места. Однако...Ори сказал о потомках...

— Ори, ты сказал, что потомки Эдвина ещё ходят по миру?

— Господин, я сказал, что потомки Эдвина ещё ходили по Таиру, пока я спал, Вы не немного не так поняли мои слова, — мне показалось, или в голосе замкового появились нотки ехидства и шутовства? Он что, решил поиграть со мною?

— А они до сих пор живы, Ори? — вопрос в лоб, как же замковой отвертится?

— Кто, господин? Слова? Слова не имеют жизни, господин, слова — это...слова, — да он издевался надо мной!

— До сих пор ли живы потомки Эдвина Беневаля, Владетеля Королевства, чей беспокойный дух всё ещё не забрал с собою Даркос, — ну уж точнее вопроса придумать сложно.

— В этом мире всё возможно, господин, — кто-то, а Ориин всё ещё был жив — и он играл с бедным смертным. То есть со мною. И, конечно же, мне это понравиться не могло. — Какие чудеса только не существуют в Таире, многие даже магам и волшебникам не снились!

— Ори, я приказываю...— а от этого он сможет отвертеться? — Я приказываю...

— Господин, к замку подъезжают какие-то люди. Похоже, к нам вскоре прибудут гости. Вы приказываете приготовиться к этому визиту, господин? — Ори прятал под серьёзностью своих слов насмешку надо мной, я был в этом уверен. Что ж, мы ещё не доиграли, бывший бог, не доиграли!

— Да! Ори, сделай всё возможное, чтобы устроить нашим гостям самый тёплый приём. Надеюсь, это не те айсы, что... — глаза взорвались болью, а в сердце вонзилась ледяная игла. Я вспомнил ту прогулку, обернувшуюся бойней... — И пригласи сюда Конрада Монферрата и Малькольма. Я хочу, чтобы они...

Было очень непривычно и как-то неудобно просить чужой помощи. Но чтобы делать? Пока что (я надеялся, что именно пока что, а не "сейчас и навсегда") мне будет трудно самостоятельно одеваться и ходить по замку. Ведь не увидеть сквозь тьму слепоты ничего вокруг...

— Чтобы они помогли выбрать Вам, господин, наиболее подходящее для данного случая облачение, — раздался голос дворецкого откуда-то справа. — Ори отправился за Конрадом, он поможет Вам подняться. А пока что я займусь поисками пристойного наряда.

Послышалось шуршание ткани, тихо позвякивали пуговицы, шелестели перья...

— Я знаю, что Вам подойдёт, господин. Пусть визитёры увидят нового владыку Беневаля во всей красе, пусть их глаза ослепнут от красоты, пусть всю нежность Вашего лица...— послышался кашель. Странно: неужели призраки могут подхватить простуду? — Прошу прощения, господин. Я вспомнил, как одевал госпожу Мадлен. Это было совсем недавно...Прошу прощения, господин, прошу прощения, я хотел сказать, что гости увидят не Вашу слабость, но только лишь силу...

Судя по всему, Малькольм на самом деле смутился, он говорил извиняющимся тоном...Странно...Ведь он же ничего плохого не сказал. Ну разве что с нежностью и красотой он хватил лишнего...

Топот сапог в коридоре. Камень разносил эхо шагов по всему замку...

Шаги всё приближались. Послышался глубокий вдох. Скрип дверных петель...

— Милорд Николас, я прибыл по Вашему приказу. Замковой Ори сказал, что...

— Благодарю, Конрад. Скажи сперва, тот наряд, что мне предлагает надеть Малькольм для встречи гостей...не слишком...в общем, он нормальный? Мало ли...— в первую очередь, меня будут оценивать по одежде. Первое впечатление самое сильное, поэтому не хотелось бы ударить в грязь лицом. А точнее, в камень Беневаля...Или в дорожную пыль. Или...Так, хватит нервничать!

— Мне точно не сказали, чьего визита мы ожидаем. Поэтому я точно сказать не берусь, милорд. Но мне кажется, что сударь Малькольм сделал хороший выбор, но... — Конрад немного замялся. С чего бы? Он что-то недоговаривает.

— Конрад, говори всё, что думаешь. Ты недоговариваешь...

— Мне просто кажется, что...что меховая мантия с горностаевым воротником не совсем подойдёт для данного момента. Я видел некогда короля в таком же наряде, и считаю, что...

— Господин, по-моему, мантия придётся как нельзя кстати! — шутник Малькольм решил отстаивать свой выбор. — Пусть люди видят, кто хозяин на этих землях! Когда господин Николас...

Интересно, откуда только взялась королевская мантия в закромах Беневаля?

— Когда господин Николас станет королём, тогда и продолжим обсуждение подобного наряда. Пожалуйста, Малькольм, найди мою старую гильдейскую мантию...

Встречать гостей я решил во дворике замка. Было бы вежливо, конечно, подождать их, восседая на коне напротив "встречного камня", но...Но это было бы слишком трудно в моём состоянии. Вдруг лошадь разволнуется и понесёт? Или просто ступит в какую-нибудь канавку, взбрыкнёт...и прощай, моя чистая мантия. Если не даже "прощайте, рёбра!". Но да незваные гости, думаю, всё равно будут не в обиде, если их не выедут встречать. Надо было сообщать о своём визите...

Отворились ворота во внутренний дворик. Наверное, чересчур эффектной получалась встреча: ведь со стороны казалось, что сами собой створки разъехались... А это просто Владек, невидимый, решил поработать привратником немного. Жаль только, что кенари избегал встреч со мною: он никак не мог простить себе того, что не отправился на ту проклятую прогулку. Ладно, это сейчас не так важно.

— Конрад, как они выглядят? Сколько их? — и снова я пожалел о том, что ослеп так некстати: любопытство поедало меня изнутри. Первые гости замка...Эх

— Две колонны по пять всадников, немного впереди — одиннадцатый. Если судить по цветам нарядов и конских сбруй, то к нам пожаловали люди барона Карла Лотаринга, — без запинки отчеканил рыцарь. Судя по всему, он не раз встречался с вассалами этого Лотаринга....Лотаринга...Что-то такое неуловимо знакомое...

— Лотаринга? А кто это...

— Милорд, я после расскажу. Сейчас не самый подходящий момент, — Конрад говорил всё тише и тише, но почему...А, ясно! Гости уже близко. Ну да, и конское ржание прекрасно слышно, и стук копыт...

Пора или не пора приветствовать гостей? Пора или нет...Тарик, ну почему же я так волнуюсь?!

— Милорд, они уже рядом. Самое время, чтобы поприветствовать гостей, — прошептал Монферрат. — И поднимите голову чуть выше...Ещё...Да, именно так! Ваши глаза смотрят прямо на них...То есть...Я хотел сказать...

— Не стоит извиняться, мне пора привыкать к тому, что такие слова, как"смотреть", "видеть", "наблюдать" и так далее обретают для меня иной смысл...— я старался не терять присутствия духа, хотя, признаться, мне было очень неприятно получить очередное напоминание о моём недуге. — Судари, я рад приветствовать вас в замке Беневаль! Были ли короток и лёгок ваш путь? Что привело вас сюда, в мой скромный дом.

"Не переигрываю ли, а?" — пронеслась мысль в голове.

— Мы шлём привет от барона Карла Лотаринга! — зычный голос. Отчего-то я подумал, что певец из этого человека получился бы не особый, но зато какой глашатай, какой же глашатай! — Долгую дорогу мы с радостью прошли ради исполнения приказа барона. Его светлость Карл Лотаринг просит владыку Беневаля, — человек на мгновенье осёкся. Судя по всему, ему было непривычно говорить последнюю фразу. Или, быть может, недобрая репутация моего замка наводила на не самые лучшие мысли слугу Лотаринга? — Просит владыку Беневаля прибыть на собрание окрестного дворянства. Его Величество повелел в ближайшие же недели выбрать представителей в Сейм от нашей округи. Карл Лотаринг очень надеется, что милорд Николас Датор из Беневаля покинет свои владения ради этого великого дела.

Стало тихо. Разве что слышался перестук копыт да напряжённое дыхание...Ага, ну да, точно — моё напряжённое дыхание...Интересно, Сейм уже скоро соберут, я и не думал, что король будет так торопиться...

— Я с радостью приму приглашение Карла Лотаринга. Однако, боюсь, мне будет трудно самостоятельно добраться до замка его светлости, поэтому барону придётся несколько подождать...

— О, с этим не возникнет никаких затруднений! — в голосе "глашатая" чувствовалось значительное облегчение. Видимо, барон "очень надеялся" на моё прибытие, от которого зависела сама судьба гонца. — Его светлость приказал нам составить Вам компанию в пути.

— Но, боюсь, я так спешно прибыл в моё новое владение, что даже коня не взял с собою.

"А вот врать — это нехорошо, Николас, это очень нехорошо" — подумалось мне. Но что оставалось ещё делать? Не показывать же этим людям, что у нового господина Беневаля даже коня нет стоящего...

— Не извольте беспокоиться, милорд! У нас все припасы есть для дороги! А кони-то, кони! Наши запасные кони! Они выросли на равнинах Лотарингии и сделали бы честь самому кагану тайсарскому! — "глашатай" чувствовал себя всё уверенней и уверенней, судя по интонациям голоса. Всё-таки насколько сильнее начинаешь воспринимать мир, когда ты не в силах увидеть его...

Королевство. Герцогство Сагирина.

Старик уверенно вёл свой крохотный отряд на север, туда, где каждый огнар, способный держать меч, был на особом счету.

Вышли к северо-западной кромке леса — и застыли на месте. Над высоким-высоким холмом поднимался в небо огромный столб чёрного, словно каминная сажа, дыма. Это догорала небольшая деревенька, попавшая под удар тайсаров. Поле вокруг не было истоптано тысячами копыт, нет: редкие цепочки следов вели к покосившимся плетням. Выходило, что здесь побывал какой-то отряд тайсаров, то ли направленный в разведку, то ли решивший попытать счастья вдали от основных сил...

Окраина деревеньки выгорела полностью — лишь едва-едва тёплые угольки, одинокие почерневшие печки да "аист". Тут же валялось ведро с остатками воды на донышке. А скрюченные пальцы молодой огнарки, с исполосованным тайсарским мечом лицом, впились в дёрн. Вокруг тела прыгала ворона, присматриваясь.

Подувший ветер погнал облака по небу, закрывшие солнце...

Эльфред не выдержал зрелища разорённой деревни и упал на колени, воротя посеревшее лицо.

— Мы уже ничем здесь никому не поможем. Надо идти. Дальше...Дальше идти надо, — даже бывалый Усмарь не мог спокойно на всё это смотреть. — Здесь нечего делать, некому помочь. Опять...

— А похоронить? Как же...земле не предать? — Хардак возмутился, но скорее для вида, для успокоения собственной совести: ему самому задерживаться здесь не хотелось ни на мгновение.

— Уходим отсюда. Уходим, — подытожил Старик, направляя свои стопы в сторону от покосившегося "аиста", от спаленных домов, от пировавшей вороны...

Вновь шли в молчании. Несмотря на усталость, несмотря на голод, несмотря на страх неизвестности — шли вперёд. Образы погибших огнаров и сгоревших домов гнали всех пятерых воинов, единственных из Южной армии, кто остался в живых.

А может, и не единственных...

— Эй, смотрите, там кто-то скачет! — воскликнул Эльфред, поднявшись на очередной холм (или, скорее, большую-пребольшую кочку).

— А ну, дурак, пригнись! Припади к земле! — в голосе Яна явственно чувствовался испуг. — Тайсары, Парвуном клянусь, тайсары!

Шагах в двухстах всадников трое всадников подстёгивали уставших (это легко можно было понять даже с такого расстояния) коней, судя по всему, желая скрыться за тем холмом, на который только-только взобрался Эльфред.

А Усмарь смог разглядеть ещё один отряд конных, в десять или одиннадцать человек, гнавшийся за теми тремя. Гнавшийся — и догонявший...Это, похоже, успели понять и беглецы. Осадив коней, те трое развернулись навстречу опасности. У центрального в руках было зажато развевавшееся на ветру знамя. Жёлтые молнии, вышитые на красном полотне. Огнары. Огнары!!!

— Помочь бы, а, помочь! — Эльфред уже было понёсся вперёд, намереваясь вступить в бой, но его вовремя схватил за шкирку Усмарь.

— С конными мы вряд ли справимся. Могут просто с расстояния расстрелять. Или измором возьмут: будут кружить и кружить...Да ты же сам видел, в бою...

— Будем ждать. Вдруг тайсаров, — а гнавшиеся за огнарами всадники явно были из каганата, — ещё больше, и они вот-вот сюда прискачут? Слишком опасно. Нельзя лезть на рожон. Я уже поплатился за это.

Тень набежала на лицо Старика, испустившего тяжкий вздох.

— Нам надо ждать. Ждать исхода боя. Нет, не боя — бойни...А если сейчас поднимемся, или ещё что сделаем — тайсары нас заметят. И всё окажется зря, всё, абсолютно всё. Молчи, Эльфред, знаю, ты сейчас начнёшь говорить о чести и достоинстве огнаров. Ты молчи, можешь потом говорить что угодно, а можешь даже ударить меня — но сейчас молчи.

Тяжёлый взгляд Старика утихомирил бывшего деревенского певца, враз потерявшего яростный запал высказать всё и всем, что он думает об этой ненормальной войне и тех людях, что в ней участвуют...

— Молчи, Эльфред, — подползший Хардак положил мозолистую ладонь на плечо парня. — Прав Старик. Нам бы сейчас за собственную шкуру побеспокоиться.

Эльфред злобно, с вызовом, посмотрел на Хардака, слова обвинения в трусости уже готовы были сорваться с его губ — но в последний момент молодого Огнара остановил вид начинавшего "боя"...

Те трое всадников держались лишь из одной гордости. Качавшиеся в сёдлах, устало вынимавшие клинки из ножен, многозначительно переглядывавшиеся друг с другом — эти люди всё-таки решили встретить смерть с честью.

Золото с кровью на высоко поднятом знамени...Клинки, сверкавшие в свете закатного солнца — и песня, разносившаяся над полем...

Веди, Вартар,

Храни, Тарик!

Огнары, выставив мечи вперёд, подстегнули коней.

.

Ты помнишь, враг,

Кто есть Огнар?!

Комья земли, выбиваемые подкованными копытами. Тайсары, спрятав луки в притороченные к сёдлам колчаны, понеслись навстречу...

Веди, Вартар,

Храни, Онтар!

Ты видишь, враг,

Кто есть Огнар?!

Тройка огнаров клином шла на врагов. Степняки, похоже. решили окружить обречённых на смерть врагов...А знамя трепетало на ветру, всё более крепчавшем каждое мгновенье.

Веди, Вартар,

Храни, Немайди!

Изыди, мрак,

Тайсары и огнары сошлись. Северный клин оказался окружёнюжным веером...

Погибни, враг!

Огнар пришёл!

Прости, Вартар!

Привет, Тайтос,

Владыка-Смерть!

Уж понял враг,

Кто есть Огнар!

А после...После — была уже легенда о трёх огнарах и одиннадцати тайсарах, легенда, о которой сложили пронзительную, красивую, но — слишком уж приукрашенную балладу, в которой сплелись вымысел и правда...

Три сына северного ветра

Стремглав несутся на ветру,

Чтобы победою согреться —

И без надежды пасть в бою.

И что с того, что путь заказан?

Онтар, готовь во славу пир!

Недолго ждать — исход предсказан!

За жизнь, за смелость, крепкий мир!

Певец, исполни эту песню,

Когда сразишь врага копьём!

Откинь сомненья бесполезно,

Пой громогласным в миг огнём!

И клин врезается в соцветье

Тайсарского младого крика,

Меняя облик лихолетья

На мягкой образ базилика.

Свистящий шёпот меж клинками.

Пал первый враг, шестой, десятый...

Глаза бойцов блестят слезами —

И счастья, и печали святы.

Раскрылся лепесток атаки —

Три брата разлетелись в круг.

И бег пьянит, как чаша браги,

Как мягкость материнских рук.

Но в танце счастья неизбежность

Приходит в срок, срывая жизнь.

И клин разбит — брат справа, в вечность,

Упал с коня. Без стона. Вниз.

Конь бесится и бьёт от боли,

Не подпускает к телу меч,

Кусает, валится — без воли

Врагов на смерть зовёт увлечь.

Осталось двое на всём свете.

Огнарская литая месть...

Так что же, брат, а не воспеть бы

Последнюю Вартара весть!

Старик не тот, кто ждёт отхода

В былую солнечную даль.

Огнар и долг — его Свобода,

А умирать совсем не жаль.

И прыгает старик на землю.

Он не сошёл с ума, о нет!

Мир обволакивает трелью,

Где в звон мечей струится свет.

Тайсары чувствуют стремленье

И с честью принимают вызов.

Старик отчетливо, без рвенья

Клинком ломает жизни звенья.

В крови по плечи, чувства стынут,

Меч поднимается на раз.

А волны степи не отхлынут,

Лишь потешаются у глаз.

И пошатнулся, не сумев

Отбить простой прямой удар,

В колени встал, упасть не смея,

Смерть принимает в яркий дар.

Тайсары обступают воина,

Почтенье в них пред силой сей.

Огнар с великий мощью горна

Вскричал тайсару кратко: "Бей!".

Из знамени в руке, из злата

Широкой ткани на копье

Полилась кровь, как кровь из брата

Изверглась к сумрачной траве.

Последний знаменосец правды,

Певец застигнутой надежды

Спел оду ненасытной жатвы.

Прекрасней не было и прежде.

Ткань в переливах рвется ветром,

Удар ведётся за ударом.

А песнь струится тёплым светом

Во славу жизни и Онтара.

Когда же тьма настигла душу,

Певец со знаменем в сердцах

Скользнул с седла в немую тужу

И полотнищем скрылся в снах.

В последний отзвук своей жизни

Улыбкой встретил милый дар

И прошептал безбрежно чисто

Навстречу небу: "Я — огнар!"

— Глаза бы мои этого не видели! — шёпотом кричал Эльфред, закрывая руками не побледневшее даже — посеревшее лицо. — Я отомщу, клянусь, я отомщу!

— Мы — отомстим, — отрезал Старик.

За весь бой он так ни разу и не разжал кулаков. Из-под ногтей текли алые струйки крови...

Вороньё уже слетелось на пиршество: огнаров на тот свет провожали птичий гай...

Аркадская империя. Диоцез Ориэнте.

Как же красивы были эти земли! Мягкие цветы источавшие медвяный аромат и не резавшие глаз буйством красок. Ромашки и алые маки тянулись и тянулись во все стороны, насколько хватало глаз, споря за право на солнце с ковылем и клевером. Голубое-голубое, глубокое, как глаза прекраснейшей из дев, небо, по которому с неохотой и ленцой ползли величественные облака. А там, в реке, нёсшей свои воды с Партафских гор в сердце Степи, отражались чарующие горние выси. Несколько сизых голубей, не иначе как чудом спасавшихся от когтей местных ястребов и соколов, затеяли игру над речной гладью.

Эти края чем-то походили на родные для Андроника северные земли. Сходство было неуловимым, скорее осязаемым душою, нежели осознаваемым разумом — и всё же оно было. Может, всё дело в просторе? Там — приволье снегов и лесов, здесь — раздолье, пахнущее ковылём и маками. Там...

— Иллюстрий! — Лысый Онтрар, Кантакузин, испортил Андронику последний час покоя.

"Нет, в этих "безлюдных" местах от людей некуда деться! Где же в нашем мире остались по-настоящему пустынные края, нетронутые человеком? Аркар, молю тебя, подари мне шанс айти такие!" — Ласкарий безмолвно молился, глядя на спешно приближавшегося Феодора.

Серебряная застёжка плаща сверкала холодным и злобным блеском, а кольчуга двойного плетения тихо-тихо, едва слышно, позвякивала при каждом шаге Кантакузина. А сапоги, — лакированные сапоги давили зелёную траву холма, давили беспощадно. Через несколько дней эти же сапоги будут попирать павших степняков, а Феодор будет обращать на это ещё меньше внимания, чем на сминаемую траву. Ещё бы, истинный аркадец, какое дело таким до павших варваров? Вот такие люди и потеряли Ксариатскую империю: на всех, кто не был облачён в пурпурную тогу, они смотрели свысока, сквозь "стёклышки" гордыни, насмехались над такими, гнобили...И не заметили, как варвары потихоньку заполняют города и деревни, как вытесняют с "непригодных для великих ксариатов" работ, как армия постепенно перестаёт говорить на ксарыни, а через некоторое время — какая неожиданность! — сам ксариатский император не может связать двух слов на языке великого Ксара. Почему? Да просто правителем этаких гордецов стал варвар — и те продолжали бухаться на колени перед "недочеловеком", лобызали ему ступни и выполняли все просьбы, даже самые смехотворные или ужасные.

Андроник помахал головою, чтобы прогнать подальше бесов сомнения. Сейчас было не до философских размышлений — сейчас настала пора преподать урок Степи!

— Да-да, меня все ждут! — подмигнул Феодору Андроник, поднимаясь с земли и приводя в порядок одежду и ножны. — Пойдём! Нельзя посмотреть на эту красоту как будто!

— Андроник, мы вот-вот должны выступить — а ты любуешься травою...— нет, в голосе Феодора не звучало ни единой нотки осуждения: так, всего лишь недоуменье.

— Перед великим делом надо заняться хотя бы чем, что тебе нравится. Иначе ни о каких свершениях думать не захочется: устанешь, заскучаешь...И всё! Прощай, упущенная победа! — Андроник похлопал Кантакузина по плечу. — Ничего, войску тоже надо было отдохнуть: больше такой радости им не выпадет. Всё готово?

Интонации Андроника менялись прямо "на ходу": от расслабленной, ленивой беседы о пустяках — к деловому разговору.

— Да, разве только до сих пор никаких вестей от наших "союзников", — презрительно произнёс Кантакузин. — На этих кочевников нельзя положиться. Вдруг...

— Даже если они выдали наши планы кагану — тем лучше! Не придётся бегать по всей степи за этими лошадниками, у меня как-то нет настроения для этого.

Отшучиваясь, Ласкарий тем самым хотел не выдать собственного волнения: а вдруг и вправду — предали? И если да, то когда именно? Ведь все армии кагана могут собраться здесь, рядом, и обрушиться на Южную армию. Или всё может выйти по-другому: заманив аркадцев поглубже в степи, тайсары рванут в незащищённые области империи — и тогда начнётся настоящее веселье!

— Будем надеяться на милость Аркара! — Феодор сотворил знак Аркара.

— Флавиан Марцелл, надеюсь, обеспечит нам её, — усмехнулся Ласкарий.

Раньше он не больно-то верил в какие-то потусторонние силы и высшее провидение, полагаясь только на себя. Всё изменилось с появлением Флавиана, только не инквизитора, а загадочного человека в балахоне. Тот продемонстрировал, насколько относительно в этом мире. Но, тем не менее, недоверие к божественному всё не желало покидать душу Андроника. Да и, к тому же, нужно было воспользоваться шансом, чтобы поддеть "следика"? Но, надо отдать должное инквизитору, тот не вёл себя слишком вызывающе, не заставлял лишний раз припомнить, что среди легионеров — следователь Белой длани, хранитель веры, и прочее, прочееЈ прочее. Или, говоря человеческим языком, парень, который любит заводить разговоры "о вечном", так и норовя наказать каждого, кто не придерживается его взглядов. К тому же помогало и то, что от Марцелла не "пахло костром", не то что в Аркадии...

— О, давайте просто наречём Марцелла епископом тайсарским и тарнским, думаю, он справится с тайсарами в одиночку. Того сжечь, этого распять, сего изгнать из страны...Глядишь, Степь и обезлюдит. А потом придём мы, объявим земли частью империи — и всё! — Кантакузин всё-таки позволил себе рассмеяться!

"Лысый Онтрар, радуйся! Радуйся — вскоре нам достанется уж слишком много слёз. Ведь лучше смеяться, нежели плакать!..Нет, определённо — о другом надо думать...о другом..."

— Слышишь? Прислушайся! — Ласкарий внезапно остановился. -Ну же?

— Иллюстрий, о чём ты...— внезапно до Феодора дошло. — Да, трубы играют! Наши союзнички прибыли?

— В молодости вы бегали наперегонки? — подмигнул Ласкарий. — Или забыл, что это такое, засидевшись в седле?

— Да куда там пехотинцу догнать клибанария — пусть тот и не на коне! — Кантакузин рванул вперёд, запевая (или, скорее, завывая). — Турма! Турма! Турма впереди! Турма! Турма! Турма впереди!

— Зато когорта — в авангарде! — Андроник не держался от того, чтоб не подначить Феофана.

К сожалению, победители забега так и не были определены: оказалось не до того.

С холмов, господствовавших над лагерем, легко можно было заметить конный отряд, на рысях входивший в лагерь Южной армии. Союзные степняки принесли вести, и, скорее всего, хорошие.

Ласкарий и Кантакузин спустились как раз невдалеке от тех ворот, в которые должны были въехать кочевники. Ну да, точно! Вот и пылевая тучка, всё более и более разрастающаяся, и силуэты всадников на приземистых лошадках, и волнующиеся легионеры-стражники.

— Дрункарий! Стратиг! Варвары только что прибыли! Ждут Вас, иллюстрий! — отрапортовали стражники, вставая во фрунт. — Вот, правда, они так торопятся внутрь, к Вам, а Вы — здесь.

Один из стражей, со шрамом над правой бровью, прыснул. Ещё бы, отчего бы не посмеяться над варварами?

— Замечательно! — Андроник постарался вести себя как можно более отрешённей: нужно дать понять кочевникам, что их визит — мелочь, так, пустячок. Иначе возгордятся — и всё, потребует невозможного...

Союзнички как раз застряли в воротах, ругаясь и бранясь друг на друга и на стражу — и совершенно не обращая внимания на двух офицеров, подходивших к ним со стороны холмов.

Кантакузин и Ласкарий подошли ближе, угодив прямо в растущую тучу пыли, закашлялись — но даже не услышав своего кашля: такой гомон подняли кочевники.

— Откуда вестимо? — абсолютно безразличным голосом спросил Андроник, сверял взглядом ближайшего к нему степняка, вроде не из последних: и халат на нём цветастый был, и колчан с халцедоновыми вставками, и шапка оторочена мехом какого-то местного зверька.

— К Андрону-батыру! К Андрону-батыру! От Казим Бега Асхар Турф Маурия! — Ласкарий за прошедшие месяцы уже успел оценить, насколько кочевники любят краткость при наречении знатных сородичей. — Не мешайся!

Степняк отмахнулся от Андроника, совершенно не подозревая, кто именно к нему обратился. Меж тем возня в воротах достигла своего апогея: кочевники уже вовсю костерили легионеров, якобы мешавших их въезду в лагерь. Нет, конечно, могла произойти ошибка: незнание языка, различие в культурах и так далее, — и союзнички хвалили мешавших им аркадцев...

— Легионеры, как думаете, сколько времени понадобится степняку, чтобы осознать: Андрон-батыр и парень в пурпурном плаще и серебристой лорике, что стоит позади бравых кочевников, — одно и то же лицо? — как можно более отрешённым голосом спросил у привратных стражей Ласкарий.

Аркадцы рассмеялись, стараясь не смотреть на "союзников", пропустивших мимо ушей замечание Андроника.

— Зачем тебе так злобно шутить, иллюстрий? — спросил подошедший Феодор. — От помощи их племени зависит, может быть, исход всей кампании, а ты...

— Мне больше не выпадет возможности от души посмеяться, Феодор, да и тебе, и всему войску. Впереди нас ждёт много крови, много боли, много страданий...Наверное, я не увижу ни единой искренней улыбки ещё много месяцев кряду. Да и воинам надо дать возможность расслабиться перед новой войной...— тяжело вздохнул Андроник, не сводя глаз с кочевников.

К тому времени "апофеоз" подошёл к логическому завершению: кочевники протиснулись на плац перед воротами, зыркая на столпившихся вокруг легионеров и федератов.

— Андрон-батыр! Где Андрон-батыр? Мы к Андрон-батыру! — разнеслось по всему лагерю.

— Да зачем вы кричите? Андроник позади вас должен быть! — первым нашёлся, что сказать, Иовиан, увидевший мелькнувшего в проёме ворот дрункария. — Разорались...

Федерат был сегодня не в духе: впервые за всё то время, что Южная армия здесь провела, он проиграл в "допейся до Хозяйки Зимы". И кому проиграл — Флавиану Марцеллу! Инквизитор, до того отказывавшийся пить, всё-таки поддался на уговоры. Иовиан предвкушал веселье — но следующие часы (или минуты, точно никто не запомнил) он сидел с открытым ртом, причём с каждой выпитой Марцеллом кружкой открывал рот всё шире и шире. Вот что значит — близость к церковным погребам и клетям...

Повисло гнетущее молчание: даже лошади степняков, похоже, призадумались, зачем же понадобилась вся эта возня.

— Андрон-батыр, радуйся! — первым развернулся к Ласкарию тот самый степняк, с которым Андроник до того перекинулся парой слов. — Мы принесли добрые вести! Готовь свою орду в поход! Скоро, скоро пожалеет Сарлек о всех своих злодействах! Готовь орду! Готовь орду! Мы поведём! Все вольные и умные племена уже собираются тебе в помощь! Готовь орду!

— Эх, погуляем! — даже Иовиан приободрился, уже слыша далёкие трубы победы. Хотя, может быть, это были поминальные хоры?..

Королевство. Графство Беневаль.

В дорогу со мною отправился Конрад Монферрат, постоянно державшийся подле меня: боялся, вдруг случится что-нибудь плохое.

— Ну что со мною может ещё произойти, Конрад? — я надеялся, что повернул лицо в правильном направлении. Вряд ли кому-то понравится, когда собеседник даже не смотрит в его сторону. — Что может быть хуже слепоты?

— Вы сами знаете ответ, милорд, — наконец, после долгого молчания, ответил Конрад.

Он о смерти говорит? Рыцарь просто не знает, какой приятный собеседник приходит, когда ты умираешь. Так что это не самое плохое, что может случиться. Я, кстати, не прочь ещё разок пообщаться с весельчаком Даркосом. Думаю, что такой мог бы скрасить любой светский приём или пир своими шутками и разговорами. Жалко только, что приди туда сын бога смерти — значит, кому-то суждено умереть на этом мероприятии...

Да и к тому же...Смерть — это далеко не одинокое дело. Умершему будет всё равно, а вот его близким и друзьям...Да, им-то будет хуже, живым всегда приходится хуже, им негде спрятаться от самих себя. От мира можно закрыться, а вот от самого себя — нет. Мне тоже негде спрятаться от себя, от своих мыслей и чувств, от моей слепоты. Значит...Что же делать тогда?

— О, смерть совсем не такая уж плохая штука, если ты о ней говоришь, Конрад. Но я надеюсь, что тебе ещё очень и очень долго предстоит прождать подтверждения моих слов, — интересно, я не переборщил с "любомудростью" собственных слов?

А то, знаете ли, нет ничего хуже философического пафоса. Хотя Тенперон считает иначе. Как он там, интересно? Наверное, вся Гильдия решает домашнее задание, а десяток-другой магов нервничает перед какой-нибудь контрольной. Даркхам невероятно жёстко и предельно серьёзно относится к этому...

— Милорд...

— Конрад! — выдохнул я устало. — Ну какой из меня лорд...И не надо на "Вы"...

— Николас, ты сейчас кажешься намного старше, нежели до...до того, как ты ослеп. Но...ты ещё становишься более...жёстким, что ли. Я знавал многих людей, которые после серьёзного ранения или опасной болезни менялись. Вот только невероятно редко изменения происходили в лучшую сторону. Запомни, Николас.

— Хорошо, Конрад. Я...постараюсь, чтобы ослепли только мои глаза, а не моя душа, — я задумался.

Неужели я и вправду взрослею? Становлюсь более циничным, жёстким, а вскоре могу стать и жестоким...Я ожесточаюсь, а это плохо, очень и очень плохо. Мне хочется доказать, что можно остаться таким же добрым и открытым, как ребёнок, даже пройдя через множество испытаний...Я обещал это доказать...

— Такир, а прежде...Прежде люди были добрыми?

Этот разговор в Астрале произошёл уже после моего отъезда из Беневаля. Привал...Сон...И вновь — звёзды вокруг...Никаких холмов, покрытых вереском...Звёзды...Такие красивые — и такие холодные.

-Николас, — а взгляд, взгляд точь-в-точь как у Эдвина Беневаля! — я не знаю ни абсолютно добрых, ни абсолютно злых людей. Они всегда были, есть и, надеюсь, всегда будут разными, эти люди...Мой отец мог быть жестоким, Огнар — тем более! Но они могли быть и добрыми, они были любящими отцами и мужьями, они мечтали о тишине и покое, о счастье соплеменников. Они беспощадно боролись с врагами, они были беззаветно преданы дружбе, они могли пропустить десяток-другой рогов, полных аркадского вина, могли зло подшутить, могли дружелюбно похлопать по плечу, могли без сомнения или угрызений совести отправить на смерть воинов... Я не сомневаюсь, что и в твоё время люди — те же самые, разные...И, прошу, не кори их за ошибки или поступки, которые на первый взгляд кажутся безумными или предательскими. Но, между тем, не спеши хвалить и за дела, что выглядят добрыми или полезными для родной страны. Насколько всё это может быть обманчиво, я узнал на собственной шкуре. И, боюсь, тебе, принятому в мой род, предстоит тот же путь.

Только...только ты должен помнить: сердца многих грубеют со временем, и тех злодейств, которые они совершили, могло и не быть, не случись с этими людьми когда-то беда или недуг. Обещаешь мне, Николас, что твоё сердце не покроется льдом?

— Обещаю, Такир, обещаю! Я докажу, что можно...— не успел я закончить фразу, как меня оборвал "предок",

— До встречи, потомок! Сейчас ты...

Тишина. Тьма. Значит,я проснулся...

— Сударь Николас! Мы уже вот-вот окажемся во владениях милорда Лотаринга! А к закату, если Тайдер благосклонен будет, доберёмся и до замка! — раздался радостный голос Франца, того самого гонца, который принёс весть от Карла Лотаринга.

— Благодарю! Несказанно рад возможности посмотреть на красоты земель вашего сюзерена! — горькая ирония звучала в моих словах.

И, тишайшим шёпотом (тогда я ещё боялся лишний раз показать мой недуг), обратился к Монферрату:

— Расскажи, Конрад, что ты видишь, — и, как ни странно, рыцарь услышал.

— Мы едем по тропинке, проложенной меж холмами. Подорожники, молодые ели, вон там...— наверное, Конрад показал направление рукою, но вспомнил, что мне не увидеть этого. — Прошу прощения...Чуть левее — тополя, старые, авангард густого леса из елей, берёз...Нет, Николас, из меня плохой сказитель. Ты плохо...

— Продолжай, Конрад, пожалуйста!

И пусть! Пусть Монферрат будто рассказывает диспозицию перед боем, а не живописует окрестности! Главное, чтобы он дал мне хоть немного красок окружающего мира, а остальное я дорисую, додумаю сам!

— Елей, берёз...Там, чуть дальше, кажется, озеро или...

А в моём воображении потихоньку рождалась картина, и с каждым словом Монферрата, с каждым мазком — она оживала...

Пыльная дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней проехало двое всадников в ряд, вилась меж низкими холмами, облюбованными духмяным зверобоем и низеньким клевером (пятилистником — к удаче!). Чуть дальше за право на солнечный свет боролись папоротники, напиравшие со стороны мрачного ельника. Там, в лесу, тени водили хороводы — может, лешие вздумали посмотреть на кавалькаду? Интересно, лесные хозяева похожи на замкового? Скворцы игрались с воробьями, выписывая умопомрачительные пируэты, а из чащи на них неодобрительно поглядывал филин: "К чему эти детские игры? Ведь взрослые птицы...Ух-ху...". Жаворонок опустился на землю возле тропинки, смешно крутя маленькой головой, чтобы получше рассмотреть Монферрата...

— А небо, Конрад, небо? Какое оно? Я так давно его не видел...— что-то влажное покатилось по левой щеке. Нет, конечно, это не слеза, как вы могли такое подумать...

— Небо, Николас? Оно...

Оно сверкало потрясающе яркой лазурью. Облака, гигантские и оттого неторопливые, плыли в невообразимой дали, силясь закрыть наши земли от солнца. Эти приёмные сыновья Онтара, духи неба, от сотворения мира желали затмить солнце. Первое облако, старший в семействе, на заре времён посватался к Ассине, богине солнца, лучезарно красивой. Ей не нравился тучный дух, совсем не нравился, но и отказать, прямо и честно, ему богиня не могла. И тогда Ассина выдвинула условие: если тучи закроют весь Таир от солнца, она выйдет замуж за Первое облако. Тот до сих пор силится выполнить это условие, но ему никогда этого не сделать: весь мир никогда не закрыть от солнца...

— Мило...Николас, осади-ка коня. Боюсь, у нас в авангарде — неприятности, — ну вот, опять Конрад перешёл на "язык войны"...

И только тут я вернулся в реальный мир из обители грёз и мечтаний: слышна была какая-то возня, возгласы, пробуждались от спячки в ножнах мечи, ржали кони. Похоже, творилось нечто опасное. Ну да ладно, мне не в первой...Война за престол ещё долго не забудется...

— Ребятёж, кошелёчки давай! — где-то впереди раздался, как ни странно, довольно-таки приятный голос. — Вы нам — денежку, мы вам — жизнь! И всем хорошо, и всем приятно!

Едва слышимые смешки были подтверждением невероятно "добрых" намерений неизвестного...

— Именем Карла Лотаринга — прочь с дороги! — было ответом Франца. — Вы нам— спокойную дорогу, мы вам— жизнь!

— О, какой весёлый рыцарь! Ты знаешь, в чём соль шутки! Не могу не признать за тобою таланта, но ...извини, правоты твоей признать я не могу. Ты хоть и славный парень, но золото дороже мне, — издевается, что ли? Разбойник, пытающийся изъясняться стихами — это что-то новенькое...

— Тогда — придётся драться, — голос Франца был холоден как ноябрьский дождь и твёрд как мрамор столичных храмов. — Иного выхода нет.

— Ах, верно ты сказал, как верно! Пусть сталь рассудит, кто — прав, кто — труп...

— Лотарь! Лотарь! Карл и Лотарь! — завопил один из воинов Лотаринга — и началось...

Я не мог точно понять, что происходит: сейчас очень пригодились бы глаза, но...но приходилось полагаться лишь на слух.

Большинство всадников из нашего отряда рвануло вперёд, вступив в бой на мечах, копьях и, судя по весьма своеобразным глухим ударам, булавах. Изредка свистели стрелы, слава Онтару, вдалеке от меня и Конрада, оставшегося рядом.

— Что там происходит?

— Разбойники (ну и скверное же у них вооружение!) бьются с воинами Карла. Франц и главарь бандитов, этот трубадур недобитый, сошлись в поединке. Пока что никто не взял верх, но ещё не вечер...Ещё не вечер...Ага...Мы давим...Нет, отбросили. Разбойников больше, чем мне сперва показалось. Наши отступают...Мне бы туда...

— Так — в бой! — я, конечно, понимал, что Конрад остаётся на месте только из-за меня...

— Я здесь полезнее. Кто-то из бандитов может зайти сзади, и калеку они не пожалеют...Прости, Николас, за калеку, но...

— Я привык, — и почему всем вокруг кажется, что я бедный, несчастный, обидчивый и ранимый ребёнок? Надоело...

— Ага! Франц провёл комбинацию сверху, главарь не смог парировать — и теперь всё его лицо в крови. Падает с лошади...Разбойники отходят. Ха, этот трубадур ещё жив! Наверное, удар недостаточно сильным оказался — или Франц решил оставить парня в живых. Да, будет достойный трофей, сойдёт за пленного шута...Кучка бандитов рассыпается, многие уже показали спину...

— Эй! — Конрад перекрыл своим возгласом шум боя. — Не догоняйте их! Вдруг — ловушка?! Пускай драпают!

— Лотарингия должна быть очищена от всякого сброда! — донёсся радостный голос Франца. — Пускай это и жонглёры, возомнившие себя непобедимыми воинами! Вперёд, вперёд, на бой! На бой! Лотарь и Карл!

— Странно, что такие храбрецы ещё живы, — многозначительно произнёс Конрад. — Подобные люди долго не живут в наши времена...

"Первыми всегда умирают лучшие" — вспомнились слова Малкольма Калкина, учителя истории Королевства из Магической академии. Он часто бубнил себе под нос подобные изречения, когда рассказывал о войне или каком-либо ином знаменательном событии. В такие моменты его плечи никли, каштановые кудри буквально на глазах седели, а глаза, наоборот, темнели, теряя обычный блеск.

Шум схватки отдалялся, и вскоре стало непривычно тихо. Разве что где-то вдалеке пели лесные птицы да шелестела на ветру трава.

— Раньше на дорогах не было так опасно, — внезапно произнёс Конрад брезгливо. — Прежде на вооружённый конный отряд никто бы не напал, да ещё так нагло! Ни засады полноценной, ни лучников в зарослях на обочине дороги, ни мага какого-нибудь.

— Маги не опускаются до "рыцарей удачи", им не позволяет Устав Гильдии, — я не хотел давать в обиду собратьев по искусству. — Мы...

— Маги — тоже люди, а люди...Ладно, — могу поклясться, что Конрад махнул рукой. — Как думаете...Как думаешь, Николас, нам стоит проехать вперёд — или дождёмся воинов Карла здесь?

— Поедем вперёд, — кивнул я.

— Я возьму под уздцы твоего коня. Он может испугаться трупов, — буднично сказал Конрад. — Думаю, мы нагоним людей Лотаринга, не могли же они далеко уйти!

Послышался далёкий птичий гай — вороньё уже слеталось на пиршество...

Королевство. Тронгард.

Запись двадцать девятая. Зачем, Онтар, ну зачем я требовал зеркало? Сперва подумалось: кто же это стоит там, в обманчивом зазеркалье. А потом...Потом понял — это я стою, изуродованный, израненный, но не сдавшийся! Слышите, боги?! Я покорю Астрал, но не сейчас! Сейчас я буду искать способы обмануть вас, боги, и пусть хоть кто-нибудь мне скажет, что это невозможно! Всё в моих руках, человеческих руках, которыми движет холодный, убийственно холодный разум!

Следующая запись была сделана совершенно другим почерком: более ровным, спокойным, — да и цвет чернил разительно отличался. Буквы выглядели недавно написанными, вряд ли больше года назад их так аккуратно выводил Эдмон Рошфор. А значит, совсем немного времени оставалось до начала Войны за престол.

Запись тридцатая. С каждым днём удача всё шире и шире улыбается Ордену. Альфонсо совсем плох, но ещё не сломлен недугами. Болезни только усилили самонадеянность и упрямство венценосца, что только на руку мне: король хочет назначить наследником Реджинальда Людольфинга, наперекор сложившемуся порядку — и просьбам знати. Я видел этого "королька"...Мне его жалко, просто жалко. Он выглядит книжником меж воинами, или — волшебником в толпе черни. Реджинальд кого-то напомнил мне, он кажется смутно знакомым: полный какой-то светлой надежды и грусти взгляд, вера в свою правоту и добро. Такие долго не живут: ему суждено или погибнуть, или стать таким же отребьем, что и все остальные люди. Этому миру и его богам не нужны идеалы, не нужна мораль, не нужны рыцари. Я слишком уж хорошо это знаю — понял на собственной шкуре. Но зато моя месть уже практически готова, ещё чуть-чуть — и я брошу вызов. А будущий король (нимало не сомневаюсь, что Реджинальд станет новым владыкой огнарским) будет хорошим орудием, заключительным штришком в формуле...

Запись тридцать первая. Что ж, пора и мне сказать: король умер — да здравствует король! Прошло время сильной руки! Как жалок этот Реджинальд Людольфинг, стеснявшийся собственных подданных и свитских на собственной коронации. Это, в самом деле, смешно: сбываются слова одного учёного, сказавшего, что за веком героев приходит век людей, а век людей сменяется веком ничтожеств...Право, ничтожество на троне — это смешно. Но, проклятье, кого же мне напоминает этот мечтатель в короне?

Вчера один агент сообщил, что Фердинанд Огнарид метается из стороны в сторону, не зная, как же следует поступить. Артуа и Даркмур, эти выскочки, никак не могут склонить принца, лишившегося законного трона, к мятежу. К сожалению, Владетели не захотели договориться по-хорошему, моё предложение рука об руку строить новый порядок в Королевстве не встретило отклика в их душах. Что ж, если они хотят королевского венца только для себя — они её получат. Им очень пойдёт раскалённая добела шутовская корона...

Реджинальд, к сожалению, и слышать ничего не желает об ограничении власти Гильдии магов. Мне казалось, что Людольфинг легко поддастся, он мне доверяет. Что ж, не удалось, но...

Я придумал! Да, точно! Ходят упорные слухи, что они с Фердинандом были влюблены в одну девушку, кажется, из рода Делакруа...А что, если...Да, яд будет в самый раз...Пусть Реджинальд узнает, каково это — потерять любимого человека. Почему страдать — только мне одному? Это было бы несправедливо, судьба-насмешница. Видите, боги? Видите, что я всё-таки смог вас обмануть? Ещё чуть-чуть, и Гильдия падёт, погибнет от руки ослеплённого жаждой мести юнца, на чьём челе так кстати оказалась корона. Всё-таки не зря потрачено столько времени на разговоры с Альфонсо и обличение всех мыслимых и немыслимых пороков Фердинанда...Но...кого же он мне напоминает?

Запись тридцать вторая. Признаться, мне было даже несколько жаль Реджинальда. Сколько боли во взгляде — он, кажется, был недалёк от потери сознании, может, даже от смерти...Да, знакомо, демонически знакомо! Кто бы ни убил Эжени, он оказал мне бесценную услугу.

Ну да хватит об этом.

Опыты...они увенчались успехом. Эксперименты показали, что...

Чуть ли не десяток страниц, изрисованных всевозможными формулами, рисунками и схемами, длинные и не менее высокопарные рассуждения и раскладки...

Да...С этим можно начать настоящую войну. Но нужен ещё материал, нужны ещё подопытные для наших опытов. Некромантия должна сделать мощный скачок: мне необходимо найти оружие как можно скорее. Эти глупцы, Фердинанд и Реджинальд, могут не справиться с возложенной на них задачей — с взаимным истреблением. Помочь им, что ли? Да, нужно отправить нескольких алых магов на помощь отрядам короля. Поддержка связи — а проще говоря, наблюдение за Северной армией...Да, это будет изящный ход...

Запись тридцать третья. Проклятье! Они ни на что не способны! Хотя...я так и предчувствовал: слишком уж долго не было о нём вестей...

Тенперон. Насмешница-судьба снова свела нас — но теперь в этой игре за власть над престолом. Уверен, что Даркхам тоже намеревается заполучить бразды правления Королевством, я достаточно хорошо его знаю, чтобы сказать: он алчет, он бредит властью. Властью — и магией. Ещё в академии...

Кольнуло левую часть груди...Какое-то забытое чувство силится напомнить себе, но — какое чувство? Сердце, молчи, умоляю, молчи! Я не хочу снова — чувствовать...Это слишком больно...Я и так пережил слишком много боли...

Запись тридцать четвёртая. Реджинальд замкнулся, он не желает никого слушать: он бредит местью. Мне даже не понадобилось его подталкивать, чтобы он подписал несколько указов. Да, Гильдии скоро — конец! И оружие на неё уже выковано.

Вчера вечером прошли первые испытания. Несколько храбрецов (или, скорее, безумцев?) взялись за реализацию моих идей. И...это было страшно, по-настоящему страшно! Труп, повинуясь приказам (пока ещё — устным и тактильным, но можно обойтись только мысленными командами, я уверен) поднялся и прошёл несколько кругов по лаборатории. К сожалению, тело не выдержало, и развалилось. Мерзко, конечно, но впредь мы будем более внимательны. Но в тот момент ни я, ни помощники ни о чём таком не думали: мы ликовали! Победа! Настоящая победа — власть над смертью, вызов Тайтосу и Даркосу. Какая перспектива открывается! Более не понадобится бросать в бой живых людей: трупы, мертвецы будут ходить в атаки, одним своим видом разгоняя огромные армии. Любой бунт захлебнётся, едва недовольные узнают, что на них брошены сотни оживших мертвецов, воплощённый кошмар. С этим оружием можно создать огромную империю — и, главное, удержать её в повиновении! Но, главное — я докажу Гильдии, что не скованный цепями ум сильнее, нежели заключённый в темницу правил и догм.

Запись тридцать пятая. Тенперон сумел меня удивить: всё чаще и чаще приходят сведения о развёрнутой им деятельности по борьбе с королевскими силами. И каков наглец — его за самоуверенность обожали, боясь в этом признаться, учителя! А уж как девушки, бывало, посматривали. Но он ни на что не обращал внимания, кроме книжек и карт. Тенперон скупо отвечал на многочисленные вопросы, почему он не отвечает взаимностью, скажем, Милене Дебрасилье или Эсмеральде Гюиро: "В этом мире или любовь — или успех. Я выбрал успех". И, что самое смешное: ведь ещё больше взоров дамских обращалось на него...Но тот, единственный, взгляд всё-таки обратился на меня. Любимая...Где ты? Провёл ли тебя Даркос в отцовские чертоги? Любимая...

Ладно, пустое, не о том, не о том надо думать. Владетели уже практически не скрывают своего недовольства. Говорят, Сагирина, Сегюр и Мишель вот-вот могут отколоться от Королевства...Отколоться от Королевства...Неужели это никого не пугает, кроме меня? Страна разваливается! Наша Родина трещит по швам — и всё из-за проклятых Артуа и Даркмура! Не будь их, мне бы не пришлось пойти на столь резкие и активные действия. Я ни при чём здесь. Я в этом уверен. Но почему же ноет сердце?

Проклятье! Забыть об этом! Нужно работать, работать, работать! Придётся мне взять на себя всё бремя проклятой власти, если больше некому! Предстоит привлечь на свою сторону кого-нибудь из королевского окружения, бразды власти должны быть у тех, кто того достоин, — у магов. Лишь способные менять мир должны получить право им править! Это был бы каламбур, не будь это чистейшей правдой! Маги должны править людьми, а не наоборот! Мы достойны этого, как никто другой!

Запись тридцать шестая. Трон под Реджинальдом зашатался: поговаривают, что даже его братья готовят взять власть в свои руки, а короля-мечтателя отправить в какой-нибудь храм — или в библиотеку побогаче.

Мишель, Сагирина и Сегюр объявили о своём неподчинении королю, прислали какое-то вздорное письмо в столицу, потребовали небывалых привилегий для Владений -Людольфингу нечем ответить, кроме как ударом. Барон Сан-Зар подозревается в измене, но, похоже, беспочвенно. Обычный вояка, честный, прямолинейный, верный престолу, заботящийся о народе. Таких хорошо устранять, прежде чем начинать переворот. Надо будет подумать насчёт этого. К сожалению, Людольфинг не оставил мне выбора: делает вид, что слушает мои советы, а после поступает по-своему. Может, спровадить его на войну с непокорными Владениями, а тем временем подчинить себе столицу? Но Гильдия...Она стоит у меня на пути...

Аркадская империя. Диоцез Ориэнте.

Как же красивы были эти земли! Мягкие цветы источавшие медвяный аромат и не резавшие глаз буйством красок. Ромашки и алые маки тянулись и тянулись во все стороны, насколько хватало глаз, споря за право на солнце с ковылем и клевером. Голубое-голубое, глубокое, как глаза прекраснейшей из дев, небо, по которому с неохотой и ленцой ползли величественные облака. А там, в реке, нёсшей свои воды с Партафских гор в сердце Степи, отражались чарующие горние выси. Несколько сизых голубей, не иначе как чудом спасавшихся от когтей местных ястребов и соколов, затеяли игру над речной гладью.

Эти края чем-то походили на родные для Андроника северные земли. Сходство было неуловимым, скорее осязаемым душою, нежели осознаваемым разумом — и всё же оно было. Может, всё дело в просторе? Там — приволье снегов и лесов, здесь — раздолье, пахнущее ковылём и маками. Там...

— Иллюстрий! — Лысый Онтрар, Кантакузин, испортил Андронику последний час покоя.

"Нет, в этих "безлюдных" местах от людей некуда деться! Где же в нашем мире остались по-настоящему пустынные края, нетронутые человеком? Аркар, молю тебя, подари мне шанс айти такие!" — Ласкарий безмолвно молился, глядя на спешно приближавшегося Феодора.

Серебряная застёжка плаща сверкала холодным и злобным блеском, а кольчуга двойного плетения тихо-тихо, едва слышно, позвякивала при каждом шаге Кантакузина. А сапоги, — лакированные сапоги давили зелёную траву холма, давили беспощадно. Через несколько дней эти же сапоги будут попирать павших степняков, а Феодор будет обращать на это ещё меньше внимания, чем на сминаемую траву. Ещё бы, истинный аркадец, какое дело таким до павших варваров? Вот такие люди и потеряли Ксариатскую империю: на всех, кто не был облачён в пурпурную тогу, они смотрели свысока, сквозь "стёклышки" гордыни, насмехались над такими, гнобили...И не заметили, как варвары потихоньку заполняют города и деревни, как вытесняют с "непригодных для великих ксариатов" работ, как армия постепенно перестаёт говорить на ксарыни, а через некоторое время — какая неожиданность! — сам ксариатский император не может связать двух слов на языке великого Ксара. Почему? Да просто правителем этаких гордецов стал варвар — и те продолжали бухаться на колени перед "недочеловеком", лобызали ему ступни и выполняли все просьбы, даже самые смехотворные или ужасные.

Андроник помахал головою, чтобы прогнать подальше бесов сомнения. Сейчас было не до философских размышлений — сейчас настала пора преподать урок Степи!

— Да-да, меня все ждут! — подмигнул Феодору Андроник, поднимаясь с земли и приводя в порядок одежду и ножны. — Пойдём! Нельзя посмотреть на эту красоту как будто!

— Андроник, мы вот-вот должны выступить — а ты любуешься травою...— нет, в голосе Феодора не звучало ни единой нотки осуждения: так, всего лишь недоуменье.

— Перед великим делом надо заняться хотя бы чем, что тебе нравится. Иначе ни о каких свершениях думать не захочется: устанешь, заскучаешь...И всё! Прощай, упущенная победа! — Андроник похлопал Кантакузина по плечу. — Ничего, войску тоже надо было отдохнуть: больше такой радости им не выпадет. Всё готово?

Интонации Андроника менялись прямо "на ходу": от расслабленной, ленивой беседы о пустяках — к деловому разговору.

— Да, разве только до сих пор никаких вестей от наших "союзников", — презрительно произнёс Кантакузин. — На этих кочевников нельзя положиться. Вдруг...

— Даже если они выдали наши планы кагану — тем лучше! Не придётся бегать по всей степи за этими лошадниками, у меня как-то нет настроения для этого.

Отшучиваясь, Ласкарий тем самым хотел не выдать собственного волнения: а вдруг и вправду — предали? И если да, то когда именно? Ведь все армии кагана могут собраться здесь, рядом, и обрушиться на Южную армию. Или всё может выйти по-другому: заманив аркадцев поглубже в степи, тайсары рванут в незащищённые области империи — и тогда начнётся настоящее веселье!

— Будем надеяться на милость Аркара! — Феодор сотворил знак Аркара.

— Флавиан Марцелл, надеюсь, обеспечит нам её, — усмехнулся Ласкарий.

Раньше он не больно-то верил в какие-то потусторонние силы и высшее провидение, полагаясь только на себя. Всё изменилось с появлением Флавиана, только не инквизитора, а загадочного человека в балахоне. Тот продемонстрировал, насколько относительно в этом мире. Но, тем не менее, недоверие к божественному всё не желало покидать душу Андроника. Да и, к тому же, нужно было воспользоваться шансом, чтобы поддеть "следика"? Но, надо отдать должное инквизитору, тот не вёл себя слишком вызывающе, не заставлял лишний раз припомнить, что среди легионеров — следователь Белой длани, хранитель веры, и прочее, прочееЈ прочее. Или, говоря человеческим языком, парень, который любит заводить разговоры "о вечном", так и норовя наказать каждого, кто не придерживается его взглядов. К тому же помогало и то, что от Марцелла не "пахло костром", не то что в Аркадии...

— О, давайте просто наречём Марцелла епископом тайсарским и тарнским, думаю, он справится с тайсарами в одиночку. Того сжечь, этого распять, сего изгнать из страны...Глядишь, Степь и обезлюдит. А потом придём мы, объявим земли частью империи — и всё! — Кантакузин всё-таки позволил себе рассмеяться!

"Лысый Онтрар, радуйся! Радуйся — вскоре нам достанется уж слишком много слёз. Ведь лучше смеяться, нежели плакать!..Нет, определённо — о другом надо думать...о другом..."

— Слышишь? Прислушайся! — Ласкарий внезапно остановился. -Ну же?

— Иллюстрий, о чём ты...— внезапно до Феодора дошло. — Да, трубы играют! Наши союзнички прибыли?

— В молодости вы бегали наперегонки? — подмигнул Ласкарий. — Или забыл, что это такое, засидевшись в седле?

— Да куда там пехотинцу догнать клибанария — пусть тот и не на коне! — Кантакузин рванул вперёд, запевая (или, скорее, завывая). — Турма! Турма! Турма впереди! Турма! Турма! Турма впереди!

— Зато когорта — в авангарде! — Андроник не держался от того, чтоб не подначить Феофана.

К сожалению, победители забега так и не были определены: оказалось не до того.

С холмов, господствовавших над лагерем, легко можно было заметить конный отряд, на рысях входивший в лагерь Южной армии. Союзные степняки принесли вести, и, скорее всего, хорошие.

Ласкарий и Кантакузин спустились как раз невдалеке от тех ворот, в которые должны были въехать кочевники. Ну да, точно! Вот и пылевая тучка, всё более и более разрастающаяся, и силуэты всадников на приземистых лошадках, и волнующиеся легионеры-стражники.

— Дрункарий! Стратиг! Варвары только что прибыли! Ждут Вас, иллюстрий! — отрапортовали стражники, вставая во фрунт. — Вот, правда, они так торопятся внутрь, к Вам, а Вы — здесь.

Один из стражей, со шрамом над правой бровью, прыснул. Ещё бы, отчего бы не посмеяться над варварами?

— Замечательно! — Андроник постарался вести себя как можно более отрешённей: нужно дать понять кочевникам, что их визит — мелочь, так, пустячок. Иначе возгордятся — и всё, потребует невозможного...

Союзнички как раз застряли в воротах, ругаясь и бранясь друг на друга и на стражу — и совершенно не обращая внимания на двух офицеров, подходивших к ним со стороны холмов.

Кантакузин и Ласкарий подошли ближе, угодив прямо в растущую тучу пыли, закашлялись — но даже не услышав своего кашля: такой гомон подняли кочевники.

— Откуда вестимо? — абсолютно безразличным голосом спросил Андроник, сверял взглядом ближайшего к нему степняка, вроде не из последних: и халат на нём цветастый был, и колчан с халцедоновыми вставками, и шапка оторочена мехом какого-то местного зверька.

— К Андрону-батыру! К Андрону-батыру! От Казим Бега Асхар Турф Маурия! — Ласкарий за прошедшие месяцы уже успел оценить, насколько кочевники любят краткость при наречении знатных сородичей. — Не мешайся!

Степняк отмахнулся от Андроника, совершенно не подозревая, кто именно к нему обратился. Меж тем возня в воротах достигла своего апогея: кочевники уже вовсю костерили легионеров, якобы мешавших их въезду в лагерь. Нет, конечно, могла произойти ошибка: незнание языка, различие в культурах и так далее, — и союзнички хвалили мешавших им аркадцев...

— Легионеры, как думаете, сколько времени понадобится степняку, чтобы осознать: Андрон-батыр и парень в пурпурном плаще и серебристой лорике, что стоит позади бравых кочевников, — одно и то же лицо? — как можно более отрешённым голосом спросил у привратных стражей Ласкарий.

Аркадцы рассмеялись, стараясь не смотреть на "союзников", пропустивших мимо ушей замечание Андроника.

— Зачем тебе так злобно шутить, иллюстрий? — спросил подошедший Феодор. — От помощи их племени зависит, может быть, исход всей кампании, а ты...

— Мне больше не выпадет возможности от души посмеяться, Феодор, да и тебе, и всему войску. Впереди нас ждёт много крови, много боли, много страданий...Наверное, я не увижу ни единой искренней улыбки ещё много месяцев кряду. Да и воинам надо дать возможность расслабиться перед новой войной...— тяжело вздохнул Андроник, не сводя глаз с кочевников.

К тому времени "апофеоз" подошёл к логическому завершению: кочевники протиснулись на плац перед воротами, зыркая на столпившихся вокруг легионеров и федератов.

— Андрон-батыр! Где Андрон-батыр? Мы к Андрон-батыру! — разнеслось по всему лагерю.

— Да зачем вы кричите? Андроник позади вас должен быть! — первым нашёлся, что сказать, Иовиан, увидевший мелькнувшего в проёме ворот дрункария. — Разорались...

Федерат был сегодня не в духе: впервые за всё то время, что Южная армия здесь провела, он проиграл в "допейся до Хозяйки Зимы". И кому проиграл — Флавиану Марцеллу! Инквизитор, до того отказывавшийся пить, всё-таки поддался на уговоры. Иовиан предвкушал веселье — но следующие часы (или минуты, точно никто не запомнил) он сидел с открытым ртом, причём с каждой выпитой Марцеллом кружкой открывал рот всё шире и шире. Вот что значит — близость к церковным погребам и клетям...

Повисло гнетущее молчание: даже лошади степняков, похоже, призадумались, зачем же понадобилась вся эта возня.

— Андрон-батыр, радуйся! — первым развернулся к Ласкарию тот самый степняк, с которым Андроник до того перекинулся парой слов. — Мы принесли добрые вести! Готовь свою орду в поход! Скоро, скоро пожалеет Сарлек о всех своих злодействах! Готовь орду! Готовь орду! Мы поведём! Все вольные и умные племена уже собираются тебе в помощь! Готовь орду!

— Эх, погуляем! — даже Иовиан приободрился, уже слыша далёкие трубы победы. Хотя, может быть, это были поминальные хоры?..

Королевство. Графство Беневаль.

В дорогу со мною отправился Конрад Монферрат, постоянно державшийся подле меня: боялся, вдруг случится что-нибудь плохое.

— Ну что со мною может ещё произойти, Конрад? — я надеялся, что повернул лицо в правильном направлении. Вряд ли кому-то понравится, когда собеседник даже не смотрит в его сторону. — Что может быть хуже слепоты?

— Вы сами знаете ответ, милорд, — наконец, после долгого молчания, ответил Конрад.

Он о смерти говорит? Рыцарь просто не знает, какой приятный собеседник приходит, когда ты умираешь. Так что это не самое плохое, что может случиться. Я, кстати, не прочь ещё разок пообщаться с весельчаком Даркосом. Думаю, что такой мог бы скрасить любой светский приём или пир своими шутками и разговорами. Жалко только, что приди туда сын бога смерти — значит, кому-то суждено умереть на этом мероприятии...

Да и к тому же...Смерть — это далеко не одинокое дело. Умершему будет всё равно, а вот его близким и друзьям...Да, им-то будет хуже, живым всегда приходится хуже, им негде спрятаться от самих себя. От мира можно закрыться, а вот от самого себя — нет. Мне тоже негде спрятаться от себя, от своих мыслей и чувств, от моей слепоты. Значит...Что же делать тогда?

— О, смерть совсем не такая уж плохая штука, если ты о ней говоришь, Конрад. Но я надеюсь, что тебе ещё очень и очень долго предстоит прождать подтверждения моих слов, — интересно, я не переборщил с "любомудростью" собственных слов?

А то, знаете ли, нет ничего хуже философического пафоса. Хотя Тенперон считает иначе. Как он там, интересно? Наверное, вся Гильдия решает домашнее задание, а десяток-другой магов нервничает перед какой-нибудь контрольной. Даркхам невероятно жёстко и предельно серьёзно относится к этому...

— Милорд...

— Конрад! — выдохнул я устало. — Ну какой из меня лорд...И не надо на "Вы"...

— Николас, ты сейчас кажешься намного старше, нежели до...до того, как ты ослеп. Но...ты ещё становишься более...жёстким, что ли. Я знавал многих людей, которые после серьёзного ранения или опасной болезни менялись. Вот только невероятно редко изменения происходили в лучшую сторону. Запомни, Николас.

— Хорошо, Конрад. Я...постараюсь, чтобы ослепли только мои глаза, а не моя душа, — я задумался.

Неужели я и вправду взрослею? Становлюсь более циничным, жёстким, а вскоре могу стать и жестоким...Я ожесточаюсь, а это плохо, очень и очень плохо. Мне хочется доказать, что можно остаться таким же добрым и открытым, как ребёнок, даже пройдя через множество испытаний...Я обещал это доказать...

— Такир, а прежде...Прежде люди были добрыми?

Этот разговор в Астрале произошёл уже после моего отъезда из Беневаля. Привал...Сон...И вновь — звёзды вокруг...Никаких холмов, покрытых вереском...Звёзды...Такие красивые — и такие холодные.

-Николас, — а взгляд, взгляд точь-в-точь как у Эдвина Беневаля! — я не знаю ни абсолютно добрых, ни абсолютно злых людей. Они всегда были, есть и, надеюсь, всегда будут разными, эти люди...Мой отец мог быть жестоким, Огнар — тем более! Но они могли быть и добрыми, они были любящими отцами и мужьями, они мечтали о тишине и покое, о счастье соплеменников. Они беспощадно боролись с врагами, они были беззаветно преданы дружбе, они могли пропустить десяток-другой рогов, полных аркадского вина, могли зло подшутить, могли дружелюбно похлопать по плечу, могли без сомнения или угрызений совести отправить на смерть воинов... Я не сомневаюсь, что и в твоё время люди — те же самые, разные...И, прошу, не кори их за ошибки или поступки, которые на первый взгляд кажутся безумными или предательскими. Но, между тем, не спеши хвалить и за дела, что выглядят добрыми или полезными для родной страны. Насколько всё это может быть обманчиво, я узнал на собственной шкуре. И, боюсь, тебе, принятому в мой род, предстоит тот же путь.

Только...только ты должен помнить: сердца многих грубеют со временем, и тех злодейств, которые они совершили, могло и не быть, не случись с этими людьми когда-то беда или недуг. Обещаешь мне, Николас, что твоё сердце не покроется льдом?

— Обещаю, Такир, обещаю! Я докажу, что можно...— не успел я закончить фразу, как меня оборвал "предок",

— До встречи, потомок! Сейчас ты...

Тишина. Тьма. Значит,я проснулся...

— Сударь Николас! Мы уже вот-вот окажемся во владениях милорда Лотаринга! А к закату, если Тайдер благосклонен будет, доберёмся и до замка! — раздался радостный голос Франца, того самого гонца, который принёс весть от Карла Лотаринга.

— Благодарю! Несказанно рад возможности посмотреть на красоты земель вашего сюзерена! — горькая ирония звучала в моих словах.

И, тишайшим шёпотом (тогда я ещё боялся лишний раз показать мой недуг), обратился к Монферрату:

— Расскажи, Конрад, что ты видишь, — и, как ни странно, рыцарь услышал.

— Мы едем по тропинке, проложенной меж холмами. Подорожники, молодые ели, вон там...— наверное, Конрад показал направление рукою, но вспомнил, что мне не увидеть этого. — Прошу прощения...Чуть левее — тополя, старые, авангард густого леса из елей, берёз...Нет, Николас, из меня плохой сказитель. Ты плохо...

— Продолжай, Конрад, пожалуйста!

И пусть! Пусть Монферрат будто рассказывает диспозицию перед боем, а не живописует окрестности! Главное, чтобы он дал мне хоть немного красок окружающего мира, а остальное я дорисую, додумаю сам!

— Елей, берёз...Там, чуть дальше, кажется, озеро или...

А в моём воображении потихоньку рождалась картина, и с каждым словом Монферрата, с каждым мазком — она оживала...

Пыльная дорожка, достаточно широкая, чтобы по ней проехало двое всадников в ряд, вилась меж низкими холмами, облюбованными духмяным зверобоем и низеньким клевером (пятилистником — к удаче!). Чуть дальше за право на солнечный свет боролись папоротники, напиравшие со стороны мрачного ельника. Там, в лесу, тени водили хороводы — может, лешие вздумали посмотреть на кавалькаду? Интересно, лесные хозяева похожи на замкового? Скворцы игрались с воробьями, выписывая умопомрачительные пируэты, а из чащи на них неодобрительно поглядывал филин: "К чему эти детские игры? Ведь взрослые птицы...Ух-ху...". Жаворонок опустился на землю возле тропинки, смешно крутя маленькой головой, чтобы получше рассмотреть Монферрата...

— А небо, Конрад, небо? Какое оно? Я так давно его не видел...— что-то влажное покатилось по левой щеке. Нет, конечно, это не слеза, как вы могли такое подумать...

— Небо, Николас? Оно...

Оно сверкало потрясающе яркой лазурью. Облака, гигантские и оттого неторопливые, плыли в невообразимой дали, силясь закрыть наши земли от солнца. Эти приёмные сыновья Онтара, духи неба, от сотворения мира желали затмить солнце. Первое облако, старший в семействе, на заре времён посватался к Ассине, богине солнца, лучезарно красивой. Ей не нравился тучный дух, совсем не нравился, но и отказать, прямо и честно, ему богиня не могла. И тогда Ассина выдвинула условие: если тучи закроют весь Таир от солнца, она выйдет замуж за Первое облако. Тот до сих пор силится выполнить это условие, но ему никогда этого не сделать: весь мир никогда не закрыть от солнца...

— Мило...Николас, осади-ка коня. Боюсь, у нас в авангарде — неприятности, — ну вот, опять Конрад перешёл на "язык войны"...

И только тут я вернулся в реальный мир из обители грёз и мечтаний: слышна была какая-то возня, возгласы, пробуждались от спячки в ножнах мечи, ржали кони. Похоже, творилось нечто опасное. Ну да ладно, мне не в первой...Война за престол ещё долго не забудется...

— Ребятёж, кошелёчки давай! — где-то впереди раздался, как ни странно, довольно-таки приятный голос. — Вы нам — денежку, мы вам — жизнь! И всем хорошо, и всем приятно!

Едва слышимые смешки были подтверждением невероятно "добрых" намерений неизвестного...

— Именем Карла Лотаринга — прочь с дороги! — было ответом Франца. — Вы нам— спокойную дорогу, мы вам— жизнь!

— О, какой весёлый рыцарь! Ты знаешь, в чём соль шутки! Не могу не признать за тобою таланта, но ...извини, правоты твоей признать я не могу. Ты хоть и славный парень, но золото дороже мне, — издевается, что ли? Разбойник, пытающийся изъясняться стихами — это что-то новенькое...

— Тогда — придётся драться, — голос Франца был холоден как ноябрьский дождь и твёрд как мрамор столичных храмов. — Иного выхода нет.

— Ах, верно ты сказал, как верно! Пусть сталь рассудит, кто — прав, кто — труп...

— Лотарь! Лотарь! Карл и Лотарь! — завопил один из воинов Лотаринга — и началось...

Я не мог точно понять, что происходит: сейчас очень пригодились бы глаза, но...но приходилось полагаться лишь на слух.

Большинство всадников из нашего отряда рвануло вперёд, вступив в бой на мечах, копьях и, судя по весьма своеобразным глухим ударам, булавах. Изредка свистели стрелы, слава Онтару, вдалеке от меня и Конрада, оставшегося рядом.

— Что там происходит?

— Разбойники (ну и скверное же у них вооружение!) бьются с воинами Карла. Франц и главарь бандитов, этот трубадур недобитый, сошлись в поединке. Пока что никто не взял верх, но ещё не вечер...Ещё не вечер...Ага...Мы давим...Нет, отбросили. Разбойников больше, чем мне сперва показалось. Наши отступают...Мне бы туда...

— Так — в бой! — я, конечно, понимал, что Конрад остаётся на месте только из-за меня...

— Я здесь полезнее. Кто-то из бандитов может зайти сзади, и калеку они не пожалеют...Прости, Николас, за калеку, но...

— Я привык, — и почему всем вокруг кажется, что я бедный, несчастный, обидчивый и ранимый ребёнок? Надоело...

— Ага! Франц провёл комбинацию сверху, главарь не смог парировать — и теперь всё его лицо в крови. Падает с лошади...Разбойники отходят. Ха, этот трубадур ещё жив! Наверное, удар недостаточно сильным оказался — или Франц решил оставить парня в живых. Да, будет достойный трофей, сойдёт за пленного шута...Кучка бандитов рассыпается, многие уже показали спину...

— Эй! — Конрад перекрыл своим возгласом шум боя. — Не догоняйте их! Вдруг — ловушка?! Пускай драпают!

— Лотарингия должна быть очищена от всякого сброда! — донёсся радостный голос Франца. — Пускай это и жонглёры, возомнившие себя непобедимыми воинами! Вперёд, вперёд, на бой! На бой! Лотарь и Карл!

— Странно, что такие храбрецы ещё живы, — многозначительно произнёс Конрад. — Подобные люди долго не живут в наши времена...

"Первыми всегда умирают лучшие" — вспомнились слова Малкольма Калкина, учителя истории Королевства из Магической академии. Он часто бубнил себе под нос подобные изречения, когда рассказывал о войне или каком-либо ином знаменательном событии. В такие моменты его плечи никли, каштановые кудри буквально на глазах седели, а глаза, наоборот, темнели, теряя обычный блеск.

Шум схватки отдалялся, и вскоре стало непривычно тихо. Разве что где-то вдалеке пели лесные птицы да шелестела на ветру трава.

— Раньше на дорогах не было так опасно, — внезапно произнёс Конрад брезгливо. — Прежде на вооружённый конный отряд никто бы не напал, да ещё так нагло! Ни засады полноценной, ни лучников в зарослях на обочине дороги, ни мага какого-нибудь.

— Маги не опускаются до "рыцарей удачи", им не позволяет Устав Гильдии, — я не хотел давать в обиду собратьев по искусству. — Мы...

— Маги — тоже люди, а люди...Ладно, — могу поклясться, что Конрад махнул рукой. — Как думаете...Как думаешь, Николас, нам стоит проехать вперёд — или дождёмся воинов Карла здесь?

— Поедем вперёд, — кивнул я.

— Я возьму под уздцы твоего коня. Он может испугаться трупов, — буднично сказал Конрад. — Думаю, мы нагоним людей Лотаринга, не могли же они далеко уйти!

Послышался далёкий птичий гай — вороньё уже слеталось на пиршество...

Королевство. Тронгард.

Звёзды...Они наблюдают за людьми, следят за ними, и в то же время — указывают путь, торят дорогу сквозь тьму. Почему? Где искать ответ?

Он, кажется, понял: эти холодные огоньки — души, мириады душ, летающие вокруг миров. Большое видится лишь издали, и, как знать, может у Таира тоже есть сияющая "скорлупа". Как это, должно быть, прекрасно: светлая оболочка, покрывающая мир. И как жаль, что отсюда её не увидеть...Точнее, не увидеть простому человеку. Тот же, кто овладел некромантией, может любоваться поистине неземным светом...

Ему не хватало слов, чтобы описать всю красоту новых граней, переворачивавших всё дотоле известное с ног на голову. Души походили на озёра, в которых отражалось звёздное небо: прозрачные, тонкие, но где-то внутри них сверкали огоньки, подвижные, юркие, шаловливые. Сейчас его окружили десятки, сотни духов: то ли их любопытства, то ли от неожиданного пришествия живого в мир Астрала.

— Не бойтесь, я не желаю вам зла, — слова ежом застряли в горле, не желая выходить на белый свет. — Подойдите ближе, прошу...

Он будто вернулся в беззаботное детство: тогда мир выглядел таким же прекрасным, чарующим, каждый новый день удивлял своею новизною, своею непохожестью на предыдущие. Ему казалось в те времена, что все люди добры, что они все бессмертны, что впереди — целая вечность радости и счастья, бесконечность открытий и радость познания. И он познавал его, этот мир, каждый раз новый, удивительный, величественный, каждую чёрточку которого пронизывало добро.

Но постепенно всё изменилось. Он стал замечать, что люди не так уж и добры, что всего знать невозможно — даже несмотря на то, что мир не так уж изменчив. Радость познания сменилась сперва удивлением ("И почему другим не хочется стремиться к вершинам, к познанию, к новому?"), затем — непониманием ("Отчего же люди, не желающие идти дальше, завидуют тем, кто не испугался пойти вперёд?"), а после — презрением ("Они просто трусы, глупые, глупые трусы")...

И вот тогда-то ему и показалось, что некто сбросил маску с мира, превратив фантазию в реальность. Он понял, что слишком уж много несовершенства — в первую очередь в людях. Да, они все считают себя детьми богов (или, по крайней мере, их лучшим творением), хозяевами природы, солью и нектаром земли...Но почему тогда никто из этих людей не может создать, хотя бы на секундочку, гармонию? Её можно найти только там, где не побывал человек. Люди только рушат, только убивают, только ненавидят...Да, есть исключения, но они лишь подтверждают правила, не так ли?

Много дней (а может, и месяцев) после этого открытия он ходил мрачнее тучи, не в силах изменить несовершенство бытия. Ему часто приходили на ум мысли: "Зачем жить, если твоя жизнь — никчёмна? К чему быть, если ты только портишь этот мир, не можешь принести ему пользы? Почему...За что...К чему...Зачем...".

Но всё-таки он нашёл выход: магия, она помогает привнести частичку мечты в реальность, а частичку реальности — в мечту. Только она способна изменить существующий порядок вещей, сделать мир лучше, объединить людей ради общего, великого дела — изменения их самих.

Теперь же, совершенно случайно, ему в руки попал этот дневник, принёсший ещё одно средство в борьбе за великую цель. Он не упустит этот великолепный, может быть, последний шанс, нет, не упустит!

Но ему надо совершенствоваться, надо познать некромантию, пропустить её через себя, впитать каждой частичкой тела и души. Только тогда — исполнение заветной мечты приблизится.

Работать! Познавать! Человек станет лучше — ибо не может, не должно быть иначе!

Астрал заключил его в свои холодные объятия, бросая очередной вызов, будто говоря: "Ну, что, хватит умишка?". Он знал: хватит, и он докажет это!

Как подчинить эти души? Как человек может управлять невероятно красивыми — и ещё более непонятными — сущностями? Они прежде были людьми или нелюдями, в них ещё должны были сохраниться хотя бы отголоски прежних чувств, они могут, нет, они попросту обязаны ощущать...Но могут ли они мыслить? Вряд ли...Разум бездушен, бессердечен, он всего лишь...Ха...Что же такое разум? Нет, не об этом стоит думать, совсем не об этом...

Он взмахнул рукой, гоня прочь ненужные размышления — и вдруг души поблизости замерли, застыв в Астрале. Почему? Что...Руки! Так, ещё раз взмахнуть! Да, они реагируют на резкие движения...А что, если...Духи потянулись на призывный, зовущий жест, и вот уже больно было смотреть: настолько ярко стало вокруг. Эти живые огни водили хороводы, повинуясь движению рук, взлетали и низвергались вниз, парили — души слушались. Полдела было сделано: заставить повиноваться обитателей Астрала без применения зубодробительных формул и сложных техник. Как просто — всего лишь взмахнуть рукой: автор дневника не додумался до этого. Или, быть может, не захотел делиться ТАКИМ секретом даже с бессловесной бумагой? Хотя...почему же бессловесной? Те страницы кричали, выли от боли, которую хранили в себе.

К Даркосу бумагу! Он улыбался: танцующие души-огоньки, величие Астрала, осознание добытой многодневным трудом победы — вот что такое настоящее счастье...

Но как же заставить эти души стать источником магии? Как соединить Астрал с реальным миром? Как, в конце концов, пробить дверцу в Таир? Хотя бы крохотную, чтобы...

Он знал, что каждый миг кто-то умирает, что дома и крепости, мосты и дамбы рушатся, и всё это должно быть связано с Астралом...

Астрал — это измерение, это стихия, это сосредоточие души...Душа...Фантазии...Мечты...Воображение...

Да, он чувствовал: именно здесь начинается путь к решению проблемы. Надо, надо здесь копать, надо думать...Думать...Копать...Придумать...Подкоп...Вообразить...

Он почувствовал: надо представить каждую чёрточку того места, куда будет проложена тропка из Астрала. Надо! Представить!

Души отпрянули от неподвижно застывшего человека. Он не видел — закрыл глаза — но из тьмы Астрала вырастали призрачные залы Катакомб. Вот из ниоткуда(на самом деле!) появилась колонна, а мгновеньем позже появился свод, который эта колонна поддерживала. А вот и пол, тоже полупрозрачный, оказался под ногами...Открылась белёсая дверца, ветерок (и откуда только взялся?!) потревожил души...

Так, камень за камнем, здесь из ничего рождалось нечто: призрак Катакомб. Духи заволновались, начали метаться меж стен залов, будто чувствуя: открылась дверца в тот — реальный, родной! — мир. Некоторые из душ отпрянули, другие же потянулись туда.

Он понял: успех почти достигнут, вот она, победа, только бы ещё шажок сделать...Ещё...ну ещё немножко!

И вдруг — призрачный свод треснул на мириады осколков, растворившихся во тьме Астрала. Колонна разошлась по неведомо откуда появившимся швам, и изнутри поплыла...чернота! То, что родилось из ничто — в ничто и обратилось...

И тогда....Тогда...Тогда — Астрал содрогнулся от крика, лишь отдалённо похожего на человеческий: столько боли, гнева и ненависти вобрал этот звук...

Коридоры дворца казались ещё мрачней, чем прежде. Фердинанд Огнарид думал, что развеется, прогулявшись по знакомым с самого детства местам — и ошибся, вдвойне ошибся. Прогулка не принесла ни хорошего настроения, ни радости узнавания. Всё, абсолютно всё здесь казалось Фердинанду чужим и серым, безжизненным, мёртвым.

Принц...О, нет! Король шёл — и не узнавал ничего из увиденного. Вот здесь должен быть поворот. Да, точно! Но что там? Прежде здесь висел портрет какого-то то ли сановника, то ли военачальника, то ли королевского родственника. Да, картина всё ещё находилась здесь — но теперь там (а Фердинанд был в этом уверен) был изображён совершенно другой человек. Прежде "герой" портрета казался молодцеватым мужчиной лет тридцати пяти-сорока, не без жирка на лица — ныне же на Огнарида смотрел престарелый старик, измождённый, усталый, с красными глазами, в глубине которых клокотал водопад безумия.

Король встретился взглядом с этим стариком — и отвёл глаза, настолько тяжело Фердинанду было смотреть на этого свидетеля дней минувших. Огнарид решил пройтись дальше, в памятный по детским играм зал, тогда казавшийся пареньку огромным, беспредельным. Через некоторое время нашёлся...нашлась та комнатка, не огромная, отнюдь! Уютные покои, жаль только, пообветшали, покрылись кружевами паутины, а мебель покрылась пыльным саваном.

Фердинанд, со сверкающей улыбкой узнавания, любовно провёл рукой по крышке дубового стола, оставив пальцами глубокие борозды в "саване". Король вспоминал — и с каждым вздохом, с каждым шагом — прошлое возвращалось, преображая комнату. Исчезла пыль, как будто и не было. Свет от десятков восковых свечей вмиг разогнал сумрак, дыры в гобеленах сами себя залатали, дерево стола вернуло былой лаковый блеск...

А ещё...Ещё ...Рядом с Огнаридом! Стояла...Стояла...Даркос, зачем ты привёл её дух обратно! Эжени улыбалась сквозь слёзы, не отрывая уничижающего, обвиняющего взгляда от Фердинанда...

— Зачем ты убил его, Дин? Зачем? — Эжени плакала, а из её глаз...

Король рывком поднялся с постели, разметав тонкие покрывала и разбудив слуг, до того мирно спавших на скамеечках рядом с кроватью Фердинанда.

— Ваше Величество, — осоловело произнёс самый расторопный (и самый старый) из прислуги. — Чего...

— Спи, Фрэнки, спи, это королевское повеление, — совершенно серьёзно сказал Фердинанд. — Всем — спать.

Огнарид, в измятой рубахе, в тонких штанах до колен (он спал в такой одежде) вышел из опочивальни, попутно разбудив ещё и видевших второй или третий сон гвардейцев.

— Гвардия не смыкает глаз...Ну конечно... — пробурчал Фердинанд, жестом приказав мало что со сна соображающим гвардейцам оставаться на местах.

Наяву ночные коридоры дворца были не намного светлей и приятней, чем во сне, разве что нет-нет, да попадались живые люди: гвардейцы, слуги и лишь изредка — сановники. Все они словно норовили остановить короля, помешать ему в поисках привидевшейся комнаты, но Фердинанд шёл вперёд и вперёд. Он, неожиданно даже для самого себя, чувствовал себя свободным. Да, это днём наваливались дела государственные, нудные, кажущиеся столь мелкими, что их могли бы решить простые стражники. А ответственность? Её груз высочайшей в мире горою давил на Фердинанда, прижимая к земле, вбивая туда, в сырую землю...

А сейчас — сейчас король впервые за многие месяцы делал что-то для себя, кое-что, кажущееся невероятно важным. Это...

Огнарид остановился: он едва не пропустил нужный поворот. Да, именно здесь, в практически заброшенном северном крыле дворца, куда даже слуги редко забредали, находилась приснившаяся зала. Фердинанд словно вернулся обратно в прошлое, в детство, беззаботное, счастливое детство...Куда оно ушло? Где спряталось?

Король знал ответ: оно — там, за заколоченной досками дверью, которую освещал единственный на весь коридор горящий факел. Огнарид прикоснулся к доскам, преграждавшим ем путь — и те с треском упали, ещё в полётеразвалившись.

— Работа — дрянь, — радостно прошептал Фердинанд.

До того он боялся, что придётся повозиться, чтобы снять эти доски: слуг ему не хотелось звать, король эту работу желал выполнить самостоятельно. Да, этой ночью он хотел всё сделать сам — когда ещё выдастся такая возможность?

Огнариду показалось, что целая вечность прошла перед тем, как он прикоснулся к старинному дереву двери. Фердинанд волновался: что будет там, внутри? Может, его и вправду поджидает призрак Эжени? А может, там просто пыль и разваливающаяся мебель...

Дверь, как ни странно, была даже не заперта — попросту прикрыта, и как только сквозняки или случайные прохожие её не отперли?

Фердинанд снял тот самый, единственный, горящий факел и, вооружившись лишь его скупым и неверным светом и воспоминаниями, шагнул в зал...

Который, судя по всему, был не таким уж и заброшенным. В центре комнаты возвышался ладно сбитый стол, на котором темнела гора каких-то предметов...Книги, точно! И ещё — лампа. Король (минувшим вечером он посмеялся, предположить кто-нибудь подобное), неумело, кое-как, смог зажечь масляную лампу от огня факела.

— Да, эта вещица получше будет, — пробубнил Фердинанд, поднимая лампу повыше, чтобы разогнать ночной мрак.

Полоска света поднималась всё выше и выше, Огнарид уже хотел было завертеть головою, чтобы получше осмотреть комнату — как вдруг увидел раму. Раму картины, кажется...Нет, раму портрета! Простенькое дерево...Краски...Синее...Платье, точно! А вот и тонкие руки...

— Что бы это могло быть, — Фердинанд вытянул руку с зажатой в ней лампой вверх, на всю длину, чтобы осветить портрет...

Свет победил тьму, и король смог увидеть портрет весь, разом...

И тогда-то у Огнарида забилось сердце учащённо, поняв раньше разума, кто же был изображён неизвестным, но талантливым художником на этом холсте...

Фердинанд помнил смеющийся взгляд этих сине-зелёных глаз, который теперь будто преследовал отпрянувшего короля. Эти тёмно-русые волосы, этот упрямый носик, эти идеальные линии подбородка, эти узкие алые губы — художник запечатлел Эжени де Локруа в пору расцвета.

Дочка маркиза де Локруа несколько лет назад (а кажется, будто вечность прошла!) влюбилась в Фердинанда, ну и, естественно, принц не мог не ответить взаимностью — ведь как она была прекрасна, юна и обворожительна! Лишь позже, много позже Огнарид понял, что в девицу был влюблён Реджинальд, влюблён безответно, пылко. Но тогда — тогда Фердинанд не мог найти объяснения тому, что кузен замкнулся ещё более, стал нелюдим и неприветлив, едва пошли слухи о связи между Эжени и наследником престола.

Влюблённость, однако, угасла меньше чем через год, Эжени просто-напросто надоела Фердинанду, предпочитавшего свободу, и свободу чувств — в первую очередь. Дочка маркиза не могла, не хотела этого понять...Ну да ладно, это дело прошлое.

— Любитель свободы, — грустно прошептал Огнарид, садясь в довольно-таки удобное кресло, расположенное как раз напротив портрета. — Где она теперь, свобода, о король огнаров? Где? Нету её...И Эжени тоже нету...

Лишь после коронации Фердинанд случайно узнал, что де Локруа нашли мёртвой в собственных покоях, а рядом лежало письмо её к Реджинальду. Последнее, надо сказать, всё-таки попало к адресату, о дальнейшей же судьбе предсмертного послания красавицы Огнарид ничего не знал.

Может, это и было странно, но при воспоминаниях об Эжени в груди Фердинанда возникло какое-то щемящее чувство: будто сердце железные тиски сдавливали. Огнарид скучал — да-да! — скучал по де Локруа. И, как ни странно, по Реджинальду — тоже. Всё-таки между ним и кузеном в своё время была дружба, и только эта проклятая Война за престол всё разрушила. Огнарида, так любившего волю, обстоятельства заставили плыть по течению, подчиниться "советам" знати северных Владений, — иначе Фердинанду просто не выжить. Просто...Просто два живых претендента на престол — это слишком уж много даже для большого Королевства. Реджинальд это тоже понимал, он дрался изо всех сил, но ему просто не повезло: Людольфинг хотел править знатью, а не подчиняться ей. А вместо этого — кузен погиб от руки Владетеля. Хотя, лекари говорят, что к Реджинальду уже пришёл Даркос, когда меч Жаке только-только вошёл в королевскую грудь.

— Бедный, бедный Реджи, как же всё глупо получилось...Как всё неправильно вышла...— Фердинанд вздохнул, опустил взгляд — и тот оказался прикован к письму, перевязанному красно-синей лентой, кажется, атласной.

Что-то словно щёлкнуло в голове короля — и он вспомнил, что в пору их влюблённости Эжени посылала молодому наследнику престола послания, перевязанные именно такими ленточками. Руки сами собой потянулись к письму, и вот уже лента бережно развязана, а глаза бегут по строчкам...

"Дорогой мой Реджинальд, сколько же лет я тебя не видела? Может...

Огнариду никогда не нравилась излишняя нежность Эжени в письмах, в жизни она была менее...чувствительная "напоказ", сдерживала свои эмоции. Фердинанд пробежал глазами следующие строчки — и "споткнулся" на вот этой...

"Только что отсюда уехал твой кузен, Фердинанд. Сколько же боли он принёс мне сегодня! Сколько гадостей и несуразностей я услышала от человека, которого когда-то любила! Только близкие могут сделать ТАК больно...А он всё мучил и мучил меня, вспоминая былое, говоря, что всё это было ошибкой, что всё это..."

"Угу...ошибкой...Вот только я не видел Эжени много лет. Проклятье, неужели она может врать?! Не может быть....Хотя...люди меняются..." — мысли Фердинанда бегали резвее бешеных псов.

"...Я не в силах вынести это, Реджинальд...Ты бы мне настоящим, лучшим другом, и даже больше, только тебе я могла это рассказать...А теперь — прощай, мы уже больше не свидимся. Любимый, не вини никого..."

Лист выпал из онемевших, ставших холодными как снега Саратских гор ладоней. Фердинанд тупо уставился на планировавшее на пол письмо, разжёгшее костёр Войны за престол. Огнарид не сомневался, что именно эти слова, эта ложь заставила Реджинальда возненавидеть своего кузена и пожелать смерти...Король сам поступил бы так, напиши любимая дама перед смертью...Перед смертью...Как умерла Эжени? Яд? Но...она всегда боялась смерти...Всегда...Она не могла спокойно смотреть даже на убитых на охот зверей...Как такой человек мог сам себя отправить в царство Тайтоса? Ей помогли, Огнарид был совершенно точно в этом уверен!

И этот кто-то заставил де Локруа солгать в своём письме, будто бы виновник гибели прекрасной девушки — Огнарид. А Реджинальд поверил, ну конечно же! Он же был по уши влюблён в Эжени, а влюблённые — слепые дураки!

— Кто-то ответит за смерть Эжени, — глаза Фердинанда сузились: ещё чуть-чуть, и молодой король вспыхнет, зажжётся желанием докопаться до истины и отомстить. — Кто-то обязательно ответит!

Аркадская империя. Аркадия.

Филофей, всё ещё под впечатлением от собственной речи, и не заметил, как они подъехали к руинам дома. Где-то здесь, прямо под носом, разгадка тайны. И он, Ириник, её найдёт! С того света достанет! Он докажет, что способен утереть нос Длани и вообще всем, кто не верит в его силы. Но в первую очередь — он докажет самому себе, что способен не только на чтение книг и разработку планов в тиши кабинета.

— Декурион, оставайся здесь, — воин поспешил кивнуть. — Если хоть кто-то попытается войти...

Хрисаоф коснулся рукой шеи. Ответа понятней и не придумаешь.

— Хорошо. Евсефий, поможешь мне. Ты же, кажется, говорил о дверце вниз...Её-то мы и откроем. Ещё пятеро человек с нами.

Филофей чувствовал себя легатом, не меньше: люди повиновались каждому слову и не задавали вопросов. "Ночники" никогда ещё не работали так слаженно и чётко. Вот как на них повлияла картина отступивших перед Ириником "следиков". Да, приятно, демонически приятно!

Он ещё немного полюбовался на отряд, растянувшийся цепочкой вокруг руин, на спаты, на клинках которых водили хоровод отражения горевших факелов. Но не только чудесное зрелище заставило его помедлить. Филофею требовалось время, совсем немного, чтобы собраться волю в кулак и пойти вниз. Сомнения в том, не обманули ли его неизвестные доброжелатели, не ловушка ли Длани это, звучали в его душе как никогда сильнее. Да он, собственно, всегда и во всём сомневался. Сколько раз во время занятий Ириник запинался, не до конца доверяя собственной памяти, думая, правильно ли запомнил урок. Однажды, во время экзаменационного испытания, это едва не стоило ему краха многомесячных трудов. Учитель задал вопрос по истории правления одного из императоров Древнего Ксара. Филофей вроде как знал ответ, но червячок сомнения так задёргался, заволновался! Экзаменатор смотрел укоризненно на ученика, и хотел уже произнести роковые слова, как Ириник справился с собою и ответил. Правильно ответил.

Вот и сейчас, стоя на пороге разрушенной взрывом мастерской, он почувствовал себя будто на экзамене. Только здесь уже решалась не оценка, а, без преувеличения, сама судьба. Что же делать?

— Пошли,благословясь? — спросил Евсефий.

Этот вопрос и решил будущее Филофея.

— Пойдём. Пойдём, — и бывший книгочей, ныне же командующий "ночной стражи", перешагнул порог.

Внутри царил всё такой же бардак, который застали там "ночники" ещё в предыдущий свой визит. Инквизиторы, похоже, ничего не трогали и не пускали мародёров. Похвально, похвально! Умеют работать! Стыдно признаться, однако "ночная стража" вряд ли могла бы похвастаться настолько продуманным подходом к расследованиям. Ну, соберут пять свидетелей, как по закону положено: кто что слышал, кто что знает, кто просто надумал себе чего-то — и всё. Покопаются, покопаются на месте преступления да уйдут. Или в таверну ближайшую, или домой (невезучие — в казармы) поспать. Редко кто мигом бросится на расследование, только разве что когда начальство подгонять будет. Ну или если дело интересное. Молодые, правда, ещё горели желание работать, служить на благо Аркадии, но разве много молодых в "ночной страже"? Почти никого и не было, кто служил бы меньше двух-трёх лет. Аркадцы больше не хотели рисковать здоровьем и жить на крохотную ругу. Неладное творилось в империи...

Наконец, добрались до той самой дверцы, заваленной всяким хламом. Евсефий вместе с парой помощников быстро разгрёб мусор и махнул Филофею.

— Пора.

— Пора, — кивнул Ириник.

"Где же я ключ оставил..." — подумал "ночник", когда поиск заветной вещицы не дал результатов. Нервно сглотнув, он тут же принялся лихорадочно шарить по карманам, мешочкам, вообще везде, где мог бы оставить ключ.

— А может, на шее оставили? — успокаивающе произнёс Евсефий. — Вы же, кажется, теребили его, когда мы подходили к дому...Вдруг там, а?

— Точно, — облегчённо выдохнул Филофей, снимая висевший на шее ключ. Сейчас попробуем...Только куда его вставить? Здесь же замочной скважины не видно!

— А ну-ка, ребят, посветите! — "ночники" с факелами приблизились.

Стало чуть светлее.

— Нету скважины, — развёл руками Ириник. — Может, и не было? А это так...Подшутил кто-то...И вообще, может, это не та дверь...

Сомнения, тяжким бременем лежавшие на сердце, вырвались помимо воли. "Ночники", меж тем, сделали вид, что ничего не услышали.

— Сейчас поищем, ой, поищем! — подбодрил Евсефий.

Он принялся шарить по дверце. Отчеканенная на ней сова насмешливо смотрела на незваных гостей.

Поиски не дали никаких результатов. Даже бодрый Евсефий разозлился, упав духом.

— Ух, я бы тебе глаза выдавил бы! — цыкнул он на сову. — Вот я тебе сейчас!

Палец его, с обгрызенным, кажется, до самого корня ногтем, уткнулся в глаз совы. Послышался скрип, и пластинка отъехала в сторону, открыв...скважину! Замочную скважину!

— Опробую-ка я ключик, — выдохнул Филофей.

Рука, казалось, действовала помимо разума. Дрожащие пальцы вставили "подарок"...Повернули...Ещё раз...И ещё...Раздался скрежет открывавшейся двери.

— Оставайтесь здесь, — не оборачиваясь, приказал Ириник пятерым "ночникам". — А ты, Евсефий. Со мной ступай. И факелы захвати...

— Это я мигом, мигом! — радостно проговорил смекалистый аркадец. — Мигом!

Дверь открылась: за нею оказалась лестница, ведущая вниз, в темноту и неизвестность. Что там? Что ждёт их? Какое открытие? Филофей начал бесстрашно спускаться вниз, не думая о том, что колдуны вполне могли здесь оставить ловушки для таких вот посетителей.

Лестница показалась Иринику бесконечной. Они с Евсефием всё шли и шли по ступеням, а окончания пути не было видно. Их окружал камень: лестницу пробили давным-давно в камне породе, на котором стоял весь квартал. Сколько же сил пришлось приложить древним мастерам! И как они смогли проделать это незаметно? Стук ведь на полстолицы должен был раздаваться! Да, загадка за загадкой!

Потянуло холодом. Филофей ускорил шаг, и его спутник едва поспевал.

— Я чувствую, мы уже близко, — взволнованно воскликнул Ириник.

Эхо подхватило возглас и вынесло наверх. И — вперёд. Комната! Там комната! И точно! Следующая ступенька была последней. Взорам двух смельчаков открылся казавшийся огромным в неверном свете факелов зал. Филофей бросил взгляд вниз: пол украшала мозаика. Только вот узоры показались странными и невероятно знакомыми. Звёзды, какие-то покрывала, выложенные кусочками стекла, солнце, двенадцать лун, снова покрывала...Где-то Филофей уже слышал о таких рисунках...

Ноги сами понесли его вперёд. Он ступал по прекрасным деревьям, выложенным из зелёной и коричневой смальты, по озёрам и рекам, блестевшим голубоватым стеклом, по невероятно изысканным узорам...И наконец факелы высветили конец зала: впереди замаячила стена. Угадывались очертания то ли шкафчика низкого, то ли массивного пюпитра, то ли замысловатого алтаря. Если это не было обманом зрения, то можно было считать эту вещицу единственной, что хранили в этом зале. Только зачем? Что в ней такого?

— Света! Больше света! — машинально произнёс Филофей.

Факелы высветили ещё кое-что интересное — барельеф над пюпитром...Да, всё-таки это был пюпитр, подставка для книг...Точнее, книги — она лежала, закрытая, пробуждая воображение "ночника". Что скрывают её страницы?

Расстояние, которое отделяло Филофея от пюпитра, он проделал бегом, даже Евсефий не поспевал за начальником. Руки тряслись от волнения, и оттого пламя факела плясало на барельефе...

Замысловатый танец этот привлёк внимание Ириника — а потом так и не отпустил, даже интерес к таинственной книге померк.

В стене (а точнее даже, в скалистой породе) вырезано былопять фигур. В центре — человек, в тунике, восседавший на престоле. Лица не было: только гладкая поверхность камня. А, нет! Глаза таки были, большие, широко раскрытые. Древний резчик прекрасно передал боль навсегда воплощённого в камне человека. Слева, касаясь краешком туники рук безликого, изображена была некая женщина,на первый взгляд обычная, разве что — безо рта. На их месте была пустота...Ещё дальше древние мастера вырезали в камне девушку. По виду молодая — но морщины покрывали её лицо, жуткие морщины. Волосы её были стянуты, точно как у замужней женщины. Престарелая девица, иначе и не скажешь...

По правую руку от безликого изображены были двое мужчин. Тот, что поближе, изображён был лишь силуэтом. Так, очертания тела, но зато выверенная до мельчайших деталей, казавшаяся самой что ни на есть реальной тога, достойная императора. Рядом с этим "силуэтом" представал обычный человек, только из всей одежды на нём была одна набедренная повязка.

Что-то знакомое, невероятно знакомое виделось в этом барельефе Филофею. Только вот что?

"Может, книга даст ответа?" — подумал Ириник и опустил взор. Да, фолиант был что надо! Обложка — белая. Наверное, из лучшего в мире пергамента. Такой делали из кожи ещё не родившегося телёнка. Обложку скрепляли из множества слоёв особым раствором, так, что нельзя было и представить, будто перед вами не один толстый и однородный кусок, а множество тончайших листков.

Одна закавыка: книги по такой технологии перестали делать приблизительно...

"Да, ещё за два века до моего рождения!" — порадовался своей осведомлённости Филофей.

Что-то всё-таки было изображено на этой коже...Какой-то символ...Но он был такой маленький, что Ириник не в силах был его разглядеть при свете факела...

Внезапно позади двух "первооткрывателей" раздался звук разбившегося кувшина.

— "Следики" идут! — почти сразу же воскликнул Евсефий. — Ребятки знак подали! Видать, остановить "инквизов" не могут. Надо уходить! А то ещё...за эту книгу...да за мозаики...да за барельеф...

— Ну тогда сделаем так, чтоб не стыдно было им в руки попасть, — холодно ответил Филофей и схватил фолиант.

Книга оказалась на диво лёгкой, всего лишь в два раза тяжелее спаты: иные весили не меньше молочного поросёнка, такие даже цепями к библиотечным полкам не приковывали.

— Спрятали бы! — окликнул прямо-таки одержимого жаждой узнать, что скрывают эта страницы начальника Евсефий. — Ведь могут...

— Ну и пусть, — отрешённо сказал книголюб. — Пусть! Зато я узнаю, что же такого в ней ценного!!!

Глаза его засверкали воистину инфернальным светом — или, может, так только показалось?

Путь обратно "ночники" проделали чрезвычайно быстро: "следики" даже не успели прорваться через внешний заслон. Пятеро стражей радостными возгласами встретили Филофея. Кто-то, кажется, Маркион, самый сообразительный из них, передал кусок материи начальнику, и тот завернул фолиант.

Буквально через мгновение показались "ручники". Шли они клином, на острие которого расположилось несколько "следиков". В своих знаменитых хламидах, с простенькими не посохами даже — простыми палками в руках, они надвигались на руины. Чуть позади шли воины, готовые в любой момент вступить в бой. За их спинами то тут, то там мелькали инквизиторы рангом пониже. Слышались возгласы "ночников" вроде "Мы ещё посмотрим, кто главнее!" или "Ничего, иллюстрий Ириник вам покажет! А не он — так великий дрункарий Андроник!". В общем, затевалось настоящее побоище.

— Как вы посмели нарушить запрет? — воскликнул инквизитор, располагавшийся тютелька в тютельку на самом острие "клина". — Именем Церкви, Всеблагой и Всемилостивой, именем великого патриарха, я призываю вас к ответу!

Голос этого служителя Аркара был такой мощный и такой властный, что "ночники" едва сдержались от падения ниц. Разве только осенять себя знамением Бога принялись. Филофей, сжимавший завёрнутую в кусок ткани книгу, словно пропустил мимо ушей призыв инквизитора. Он стоял с гордо поднятой головой, с чувством выполненного долга.

— Я спрашиваю..! — не выдержал церковник.

— А я отвечаю, — задрав нос на, казалось бы, недосягаемую высоту, Ириник решил вступить в словесный бой.

Он вспомнил былые диспуты дней учебных, "слёты" у Андроника и тому подобные события. Даже старый наставник по истории прошёл мимо мысленного взора Филофея. Тот, признаться, при проверке домашнего задания говорил более властно и строго, чем этот гордый инквизитор.

— Следуя "Книге Эпарха", двенадцатый параграф, "Закону о мире и порядке в Столичном городе", разделы второй и третий, и "Эклоге" императора Иоасафа Скилицы, а именно пятой эннеаде, "ночная стража"...

Ириник принялся по памяти приводить нормы законов, дававших право "ночникам" проникать в любое помещение, через любой кордон, нарушая покой любого аркадца, кроме императора и его родственников. На счастье, в текстах не было ни единого исключения для представителей Церкви. При этом, однако, был один закон, древнее фолианта, в котором служителям Аркара таки позволялось нарушать поименованные законы. Оставалось надеться на то, что инквизитор не блещет такой же хорошей памятью.

Воцарилось молчание. "Следик" поигрывал желваками, вращал, как бешеный, глазами, но не в силах был произнести ни слова. Наконец, он прибегнул к лучшему средству человека, неспособного найти внятный ответ — к ругани, ссылкам на собственный авторитет и ничтожность противника.

— Да как ты смеешь вредить Церкви нашей? Как смеешь оскорблять её в лице моём? Как смеешь ты...

— Смею, — просто и коротко ответил Ириник.

Он не услышал даже — спиной почувствовал, как стоявшие позади "ночники" собрались в кучку, готовые в любой момент броситься в бой. Такое вот взаимное уважение за века слаженной работы возникло между двумя службами. На зависть соседям и врагам на страх, не иначе...

— Уходи отсюда! И всех своих щенков забери! Иначе мы силой прогоним вас! — взмахнул посохом инквизитор.

Он, наверное, подумал, что "ночники" ещё ничего важного не нашли. Ха! Недооценивал он конкурентов, ой как недооценивал!

— Не смеем вас больше утруждать, — кивнул Филофей. — Уходим. Жаль, что ничего не удалось найти...Даже сборник карт зря взяли...Ничего, в следующий раз налегке придём...

Якобы машинально, Ириник дотронулся и свободной до того правой рукой до завёрнутого в ткань фолианта. Как раз по форме и размерам похож на столичный атлас. Во всяком случае, ничего другого, более реалистичного, в голову книголюбу так и не пришло. Была идея сослаться на то, что в руках он сжимает полный сборник законов, в которых говорится о "ночной страже" — но это уж точно пало бы обманом...

— Уходите. Вы можете беспрепятственно покинуть это место. Служители Всевышнего вам не помешают, — инквизитор сделал рукой изгоняющий нечисть жест. — Уходите.

"Ночники" вернулись в казармы ближе к утру. Все валились от усталости, мечтая лишь о том, чтобы упасть и уснуть, неважно где. Все — кроме двоих человек: Филофея и Евсефия.

Они разглядывали фолиант. На его обложке, оказавшейся двухцветной (лицевая сторона — белая, обратная — чёрная), золотой проволокой изображена была сова. Снова сова...Так...

— Символ мудрости! Да, Вы же об этом однажды сказали! — догадался Евсефий.

— Не совсем. Символ языческой богини, которая в том числе почиталась как мудрая, — пробубнил рассеянно Ириник.

Сову уже давным-давно не изображали на книгах...Да...С первых веков воцарения аркарианства в империи. То есть вот уже, считай, семь или восемь веков. Немалый срок. Но книга не кажется такой древней, обложка не настолько обветшала, да и листы пергамента, похоже, сохранились: фолиант ещё никто из "ночников" не решился открыть.

— А может быть, прочтёте? Ну, то, что там написано...Вдруг ответ какой-то сыщется?

— Может быть...Надо открыть...Да...— всё так же рассеянно отвечал Филофей.

Ему не хотелось рушить надежды на то, что в этой книге содержится нечто необычайное. Что за тайны сокрыты под этой обложкой? Какие жертвы были принесены ради сохранения фолианта? Кто построил тот зал ради, кажется, одной-единственной книги?

— Иллюстрий, может, я открою? Если...Если Вы сомневаетесь...— рука услужливого Евсефия потянулась к фолианту.

Помимо воли Ириник отстранил "алчущую" ладонь помощника.

— Я сам. Вдруг какой-нибудь колдун наложил заклятие на страницы? Не хочу, чтобы кто-либо, кроме меня, пострадал...

"Или первым раскрыл её" — добавил мысленно Филофей.

Пальцы его коснулись краешка обложки, такой мягкой...

Он набрал побольше воздуха в грудь — и раскрыл книгу на первой странице. Первым, что бросилось в глаза, было полное отсутствие иллюстраций или хотя бы витиеватого рисунка в начале первого абзаца. Только буквы...

Взгляд забегал по ним, поминутно спотыкаясь...

— Пр-р-роклятье! — зарычал Филофей. — Пр-р-роклятье!

— Что такое? — удивлённо спросил Евсефий, стоявший позади начальника и заглядывавший через его плечо в книгу.

— Это какой-то диалект ксарыни! Я такого прежде не видел!

— Ну а хоть словечко разобрать Вы можете, иллюстрий? — взмолился Евсефий. — Не зря же мы так рисковали ради этой книги!

— Только отдельные слова. Невыразимое...Незримое...Нет, всё-таки Невыразимое...И...то ли Мысль, то ли Идея...То ли Смысл...

Как назло, буквы были написаны блестящим каллиграфом, и разобрать их не составляло никакого труда. А вот слова! Слова! Они плясали какой-то безумный хоровод, сплетаясь в безумные предложения. Хорошо, если бы они ещё знакомы были — так нет! Едва ли десятую часть из них Ириник сумел разобрать...

— А, проклятье! Всё без толку! — от обиды за бессмысленно потраченное время, Филофей рывком закрыл фолиант.

Сова насмешливо смотрела на книголюба, который не сумел понять из книги ни строчки...

— Только знакомый с этим диалектом мог бы нам помочь. Но таких во всей столице...столице...

Ириник замолчал. Ему знаком был такой человек: его старый учитель словесности. Говорили, что известны ему все диалекты ксарыни и аркадского, даже те, которых ещё не существует. Тем более этот человек...

— Этот человек прекрасно разбирается в философии, может, даже лучше, чем в словесности, — Филофей довольно потёр руки. — Евсефий, принеси-ка мне несколько листов пергамента, я скопирую текст из книги и покажу ему завтра...

— А он не выдаст нас инквизиторам? — сглотнул помощник. —

Ириник хитро так улыбнулся.

— О, сам Онтрар выдаст нас быстрее, чем он...

Знающие люди (те, что ещё не сидят в темницах и не пропали "неизвестным образом") говорят, что Аркадию начинали строить не с Большого Императорского дворца, а с Университета. Да-да! Император Аркадий мечтал, чтобы его столица славилась прежде всего мудрецами, а не любителями роскоши или изнеженными придворными. К сожалению, мечты его оказались несбыточными. Да, сюда до сих пор стекались все люди, умевшие связать хотя бы два слова на дурной ксарыни или "айсарском" аркадском. Да, императоры любили похвалиться перед гостями великим сосредоточием учёности, твердыню знаний и вообще отличное место для пирушек. Да, стены здания, лишь на половину локтя ниже, чем у Большого Императорского дворца, всё ещё привлекали к себе внимание прохожих. Но век рассвета сего заведения давным-давно прошёл. Всё началось с указа первого из императоров династии Комнинов, которым запрещались любые философские системы. Повелевалось признать единственно правильным аркарианский, богословский взгляд на мир, кто ослушается — милости просим на костёр, дыбу, в темницу. Но порой выбирали наказание похуже: молчание. Все творения еретиков от философии уничтожались, ну разве что один экземпляр оставляли для библиотеки патриарха, но не более. Иногда разрешали преподавать в Университете или давать частные уроки, но никак не связанные с философией. Многие не выдерживали и просили смерти. Другие кое-как пообтесались, перешли даже в разряд богословов. Лишь немногие втайне продолжали работать, мыслить, каждым словом, каждой идеей бросая вызов светской и духовной властям. И надо сказать, очень трудно было определить, к какой именно группе относится "бывший". Работая на благо Церкви днём, ночью они зашифровывали свои учения в невинных на первый взгляд письмах или заметках. Сидя в тюрьме, хранили всё, когда-то воплощённое на пергаменте или папирусе, в памяти. Это было трудно, это было практически невозможно — но это было.

Многие студенты за глаза называли своих учителей такими вот еретиками от философии, а порой даже писали "куда надо" жалобы. Обычно поток этих "закладных" увеличивался вдесятеро перед началом экзаменационных испытаний, а потом инквизиторы смотрели сквозь пальцы на большую часть анонимок. Но порой, ради острастки, "ручники" заглядывали в Университет. И горе тому, кто в самом деле занимался запрещённой философией!

Да при одном взгляде на это здание рождались мысли о "запрещённых" беседах и занятиях алхимией. Древние колонны, некоторые из которых были даже старше императора Аркадия — тот велел привезти их из Древнего Ксара — потемнели от времени. Огромные купола, покрытые сусальным золотом, словно бы впитывали мудрость из воздуха. А окна! Высокие, широкие, они радовались каждому солнечному лучу!

Филофей вспомнил, как весной он нежился от тепла таких лучей, ловил "солнечные зайчики" и думал: "Поскорей бы лето!". Но за каникулы он уже успевал соскучиться по Университету, и перед началом занятий в голове звучала одна и та же мысль: "Поскорей бы на учёбу!". Да, славные это были деньки...

Ириник с трепетом поднялся по мраморным ступеням, щербатым, как побывавший в сотнях сражений клинок. Рука его, с неожиданной нежностью, коснулась створок всегда и всем открытых дверей. Прежде, говорят, они были обиты золотом и инкрустированы бриллиантами, рубинами, сапфирами. Топазами, чёрным жемчугом и сотнями других драгоценных камней. Всё это было символом того, что самое внутри самое ценное, что есть на свете — Знание. Но со временем камни выломали, позолоту содрали, только предания да байки о них сохранились. Знание же осталось, пусть и не такое, как прежде. Преподаватели сами постоянно твердили: "Эх, сейчас не то, что раньше...Вот учитель мой! Вот он-то был! А я — что? Так, кое-что знаю, не больше...А вот...". Сколько же боли и грусти слышалось в этих словах! Филофей боялся себе признаться, но точно знал: в причитаниях было правды намного больше, чем казалось на первый взгляд. Империя, уменьшившаяся до размеров какой-нибудь захолустной провинции Ксара, обеднела на умы. И с этим, наверное, уже ничего нельзя было поделать. Хотя, может быть, большинство способных уходило в Церковь или бежало прочь, от инквизиции? Кто знает?..

— Учитель! Учитель Италл! — воскликнул Филофей, завидев в коридоре знакомую спину.

Его красная мантия всегда выделялась в бесконечных серо-коричневых ходах-переходах Университета. А когда он вещал с кафедры! Да! Не было для слушателей ничего, кроме этой мантии и высокого, чуть насмешливого, но всегда убеждённого голоса.

— Учитель Иоанн Италл!

Он поворачивался медленно, с чувством собственного достоинства. Ставшими серебряными от седины кудрями поигрывал сквозняк. Лицо его, тонкое, казавшееся ещё более смуглым, чем обычно, излучало спокойствие.

Иоанн сощурился — с детства страдал близорукостью.

— Учитель! — Филофей склонился в поклоне. — Помните меня? Я...

— Филофей Ириник, специализировался на истории ранней Аркадии и староаркадском, — одними уголками губ улыбнулся Италл. — Я помню. Рад снова тебя видеть. Какими судьбами здесь, в последнем оплоте аркадской науки? Ты всё-таки решил послушаться моего совета и дарить знания местным умам.

Последнее слово сказано было не без сарказма.

— А я как рад! Я ищу Вас, учитель, мне нужен совет. Вот, — Филофей выудил сложенные трубками листы пергамента. — Старый диалект, мне неизвестный.

Серые глаза Италла зажглись пламенем жажды познания, а улыбка коснулась не только уголков, но и самих губ.

— Позволь мне взглянуть, — тут же лист, на который была скопирована верхняя часть первой страницы фолианта (у древнего автора почерк был куда как миниатюрней, чем у Ириника) перекочевал в руки Иоанна.

— Так, посмотрим, посмотрим...

Учитель пробежал глазами текст, беззвучно шевеля губами. Филофей помнил это движение: Италл делал точно так же, проверяя работы студентов. Только вот прищурившихся от удивления глаз и выражения лица, такого, как у человека, повстречавшего старинного, почти забытого друга, — такого Филофей не помнил.

— Интересно...Как интересно...Филофей, ты ведь никуда не спешишь? — не отрывая взгляда, взволнованно спросил учитель.

— Я готов годы потратить, чтобы Вы смогли рассказать, что там написано! — Филофей едва удержался, чтоб не всплеснуть, будто ребёнок, руками.

— Замечательно...Пройдём-ка в эту аудиторию, там как раз нет сейчас занятий.

Италл кивнул на дверь как раз напротив них, потом зашёл в помещение. Филофей прошёл вместе с учителем.

Как здесь всё было знакомом...Большой зал. Деревянные скамьи, поднимавшиеся амфитеатром, сколоченная из лакированного дерева кафедра и большая чёрная грифельная доска позади неё. Ириник словно бы вернулся в прошлое, в лучшие годы своей жизни.

Иоанн занял место у кафедры — по привычке. Филофей же — тоже по привычке — сел на первую скамью, как раз напротив учителя. И только тогда Италл оторвался от текста.

— Ты смог прочесть хоть что-то из этого? — спросил он таким же тоном, которым говорил на экзаменах.

В каждом слове чувствовался подвох: специально, чтобы студенты не догадались об ответе по интонации вопроса.

— Лишь отдельные слова. Невыразимое, Смысл, Идея...

— О, значит, ты прочёл главное, — довольно усмехнулся Италл. — Естественно, ты нашёл только отрывки какого-то текста, и пришёл...

— Нет. Я нашёл книгу, а это — первая страница из неё, — Филофей запнулся (ну точь-в-точь как на экзамене!). — То есть копия...Я от руки переписал...

— Да-да, я помню твой почерк, самый небрежный из тех, что я видел...

Ириник очень хотел надеяться, что не покраснел. Он вновь чувство

— Да, вот эти вот лишние крючки...

И тут произошло то, что никогда прежде (во всяком случае, на памяти Филофея) никогда не случалось с Италлом: на этот раз ОН Сам запнулся на полуслове.

— Книгу? Целую книгу? — глаза Иоанна расширились до предела, став ну прямо как совиные. С той самой обложки. — Как она выглядит?

— Большой фолиант, двухцветная обложка...

— Чёрно-белая? — учитель подался вперёд.

Его глаза сверкали ярче озёрной глади в летний полдень.

— Да, чёрно-белая...— Филофей напрягся. — Вы слышали о ней?

— Господи, да о ней чуть ли не на каждом уроке рассказывал мой учитель философии и истории, великий Пселл! — возвёл очи горе Италл. — Да, прежде было не то, что теперь! За много меньшее меня...меня...А Пселла, великого Пселла, никто не тронул! Не посмели, гады! Боялись! Куда им, жалким комментаторам, до него?

Обычно спокойный, учитель становился попросту бешеным, едва вспоминал о том, как его предали анафеме. История, признаться, та ещё! Прежде Иоанн преподавал в Университете не словесность, а основы богословия и историю философии (точнее, те крохи, которые ещё не были запрещены). Он создал несколько трактатов, весьма вольно трактовавших (по мнению Италла) церковную доктрину. Дело было в том, что излагал аркарианское учение он с позиций одного ксариатского философа. А Церковь — какая шутка судьбы — стояла скорее на позициях другого мыслителя, бывшего учеником последнего. Естественно, богословы заклеймили Италла как еретика. Всё его учение свели к одиннадцати пунктам. Каждый из них тянул на отлучение от церкви, все вместе — на костёр. Однако Иоанна, как ученика великого историка Пселл (тот был официальным биографом нескольких императоров династии Ватацев), решили помиловать: всего лишь заставили отречься от собственного учения. Мало кто знает, но он соглашался на костёр и отказывался от клеветы на выстраданные долгими годами испытаний мысли. Тогда богословы пошли на шантаж: или все ученики Италла будут изгнаны из Университета, а то и брошены в застенки и на костры — или он подпишет отречение от своего учения. Это был удар по самому больному месту, куда там битьё ниже пояса! Иоанн согласился. Он росчерком пера поставил крест не на учении даже — на самой жизни. К счастью, ему разрешили остаться преподавателем в Университете. В ином случае он просто умер бы с голода: за долгие годы не скопив ничего, кроме библиотеки, он умел только учить и мыслить. Кому, кроме жалкой кучки студентов, нужно это было в Аркадии?

— Однако...Я увлёкся, — наконец-то выдохнул Италл.

Он собирался с мыслями.

— Можно узнать, где ты её нашёл? — неожиданно кротко спросил Иоанн. — Хотя...Я слышал, что ты сейчас..служишь в "ночной страже"...Наверное, это секрет.

— Да, Вы правы, в каком-то роде это секрет. Я не хотел бы его раскрывать до самого последнего момента. Тем более инквизиторы гоняются за книгой, пусть землю дальше роют, — Ириник не удержался от того, чтоб не уколоть соперников. — От сохранения тайны зависит судьба империи, никак не меньше.

Италл вновь улыбнулся лишь уголками губ.

— На моём веку многие говорили так. А всё-таки Аркадия выживала, — покачал головой отрёкшийся от самого себя философ.

Только сейчас Филофей понял, насколько стар Иоанн. Тот стал учеником Пселла двадцать пять лет назад. Через двенадцать лет великий историк умер. Ещё через три года учение Италла предали анафеме. Испытания окрасили его волосы серебром, говорят, за одну ночь. Вечером он росчерком пера поставил крест (в буквальном смысле слова) на своей работе — а утром проснулся совершенно седым. В душе Италл был бойцом, но ведь душа — это душа...

— Значит, уязвить "ручников" хочешь? — недобро усмехнулся Иоанн. — Помогу чем смогу, и даже больше, это дело чести. Что ты хочешь узнать?

— О чём эта книга? Кто мог почитать ей?

— Почитать? — переспросил Италл. — Что ты имеешь в виду?

— Я потом расскажу...— нетерпеливо ответил Филофей. — Учитель, пожалуйста, поведайте мне о содержании книги?

— О, нет ничего проще! — довольно ответствовал Иоанн.

Он положил правую руку на кафедру, а левой рукой взлохматил голову. Мел, всегда покрывавший пальцы учителя, пылью лёг на его шевелюру. Спина выпрямилась спатой, лицо расплылось в блаженной улыбке. Учитель был готов прочесть лучшую свою лекцию.

— Итак, что же это за книга? О, нет рассказа проще и сложнее!..

Взгляд и слова Италла пронзили светом туман прошлого, вернув из забвения дела и мысли минувших эпох...

Их души горели тем самым огнём, который сжигает человека изнутри, требуя не делишек, но Дел, не фактиков, но Знания, не бытия, но Воплощённого Подвига. Они бросали в пламень всё новые и новые книги, надеясь затушить, но оттого костёр горел лишь ярче и сильней, чем когда-либо. Многие так и погибли, опалённые пламенем жажды. Но некоторые — первым из них был легендарный философов-богословКлимент — нащупали дорожку к вожделенной Истине. Каким образом? Таким простым, что никто и никогда прежде не задумывался над ним! Они перестали искать Истину вовне и обратили взоры внутрь, в собственные переживания, страхи и образы, сперва сумрачные, более похожие на тени теней, а потом всё более яркие и отчётливые. Началась борьба за знание. И она была выиграна, во всяком случае, те люди уверовали в это.

Неизвестно, каким образом, но Климент дошёл до следующего. На недоступной ничему, кроме разума, высоте покоился Вечный, Эон. Это был великий Праотец. Тела у него не было. Он был всем и ничем — зачем такому плоть? Поэтому никто не знает, как именно он выглядит. Хотя многие последователи Климента мечтали увидеть лицо Эона. Говорят, перед смертью одному удалось, и тот ушёл в мир иной с блаженной улыбкой на лице.

Только одно есть у Эона — Беззвучная Мысль. Она и в нём, и вне его. Вместе они породили Истину, вечно молодую старуху, и Смысл, нечто неосязаемое, но незримо присутствующее в каждом творении Эона. Некоторые ещё говорят, что тогда же был порождён ум, но это вопрос весьма спорный, так и не разрешенный многими поколениями последователей Климента. Сходятся в одном: Жизнь появилась лишь несколько позже Истины и Смысла, ведь те хотели воплощения, и, в конце концов, добились своего. Правда, первый опыт оказался неудачным. Почему? Да кто ж знает...Оно всегда так: первый трактат оборачивается детским лепетом, первый экзамен — судилищем, а первый брак... Ну, в общих чертах понятно.

Истина и Смысл предприняли вторую попытку, надеясь, что выйдет лучше. Трудились долго, очень долго, чтобы наверняка вышло. Наверное, если уж Смысл взялся за такое дело, в этом должен был быть смысл...В итоге получились Человек и Церковь. Последняя, по мнению создателей того учения, не здание, не место, даже не что-либо осязаемое. Скорее, это способ...Да, способ объединения. Смысл настоял на том, чтобы все люди когда-либо сошлись в Церкви. Истина же попросила отодвинуть этот момент на долгое время вперёд. Тогда её собрат наделил Человека частичкой своей сущности: чтобы творение знало, куда идти, к чему стремиться.

Постепенно от союза Смысла, Истины и других порождений Первоначала произошли и другие...сущности, их иначе и не назовёшь. Главной из них была София, она же казалась самой юной. Она мечтала познать Первоначало, но этого достиг только Ум. Тогда она пошла на поклон к Уму...Что-то у них там случилось, они не совсем сошлись во мнениях, потом помирились...И от их союза появился Вестник Первоначала. Церковь зовёт его Львом Стратиотом, пророком аркарианства. Он был призван указать дорогу людям к познанию Первоначала и обретению Смысла. К сожалению, это ему не удалось. Учение Стратиота было для тысяч, много, для сотен тысяч. Священники изменили его так, чтобы оно было доступно миллионам, при этом извратив и упростив. И тут выступил Климент. Он начал борьбу за очищение того знания, принесённого Львом, Вестником. Знамя Климента подхватили другие, назвавшие себя Нашедшими Знание. Мудрость свою заключили они в книгу, должную отличаться от всех прочих и одновременно быть символом. Цвет обложки означал то, что при приобщении к знанию книги то, что было чёрным, станет белым, и наоборот.

Их учение оказалось учением не для тысяч, а для сотен...Церковь победила. Почти все Нашедшие Знание оказались заклеймены как еретики и колдуны. Загорелись костры инквизиции, Первой инквизиции. То, что сейчас действует под этим именем, уже второе по счёту учреждение. Но оно не сравнится с былым! Да! Вот это была мощь! Туда шли лучшие из лучших богословов, они вытравливали "ересь" словом, доступным и понятным. Нашедшие Знание не хотели упрощать своего учения. Да что там! Каждый из них видел Смысл немного иначе, чем собрат по учению. В конце концов, "ересь" была побеждена. Костры потухли, но ненадолго: после Нашедших Знание принялись за магов и вообще всех, кто обладал какими-либо потусторонними способностями и не хотел служить Церкви. Вторая Инквизиция взялась методично уничтожать любую крамолу...

Но, говорят, ещё остались последователи Климента. Их единицы, но они всё же существуют. И как знать, может, в решающий час они вновь пойдут на войну за людские умы?

Тишину аудитории в клочья разорвали аплодисменты Филофея. Лекция Италла произвела на него потрясающее впечатление: он словно сам увидел те костры и еретиков, сгоравших за свои идеи. Да, наверное, о такой борьбе втайне мечтают многие книголюбы и философы. Не молчать, когда поносят твои идеи, а встать грудью на борьбу за них, попытаться сказать о них всему миру. А если постигнет неудача, не бежать от мира, а идти в последний бой с гордо поднятой головой.

Иоанн горделиво кивнул единственному слушателю.

— Рад, что мой скромный рассказ тебе понравился.

— Вы так увлечённо говорили...Словно бы сами были одним из Нашедших Знание, — восторженно произнёс Филофей. — Теперь я просто обязан рассказать Вам о том, что мы нашли...

Ириник, стараясь опускать подробности "для служебного пользования" (ну вроде в высшей степени своеобразного получения ключика), поведал о найденном подземном зале. И чем больше он рассказывал, тем больше напрягался Италл. Когда Филофей умолк, учитель воскликнул:

— Мне обязательно надо увидеть это помещение! Хотя бы на одно мгновение! История дышит нам в затылок, нельзя упускать такой шанс! Нельзя от неё убегать, забыть о ней! — руки Иоанна тряслись от волнения. — Это можно сделать?

— Будет трудно, Вы сами знаете, — Филофей выдержал короткую паузу. — Но мы как-нибудь обманем "ручников", поверьте! "Ночная стража" и не на такое способна!

— О, я не сомневаюсь в этом! — широко улыбнулся Италл.

Ириник не заметил, но в глазах его учителя сверкнули ну прямо демонические искорки...

Тайсарский каганат. Правый жуз.

Армия, идущая на войну: что может считаться более прекрасным и завораживающим — и, между тем, более опасным? Десятки колонн легионеров, растянувшихся на добрую огнарскую лигу? Не просто тучи — целые небеса пыли, которые взметали люди, нёсшие на себе тяжесть всевозможного добра. По обе стороны от пехотных колонн скакали турмы лёгкой конницы и несколько алклибанариев. Последним приходилось несладко: даже и не в полном доспехе, им под степным солнцем было неимоверно жарко. Не зря же название этого рода войск пошло от слова "печка". В нескольких часах пути от основного войска рыскали разведывательные отряды: Андронику не хотелось угодить во вражью ловушку.

Ласкарий обратил взор на чинно нёсшую свои воды широкую Бию — и на катерги, воспользовавшиеся добротой речной стихии для продвижения вглубь Степи.

— Ай, умный Андрон-батыр! Воду в помощь взял, да только по ковылю не поплаваешь! — улыбался во все тринадцать зубов Тонъюкук, вождь союзных аркадцам степнякам-шато.

Если верить древним историкам, шато происходили от прежде могучего народа хайну, владычествовавшего в Степи. Говорили, что где только ни растёт ковыль — там земли хайну. Но это было слишком давно: годы шли, степной народ слабел, изнурённый междоусобными войнами и победами более удачливых кочевников. Последний час державы хайну пробил, когда на их земли позарились мидраты, тогда ещё единый народ. Десятки лет тяжёлой войны прошло — и на одиннадцатый год Степь запылала от края и до края. Погибла страна хайну, многих из них перебили, но кое-кто остался. Смешавшись с прежде подвластными племенами, те дали миру новый народ — шато, вольнолюбивый, горящий жаждой отмщения мидратам. Именно этот народ преданней других сражался на стороне ксариатских императоров, пытавшихся покорить мидратское царство. Но потом — пришли айсы, а точнее, те из них, кто именовал себя тайсарами. Потомки хайну решили, что лучше помочь близким им по духу людям. Шато тайсарам, ценившим свободу, вольный ветер и чужую веру, доверяли больше, нежели покорным императору, осёдлым аркадцам, нёсшим огнём и мечом аркарианство. Снова пылала Степь — но теперь во имя жизни своим умом, по своим правилам и законам, во имя воли, ковыля и ветра. Шато дрались, может быть, даже храбрее тайсаров, а потом стали вернейшими их друзьями. Но время шло, власть в каганате перешла к динлинам, давным-давно желавшим присоединить земли племени шато к своим. Потомки неистовых хайну затаили в душе новую кровавую обиду — и вот снова в Степь пришли аркадцы. История повторялась, и вновь ковылю предстояло запылать очистительным огнём отмщения.

— Ай, не поплаваешь ты на лодках по Сердцу Степи. Не веришь? — Тонъюкук ухмылялся, но вот глаза...Не глаза, льдинки! Хитрые льдинки! — Батыры мои, скажите этому глупому мудрецу, что в бою не мерина надо выбирать, но скакуна!

— Верно говоришь, вождь! Твой эль тебя поддержит! — поддакнули приближённые Тонъюкука, бывшие чуть позади и слева от своего владыки. — Верно! Не того коня выбрал Андрон-батыр!

— Ай, красиво говорите! — передразнил Андроник шато. — Да только скажите: долго ли пробежит ваш скакун по Степи, не поев ни сена, ни овса, ни даже коры древесной. Ну, подумайте!

Тонъюкук переменился в лице: улыбка талым снегом сползла с лица, а взгляд метнулся к реке:

— Если конь хорош — то два или три перехода выдержит. Если это не боевой, а простой, то вдвое дольше. Но потом стервятников отгонять придётся. Хитрый ты, Андрон-батыр, сущий Кахай Аркыд! Кахай Аркыд!

— Кахай! Кахай Аркыд! — и вновь поддакнули вождю шато.

— И что же это значит? — это уже Флавиан Марцелл вступил в беседу.

Инквизитор смотрелся весьма непривычно на коне: ряса мешала ему, животное не хотело слушаться, да и, как говорится, сидница у "следика" была отнюдь не из железа. Но Марцелл старался держаться спокойно и величественно, будто бы вокруг были сплошные враги аркарианства. Хотя, в общем-то, Флавиан был недалёк от истины.

— Ай, шаман, Кахай— мудрец значит! Аркыд — большой! Большой мудрец! — сейчас, видимо, Тонъюкук хотел доказать, что можно улыбаться шире, чем от уха до уха. Кстати говоря, у него это практически получилось: да вот только Марцелл всё испортил:

— А может быть, это всё же значит "Аркадский змей"? — этим бы взглядом да костры разжигать! — Или я ошибся?

Теперь настал черёд шато примолкнуть. Вождь и его ближние переглядывались между собою, изредка бросая хмурые взгляды на плывшие под белыми парусами катерги.

"А ведь не сказал мне, что знает здешние наречия! Вот что значит — служитель Белой длани! Шельмец! Какие же ещё секреты он хранит до поры до времени?" — Андроник улыбнулся этим мыслям.

— Ты не ошибся, шаман. Хорошие у тебя люди, Андрон-батыр, верные, хитрые, сильные, — Тонъюкук подставил лицо солнечным лучам, глядя в небеса. — Прежде такие вожди созидали собственный эльи оставляли след в памяти потомков и врагов.

Хайну погибли из-за своей прямолинейности: культура Степи более, что ли, прямолинейная, искренняя и простая, в ней правда и свобода превыше всего. Недаром кочевники говорят, что доколе существует правда в мире, дотоле существует и свобода. Хотя, конечно, хитрости степнякам не занимать. Последнее вышло боком десяткам и даже сотням мидратских, огнарских и аркадских армий. Их кости лежат повсюду, стоит только чуть вскопать степную землю, дабы убедиться в этом.

Ласкарий думал, как же ответить. Показать, что задета гордость? Но это будет ложью: слова седого Тонъюкука польстили дрункарию. Напомнить, что аркадские стратиги верны императору? О, какой фарс, даже непритязательные к актёрскому мастерству кочевники засмеют. Либо же...

— Прежде и Степью правили отнюдь не динлины, — Андроник ухмыльнулся. — Всё меняется, Тонъюкук, всё меняется.

— И только владыки никак не научатся отличать тощих быков от жирных, — только вождь шато имел в виду отнюдь не животных, а подданных и придворных. — Ай, как хорошо воины твои идут! Как хорошо! Будь я батыром Сарлека, прямо сейчас напал бы!

Тонъюкук решил, что разговор пора увести в другое русло.

— Не посмотрел бы, что много "безбородых", ни к чему считать обречённых на смерть! Клянусь Небом, красиво идут, ах! — шато загоготали.

— А как же, по-твоему, стоит передвигаться нашей армии?

И аркадцы, и шато плавно, словно речная вода, ехали на лошадях вперёд: всё равно войска плелись, спешить было ни к чему.

— И, тем более, ты обещал отвлечь внимание местных батыров, верных Сарлеку, помнишь?

— Обидеть хочешь, Андрон-батыр? Мои батыры всё сделают, что Небо позволит — и даже немножко, чего оно не позволит. Не спеши сердиться, Небеса этого не любят! А вот как идти надо...На конях идти надо, малыми отрядами, а потом, перед боем, собираться. Только на такую ораву где скакунов раздобыть? Как скребущих землю научить языку лошадиному? Может, твой шаман чего подскажет, а я не знаю, как это сделать, — Тонъюкук снова возвёл очи небу. Молится? Уходит от навязываемого ему разговора?

— Аркар поможет, не оставит нас в беде, — Марцелл осенил себя аркаровым знамением. — Ещё посмотрим, чья возьмёт!

А вот эти слова...

— Истинного батыра это слова! — загоготал кто-то из приближённых Тонъюкука. — Истинный батыр сказал! Дай мне обнять тебя, батыр болэ!

Кочевники облепили Марцелла словно заимодавцы — должника. Началась "куча мала", в которую угодили и офицеры Ласкария. Меж тем Андроник и вождь шато отъехали на довольно-таки значительное расстояние, и ничто не могло помешать их "дружескому разговору".

— Андрон-батыр, хочу поговорить как вождь с вождём. Я вижу: ты знаешь, что в Степи трудно сражаться пешим армиям, здесь не один тумен "безбородых" ваших полёг, здесь тумен туменов лежит, отдавшись во власть Земли. Что у тебя на уме? Хочу, чтоб мы были честны и правдивы друг с другом. Мы делаем общее дело, и будем делать его...До чего? До смерти пса Сарлека? До гибели тайсарского эля? Нет, вы слишком хитры, чтоб замыслы ваши были просты. Пешему не удержать Степь, никогда. Мидратов можешь спросить, — было видно, что Тонъюкук гордится деяниями своих предков. — Тумен за туменом "безбородых" будет ложиться в ковыль, но только не быть Степи вам подвластной. Твой каган пообещал мне богатства, ткани, вино, власть...У меня и так есть всё это. Мне нужен ветер, мне нужна воля для всего народа шато. Понимаешь? Вижу: понимаешь, Андрон-батыр. Ты сам этого хочешь, воли, только для аркадского эля воля — это власть над землями от заката до рассвета и от полночи до полудня. Только...власть разной бывает, Андрон-батыр. Бывает власть дружбы, а бывает — власть крови. Второй никогда здесь не быть: Степи кровью никогда не напиться, ей много нужно, очень много...А вот власть дружбы...Андрон-батыр, помоги мне вернуть Эль Хайну, и будет у твоего кагана власть дружбы над Степью. Вечная власть, доколе Небо улыбается моему народу. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Андрон-батыр?

Ласкарий задумался. А этот вождь мудр: знает, кому и что говорить, а особенно, чего не говорить. Тонъюкук нашёл верную струну: желание "воли" для Аркадской империи, желание увидеть значки легионов в Тронгарде, над тарнскими горами, в мидратских лесах и полях. Эти картины зачаровывают Андроника, манят, приходят в сны Ласкария вновь и вновь. И теперь вождь шато играет на этой струнке простенькую мелодию под названием "Ты — мне, я — тебе". Что ж, можно использовать стремления самого Тонъюкука.

— Понимаю. Может быть, настанет день, когда хайну вновь построят сой эль в Степи. Мне хочется верить, что я смогу поспособствовать этому. Только...Мне нужна помощь. Настоящая помощь.

На этот раз Тонъюкук не стал любоваться облаками — его холодные глаза изучали Андроника.

"Договоримся" — понял Ласкарий, широко улыбаясь...

— Андрон-батыр, вели войску обойти вон те холмы, — ни с того ни с сего попросил Тонъюкук, не скрывая внезапно овладевшего им волнения. — Забыл я за разговором тебя предупредить, что место это нехорошее. Не надо там идти.

Ласкарий прищурился. Там Степь отвоевала у реки косу, врезавшуюся в поток. Продолжением её была цепочка странных холмов продолговатой формы, причём не хаотично расположенных, а словно бы построенных здесь человеческой рукою. Такое впечатление создавалось не только из того, что холмы были примерно одинакового размера — но ещё и потому, что между ними было даже расстояние одинаковое! Может, это было древнее кладбище? Андроник когда-то слышал, что жители Степи хоронили своих родичей в таких холмах. Кажется, даже названия у этих холмов были особые...То ли карганы, то ли каргуны...

— Что это? — решил уточнить Ласкарий.

Кроме любопытства им двигало нежелание менять армейский маршрут: даже одна потерянная минута в будущем могла стоить жизней целой когорты, а то и легиона!

— Это злой город. Здесь жили глупые и жадные люди, — не скрывая презрения, ответил Тонъюкук.

— Эти холмы — город? — недоверчиво переспросил Андроник.

— Степь решила закрыть юрты этого города собою, чтобы защитить путников от древних проклятий...

"Волшебство" — шепнул Андроник. Нужно было взглянуть на этот "злой город" колдовским взором. Кольцо, подаренное Флавианом, не подвело: в мгновение ока мир вокруг Ласкария преобразился. Люди виделись серыми тенями, а вот Степь...

Степь преобразилась. Она вся была испещрена зелёными, красными, жёлтыми нитями, протянувшимися от неба к земле. Само небо здесь выглядело иначе и более походило на водоворот. Циклопические потоки, сиренево-зелёные, закружились в бешеном танце-вихре вокруг...

Андроник рывком снял кольцо Флавиана, стараясь не выдать своего волнения. Он, бесстрашный дрункарий, увидел в центре того вихря такое, что заставило дрожать его душу как осиновый лист. Дыхание сбилось, и Тонъюкук уже с тревогой поглядывал на аркадца. "Следик" же смотрел с тем самым выражением, которое вызывает в памяти шум многоглавой, но безмозглой толпы и "аромат" сгорающего заживо еретика.

— Здешнее солнце нещадно палит, — отмахнулся Андроник. А ведь и вправду, из-за мирового светила Ласкарий так разволновался. Точнее того, что выглядит этим самым светилом...

— Так, Андрон-батыр, ты поведёшь тумены другой дорогой? — выжидающе спросил Тонъюкук.

— Нет. Армия не будет поворачивать. Пойдём напрямки, покажем Степи, что мы её не боимся! Вперёд!

Андроник подстегнул коня, тут же сорвавшегося в галоп. За ним помчались и остальные офицеры. Кочевники, наоборот, долго, очень долго, невероятно долго стояли на месте, решая, что же предпринять.

— Арсланют теке ут, коунлют нэ фаран! — наконец воскликнул вождь шато и последовал за Ласкарием. Батыры, нехотя, взяли пример с Тонъюкука.

Андроник нёсся навстречу своим страхам, боясь признаться в них кому бы то ни было. Увиденная картина стояла перед глазами Ласкария, не желая исчезать: небо, из центра...в центре которого...Аркар. Спаси и помоги! Неужели никто раньше этого не видел? Клятый Тэнгри! Клятый Кок-Тэнгри, он там, там, там, там, там! Его око-солнце смотрело прямо на Ласкария, буравя пламенным взглядом! Бежать! Бежать прочь! Нет! Нет! Вперёд! На бой! На смерть! Лишь бы скрыться от этого взгляда, лишь бы забыться, только б снова не увидеть тот ужас!

Ласкарий погнал напуганного коня (животному передался страх Андроника) меж сопок, направил его на крайнюю, выделяющуюся среди других высотой, оказался на вершине — и замер. Сердце дрункария, бившееся чаще, чем в "век ста императоров" легионеры поднимали мятежи, — остановилось. Время тоже остановилось для Аркадия. Там, где Степь сливается с Небом, на горизонте, наливалась чернотой туча — стелившаяся у самой земли. И туча эта была — войском.

Вторым на сопку взобрался Тонъюкук. Ему достаточно было лишь одного взгляда на "тучку", чтобы оценить ситуацию, а заодно озвучивать мысли самого Ласкария:

— Я же говорил, плохой знак: сегодняшний день будет длиться слишком долго. Просмотрели батыры врага. Шато!

Вождь степняков развернул коня:

— Шато! Теке батырют шетира ди-лин исфарют! Шато! Шато! Шато! — Тонъюкук затряс мечом над головой. — Шато!

Батыры подхватили боевой клич и — Андроник даже не успел заметить, как они это сделали — выстроились клином. На острие этого клина был сам Тонъюкук. Шаньюй должен подавать пример всему народу, он просто обязан быть лучшим, лучшим — во всём. И первым он должен быть: и в жизни, и в смерти. А будет нарушена древняя заповедь народа шато — шаньюем станет другой, эту заповедь исполняющий. Всё довольно-таки просто, не правда ли?

— Мы что, хуже полутора десятка степняков? — воскликнул Андроник.

Офицерам не нужно было лишних слов — только пыль летела из-под копыт. Вот только у легионов не хватит времени, чтобы выстроиться в боевой порядок. Враг уже скоро будет рядом. Если будет он мал числом — хорошо. Если нет — то Аркар сегодня примет в царствие своё много, очень много душ.

Ласкарий, чтобы хоть как-то отогнать мысли об увиденном Тэнгри, наблюдал за тем, как армия строилась в боевой порядок. "Голова" колонны разделялась на три тагмы — отряда по двести пятьдесят шесть человек в каждом. Эти отряды, в свою очередь, выстраивались в несколько линий, по шестнадцать человек в каждом. В свою очередь, среди легионеров, в первых рядах, находилось трое стратилатов — командиров. Андронику не надо было даже видеть, он и без того знал: сейчас стратилаты надсаживают горло, дабы построить отряды надлежащим образом. В каждом ряду находились и лохаги с декархами, младшие офицеры, лучшие в отделении из шестнадцати человек. Лохаг и декарх "делили" между собой отряд, руководя, соответственно, семью легионерами. Младшие офицеры должны были проследить, чтобы самые сильные воины встали на флангах, а самые слабые — в центре. Позади каждого отряда из шестнадцати человек лучники — четверо — уже готовились к стрельбе.

— Чтоб в снегу вы девушек любили! Стройся! Стройся! А ну! Без выпивки останетесь! Ишь, отдохнуть решили! — а вот это уже раззадоривали айсаров их десятники и сотники.

Андроник улыбнулся, глядя на то, как федераты, в разномастном вооружении, видавших виды бронях и с простенькими копьями выстраиваются цепью, готовясь дать бой. Сплёвывая на землю. Посылая проклятье-другое врагу, айсары упирают копья в землю, чуть наклонив их. Специальный шип на конце древка с трудом входит в непаханую землю. Федерат покрепче перехватывает древко — и вот он уже готов к бою. Ему, конечно, совершенно не хочется соваться под копыта степных коней и удары вражьих сабель, и потому он будет драться. Тем более — убежать ему не удастся: позади аркадцы, а значит, федерату так и так грозит гибель. Но лучше, конечно, драться храбро и умело, дорожа своей жизнью и желая отправить на тот свет побольше врагов. Ведь чем больше противников айсар пошлёт в мир иной — тем больше шансов, что его туда не отправят. Всё, опять-таки, проще простого.

Конные турмы оказались более расторопны: они уже заняли свои места впереди пехоты, выстроившись в три линии. Кое-кого отправили в тыл, чтобы усилить арьергард и обеспечить защиту от тыловых ударов противника.

Андронику даже не требовалось отдавать лишних приказов: Южная армия, привыкшая к боям, слаженно выполняло то, что от неё требовалось.

— Хорошие всё-таки у нас офицеры. Жаль только, что таких вот толковых людей у нас в столице нет. Может быть, и полегче бы жить стало в славной Аркадии, — процедил сквозь зубы Ласкарий.

— Иллюстрий, а где же наша разведка? Где спекуляторы?— Флавиан Марцелл озвучил тревожные мысли самого Андроника. — Просмотрели?

— Может быть...Дайте сигнал флоту бросить якоря! Пусть не отрываются от армии! — Ласкарий поднял правую руку вверх. — Приготовиться! Скоро будем веселиться!

И точно: уже вырисовывались далёкие фигурки всадников. Врагов на глаз было не так мало, однако Андроник мог ошибаться. Дело в том, что даже небольшой числом отряд конницы занимал очень много места. Всаднику требовалось полтора шага в ширину и три шага в длину, чтобы оставалось достаточно места для манёвра. Но это — аркадскому всаднику. А степняки, любившие погарцевать и расстрелять имперцев из лука, занимали много больше. И посчитать врагов в таком случае было проблематично.

— Андрон-батыр, ты пойдёшь вместе с нами в бой — или станешь позади своих батыров? — окликнул Ласкария Тонъюкук.

— Я делаю то, что сочту нужным, — Андроник и сам точно не знал, что же будет делать.

Дело в том, что враг сбавил ход, остановившись примерно в двух тысячах шагов от сопок. От их строя отделился отряд человек в десять-пятнадцать и помчался к Ласкарию. Андроник, не жаловавшийся на зрение, смог разглядеть среди тех воинов и нескольких аркадцев.

— Так! Интересно! Прикажите лучникам ослабить тетивы! — знаменосцы передали сигнал армии. Послышались удивлённые возгласы.

Меж тем у сопок уже построилась конная ала, лучшая в армии. Двести всадников, в прочных кольчугах, с композитными луками и булавами наготове, выстроились у подножия холмов. Сюда же подтягивалась и легионеры. Позади Андроник уже выстраивались пехотные линии.

— Быстро! Быстро! Ух, сучьи дети, быстро! Завтрака лишу! — кричал лохаг. — Не построитесь — сам убью, степных варваров ждать не буду!

— Лучники, товсь! Стрелы в землю! Товсь! Товсь!

— Молитву! Молитву! — раздался утробный глас одного из "батьков" — легионных священников. — Молитву! Аркар наш, отец...

В чёрной сутане — и шлеме на голове — перед рядами легионеров шагал с кадилом в правой руке служитель Аркара, благословляя воинов на бой. Легионеры упали на колени перед образом бога, который в левой руке нёс "батёк". Всё было как всегда: военные будни, ни добавить, ни убрать.

Андроник скосил взгляд: Флавиан Марцелл опустил глаза и шептал молитву, осеняя себя знамением Аркара.

— Что-то мне подсказывает: рано молимся...

Тот отряд бы уже шагах в двухстах от сопок. Во главе всадников скакал носитель бунчука — шеста, на котором трепыхались чёрные конские хвосты. И выражение лица у знаменосца было отнюдь не злобно-боевое, а радостное, даже ликующее.

"И разведчиков наших тронули" — про себя отметил Ласкарий, бросив взгляд на спекуляторов. Те тоже не выглядели пленниками или перебежчиками, лица как у объевшихся сметаной котов.

Тонъюкук уже готов был броситься вперёд, навстречу "ди-линам", когда знаменосец-бунчужник прокричал что-то на писклявом языке — и все батыры шато начали хохотать. Дико так хохотать, прогоняя страх, делая вид, будто не боялись боя, будто и не было только что волнения и ожидания казавшейся неизбежной битвы. Флавиан Марцелл — и тот не удержался, чтобы не прыснуть, но вовремя опомнился и затянул молитву — благодарственную.

— Я, конечно, понимаю, что о дрункарии все забыли, но может мне кто-нибудь объяснить, что же такого он крикнул? — Андроник догадывался, разматывал узелок странной тайны, но ему хотелось как можно быстрей добраться до разгадки. Немедленно добраться.

— Это наши союзнички, кидани. Решили встретить по всем степным канонам, — Флавиан произнёс это так, будто объясняет прописные истины недорослю. — Вот и...

— Иллюстрий! Так это...Делать-то чего? Стрелять по варварам? — донёсся хриплый голос одного из лохагов. — Зря, что ль, готовились...

Ему явно не терпелось расслабиться после долгого и нудного перехода — расслабиться за счёт врагов. Да и кулаки чесались, хотелось размяться. К сожалению или к счастью, в этот раз мечте воина не суждено было сбыться. Андроник, в свою очередь, желал, чтобы за всю эту кампанию не было пролито ни капли аркадской крови.

— Отбой! — сигнальщики мигом передали команду Ласкария турмам и легионам. — Но быть настороже!

Вдруг это всего лишь ловушка, и тайсары уже обходят армию с тыла, воспользовавшись минутами замешательства? Ещё миг, и полетят стрелы, и кровью напьются сопки злого города...

— Иллюстрий! Слава Аркадии! Слава Аркару!— радостно воскликнул один из аркадцев, присоединившихся к "бунчужному" отряду. — Иллюстрий! Иллюстрий! А мы вам подмогу привели!

И всё же — вдруг обман? Вдруг ловушка?

Уж слишком все весёлые...

Юрта полнилась смехом и радостными возгласами. Андроник, прежде не бывавший в жилищах кочевников, с интересом разглядывал помещение, вместившее в себя человек сто.

Ещё за порогом юрты Ласкария ждали сюрпризы — и ошибки, могущие стать последними в его жизни. Дорогих гостей ждали у выкрашенной в красное двери, смотревшей строго на юг.

"На порог не заступай, Андрон-батыр, оскорбление смертельное нанесёшь владельцу юрты" — шепнул на ухо Тонъюкук, вовремя предупредив невежественного в степных обычаях дрункария. Ласкарий благодарно кивнул и, влекомый приветственными жестами хозяина юрты, перешагнул порог. Последний был под стать жилищу: дородный, с широким круглым лицом без единого волоска на лице и подбородке, улыбчивый. Но улыбка его таила в себе этакую хитринку, двойное, а то и тройное дно. Непрост, ох непрост был вождь киданей, Торэмен, много месяцев торговавшийся с аркадскими послами о цене за помощь Южной армии. Андроник, между прочим, даже не знал, что же именно Торэмену предложил Иоанн Дука Ватац. Но да это не так и важно6 главное — три тысячи киданьских воинов, вставших под аркадские знамёна. Правда, Ватац ничего об этих воинах не говорил перед началом похода, лишь вскользь, в последнем разговоре, упомянул о возможной поддержки не только от шато. Но да ладно, лучше неожиданная помощь, чем ожидаемая битва.

Андроник прошёл в юрту — и тут же его глаз остановился на прекрасном золотом алтаре, освещаемом огнём, горевшим посреди юрты. Даже на расстоянии в тридцать-тридцать пять шагов было понятно, что великие мастера трудились над этой святыней. Ажурное деревце, выкованное из драгоценного металла, пустило корни меж стилизованных демонов, приняло на ветви свои жилища кочевников и их стада, а кроной доросло до Кок-Тэнгри, неба, в котором сверкали кусочки бирюзы и эмали.

Торэмен, проследивший за взглядом Ласкария, довольно хлопнул себя по ляжкам, рассмеялся и размашистым жестом пригласил Ласкария к торжественному...хм...ковру: степняки принимали пищу сидя, на полу юрты. Для аркадца, благородного дукса и высокопоставленного сановник, конечно, это было непривычно.

"Что ж на полу обедать — это не в пыточной камере наедаться плетьми. Тем более, три тысячи воинов..." — здравомысляще рассудил Андроник и отбросил прочь все предрассудки. Мигом юрта наполнилась движением, людьми — и ароматами мяса. Баранина — в этом не могло быть никаких сомнений.

— Андрон-батыр, место твоё — почётное, садись сюда, — перевёл Тонъюкук обращение Торэмена. — Садись! Попробуй еду для почётного гостя!

Флавиан Марцелл также был приглашён на пиршество. Но едва инквизитор вошёл — и заметил киданьский алтарь — мигом утратил интерес к происходящему. Он с интересом разглядывал металлические фигурки, так, будто это были древние аркарские иконы. Ласкария это очень сильно удивило: инквизитору было положено, по всеобщему мнению, схватиться за нательный крест и возвести хулу на языческих идолов. Затем, естественно, на всех присутствующих была бы возведена хула, а после "охуленные" наблюдали бы живописнейшее зрелище священника, бросившегося на языческого божка. Во всяком случае, так часто поступали служители Аркара, впервые попавшие в айсарское жилище. К счастью, Флавиан Марцелл отличался от них в лучшую сторону. Или, может быть, просто скрыл свои эмоции до поры до времени? А как вернутся в столицу, так сразу "кто надо" узнает, что дрункарий Андроник Ласкарий, при таких-то обстоятельствах, ел-пил-гулял на виду у идола поганого, изволил жертвы ему богомерзкие приносить и вообще вёл себя не так, как подобает истинному аркарианцу.

Словно из ниоткуда появилось несколько девушек кидань, в просторных халатах, с подведёнными иноземной тушью ресницами, нарумяненных. Они на руках несли поднос с...варёной головой барана. Ласкарий недоверчиво поглядывал на это "лакомство". А уж о запахе и говорить не приходилось.

— Испробуй! Мозг, Андрон-батыр, будешь мудрей, чем ты сейчас есть! Испробуй! Иначе оскорбишь Торэмена.

Мёртвые глаза барана с грустью и мольбой смотрели на Андроника. Ласкарий, в общем-то, был не так уж голоден...По большому счёту он и есть расхотел при виде этой варёной головы...

"Три тысячи воинов, Андроник, три тысячи воинов! Ради того, чтоб вместо трёх тысяч аркадцев погибли кочевники — можно съесть и вот такой вот деликатес" — Ласкарий смог-таки перебороть своё отвращение и отрезал ножом кусочек баранины. В принципе, есть было можно. Было даже вкусно, в какой-то мере. Не свинина по-ориэнтски и не осетрина, но...Но — три тысячи воинов!

— Ай, вкусно! Ай, замечательно! — одобрительно захлопал в ладоши Тонъюкук. — А сейчас надо сказку рассказать! Да! какое застолье без сказки?

Мудрый шато повторил свой вопрос, но уже на одном из степных языков, и ответом ему был одобрительный гул. Торэмен всё с той же "двудонной" улыбкой добавил и свои пять сестерциев в глас народа.

— Андрон-батыр, буду я рассказывать эту сказку на двух языках. На твоём — дабы проявить дружелюбие, и на киданьском — дабы вознести хвалу хозяину, нас приютившему. Поэтому сказка может немного затянуться. Но дослушай её до конца — она поможет тебе сделать правильный выбор в грядущей войне.

Глаза Тонъюкука сверкнули — или это был всего лишь отблеск пламени? Андроник задумался над этим, но почти тут же всё внимание его обратилось на самого рассказчика. Шато преобразился. Словно другой человек занял место Тонъюкука в шатре. Вместо пусть и бодренького, но — старика, появился только-только входящий в зенит жизни мужчина, у которого впереди были многие годы приключений, испытаний и скитаний. Даже голос Тонъюкука изменился: в ноты его слов вплетались бархат и лира, свирель и динлинский бубен, и получившаяся мелодия затопила не юрту — но весь мир, всю Ойкумену.

Хорошая это была нива, ай, хорошая! Она серебристой ланью разлеглась на берегу Синей реки, видная издалека, красивая, манящая. В месяц растущей травы, когда заканчивался охотничий сезон, все рода всех народов, тумены туменов, здесь собирались. И думал Тэнгри: вся Степь, всё живое от края и до края, здесь собралось, в этой ниве. И думалось: вечно так будет! Да вот только забыли люди: нет ничего вечного, кроме Синего Неба, Чёрной Земли и Зелёной Степи. Всё остальное — приходит и уходит, гибнет и возрождается вновь. Но не только это забыли жители Турфэна! Стёрлось из их памяти, что такое милосердие и доброта. Жадными они стали. Жиром заплыли их сердца, а души почернели. Демоны нижних миров — и те не смогли бы сравниться с ними цветом души!

До чего же страшная жара напала на Степь в то лето! Речка пересохла, трудно было воду найти много переходов окрест. Только у турфцэнцев колодцы полнились чистой, вкусной водой. И пришёл воду попросить старик. Седой-седой, дряхлый-предряхлый, который ещё, говорят, самих великих шаньюев мальчиком видел. Взмолился старик этот о воде. Турфэнцы потребовали плату за чашку, высокую плату. Старик, бедный старик, не сумел дать требуемую цену — и был обречён на гибель.То есть был бы, не будь он шаманом. Много чего он слышал о Турфэне, о жителях его, о пороках его. Решил шаман сам проверить, врёт или не врёт "большое ухо". Оказалось,что не врало — и теперь следовало проучить турфэнцев, да так, чтоб всей степи неповадно было!

Шаман опустился по Древу мира, к самым злобным демонам. Приманив их звуками бубна, старик использовал их как слуг и наложил заклятье на Турфэн. Ай, страшное заклятье! Налетел "чёрный ветер", принёсший песок. Прошёл день, а "чёрный ветер" всё не стихал. Прошёл второй — а песок всё сыпался с неба. Прошёл и третий день — и оказался Турфэн погребён под саваном песочным, только сопки остались от некогда прекрасных домов.

Но, говорят, не все турфэнцы погибли. Тех, у кого было чистое сердце и ещё не почерневшая душа, заклятые шаманом демоны уносили подальше от нивы. С тех пор гуляют по Степи батыры-кидани, прославляя чистых сердцем предков подвигами своими и оберегая мир от зла, что ещё таится под сопками Турфэна.

Тонъюкук закончил сказку очень эффектно — поклонившись Торэмену. Вождь киданей захлопал в ладоши от удовольствия: ещё бы, вождь шато прославляет народ Торэмена, а значит, и его самого. Потомок властителей Степи поклонился киданю — а это многое, многое значит, за это следует выпить!

Собственно, запах от степной выпивки — кумыса — навевал не лучшие ассоциации. Зато аркадцы, допущенные в юрту, заметно оживились, поняв, что им поднесли в чашах не молоко, а кое-что другое. Скажем так, это напиток был раз в сто крепче, нежели парное молочко.

— Прими чашу, Андрон-батыр, испей до дна! — в руках ухмыляющегося Тонъюкука оказалась...оказался...

Андроник со смешанными чувствами принял в руки человеческий череп, отполированный временем и мастерами до блеска, оправленный в золото и драгоценные камни. Ласкарий открыл чашу — верхняя часть черепа легко открывалась — и вдохнул ноздрями аромат. Точно! Без всякого сарказма — аромат! Андроник, истинный аркад, не мог не узнать "Аркадское светлое", десятилетней выдержки! Да-да, именно этот урожай когда-то...Ну да ладно, Андроник не хотел вспоминать о том празднестве в фамильной вилле. Слишком много счастья, слишком много радости — лучше сохранить её в глубине души, а не отдать на растерзание миру.

Ласкарий что-то совсем расчувствовался на этом пиршестве.

— Пейте, Андрон-батыр, пейте! И сказку вспоминайте! Не отдавайте на хороших людей на смерть Степи, проблем не...как это по-аркадски...не оберётесь? — невинно так, с открытой, точь-в-точь как у младенца, улыбкой говорил это Тонъюкук.

Андроник же едва не подавился вином: вождь шато читал его мысли, что ли?

— Пейте, Андрон-батыр, ай, славное вино! Ай, вкусное! Ай, сладкое! У турфэнцев такого не было! Я точно знаю! Ай, сладкое вино!

А Флавиан не сводил глаз с торэменовского алтаря. Что-то замыслил инквизитор? Нет, не понять было по стеклянистым глазам, какие мысли посетили Марцелла...

Королевство. Герцогство Сагирина.

— Делаем всё тихо и без подвигов, без подвигов, — Старик не отрывал взгляда от расположившейся на холме деревеньки.

Деревня как деревня: косые (не иначе как пьяные) заборы, избы, мазанки, крытые соломой или дранкой (если хозяева зажиточные) крыши, почерневшее от времени и влаги дерево колодцев. Ну чем отличается от сотен других? А слышите конский топот и гомон на каком-то тягучем, крикливом языке? Именно: тайсары! Тайсары были здесь, и, судя по всему небольшой отряд. Отставшие, что ли, от орды? Отряд фуражиров? Разведка? Или этакий гарнизон? Ну да, десяток всадников защитит деревушку от любого нападения. Ну конечно, ага! До первой ночи разе что. А с утра снова тишь да гладь, и только над ближайшим леском кружит попировавшее вороньё. И если хватится кто-то, наведается в деревеньку да спросит: "Куда дели воинов?" — им сдавленно, хрипло, со страхом в голосе ответят: "Так это...Кричали! Кричали ночью в лесу! Вот провалиться мне, лешаки веселились! Вы туда не ходили б, а ...Дело к ночи...". А с утра, испробовав "хлебное вино", от единого духа которого здесь заборы косились, проверяющие с тяжестью в голове, огнём в животе и хмелем в глазах убрались бы восвояси. А не убрались бы...

Вот только у Старика не хватило б терпенья дождаться, пока дрына народного гнева будет поднята. Он решил ускорить естественный процесс исчезновения гарнизона в этой глухомани. Для этого был даже составлен план, которому нельзя было отказать в некоторой изобретательности и даже, представьте себе, определённой гениальности. В чём он состоял, спрашиваете? Ну, сейчас узнаете...

— Старик, а может, Хардак пойдёт, а? Мне совершенно не нравится та роль, которую мне предстоит сыграть...

Эльфред с надеждой вглядывался в лицо командира, надеясь, что тот передумает, что в голову ему взбредёт другой, более...А какой же план должен быть? К сожалению, в те времена ещё не придумали слова "гуманизм" и производных от него, и потому Эльфред не мог подобрать подходящего эпитета для того плана, который ему оказался бы по нраву. Что ж...Не везёт...

— Нет, пойдёшь ты и сделаешь всё лучше, кто-либо другой, — ну кто мог бы отказать милейшему Старику?

Даже не принимая во внимание очень даже острый на вид меч, который сжимал в правой руке командир маленького, но неимоверно гордого отряда.

— Хорошо. Что ж...

Эльфред нервничал, как будто при первом своём выступлении в родной деревне. Десять лет, лютня в правой руке, в левой руке зажата счастливая косточка, а вот правое плечо, в своё очередь, зажато в тиски мощных отцовских пальцев. "Не подведи меня, сынок, ты сможешь это" — шепчет отец и подталкивает (некоторые бьют — и то слабее) к импровизированной сцене. Хотя какая, к Даркосу, сцена? Пятачок ровно земли невдалеке от деревни, на нём жители справляют свадьбы, поминают умерших и...и занимаются прочими весёлыми и не очень делами.

Эльфред помнил, как спина мигом покрылась "гусиной коже", когда десятки взглядов оказались прикованы к маленькому лютнарю. Рука подрагивала — но ровно до того мгновения, как легла на струны...А потом...А потом были завороженные слушатели и первый, настоящий успех: целый окорок, подаренный кем-то из местных любителей музыки, десяток яиц, репа...Да. это был настоящий успех! Куда там овациям! Ими желудок не наполнишь, семью не накормишь!

Теперь же успех мог принести сытный ужин (деревенские-то должны накормить, как-никак!) и, что не менее приятно, месть тайсарам.

— Ну...Начали...Альта, помоги служителю своему! — Эльфред воззвал к богине-покровительнице искусства. Не может же она оставить своего верного (ну, на девять десятых...) слугу в беде?

Самое сложное — добраться до крайнего дома, а там уж...

Жаль только, что не то что лесной кущи — но даже высокой травы вокруг деревни не было...

Ползком...Ниже...Ниже...Ага...Пенёк! И как только здесь очутился? Ещё пенёк, пониже...Топаем, топаем...Тьфу! Ползём! Ниже к земле, ниже, пригнись, дурак Эльфред!

Сорок шагов до ближайшего двора...

Тридцать восемь...Теперь — снова ползком...

Тридцать...Э...Сколько же ползков в шаге? Много...Но да ползём, ползём...Проклятье, неужели талант жонглёра заставил Старика выбрать "авангардом" именно его, Эльфреда? Небось послали как самого молодого...Ну да, чтоб их...Молодых вечно обидеть норовят...Ух я им!

Ползём...Ползём...Ползём...Немного...Ещё немного...Совсем чуть-чуть ещё...Ну же...

Вот он уже, заборчик! Или, как его ещё здесь зовут, плетень! До боли знакомые, родные прутья...До одури вкусно пахнет едой...Живот урчит не переставая...А уж как хочется стопочку "хлебного вина", боги, как хочется, аж в горле пожар...

Ну, вот он, плетень! Выручай!

Выручишь? Нет...

— Хэй! Ты! Эй ты! -этак только тайсары могу орать: будто скот сгоняют в гурты.

Сердце Эльфреда ушло в пятки: вот тебе и "хлебное вино", вот тебе и кашка, вот тебе и репка, вот тебе заодно и могилка...

Что ж, оставалось надеяться, что план Старика сработает.

— Га? — "трубадур" комично, не вставая с четверенек, ответил тайсару.

"И пены. Пены у рта побольше!" — Эльфред надеялся, что это представление будет лучшим в его жизни — иначе оно просто станет последним.

"Так! Гавкай! Рычи!"

— Ваф! Гав! Тявк! — парень потешно зарычал дворовой собакой, а потом залился лаем, почище, чем старый, матёрый сторожевой пёс.

— Это ещё что такое? — позади глазастого тайсара возник ещё один, в расшитом бисером и какими-то тусклыми камушками кафтане.— А ну! Староста! Старосту сюда!

— Ыыы? — честное слово, Эльфред не просто играл — он едва ли не стал слабоумным. От страха. — Га!

Глазастый тайсар (Эльфред много раз потом будет вспоминать этот момент) подошёл к "слабоумному", хмыкнул — и ударил под дых сапогом. Бедняге "трубадуру" показалось, что мир надумал влезть к нему в живот, перед тем разорвав кожу и спалив лёгкие. Эльфред повалился на землю — и всё равно, он не мог не продолжить игру. Наверное, именно тот день ознаменовался рождением трагикомедии: деревенскому певцу приходилось улыбаться сквозь слёзы, угождая почтенной публике, состоявшей из единственного зрителя. Последний выступал так же и в качестве мучителя, что в дальнейшем станет неписаным законом любого творческого человека, а в особенности — такого его вида, как непризнанный гений.

— А, щенок, — тайсар неожиданно хорошо говорил на огнарском, может быть, даже лучше иных исконных жителей Королевства. — Смешной дурак. Ну же, тявкай, а я посмеюсь! Тявкай! Тявкай, кому сказал! Давай, дурак, весели меня!

— Тявк, — Эльфред проклял "гениальный" план Старика.

Было очень больно, даже размышления — и те приносили страдания, но всё же деревенский певец понял: нужно было действовать иначе. Выдать себя за жителей соседней деревушки или за обычных путников, пусть и покрытых шрамами да с мечами за пазухой. Нужно было...А...проклятье...

— Га! — из глаз ручьями текли слёзы, но надо, чертовски сильно надо было улыбаться!

"Я тебя запомню, тайсар, ты будешь вымаливать право на смерть" — Эльфред надеялся, что эта мысль не отобразится на лице.

А тайсар всё пинал и пинал "дурачка". Таким людям нравится издеваться над слабыми, в такие моменты они кажутся себя сильнее всех на свете. Упиваются своей мощью, своей властью, чтобы потом прогибаться перед власть предержащими, на четвереньках (точь-в-точь как "дурачок"!) подбегать к начальнику, преданно смотреть прямо в глаза и выполнять любую прихоть. Ползать на брюхе, чтоб потом горделиво поднять голову и отыграться на тех, кто слабее — вот какова жизнь таких людей. Хотя...люди ли они?

— Что за шум, а драки...Ага, даже драка есть...— раздался голос четвёртого участника трагикомедии, деревенского старосты.

Дородный, грузный мужчина на склоне лет, ещё сохранивший силу в руках и разум в голове, с окладистой седеющей бородой, в рубахе, подпоясанной кушаком. Особо выделялись (собственно говоря, Эльфреду только они и были сейчас видны) сапоги с затейливым узором. Золотая нить! Дюже хорошо жил староста, это уж точно: даже зажиточный горожанин не всегда мог позволить себе такой роскоши, не то что крестьянин!

Боровшийся с болью Эльфред не мог взглянуть на старосту — но зато тот получил великолепную возможность поглядеть на "дурачка".

— Кто это? — тайсар был не из тех дураков-патрульных (безо всяких кавычек!), кто пнёт раз-другой странного неизвестного паренька, едва не пробравшегося на охраняемую землю. Да, этот решил всё проверить и перепроверить.

"Боги, куда же пропали доверчивые, наивные люди?" — Эльфред безмолвно обратился к небесным обитателям.

— Ну же, кто? — а это голос второго тайсара, привёдшего старосту. — Чужак? Свой? Ты его вообще узнаёшь?

Тот миг был самым долгим в жизни Эльфреда, дольше вечности.

"Прошу, скажи хоть что-нибудь. Не узнаешь — пусть, это даже хорошо: помру быстро. Не хочется умирать долго, да ещё боль испытывая!"

Миг всё тянулся и тянулся полночной луною на безоблачном небосклоне...

И тут — тут староста ответил! Но не словом: он засмеялся, закатываясь, не в силах продохнуть от спазмов и колик...

Королевство. Тронгард.

Шло очередное заседание Коронного совета, правда, в урезанном составе. Здесь не было никого из Владетелей, кроме Артуа и фон Даркмура: практически все остальные были заняты делами военными. Барон Сан-Зар, правда, прямо заявил, что не будет обсуждать такой глупости, как Сейм. Прямотой и храбростью он пошёл в своего отца, погибшего за дело, в которое он верил. Тенперон подумал, что сын кончит так же, как и отец: оболганный и преданный кем-либо из не столь щепетильных в вопросах чести и долга людей. Ещё бы! Пойти в лобовую атаку на план по созыву Сейма — а одновременно и на Артуа с фон Даркмуром, создателей этой химеры. Архимаг, конечно, не менее прямо высказал своё мнение об этой глупой идее. Но за Тенпероном стояла Гильдия и слава победителя Эдмона Рошфора, а кто стоял за бароном? Сан-Зар слишком слаб, он не сможет противостоять влиянию северных Владений. Тем более барон молод, любит охоту и турниры, на них постоянно случаются "неприятности": то обломок копья угодит в глаз, то стрела нечаянно (ну совершенно нечаянно, правда-правда!) угодит меж лопаток. Тенперон не сомневался, что в случае чего Артуа и Даркмур могут устроить такую "неприятность". Архимаг ожидал, когда же и его попробуют спровадить на тот свет.

Хотя, собственно, отказ Сан-Зара участвовать в Коронном совете — тревожный знак. Меньше года назад такое уже было — и чем же кончилось? Короля спровадили к Даркосу. Если так пойдёт и дальше, то скоро огнарам придётся запоминать имя нового правителя. Вот только — кто встанет на его место? Прямых наследников у Фердинанда нет, претендентов на престол — тьма: Владетели, Людольфинги и ещё уйма, но помельче. Снова быть войне? Снова крови литься на огнарской равнине?

— Мэтр Архимаг? — голос Огнарида прервал размышления Тенперона.

— Ваше Величество? Прошу прощения, я задумался над делами государственной важности, — и это было сущей правдой, между прочим!

Фон Даркмур позволил себе усмехнуться. Интересно, смешно ли ему будет, когда настанет час отмщения? Клятву, данную Эдвину Беневалю, надо исполнить. Но, к сожалению, сейчас нельзя, не время.

— Что ж, Вам не придётся прилагать усилия, чтобы подумать и над этим вопросом...Как Вы думаете, какова наилучшая партия для короля огнарского?

Тенперон сделал усилие, чтобы не моргнуть от удивления: он не ждал подобного вопроса. Нет, конечно, удивительно было бы, не задумайся об этом король. Но сейчас, в такую пору? Враг уже давным-давно перешёл через порог страны, вовсю гуляя по южным землям.

Фердинанд меж тем внимательно следил за Даркхамом, ожидая ответа от Архимага.

— Партия? Хм...Ваше Величество, я бы на Вашем месте просил руки у дочери правителя Тарнланда либо у государя Кайзерона. Последний не имеет сыновей, и страна должна по местным законам перейти в руки наследницы...Вы сами понимаете, к чему я веду, — Тенперон хитро улыбнулся. — Тарнку же я предлагаю в силу родственных связей между огнарским и тарнским народом. Знаете, прежде в Королевстве в ходу была пословица: "Уж если айс айса разумит, так огнар тарна — и подавно!". Жаль, что тайсаров понимать мы разучились...

— Тенперон, Вы советуете в своей обычной манере: замечаете лишь то, что выгодно для доказательства Вашей правоты, и в упор не желаете видеть то, что развенчает Ваши взгляды! — ну да, фон Даркмур не мог не сказать этого.

Принц повернул голову в сторону нынешнего Владетеля Беневаля.

— Сударь Эрик, я должен услышать мнение всех присутствующих на Коронном совете.

Даркхам едва смог удержаться от того, чтоб не расплыться в улыбке: вот он, прежний Фердинанд! Принц ведь умеет жить своим умом, а не заёмным! Может! Вот, просыпается гордость Огнаридов! Ну же, пламя честолюбивой души, разгорайся! Не разгорелось...

— И лишь после этого я смогу принять решение. Вы предлагаете просить руки принцессы Софии Ватац...— Фердинанд потёр подбородок.

Странно, но Тенперон не помнил за королём такой привычки. У кого он её перенял? Интересно.

— Да. и это наилучший выбор в нынешних условиях! Какая партия! Это будет союз двух величайших государств континента, созданный впервые за четыре века! Это будет...

— Это будет несмываемое пятно на репутации короля, судари мои!

Тенперон пошёл в нападение. Он хотел доказать свою точку зрения, опровергнув чужие, сметя все возможные "достоинства" иных взглядов. Иногда это срабатывало, иногда — нет. Осталось посмотреть, как выйдет на этот раз. С Сеймом-то не вышло...

— Четыре века мы воевали с аркадцами. Наши западные Владения омыты кровью потомков гордого Ксара. За каждую пядь тех земель уплачено жизнями огнаров двойною мерой! И Вы предлагает нам основать новый союз? С кем? Со злейшими противниками? Ватацы мечтают о возрождении империи в прежних рубежах. Напомните мне, судари, кто четыре века назад владели землёй, на которой ныне возвышается Тронгард? Это были аркадские земли, и они хотят, они страстно желают их вернуть. Василевсы спят и видят триумф, который пройдёт здесь, на улицах и площадях нашей столицы. Вы думаете, это будет настоящий, полноценный союз? Я умоляю вас, не тешьте свои иллюзии! Откажитесь от них!

— Архимаг, не надо столь резко...— Артуа решил несколько остудить то пламя, в которое обращался Тенперон в запале речи. Не надо...

— Милорд Владетель, не стоит меня охлаждать, огненного мага не так уж просто унять! — ну да, огневики славились своим пламенным нравом. Профессиональная деформация, чего уж там скрывать. -Представьте на секунду, что будет, если мы заключим союз с Аркадской империей, ведь женитьба на Софии Ватац будет лишь первым шагом к тому. Это откроет для аркадских купцов доступ к торговле внутри страны, аркадским мастерам — к работе, к борьбе с нашими ремесленниками. Имперские рудознатцы будут рыскать по Королевству, выпивая из огнарских недр все соки. Но самое опасное для нас — это аркадская культура, чуждая нам. У нас совершенно отличный от них взгляд на мир. Многие огнары, молодые в особенности, могут поддаться призывам их священников, проповедников. Знаете, почему? Потому что легко обвинить "еретиков" в собственных бедах! Их священники будут твердить, что все напасти, ниспосланные богами на Королевство, произошли из-за "нечестивости"...Первыми в списке хранителей этих самых "нечестивостей" будут маги. За ними последуют жрецы наших богов. За ними — все инакомыслящие и не принявшие аркадскую веру. За ними — те, кто принял Аркара, но не навязанного священство империи, а своего, особого, не этого холодного Бога на иконах. За ними отправятся на костры все, кто спорит с императором и патриархом. А после...

— Мэтр Архимаг, довольно! Вы забываетесь! Маги вообще склоны к фантазированию и сгущению красок! Эк Вы хватили! — лицо фон Даркмура пылало багрянцем. -Священники, костры, рудознатцы, торговцы...И всё это — после свадьбы на принцессе из Аркадии? Полно Вам! Клянусь Немайди, максимум, чего стоит ожидать — присутствия нескольких ремесленников и одного-двух проповедников в свите Софии, не более...Фантазёр Вы, мэтр!

— Я с этим не согласен, милорд Даркмур, — именно так звучит стылая осенняя речка.

Поднялся капитан Суазон, командир королевской гвардии. Короткие седые волосы контрастировали с чёрным камзолом. Серебряные пуговицы с выгравированным гербом Королевства, тугой высокий воротник, шитый серебряными же нитями. Первый гвардеец даже здесь не пожелал снять перчатки, на тыльной стороне которых красовался фамильный герб: щит, оплетённый терновником. "Даже броня должна ранить врага" — этому девизу Людовик Суазон следовал всегда и везде. Трудно было сказать об этом с виду спокойном человеке, что он может впасть в ярость. А ведь мог! Правда, большинство свидетелей этого давным-давно обивали пороги царства Тайтоса. Если Людовик чувствовал, что ему, его друзьям или его делу, охране страны (а охрану "тела королевского" он почитал за второстепенную задачу), грозила опасность, Суазон преображался. На этом до поры до времени спокойном лице проявлялось злобное, даже несколько звериное выражение. Словно из ниоткуда возникал меч в руках, а на телах нерасторопных врагов — десятки и сотни ран. Король АльфонсоV, зная эту особенность тогда ещё молодого, но бедного дворянина, с распростёртыми объятиями принял Суазона в гвардию. Через считанные месяцы разразилась очередная война с аркадцами, в которой Альфонсо лично водил армию в бой. После первого же сражения, в котором Суазон впал в неистовство, аркадский василевс "по вине" Людовика недосчитался, если верить легенде, целой когорты легионеров. Та война закончилась довольно-таки быстро: император здраво посчитал, что ещё несколько сражений попросту превратит аркадскую армию в ничто.

Вот и теперь Суазон почувствовал, что Родине угрожает опасность, и решил вступить в бой (пускай лишь только словесный!). А может, здесь сыграли свою роль неприязнь капитана гвардии к аркадцам и Артуа с фон Даркмуром.

— Союз с Аркадской империей не принесёт нам ничего хорошего. Ладно, предположим: легионы примут участие в нашей войне с тайсарами. Каким образом? Восточная армии империи возьмёт да устроит переход к столице? В другое место им идти смысла не будет. Легионеры медленнее конных тайсаров, пока поспеют к нашим южным рубежам, там уже и след кочевников простынет. Только у столицы тайсары остановятся на некоторое время. Допустим, что легионеры подойдут как раз к решающему сражению. Даже — к концу такого сражения, ибо пока суд да дело...Словом, свеженькие, бодренькие легионы оказываются в самом сердце Королевства. Здесь будут и наши силы, да...Измождённые, уставшие, обескровленные армии...На месте аркадского стратига я бы воспользовался такой возможностью и занял центральное Королевство, как раз королевский домен. Ну а если, представим, легионы двинутся не к нам, в Степи? Там тоже уже не так уж много верных кагану воинов. Сбудется аркадская мечта о возвращении тех земель в лоно империи... В обоих случаях, Ватацу только прибыль будет. А если не воинами мы попросим помощь — то чем? Деньгами? Казна империи истощена недавней войной с Партафой, я сомневаюсь, что им денег некуда девать. Продовольствием возьмём? Это мы им пшеницу или рожь может продать, если, конечно, сумеем урожай сохранить. Так в чём же прибыль наша? Чем Королевству будет выгоден союз с Аркадской империей?

"Что ж, двое на двое, паритет" — Тенперон мысленно аплодировал капитану гвардии.

— Ваше Величество, ну что могут маг и солдафон понимать в политике и экономике? Пусть они занимаются своим делом — и не лезут в наше, — как и следовало ожидать, Даркмур не стал опровергать доводы оппонентов. Вместо этого он воспользовался излюбленным приёмом проигрывающих спорщиков — воззвать к здравому смыслу "аудитории" и окунуть оппонента в грязь по самую макушку. — И не забывайте, капитан долгое время служил Людольфингам...

— Я служу. Служу Королевству, служу престолу, вне зависимости от тех, кто там сидит. Если, конечно, они воссели на него законным способом, — холодно отрезал Людовик Суазон.

Да, это были красивые слова — но они-то и оказались ошибкой. Нельзя при молодых правителях, пришедших к власти отнюдь не самым законным образом, говорить подобное.

Фердинанд вновь потёр подбородок, бросил укоризненный взгляд на капитана гвардии — и устало проговорил:

— Похоже, ничего дельного на этом совету более я не услышу. Благодарю вас, судари, за советы. Мне стоит получше их обдумать...

Король, задумчивый и хмурый, поднялся с трона и направился прочь из зала, в коридоры дворца. Золотые и серебряные нити его одеяния переливались в лучах солнца, проникавших в помещение сквозь витражные окна. Эти переливы резко контрастировали с чернотой плаща, покрывавшего плечи Фердинанда и спускавшего к самым лодыжкам: Огнариду было холодно. С самого утра короля бил озноб, непонятно чем вызванный, не желавший проходить. Придворные лекари только руками развели, когда Фердинанд спросил, чем же он заболел, и предложили сделать кровопускание. Огнарид сразу же отказался от такого лечения: жизнь была дороже победы над непонятным недугом. Подумаешь, озноб и озноб, большую часть своей кровь терять ему не хотелось.

Пребывая в раздумьях о будущем сватовстве, Фердинанд и не заметил, как пришёл к той самой комнате, которую обнаружил прошлой ночью. Словно дух Эжени, оставивший след в портрете, звал короля, и тот не мог не пойти на зов.

Собственно, здесь практически ничего не изменилось: всё тот же одиноко горящий факел, то же запустение — и всё та же красавица де Локруа, вглядывавшаяся в Огнарида. Король вздрогнул, поймав на себе взгляд этого портрета — и, как ни странно, мигом прошёл озноб, терзавший тело правителя огнаров.

Фердинанд вновь опустился на тот древний стул и долго, наверное, лишь чуть меньше вечности, смотрел на портрет. Да, как же давно всё это было...И вот — снова какой-то девушке предстоит войти в жизнь Огнарида. Интересно, кого бы отец, Альфонсо Пятый, предложил выбрать? О, скорее всего, он хмыкнул бы, процитировал кого-нибудь из "великих" — а после щёлкнул бы сына по носу и тоном. не терпящим возражений, указал бы...На...на кого бы он указал...Огнарид потёр подбородок — и словил себя на мысли, что поступает точь-в-точь, как отец: Альфонсо тоже, размышляя над серьёзной проблемой, совершал этот жест.

— Отец, если бы ты подсказал мне, как же поступить, — тяжело вздохнул Фердинанд. — Мне тебя очень не хватает. И Реджинальда...Я тоже по нему соскучился, по этому лучшему другу книг...Они бы посоветовали, кого же, Даркос побери, выбрать в жёны...

Королевство. Графство Беневаль.

Кое-кого из разбойников в плен взять удалось. Насмерть перепуганные, они наперебой рассказывали, что же довело их до жизни такой. Моя догадка оказалась верна — прежде они были бродячими артистами, жонглёрами, а их вожак — стихоплётом. Жизнь была не такой уж спокойной и радостной, зато сытой, но всё изменилось после Войны за престол. Кому теперь стали нужны артисты? У горожан даже есть нечего было, знать отстраивала поместья или обживала конфискованные у реджинальдистов замки, крестьяне же пытались заработать медяк-другой и сохранить скудный урожай. Словом, кому было дело до жонглёров? Сложно смеяться, когда живот сводит голодная судорога!

Несколько месяцев труппа ещё сводила концы с концами, но к началу лета дела пошли хуже некуда. И тогда стихоплёт, Франсуа, предложил зарабатывать на жизнь грабежом. Кое-как снарядившись (уж оружия после Войны за престол хватало), они вышли на большую дорогу — и нарвались прямо на наш отряд. Жонглёры переоценили свои силы и поплатились за это жизнями.

— Сколько же ещё нам лечить раны, нанесённые этой войной? — в сердцах спросил я, дослушав этот рассказ.

— О войне забывают, когда последний её участник встретится с Даркосом, — мрачно ответил Конрад Монферрат. — Боюсь, ещё долго нам придётся встречать следы миновавшего бедствия, очень долго.

— Уверяю вас, Лотарингия оправится быстрее всех! — радостно возвестил Франц, довольный исходом боя с "рыцарями удачи". — Милорд снарядил множество патрулей и разъездов, охраняющих дороги, мосты и деревни, так что никакие бандиты не сунутся!

— По-моему, к нам уже сунулись, — с горькой иронией ответил Монферрат. — И никаких патрулей я не заметил...

— А это кто тогда, там, впереди? — парировал Франц. — Если бы мы ехали медленнее, то непременно повстречали бы доблестных воинов милорда Карла на самой границе Лотарингии. Эгей! Лотарь и Карл! Лотарь и Карл!

Послышались отдалённые возгласы "Лотарь и Карл! Лотарь и Карл! Добро пожаловать!". Нас встречали.

— Кто там, Конрад? — в этот раз я почти что и не испытал чувства досады от невозможности увидеть патрульных. Привыкаю к слепоте, значит.

— Похоже, и вправду конный разъезд барона Карла. Полтора десятка всадников, с развёрнутыми знамёнами рода Лотарингов, на добрых, проклятье, до чего же добрых конях! Целое состояние можно выручить за них, Тайдер это подтвердит!

Лошади, как я уже успел узнать, были одной из слабостей Монферрата. Рыцарь мог часами рассуждать о мастерстве выездки, о лучших мастях, о том, как определить, хорош или плох скакун. А порой Конрад рассказывал, как можно дурного коня выдать за отличного. Особым мастерством в этом деле славились тайсары и подданные одной из юго-восточных Орд. Например, можно было капнуть в глаз коню некий состав, чтобы придать блеск зрачкам. Некоторые умудрялись покрасить конскую гриву, а ещё и салом смазать иль дёгтем (если требовалось продать вороного)бока животного, чтоб "всё в лучшем виде было". А некоторые при помощи обычной пробки и воздушной магии такое творили!

— Милорд Николас, а вот теперь точно — добро пожаловать в Лотарингию! Отныне Вам не придётся ни о чём беспокоиться! Эх, встретим! Как полагается — встретим! Детям и внукам будете рассказывать, как пить дать!

Что ж, в какой-то мере Франц оказался прав: никаких приключений по дороге к замку Лотаринга на долю нашу не выпало. И это не могло не радовать, не так ли? Лишь тот, кто не оказывался в гуще событий, кто ни разу не участвовал в сражении, кто ни разу не видел гибель сотен и сотен людей — да-да, лишь тот может мечтать о приключениях. Едва услышите, как некто говорит: "Эх, мне б в приключения отправиться! Мне бы с десяток врагов, я бы их! Уж я-то! Я! Я всех, и каждого, и вообще! Ого-го, в общем!" — так вот, едва услышите, бегите от такого без оглядки. А если не убежали — пеняйте на себя, вскоре беды посыплются, словно капли с неба в дождливую осень! И, что самое мерзкое -больше всего достанется не парню, мечтающему о приключениях и битвах, а его спутникам. Жизнь такая, чего уж поделать...

— Николас, уже виден замок! — прервал мои размышления Конрад.— Вам рассказать, какой он?

— Да, да, конечно! Интересно же, куда нас позвали! — и зачем, к тому же. Нет, приятно, конечно, выбраться из "медвежьей берлоги", но всё же...

Сейм...Хм...Меня всё равно не изберут представителем Беневаля, практически никого из дворян Владения я не знаю, дельного человека выбрать не смогу — и каков же тогда смысл моей поездки? Что же заставило меня согласиться? Неужели только одно желание: доказать, что моя слепота не помеха для долгой дороги? Доказал, можно было поворачивать — но любопытство гнало меня всё вперёд и вперёд.

— Донжон...

Центр замка, донжон, древние зодчие выстроили на скалистом утёсе. Ослепительное сверкавшие на солнце башни и стены, отделанные плитами известняка, отражались в тихих водах озера Лебяжьего. Зоркий глаз мог разглядеть и царственных птиц, давших название водоёму, плававших у зарослей камыша и осоки. Донжон чем-то походил на лебедя: устремлённый ввысь, лёгкий, снежно-белый и, одновременно, пронизанный чувством собственного достоинства и силы. А ещё — в замке, как и в прекрасной птице, царила загадка, тайна, которую вроде и хотелось раскрыть, но, с другой стороны, едва раскроешь эту тайну — померкнет, исчезнет красота, скрытая в великолепном творении.

От подножия утёса к берегам озера расходились объятиями крепостные стены, серые, дисгармонирующие и с донжоном, и с Лебяжьим озером. Под защитой этих стен находилась крохотная пристань, какие-то домики, кузни, конюшни, амбары и прочие хозяйственные постройки. По другую сторону за четыре года вырос город, чьи жители были надёжной опорой баронам Лотарингам, давая воинов для войска сюзерена и деньги для баронской казны. Это поселение лоскутным одеялом расстелилось на приозёрном всхолмье, вгрызлось в землю фундаментом и наполнило воздух печным дымом. В общем, типичный огнарский городок, выросший вокруг замка какого-либо феодала. Правда, отличались эти места тем, что буквально о каждой вёшке здесь сложена легенда. А уж род Лотарингов всех перещеголял! Жизнь баронов, если верить людской молве, была связана с мистикой и волшебством. А всё пошло ещё с основателя рода, Лотаря, знаменосца великого Огнара.

Не было телохранителя у вождя айсов вернее и сильнее, чем Лотарь. Лихой, бесшабашный в бою и вдумчивый, последовательный в мирное время, он ни шаг не отставал от вождя. Огнар бьётся впереди войска — и Лотарь рядом, своей знаменито секирой шинкуя аркадцев или мидратов. Огнар пирует — и Лотарь в обеих руках держит по доброй кружке пива, припадая то к одной, то к другой. И даже в смерти Лотарь не отстал от основателя Королевства: Огнар отправился на встречу с Даркосом — а в считанные часы спустя преставился и основатель рода Лотарингов.

Земли, на которых теперь стоял замок, пожаловал Лотарю сам Огнар, и, говорят, не случайно знаменосец оказался соседом Беневаля. Эти двое дружили и даже, если вновь довериться древним легендам, соревновались в доблести и храбрости. Сам Огнар, правда, в конце концов положил соревнованию конец — иначе бы однажды потерял двух вернейших воинов. Первый правитель Королевства рассудил так: впредь пусть весь народ признает, что равны Лотарь и Беневаль по доблести, но нужно, чтоб они и свою скромность доказали! И с той поры ни Беневаль, ни Лотарь ни разу не закинулись даже о былом соревновании.

И ещё, до сих пор местные утверждают, что Лотарь буквально на коленях молил Огнара пожаловать эти земли вокруг озера. Мол, влюбился Лотарь в озёрную деву. Хранительниц и покровительницу Лебяжьего. Думаю, что верить россказням о упавшем на колени бароне верить нельзя, но вот в слухи о водяной...

Я бы и сам не поверил, если бы не узнал: ходят слухи об связях Лотарингов с волшебными обитателями Лебяжьего. Даже сам Карл Лотаринг уже почитается в народе за "друга" озёрной феи. Если поспрашивать, то и парочка-другая свидетелей разговоров барона с хранительницей Лебяжьего найдётся.

Ну а пока я вспоминал всевозможные легенды и мифы этого края, нас уже встречали.

— Приветствую Вас, рыцарь Николас Датор из Беневаля, в своих землях! Хороша ли была дорога? Понравилось ли Вам в моих владениях? — наверное, не человек, а сам гром обратился ко мне!

Утробный, мощный голос Карла Лотаринга был насмешлив и задумчив одновременно, словно у жонглёра на склоне лет. Знаете, в такую пору, выступив перед почтеннейшей публикой и после запершись в своём вагончике, актёр долго смотрит на своё отражение в зеркале. Он смывает грим, снимает парик, а потом, уперев худые, увитые вздутыми венами руки в подбородок, обращается к отражению: "Ну, что, когда же ты вспомнишь, каково это — смеяться от души, а не следуя роли? Эх, ты...". Зарывшись в шершавые ладони, роняет горькие слёзы усталости, а на утро он — вновь на сцене, играет паяца и весельчака. И так — изо дня в день, словно проверяя, что будет раньше: самоубийство или смерть от замучившей подагры? А может, напившись на последний медяк, в канаве замерзнёт или какой-нибудь "рыцарь удачи" вспорет брюхо...

Ну да ладно, какие-то безрадостные сравнения лезли в голову. Надо было решить, что же ответить, сообщить о "тёплой встрече", оказанной местными разбойниками, или же оставить это на совести Франца?

— Благодарю, милорд Лотаринг, поездка по Вашим землям была более чем весёлой, такого радушного приёма мне дотоле не оказывали! —

Я старался изо всех сил, чтобы в моих словах не прозвучало ни доли иронии. И, к тому же, интересно, я повернул голову в нужную сторону? А то вдруг глаза "смотрят" не на Лотаринга, а, к примеру, в морду баронского коня. Но, к сожалению, Карл понял: дело нечисто.

— Похоже, Лотарингия встретила Вас не так, как подобает...Франц!

Произнося это имя, Карл сумел передать и возмущение, и недовольство, и удивление, и, не поверите, насмешку!

— Мессир! Вышло недоразумение: разбойники напали у самой границы Лотарингии, но, клянусь Вартаром, задали мы им жару! Мало кто из них сумел скрыться! — лихо ответствовал Франц.

— Велю забрать трупы и привезти сюда, хочется поглядеть на этих храбрецов! Они что, из "белого отряда"?

Конрад тронул поводья моего коня: кавалькада продолжила путь и кто-то захотел поехать рядом со мною...Голос Карла становился ближе — я поеду подле барона! Так, не волноваться, пускай и заметит Лотаринг мою слепоту...

Со стороны, наверное, это выглядит смешно: кажусь я сущим ребёнком, нервничающим из-за сущего пустяка? Что ж, возможно. Тогда мои недостатки казались мне чем-то невероятно важным, сравнимым...ну, скажем, со сдачей за раз всех экзаменов в Магической академии. Лишь много позже мне удалось принять себя таким, какой я есть. Хотя, признаться, не без оговорок: например, свою забывчивость я до сих пор проклинаю. Да и, знаете ли, как не проклинать, если не можешь с утра найти ключи или книгу, которую "вчера ну точно здесь положил!".

— Жонглёры, милорд, — ответил я за Франца. — А их командир, похоже, неплохой стихоплёт. Был. При жизни.

Лотаринг расхохотался — и нечто тяжёлое, не иначе как булава, ударило меня по правому плечу, едва не отправив меня в полёт. Тот не мог не быть коротким и "весёлым" — с коня до земли лететь не так уж и долго, знаете ли.

Лишь каким-то чудом мне удалось удержаться в седле. Что ж, неплохо, вторая победа за день. Интересно, сколько ещё "боёв" мне предстоит выдержать здесь, в Лотарингии? Но, главное, из скольких я смогу выбраться без потерь?

Так, а теперь — голову вправо, подбородок повыше, чуть-чуть левее...Да, по моему мнению, теперь я смотрел прямо в лицо Лотарингу. Проклятье, Николас, ну почему же ты так боишься показать себя слабым, выдать свой недуг? И ведь на словах и в мечтах я всегда "на коне", всегда бесстрашен. А в реальности...Эх...

— Как интересно! Как интересно! Трубадуры, вышедшие на большую дорогу! Сколько ещё сюрпризов преподнесёт нам Война за престол! — я и не заметил, как барон перешёл с тона залихватского и весёлого на серьёзный и вдумчивый. — Она ведь ещё идёт, но большей частью в сердцах огнаров. Вы даже не представляете, рыцарь Николас, сколь опасной теперь стала Война за престол. Вам уже стало известно о нападении тайсаров? Оно стало всего лишь продолжением вражды меж Фердинандом и Людольфингами. Кровь за кровь, под маской мщенья за Реджинальда его братцы захотят вернуть корону в свою семью. И, знаете, рыцарь, не в чем мне винить этих парней: я бы поступил на их месте точно так же. Да и вот, представьте, — и вновь, незаметно для меня, барон заговорил насмешливо. — Явится к Вам в замок некто, объявивший себя прямым, прямее некуда, потомком и законным, законнее закона, наследником Беневаля. И ведь он будет считать, или, во всяком случае, доказывать, что это Вы — никто и ничто, а он — и самому Огнару брат, и Эдвину Беневалю дядюшка, и вообще, знается с Онтаром Вседержителем. Представили? И что же будете делать, коли такой вот...жонглёр явится?

Сперва я подумал, что барон "шутить изволили", что из желания поддержать разговор он спросил меня...А вот потом — ударом сосновой шишки по голове — пришло осознание: проверяет. Лотаринг решил оценить мои красноречие и сообразительность? Ну-ну, он просто не присутствовав на экзамене по огнарской истории: вот как уж там "валили"! Какие вопросы задавали гадкие, но да ничего, справился! И здесь справлюсь.

И только в третью очередь — пришло понимание: это не экзамен. Это реальная жизнь, и в итоге отнюдь не итоговая оценка зависит от моего ответа...

— Я бы, наверное, сперва несколько часов поговорил бы с этим наследником. А после...Хм...Возможно, захотел бы узнать, где он пребывал все эти годы. И уж затем — решал дальше, что делать. Всегда был падок на принятие решений в запале, а это опасно, милорд Лотаринг.

Интересно, не переиграл? Не посчитают ли меня позёром? Ну да ладно, сейчас узнаем...

— Верно говорите, рыцарь Николас, до чего же верно! — и Карл рассмеялся, по-доброму. Только вот на душе кошки заскребли от этой доброты...

А после — был пир, да какой пир! Замок встречал нас тысячеголосым торжеством, на которое собралось, похоже, всё дворянство, вся соль земель Беневаля! Лилось вино рекою, выпитое пиво следовало бы считать не бочками даже — телегами, нагруженными бочками до самого неба. Коровы целыми стадами, свиньи — гуртами, а куры — стаями отправлялись на вертела и жаровни, стоявшие тут же, в пиршественном зале, и наполняли воздух ни с чем не сравнимыми ароматами.

И всё же хорошо, что я ничего этого не видел, а только слышал. Не видел, как позади господ, прижавшись к стене, усевшись на грязном полу, дожидаются слуги в рубищах и тряпье. Чего дожидаются, спросите? Огрызков...Какой-нибудь из благородных, не целясь, бросал за спину обгрызенную куриную ножку, дабы слуга "полакомился". Дворянин не считал нужным даже посмотреть, точно ли его слуга доберётся до "угощенья" — или потеряет его в драке с такими же голодными и наглыми служками. Победитель же, довольно скалясь, вгрызался в подачку, чавкая, причмокивая и радостно рыгая. А уж если прилетало целое (ну разве что с неглубокими следами зубов) яблоко — так вообще, целое побоище начиналось! Вот тогда-то благородный и мог оторваться от пожирания очередного (третьего?пятого?) окорока, дабы насладиться картиной потасовки. А после, утирая рукавом "дорожки" жира с лица, подзывал виночерпия и опрокидывал себе в глотку содержимое одного кубка за другим. Вслед за тем, благороднейшим образом рыгнув, начинал рассказывать сидящей подле даме о том, скольких врагов и каким образом сей честнейший и куртуазнейший муж отправил на тот свет. Естественно, сия любопытнейшая повесть сопровождалось распиванием уже пива (либо же эля), ибо вино — это для слабаков! А настоящий...И блааароднейший...И прочее...Прочее...Прочее...

А между столов пирующих прохаживались жонглёры, голодными глазами провожая очередной кусок, бросаемый слугам, и каждый такой бросок сопровождался громоподобным урчанием. Если же артисту удавалось рассмешить иль позабавить кого-либо из сиятельных господ, то ему перепадал кусок-другой с щедрого стола, а то глоток вина из кубка.

Или, скажем...Ну да ладно, к чему это? Зачем разрушать образ, который станет известен потомкам, образ храбрых, честных, воспитанных рыцарей? Зачем? Ведь дав повод потомкам обругать ту грязь, что царила на пирах, тут же будет и "хай", обвинения в том, что ничего, кроме грязи, в нашей жизни и не было. И войн не было, и подвигов, и, смешное дело, нас самих — не было! Никого!Да...никого не было...Не погиб Реджинальд, не был предан Асфар, не пали смертью храбрых ни фердинандисты, ни реджинальдисты...Ничего не было...А в первую очередь — не было совести и чувства собственного достоинства у тех, кто после ругал наше время. Но ведь всем — не докажешь всем, не покажешь, как оно было, ведь не поверит тот, кто не хочет верить. Зато как такие любят обвинять и "открывать" преступления и прелюбодеяния других людей...

— Николас, тебе помочь? — в очередной раз спросил Конрад, сидевший подле меня. С другой стороны пристроился какой-то юный рыцарь, чей голос мне напомнил — и очень сильно — голос Карла Лотаринга.

— Рыцарь Николас, а этот человек — Ваш слуга? Если так, то отчего же он не сидит вместе с другими смердами, а занимает место меж благородными? А если не слуга, то отчего сей муж прислуживает Вам? — ну да, наверное, родич барона, даже манера то смеяться, то говорить всерьёз — истинно лотарингская.

Сперва захотелось вскипеть, воспылать гневом праведным, вскричав "Да как Вы смеете", — и непременно вызвать на поединок наглеца. После захотелось усмехнуться прямо в лицо (эх...ещё бы лицо найти, конечно). Но я вновь выбрал иной, третий путь.

— Я слеп, и потому мне нужна помощь. И я не вижу ничего скверного в том, чтобы один благородный человек помог другому благородному человеку, — интересно, оскорбится мой собеседник или...

Мне показалось — или всё вокруг затихло? Как будто даже жарящиеся быки стали тише шкварчать.

Эта тишина длилась непозволительно, невозможно долго, и я уже начал соображать, как же драться, если меня сейчас вызовут на поединок. Проклятье! А ведь забыл, существует ли в Кодексе Огнара, в дульном разделе, статья о калеках и увечных...

— Я приношу вам свои извинения, милорды. Надеюсь, я...

— Молодец, сынок! Рыцарь Николас, а Вы не обижайтесь на моего отпрыска, молод, горяч, быстр, весь в мать! Весь! Да и, знаете ли, я сам не сразу приметил, что слепота напала на Ваши глаза! Эй, слуги! Вина! Лучшего, имперского особого! Хочу, чтобы мой сын Роланд, неистовый и в миру, и на войне, выпил с Вами за дружбу меж нашими родами! До капли!

— До капли! — подхватили пирующие.

— До капли! — согласился я — и разволновался ещё пуще прежнего. Знаете ли, не любитель вина, не могу без колик в животе выпить и глотка...А тут...Я уже предвкушал штуковину, не уступающую объёмом доброй бадье.

— Николас, возьми, — Конрад вложил мне в руки нечто, на ощупь лишь отдалённо напоминавшее кубок. Так, короткая ножка...Зато сама чаша! Ох...Да ещё заполненная до краёв...

Что ж...На меня сейчас, наверное, весь зал смотрит пристально, а пуще всех — Лотаринги. Эх, была не была!

Я кое-как, едва не расплескав содержимое кубка-бадьи, глотнул...Какая же кислятина, фу, хотя запах, в общем-то, и ничего...Крепкая дрянь...Закружилась голова...Ну, здравствуй, тьма, давно не виделись...

Сперва я не понял, что уже покинул потёмки сна. Как-никак, что в дрёме — темно, что в реальности.

Руки нащупали что-то каменное, шершавое...Ага, стена. В голове загудело, и моё лицо в прямом смысле повстречалось с полом. Было, знаете ли, весьма неприятно и больно! Наверное, синяки останутся, а они совершенно не украшают лицо мужчины, скорее, наоборот...Да, шрамы благородней: их обладатель участвовал в благородном бою на мечах или булавах, или ещё на чём. А вот синяки, наоборот, так и кричат о том, что их владельца поколотили! Да ещё как поколотили!

— А как тебе этот возгордившийся слепой юнец? — внезапно донеслось до моих ушей.

Я замер: речь явно шла обо мне. Да и голос был знаком: кажется, он принадлежал кому-то из высокородных гостей Карла Лотаринга. Да, точно! Я слышал этого человека на пиру!

— Ты верно подметил — он молод, даже нет, он юн! Но все мы когда-то были в его возрасте, а? Хотя...Ты, наверное, и родился с брюшком, сединой и скверным старческим нравом! — Карл Лотаринг!

Это был он — и никто другой! Барон! Так, интересно, что же он скажет дальше?

— Ты не ответил, Карл.

— Я же говорю: скверный у тебя нрав! Но, кроме шуток: мне этот паренёк не нравится. Маг, ученик Тенперона Даркхама — и его же ставленник. Тем более замок Беневаль во владение получил каким-то тёмным путём, в обход древних правил, благодаря милости Фердинанда. Тёмная лошадка, которая явно поскачет туда, куда укажет Архимаг. Мне не нравится его соседство, вот что я тебе скажу. Ох как не нравится!

— И что же ты собираешься предпринять?

— Собираюсь? Ха, я уже предпринял!

— Даже так?

— Именно! Завтра его...

И вновь моя голова закружилась, толкая меня в объятья тьмы...

Королевство. Герцогство Сагирина.

— Так это ж наш блаженный, Костка! — утирая смешливые слёзы, наконец ответил деревенский староста. — Костка! Костка! Сколько ж тебя здесь не было, а?

— А не врёшь, старик? Точно знаешь? — недоверчиво переспросил тайсар, до того избивавший Эльфреда. — Костка?

— Он, сучий сын, ну точно — он! Ах, Костка, ну, насмешил, ну насмешил! Господины-судари мои, не надо его бить, он и так ущербный, сами же видите! Зачем он вам сдался? Ну к чему?

— Потешный...Забирай...Смотри у меня, — подозрительный тайсар сунул кулак прямо под нос старосты. — Если врёшь — сдохнешь.

— Сдохну, сдохну, когда-нибудь уж точно сдохну, господины-судари мои! — староста перевёл взгляд на "Костку"-Эльфреда. — Костка, ну-ка — за мной! Домой пошли, домой! Соскучился-то, поди по дому? Вижу — соскучился! Ну, мой хороший, ну пойдём! Славный...— староста вовремя опомнился. — Славный мальчик. Пойдём!

— То-то же. Потешный, потешный: затронутые Небом не потешные, а опасные. Помни, староста, помни, — зыркнул степняк на прощание.

— Как ну помнить-то? Запомню, будьте покойны, господины-судари! Сударики-государики, будьте покойны! — в устах пожилого огнара последнее слово звучало совсем не многозначительно.

Если бы кто прислушался, то почувствовал бы могильный холод, услышал шум далёкой тризны и ощутил бы на своих щеках влагу пролитых по умершему слёз. Только степняки не захотели прислушиваться: метнув взгляды-стрелы в огнаров, они пошли по своим делам. Едва завернув за угол, староста схватил "Костку" за грудки, приподнял (ступни Эльфреда замолотили по воздуху!) и заглянул прямо в глаза. Сколько пылающего морозом гнева читалось во взгляде деревенского головы, а уж лицо-то, лицо! Одно его выражение с лихвой заменяло тысячи, миллионы слов!

— Ты вообще кто? Ты чего сюда пришёл? Зачем, дурной? Зачем?! Неужели впрямь — блаженненький? Нет, вижу по глазам, мозги ещё не потерял, не покинул тебя Тарик. Не покинул. Отвечай!

Как сильно отличался этот староста от человека, подобострастно, но не без издёвки, разговаривавшего с тайсарами. Сейчас ни тени шутки нельзя было отыскать в словах огнара, бичами хлеставших Эльфреда. Тот даже не сразу смог собраться с мыслями, настолько оказался ошарашен переменой в старосте.

— Я...Я...Четверо нас...— наконец-то смог выдавить из себя жутко разволновавшийся Эльфред. Только потом он понял, какую же глупость произнёс.

— Четверо? — староста, переспросив, наклонил голову и посмотрел в пустоту за бывшим менестрелем. — Ошибся я: как есть умалишённый. Эх, что за жизнь-то...

— Так...Я...Я первый пришёл, остальные поблизости дожидаются. Только знака и ждут.

К сожалению, люди творчества слишком редко задумываются о таких вещах, как скрытность, секретность и прочих, не менее полезных. К счастью, староста принял это известие спокойно и не стал звать тайсаров. Впрочем, это было бы весьма странно после той глупой сцены с "Косткой".

— Понятно. Из ополчения? Из деревни соседней? Хотя нет, тебя я что-то не припомню. Откуда? И зачем вы сюда сунуться решили? Постой. Не будем здесь говорить, пойдём-ка лучше ко мне. Там и расскажешь. А друзья твои подождут, мхом, поди, не обрастут, — переменил гнев на милость староста. — Только вот тебе вновь на четвереньки встать придётся. Назвался Косткой — уж изволь им быть.

Деревня более походила на кладбище: практически все её жители были либо на полевых работах, либо же попрятались, от лихих тайсаров подальше. "Королём" селения стало ожидание, котором многим известно, но мало кто может выразить его словами. Что, не верите? Помните ощущение, что сейчас (а может, через минуту, через день, через два, а может, и никогда) вот-вот что-то должно случиться. Вам вот столечко не хватает, чтобы понять, что же именно случится, кажется, ещё чуть — и озарение снизойдёт на вас. Но проходит время, а ни духота сердечная, ни тяжесть всё не проходят. Мнится уже: страшное не произойдёт, но происходит, только не понять, а что же именно происходит? Однако же самое отвратительное не в этом — самое отвратительное в мысли, что изменить ты ничегошеньки и не можешь.

Вот и Эльфред чувствовал то же самое, но не только. Не просто деревня, а весь мир — так показалось бывшему менестрелю, а ныне беглецу в родной стране — напитался страхом и наполнился неопределённостью, ожидая, как бы кто пришёл и спас его, бедняжку-мир, от опасности. А только некому было, некому...Только скрип открываемой двери — двери в жилище старосты — избавил (на время ли, навсегда ли?) Эльфреда от этого не просто гнетущего, но изничтожающего ощущения. И оттого певцу "хоромы" деревенского старосты показались преддверьем царства Тайтоса.

Собственно, "хоромы" не были хоромами. Обычное жилище обычных жителей южного Королевства, разве что опрятней иных. Очаг посреди общей комнаты, над которым зияла дыра в крыше — дымоход. Плошки, ложки, котелки бравой когортой выстроились вокруг очага. Здесь же был и общий стол, за которым перед самым закатом трапезничали дети, жена и сам хозяин дома. Потемневшая от времени и пролитой похлёбки столешница. После трапезы все ложились спать на соломенных тюфяках, зимой страдая от холода, а летом от духоты. Здесь же работала и жены главы семейства. Она не была стара, ей, должно быть, едва ли исполнилось тридцать лет, но труды и дни состарили её раньше времени. Тому виной, должно быть, являлись и многочисленные дети, рождавшиеся едва ли не каждый год — и лишь немногим реже умиравшие, во младенчестве ли, в юности ли. Да и муж, наверное, не очень чтобы очень берёг благоверную. Морщины и оспины, избороздившие, изъевшие лицо, потерявшие былой блеск волосы, потускневшие глаза и огрубевшие за пряжей руки...

Вы спросите, откуда же мог Эльфред столько много узнать о внешности жены старосты? Да чего тут знать — вот она, здесь, сидела за прялкой, с покрасневшими (то ли от слёз, то ли от работы при плохом свете) глазами, когда муж привёл "дорогого гостя" в дом.

— Встречай, Ребекка, встречай...Непростые у нас гости, а беглянские. Да, сударыня-государыня, беглянские. Собери чего-нибудь на стол, нехорошо на пустой желудок о серьёзных вещах разговаривать, — лицо старосты, до того напряжённое, смягчилось. — Да и о несерьёзных — тоже.

Жена с лёгким укором посмотрела на мужа, подошла к котелкам-склянкам, порылась и выудила на свет божий деревянную щербатую тарелку с парой луковиц и лепёшкой, которую поставила перед Эльфредом.

— Спасибо тебе, — староста кивнул вернувшейся за работу жене. — Ты кушай, кушай, блаженненький, не ел же, небось, сколько. Кушай, а я думать буду, как бы друзей твоих сюда привести сподручней было.

Эльфред стеснялся поначалу, но нещадно заурчавший желудок развеял последние стеснения — и огнар с жадностью набросился на скудную трапезу. А староста и его жена меж тем обменивались взглядами.Взглядами, которые были красноречивей самых выспренних речей: жена боялась за мужа, которого тайсары могли наказать за помощь беглецам.

Да, хозяйка дома не была красива, да и особо мила не была, но как же преобразилось её лицо от света — того света, который излучает любящее сердце. Она, немая от рождения бесприданница, любила Жака Данга, прежде — простого деревенского трудягу, а ныне старосту их селения. Любила той редкой любовью, которую прошедшие годы лишь крепят, не в силах сломать, той любовью, огонь которой под ветром перемен не гаснет, но только разгорается вся ярче и горячей. Стефания любила своего мужа, не храброго, как лев, да и не сильного, как кузнец, не прекрасного, как аристократ, не богатого, как мастер цеха ювелиров, и вовсе не мечтателя — она любила его таким, какой он есть, человека, готового на жертвы ради других людей.

Эльфред, будто услышав немую беседу, поднял глаза на Жака и Стефанию Дангов, — чтобы на всю оставшуюся жизнь запомнить лик немой девушки, которую свет любви сделал прекрасней Ассины. Человек, готовый похвастаться чувством прекрасного, он любовался на двух любящих друг друга людей. Стефания, вздохнув и покачав головой, улыбнулась собственным мыслям, прижав пяльцы к самому сердцу, не отрывая укоризненного взгляда от Жака. Староста, до того казавшийся воплощением серьёзности, наконец-то растаял, помолодев лет на десять, а может, и все двадцать, вспомнил, до чего же прекрасной может быть весна, как чудно пахнут ландыши перед грозою, что такое — бежать по цветочному ковру босыми ногами, чтобы потом упасть в скирд и обнять любимую Стефанию...

Эльфред чувствовал себя чужим при этом разговоре без слов, но не в силах был оторваться, не в силах был закрыть глаза, не в силах лишиться шанса увидеть чудо любви, любви без слов...Так любить уже не умели...

В какой-то момент Стефания тяжело вздохнула и вернулась к пяльцам. Жак вновь состарился, морщины, было пропавшие, вновь избороздили лицо, серьёзность и сосредоточенность вернулись. Блеск исчез с глаз. Безмолвный разговор между любящими людьми подошёл к концу.

— Решено. Оставайся здесь, а я выйду, твоих дружочков-сударёчков встречу.

Староста вроде бы и спокойно сказал это, но глаза-то бегали, боясь споткнуться об укоризненный взгляд жены.

Эльфред замахал руками:

— Они же вас не узнают! А вы их не узнаете! Они подумают, что это ловушка...

— Говоришь, вооруженных голодранцев не узнаю? Ведь ими вся округа кишит, видать, — староста постарался отшутиться, но видно было, что даётся это ему с большим трудом. — Да как это человек, переживший семь набегов тайсаров и две большие войны с ними, не узнает воинов побеждённой армии? Нельзя обижать хозяина дома, в котором ты нашёл приют. Сидите тихо.

Открыв дверь, Жак, не оборачиваясь, тихо произнёс:

— Я вернусь. Я обязательно вернусь....

Ответом ему был тяжкий вздох Стефании. Даже остроглазый Эльфред в полутьме хибары не заметил, как по щеке немой женщины покатилась слеза...

Королевство. Графство Беневаль.

Как же прекрасно — видеть! Любоваться миром, наполненным всевозможными красками, смотреть, как далёкое-предалёкое небо бороздят тучки, как птичьи клинья идут войною на север, возвращать захваченные зимой просторы, как сверкает золото ворот...ВОРОТ?!

Я едва удержался от брани: вновь передо мной возвышалась громада портала Тайтосова царства. Зачем же мне туда? Что там позабыл? Уйти бы! Да только ноги словно приросли к земле, и я не мог даже пошевелиться.

— И снова здравствуйте. Хорошее начало для какого-нибудь представления, надо будет поделиться с кем-нибудь, только ненавязчиво, без напора, шепнуть...— знакомый насмешливый голос Даркоса вселил хоть какую-то надежду.

Бог-проводник стоял по левую руку от меня в новом безумном наряде. Голову Даркоса покрывала дурацкая шапка, высокая, с закруглённым кончиком, с притороченным трёхцветным, сине-бело-красным бантом. Диковинного вида камзол, с короткими рукавами, распахнутый, был накинут поверх полосатой рубашки. Вместо привычных брюк красовались короткие штанишки, точь-в-точь как у детишек. Единственно из любопытства (и не подумайте, я даже ни разу не хихикнул, что вы!) я засмотрелся на его обувь — странные башмаки с медными пряжками. Левой рукою Даркос поигрывал лезвием, большим такими, высотой в две ладони, а шириной — во все пять. Солнечные блики, в свою очередь, играли на металл лезвия, давая мне, единственному зрителю сего представления, оценить остроту металла. Признаться, "зритель" был впечатлён. Весьма впечатлён.

— А, извини, забылся, — костюм Даркоса начал меняться, краски посерели, камзол удлинялся, превращаясь в балахон, колпак обернулся капюшоном, и только лезвие осталось, незаметно для меня перекочевав в правую руку, поближе ко мне. — Общался тут кое с кем, присмотрел замечательный наряд, в самый раз для казней. Надо будет кому-нибудь присоветовать. Жаль только, что вряд ли кто-нибудь в жизнь это воплотит, разве что в смерть.

Даркос улыбнулся собственной шутке. Я же не в силах был даже сыграть весёлость.

— Да ты и не старайся, я люблю честность. Ты ведь согласен, что надо быть честным хотя бы в смерти? Здесь уже нет смысла врать. Ан нет, кое-кто пытается. Нередко получается, кстати...

Будто неведомая сила потянула меня за язык, и я решился наконец задать долго мучивший меня вопрос.

— Даркос...А что там?

— Там?

Бог-проводник наконец-то соизволил повернуть ко мне свою голову. Глаза его были холодны как никогда.

— Ну да...В царстве тв...В царстве Тайтоса, — мне с трудом удалось выговорить имя бога смерти. Даже на грани между жизнью и смертью боязнь владыки загробного царства сохранялся.

— Николас, напомни-ка мне, кто я по должности, — Даркосу хватило одного взгляда, чтобы понять: не единой связной фразы ему от меня не добиться. — Бог-проводник мёртвых. Проводник. Чувствуется разница между проводником и, скажем, дворецким? Или, к примеру, мажордомом? Да, чувствуется. Я только провожаю души сюда, подвожу к воротам или встречаю рядышком — и спешу обратно, за новым...Уж прости за тривиальность — за новым "стадом" душ. В этом моё предназначение. Кроме того...Я ни разу не был там, никогда не переходил врата, не видел, что за ними. Путь туда мне закрыт. Проводнику — мне — там не место. Так что я сам не знаю, как же выглядит царство Тайтоса. Но многие, очень многие спрашивают. Кто-то надеется обрести там вечное блаженство, кто-то жаждет праздника длиною в вечность, кто ожидает покоя. Некоторые мечтают о работе, кто-то — о возможности творить, творить, творить. Иные молят о счастье, простом человеческом счастье.

Даркос замолчал ненадолго: собирался с мыслями.

— Знаешь...Если ты всё-таки сможешь написать свою книгу, не упоминай об этом разговоре. Пусть у людей будет надежда обрести хотя бы там то, о чём они мечтают. Хотя бы в смерти на них не будет давить тяжкий груз знания о том, что их последняя мечта не сбудется.

Как странно: бог-проводник вновь замолчал — и вновь чтобы подобрать подходящие моменту слова.

— И...спасибо тебе, Николас. Я желаю, чтобы мне никогда не довелось стать твоим провожатым, — Даркос кивнул, и я вновь оказался во тьме.

Слышно было, как падают на полог кровати капельки влаги. У себя я постоянно просыпался по утро, разбуженный противной каплей, упавшей на лицо или шею. Какое же счастье, что хотя бы здесь мне удалось выспаться.

— Господин желает совершить утреннее омовение? — донёсся до меня голос паренька: он был, кажется, лишь года на два-три менямладше.

Ага, паж, наверное, с вечера сторожит...Постойте-ка...Я ведь уснул не здесь, а в каком-то из коридоров замка! И слышал, как...А может, мне всё это приснилось? Ладно, сейчас лучше не спрашивать ни о чём таком, посчитают, что это выпитое вино сыграло злую шутку. Только вина я не пил, ни капли...Что же заставило меня очутиться в каком-то Даркосом забытом угле?

— Нет, господин ничего не желает, даже помощи в одевании. Я сам прекрасно справлюсь, — я старался говорить как можно решительней и напористей.

Эффект, мягко говоря, был минимален.

— Но, господин, зачем Вам себя утруждать? — паж явно не привык к тому, что благородные господа могут не то что одеться — проснуться самостоятельно!

Заладил: господин да господин. Я чувствовал себя старым, седым, скучным человеком, которому не по силам надеть камзол без посторонней помощи. И чувство это, если сказать по правде, угнетало меня не намного меньше слепоты.

— Я сам, сам всё сделаю. Ты лучше расскажи, что сегодня днём предстоит...Надеюсь, обойдётся без пиров и прочих скучных вещей? И где Конрад Монферрат?

Одеться-то я и сам мог, а вот найти дорогу — нет. Паж, конечно, вполне мог помочь, но я стеснялся его помощи, жутко стеснялся.

— Он ждёт Вас за дверью, господин, — ответил услужливый парень.

— Позови его, — попросил я, надевая камзол.

От волнения пальцы мешали друг другу, даже пуговицы, кажется, пребывали совершенно не на тех местах, которые им положены. И чего я переживаю? Ну пройдёт "сеймик": дворяне поговорят, припомнят старые обиды соседям, покричат друг на друга, помирятся, затем изберут кого-нибудь представителем от нашего Владения — всё. Я со спокойной душой уеду домой.

Домой...Как, оказывается, быстро привыкает человек к месту, в котором пережидает ночь, кушает и даже мнит себя властелином. Только отдашь пару-тройку приказов дворецкому, как особое, смутное чувство овладевает твоей душой. Ты проводишь пальцами по каменной кладке, вдыхаешь пыль истлевших гобеленов, а ночь "наслаждаешься" звуком падающих на пол капель. А потом это всё перемешивается, добавляется самую чуточку гордости — и вуаля! Откуда-то из потаённых уголков приходит осознание: "Это мой дом!". И до чего же греют три таких простых слова! Может, это потому, что прежде никогда не чувствовал я, что попал домой? Ни поместье моего дяди, ни Магическая академии не успели привязать меня к себе, не заставляли трепетать от одной мысли о возвращении туда. Замок Беневаль, наоборот, постоянно вспоминался мне. Его многочисленные коридоры, его залы и комнатёнки, его покрытые толстым слоем пыли ларцы и сквозняки — всё это звало меня к себе, ожидало моего возвращения. Ну как отказать настолько сильному зову?

Однако же что-то настойчиво жалило мою уверенность, делая в ней брешь. Я вспомнил слова Карла Лотаринга. Что он собирается предпринять? Какой сюрприз приготовил для меня?

Только скрип двери и шум входящего Монферрата помог отвлечься от тягостных размышлений.Походка Конрада выдавала его неуверенность. Обычно он ступал на всю стопу, быстро, по привычке. Теперь же рыцарь ходил на носках, медленно, будто бы раздумывая перед тем, делать ли ещё шаг или нет. Неужели и ему передалось всеобщее волнение? Нет, не может быть! Что за уныние? Так, похоже, следует подбодрить Монферрата, иначе сам я повешу нос. Падать же духом здесь, среди незнакомых мне людей, которые, вполне возможно, ничего доброго мне не желают, которые готовы воспользоваться любым проявлением моей слабости — последнее дело. Интересно, так ли думают придворные? Ведь каждый неверный шаг или даже неудачная шутка могут решить их судьбу.

"Да что за мысли, в конце концов!" — мысленно одёрнул я себя.

Так, надо взять себя в руки и ничего не бояться: только смело идти навстречу судьбе. Спасибо Даркосу, он помог мне обрести уверенность в себе. Да и как иначе, если тебе сам Проводник душ говорит, что нескоро повстречает на том свете! Да! Тут самое время сплясать какой-нибудь танец. Жаль, что слепому это сделать нелегко...

— Николас, барон всех созывает в Совещательный зал, скоро начнутся эти...выборы.

Конрад ещё не привык к этому слову. Да и вообще, нам, огнарам, все эти Сеймы оказались в новинку. Только здесь я понял, насколько непонятым оказалось нововведение Фердинанда.

"Устроили тут сход деревенской общины, понимаешь ли! — ещё вчера шептал какой-то феодал. — У нас есть Коронный Совет, есть Владетели, Архимаг, в конце концов, нечто этакое может присоветовать. К чему всё это? На юге степняки беснуются, а мы тут разговоры будем лить из пустого в порожнее"

Примерно так же говорило большинство собравшихся в замке благородных. Они не понимали, зачем королю Сейм. Можно было просто поездить по Королевству, загоститься где-нибудь, собрать рыцарство (естественно, никто другой в государственных делах не понимал). А тут что? Неизвестно на какое время уезжаешь в столицу, за лиговую лигу от поместья, а кого на хозяйство оставить? Что жене и челяди сказать: "Супруга моя, слуги мои, отправляюсь языком молоть в столицу, когда приеду, сам Тарик не ведает, а вы уж как-нибудь сами тут разбирайтесь".

В общем, поспешил Фердинанд.

— Тогда поспешим! — кивнул я, наконец-то справившись с застёжками. — Попробую сам дойти.

Конрад переступил с ноги на ногу. Волновался.

— Если что, держи меня за руку. Ну или подними, если в стенку влечу, — я сделал лицо повеселей, чтоб как-то поднять настроение Монферрату.

— Да, Николас.

К сожалению, шутка не удалась.

Потянулись коридоры. Они были очень узкими, двум взрослым вряд ли бы здесь удалось разойтись. А рыцарю и вовсе пришлось бы чиркать о камень стен наплечниками. Замок был старым, тогда ещё строили для того, чтоб встречать в нём врагов, а не друзей. Но с тех пор, как в последний раз штурмовали твердыню Лотарингов, прошло добрых три века, и уже мало кому нравилась такая теснота. Но барон, говорят, любил прогуливаться по коридорам замка, думая обо всём на свете.

Вокруг было непривычно тихо. Никто не сновал взад-вперёд, даже слуги попались изредка. На одном из поворотов мы едва не столкнулись с каким-то рыцарем. Судя по тяжёлым шагам, он решил придти на "сеймик" во всеоружии, чтоб показать свою доблесть. Хотя меньше года назад я бы подумал, что благородный идёт на бой за Реджинальда или Фердинанда, а может, и за себя любимого. Как хорошо, что те дни давно минули, и нам больше не придётся лить кровь в междоусобицах!

— Николас! — донёсся из далёких далей голос Монферрата. — Николас!

И всё ж таки я немного...

Что-то больно ударило меня по лбу, и перед глазами замелькали красно-голубые круги, а из зрачков посыпались искры, осветившие на краткий миг сумрачный мир слепца. Порадоваться, к сожалению, не получилось: голова ныла.

— Николас! Я не успел остановить тебя, и ты влетел в стену, — укоризненно произнёс Конрад. — Наверное, задумался.

Голос шёл откуда-то сверху. Ага, значит, я ещё и споткнулся. Замечательно! Кольчужная рукавица коснулась моей руки, и Монферрат помог мне подняться.

Мы продолжили путь, теперь только я постоянно ощущал на своём плече руку моего рыцаря.

— Спасибо, да, вспоминал сражения Войны за престол, — оса любознательности укусила меня за язык, и вопрос слетел с него. — А ты участвовал в сражениях? На чьей стороне?

Пальцы в кольчужной перчатке стиснули моё плечо, но практически сразу ослабили хватку.

— Надеюсь, что на правильной стороне, — вполголоса ответил Монферрат. — Надеюсь...

Туманный ответ, признаться. Если он воевал на стороне Фердинанда, то, может, Конард просто сомневается теперь в правильности своего выбора? Огнарид не то чтобы плохой король, но уж слишком прислушивается к Артуа и Даркмуру. Если же Монферрат проливал кровь ради Реджинальда, то ему, скорее всего, горько вспоминать об этом. Ладно, теперь-то что? Людольфинг погиб, убитый герцогом Жаке. Его родственники сбежали. Его соратники, и без того немногочисленные, присягнули на верность Фердинанду. Война кончилась. Давным-давно кончилась, ведь год не такой уж маленький срок.

— Надеюсь, что так, — поддакнул я. — Скоро мы доберёмся до зала?

— Да вот он уже, слышишь гомон?

И вправду, за размышлениями я не заметил, как мир вокруг наполнился людскими голосами. Рыцари обсуждали тысячи тысяч вещей, спорили друг с другом, шутили или обменивались пустыми, ничего не значащими фразами. Кто-то даже затянул, тихо-тихо, старинную песню, кажется, сочинённую менестрелем Монкорбье из Артуа.

Не вижу я, кто бродит под окном,

Но звезды в небе ясно различаю.

Я ночью бодр и засыпаю днем.

Разговоры стихли: на время люди решили слушать, а не говорить.

Я по земле с опаскою ступаю,

Не вехам, а туману доверяю.

Глухой меня услышит и поймет.

И для меня полыни горше мед.

Кто-то, влил свой голос, хриплым низкий голос, какой бывает у болевших в детстве тяжёлой простудой, в напев. Вскоре присоединились и другие, даже я, кажется, начал бубнить себе под нос известные всему Королевству строки.

Но как понять, где правда, где причуда?

И сколько истин? Потерял им счет.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

Едва спели последнюю строчку, как воцарилась тишина. Древний менестрель будто бы прочёл в сердцах тех, кому предстояло избрать представителя в Сейм, сомнения и неуверенность в будущем.

— Не вешайте нос, господа! — раздался голос Карла Лотаринга, и люди вновь оживились. — Прошу вас, в зал, в зал! Настала пора великого решения!

— Пойдём, — шепнул я Монферрату. — Если что, говори мне, но руки не подавай. Я хочу сам пройти этот короткий путь. Надеюсь, у меня получится.

— Получится, — ободряюще произнёс Конрад, и его рука исчезла с моего плеча. — Пойдём.

Ступал я медленно, с опаской: не задеть бы кого! Приходилось напрягать слух. Кто-то толкнул меня, кто-то наступил на ногу, потом я налетел на чью-то спину, но, как ни странно, обиженного оклика не услышал. Все торопились попасть в Совещательный зал, и никто не обращал внимания на "ближнего". Вот раздолье слепцу! Наступишь на чью-то ногу, а никто и слова не скажет! Но это оттого, что все будто бы сами ослепли: лезли вперёд, никого и ничего не замечая, толкаясь и спеша. Толпа лишила людей зрения и разума.

Вдруг я ткнулся носом в чью-то спину, и отпрянул назад. На плечо вновь легла рука в перчатке.

— Не бойся, Николас, я рядом, — успокоил меня Монферрат. — Остановись. Мы пришли, стоим в зале, и отнюдь не в худшем месте. Отсюда я могу...

Конрад замолчал, подавившись собственными словами, а потом продолжил, восторженно и благоговейно:

— До чего же дивная красота!

Я весь напрягся: снова пришло сожаление о моём пропавшем зрении. Мне так захотелось узнать, что же увидел рыцарь, что, будто ребёнок, я принялся выспрашивать:

— Что там? Что ты видишь?

— Мне трудно будет описать прекрасный трон Лотаринга, ведь я рыцарь, а здесь нужен менестрель, — а паузу выдержал точно как сказитель, между прочим! — Но постараюсь. Позади барона возвышается две статуи. По правую руку мужчина, воин. На его полное, серьёзное, даже суровое, лицо спадают короткие пряди волос. Облачён он в простую рубаху до пят, перетянутую поясом. Руки его лежат на рукояти меча, вложенного в ножны. Но, не будь я Монферратом, человек этот готов в любой момент высвободить оружие и пустить его в ход. Левая рука мужчины согнута в локте так, будто бы он желает защитить женщину, увековеченную в камне. Эта статуя — по левую руку от трона. Голова её увенчана тиарой...Или диадемой...Не силён я в женских бирюльках. Только лицо её, узкое, белое, не закрыто плащом...А, нет! Рукой она прижимает свёрток к груди. Наверное, кормит ребёнка...Да, точно, прижала к груди и поит молоком. Но самое прекрасное — это глаза дамы. Даже отсюда видно, какие они притягательные! Да, это настоящая женщина! Я готов был бы спорить на рыцарское звание, что мастер воплотил в камне жену первого барона Лотаринга. Карл только что подал знак рукой, будет говорить.

Голос Конрада делался всё тише и тише, пока, наконец, не пропал вовсе.

Барон взялся произносить какую-то особо помпезную речь, словно бы давая мне возможность уйти в собственные мысли и представить эти статуи. Если Монферрат выразил впечатление от этих творений великого скульптора языком рыцаря, то какие же они на самом деле? Наверное, прекраснейшие из тех, что встречаются на Севере Королевства. Должно быть, это и вправду чета первых хозяев замка, никто другой не удостоился бы подобной чести. И вот они возвышаются теперь, стоя за спиной у каждого из баронов, потомков храброго Лотаря, давая опору и утешение. Нет, не только! Конрад упомянул о защитном жесте мужчины и о ребёнке на руках у дамы. Может, это символ? Символ того, что предки оберегают Лотарингов? Эх, спросить бы сейчас у самого барона! Или у его сына!

— Николас Датор из Беневаля! — знакомый голос...он принадлежит...Карлу!

Так, и что на этот я пропустил?

По старой, академической, привычке я завертел головой. В подобных случаях кто-нибудь из соседей шептал, что спрашивают, а может, и с ответом помогал. На этот раз меня ждало только тягостное, прямо-таки издевательское молчание.

К чему назвали моё имя? Так. слушай, Николас, слушай внимательно!

— Кто из вас, благородные, согласен с тем...

Ага...Так-так...С чем согласен-то?

— Чтобы именно он поехал...

Куда поехал-то? Ну же, барон, не тяни!

— В Тронгард на Сейм...

К чему Сейм-то?

— От нашего Владения?

А, подумаешь, съездить в столицу на Сейм и представить там Владение Беневаль...Чего?

Холодные когти понимания поскреблись о мою спину.

Так. Ещё раз! В столицу...на Сейм...от Владения...Так меня же в представители предлагают! Нет, нет, что вы, мне замок обустраивать, мне отдыхать и набираться сил, мне для будущей книги материал собирать...Хотя, конечно, в столице это сделать проще, чем здесь. Но ведь один аргумент ничто по сравнению с десятками!

— Господа, я всего лишь скромный слепой маг, юный, и даже войну провёл вместе с Тенпероном, поучаствовав лишь в нескольких сражениях ради победы Фердинанда...Что я могу сказать от имени Беневаля?

Так, а вот и самое важное обоснование, уж его-то дворяне учтут! Должны!

— И мудрость моя ничто по сравнению с мудростью любого из вас, поверьте, — я постарался как можно добродушней улыбнуться и развести руками.

Да уж, придумал ты, Карл Лотаринг! И с чего же ты меня выдвинул? Уж не это ли ты задумал ещё ночью, когда говорил с тем неизвестным?

— В придачу к другим несомненным достоинствам, господин Николас ещё и скромен.

Вот этот голос! Вот с кем говорил Карл Лотаринг!

Где этот человек? С какой стороны идёт его голос? Проклятье! Ничего не вижу, ничего! Как бы мне хотелось сейчас заглянуть в глаза этому льстецу! Пришлось прекратить всякие попытки отыскать по голосу этого человека: зал наполнился шумом. Кто-то смеялся, кто-то доброжелательно восклицал, но примерно половина собравшихся твердила нечто недоброе.

— Этого юнца? Представителем? Ха! — говоривший стоял совсем близко. — Онтар лишил его зрения. Кто знает, может, это знак? Датор отмечен богом, идаже, может быть, проклят!

Ему вторили многие, очень многие, вот и славно! Мне совсем не хотелось, слепому, оказаться в говорильне, как уже успели прозвать Сейм столичные остряки.

— Да, вот именно! Я слеп. Я вряд ли смогу служить интересам Королевства.

Как ни странно, признание не доставили мне никаких неприятных чувств. Ну сознался и сознался в слепоте перед доброй сотней человек, и что с того? Вот она, сила достойного стимула!

— Ну что, тогда, может быть, ещё кто-то хочет надолго, сам Тарик не знает, на сколько, покинуть замок и направиться в Тронгард?

— Я! — некто возвысил голос, высокий и самоуверенный.

Вот и славно. Надеюсь, этот человек уважаем здесь, и потому "перетянет" на свою сторону колеблющихся дворян.

— Поддерживаю Аграмонта из Дельбрюка! — ну вот, уже голосуют за самоуверенного.

— Аграмонта!

— Даёшь Аграмонта! — последний голос был так силён, что перекрыл гомон сразу нескольких десятков людей.

— Не забывайте, что от нашего...округа, — Лотаринг покатал слово на языке: не успел он ещё к сеймовскому "новоязу" приноровиться. — Что от нашего округа должно быть послано два представителя. Итак, кто за Аграмонта из Дельбрюка и Николаса Датора?

— Даёшь! — вновь прозвучал этот неистовый не голос даже — рык.

Он и решил исход голосования.

— Конрад, я не понимаю, что происходит. Зачем они избрали меня?

— Наверное, Николас, кому-то очень хочется увидеть тебя вдали от замка...

Слова Монферрата, такие же серые и пасмурные, как дни поздней осенью, вторили моим сомнениям. Что ж. Придётся возвращаться в столицу. Интересно, что там сейчас происходит?...

Королевство. Тронгард.

Запись тридцать седьмая. Реджинальд захотел установить по всему Королевству единственный суд — коронный. Судьи, по его задумке, должны получать жалованье из казны и, не обращая внимания ни на что, кроме закона, восстанавливать справедливость. Денег, однако, даже на самую скудную награду нет. Решено ввести специальный налог с Владетелей, тем более бремя судилища упадёт с их плеч.

Я присутствовал на Коронном совете, когда обсуждалось это нововведение. Первое, что бросилось в глаза — практически никто из Владетелей или их представителей не явился. Прибыли один из сыновей герцога Жаке, мажордом герцога Эр-При (тот сейчас идёт походом на мятежных южан), как никогда хмурый барон Сан-Зар и герцог Филиппика, за всё время произнёсший лишь какую-то малозначительную фразу. Аскер, бывший в столице, сослался на болезнь и просил прощения, что не может принять участие. Реджинальд сперва хотел пробудить у собравшихся интерес к указу, но потом плюнул на всё, разволновался, изо всех сил ударил по столу и вышел. Советники как будто ничего и не заметили, убравшись восвояси. Сидеть остались только мы и барон Сан-Зар.

Я попытался завести с ним разговор о нынешних неспокойных временах, однако Владетель, с плохо скрываемой злобой в глазах, отмахнулся. Что ж. Похоже, он не пойдёт на соглашение со мной. Тем хуже для него: препятствия на пути к мечте необходимо или преодолевать, или уничтожать. Не забыть разузнать о том, насколько верно ему окружение. Вдруг кто-то из особистов имеет на него зуб? Может, он кого-то обошёл при награждении? Или, вдруг, окажутся какие-нибудь способные люди, ценящие деньги успех, а не принципы и совесть. Такие всегда должны толпиться вокруг людей, подобных Сан-Зару. Его знаменитая честность не может не привлекать сволочей. Тем более в особистов сейчас берут кого ни попадя...Да, хоть один нужный мне человек, но найдётся!

Вечером пришло известие о новом ударе. В Артуа кто-то напал на отряд королевских солдат, человек в двести, и всех перебил. Хотя, может, многие из них просто разбежались или переметнулись на сторону восставших?

Между тем, с каждым днём всё сложнее понять, кто именно мятежник: южные и северные Владетели либо сам Людольфинг? Против короля сейчас ополчилась едва ли не половина страны. Он теряет поддержку с каждым днём. Чем дольше мы будем тянуть, тем меньше шансов у нас будет взять власть из ослабевших рук Реджинальда. Кое-какие переговоры уже ведутся.

Не могу не гордиться собой: даже некоторые маги и Гильдии готовы нам помочь. На выборах Архимага они поддержат нас или, во всяком случае, не будут мешать. В обмен просят всего ничего: неприкосновенности. Сумел я показать, кто здесь хозяин, сумел. Теперь единственный, кто может встать у меня на пути — Тенперон. Его имя всё чаще и чаще повторяют в нашей среде, и только это может принести ему голоса. Тем более он — на стороне "законного" монарха. Что может быть лучше для "поборников правды"?

Да...Тенперон...Сколько же мы не виделись? И всё из-за того, что когда Она любилась в меня, а не в него. Интересно, но со стороны нельзя было сказать, что Даркхам огорчился. А вот внутри...Никогда не поймёшь, что там у него, в душе. Есть ли она у него? Он умеет скрыть свои истинные намерения. За всё то время, что мы вместе учились, я так и не разгадал его. Тайна — вот что к нему притягивает. Однако учителей он располагал к себе другим способом: никто быстрее Тенперона не схватывал материал. Теорией он овладевал на редкость легко и быстро, но никогда ею не увлекался. Однажды Даркхам даже сказал мне: "Мертва теория, мой друг, а древо практики, меж тем, даёт плоды". Наверное, позаимствовал высказывание в одной из бесчисленных книг, заполонивших всю его комнатёнку от пола и до потолка. Меж тем, превзойти меня в теории он не мог. Как и я его — в практике.

Я помню один диспут, который развернулся между нами...Тогда Она впервые посмотрела на меня. Какое же это счастье было!

Мне...одиноко без тебя...

Как странно...Только Даркхам ныне напоминает мне о тебе, любимая. Может, потому, что только мы двое помним о тебе? Ведь, кажется, существует такое поверье...А...К Даркосу всё!

Работать! Работать! Работать! Забыться! Очнись, Эдмон, очнись и готовься к штурму!

Запись тридцать восьмая. Нашли "того самого" человека в окружении Сан-Зара. Новость, бесспорно, приятная. Тенперон вновь обвёл вокруг пальца реджинальдистов, украв у них из-под носа обоз с продовольствием. В Гильдии тотчас разгорелись споры о том, что мой старый друг предпримет дальше. Кто-то даже подал идею присоединиться к борьбе Фердинанда, но храбреца одёрнули. Боятся. Все боятся, что Людольфинг разрешит алым устроить побоище, как это было при аресте Архимага. Жизнь им дороже дела. Что ж, именно поэтому я побеждаю: ценить свою жизнь я давным-давно перестал. Теперь все мысли — только о воплощении моей мечты.

Кстати, о ней, родной. Провёл опыт по наполнению энергией объекта. Тот продержался недолго, тело не выдержало и развалилось. Похоже, что-то надо сделать с мышцами. Что, если...

Следующих две страницы были испещрены зубодробительными формулами, рисунками, достойными пятилетнего бумагомарателя, и всевозможными значками. При одном взгляде на это "чудо" возникала мысль: "Если только прочтя эти пометы, можно свихнуться — то что же должно было произойти с тем, кто их написал?". Однако в какой-то момент знающий азы формулярной каллиграфии начинал понимать смысл крючков, двоеточий и букв, словно и искалеченных неведомой силой. К концу второй страницы — не поверите — становилось даже интересно!

Так. Вроде. Проблема решена. Необходимо будет опытным путём, поэтапно, выяснить, сколько времени и энергии требуется для поддержания жизни одного, десяти и, наконец, ста объектов. Думается, что наиболее сложным будет вторая ступень. В случае неудачи — постепенно увеличивать число объектов.

Вопрос: как отреагирует такое количество поднятых мертвецов на меня? На призывающего? Как задать им разделение на своих и чужих? Так! Надо подумать!

Ещё пять или шесть страниц наполнены были вымаранными чертежами и формулами, рисунками цветочков (Эдмон, размышляя, чертил какие-нибудь "детскости") и человеческих тел.

Хм. Очень и очень спорное решение. Но надо будет проверить. Кто знает, вдруг — получится?

Запись тридцать девятая. Опыт прошёл с частичным успехом. Семь объектов продержались довольно-таки продолжительное время. К сожалению, была предпринята попытка атаковать реаниматора. Объекты уничтожены. Каково возможное решение проблемы? Замедлять оживление, чтобы объекты активизировались, когда реаниматор окажется на безопасном расстоянии? Создать некий магический поводок, который высосет энергию при малейшем намёке на агрессию? Сделать объект полностью послушным, создав между ним и магом некоторое подобие нитей? Чтобы восставший из мёртвых был всего лишь куклой в руках реаниматора?

Следует опробовать каждый из способов, одновременно продолжая повышать количество одновременно поднятых мертвецов.

Вернёмся от трупов к жизни. Хороший, признаться, каламбур, надо запомнить. "Тот самый человек" согласился докладывать нам о действиях Сан-Зара за довольно-таки сносную плату. Подобная скромность похвальна. К сожалению, люди из окружения Людольфинга похвастаться подобным не могут. С каждым днём они требуют всё больше и больше. Что же будет, когда Реджинальда свергнут? Трон попросят? Боюсь, что надо как-то решить эту проблему. Убрать помощников, едва пройдут выборы Архимага, когда мне уже не будет ничего страшно? Или согласиться? Зачем трон людской, когда Гильдия будет под моим управлением?

Утром распланировал свои действия на первые годы после избрания Архимагом. Во-первых, упростить структуру, в таком количестве должностей и званий нет необходимости. Во-вторых, увеличить количество школ и академий в Королевстве. Мы должны просеять всех тех, в ком есть хотя бы искорка таланта. В короткие сроки это даст возможность значительно усилить позиции Гильдии. Одновременно — усложнить требования для перехода на следующие ступени, поднять учебную и практическую нагрузку. Привлечь магов к преподавательской работе. Каждый специалист будет на счету. Ещё лет пять, и мы создадим мощный ударный кулак. Вслед за тем нам уже не понадобится оглядываться на короля и знать, мы будем всем для Королевства. А потом...

Ладно, не время загадывать о столь отдалённых временах. Тенперон ещё может всё испортить. Отныне каждый день приходят новости о его "деяниях". Говорят, что его отряд пробился к аркадской границе и вот-вот соединится с Фердинандом. Где сейчас принц, никто не знает. Точнее, он практически везде, если верить слухам.

"Тот самый человек" (какое интересное прозвище самом собой прицепилось к этому особисту) сообщает встречах Сан-Зара и Аскера. Скорее всего, обсуждается положение Людольфинга. Барон постоянно ходит невесёлый, хмурый, собирается отойти от дел по управления стражей. Похоже, его тяготит нынешнее положение. Что он предпримет?

Насколько я знаю Аскера, этот Владетель не будет долго ждать удобного момента для удара. Едва поступит известие о возвращении Фердинанда, как он может пойти на решительный шаг. Одновременно Аскер славится неприязнью к алым магам и, соответственно, ко мне. Сейчас Людольфинг держится в столице и королевском домене только благодаря привычке огнаров подчиняться человеку, восседающему на престоле. Даже в Особой охране, по словам "того самого", многие готовы изменить Реджинальду. Как ни странно, в основном это — дворяне, опора трона, так сказать. Выходцы из простонародья сохраняют верность. Но кто будет их слушать? Когда они решали судьбу Королевства? Это, в самом деле, смешно — полагаться на сброд из горожан и крестьян.

Словом, надо что-то делать с Аскером. Намекнуть Реджинальду, что пора задуматься над судьбой этого Владетеля? Может быть, холод темницы остудит его пыл? При этом стоит навести Людольфинга на мысль, а не пытаться вбить её. Король подобного не любит. Ещё бы, перенял из "великих" книг идею о сильном и уверенном в себе правителе, теперь пытается стать им. Ничего у него не получится: на поистине жёсткие меры он не пойдёт, не таков. Сейчас бы потопить мятеж в крови, поднять на борьбу все доступные силы, наёмников собрать, соседям в обмен на военную помощь уступки пообещать, дворянам наговорить чего-нибудь патетического и благородного, а деревенщинам кость кинуть. И всё, Королевство успокоится, почувствовав сильную руку, но запятнанную кровью по самый локоть. Нет, Реджинальд на такое не пойдёт.

А я — пойду, и даже дальше. И смогу.

Перед глазами вновь — Она...

Запись сороковая. Мне пришлось на некоторое время отбыть в родные края, решить кое-какие проблемы. По возвращении же меня ждал сюрприз.

Ночью взорвали Малый дворец! Вот это зрелище, наверное, было! В считанные мгновения сгорело всё здание, разве что фундамент остался. Едва ли не центре Белого города, невдалеке от королевской резиденции — состряпать такое дело. Смело, дерзко! Если бы Тенперон не был в лиговой лиге отсюда, я бы поклялся, что это он приложил свою руку. Тем более взрыв имел явно магическую природу. Следует разузнать у алхимиков, какой из составов производит такой эффект. Возможно, оно мне пригодится.

Саботажники, без сомнения, надеялись бросить вызов алым магам и вывести из себя "злобного" Рошфора. У них ничего не получилось. Всё самое важное давным-давно вывезено в надёжное место, а огонь только помог нам избавиться от следов былых экспериментов. Однако я затем использовал на пользу дела этот взрыв, разыграв пострадавшего от мятежников. Причём мне удалось распустить слух, что меня в тот день не было в столице, а вернуться мне удалось только много позже.

Реджинальд был взбешён, столица, наоборот, тихо (а кое-где и не то чтобы тихо) радовалась. Можно ли назвать эту ночь началом агонии Людольфинга? Кто знает, историки потом расставят всё по местам.

Днём пришлось спешно бросить все дела. Барон Сан-Зар — какой же он, на моё счастье, дурак! — высказал явно крамольную мысль. "Тот самый" прибежал ко мне, рассказал всё, и я, естественно, направился к Реджинальду. Едва услышав, кто предал его (а любой, критиковавший короля, был, по его мнению, изменником и предателем), Людольфинг опустился в кресло. Он жутко сопел, хватая ртом воздух, крепко прижимая кулак к левой части груди, к сердцу. Признаться, мне было даже больно смотреть на короля в ту минуту. Он словно бы постарел на целых пять лет. Глаза его потемнели, на лицо набежала тень. Лицо исказила гримаса боли и негодования. В такие моменты, в особенности если сердце болело, Людольфинг становился невероятно импульсивен. Вот и на этот раз он отдал приказ арестовать Сан-Зара и всех его сторонников. Я же поспешил скрыться. Не стоило лишним людям видеть меня в этот день.

Что происходило дальше, известно мне только с чужих слов. Барон гостил в доме герцога Рабара, там их и окружили воины. Владетелей потребовали выйти и сдаться на королевскую милость, дав время на раздумья. Потом начали штурм. Точнее, должны были. Сан-Зар произнёс какую-то речь. И его, дурака, многие послушали. Особисты разделились надвое. У многих создалось впечатление, что ещё немного — и целое войско пойдёт брать штурмом королевский дворец. На счастье для Реджинальда, к особняку Рабара вовремя подоспел его брат. Отряд барона потеснили, но отрезать пути отступления не смогли. Сан-Зар пробился к Гильдии магов, и буквально на её ступенях вызвал на поединок. Оба погибли. Бунтовщики скрылись, воспользовавшись суматохой, в Гильдии. Настаёт последний её час. Реджинальд объявил всех магов, кто помогает восставшим, вне закона. Велено никого из них не впускать и не выпускать. Жалкий, на самом деле, приказ. Сегодня, фактически, ещё три Владения объявили о своё неповиновении. Кроме Рабара и Сан-Зара, можно прибавить Эр-При. Герцог больше не собирается воевать с мятежниками. Подчиняться королю, видимо, он также не будет. Кто же остался? Только Жаке и Филиппика. Всё. Остальные Владетели против Людольфинга.

Если у меня и были какие-то сомнения относительно использования Реджинальда и впредь, то они растаяли в мгновение ока. Только восстание в столице — больше ничего другого не остаётся.

Слухи о присоединении тенперонова войска к Фердинанду оказались ложными: войска Даркхама продолжают защищать Беневаль. Но это, однако, ещё уже. Северные Владения, в которых заправляет родня Реджинальда, всё чаще посматривают в сторону непокорных. Даже король не торопится отправить армию для штурма этого оплота мятежников: силы распылять нельзя. По редким намёкам можно понять, что Людольфинг замышляет какой-то ход. Но какой? Что теперь от него ждать? Решит договориться с Владетелями? Или наведёт порядок железной рукой? Второе невозможно. Хотя, конечно, после гибели брата...и взрыва Малого дворца...Что-то будет?

Запись сорок первая. Объекты не желают подчиняться. Ни один из опробованных "поводков" не сработал: восстав из мёртвых, бросаются на призвавшего. Попробовали удалить реаниматоры из помещения. Тогда был атакован не участвовавший в эксперименте живой человек. Скорее всего, перед нами тенденция: объекты уничтожают живых людей. Причина? Возможно, сразу несколько.

Первая. Энергия восстанавливает, кроме существования, только желание уничтожать. Возможно, это связано с тем, что душа, сосредоточие добрых намерений в человеке, нами не может быть возвращена в тело.

Вторая. Объекты ощущают потребность в жизни, а добыть её могут только у носителей. Следовательно, у нормально человека. Способ, прямо скажем, своеобразный.

Третья. Сама энергия заставляет объект убивать. Интересная мысль. Это должно быть как-то связано с самой сущностью астрального измерения. К сожалению, у меня нет времени для досконального изучения этой стихии. Теоретически, она должна нести с собою энергию души, иначе объекты нельзя было бы оживить. С другой стороны, Астрал в основном состоит из пустоты.

Так. Из пустоты ли? Да, тьма вокруг...Но пустота ли? Неужели я ошибся? Неужели я наполняю объекты не энергией далёких звёзд-душ, а этой тьмой? Тогда всё, что мне было известно об Астрале, переворачивается с ног на голову...

Ладно. Слишком мало времени для научных изысканий. Требуется ускорить проведение экспериментов. Как можно больше объектов мы должны поднять за один раз. Как можно больше! Это мой единственный шанс — шанс на победу в войне за мечту!

Запись сорок вторая. Пришли новые известия о похождениях Тенперона. Совершено нападение на какой-то городок у подножия Саратских гор. Реджинальдисты позорно бежали, побросав оружие. Население восторженно приняло воинов Даркхама. Ходят слухи о некоем артефакте, который добыл мой старый друг. Что бы это могло быть? И вообще, не очередная ли уловка Тенперон? Он способен на такое...

Сегодня пытался вспомнить Её лицо — и не смог...Что же со мной такое? Неужели я потерял себя? Единственное, что во мне жил — это воспоминания о Ней...Но и те стираются, и чем дальше, тем быстрее. Боги, это ли ваш последний удар? Бросите ли вы свою борьбу со мной? Дайте жить, гады!

Запись сорок вторая. "Тот самый" человек, оказывается, проник вместе с бежавшими воинами Сан-Зара в Катакомбы. Он нашёл способ передать весточку. По его словам, большинство столичных магов попряталось в тех сумрачных подземельях. Все ждут выборов Архимага, но на решительные шаги идти не готовы. Мне же лучше.

Пришло подтверждение о выступлении Тенперона на столицу. В его отряде, похоже, есть и айсары. Что, призвал старых своих приятелей? Огнары вряд ли оценят этот шаг Даркхама: от их набегов страдает весь Север. Неужели он допустил первую ошибку за многие годы? Стареет, да, стареет потихоньку, а вместе с тем и глупеет.

Почти одновременно сообщили о передвижениях войск Фердинанда у нашей границы. Принц решил вернуться в родные края? Реджинальд отдал приказ собирать армию: кузенам пришло время встретиться и поговорить по-мужски.

А пока рыцари будут крушить друг другу головы, маги возьмут власть в свои руки. У меня созрел план, как можно использовать в нашу пользу подготовку к решающей битве. Да, надеюсь, Реджинальд ещё доверяет "дражайшим" алым магам, готовым добывать для него информацию и сообщаться с подвластными дворянами. Вот будет-то удивление, когда Людольфинг узнает об обмане. Но, думаю, к тому времени будет уже слишком поздно.

Эксперимент увенчался успехом: теперь мы можем использовать не менее сотни объектов. Необходимо подключить других алых. Это, конечно, усложнит сохранение тайны вокруг изысканий, но зато поможет добиться значительного успеха. Подопечные собирают материал в ключевых точках. В нужный момент мы нанесём удар.

Идёт подготовка к выборам Архимага, уже разосланы приглашения. Неужели моя мечта близка к осуществлению, кажется, протяни руку — и всё...

Но почему я не чувствую радости? Я вообще ничего не чувствую, только холод. Будто бы Астрал растёт внутри меня... Что за бред...

Сегодня вся столица провожала посла в Аркадию. Толпа считала, что он отправился заключать выгодный для Королевства торговый договор, и лишь очень узкий круг придворных был в курсе истинной цели поездки. Рука Софии Ватац — вот что было бы как нельзя полезнее в настоящее время. Аркадия вела войну с тайсарами, огнары вели войну с тайсарами, тут даже союза не нужно было заключать. Общие интересы сблизили их не меньше, чем помощь западных соседей Фердинанду во время междоусобицы.

Хотя много ли кто думал о проблемах в тот день?

Трубы играли нечто бравурное и пафосное. Музыку, не иначе, слышали сами боги, такой громкой она была. Народ махал руками, шапками, некоторые потрясали мечами и копьями. Менестрели соревновались не в сладкозвучии своих песен, отнюдь — в громкости голоса. Чтобы люди услышали хоть что-то, приходилось напрягать горло. После его непременно приведут в норму доброй кружкой пива или дешёвого вина, вслух нахваливая его вкус, ана самом деле лишь наслаждаясь забытьём, даримое этим пойлом. Пара лиц обязательно окажется в тарелках с похлёбкой или, при определённой везучести и тугом кошельке, рядышком с грудой обглоданных костей. Всё это непременно будут вспоминать и обсуждать, позабыв о войне. Потом. Всё — потом. Теперь же люди просто веселились. Им неважно было, что именно празднуют, главное — просто празднуют, а не дрожат в ожидании новых, ещё более страшных вестей из южных Владений.

Даже Фердинанд, глядя вслед графу де Марлету, назначенному послом, улыбнулся. Вот что значит атмосфера праздника! Счастье, меж тем, было так недолго...

Вновь пришлось разбираться до самой темноты с государственными делами. Даркмур и Артуа куда-то отлучились, а потом вся волокита легла на плечи Огнарида. Сперва с грустью, а вскоре с ужасом он взирал на толпу просителей и придворных, спешивших с докладами, неподписанными указами и прочими вещами, на которые чернила — и те жалко тратить. Однако же все эти люди считали своё дело самым важным, наиважнейшим прямо-таки. Словно бы указа о том, какой высоты должен быть возводимый в Белом городе амбар с королевским зерном зависит судьба Королевства!

Нет! Она решалась там, на равнинах Сагирины. Боги, как он хотел на всём скаку врезаться во вражьи ряды и бить, колоть, резать, и снова бить, колоть, резать...Уходить от неприятельских ударов и ловить щитом смертоносные стрелы. А потом — поднять высоко-высоко над головой фамильное знамя со знаменитыми молниями, выкрикнув что-нибудь этакое победное. Вечером же (а может, и утром, смотря сколько битва времени займёт), закатить пир в честь победы над врагом. И непременно пригласить в шатёр пленённого неприятельского военачальник, чтобы милостиво отпустить его на свободу. А он, в свою очередь, повинуясь законам чести, откажется сделать это, дабы до самого конца оставаться с воинами. Да, прекрасно, как же это прекрасно!

— Ваше Величество! — донёсся справа голос мажордома. — Ваше Величество! Приём окончен! Все просители разошлись. Ваше Величество!

Фердинанд махнул головой, прогоняя грёзы. Наконец-то можно было посвятить время собственным проблемам.

— Благодарю, Бовези.

Седой мажордом, близорукий, в неизменном красном плаще до пят поверх синей льняной рубахи, перетянутой поясом из серебряных колец, рассмеялся.

— Милорд, скоро Вы научитесь во сне отдавать распоряжения. Ваш отец, да будет Тайтос милостив к нему, бывало, дремал на таких приёмах.

— Неужели? — удивлённо спросил Фердинанд.

Сонливость как рукой сняло.

— Неужели Альфонсо Пятый, славившийся привычкой вникать в малейшие детали, мог спать, решая делая?

— О, у него была своя хитрость!

Польщённый вниманием короля, мажордом, в общем-то, доживавший свои последние годы, растянул губы в улыбке. Посмаковав воспоминания, теснившиеся в голове. Облизав губы, Бовези продолжил.

— Все просители задолго до приёма излагали свою нужду мне, в пору молодости, — последовал вздох. — Или ещё кому из советников Его Величества. Те, в свою очередь, незначительные дела решали сами. Для остальных они писали на листе с три ладони.

Мажордомнаслаждался воспоминаниями о былом, ведь, наверное, это единственное, что приносило ему теперь радость. Больной подагрой, мучимый еженощно ревматизмом, он сохранял свой пост лишь из-за признательности Огнаридов такому верному слуге. Не раз и не два Бовези собирался уехать в родной замок, маленький такой, в дне пути от Тронгарда, но Альфонсо запрещал. Король ценил общество старого друга, который помнил отца Фердинанда молодым, полным сил и ещё не прославившимся как Король Зануда.

При недолгом правлении Реджинальда мажордом оказался не у дел, однако и разрешения уехать не получил. Кажется, он был единственным, кто не бежал из дворца в день мятежа Рошфора. Говорят, с больной спиной — собрал откуда-то уйму вёдер с водой: ждал, что займётся здание, и готовился тушить. После этого пролежал добрый месяц в постели, шипя и крича от мучений, а в один прекрасный день предстал перед Фердинандом с простым вопросом: "Ваше Величество, какие приказы мажордому?".

— Его Величество просматривал записи, так что знал суть каждого прошения. Естественно, ему было скучно на приёмах, где нуждающиеся в сотый раз рассказывали о своей нужде. Порой не дослушав, Альфонсо выносил своё решение: ещё бы, ведь у него было много времени для раздумывания. Но просители, естественно, не знали всей подноготной приёмов, а потому почитали го Величества за великого мудреца.

Бовези улыбнулся. Он вновь ушёл в те старые добрые времена, когда ревматизм и подагра его не мучили, а девушки не уступали место на скамьях во время пира. Фердинанду стало жалко беднягу, ведь тот столько лет, без отдыха, служил королям...Без отдыха...Постоянно...

Огнарид ухватился за эту мысль. Так. Значит, он мажордом должен был хоть что-то знать о смерти Эжени, ведь двор тогда. Без сомнения, полнился слухами об этом!

— А не помните ли, Бовези, часто здесь говорили о некой Эжени де Локруа, которая...

Фердинанд спросил как бы между прочим, ровно таким тоном, которым говорят светские львы, поддерживающие положенный по этикету, но невероятно скучный разговор.

— Которая некогда была в Вас влюблена, мой король?

Мажордом заговорщицки подмигнул Огнариду, которого знал ещё с пелёнок.

— Да, именно её.

Он, правитель Королевства, стушевался! Проклятье! В бою он ничего не боялся, а здесь стеснялся старого друга!

— Вы же знаете, что она ушла с Даркосом? — вполголоса спросил Бовези.

Наверное, не хотел бередить раны или вовсе говорить о девушке, но раз король приказал — надо исполнять.

— Да, мне об этом сообщили...Но поздно, очень поздно...Как отреагировал Реджинальд на известие о гибели Эжени?

— Он ведь, кажется, был от неё без ума, — слова мажордома не лились, а бежали. Вот ведь, знает всё обо всех! — И едва не потерял разум, когда Рошфор принёс известие о её гибели.

— Рошфор? — Фердинанд подался вперёд. — Как?

— Никто из придворных не хотел взять на себя бремя горевестника. Эдмон оказался редким смельчаком. Людольфинг после очень сильно сдал...Молодой, вроде, а принялся поминутно за сердце хвататься, будто бы старик глубокий. Очень сильно ударило по нему это известие, очень. Может быть, не погибни де Локруа, жизнь по-другому бы пошла...

Бовези спохватился и, озираясь по сторонам, продолжил.

— Но Немайди рассудила по-своему, и кто мы, чтоб ей указывать?

Старик, по древней примете, стукнул левой ногой трижды: чтобы, значится, богиню судьбы умилостивить. Фердинанд, правда, совершенно не понимал, как звуки бьющей о пол ноги могут порадовать богиню? Но, в конце концов, что можно быть причудливей примет?

— А что же слухи, всегда и обо всём знающие? Из-за чего могла совершить самоубийство Эжени?

Фердинанд решил не говорить о том, что эта "случайная" смерть подстроена. Не время и место. Уж слишком много ушей даже в ныне пустынном Приёмном зале.

— Самоубийство? Никто не верил, что она пошла на это, — Бовези подошёл к самому трону. Слова, предназначенные Фердинанду, должен был услышать только Фердинанд.

Преданный слуга пошамкал губами, нахмурился и принялся шептать.

— Реджинальд на Вас подумал, Ваше Величество. Но все, кто знал сына Альфонсо хоть сколь-нибудь долго, сразу поняли: глупости это. Вы бы не тронули девушку, да и зачем? Нет, Ваше Величество, я в это не поверил!

И всё-таки нечто...этакое мелькнуло в глазах Бовези. Да и моргнул он при словах о вере.

"Неужели и ты — ты, мой верный Бовези — сомневаешься во мне?" — Фердинанду едва хватило выдержки не сказать это вслух.

— Потом на Рошфора обратили внимание. Ведь кто выиграл от гибели Эжени? Алые. Кор...— актёры бродячих театров осмеяли бы настолько наигранный кашель, которым разразился Бовези. — Реджинальд на Вас ополчился, на магов, на дворян. В общем, на весь мир он стал волком смотреть. Алым магам только того и надо.

— Рошфор, говоришь? — король потёр подбородок, размышляя. — Рошфор...Если так, то её гибель отомщена. Уже давным-давно.

"Что ж, тогда можно быть спокойным..." — подумал было Фердинанд, но слуга всё испортил.

— Это точно, Ваше Величество, — мажордом прошептал в самое ухо короля. — Только...Ещё кое-что болтали...

— Что же? — Огнарид напрягся.

— Да так...Сущую мелочь...Я слышал, будто бы один дворянчик, из худого рода, озолотился. Буквально на следующий день после гибели девицы. Спустил несколько десятков золотых, проиграв в кости.

— Уж не тебе ли? Ты прежде славился невероятной везучестью, не иначе как Тайдер всегда проходил мимо, когда ты садился за игру! — Фердинанд подмигнул Бовези.

Тот пошамкал губами, надул от важности щёки, даже нос кверху поднял от гордости.

— Да, бывало, везло помаленьку, — с напускной скромностью ответил мажордом. — Но я никогда не увлекался, Ваше Величество, ни разу.

Дело в том, что Альфонсо Пятый, однажды проиграв Бовези чуть ли не свою корону (так, во всяком случае, шептали "знающие люди"), строго-настрого запретил тогда ещё нестарому мажордому играть в кости. Король, однако, сквозь пальцы смотрел на "шалости" друга, игравшего "помаленьку" с придворными.

— Верю, верю, — улыбнулся Фердинанд. — Так что же этот...неудачливый игрок?

— О, не в чести он у Тайдера! — махнул рукой Бовези. — Совсем...Однако проигрышу он не печалился, сказал, что недавно ему так повезло, что готов просадить в двадцать раз больше денег!

— И? — подмигнул Огнарид.

— После пятой игры он всё-таки решил поберечь своё золото и откланялся, — вздохнул старик.

Ему было жалко, что дворянчик не отдал (проигрывают-то по-другому, как считал Бовези) всё своё золото.

— И ты подозреваешь, что он как-то мог быть причастен к смерти Эжени? — покачал головой Фердинанд. — Мало ли откуда у него возьмутся деньги? Может, одолжил у друзей. Может, наследство перепало...

— У него вместо друзей сплошные кредиторы, — неодобрительно покачал головой Бовези. — И родня вроде не собирается с Даркосом встречаться. Дело в том, что при разговоре он упомянул, что побывал как раз в тех местах, где расположен замок рода де Локруа. Вернулся он уже после гибели Эжени, со счётом у меня не всё так плохо. В общем...

Старик замолчал.

Фердинанд задумался. Итак. Человек получил значительную сумму примерно в тот день, когда пришло известие об Эжени де Локруа. При этом сыпал деньгами, а значит, золото ему далось легко. Одолжить не у кого, так как кругом всем задолжал. А раз задолжал, значит, готов был пойти на многое, если не на всё, чтобы расплатиться с долгами...Значит...Это значит...

— С этим надо разобраться! — Фердинанд стукнул кулаком по трону. — Бовези, пошли несколько человек, пусть приведут ко мне этого счастливчика. И скажи капитану Суазону, чтобы вместе с твоими людьми гвардейцев отправил с десяток. А если сбежит...

Мажордом нахмурился.

— Не сбежит...

В молодости он сражался плечом к плечу с Альфонсо, когда тот ещё не был ни Занудой, ни даже королём. Да, что за времена, не то, что сейчас! Били врагов всюду, не пускали дальше Дорожного замка, воевали не за страх, а за совесть — все вместе. Кто мог тогда подумать о междоусобицах? Кто помыслить мог, чтоб Тронгард едва не сгорел, подожжённый самими огнарами? А те проклятые восставшие мертвецы? Знали бы, что алые на такое способны, передушили бы орденских голыми руками.

А теперь? А, да что теперь-то говорить...Гибнет страна, гибнет...

Вот влетает Ревенкьюл посреди разговора, поздно вечером...В броне...Ревенкьюл?!

Бовези опомнился, когда командующий гарнизоном был в трёх шагах от Фердинанда.

— Ваше Величество, — преклонил колено Ревенкьюл, и залысина Эдуарда показалась на всеобщее обозрение. — У меня для Вас плохие известия.

— Встаньте, маршал, — Фердинанд сам поднялся с трона, несколько стесняясь сидеть в присутствии такого человека.

Эдуард поднялся, и даже лев и единорог, сошедшиеся в поединке на камзоле маршала, казались грустными, даже плачущими.

— Тайсары разбили последний заслон на пути к домену. Через два, много, три дня они окажутся в сердце Королевства.

Даже королевская стража, обычно безмолвная, незаметная, ахнула.

— Мы должны собрать армию в кулак. Трубите сбор. Мы должны выступить навстречу врагу! — Фердинанд вскинул голову. — Я поведу наши войска! Я! Наконец-то нашлось для меня настоящее дело! Трубите сбор!

В эту минуту сын стал похож на отца, короля Альфонсо, принявшего решение и не желавшего от него отступать ни на йоту.

— Повинуюсь! — радостно откликнулся Ревенкьюл.

Он верил, что уж теперь-то всё будет хорошо! Они выбьют врага из родной страны и погонят его в степи, чтобы потом взять штурмом их проклятую столицу!

"Наконец-то я выберусь из этого дворца-темницы на волю!" — улыбка играла на губах Фердинанда...

Королевство. Графство Беневаль.

Честно говоря, я плохо представлял себе, в чём именно будет заключаться моё служение. Да и к чему оно? Злая ирония: представителем станет человек, совершенно не принимающий идею Сейма! Интересно, много ли таких, как я, соберётся в Тронгарде? Говорильней только вред принесём, и ничего полезного. Хоть бы Тенперон образумил короля! Или отсрочил первое заседание!

Но кому как дело было до этого? Сейчас зал бушевал, грохоча ножами, топоча ногами, треща челюстями и брызжа слюной. Когда пир на весь мир, кому какое дело до слепца? На этом празднике жизни я был чужим, и, наверное, к счастью. Не для меня буйные торжества, такой отдых, от которого после надо долго, очень долго отдыхать.

Но я был даже рад, что так выходит. Не надо мучиться, пытаясь есть как зрячий. Не надо щупать каждую пядь стола в поисках блюда с мясом. Не надо поворачивать голову в сторону очередного поднявшего кубок в честь кого-то там и чего-то там. Правда, замечательно? Можно быть самим собой. Это ведь так редко получается...Даже шуты и паяцы придворные — и те не могут быть серьёзными. Они только шутят, вкладывая в это много больше серьёзности, чем в речах царедворцев. Что-то меня потянуло на грустные темы.

— Дорогой Николас, отчего Вы не пьёте от души не едите вволю? Вы наносите оскорбление моему дому, которое сможете смыть разве что целым озером пива! — голос Лотаринга вырвал меня из лап размышлений.

Хозяин замка и округи подошёл незаметно. Голос его звенел радостью и довольством, словно урчание объевшегося сметаны кота. Милый такой, располагающий к себе голос — ставший для меня таким противным и отталкивающим. Подслушанный разговор не прошёл даром. Сон ли то был? Или не сон? А может, в чём-то я ошибся? В последнее так хотелось верить: такой добродушный Лотаринг из великого рода бойцов и помощников Беневаля. Но что-то он замышлял, этот человек. Я ему чем-то мешал, и никак иначе. Ведь представители надолго поедут в столицу, и некому будет следить за твердыней Беневаля...

— Прошу прощения. Если надо, я смою позор! Жиром! — ухмыльнулся я. Хотел улыбнуться, но не вышло, как ни старался. — Однако раздумья о свалившемся на меня бремени терзают душу.

Чересчур официальное и громкое заявление, между прочим. Сахарный песок приторности скрипел на зубах. Самому тошно! Лотаринг разобрал в моих словах кроме волнения ещё кое-что.

Сосед по лавкеподвинулся в сторонку, и через мгновение я ощутил, как дерево прогнулось. Дуб! Видевший и не такое! Прогнулся! Как же тяжёл был Лотаринг? И насколько же силён? Увидеть бы его глазами!

Наверное, в глазах моих — если в них что-то и мелькало сейчас — должны были отразиться пламень каминов и лёд Снежной пустоши, кусочек которой навеки застыл в сердце. А может зрачки были пусты и безмятежны. А на лбу ни единой складочки раздумий! И вообще, широченная улыбка...

Нет. Зачем врать? Ни капельки радости, застывшей в уголке губ.

— Если это вызов, то сейчас я его не приму, — усмехнулся Лотаринг.

Голос его мгновенно стал серьёзнее и глубже, будто бы из пиршественного зала открыли дверь в подвал, древний-древний, покрытый вязью паутины и пылью веков.

Что же скрывалось в этом с виду — то есть по голосу, вид уже не для меня — добродушном человеке? Какие мысли? Планы? Ведь не зря же он так стремился отправить меня подальше в Тронгард, а мы даже практически не были знакомы! Совпадение? Нежелание иметь под боком, в Беневале, самостоятельного хозяина? Если последнее, то почему Карл не попытался сперва подчинить меня себе, договориться? Или сейчас возьмётся за это? Посмотрим, посмотрим.

— Отнюдь не вызов, барон, — я пожал плечами.

Так, в какую же сторону я смотрю? Подбородок чуть повыше, правее...Ага. Напротив должно быть лицо Лотаринга. Хотя с таким же успехом мои глаза сейчас обращены на его ухо. А, ладно!

— Тогда откуда же в Вас, Николас, такая прямо-таки старческая грусть? Вы ведь молодой! Радуйтесь, пейте! Такая честь Вам выпала! Празднуйте! Празднуйте, пока можете! Постареете — жалеть начнёте.

Я почувствовал лёгкое дуновение, шедшее от Карла Лотаринга: тот, наверное, всплеснул руками.

Меня совершенно не тянуло на разговоры в поисках истины, а потому я постарался сменить тему. Мы ещё немного поболтали с гостеприимным бароном. А затем, сославшись на усталость, новоиспечённый представитель окрестных земель покинул пиршественный зал. Позади шагал Монферрат, а впереди ждала тьма. Снова — тьма. Я долго ворочался на кровати, не в силах уснуть. Меня то и дело посещали тревожные мысли: что будет с Беневалем? Что будет с Королевством? И, наконец. Что будет со мной... Впереди ждала пугающий неизвестность.

Той ночью ко мне во сны не приходил Даркос, хотя, признаться, я был бы не против. А что? Душа компании, весельчак и балагур, и неважно, что он бог-проводник душ мёртвых, любитель "замогильного" (ему по статусу положено, вообще-то) юмора!

Утром мы отправились в путь. Замок наполнился топотом сотен ног и стонами десятков глоток — пир не прошёл даром. Даже привычные к утренней работе молотобойца у тебя в голове соседи Лотаринга сполна оценили вчерашнее пиршество. Судя по доносившимся то из одного угла, то из другого запахам (их даже в злую шутку ароматами язык не поворачивался назвать), местную кухню пировавшие оценили. Ой как оценили. До чего же противно! Никогда не буду устраивать пиры в Беневале! Вообще никаких сборищ. Только избранные друзья или редкие гости, не более...

"Ага, а потом станет скучно, на стенку полезешь..." — подумалось мне.

Да, верно, однажды тоска примется драть сердце когтями, и тогда...

Путь наш протянулся на пятнадцать лиг, к одному из притоков Пенной реки. Почему она так звалась? Конрад объяснил, что начало она берёт в отрогах Саратских гор. Закручивавшиеся в стремнинах воды набирали невероятную силу и рвались в долины Лотарингии, порой неся в себя пену. Удивительное дело: мы были довольно-таки далеко от гор, но я слышал шум стремительных потоков воды. Какой же силы напитывались эти воды там, на севере?

— А ещё есть древнее предание...— Конрад перешёл на полушёпот.

В его словах чувствовался благоговейный страх. С чего бы?

Давным-давно на берегах этой реки сошлись два воинства...

Они стояли друг против друга крепко, не желая оставлять врагу ни пяди земли. По мелкой речушке переходили с берега на берег, не в силах одержать победу. Говорят, что так обильно воды напитались кровью, что сбились в пену. В сумерках последние воины, едва державшиеся на ногах, разошлись. Оглядываясь по сторонам, счастливчики (если можно их так назвать) считали трупы. Не получалось...Везде покойники, везде, везде...Говорят, кто-то из них сошёл с ума, до конца жизни бубня под нос числа — до последнего часа силился исчислить павших...И тогда кто-то вознёс молитву небесам, и с гор хлынул невероятный по силе поток, вобрав тела и кровавую пену. Волны донесли мертвецов до самого моря и там вверили в надёжные и ласковые руки владык тамошних пучин. Но если при свете заходящего солнца всматриваться в мощные волны Пенной, то можно увидеть красный поток на дне...

Холод пробежал по спине, когда я представил себе эту картину. Тысячи мёртвых тел, подхваченные волной, с грохотом торящей себе дорогу через леса и долы. Может быть, некогда я бы не поверил в эту легенду. Но скажите, сильно ли отличается реальность от вымысла для человека, умирающего каждый день, каждую ночь, болтающего с богом-проводником мёртвых...Сильно ли отличается, в самом деле, наш мир от мира вымышленного? Протяни руку — и невидимая пелена падёт, и ты окажешься на том берегу, где начинается сказка...

Сказка...

Мы часто делали остановки. Всё-таки я был непривычен к верховой езде, и потому мне (вернее, строго определённым частям моего тела) требовался отдых. Похоже, спутники были не сильно против. Чувствовалось, что никому не хочется покидать родные места ради казавшейся бессмысленной болтовни.

"И это придумали наши, северяне! Они в столице совсем расплавили мозги?!" — слышалось то одного, то от другого участника "похода представителей". Зачем это всё, к чему?

Под вечер мы добрались до прибрежного городка, название коего вылетело у меня из головы. Здесь же, не торопясь, но и не медля, сели на идущий к Тронгарду корабль с грузом железных болванок. Разместились на палубе корабля, постелив плащи и конские попоны. Животных пришлось оставить здесь же, под присмотром одного из провожающих. Так как мы должны были прибыть к самому Тронгарду, то кони нам и не понадобились бы дальше.

Небо над нами, должно быть, сверкало мириадами звёзд...Только мне они всё равно недоступны. Постоянно казалось: вот, ещё чуть-чуть, я открою глаза, и...И приходили боль, гнев, презрение к самому себе. Маг, лишённый возможности творить волшбу. Юноша, ставший беззащитнее кряхтящего, неповоротливого старика. Мечтатель, потерявший шанс вновь взглянуть на звёздное небо, озёрную гладь, полную луну...

Слёзы проступили из моих глаз. Я был не в силах ничего с ними поделать, да и не хотел. Сперва боялся, что кто-то из спутников услышит, как я плачу, но никто не шелохнулся. То ли спали, то ли ещё что...

А ещё холод, проклятый холод...Так холодно...Холодно...

Сон пришёл резко и неожиданно. Спина ещё чувствовала доски палубы, но разум успел осознать: я вижу. Вижу! Вижу звёзды! Звёзды...

Коченели руки и ноги, пальцы обращались в сосульки. И только в сердце капельки огня боролись за жизнь. Почему огня? Это не могло быть ничто другое. Как будто бы внутри полыхал пламень, лижущий леденеющие сосуды. Холод отступал, собирался с силами, окружал и бил — прямо в сердце. Прямо туда. Да. И ещё раз. В сердце...

— Ты уходишь. Постепенно. Потихоньку, — раздался голос позади.

Я обернулся. Передо мной в белом халате странного вида (какие-то кармашки, из которых торчали разномастные железки, бесчисленное множество изгибов, оттопыренный воротничок) стоял Даркхам. На его лице играла улыбка. Не издевательская или саркастическая — грустная улыбка. Очень грустная. Так лекарь смотрит на умирающего больного, но не хочет лишать его присутствия духа. Только Даркос говорил прямо, без обиняков.

— И когда же пробьёт мой час? — я вытянулся в струну.

Что я испытывал? Наверное, это можно назвать облегчением. Да-да, облегчением. Ты знаешь, что будет дальше. Правда, когда точно, тебе неизвестно. Но — скоро облегчение. Совсем скоро. А я так устал...

— Неужели я в тебе ошибся? — пробубнил себе под нос Даркос

Он сделал это специально, чтобы подколоть меня, призвать к борьбе. Но зачем? Что у меня будет впереди? Я устал сражаться со слепотой. Я устал ждать, что будет дальше, а чего не будет...И теперь я знаю точно грядущее. Покой.

— Зачем тебе такой покой? На что? Покой ценен, когда сменяется действом. Ты же совсем молод! Что ты вообще понимаешь в покое? Возомнил себя всезнайкой? — Даркос приблизился.

На его лице всего за мгновение успела смениться целая гамма чувств. Удивление было отодвинуто в сторонку презрением, а то в свою очередь поглощено разочарованием. Последнее, в конце концов, было раздавлено сарказмом.

— Ну что ж. Значит, нам предстоит очень долгий разговор по душам. Однажды. Я не думал, что ты сдашься. Но...Я ошибся.

Наверное, эти слова должны были меня задеть.

Но почему-то мне было плевать. Да-да, именно плевать. Какая-то слабость напала. Нежелание что-либо делать, куда-то идти. Наверное, я сдался.

Да, скорее всего, просто сдался. Оставалось только плыть по течению и ждать, когда Даркос придёт ко мне, но на этот раз не во сне, а наяву. Во всей мощи, поманит пальцем, и мы пойдём к тем воротам по дорожке, проторенной через цветущее сотнями и тысячами цветов поле. Да, это будет красиво, потрясающе красиво!

— И он сдался...Локи всё-таки появится...— донеслись до меня слова исчезающего среди звёзд Даркоса...

Меня затрясло от холода. Озноб бил меня от головы до пят, и...

И я проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Лицо чувствовало падающие солнечные лучи. Нас окружали звуки волн.

— Николас, вставай. Скоро завтрак, — это был Конрад Монферрат.

Что ж, я снова в "суетном, прекрасном и дерзком" мире. Только стало ли от этого легче? Да, холод ушёл. Но его места заняла пустота. Я чувствовал себя одиноким среди десятков людей, сотен, тысяч, мириад людей...А вокруг было пусто. Да, были люди — но вместе с ними, вместо них — пустота. Всасывающая в себя всё тепло. Она иссушала, оставляя после себя только лёд. А мне никак не удавалось согреться...

Конрад, судя по его вопросам и попыткам вывести меня на разговор, заметил что я упал духом. Но говорить не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Я сидел на корме, подставив лицо солнечным лучам. Они ненадолго отгоняли холод — но только отгоняли. Даже солнце не в силах было победить тот мороз, который постепенно захватывал всё моё тело, пядь за пядью.

Что-то надломилось во мне тем вечером. Может быть, проклятый холод меня просто доконал...

Даркос больше не приходил в мои сны. Там оставались только я, чернота, звёзды и холод. Даже не так — Холод. Он уже пробился в моё сердце. Пламя вело борьбу за последние уголки, ещё не покрывшиеся льдом. Но огонь слабели, гасли...И на смену им приходили крохотные снежинки. А потом мощная пурга заметала всё, оставляя после себя корку льда.

Теплилась последняя искорка, где-то там, на самом отшибе закромов сердца. Её хватало, чтобы отгонять пока ещё только сгущавшиеся вокруг бураны. Но пройдёт немного времени, и она или падёт в борьбе, или из неё возгорится пламя ...

Только...Хочу ли я, чтобы пламя моей души загорелось?..

Аркадская империя. Аркадия.

Филофею всегда лучше думалось на свежем воздухе (если воздух столицы можно было таким назвать). Даже если мысли не шли — всегда можно было посмотреть на прекрасные дворцы и дома Аркадии. Мрамор и бронза, кованые ворота, черепица, не хуже ксариатской, храмы, числом до пятисот (сам патриарх, говорят, не знал точной цифры), портики, специально утеплённые, чтоб там могли в непогоду укрываться бродяги, фонтаны, дававшие летом прохладу, а воду — так круглый год. Именно здесь рождались слухи, а новости, изменённые до неузнаваемости, передавались из уст в уста. Рядом, на площадях, предавали смерти преступников и врагов императора. Народу на них собиралось в дни казней! Ух! Словно на ипподроме, дуксы и простолюдины, "ночные стражи" и воры — все они с одинаковой страстью наблюдали за отрезанием носа провинившемуся. А что здесь было, когда преступнику отсекали голову! Палач, не скрывавший лица, в отличие от своих коллег-варваров, швырял её в толпу. Та радостно вопила, и начиналась потасовка за право хотя бы прикоснуться к "святыне". Если же обезглавливали особо нелюбимого народом человека (обычно таким оказывался прежде обласканный всё тем же народом сановник или поэт), то начиналось нечто из ряда вон! Окровавленную голову пинали, бросали друг дружке, плевали в остекленевшие глаза, рвали волосы и насмехались. А потом эти же люди шли в церкви и смиренно подставляли голову для благословения, принимали из рук священников причастие и уходили со светившимися благодатью лицами. Как оно всё, пороки и благочестие, умещалось в душе? Может, просто выкидывали совесть куда подальше или откладывали в самый дальний, самый тёмный и самый что ни на есть крохотный уголочек? Пусть сидит себе там, чтобы было, и не мешает.

Нет, конечно, не все такими были. Подобных людей вообще, как думалось Филофею, меньшинство. Но отчего-то такие вот "праведники на час" (ровно на время богослужения) кучковались, собирались в стайки, кричали громче всех. Взглянешь порой на площадь в минуту казни, и покажется, что весь мир состоит из тех, кому самое место на эшафоте. Может, оттого так радовались все эти любители крови и мяса, что не их, любимых, головы лишили? Хорошо ведь, когда не у тебя проблемы, когда не тебе плохо. Радости-то сколько прибавляется от осознания сего! Да! Вот тебе и не очень хорошо, но тому парню, в которого вот-вот меч вонзится, — ещё хуже, гораздо! Счастье-то какое!

Ириника передёрнуло. Слуха его коснулись звуки волнения людского моря. Он огляделся. Куда это его ноги вынесли? Точно! Это же Бычья площадь!

Окружённое не серыми даже — чёрными от времени мраморными портиками, в которых даже камень провонял насквозь людской ненавистью, место это узнавалось по огромной бронзовой статуе быка, водружённой в самом центре на пьедестал из цельного куска базальта. Бык — по-ксарски Тавр — упёрся рогом в камень, словно бы желая вбить его глубоко в землю. Бока его, патине на бронзе которых уже сама покрылась патиной, древний мастер изобразил потрясающе реалистично. Мощные — куда там молотобойцам — мышцы налились воистину звериной силой. Глаза, раскрытые до предела, налитые ненавистью и яростью, походили на створки ворот в чистилище. Да собственно говоря, так и было. Быка сделали полым внутри: заговорщиков (если они не смогли осуществить задуманное) сажали внутрь, а под статуей разводили костёр. Человек жарился там заживо, а глухие крики его походили на вопли из загробного мира. В ответ же чаще всего раздавался радостный рёв толпы, в которой воплощался дух Быка.

Но сейчас — что за странность? — толпа не улюлюкала. Она почти что молчала (что уже потрясающее достижение!), внимая...

Внимая...

Ириник сам заслушался стихотворением, кое декламировал высокий длинноволосый мужчина лет сорока (но Филофей мог ошибаться, ведь поэт находился довольно-таки далеко от него). Людское море качалось в такт каждой строчке. Вокруг Ириника, только что стоявшего на самом берегу, вобрал людской поток и закрутил, замотал из стороны в стороны. Ноги ему оттоптали в первые же мгновения, левый рукав порвали — только кошелёк не тронули: не добрались бы до полости на поясе, надетом под рубахой. Хотя, конечно, стоило бы проверить сохранность скудного "серебряно-медного запаса"...Но потом, всё — потом!

Сейчас е умами слушателей владел этот странного вида человек, лихо положивший левую на холку Быка. Правой он взмахивал в такт то ли строкам, то ли волнам, шедшим по толпе.

Не поколеблись, не хвались, не трусь и не сдавайся,

Ни перед кем не гни колен и не терпи насмешек.

Когда же ты войдёшь в палаты знати,

Там будет сборище льстецов, толпа тюремных стражей...

"Да что же он такое говорит! Это ведь тянет на оскорбление дуксов. Только за это можно угодить на пару месяцев на казённые хлеб и воду" — оторопело подумал Филофей. Затем его душу кольнул порыв немедленно остановить действо и на правах "ночного стража" арестовать смутьяна. Долг требовал немедля это сделать! Но странно: Ириник хотел дослушать до конца. Душа его говорила: прав, прав храбрый поэт!

А ещё...Все потом скажут, что в памяти осталось навсегда — клещами и дыбой не вынуть -глаза того человека. Каждый, кто слышал эти строки, как бы далеко от статуи Быка он ни находился, запомнил эти глаза. Серо-зелёные, — их взгляд устремлён был в сторону Большого Императорского дворца. И что-то было в этом взгляде, горькое как вкус морских брызг, заполнивших воздух над волнорезом. В самых стихах звучала последней, расстроенной струной безнадёжность. То была песня человека, ещё до начала боя знавшего, что его ждёт поражение — но также ведавшего и то, что не драться невозможно.

Холодная решимость, затенённая той самой безнадёжность, плескалась в его глазах — и скажите на милость, как можно сломить такого человека? Даже Бык — и тот послушно выгнул спину, чтоб руке поэта было удобнее. Строки же лились, лились небесным дождём падая на иссушённую зноем земных пороков землю, впитываясь немедля, но не в силах побороть засуху в душах людей. И это было главное в этих простых строках — возможность задуматься. И люди думали, и плакали, и слушали поэта. Вокруг площади собралась целая ала "дневной стражи". Всегда исполнительные и глухие к чему-либо, кроме приказов — даже они решили дать стихотворцу шанс побороться за умы толпы...Только...Только слишком это сложно, не справиться поэту. Он знал это, знал, успевший трижды просидеть в холодных темницах, дважды до полусмерти избитый прислужниками знати, и лишь однажды решивший выйти на бой с целым миром. Скажите: кто не дал бы ему драться до конца, драться, пока он не захлебнётся собственными чувствами, пока не соберут дрова для "бычьего костра", пока сам поэт не сдастся, в последний раз обведя взглядом толпу и прошептав с гордостью: "А всё-таки — я сражался..."

И тех, кто пышно пировал, и паразитов низких,

Кто в роскоши и неге жил, кто знал одни забавы,

Кто без труда провёл всю жизнь, без пользы и без цели.

Там будет суд для всех один, одна для всех оценка.

Не будет презрен там бедняк, унижен неимущий,

Там богача не предпочтут, не выслушают первым,

Ему на пользу не пойдёт ни чин, ни сан высокий.

Прямо перед Филофеем на колени упал мастеровой. Фартук, должно быть, принадлежавший ещё отцу трудяги, замаран был извёсткой и белилами. Мел покрывал ладони, и оттого они походили на ладони аркадской статуи. Белые пальцы сложены были щепотью: мастеровой истово осенял себя аркаровым знамением. Он плакал навзрыд, не смущаясь показаться слабым: в словах поэта явилось ему царство обетованное. Вот она, дорога в рай, выложенная из правдивых строф. Блаженство снизошло на мастерового: лицо прямо-таки кричало об этом...

Там правду не удастся скрыть подарками и лестью,

Замолкнет там язык молвы, доносы сикофантов,

Погибнут ложь и клевета, утратят силу козни, -

Где справедливый судия, там приговор неложен.

Ответом этим строкам — был вздох. Каждый из собравшихся здесь людей (а "дневные стражи" — в особенности) знали цену последним строкам. Невеста, чьи родители прельстились богатством твоего соперника, нечистый на руку хранитель порядка, обвинивший тебя в преступлении, которое ты не совершал, жадные глазки ближних и дальних твоих, рука чиновника, протянувшего руку за мздой — примеров тому был легион.

— Вот жизнь была бы! Поэт, где та страна! Где! — раздался возглас из-за спины Филофея.

Тут же сотни глоток подхватили вопль, и на стихотворца налетела целая волна голосов.

Нет пользы в хлопотах отца и в матери заботах,

И только сила добрых дел спасеньем тебе будет,

Когда войдёшь ты в царство василевсов справедливых,

Взошедших на престол во имя благ великого народа....

— Веди нас! Веди! — скандировало море.

Ириник подался было в сторону, подальше от объятого мечтою о восстании народа — но поздно. Конные отряды "дневной стражи", вооружённые плетями и спатами, со всех сторон ринулись на толпу. Засвистели бичи, заплакали женщины, закричали мужчины — и море распалось на сотни, тысячи ручейков. На плащ Филофея кто-то наступил, Ириник уловил звук трещавшей по швам материи, почти сразу же заглушённый рёвом обезумевшего народа...

Только вот на остальное у него времени не хватило: "ночника" сбили с ног, повалили на брусчатку, принялись топтать...

Филофей силился подняться, но, уставший, только зря терял время. Ему бы вжать голову в плечи, но нет...

Боли он почувствовать не успел: кажется, само небо рухнуло ему на затылок, и мир обратился в пустоту...

Поэт же стоял, стоял, взирая на дело слов своих. Рука его до белых костяшек сжимала холку Тавра, а глаза наполнились слезами. Он надеялся, что всё будет иначе...

Его сшибли плетью с постамента статуи. В мгновение ока десятки плетей обрушились на плечи тщедушного поэта, превратив и одежду, и кожу в ошмётки. Он даже не сопротивлялся, закрыв глаза и отдавшись на волю Аркара. Тот стих забрал всю решимость, всю храбрость, выжал душу до последней капельки, оставив только безвольную оболочку. Он не умер — разве может бездушная плоть умереть? Нет, Глика не отправился на тот свет. Он, убитый на площади Тавра, остался в памяти людской. О чём думал он за мгновение до этого? О чём жалел? Никогда не узнать уже об этом...

Боль, жуткая боль пришла даже раньше сознания. Голова раскалывалась, будто...Да что — будто! Десятки, а то и сотни ног пинали её, бедную и несчастную, топтали. Кто-то даже споткнулся о затылок Филофея и растянулся на брусчатке! На счастье, Ириник всего этого не запомнил. Рта он не чувствовал. Коснувшись рукой и почувствовав нечто липкое на странно неровных губах, "ночник" понял: разбиты. Правый глаз не хотел открываться. Наверное, затёк сейчас и посинел. Останется ли вообще? Или с одним глазом теперь оставшиеся годы прожить...

Ноги не слушались: колено ожгло нечеловеческой болью, когда Филофей попытался подняться. Раздался хруст.

"Если больно, значит, ещё не всё так плохо" — попытался успокоить себя "ночник", но вышло как-то безрадостно.

В висках стучало. Невидимая игла буравила голову бедняги, даже думать оказалось слишком больно.

"Приобщился к прекрасному! — горестно подумал Филофей. — Выходит, искусство чрезвычайно опасно для здоровья...На будущее надо бы запомнить, когда соберусь когда-нибудь".

В ушах шумело. Зрение в левом глазу — правый всё ещё даже открываться отказывался — потихоньку возвращалось. Ириник приподнял голову. Зрелище вокруг было то ещё! Заходящее за Океан солнце освещало десятки тел, лежавших на площади. Рядом, окровавленный, едва узнаваемый, нашёл последнее пристанище тот самый мастеровой. Лежал он бочком к Филофею, и тот легко разглядел бурое пятно, покрывшее едва ли не всю спину погибшего. Спата всадника настигла беднягу, проткнув насквозь. Успел ли ремесленник помолиться? Успел ли — мысленно — попрощаться с родственниками? А были ли они у него? Кто ж теперь узнает?

Рядом послышалось шуршание. Филофей напрягся и попытался встать на ноги. Коленки хрустнули как никогда громко, но всё ж — пусть на корточки — встать удалось. Шагах в пяти два силуэта (всё, что дальше трёх шагов, расплывалось) нависли над покойником.

— Да у него брать нечего! — зашёлся в кашле один из силуэтов.

Голос его, надтреснутый, царапал и слух, и душу Филофея.

— А сапоги на что? Сымай! — второй голос оказался ещё противней.

Как будто человек говорил через ржавую решётку, на мелкие, неровные куски дробившую звуки. Препротивное ощущение, словом.

"А может, это уши после "побоища" не хотят нормально служить мне..." — предположил Ириник.

Только выпускник Университета мог рассуждать о возвышенных (уши ведь располагаются высоко над землёй, как ни крути!) материях в подобных ситуациях. Мародёры-то не отличаются состраданием, ради любой, мало-мальски ценной вещи горло перерезать могут. Или пальчик отрезать, если колечко с него слазить не будет, а то и ногу, при особом тщании и необходимых инструментах, если сапог не будет сниматься...

Руки и ноги подкосились, и Филофей растянулся на земле. Больно ударившись головой (хотя, конечно, после "стихотворного кружка" понятие боль стало невероятно относительным), Ириник застонал — себе же на беду.

— Эй! Кирилл, а тут кто-то живой! — вновь эти слова, пропущенные через прутья решётки. — Вот! Вот он!

— И одет неплохо. Есть что взять...А ну-ка...

"Может, это они не обо мне?" — с надеждой подумал Ириник.

Он попытался подняться: тщетно. Даже на сотую долю локтя не удалось оторваться от земли. Что ж, жизнь его была не так уж и коротка, но как богата на приключения! Жаль только, что в Университете ни дня не удалось побыть учителем...Может, в том, лучшем мире — сбудется мечта? А?

— У ты мой хороший, — голос раздался прямо над Филофеем. — А ну-ка, покажи, что у тебя в кармашках...

— Чтоб тебе руки отрубили...Завтра же...За посягательство на воина "ночной стражи"...— выдавил из себя Ириник.

Силы на слова ещё оставались.

— Шутит болезный. Эк его по голове приложили-то! Ничего, мы тебе поможем, мучиться не будешь!

Говорят, что мечи, вынимаемые из ножен, шелестят. Только почему же молчат о том, какие звуки издаёт нож, приставляемый к горлу? Может, с поэтами некому делиться впечатлениями?

Металл, неровный и, кажется, ржавый (у Филофея была очень чувствительная кожа) разок-другой прошёлся по самому горлу. Мерзко кольнуло слева, пониже подбородка, — и тут же струйка крови потекла вниз. Ещё одно движение, и она превратится в настоящий ручей.

"Что же он медлит? Быстрее бы всё кончилось..." — отстранённо подумал Ириник. Когда голова трещит, а тело, кажется, вот-вот развалится на части, смерть не кажется таким уж плохим выходом.

— Эй! Постой-ка! — наконец произнёс "собрат по ремеслу" того парня, что приставил к горлу "ночника" ножик. — Я, кажется, его узнал...Меня после дела словили поганцы-стражники и спровадили в казармы. Похожий тип там стоял, с каким-то дуксом болтал. Может, не врёт он про "ночников", болезный-то?

— Может, и не врёт...Не всё ли равно? Кто узнает, что это мы его порезали? А? Одним "ночником" меньше станет — легче дышать будет. Я его сейчас...

— Нет...Поквитаться надо с ним, по-особому поквитаться! — тут же последовал мерзкий, нервный смешок.

— Это как?

Нож ещё сильнее впился в горло.

"Ну же, ещё чуть-чуть" — Филофей уже сам был готов сделать последнее усилие и отправить себя на тот свет. Аркар, конечно, на небеса не взял бы его, за великий грех...Но это будет там...А здесь — здесь лучше умереть...

Говорят, что вся жизнь проходит перед глазами в последний миг — врут всё. Не проходит. Просто становится неинтересно, совсем неинтересно...До смерти неинтересно и скучно...

— По-особому, — хмыкнул мародёр. — Продадим Макелле. Номисму-другую зашибём!

— Не зря тебя Умником кличут: ну ты и умник, — Филофей потерял сознание под мерзкое хрюканье...

Последнее, что он подумал: "Не хочется подыхать под эту симфонию..."

Вновь пришёл в себя Ириник во тьме. Затылком, нещадно болевшим, он чувствовал шероховатый камень пола. Разило мочой, гнилью и затхлостью. "Ночник" пошарил руками вокруг: пальцы нащупали то ли прелую солому, то ли нечто подобное: в темноте не разглядишь. Голова, как ни странно, почти не болела. И это было хорошо: можно как следует подумать, что же делать дальше.

Данные задачки. Камера или пещера. Он или уже продан Макелле, или вот-вот будет продан. Он ранен, руки плохо слушаются. Ни оружия, ни...

Филофей запустил руку под рубашку. Пояса не было.

Значит, денег тоже нет.

Пошевелил пальцами ног. Ага, сапог тоже нет...Штаны и рубашку оставили, и на том спасибо.

Решение, которому надо придти. Спастись и добраться до казарм или ближайшего патруля стражи. Делов-то...

— Эй, — раздался возглас совсем близко.

Тут же последовали всхлипы и стоны.

— Эй, парень...Или кто там...— голос, мужской голос, был очень и очень слаб.

— Да? — Филофей напрягся, завертев головой вокруг.

Хоть глаз выколи: ничего не видно!

— Ты как сюда попал?

"А имя-то ему неважно..." — сразу же отметил Ириник.

— Двое мародёров нашли раненым на площади Тавра. Там побоище...

— Да, да, я тоже там был! — владелец слабого голоса оживился. — Эх, вот это было дельце! Меня стража схватила, избила, но даже в тюрьму не отправила. Продали за три обола ребяткам Макеллы...Сижу здесь уже не знаю сколько...

"Сколько же времени прошло?" — подумал Филофей. Ответом ему было жуткое урчание обезумевшего от голода желудка. Голова закружилась, и тьма осветилась разноцветными кругами.

— А что за Макелла такой?

"Ночнику" это имя казалось смутно знакомым, но вспоминать было слишком больно.

— Людишками подторговывает. Хорошо, выходит, у него дело идёт: попал сюда — пятнадцать парней было, а сейчас — ток ты. Скоро и наш черёд. Вот...Уже идут...

И правда: отчётливо слышен был топот ног, становившийся всё громче и громче.

— Ну, будем прощаться? — хмыкнул собеседник. — Тебя как зовут-то? Хотя...Неважно уже...Аркар знает, кого принимает, а другим то без надобности...

— Прощай, провинциальный философ, — отшутился Ириник.

Звук шагов сменился скрипом открываемой двери. Свет, упавший из коридора, ослепил Филофея. Чьи-то руки скрутили его, подняли. На голове оказался мешок.

— Топай, — от этого голоса словно смрад исходил, таким он показался противным.

— Тебя ещё найдут, — Ириник не смог удержаться от угрозы, пускай и такой слабенькой.

— А Лев Стратиот во второй раз вернулся. Ну-ну, — хмыкнул тюремщик. — Топай! Топай, кусок. Купили тебя. Новому хозяину ты нужен ходячим. Небось на рудник пойдёшь. И там же сдохнешь.

Странно, но ни в словах, ни в голосе не слышалось злобы или ненависти. Тюремщик даже с симпатией, по-доброму рассказывал, что же предстоит Иринику. Этакий наставник, не иначе.

— Посмотрим, — прошептал "ночник".

Ноги его подкосились (да он, собственно, и не горел желанием идти) — но "проводник" без особых усилий подхватил его и перекинул через плечо.

— Вот подохнешь, он за новым придёт. Сюда часто ходят, имя господина все знают. Имя — двигатель торговли.

Тюремщику явно было не с кем поговорить, кроме живого товара. Вот он и болтал без умолку.

— А мне деньжат отсыплют, я детишкам леденец куплю. Меньшой леденцы давно хочет, он их видел только...Эх, подыхали б вы почаще, куски, мне бы господин денег на два леденца дал бы, ещё Ирине хватило бы...Что ж вы такие живучие...

Заботливый отец печально вздохнул.

Филофей больно ударился головой о стену. Мир заходил ходуном, наверное, он снова терял сознание...Нет! Он продолжал слышать болтовню тюремщика. Значит, ещё в сознании...Жаль-то как...Может, сказать этому, что он — глава "ночной стражи"? Поверит ли, что жалкий побитый человек — высокий начальник? Да ему, наверное, даже императорами и Мессиями называются...Может, попробовать? Или "ночников" здесь не любя? Да кто их, вообще-то, любит? Они ко всем нечистым на руку приходят, а кто сейчас в Аркадии не из таких?

Выбраться бы отсюда. Выбраться бы...

— А может, договоримся? — выдохнул Ириник, вновь "приложившийся" головой о стенку. — Выведи отсюда, я тебе денег дам...И на леденцы хватит, и на платьице дочке...

— Ирина не дочка, а жена моя, кусок, — незлобливо ответил тюремщик. — Ты, конечно, извини, но работа у меня одна. И терять её не хочу. У тебя детишки голодали? А у меня голодали...Нет...Не брошу работу...

Он заученно бубнил эту отповедь: значит, не раз и не два ему предлагали то же самое.

— А если за мою смерть "ночная стража" мстит примется?

— Ну и пусть. Господин со всеми может договориться. Ну вот, кусок, пришли мы.

Мощные руки опустили Филофея на пол.

— Забирай товар, — обратился он к кому-то. — Хе, кусков так не забирали...

Ириника снова подняли. Он оказался на чём-то мягком, кажется на тюфячке...Да, мягко, удобно...Захотелось уткнуться в тюфяк и уснуть навсегда. Сил бежать не было. Да и как? Ноги не слушались, руки — тоже. Голова снова болела...Сильно же ему досталось на площади Тавра. Ничего, может, с этим покупателем он договорится...Или сбежит...

В голову Филофея мысль о том, что это, может быть, последние дни его жизни, никак не умещалась. Да если бы и пришла...

Сейчас он словно бы наблюдал за собой со стороны, чуть повыше правого плеча. Ириник был спокоен как никогда. Его, выпускника Университета, продали? Нет, это не с ним, это с телом каким-то, с каким-то там "ночником" Филофеем происходит...Вот этот, обессиленный, кулем лежащий на телеге, и погибнет...А он, учёный, останется...Он будет работать, работать, работать...

— Господин Филофей, как Вы там?

Вот, уже прошлое перед глазами проходит...Прошлое "ночника". И не только перед глазами: голос Евсефия слышится. Он, бывало, спрашивал...

— Господин Филофей, ответь же!

А это...Это...Он так никогда не говорил! Чего-то не припомнить такого...

— Господин Филофей Ириник, это я, Евсефий! Я мешок с Вашей головы пока снять не могу! Ответьте же!

Тело Филофея-"ночника" кто-то начал трясти...

Филофей-учёный как-то странно воззрился на всё это...А потом...Потом учёный и "ночник" вновь стали одним целым.

Его спасли! Его спас Евсефий!

— Ты знаешь, очень удобная у тебя телега...— слабым голосом откликнулся Ириник.

— Слава Аркару! Вы живы! Я Вас еле отыскал! Хорошо, что у меня уйма...знакомых в городе. Шепнул кому надо, вот и сыскал Вас...Инквизиция повсюду рыщет. Сказали, что погиб Филофей Ириник, представляете! А сами Вас ищут. Поэтому пока и не снимаю с Вашей головы мешок: чтобы, значится, патрули не накликать...А уж на раба, купленного у Макеллы, не обратят внимания...Это Я вам обещаю, господин! Похоже, как-то прознали о том, что Вы нечто важное отыскали в том домике...

— Книга? — Филофей напрягся. — Книга...

— Можете быть спокойны: книга в надёжном местечке. Я вернул её в подвал, нашёл лазеечку, через которую два-три человека пройдут незаметно. А ключик от подвальчика Вы забыли на столе, когда переписывали текст. Помните? Лежал себе такой, маленький ключик, незаметный, там ещё тысяча мелочей подобных. Кто бы заметил? Никто бы не заметил. Кроме меня. Вот и смекнул я, что надо припрятать. Надо! А потом и о книге той подумал. Её, наверное, "ручники" у Вас позаимствовать хотят. Ну да ничего. Я Вас спрячу в надёжном местечке, посидите там...Может, кого-то позвать Вам? Передать весточку? — Евсефий вылил на Ириника целый ушат слов.

Весь этот поток с трудом проникал в сознание "ночника", но кое-что он всё-таки уловил: надо воспользоваться помощью Евсефия. И требуется срочно, не медля ни секунды, позвать Италла. Учитель может оказать неоценимую помощь...В чём-нибудь..Тем более у Иоанна осталось так мало времени, чтобы хоть разок прочесть ту книгу с учением древних еретиков...Да...Италл был бы счастлив...

Однако же что же самому Филофею делать? Залечь на "дно" на некоторое время? Или...

— Евсефий, позови наших...Позови...Иоанна Италла, преподавателя словесности из Университета. Скажи, что от меня. Скажи, что он может прочесть ту книгу...Скажи...Если не поверит...Скажи, что один бывший монах порой бывает большим праведников, чем три патриарха. Он поймёт...Он должен понять...

— Не могу я наших позвать. Следят за всеми, только я кое-как улизнул. Если покинут штаб-квартиру, сразу же примчатся "ручники", только хуже будет. А вот кого другого — обязательно позову! А теперь — тише! Здесь патруль инквизиторов! Молчите, прошу Вас!

В самом деле: воздух наполнился окриками: "Стой! Стой! Именем Аркара!". Послышалась возня. Стук сапог о мостовую.

— Ну-с, и куда это мы намылились? — послышался глубокий бас.

Такие обычно в церковном хоре поют. В свободное же время, похоже, ходят по улицам с дубьём.

— Да так, в лавку. Вот и подмастерье нашёл, — Евсефий озорно хихикнул. — Хороший подмастерье. Много за него не взяли.

— А известно ли тебе, человек, что все мы братья, и нельзя рабом делать другого человека? — вопросил тот самый бас. — Не хорошо это, не по-людски.

— Так отцы Церкви говорят: смирись с долей своей, и если несвободен ты, то прими.

Кто-то зашелестел кошельком.

— Прими и смири гордыню, говорили великие, — подобострастно добавил Евсефий.

Вновь послышался шелест.

— Верно глаголешь, верно. Не пономарь ли, часом? Ну да ладно. Аркар с тобой! Иди!

Вслед повозке нёсся хохот. Всё вокруг заполнилось шумом аркадских улочек и переулков. Телега свернула несколько раз подряд. Наконец, Евсефий произнёс:

— Господин, мы приехали! Прошу прощения, но мешок сниму, только когда мы войдём внутри. Сейчас же идите за мной. Вот рука. Идёмте! Осторожнее, сейчас будут ступеньки!

Идти вслепую было невероятно непривычно. Да ещё ноги, бедные ножки Филофея нещадно болели! Поминутно спотыкаясь, а разок даже растянувшись на лестнице, он всё же сумел добраться до цели. Щёлкнул открытый Евсефием замок. Дверь отворилась без малейшего скрипа.

— Ещё шажок, ещё, господин! — подбодрил верный помощник. — Ещё шажок! Вот и всё! Сейчас я помогу Вам снять мешок.

Кажется, само солнце взошло в комнате: глаза Ириника резануло светом. Ещё очень долго он щурился, пока разноцветные круги не пропадут. Но наконец-то Филофей сумел разглядеть обстановку, признаться, весьма и весьма бедную.

Из окошка под самой крышей солнечные лучи падали на приютившийся в уголке тюфяк ("Тюфяк!" — мысленно закричал "ночник" от радости). Рядышком, на циновке, лежала горка лепёшек и простенький глиняный кувшин. Желудок, однако, урчанием заметил: это же целый пир!

— Я на всякий случай запру Вас здесь, господин, — услужливо прошептал из-за спины Евсефий. — И сейчас же побегу искать этого самого...Ипат...

-Италла, — машинально поправил Филофей, даже не оборачиваясь.

Всё его внимание сфокусировалось на лепёшках. Желудок заговорщицки урчал, почти подчинив и тело, и уставший разум, давным-давно расхотевший следить за происходящим. Как всё это походило на одну из драм, некогда разыгрываемых в театрах Древнего Ксара! Думал ли Ириник, что однажды на собственной шкуре опробует, что такое "жалкая выдумка автора", как прежде обзывал он все эти каракули давным-давно умерших драматургов. Теперь, скорее всего, он по-другому взглянет на пьесы...Да...По-другому...

— Ладно, господин, я поспешу. А Вы тут осмотритесь. Поспите...Поешьте...Если что, вон та дыра в полу...Ну, сами понимаете...

— Да, да, хорошо, — отмахнулся Ириник.

Глаза (точнее, глаз — искалеченный всё ещё не открывался) так и буравили взглядом еду. Да, пиршество, целое пиршество!

Едва дверь захлопнулась, как Филофей накинулся на "яства" из плохонького теста, показавшиеся ему вкуснее ветчины или даже любимых медовых пряников. Нет, всё же, медовые пряники не менее вкусные...Да, с этим он хватил.

Наевшись и напившись (прямо из кувшина), Ириник повалился на тюфяк и не заметил, как заснул. Снились цепи, протянувшиеся от Евсефия, отчего-то в инквизиторском балахоне, к самому Филофею. Проклятые приключения уже повлияли на сновидения...О времена...Жуткие времена...

Раздался стук в дверь. Ещё раз. И ещё. Ключ повернулся в замочной скважине. Только сейчас Филофей наконец-то расслышал, как на самом деле он звучит...Сперва — шуршание металла о металл: ключ входит внутри, должен попасть в нужное место. Затем — тихое-претихое щёлканье. Раз. И ещё раз. И ещё...И вот — лязг сработавшей пружины. Дверь готова к тому, чтоб её открыли.

За этими мыслями Филофей не успел даже осознать, что происходит: в дверном проёме показалось лицо...Италла! Учитель впервые, сколько Ириник видел его, надел нечто "просто-гражданское": льняная рубашка, шаровары точь-в-точь как у северных провинциалов и такие же сапоги из затёртой до дыр кожи. Волосы Иоанна, казалось, давным-давно позабыли, что такое гребень, а руки оказались измазаны в грязи. В общем, Италл принял кое-какие меры для того, чтоб на него не обращали внимания. Хитро. Кто же смотрит на очередную деревенщину, во все глаза разглядывающие "дивно-дивные дворцы" — жилища купцов средней руки или разбогатевших ремесленников. Императорские палаты им вообще казались за небесные эмпиреи.

— Знаешь, Филофей, ты выглядишь так, будто бы три года подряд каждый день сдавал экзамены, — озорно подмигнул Италл.

Нет, его за простака можно принять только издалека: у философа лицо слишком уж умное, а глаза так и буравят, так и буравят собеседника. Крестьяне же смотрят в землю, не поднимая взгляда. Нет, при разговоре не то что любой "ночной страж" — даже тупой служитель Белой длани распознает маскарад. Оставалось надеяться, что до разговоров не дойдёт.

— Вы знаете, лучше бы я и вправду столько лет экзамены сдавал, — вздохнул Филофей, поднявшись. — Я очень, очень рад Вас видеть...Хорошо, что Вы здесь. У нас нет времени для того, чтобы готовить Ваш визит в то святилище, надо идти сегодня. Так ведь, Евсефий?

Ириник специально отвлёк внимание Италла — тот повернулся к помощнику Филофея — чтобы учитель не заметил неуверенности на лице своего бывшего ученика. Не время. Сейчас надо казаться сильным...Самым сильным в мире.

— Да, да, именно так! Надо идти! Мы воспользуемся той самой телегой! Вы туда ляжете, набросаю поверх соломы, тряпья всякого да поедем к руинам дома. Там сойдём, по тропиночке-стремниночке пойдём да окажемся аккурат у развалин!

— Так и сделаем, — кивнул Италл. — Давно я не оказывался в самом вихре событий! Да, сколько же лет за мной не гонялись инквизиторы? Пора бы им вспомнить Иоанна, ученика великого Пселла!

— Я почему-то уверен, что они до сих пор Вас прекрасно помнят, — развёл руками Ириник. — Веди, Евсефий, веди нас...

И они спустились по ступенькам, обшарпанным, изгаженным бездомными кошками и собаками, а может, ещё и нищими бродягами. Вышли они во внутренний дворик, отгороженный от внешнего мира побеленной стеной в полтора человеческих роста. Здесь их дожидалась упряжка с двумя запряжёнными волами. Животные меланхолично жевали траву из яслей. Тут же высился целый стог сена. Вилы лежали у подножия этой громады.

Ночь вот-вот должна была вступить в свои права.

— А вот и наша маскировка, — хмыкнул Италл. — Что ж, надо отдать должное твоему помощнику, Филофей. Мне таких в своё время очень недоставало...

— В "ночной страже" никчёмных не держат, — гордо поднял голову Ириник.

Учитель повернулся к нему и долго всматривался в лицо. Наконец, потупив взор, он произнёс:

— Ты скоро превратишься в "ночника". Пожалуйста, в этот день не забудь о том, что науки ждут тебя...Очень ждут...Не меняешь ли ты кусок пемзы на кувшин оливкового масла? — грустно попросил Италл перед тем, как залезть в телегу.

— Я помню об этом, учитель, помню! И всегда буду помнить! — тихо ответил Филофей.

— Точно так же говорил Пселл, уходя из монастыря. К концу жизни он лишь изредка вспоминал о былой жизни...

— И всё же он стоил трёх патриархов, — Иоанн поменялся с Ириником местами: теперь ученик подбадривал учителя.

— И даже больше, больше...Ведь он в первую очередь хотел счастья для людей, а не патриарших барм...И он заслужил бы их, не уйди тогда в Университет. Как бы оно сложилось, как думаешь, Ириник?

— Всё сложилось бы...— Филофей задумался.

Повисло молчание.

— Сейчас буду солому забрасывать! — окликнул Евсефий.

— Всё сложилось бы иначе, — наконец-то ответил Ириник.

Сверху посыпалась солома. Филофей никогда не думал, что она окажется такой тяжёлой. Двигаться было очень трудно, да и кололась она — будь здоров! Тут же несколько соломинок порезали кожу на шее, и без того, скажем так, натерпевшуюся за последние дни. Снова показалась кровь.

"Вот говорят, что у "ночников" руки по локоть в крови, — усмехнулся Филофей. — Правду говорят. Только не с пальцев отмерять надо, а от плеч!".

Ехали в полном молчании. Даже город, казалось, оделся в саван безмолвия. Может, Аркадия ещё не пришла в себя после побоища на Бычьей площади? Или нечто новое, ещё более ужасное, случилось? Вот оно, ненавистное Иринику незнание! В штаб-квартире поджидали "ручники", туда не пробраться — но только туда стекались последние известия. Вдали от этого ручейка всеведения Филофей чувствовал себя неуютно, если не сказать больше. Что там раненый глаз, если грозило погружение в слепоту неизвестности! Жутко стало "ночнику", никогда с ним такого прежде не случалось.

Вновь пришла она — холодная отстранённость. Так себя, должны быть, чувствовала душа, покидая тело. Вот вроде ты лежишь себе на дне повозки — но одновременно ещё и поблизости, рядышком, чуть-чуть повыше. Висишь в воздухе и отрешённо взираешь на происходящее. А там, внизу, не тело, не кусок мяса даже — кукла. Потяни за невидимую ниточку — руку поднимет. Подними за другую — ногу. Оборви — и освободишь навсегда. Может, и вправду освободить? Зачем идти дальше? Зачем жить? Разрежь ниточку, разорви на части — и всё, свобода, полная!

Но...свобода ли?

Филофей уходил всё дальше и дальше в философские дебри. Меж тем, ему пришлось вернуться быстрее, чем Ириник того хотел.

— Приехали, приехали! — радостно возвестил Евсефий.

Вскоре они выбрались из-под соломы.

Телега остановилась у дыры в обветшавшей каменной ограде. Вокруг теснились дома бедняков. Этажей в пять, смотревшие на мир чёрными провалами-окнами, с прохудившимися крышами-головами, с десятками, сотнями верёвок, на которых сушилось бельё. И с молчаливо-незаметными нищими, примостившимися в укромных уголках. Да, и такой тоже была Аркадия.

— Пойдёмте! Пойдёмте! — подбодрил Евсефий, проверяя, на месте ли клинок.

Меч послушно откликнулся холодившим ладонь металлом. Филофей пожалел, что и у него нет оружия: мало ли, что может случиться. Вдруг инквизиторы найдут-таки этот "секретный" ход?

— Пора в путь, — кивнул Италл.

В руке его показалась то ли короткая палка, то ли ещё что-то такое. Учитель, похоже, и об оружии позаботился.

И они пошли через лабиринт переходов, внутренних двориков и свалок. На пути им встречались ветхие дома, грозящие вот-вот обрушиться. Люди не сделали из них свалок: некому было. Этот квартал, похоже, был давным-давно покинут. Такая судьба постигла многие районы Аркадии. Когда-то цветущая, игравшая на солнце тысячами красок, столица теперь была стара, невероятно стара и слаба. Филофей не хотел признаваться даже самому себе, но понимал: империя была под стать столице. Прежде цветущие области обезлюдели, народ обнищал из-за поборов и бесчисленных повинностей. Некому даже сражаться было! Последние, настоящие, легионы ушли вместе с Андроником. Пока что удавалось держать в секрете то, что на всю империю с трудом наскребут два-три неполных легиона и полторы турмы. Поход Ласкария призван был создать у врагов государства иллюзию всесилия империи, впечатление бесчисленности легионов: если уж в степи Ватац бросил столько войска, то сколько же сейчас обороняет внутренние рубежи? Империя давно казалась, а не была. Ну точь-в-точь как её столица...

В домах селились разве что бездомные кошки, но в огромных, фантастических количествах! Их глаза-блюдца провожали взглядами (голодными или любопытными — попробуй разберись) трёх чужаков.

Перебравшись через дыру в очередном дышавшем на ладан заборе, они оказались в считанных шагах от руин. Только вот одна беда: вокруг шныряли инквизиторы. Пятеро, а может, шестеро служителей Белой длани кружили вокруг развалин дома. Они бодро чеканили шаг, освещая себе дорогу факелами. Получалось этакое огненное кольцо. И его нужно было как-то преодолеть.

Все трое, не сговариваясь, сели на землю за углом одного из домов. Здесь их "ручники" не заметили бы при всём желании.

— Даже если мы будем драться, то вряд ли победим, — печально заметил Италл. — Ваши предложения?

— Отвлечь их надо. Отвлечь, — тут же нашёл выход Евсефий.

"Какой ведь сообразительный — и отчего не поднялся повыше в "ночной страже? — подумал Филофей. — Надо будет исправить это"

— Но как? — задумчиво протянул Ириник. — Всех сразу их не отвлечёшь, кто-нибудь точно останется...

— Я возьмусь сделать это.

Евсефий порылся за воротом рубахи и протянул Филофею ключик, тот самый, заветный.

— Пожелайте мне удачи, — кивнул Евсефий и, поколебавшись несколько потрясающе долгих мгновений, пошёл к инквизиторам.

— Аркар с тобой, — произнёс Италл. — Хоть бы у него всё получилось...

Филофей, не в силах сказать ни слова, просто кивнул. Дальше всё происходило так быстро, что он даже моргнуть не успел. С другой стороны, волнуясь, Ириник очень и очень редко моргал...Так что вопрос о скорости смены событий можно оставить открытым.

Евсефий привлёк к себе внимание инквизиторов. Размахивая руками и напевая одну невероятно противную, особенно для служителей Белой длани, песенку. Естественно, "ручники" разошлись не на шутку и бросились — всем скопом — на беднягу. Тот, не будь дурак, кинулся прочь, увлекая за собой всю честную компанию. Путь к руинам оказался свободен.

— Пошли? — выдохнул Италл. — Пошли...

— Пошли...— кивнул Филофей.

Они бегом проделали расстояние, отделявшее их от заветной двери. Ключик, словно живой, прыгал в дрожавших руках Ириника, и "ночник" всё никак не мог вставить его в замочную скважину.

— Позволь мне, — Иоанн ненавязчиво, но уверенно отстранил Филофея и лично открыл дверцу. — Ага...Путь к заветной цели...И книга там должна быть...Интересно, как же Евсефий спрятал её там? Каким образом отвлёк патруль.

Ириник задумался ненадолго. В голове крутилась сотня вариантов.

— Ну да ладно, некогда, — Италл первым сделал шаг во тьму.

Они ведь, кажется несколько заготовок для факелов там оставили...Только вот огниво? Есть ли там огниво? А, к демонам всё! Они на ощупь найти дорогу могут!

— А у нас факелов нету, — прямо как ученик, не успевший выучить урок, сказал Филофей в спину Италлу.

— А они нам и не нужны, — многозначительно ответил Иоанн.

Он ускорил шаг. Ступать по терявшимся во тьме ступням было не то чтобы сложно — скорее боязно. Но Филофей зарядился той невероятной уверенностью, которая чувствовалась в каждом движении Италла, и страх куда-то исчез. А может, просто затаился, дожидаясь удобного случая?

Наконец, они оказались в полной темноте. Вот сейчас бы факелы пригодились!

— А вот сейчас бы огонёк, — вздохнул Ириник.

После пережитых за считанные дни испытаний капризность — не самое худшее последствие. Не так ли?

— Потерпи, ученик, потерпи, — нетерпеливо произнёс Иоанн. — Скоро, скоро...

Наконец, Филофей почувствовал, что ступил на ровную площадку намного шире ступеньки. Зал! Они дошли!

— Зал, — вторил, но уже во весь голос, Италл. — Мы добрались!

Иоанн хлопнул в ладоши — и свет, мягкий свет начал разливаться вокруг. Он расходился в стороны очень медленно, выхватывая по маленькому кусочку мозаики то тут, то там. Наконец, свет ударился в стену и остановил своё движение. Разве только барельеф он обошёл стороной: пять тёмных громад затерялось в полумраке.

Филофей не мог дышать от волнения.

Учитель же, всплеснув руками, помчался к пюпитру. Миновав зал в несколько шагов, он будто бы споткнулся обо что-то. Обернулся. Глаза его были расширены до пределов, а правая щека дёргалась.

— Нет книги...Здесь нет книги...— только и смог выдавить из себя Италл.

Слова эти, подхваченные эхом, звучали донельзя зловеще.

— Нет книги...Нет...— всё шептало и шептало эхо.

Филофей, ещё не успев понять, что происходит, подбежал к пюпитру. И вправду, фолианта на нём не было.

— Так, книга и не должна здесь лежать. Ведь Евсефий сказал, что вернул в зал, а не конкретно на пюпитр...И вообще...

Поймав взгляд, нет, не разъярённый — скорее, принадлежавший обманутому — Ириник замолчал на полуслове.

Италл приложил палец к губам. "Ночник" непонимающе пожал плечами, и тут...

И тут он услышал шаги на лестнице. Не меньше двух десятков пар ног топотало что есть сил. Звук приближался. Это не мог быть никто, кроме инквизиторов. Филофей сглотнул. Вот-вот предстояло очередное "побоище на Бычьей площади", только вместо поэта окажутся они вдвоём. Их убьют, это точно.

"Ну же, давай, душа, покидай тело!" — мысленно взмолился Ириник. Тщетно. Та самая холодная решимость, вместе с которой являлось абсолютное спокойствие, не спешила возвращаться. "Ночник" занервничал.

Италл же отступил на несколько шагов, прижавшись к барельефу. Филофей последовал примеру учителя. Нестыдно будет погибнуть плечом к плечу с великим Иоанном Италлом.

— Ну что, наступает минута прощанья? — спросил Ириник.

Взгляд его был устремлён на лестницу. Там уже замелькали рясы "ручников" и...сапоги Евсефия.

Он шёл впереди.

"Ведут, гады, ведут! Телом его прикрываются!" — зло подумал Филофей, но злоба сменялась растерянностью тем быстрее, чем лучше мог разглядеть своего помощника Ириник. Его не вели со скрученными руками. Ему не тыкали в спину ножами или копьями. Нет, наоборот! Аркадец шагал бодро и уверенно. На лице его расцветала улыбка.

— Добро пожаловать, господа хорошие! — воскликнул он, и голос его ударился от стены, возвратившись эхом. — Добро пожаловать!

Инквизиторы за его спиной выстроили полукругом. Десять...Или двенадцать...А по лестнице спускались всё новые и новые.

— Вы и свет тут зажгли, — довольно кивнул Евсефий. — Вот и хорошо, вот и славно. Уже повод для костерка. Так ведь, господин Иоанн? А?

Италл хмыкнул, пожав плечами: мол, сам решай.

Евсефий покачал головой и сделал шаг вперёд, навстречу "господам".

— А ведь ловко я сюда вас завёл, не правда ли? Возьми вас раньше — и были бы вопросы: что натворил Италл, что совершил, что нарушил. Да инквизиторов самих обвинили бы в недогляде и недосмотре. А сейчас: Италл здесь, в гнезде еретиков. Да каких еретиков! Опаснейших и злейших за всю историю веры! Ха!

Евсефий упивался возможностью выговориться. Ведь — какая превратность судьбы — только Иоанн и Филофей могли понять всю глубину замысла ренегата.

— Почему? — вырвалось из уст Ириника.

Он стоял, тупо вглядываясь в раскрасневшееся лицо Евсефия.

Тот прервал словесные излияния и непонимающе на Филофея.

— Почему? — повторил он. — Почему ты предал "ночную стражу"?

— А! — отмахнулся рукой Евсефий. -Люди живут, предают и гибнут за презренный золотой металл. Так, кажется, писал кто-то из древних? Дети кушать хотят...Жена хочет красиво одеваться...Мне вот хочется иногда...погулять-покутить. "Ночная стража"...

Двуличный хитрец при последних словах всё-таки отвернулся от Ириника.

— "Ночная стража" мне такого дать не могла. Зато вот Инквизиция...Да...А потом мне стало интересно. Какое интересное дельце мне позволили состряпать!

Евсефий приблизился ещё на шаг. Цепочка инквизиторов, растянувшаяся за спиной ренегата от стены и до стены зала, последовала "заразительному" примеру.

Враг всё приближался и приближался. Где-то там Андроник сражается со степными варварами, а он, Филофей...с подлецами-соотечественниками. Да уж, вот доля-то выпала!

— Заставить единственного, кто знает язык той самой книги, перевести её...Да чтобы он сам рад был это сделать! Да, задачка не из лёгких! — Евсефий потёр руки и перевёл взгляд на Италла. — И тогда используют меня. Ключик...Как сложно было сделать так, чтобы голубь пролетел в нужном месте! А потом — потом мне огромных трудов стоило навести господина Ириника на мысль о Вас, великий Италл. Признаться, следить за Вашим учеником было очень трудно. А на Бычьей площади я и вовсе его потерял, но, на счастье, к дорогому и уважаемому Макелле доставили очень и очень интересный "кусок мяса". А уж тот...

— Браво, можете не продолжать, милейший, — хлопнул в ладоши Италл. — Браво! Вы сработали замечательно, даже я ничего не заподозрил до последнего момента. Рассказать, когда появились первые сомнения?

Евсефий подмигнул. Лицо его сделалось прямо-таки мерзко подобострастным. Ренегат сделал ещё шаг вперёд.

— О, Вы меня обяжете!

— Когда сказали, что вернули книгу сюда. Зачем Вам проделывать такой труд. Кстати, где она? — Италл хлопнул ещё раз.

— В самом надёжном и наиболее подходящем для неё месте — в личном кабинете Великого инквизитора, — улыбнулся Евсефий. — Видите, я соврал лишь наполовину.

— О да, в этом Вы мастак, — Италл хлопнул ещё четыре раза. — Браво. Жаль только огорчать Вас.

Евсефий сделал ещё шаг вперёд. В ответ Иоанн зааплодировал. Так...Ещё пять хлопков...Филофей и сам не понимал, зачем считал их...

— Чем же? — подмигнул Евсефий.

— Тем, что Вы совершили одну большую ошибку, — Италл развёл руками. — Вы привели последнего из хранителей секретов книги в самое безопасное для него место.

— Да ну? — расхохотался ренегат, но, меж тем, ускорил шаги.

— Ну да, — аплодисменты перешли в бурные овации. — До свиданья.

Иоанн поклонился — и хлопнул в последний раз.

Евсефий, почувствовал, что происходит нечто из ряда вон, понёсся вперёд — но поздно.

Филофей почувствовал, как пол уходит из-под ног. Миг — и он рухнул вниз.

Двуличный гад едва успел броситься вслед за ними, как над их головами сомкнулась тьма...

Аркадская империя. Аркадия.

Они падали совсем недолго и приземлились на нечто мягкое, кажется, матрасы или что-то вроде. Ириник даже не успел понять, что произошло. То же самое можно было сказать и о Евсефии. Тот хлопал глазами, ну прямо как ребёнок, потерявший игрушку. Интересную такую, такую смешную — и потерял! Вот-вот расплачется, сопли распустит, как говорят.

Только Италл чувствовал себя как дома. Оглядевшись, он бодренько поднялся на ноги и направился куда-то...

Филофей присмотрелся. Они оказались в огромном помещении, едва-едва освещённом, и на всю длину его протянулись...стеллажи! Они прогнулись под тяжестью книг и цилиндров с манускриптами, но это только придавало им солидности.

— Где же это мы...— пробубнил Евсефий.

Ириник только тут сообразил, что требуется срочно что-то предпринять. Только вот незадача: что именно? Он никогда не попадал в подобные ситуации, да и оружия никакого. Проклятье! Неожиданно пришёл на выручку Италл: он появился за спиной ренегата и, не теряя ни мгновения, скрутил Евсефию руки куском каната. Где только нашёл?

Предатель даже глазом моргнуть не успел, как оказался связан. Только потом до него начало доходить, что же происходит — но поздно! Однако не видно было, чтобы он переживал. Скорее, впечатление от чудесного "путешествия" так повиляло на него, что единственным чувством, овладевшим всем его естеством, было любопытство

— Куда мы попали? — хлоп-хлоп глазами.

— Это хранилище знаний, — отмахнулся Италл и вернулся к изучению стеллажей.

— Неужели это всё собрали незаметно от стражи?

Филофей решил последовать примеру учителя и начал ходить от полки к полке. Одни названия чего стоили! Все манускрипты были давным-давно "приговорены" к сожжению или помещению в специальные хранилища Инквизиции.

— Я думаю, это писали по памяти, — донёсся голос Италла из-за отдалённого стеллажа. — Пселл рассказывал о чём-то подобном...

— Да? — разом спросили Ириник и Евсефий.

— О, вы очень многого не знаете...Я расскажу вам...И тебе, прихлебатель, — ученик великого Пселла вложил в эти слова всё презрение, на которое только был способен. — Даже память о тех событиях предана анафеме. Так что здесь и сейчас я обреку тебя, как минимум, на пожизненное заключение. Это будет достойной наградой твоим делам...Ну да ладно.

Италл замолчал: слышны были только его всё отдалявшиеся и отдалявшиеся шаги.

— Итак. В молодости Михаил Пселл постригся в монахи. Он искал, он жаждал понять смысл бытия, в первую очередь — своего собственного...

Он разительно отличался от братии: знал многие древние языки, прочёл, без преувеличения, две трети написанных когда-либо книг. Другая треть просто не стоила прочтения. Его знания в какой-то момент оценили по достоинству и приставили к престарелому переписчику, знавшему какой-то редкий диалект. Старик обучил Пселла, вместе они перевели несколько трактатов, довольно-таки туманных и малопонятных. Переписчик чувствовал приближение смерти, и рассказал единственному ученику один секрет. Тогда ещё не утихли отголоски борьбы с Нашедшими Знание. Нельзя было сказать с абсолютной уверенностью, что епископ не увлекается проклятым учением. Говорят, даже нынешний патриарх, тогда ещё молодой послушник, читывал запрещённые книги.

Переписчик показал моему учителю древнюю книгу, истлевшую. Последние три главы её оказались утеряны, как тогда казалось, навсегда. В том манускрипте содержалось учение Нашедших Знание. Старик-переписчик мечтал переложить её на аркадский, но не успел. Он только понял одну потрясающе интересную вещь: в трактате содержится нечто большее, чем просто учение. Учитель Пселла чувствовал: страницы хранили некое знание, дававшее невероятную силу. Но только как его использовать? Как приобщиться к нему?

Переписчик не знал этого. Пселл взялся за столь грандиозное дело — и справился. Он скрупулёзно, на протяжении десяти лет, работал над переводом книги, и в один не то чтобы прекрасный, но и не ужасный, день он добрался до последней страницы. Сохранившейся, попрошу заметить. Тогда Пселл решил перечитать книгу. И...И случилось нечто странное...Он чувствовал, что нечто внутри него меняется. Сама душа его преобразилась. И однажды, во сне, ему было дано видение. Он никогда не рассказывал его содержание, одно лишь сказал: Пселл обрёл некую власть. Её можно было бы назвать магией, но это нечто иное, нечто выше и прекраснее.

Автор (или авторы) книги искали вопрос на то, что является источником преображения мира, источником волшебства.

— Как думаете, почему, скажем, огнарские маги ещё не вошли в столицу? И почему не слышно об их "еретической порче" в пределах империи? — внезапно спросил Пселл, оказавшийся за спиной Ириника.

— А как же нападение того мага, которого словил Андроник Ласкарий? — ответил вопросом на вопрос Филофей.

— О, это исключение. Я поясню несколько позже. Итак, ответь на мой вопрос, — менторским тоном потребовал Италл.

— Церковь и легионы справляются, — внезапно воскликнул Евсефий.

— Все два с когортой легиона? Все те попы, которые едва умеют читать и писать? — чуть ли не прорычал Италл. — Нет! Вспомните, что огнары четыре века назад едва не сокрушили Аркадию, тогда намного более сильную, чем ныне. И магов у них практически не было. Силой задавили. Теперь же у них на вооружении стоит целая Гильдия — но с поры основания её не было ни одной масштабной войны. Так что же? Каков ответ?

— Постоянные пограничные войны, междоусобицы, с недавних пор, да много что...— Филофей и сам был не уверен в своём ответе.

И вправду. Почему? Почему, казалось бы, огромная огнарская армия стоит практически без дела? За последние два века — только постепенное завоевание пограничных территорий...И всё...Хотя

— А как же их Договор братской крови? — хитро прищурился Ириник.

— О, ты почти нашёл ответ, — довольно улыбнулся Италл. — И всё же я вижу, что вы не в силах его найти...А Пселл, точнее, автор той книги, отыскал...

Он искал источник магии. Долго искал, трудно...Много раз бросал поиски и вновь к ним возвращался. Была в нём жажда познания, и утолить её мог только ответ. И вот — успех! Удача!

Долгое время он наблюдал за действиями магов, а возможно, сам не был лишён таланта. Главное — что позволяет воздействовать волшебника не некую субстанцию, эфир? Она была чем-то вроде проводника между колдуном и стихиями. Но что же было проводником между эфиром и колдуном?

Главное было распознать момент контакта субстанции и заклинателя. К сожалению, автор не рассказал подробностей тех исследований, но...

Но...

Италл закрыл глаза и принялся аплодировать. Он хлопал в ладоши долго, очень долго.

— Я безмерно уважаю автора книги. Признаться, самому бы мне до такого не дойти...Мой учитель говорил то же самое, но в ещё более восторженных выражениях...

Главное была — вера. Вера в то, что у тебя получится. И вера эта представала в некоем образе. Огнары представляли себе Тарика. Человек этого не понять, но их бог магии зависел от этой веры. Он был создан ею. А потом магия начала зависеть от Тарика. Но не только. Магия огнаров действовала только в их землях или неподалёку. Точнее, нет...Не так...Они могли творить волшбу только в землях, наполненных их верой, их культурой. Их образом жизни. Чем дальше от пределов этих территорий — тем слабее была их магия. Было лишь одно исключение — поход Огнара. Но тогда целый народ снялся с места и пошёл на Аркадию. И магия перекочевала вместе с ними.

На тех же принципах работало и волшебство других народов: действие только поблизости от их "сердца", от их земли, от их обители.

И всё же из этого правила было одно исключение — те, кто верил в Аркара. Почему? Потому что для аркарианства не было ни аркадца, ни огнара, ни мидрата, ни ксариата...Аркар шёл вместе с верующим повсюду...

— Почему? — резко прервав рассказ, спросил Италл.

Филофей понял по глазами учителя: этот ответ на многое повлияет...В нём, в ответе, объяснение Главному...

Почему...Почему...И вправду: почему?

— Потому что в сердце каждого из нас Аркар, а сердце каждый с собой носит, — в восторге от собственный догадки, воскликнул Евсефий.

Надо же: он дошёл до ответа быстрей, чем книжник Филофей. Вот что значит работать сразу и на "ночную стражу", и на Белую длань.

— Хвалю! — рассмеялся Италл. — Ответ верный. И в книге был дан этот ответ...

Пселл ушёл из монастыря, вернувшись в мир. Он стал историком, философом — и магом. Да-да, магом! Редко-редко, но Пселл пользовался могуществом, достигнутым через осознание простых истин книги. Между тем, инквизиторы как-то прознали об этом и попытались взяться за Пселла. Но уже тогда он имел обширные связи в определённых кругах, и никто тронуть его не посмел. Свои знания он передал Иоанну Италлу, своему ученику. Пселл также рассказал, что есть в империи ещё люди, именующие себя Нашедшими Знание. Но где они, кто они — ничего не было известно.

— И я собирался найти их. Пселл рассказывал, что его учитель искал полный вариант книги, подробно описал внешний вид...И умер вскоре после того, как напал на след Нашедших знание. Представляете, что было бы, прочти мой учитель последние главы? — Италл потёр руки. — Да, это было бы нечто из ряда вон...Как знать, не стал бы он сильнее огнарского мага? Однако Аркара рассудил иначе. На мои плечи легло бремя поиска. К сожалению, мне пришлось отказаться от него. Инквизиторы обвинили меня в ереси и заставили отречься. Одиннадцать пунктов — они выжимали их по одному, долго и упорно, выжигая из моего сердца и моего разума веру в собственные силы. Но я не сдавался!

Италл поднял лицо, будто бы желая пронзить взглядом каменную толщу и испепелить засевших сверху "ручников".

— И тогда они пригрозили уничтожить Ваших учеников? — сочувственно спросил Филофей.

— Да, именно так, — вздохнул Италл. — Мне пришлось отречься. Я потерял силу. Не всю, правда, кое-какие способности у меня остались.

Иоанн вновь принялся бродить меж стеллажами.

— Например, зажигать свет? — громком спросил Евсефий. — И заставлять пол исчезнуть?

— Про свет ты прав, прихлебатель палачей, — донёсся полный горделивого пренебрежения голос Италла из-за одной из полок. — Но это не я заставил пол провалиться. Это всё — барельеф.

— То есть? — удивлённо спросил Филофей.

Потихоньку он начал понимать, что перестаёт что-либо понимать. Нашедшие знание, маги, вера — всё смешалось в его голове, а ведь ей и без того досталось!

— Нашедшие Знание, если верить книге, любили подобные штуки. Символы их учения — а в барельефе запечатлены, к примеру, Первоначало, Смысл и Человек — нередко сообщают о близости каких-либо хранилищ или "сюрпризов". Ну вот я и решил последние искорки своего былого могущества использовать рядом с этим барельефом. Получилось, к сожалению, не сразу. Пришлось хлопать, как идиоту, — послышался сдавленный смешок. — Но это того стоило. И вот мы здесь. Как бы выбраться только...

— Учитель, могу я задать Вам вопрос? — и, не дожидаясь одобрения, Филофей продолжил. — Получается, что каждый, кто прочтёт книгу, даже неполный вариант, станет...

— Магом, — хрипло прошептал Евсефий.

— Да, ты верно понимаешь: станет магом. Я думаю, что Инквизиции нужен манускрипт для того, чтобы создать из "ручников" целую армию колдунов. Представьте себе: под сенью Белой длани служат люди, получившее благословение Аркара. Оно, кстати, будет очень и очень даже осязаемым. Получить молнией в голову — более чем осязаемая вещь, спешу вам сообщить.

— Нет, что Вы! Инквизиция не пойдёт на такое! Церковь не пойдёт! — возопил Евсефий.

Но не было уверенности в его словах. Ренегат сомневался: ведь кто упустит возможность получить такое могущество? Особенно сейчас, в дни борьбы за власть и влияние.

— Пойдёт. Сейчас — пойдёт, — горестно ответил Италл. — И ведь никто ей не помешает. Ну разве что император...Но его могут заставить закрыть глаза на вскармливание "проклятых колдунов" в недрах Церкви. Представьте только: Белая длань предлагает несколько сотен магов. Это мощный ударный кулак, который позволит выйти на бой с Королевством. Да что там оно! До последнего моря пройдут наши легионы, прикрываемые магией. День-ночь, день-ночь, день-ночь — они будут шагать и шагать, шагать и шагать. Падут крепости, могущественные до того враги станут рабами. Империя возродится. И всё благодаря тому, что магами станут люди, просто понявшие одну-единственную книгу.

— Разве так много найдётся способных на это? — не без ехидства спросил Филофей.

— Нашедшие Знание никогда и не говорили, что их знание — для миллионов. Несколько сотен человек, от силы тысяча — но даже такая кучка людей окажется невероятно могущественной. Я знаю это по себе, — Италл вновь возвращался к Филофею и Евсефию.

Шаги его приближались...И вдруг остановились. Воцарилось молчание.

— Учитель?

— Я нашёл выход отсюда! — радостно сообщил Италл. — Во всяком случае, эта дверь куда-нибудь да должна вести! Филофей, иди сюда!

— А я? — жалобно возопил Евсефий.

Его ждала незавидная судьба. Но даже самый плохенький провидец сразу бы сказал: недолго бедняжке мучиться. Недельку-другую в затхлом помещении, связанный, без еды: к сожалению, не насытишься научной пищей так же хорошо, как, скажем, простым яблоком.

Филофей остановился с занесённой для шага ногой. Да. Надо бы что-то сделать с ренегатом. Он хоть и гад, но оставлять его здесь умирать — слишком уж жестоко.

— Учитель, я думаю, надо воспользоваться случаем...

Зрелище было то ещё. Италл и Филофей вели по тёмной лестнице связанного Евсефия, сыпавшего благодарностями за то, что его не бросили на произвол судьбы. Связанный, но счастливый, он первым и упёрся в дверь, запертую на внушительного вида щеколду.

— Ну что, открываем? — предложил Ириник.

— Открывай, ренегат, — Италл подтолкнул Евсефия.

— Рад стараться! Только, кхе-м, со связанными руками...— замялся двойной агент.

— Ладно, ладно, я сам открою, — Ириник надавил на щеколду.

Та подалась и...

И позади них упал то ли камень, то ли ещё что-то такое. Зато дверь открылась!

— Лучше бы я остался там, в книгохранилище, — сглотнул Италл.

Они оказались в том самом зале с барельефом. Повсюду крутились инквизиторы, бросившие свои дела, едва завидев "дорогих гостей". В мгновение ока "ручники" обступили их плотным кольцом.

Оглядев радостные лица врагов, Италл сделал потрясающе глубокое умозаключение:

— Будут бить.

Филофей кивнул: трудно было поспорить с выводом учителя.

Ириник оглянулся: позади них была стена. Будто никакой двери и не было! Вот проклятье!

— Стоять! Всем стоять! — Италл прижал кинжал, который прихватил из Университета, к горлу Евсефия. — Я убью его, если вы не дадите нам уйти отсюда!

Инквизиторы сделали шаг вперёд. Проведя зрительное исследование лиц собравшихся, Филофей внёс свой вклад в выводы учителя:

— По-моему, им плевать на Евсефия.

— Ребятки! Помогите! Дайте им уйти отсюда, а?

Ещё час назад трудно было себе это представить, но ренегат жалобно заплакал. Кинжал Италла впился в его горло. "Ручники" подошли ещё ближе. Оружие в их руках выглядело угрожающе как никогда.

— В моём лице вы посягаете на "ночную стражу"! Император, да будет трижды благословенно имя его, не простит вам этого! — воскликнул Ириник.

Он надеялся на то, что у инквизиторов сработает инстинкт подчинения начальствующему лицу.

Ещё более неожиданным был вклад уже Евсефия в теорию Иоанна, развитую Филофеем:

— Отцы святые, ведь живодёры это! Убьют, как есть убьют, и себя, и меня! А умирать-то как не хочется...

— Сдавайтесь, Италл! Мы сохраним Вам и Вашему ученику жизнь! При одном условии! — донёсся из-за спин инквизиторов знакомый голос.

Да это же тот самый "ручник", который пришёл к руинам, когда Филофей уносил книгу. Ха! Как интересно!

— А Михаила Стратиота хотели выпустить из тюрьмы! Ага! Не выйдет! — зло ответил Италл, но кинжал его перестал давить на горло Евсефия.

Бисеринки пота собрались в ручей, широко растёкшийся по лицу Иоанна, — но тот, казалось, не обращал на это никакого внимания. Глаза его пылали той не ненавистью, на которую способно только человеческое сердце. Это чувство осознанное, продуманное даже, выстраданное от начала и до конца, очищенное от всех примесей. Глаза Италла выдавали ненависть лучшего качества, стократной перегонки и трёхкратной очистки, по сути своей идеальный образец.

И вот тогда-то Филофей впервые задумался, а так ли Иоанн Италл достоин уважения и обожания?

— Хочешь погубить своего ученика, отрёкшийся от природы своей философ?

Сделав шаг навстречу Италлу, боец за чистоту веры ухмыльнулся. Ухмыльнулся с издёвкой, с вызовом, зная и понимая, как больнее всего кольнуть противника.

Кинжал у шеи Евсефия задрожал, едва не впившись заточенным краешком в серую кожу.

— Палачи и мерзавцы, — рык вырвался из груди ученика великого Пселла с болью и гневом. — Душители!

— Ага, не хочешь, — ещё шире принялся ухмыляться инквизитор. — Ну же. Подумай, что для тебя лучше: сохранить жизнь и себя, и ученику — или погубить всё. А заодно лишить мир знания? Как тебе? Что ты выбираешь?

Голос инквизитора был насквозь пропитан уверенностью, подкреплённой крепостью стали. Как можно такому отказать, не правда ли? Но Италл — отказывал.

— Вы убиваете всё, к чему прикоснётесь. Вы травите всех, кто не повторяет, а думает! Вы ненавидите каждого, поднявшегося выше вас!

Италл вошёл в раж. Только инквизитор сейчас видел, как зрачки Иоанна расширились, ноздри раздулись непомерно, а на щеках выступил багряный румянец. Впервые за много лет философ получил возможность в лицо сказать "Длани" всё, что думает. Даже подушке — ей особенно — не поверял он этих слов, а ныне, избыв до дна чашу страха, принялся крыть Инквизицию.

— Вы сжигаете каждого, в ком теплится мизерная доля разума! Вы травите повинных лишь в мудрости, отдавая на растерзание толпе, знающей только похоть и злобу. Сея то, что зовёте вы верой, оставляете позади себя пепел и стылые угли, ибо не даёте даже искре тлеть! Но пламя возгорится да, оно возгорится!

Евсефий боялся сглотнуть, кожей ощущая дуновения от беспорядочно двигавшегося у его кадыка кинжала. Дальше — вдох, ближе — задержать дыхание, дальше — вдох...Эти качели смерти донельзя сильно отзывались на желании бедняги жить. С каждым дуновением ветерка любовь к жене и детям — и даже их крикам и дракам — просыпалась с невероятной силой. Уже и постоянные нравоучения и угрозы избить скалкой казались приятными и в чём-то даже романтичными. А уж когда кинжал оцарапал кожу чуть пониже правой скулы, так Евсефий представил, как он будет с радостью обнимать вопящую на него благим матом супругу. Вот какой она была, сила любви — любви к собственной жизни.

"Нет, нет, и к жене тоже" — пытался убедить самого себя бедняга, но получалось это с известным трудом.

Наконец, словесный поток Италла иссяк. Только воздух с диким свистом вырывался из его груди да руки нещадно дрожали, выписывая те ещё кренделя.

— Ну что, выговорился? — спросил инквизитор и, не дожидаясь ответа, продолжил. — А теперь слушай меня. Жизнь тебе и твоему ученику мы сохраним. Это раз.

Служитель "Длани" для пущей доходчивости поднял правую руку с загнутым большим пальцем.

— Дадим хорошую комнату и доступ к библиотеке. Это два.

Прежде чем инквизитор загнул указательный палец, Италл прекратил сопеть и принялся слушать в оба уха. Вот она, способность трезво мыслить!

— И новых учеников, которым нужно будет преподавать древний язык Знания. Это три, — и, без промедления, добавил: — Иначе мы уничтожим сию книгу. Это четыре.

Евсефий почувствовал, что кинжал застыл на волоске от его горла. В мысли затесалась тёща, которую "ночник" принялся обнимать и осыпать всевозможными ласковыми словами. Ещё бы мгновение, и дошла бы очередь до счетовода, распределявшего в начале месяца ругу между "ночными стражами". Евсефий, понимая, что дошёл до ручки, готов был попросить убить его! Прямо тут же! Только бы не видеть себя, возлюбившего позор аркадский! К счастью, Иоанн опередил "ночника" — и тот готов был пожать руку философу. Если бы не кинжал, конечно же, если бы не кинжал...

Наступила тишина. Так и норовило назвать её гробовой — но кому захочется в такой-то ситуации рассуждать о смерти? Сердце Филофея замерло, а взгляд застыл на лбу учителя. Что тот сделает? Что предпримет? Придётся прорываться? Или их убьют раньше, чем из горла Евсефия на пол капнет первая алая капля?

Иоанн медлил. В его душе шла борьба. Только вот чего? Ученик великого Пселла умел хранить такие секреты...

Борьба шла...

Шла...

Не произошло почти ничего — разве что так же отчётливо, как первый гром майским вечером, раздался звон упавшего на камни кинжала. Философы сражаются внутри, а не вовне...И эту битву Иоанн проиграл. Давным-давно проиграл...Ещё до отречения...

— Ты победил, аркарианин, — прохрипел гордый Италл — старый, слабый, уставший донельзя Италл Отрёкшийся...

— Давно бы так, — удовлетворённо кивнул инквизитор, нагнувшись и подобрав кинжал...

Аркадская империя. Аркадия.

Мешки с них сняли только в камере. Хорошей такой камере с деревянным полом, устланным коврами, с прогнувшимися от тяжести фолиантов полками, двумя мягкими постелями — но камере. Здесь не было ни единого окна: дневной свет заменяли десятки свечей. А в углу, под самым потолком, висела простенькая икона, запечатлевшая смиренно поникшего мученика. Образ должен был напоминать о том, что каждому покаявшемуся в своих грехах обеспечено прощение.

Но судя по пламенному взору Италла, как минимум одним покаявшимся мучеником на этом свете будет меньше.

Пока их вели сюда, голос инквизитора, доносившийся то из-за спины, то откуда-то спереди, долго вещал о судьбе узников. Италл обязуется научить всех, на кого укажет "Белая длань", языку Книги. Взамен ему позволено преподать сей диалект Филофею. Всё равно "ночнику" тот окажется без надобности. И вдобавок им обещается какая-то там мелочь: жизнь.

Долгий монолог Ириника о заступничестве императора вызвал только усмешки инквизитора и тюремщиков.

— У нас тут порфирородные почивали, и ничего, — с издёвкой заметил "ручник".

— Порфирородные могли сколь угодно долго здесь сидеть, я же — служитель императора, и только он волен распоряжаться моей жизнью! — гордо ответствовал Филофей, так и не отучившийся от юношеского

— Да-да, такие у нас редко сиживали, — с наигранным удивлением ответил инквизитор. — Таких обычно при монастырях да домах призрения держат, юродивых-то куда ещё?

Что можно ответить на такое? Нет, конечно, мириады и мириады слов теснились в голове Филофея, но смысл упражняться в красноречии перед палачом? Говорят, эту фразу некогда выдумал Пселл...

На крохотном столе, точнее даже, парте — с чернильницей и подпоркой для листов пергамента — лежали две краюхи. На одной из полок стоял кувшин. Филофей принюхался к содержимому. Кажется, вода, и без яда. Во всяком случае, пахнет только водой. А как на вкус?

— К чему им нас травить? — всплеснул руками Италл, понаблюдав за манипуляциями Филофея. — Я плохо преподавал тебе логику...

Из этих слов во все стороны расплёскивалось сожаление.

Ириник, будто бы ни дня не прошло со дня выпускного испытания, потупился и покраснел. Он не справился с роком, не справился с уроком, не справился...

— Ладно, может быть, это не так уж плохо. При изучении Книги тебе придётся по-другому взглянуть на мир, — ободряюще сказал Италл.

Постояв с минуту, разглядывая стеллажи, Иоанн радостно всплеснул руками и подскочил к самому дальнему уголку. Там, ветхий и едва-едва не рассыпающийся от прикосновения, стоял фолиант. Италл бережно и любовно погладил обложку и, прижав том (а точнее, томину размером с половину двери), кое-как водрузил её на пюпитр. Дерево, заскрипев, приняло "плиту" с иссиня-чёрной обложкой, совершенно без украшений и даже надписи.

— Угадай, что это? — заговорщицки ощерился Италл, точь-в-точь домушник, забравшийся в покои зажиточного дукса. — Ну?

— Словарь? — выпалил Филофей, склонившись над загадочным фолиантом.

— Почти, — расплылся в улыбке Италл. — Это ключ к языку Книги. "Ручники" не так уж мало знают, не так уж мало...А только вот замка у них, который этим ключом открывается, у них не было...

— То есть? — Филофей не поспевал за мыслями бывшего главы школы философов.

— То есть меня. Этот ключ отпирает замок, ведущий к секретам Книги — значению тех слов, на которых она написана. Я буду учить тебя, Филофей, — и, одними губами, добавил: — Но не "ручников"...

В глубине глаз отрёкшегося философа заплескалось огненное море гнева. Иринику стало не по себе...

Они решили не тянуть время. Учитель пролистал фолиант, хмыкнул, закрыл книгу, ещё раз хмыкнул. Почесал макушку — и одним уверенным движением перенёс "плиту" на кровать.

— Располагайся, Ириник, — властным жестом предложил Италл.

Он почувствовал себя в "своей тарелке": годы и годы он читал лекции, а эта мало чем отличалась от предыдущих. Признаться, комната (камерой её звать не хотелось) могла дать фору большинству помещений, в которых Иоанну приходилось давать уроки.

Следующие часы прошли в зубрёжке — почти забытой, но оттого ещё более ужасной зубрёжке! Филофей не просто вспотел: он раскраснелся, взъерошил сотней взволнованных жестов свои волосы, успел исколошматить стену, — но не сдавался. Казавшиеся до того понятными слова теряли всякий смысл, а бессмыслицу избороздили трещины, из-под которых проглядывала древняя мудрость.

При этом Италл то сбивался на шёпот, то переходил на жесты, то вслух говорил одно, а, безмолвно, губами — другое. Учитель боялся, что их подслушивают, и не хотел давать инквизиторам знания.

Но в тот день их уроку не суждено было завершиться победной нотой. В дверь ударили — разок, так, для вида — и тут же в комнату ворвался тюремный сквозняк. Его дуновения колыхали края одеяний "ручника". Власяница (с неизменной "дланью Аркара"), деревянный крест, простенький, без каких-либо изысков, руки, терпеливо сложенные на груди. Краешек рыжей бороды, несколько месяцев (а то и больше) не видевшей гребня. Лицо инквизитора, смуглое, улыбчивое, так и распространяло вокруг покой и умиротворение. Карие глаза лучились пониманием.

Этот служитель Аркара разительно отличался от всех инквизиторов, прежде виданных Филофеем. За спиной гостя появился тот самый "ручник", что арестовал их в подземелье — и оттого несходство двух священников ещё более бросалось в глаза. Самоуверенность против мудрости, сила против веры, торжественность одеяний против обескураживающей простоты, чопорность против непритязательности. Наверное, это действовало обезоруживающе на заключённых...

Кроме Италла.

— Прочь! — раздался из-за спины Филофея истошный вопль.

Ириник обернулся, — и едва не упал. Как преобразился учитель! Из готового к бою с Дланью веры — в забившегося в дальний угол камеры поскуливающего труса. Его можно было бы сравнить с поджавшим хвост псом, если бы только этот человек не был учителем Филофея. Как странно и неожиданно!

Глаза Италла потухли, подбородок задрожал, а руки философ выставил вперёд, закрываясь от инквизитора во власянице.

— Прочь! Не хочу! — едва не ли выл Италл. — Нет, не надо, прочь! Прочь!

— Ну вот мы и встретились вновь. Мне жаль, что не удалось отвратить тебя от ереси, очень, очень жаль...

Боль в голосе инквизитора не была наигранной, во всяком случае, Филофей не услышал ни единой фальшивой ноты.

Слова "ручника" больнее плети ударили по Италлу: тот закрыл лицо руками и сжался ещё сильнее.

— Что ж, — инквизитор во власянице, словно не замечая Филофея, подошёл к Италлу и склонился над перепуганным философом. — Тебе представился шанс искупить свои ошибки перед Аркаром.

— Тебе поручено научить отца Скилицу языку Книги. Тем более его способности ты давным-давно мог почувствовать на себе во всей красе, — улыбался чопорный инквизитор.

— Да наставит тебя Аркар на путь возвращения к истинному свету, — кивнул отец Скилица,

Осенив Италла знаком Аркара, он двинулся к выходу из камеры. Застыв в дверном проёме, священник повернулся к Филофею, до того с замершим дыханием наблюдавшим за происходящим.

— Может быть, ещё удастся очистить тебя от тьмы, которую Италл успел вселить в тебя, — улыбнулся Скилица. Тепло так улыбнулся, что на душе Филофея полегчало.

Аркадская империя. Аркадия.

В тот раз урок Италла затянулся допоздна. Филофей не знал, поднимается или опускается за горизонт солнце над Аркадией. Здесь, в казематах, не было иного света, помимо факелов и свечей. А так хотелось хоть краешком глаза взглянуть на алеющий небосклон. Филофей очень любил это время борьбы света и тьмы — закат — когда верхняя часть небосвода уже потемнела, но в нижней части ещё идёт бой.

А здесь...Только камень. Только ожидание. Только предчувствие беды. Может быть, только присутствие Италла хоть как-то скрашивало пребывание в этих забывших, что значит свет солнца, местах. Иоанн преображался по несколько раз на дню. То он был гордым, самоуверенным бывшим ипатом философов, то сломленным, сгорбленным, седеющим, уставшим человеком, то углубившимся в себя учителем, то...Сколько же лиц было у него, ученика великого Пселла?

Сам Филофей никогда не видел учителя Италла. Но, говорят, тот был уникальным человеком. Умевший произнести энкомий царедворцу, чтобы через день уже составлять смертный приговор для него, переписывавший в своих трудах чуть ли не целиком трактаты древних, величайший ритор Аркадии за последние века — у него были и другие лица. Но, как шепчутся знающие люди, его настоящего лика никто не видел. А на самом закате жизни Пселл удалился в монастырь. Этот гордый, в высшей степени самоуверенный человек — и постригся в монахи! И, может быть, даже принял обет молчания (об этом тоже ходили слухи).

Италл очень и очень сильно походил на своего учителя. Разве только в монахи он никогда бы не постригся, не тот человек. Воспылавший ненавистью ко всему, что только может быть связано с инквизицией и церковью, он бы уничтожил монастырь, в котором оказался хотя бы на час. Иоанн и эти казематы изничтожил бы, будь его воля. Филофей подозревал, что не лежи на бывшем ипате философов ответственность за жизнь ученика, Италл такое здесь устроил бы!

Но...Нюансы...Всегда эти нюансы!

Италл не мог, просто не мог...

Как тогда...

Филофей оторвался от чтения "Анонимного продолжателя Теофана", чтобы заглянуть в глаза учителю. О чём думал он, вперив взгляд свой в дверь? Вспоминал, как горели книги, стоившие многих десятилетий труда, на костре? Как обугливались листы пергамена, обращая в небытие ряды выписанных с любовью букв, складывавшихся в учёные, глубокие, еретические мысли? Или как, огласив очередной тезис обвинения, инквизитор бросал в огонь очередной труд, выкрикивая "Долой!", подхватываемое всей площадью Быка? Или как...

— Ну что, Филофей, тяжело в учении?

Италл вернулся в этот мир резко, сохраняя в глазах что-то...нечто...Ириник не смог бы описать, что плещется в этом взгляде.Наверное, так выглядит человек, переживший собственную смерть и продолживший существование. Именно существование. С таким взглядом не живут...

— А легко будет за кафедрой, учитель! — Филофей вспомнил, как Италл порой шутил перед экзаменом. Да, он тогда был много, много добродушнее...

Как же давно это было?..

Ириник почувствовал себя невероятно старым. Но как же тогда себя ощущает Италл?

— Нет, мой ученик, за кафедрой ещё сложнее, как оказалось...

И так еле-еле натянутая улыбка сползла, сошла клоками, серыми, печальными.

Но вдруг Италл поднял глаза на Филофея.

Они так и застыли: Италл, стоящий вполоборота к двери, и Филофей, сидевший за столом с раскрытым фолиантом. В глазах Италла на миг — краткий, слишком краткий — зажглись искорки.

— Что ж. А кто знает, может, всё будет не так уж и сложно и уж точно не так долго...— пробубнил себе под бывший ипат философов, и добавил, уже в полный голос: — Ну что, давай-ка отдыхать после трудов праведных на благо церкви нашей?

Филофей кивнул. Наверное, нигде он так не отсыпался, как в этих казематах. Сбылась давняя, ещё школьная мечта!

Ириник и сам не заметил, как уснул. Кажется, он успел коснуться головой подушки. Хотя...

Не стоило так быстро засыпать!

Сон ему снился прескверный, прямо скажем. Вокруг было темно, хоть оба глаза выколи! Хотя...Нет! Где-то далеко-далеко горели искорки. Нет, не искорки — звёзды! Так, а на чём же стоял Филофей?

Он глянул под ноги. Там тоже — тьма! Хотя вроде и твёрдо под башмаками, но всё-таки непонятно, что же Ириник опирался.

— Да ладно! Сон — он и есть сон! — махнул рукой Филофей.

-Не сдавай лист, пока не уверен, что нашёл верный ответ, — раздался голос Италла из-за спины.

Ириник развернулся. Перед ним стоял учитель — именно учитель, не бывший ипат философов. Образ Иоанна во сне был точь-в-точь как тот, что запечатлелся в памяти у каждого, кто прошёл аркадский университет.

Вьющиеся, чёрные как смоль волосы, разбросанные по лбу в полнейшем (ну ладно, творческом!) беспорядке прядки. Гордыня, огонь которой так и пылал в глазах! Серебристый сколовий, подаренный самим Дукой Ватацем по случаю вступления в должность ипата философов. Роскошный подарок! А вот под этим дорогим, с вышитым золотистыми нитями плащом с рукавами болтался подпоясанный потёртым, с легко различимыми "проплешинами" в коже, поясом хитон, простая домотканая рубаха: Италл любил сплетать повествование из противоречий, будто то философский трактат или повествовании своей собственной жизни. Это его и сгубило, в конце концов. Но сейчас! Сейчас перед Филофеем стоял несломленный Италл, молодой и полный веры в силу разума. Своего разума, конечно же.

— Ну что, ученик, ты всё ещё думаешь, что это сон?

Италл, казалось, идёт по невидимой лестнице, прорезающей тьму. Эхо шагов ипата философов разносилось далеко вокруг. Даже далёкие звёзды — и те мерцали в такт движениям Иоанна.

Наконец, учитель приблизился и встал по левую руку от Филофея. Ненадолго воцарилось молчание. Ириник потихоньку начинал сомневаться, действительно происходящие всего лишь сон, — настолько реальным оно казалось!

— А это и не сон, мой ученик, — хмыкнул Италл.

Иоанн кинул на Филофея многозначительный взгляд, расправил плечи, запрокинул голову и, тихонько посмеиваясь, спросил:

— Скажи, каким ты меня сейчас видишь?

— Ипатом философов. Точнее, именно таким я запомнил Вас, учитель, когда Вы ещё занимали ту должность, — развёл руками Филофей. — А разве должно быть иначе?

— Отнюдь, отнюдь, — прогнусавил себе под нос Италл.

Он вновь замолк, вглядываюсь во тьму. Легонько топнул ногой. Сжал и разжал пальцы на левой руке. Прошло ещё немного времени. Наконец, Иоанн вновь обратился к Филофею, на этот раз даже не поворачивая головы.

— Ты когда-нибудь хотел узнать, как устроен этот мир? — задал неожиданный вопрос ипат философов.

— Вы знаете, учитель, что это желание высечено было огненными буквами на моём сердце, — неожиданно высокопарно произнёс Филофей. — Сейчас, к сожалению, оно понемногу тухнет...Но, может быть, скоро я предстану пред создателем этого мира и всё узнаю.

В словах Ириника звучала горькая ирония.

И вновь — с чего бы? — воцарилась тишина. Хотя вдруг на самой грани слуха раздавалось потрескивание двигающихся далеко-далеко отсюда звёзд?

Наконец, Италл повернулся к Филофею. В глазах ипата сверкали бешеные огоньки.

— Может быть, я ещё раньше подарю все ответы на твои любимые вопросы. Помню, как однажды я попросил тебя помочь мне принимать экзамен, а ты задавал ученикам такие вопросы, на которые я сам не смог бы найти ответ. Однако...Кто знает, кто знает.

Да, это был тот самый Италл — любивший противоречия и недоговорки, надменный, но великий своим разумом ипат философов. Ему суждено было оставаться в этой должности ещё совсем чуть-чуть. В какой-то момент качества, бывавшие столь ценными в книжности и преподавании, подвели его там, где больше пристала бы скромность и согласие с давным-давно установленным каноном.

Иоанн махнул рукой.

— А впрочем, к чему все эти громкие многозначительные слова?

Он враз состарился. Волосы стали короче и седее, глаза заслезились, покраснев. Вздувшиеся сосуды обвили ладони, словно водоросли затонувший корабль. Спина сгорбилась. И только голос остался прежним. Прежним? Нет...Надтреснутый голос до смерти уставшего от жизни человека.

— Что ж. Я искал. Я долго искал. Кому нужно было моё знание? — пожал плечами Иоанн и отмахнулся от мыслей. — А, да чего уж там! Я ведь отрёкся...Да...

Италл повернулся к Филофею спиной. Голос не дрожал — вместо него дрожали плечи. Иоанн плакал.

— Знаешь, каково это — отрекаться? Смотреть, как сгорает труд всей твоей жизни...Кажется, вот сейчас, сейчас ты рухнешь, подкошенный смертью, наконец-то отдохнёшь, уйдёшь на заслуженный покой...Ан нет...Ты смотришь. Ты живёшь — если можно так сказать — живёшь и смотришь. Смотришь и живёшь. Всегда думал, что поэты лгут, говоря, что сердце готово вырваться из груди.

Он резко повернулся. Два тонких ручейка стекали по его щекам. А на губах...На губах играла печальная, как последний осенний лист, улыбка.

— А я узнал, что не лгут. Оно и вправду желает вырваться из груди — но не может...Не может, понимаешь? — Италл закрыл ладонями лицо, словно бы умываясь. — А ты смотришь...Смотришь...Желаешь умереть...Чувствуешь...Вот оно больно ударится о твои же собственные рёбра, резанёт болью! А потом оно ухнет обратно, забьётся где-то у самой пятки, оттолкнётся, вновь...Захочешь умереть...Но не можешь. И ты живёшь, если можно так сказать, живёшь и ждёшь, когда же хоть кто-нибудь приберёт тебя на тот свет. И вот однажды кусочек смальты ложится в мозаику твоих мыслей, и ты понимаешь. Ты обретаешь знание. Священники говорят, что есть ад, куда грешники попадут после смерти. Нет ада, нет...Там — нет...Он — здесь.

Италл ударил кулаком по сердцу.

— И вот здесь.

Философ сделал широкий жест руками, обнимая мир вокруг.

— Все мы мучаемся в этом аду...

Что-то смутило Филофея. Кажется, тьма подёрнулась дымкой цвета...Нет...Хотя...Да нет, не может быть!

Но присмотревшись, Ириник понял: перед ним из небытия возникала тропа. Простенькая такая, старая, каких много проложено охотниками, грибниками да лихими людьми в лесах. Тропа, ведущая сквозь тьму. Тени падали на изгибы вертлявого пути, будто бы желая вернуть в царство черноты путеводную ниточку.

— Что ты видишь? — спросил Италл менторским тоном.

Экзамен начался.

Филофей описал, как смог, то что предстало его взору.

— Хорошо. Для начала сойдёт, — совершенно бесцветным голосом произнёс Италл. Он всегда так говорил во время диспутов, чтобы ученики не поняли по тону, в правильном ли направлении идут их мысли. — Что ж. Пойдём по этой тропке.

Филофей колебался.

— Ну же! Истина не ждёт! — нетерпеливо воскликнул ипат философов. — Вперёд, на бой за знание!

И, закрыв глаза, Ириник решился — он сделал шаг. Потом ещё. И ещё. Под ногами хрустела дорожная пыль. Похоже, дороги всех миров и измерений похожи одна на другую: ремонт им только снится...Хотя...Снятся ли дорогам строители?

— Вот и хорошо, — голос Италла шёл спереди.

Филофей открыл глаза: непонятным образом учитель оказался впереди, уверенно шагая по тропке. Хотя она была едва ли шире Ириника! Неужели тьма под ногами обманчива, и под ней есть твердь?

Любопытство взяло верх над страхом, и Филофей взглянул вниз. Он склонился над тьмой...и...Там, далеко-далеко (или глубоко-глубоко?) сверкали звёзды. Комок застрял в горле. Сколько пришлось бы падать?

— Ага. Любопытство — это хорошо. Это один из признаков, — пробубнил под нос, не оборачиваясь, Италл.

Учитель ни разу не обернулся, во всяком случае, Филофей в этом был уверен. Неужели догадался, что сейчас делает ученик? Или...

— Вопросы — это тоже хорошо, — с едва сдерживаемой иронией произнёс Италл.

Учитель слышал мысли Филофея?

— А диалектику тебе следовало бы подтянуть на досуге, Ириник. Что, покинул стены Аудиториума — и всё, прощайте элементарные знания? И это мой ученик!

Италл был самим собой: хлёстким, не желающим знать, что такое терпимость человеком. Филофей, оказывается, скучал по нему! Очень-очень скучал!

— Учитель, я...

— Избавь меня от оправданий! Знание или есть, или нет. Третьего не дано. Вспомни мои уроки диалектики. Иначе...— Италл усмехнулся. — Иначе будешь припоминать их по дороге на костёр. А теперь молчи и просто иди за мной. Можешь полюбоваться чудесным видом.

Тьмы и звёзды, звёзды и тьмы, тьма и звёзды...И пыльная тропинка, как же без неё? Это был, может быть, и живописный вид, но довольно-таки однообразный. Хочешь не хочешь, начнёшь размышлять, иначе сойдёшь с ума от однообразия.

— Да, прекрасное место для поисков истины, — поддакнул Италл.

Учителю было не до таких глупостей, как "остаться наедине с собой", "личное пространство" и так далее.

— Ты прав, это самые что ни на есть глупости. Ты и так наедине с собой. Всегда. Везде. Ты чувствуешь мир через себя, общаешься с ним как "я-и-я-что-то-там-ощущающий". Сколько можно было это вдалбливать в ваши головы?

— Учитель, вообще-то...— Филофей хотел было сказать, что ничего подобного на лекциях в Аудиториуме он не слышал, но Италл не дал договорить:

— Ах да, я забыл: это будет произнесено не здесь и не сейчас...Не в этом мире...Хотя — кто знает? Во всяком случае, запомни, ученик: ты всегда будешь одинок. В толпе ли, в ските. Ты будешь наедине с собой. Осаждать тебя будут твои собственные демоны. И собственного...

Иоанн оборвал себя на полуслове.

— Нет, не здесь и не сейчас, не здесь и не сейчас, — произнёс он отстранённо, а помолчав с пару мгновений, добавил. — Что ж, давай-ка здесь и остановимся.

Италл застыл на месте. Филофей последовал его примеру.

— Как ты думаешь, что это за огоньки? Ты назвал их звёздами, но это не совсем так. Предлагай варианты.

Учитель всегда так делал: несколько вопросов аудитории, чтобы понять, на что та способна, и лишь потом — ответы. Но последние не всегда. Порой слушатели не были готовы к ответам. А ещё чаще они просто не поняли бы их. Не приняли бы. Это было даже хуже неготовности — это была невозможность. Италл любил играть на противоречиях в смысле слов, этот гость из далёких от Аркадии стран, пытавшийся проникнуть вглубь значения не то что каждого слова — каждой буквы. На одной из лекций он даже пытался объяснить смысл точки и единицы. Не получилось. В тот раз не получилось...

"Интересно, понял бы я сейчас?" — обратил вопрос к самому себе Филофей.

— Я не знаю этого, — неожиданно печальным голосом ответствовал Италл.

Полы его плаща развевались — но Филофей не чувствовал ни малейшего дуновения. Лица не было видно: учитель стоял спиной к Иринику. Прямой как корешок книги, таинственный как обложка старинного фолианта с наполовину стёршимися буквами названия, гордый как лемма.

— Ну так ты хочешь узнать, что это за...

Учитель и ученик разом ухнули в бездну. Лицо Италла перекручивалось, в ушах ревел ураган...А в сердце — в сердце было холодно, невероятно холодно. Только сейчас Филофей почувствовал, какой же холод царит в этой тьме, и его не может победить свет далёких звёзд. Если это вообще звёзды...

Пробуждение было резким. Всё тело пронзила невероятная по силе судорога. Филофей даже подпрыгнул на кровати (если это можно назвать кроватью). Он озирался по сторонам, щурясь от непривычно яркого свете (если...ну вы поняли).

Из приоткрытой двери струился свет чадящих факелов, но даже им Ириник был несказанно рад. Перед глазами стояла тропинка, шедшая по тьме пропасти (там должна быть именно пропасть, и никак иначе!). Сон...Да...Это был сон.

Но после таких снов Филофей был рад увидеть камеру и лица инквизиторов. Если...

— Благослови Аркар Ваше пребывание здесь, — раздался тёплый, как ветерок летним утром, голос.

Ириник собрал волю в кулак и смог приглядеться к застывшей в проёме двери фигуре. Скилица. Ну точно! Интересно, за чем пришёл?

— Помолимся Аркару, чтобы урок был удачным и лёгким, — смиренно склонил голову Скилица.

Начинался учебный день...Интересно, сколько их ещё впереди? Филофей, может быть, впервые в жизни, надеялся, что побольше: что-то подсказывало связь между долготой учёбы и сроком жизни Ириника...

Аркадская империя. Аркадия.

Филофей как-то словил себя на мысли, что Скилица — готовый святой, настолько его лицо походило на восковую маску или лик каменной статуи. Но вот насколько оно подходило для иконы? "Ночник" не взялся бы ответить. Уж больно лицо Скилицы было....непростым, что ли? На первый взгляд казалось, что оно совершенно ничего не отображает. Таким могло бы выглядеть море в идеальный, никогда не существовавший стиль. Лоб совершенно гладок, глаза раскрыты не слишком широко, но и не слишком узко. Подбородок расслаблен.

Однако многие часы всматривания дали возможность заметить, как глубоко под поверхностью этой водной глади, где-то у самого дна, набирали силу подводные течения. Огромные водовороты, незаметные, если глядеть с поверхности, готовы были разорвать на куски всякого, кто набрался бы смелости нырнуть. Многие столетия эти водовороты дожидались своего часа, часа истины: ещё чуть-чуть, найдётся дурак, и...

Так вот. Дурак нашёлся. Два дурака. И самое плохое было то, что одним из этих дураков был Филофей.

— Благодарю за урок. Да поможет Аркар тебе вернуться на путь истинный, мятежный Италл, — Скилица едва заметно кивнул и поднялся на ноги. — Благословляю тебя, Филофей. Отринь глупости, преподанные тебе отступившим от Мудрости Его из сомнений и страха, и сможешь вернуться в лоно Церкви.

Филофей кивнул. Возможно, впервые за многие недели "ночник" не стал просить у абы благословения. Что-то творилось в душе Ириника. Но что?

Он потерял счёт дням. Да и как их считать-то, в подземелье, куда даже солнечный свет не проникает? Как просить благословения у человека, который держит их взаперти? Как...А, да пусть всё пропадёт пропадом!

Италл молчал. Он устремил свой взор в пламя свечи. Италл молчал. И смотрел. И молчал...О чём он думал?

— Учитель, я...

Италл не ответил. Он просто смотрел. И молчал.

А потом...

Он поднялся с места. Покачнулся. Руками вцепился в дубовый пюпитр с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Вжав шею в плечи, будто бы защищаясь от холода, Италл принялся раскачиваться из стороны в сторону, а потом внезапно замер. Стоило Филофею пошевелиться, как учитель прошипел:

— Оставайся на месте. Всё...будет хорошо.

Слова дались бывшему ипату философов с трудом, зато какие чувства, какую ярость он вложил в них!

Италл задрожал всем телом, и дрожь передалась даже пюпитру. Лицо отрёкшегося исказила гримаса боли, желваки заиграли, мышцы на шее вздулись, отчего бывший ипат философов стал невероятно ужасен. Настоящий экзаменатор, словом. Только листов пергамента с написанными вопросами для экзаменуемых не хватало!...

И сейчас бы впору засмеяться от такого сравнения, да только вот...Не смеялось Филофею. Совсем не смеялось. Наоборот, в горле его от страха пересохло, а ноги будто бы приросли к полу.

— Ещё чуть-чуть, — раздался хрип Италла.

Раздался хруст костяшек, готовых вот-вот прорезать кожу и превратить сухожилия в ошмётки. Лицо философа стало похожим на восковую маску, снятую с умершего от страха глубокого старика. Италл даже начал подвывать, то ли от боли, то ли от страха...

"Где же охрана?! Где же проклятая охрана?! Они же должны были прибежать при первых же криках!" — ворвалось в мысли Филофея. С минуты на минуту сюда обязан был ворваться хотя бы один "ручник". Но...

Но никто не прибежал. Ничего и никого не было слышно, только сходящего с ума или уходящего на тот свет (а может, всё сразу) Италла.

Внезапно лицо бывшего ипата философов наполнилось внутренним светом. Морщины разгладились, пелена страданий спала с глаз, а уголки губ расплылись в заговорщицкой ухмылке. Наконец-то учитель посмотрел в сторону Филофея, успокаивающе кивнул и...

Колени подкосились. Италл рухнул на ковер, держась за сердце. Филофей вскочил было с места, но учитель с шипением остановил его.

— Пустое, — он ухмыльнулся.

И в этой ухмылке было столько радостной ярости, что Филофей понял: учитель возвращается. Но что же происходило с бывшим ипатом философов? Что же такого делал он с собой? Что виной метаморфоз была не внешняя сила, было ясно. Что происходило? А вдруг сюда ворвутся стражи, и...

Коридор наполнился звуком шагов. Кажется, впервые за все то время (дни?недели?эоны?), что они провели в этой келье-камере, звуки не были столь отчетливы. Тук-тук. Железные набойки башмаков били в каменные плиты, и молниеносное эхо разбегалось окрест. Тук-тук-тук. Так стучит молоток, забивающий гвозди в крышку гроба. Тук-тук-тук. А так — ворота перед последним ударом тарана. Тук-тук-тук. А так — сердце, которому суждено остановиться навеки.

— Учитель, — только и смог, что прошептать, Филофей.

— Знаю. Не унюхают, — еще шире расплылась ухмылка Италла.

Он замолчал на мгновение, а потом встал, распрямившись. Вздохнул. Затхлый воздух наполнил его легкие, и казался он чище горнего.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла фигура Скилицы. Старца переполняло внутреннее спокойствие и отдохновение.

— Волею Аркара суждено Вам ненадолго подняться к благословенному им свету и увидеть, как должно вершить правосудие, — при этих словах инквизитор глянул на Филофея с кроткой улыбкой.

По спине "ночника" забегали мурашки размером с доброго вола.

— Ну, на все воля Аркара, — пожал плечами Италл. — Пойдемте.

По лицу Скилицы пробежала тень сомнения. Покладистый еретик? Это было нечто новенькое. Он явно готовил какую-то пакость для Инквизиции. Видимо, потому авва и пропустил Италла вперед.

Коридор встретил дрожащим светом ламп (в горле Филофея тотчас запершило от чада и дурмана прогорклого масла) и десятком-других стражников.

— Роскошный эскорт. Такого удостаивались свергнутые василевсы. Не хотелось бы мне обрести конец, равный завершению дней раньше рока ушедших властителей...— Ириник не смог удержать язык за зубами. Он уже жалел, что одеяния его были неподходящими для могилы.

Учитель, кажется, уловил причину волнений бывшего ученика.

— Не волнуйся. Огонь скроет все твои недостатки, — Италл добродушно похлопал по плечу сокамерника. — Все-все недостатки.

Как ни странно, никто из "инквизиторских" не проронил ни единого слова на эту колкость. Разве что больно ткнул "ночника" под ребра рукояткой меча один из стражей.

"А еще товарищами по государственной службе называются!" — обидчиво подумал Филофей. Ноги, с непривычки, начали гудеть. Даже условный простор коридора был обширней их камеры. За очередным поворотом Ириник ощутил дуновение ветерка. Теплое и ласковое, оно коснулось щек и губ лучшим лекарством. Филофей боялся дышать, дабы не отогнать своим дыханием этот благословенный подарок. А главное — воздух не был горячим. Значит, там, сверху, никого еще не начали жечь, даже костров не готовили для дорогих и горячо, очень горячо любимых гостей. Надежда наполнила душу Филофея. Чудилось ему, что еще немного, еще чуть-чуть, и он увидит сстарых друзей, иллюстрий Андроник окрикнет стражников, те в страхе расступятся, и...

Инквизиторы остановились. Рукоятка вновь больно саданула прямо под левый бок. Сердце закололо от волнения. Душа ушла в пятки и принялась прорезать подошвы. Что же будет? Что же будет?

Впереди тьма расступилась, и на Филофея прямо-таки рванул поток свежего воздуха. Он вдыхал его вовсю, спеша наполнить легкие и самую кровь, сохранить про запас, — когда еще он увидит мир божий? Когда еще покинет подземелье?

Лучи света резанули по глазам, отчего их ожгло нестерпимой болью. Но Ириник не смыкал век. Свет! Вдруг это последний раз, когда ему будет суждено его увидеть? Вдруг...

— Топай давай, — в этот раз стражник проявил вежливость, и ребра Филофея остались в целости. Уже за одно это "ночник" готов был горячо благодарить тюремщика. Тем более он понимал: работа такая. Здесь вам не термы, а имперское заведение...Ну, точнее, церковное... А впрочем, все это было слишком сложно.

Солнце было в самом зените, и рука Филофея помимо воли закрыла глаза. Свет жег, жег в буквально смысле! После прохлады коридора казалось, что здесь настоящая жаровня. За столь короткое время "ночник" забыл, как тепло сейчас в Аркадии... Донесся крик чаек, летавших над заливом. Море-океан был так близок. Ринуться бы туда! Найти какую-нибудь щель в стене, оторваться от стражи — и прыгнуть в волны! Уж лучше так, чем на костре...Лучше морская пучина, чем нестерпимый жар пламени.

— Благодарю Вас, отче, за солнечный свет. Искренне, — без единой нотки ехидства произнес Италл.

Произнес так, что превозмогая боль, Филофей широко раскрыл глаза и глянул на учителя. Тот был серьезен, как редко бывало за все время их знакомства. Бывший ипат философов вовсю смотрел на небо. Он наблюдал за тем, как облака путешествовали где-то в заоблачной выси. И — дивное дело — Италл улыбался. Улыбался совершенно по-детски, добродушно и легко. Он радовался свету и небу, крику чаек...

Филофей застал на месте. Его взгляд наконец-то упал на помост, возведенный посреди дворика резиденции Инквизиции. Высокие, обложенные песчаником стены вздымались над брусчаткой. Шагах в тридцати-сорока глухие ворота манили обещанием свободы. А здесь служки завершали укладку хвороста и бревен вокруг столба, к которому...

Это он! Он! Тот самый маг, которого так долго выслеживала "ночная стража"! Похоже, что больше ему некуда бежать. Некуда. На шее его болтался мешочек с особым порошком. Когда язычки пламени подберутся к самому горлу, тот взорвется, и страдания жертвы будут облегчены. К колдуну Инквизиция оказалась добра. Редко кому выпадал шанс на такую радость. Многим суждено было гореть до смерти буквально.

Филофей сглотнул. Служба не смогла выветрить страх перед смертью. К самой глотке подступил тошнотворный комок. Ноздри наполнились ...нет, не дымом, — предчувствием дыма и вони горелой плоти. Выдержки не хватало, и в любой момент его могло вырвать прямо под ноги, на брусчатку. Требовалось срочно отвлечься, но как?..

— Игемон Италл, прошу Вас, никогда не говорите о том, что надо рабюотать с жаром, — бывший ипат философов любил подобные словесные обороты. — Больше никогда...

Филофея мутило. Италл лишь отмахнулся:

— Служба так и не перековала тебя. Как боялся, так и продолжаешь бояться сущих мелочей, — и, помолчав мгновенье, добавил: — Ничего, теплом еще будешь вспоминать молодость в твердыне знаний.

Нет! Ни за что! Филофей справился с собой. А учитель — учителшь был тверже камня. На лице его не пролегло даже тени волнения. Казалось, что он знал, что их ожидает. Или же...и вправду? Ведь когда-то и он сам попал в руки Инквизиции. Чем-то же выбивали его показания! А что "ручники" работали с огоньком...

Вдох. Выдох. Вдох. Легкие будто бы наполнились солью и пеной: подул сильный ветер с моря. Филофей отвел взгляд от привязанного ремнями к столбу колдуна, силящегося выплюнуть кляп из горла, и принялся разглядывать облака. Белые комья первозданного эфира, они мирными овечками бороздили небесную синь. Где-то там был Аркар? Взирал ли он на детей своих? Что-то думал он о мире земном? А может, вовсе позабыл про Аркадию?..Нет, он не должен был! Узнать бы! Филофей так возжелал узнать, видит ли владыка небесный его, такого слабого и потерявшего надежду человечка, придет ли на помощь...

Раздался протяжный вой трубы, и в ворота заколотили десятки рук. Скилица дернулся, вперив взгляд в почерневшие от времени доски. Из сторожки высыпали "ручники", взволнованно переговаривавшиеся друг с другом. А служки все так же подносили бревна и солому. Кто-то подтащил кратер с маслом. Капля-другая пролилась от нерасторопности, оставшись на штанах и брусчатке. Служки не суетились, двигались буднично, даже лениво. Но ни разу не подняли глаз, чтобы взгнлянуть в лицо приговоренному. Даже их привычная к такому делу душа знала границу. Филофею, похоже, было суждено сейчас узнать этот предел...

Да, Инквизиция знала, как побольней ударить гордеца по одной щеке, дабы он безмолвно подставил другую. Даже Италл — и тот молчал. Но — смотрел на колдуна. Филофей не в силах был сделать то же самое, но чувствовал: двое смотрели глаза в глаза. Наконец — после очередного удара в ворота — Италл, раскаявшийся отступник, прилюдно покаявшийся в ереси годы назад, кивнул. Двое — отрекшийся и упорствовавший — поняли друг друга. Безмолвный их разговор, длившийся не более десяти мгновений, принес им больше, чем целый обеденный пир, наполненный застольными беседами о любомудрии и обо всем на свете. Редкая искренность для Аркадии, очень редкая — она стоила жизни одного из (одного ли?) этих двоих. Еще многие и многие легионы мыслей буравили, то разгораясь кометами, то затухая гаснущей свечой, пока из-за ворот не раздался возглас:

— Да открывайте же, именем Иоанна Дуки Ватаца! — голос звучал глухо, — но звучал!

Филофей не удержался и воскликнул:

— Подмога! Подмога! — он улыбался от уха до уха, но взгляд его упал на обреченного на сожжение колдуна, и раджость померкла, как тающий под солнечными лучами иней.

Кровь предков-айсаров закипела в жилах Хрисаофа, и он снова гаркнул. И если Филофею голос его показался громче Трубы Последнего дня, то как же он звучал по ту сторону ворот?..

— Да я сейчас все разнесу здесь! По камушку! Клянусь всеми... всеми наказаниями Аркара! Эй!

Трубный глас наполнил площадь: "ручники" распахнули калитку в воротах и тут же выстроились плотной цепью.

— Кажется, драка начинается... — со знанием дела произнес Италл.

Он следил за происходящим с нескрываемым интересом, даже здесь оставаясь философом. Возможно, ему помогало спокойствие, внезапно (для Ириника, конечно же), обретенное учителем после странного приступа. Насколько смог разглядеть Филофей, глаза Италла блестели. Была ли эта радость отсроченного действа — или предвкушение боя между, скажем так, любимыми до самой что ни на есть глубинной глубины силами?..

— Принесла нелегкая, — сквозь зубы процедил Скилица.

Образ благообразного старца исчезал медленно, морская вода при отливе отступает быстрей. Филофей стоял между воротами и служителем Длани, а потому мог наблюдать за всеми метафоморфозами. Сперва по лбу зазмеилась морщина раздумий. Нахмурились брови. Кожа лица натянулась, отчего стали заметны желтые, как цветочный мед, клыки. Из глаз хорошо, что не сыпались искры. Ириник — словно бы по приказу чужой воли — перевел свой взгляд на колдуна. Голова его не была привязана к стобу, а потому он мог вертеть ею, как... ну, в общем, мог. Это было главное. В его взгляде с легкостью можно мбыло распознать лучик надежды, прорывавшийся во ад сквозь тьму и муть. Надежда эта сверкала ярче...

Филофей отвернулся, дабы не думать ни о чем, что было связано...ну, знаете, с такими вот желто-красными штуками. Да-да, очень горячими и проьтивными, еслит появляются они в недобрый час.

— По какому праву!.. — воскликнул было Скилица, уже подошедший ближе к воротам.

Филофей не мог сдержатиь улыбки. Нет, ухмылки даже. Уж он-то знал, за что Хрисаофа уважала и боялась вся "ночная стража". И отнюдь не за его трубный глас и громадную силу, отнюдь.

— В Титуле пятнадцатом Большого изборника сказано, что тагма виглы по делам, связанным с ее людьми, с людьми их людей, да входит невозбранно в любую дверь, дом, подвал, храм, подворье, и да проводит обыск...

— Но! — Скилица вскинул руку. — Длань веры!..

Если бы не стража, Филофей кинулся бы сейчас к воротам, увлекая за собой Италла. Свобода! Помощь пришла, и они вот-вот окажутся на свободе!

Но что это? Почему учитель бледнел на глазах?

С каждым новым словом Хрисаофа плечи Италла опускались все ниже и ниже, а в глазах потухали искорки надежды. Почему?..

— А вселенским судьею Ирнерием в пояснении сказано, что так как Длань веры — детище нашей любимой церкви Аркара, и появилось позже Большого изборника, то подворье...

И Скилица поник. Хрисаоф возвысил свой голос:

— Мы пришли за своим человеком, — айсар, казалось, вот-вот вырастет до самых зубцов стены. — И за его людьми...Если таковые...

Филофей облегченно выдохнул.

— Он наш, — Скилица, не поворачиваясь, показал рукой в сторону Италла. — Сам дважды благословенный Аркаром император так повелел. Длань веры объявила о том третьего дня, на заутрене в Великом храме.

И тут возносившийся к небу Филофей рухнул на брусчатку. Поэтически говоря, конечно же, поэтически. Он понял, что все было зря. Все эти уроки, потуги доискаться Знания. Беготня по подвалам и коридорам. Он рисковал зря.

В такие моменты кровь хлещет — из спины, чуть пониже того места, откуда срезали крылья. Хлещет прямо из души, хотя это и невозможно.

— Но!..

— Оно всегда так бывает, мой старый добрый ученик, — Италл положил ладонь на плечо Филофею.

Чайки кричали над головой. Волны плескались вдали. Подул ветер с равнины, сгоняя пыль в море. Самая водная гладь отступала, не желая оставаться безмолвным наблюдателем. Всего один титул из сборника старых законов. Всего одна строка — всего одна загубленная жизнь. Всего один титул — всего одна спасенная жизнь... Филофей понимал, что Италла больше никогда не выпустят из подземелья, дабы не бередить жажду свободу. Его будут держать столько, сколько потребуется для поиска Знания. А потом — от него избавятся за ненужностью, сожгут, как и ...

Филофея передернуло. Он поднял лицо кверху. Тучи разбегались в стороны, и над головой "ночника" простерся небесный океан, безбрежный. Где-то там Аркар?.. Слышит ли он?.. Знал ли?. Знал. Мог бы?.. Нет, Филофей ничего не смог поменять. И оттого становилось еще больнее на душе. Кажется, что-то влажное спряталось в краешке левого глаза. Пусть прячется там дальше!

Какое же небо синее... Оно так пресно, ведь там нет людей, которые уродовали бы его... Разве только души, навсегда обретшие покой. Как он желал бы присоединиться к ним! Они не знают боли потерь!

Потери учителя — и потери шанса постичь Знание.

— Мы заберем нашего человека — и уйдем, — успокаивающе произнес Хрисаоф, когда "ручники" расступились, пропуская во двор отряд бойцов "ночной стражи".

Сюда, кажется, явилась вся вигла, все восемь с небольшим десятков человек. Кроме разве что...а, он, должно быть, за воротами. С тем человеком Филофею хотелось поговорить — но потом, когда Ириник окажется как можно дальше от этого места. Пусть тут жгут колдуна, ладно, хоть "следик" этого не увидит. Многим было бы интересно поглазеть, да не ему.

Мысли Ириника прыгали горными козлами, резко и порывисто, скача меж уступами разных тем. Он всемии силами разума пытался отвлечься от того, что...

Хрисаоф улыбнулся, когда поравнялся с Филофеем. Пожал руку, вполсилы, — так, что только костяшки бедняги Ириника захрустели. Врагам кисти Хрисаоф просто ломал.

— Убираемся отсюда, — только и произнес айсар.

Филофей кивнул.

— Не оборачивайся. Мы уже попрощались, — с напором произнес Италл. — Мы встретимся. Мы обязательно встретимся. Не в этой жизни, так в другой. Я знаю.

То, как напряглись желваки Скилицы, нее просто видно — слышно было на добрый локоть окрест.

Филофей не смотрел назад. Но знал, чувствовал: Италл улыбается. Добродушно, с хитрецой, словно бы зная наперед, что будет, но интриги ради скрывает. Так он всегда прощался с учениками в конце занятия. Так, наверное, он будет прощаться и с миром.

— Пусть Аркаром помысленное исполнится, — сухо и буднично произнес Скилица, когда Филофей уже был в проеме ворот.

Затопотали люди, послышался треск хвороста. Ветер утих, а потому запах разгорающегося костра догнал бойцов виглы у поворота на Улицу Надежды.

Ириник обернулся, когда дым уже вовсю подымался над стенами архиепископова подворья. Был он темным, как самая душа колдуна. "Ручники" были добры, а потому крики сгорающего заживо еретика слышал только кляп...

А хлопка от взрыва Ириник так и не услышал: они были очень далеко. Но того человека он все никак не мог увидеть. Где же?..

Королевство. Тронгард

Как выглядит земля, тысячу лет не родившая ни единую травинку? Серой пустыней, замерзшим морем. Шаги оставляли за собой следы в этой земле (пепле?), но малейший звук тонул в непроницаемой тишине. Таким был мир моих снов. А может, то были и не сны? Может, я ступал по Долине умерших, и где-то там, за очередным поворотом...

Нет. И за сотым, и за тысячным поворотом ничего не было. Низенькие холмы — большие кочки — не могли скрыть ничего повыше кролика. А уж грандиозные Врата мертвых, о которых редкая легенда не говорила, нельзя было бы спрятать даже за высочайшей горой. Говорят, самое небо было пронзено теми вратами, да что небо, — боги не могли подняться на их вершину! Я подозревал, что одно исключение было, но...

Даркос больше не появлялся. Любитель загробных (а кто ждал иного?) шуток перестал радовать своими появлениями, и я был предоставлен сам себе в этом безжизненном мире. Порой казалось, что некто следит за мною, стоит позади, но стоило обернуться, — и все та же умершая много-много веков назад земля расстилалась передо мной. И позади. И справа. И слева. Признаться, я боялся лишний раз взглянуть на небо (или то, что пребывало на его месте), чтобы — не дай Онта! — не разглядеть в его темноте все ту же серую твердь.

Вздохнув, я опустился на кочку повыше. Поскреб носком сапога землю. Под слоем напоенной пеплом дряни...был очередной слой все той же дряни. В горах — и то почва была лучше! Там нет-нет, да пробивались кустарники, бились в смертельной борьбе с ветрами ягоды, коврами разнотравья покрывались вершины по весне. А здесь — то ли пепел, то ли еще что, скрывал все тот же...да, угадали, — пепел. Нет, он был тверже привычного обычным людям остатка сгоревшего бревна. Скорее, так он должен был выглядеть, спрессованный многими веками безветрия. Действительно, ни малейшего порыва я не ощутил здесь за все разы моих здесь путешествий. Ничто не отвлекало от мыслей, — собственно, единственного (мечта философа!) занятия. Но одна радость была — я видел. И если в обычном мире зрение пропало, то здесь я во все глаза...кхе-м...Нельзя сказать, чтобы этим можно можно было любоваться. Скорее, я во все глаза просто смотрел, чтобы хватило на день-другой тьмы. Даже моргать не требоваться, -чернота век ничем, уверяю, не отличалась от здешнего пепла. Или земли. Или пепельной земли. В общем, я еще окончательно не решил, как назвать это.

И все-таки там, высоко-высоко (или далеко-далеко) виднелись яркие огоньки звезд. Без них абсолютная тьма заполнила бы этот мир. Так что определенное разнообразие, признаюсь, даже здесь можно было обнаружить.

Чуть посидев, я продолжил свой путь. Куда, зачем я шел? Вперед! Узнать, увидеть, найти!.. Что? Да откуда же я знал! В моей душе еще не угасла надежда найти хоть что-то. А еще — сердце требовало бороться с пронизывающим холодом. Стоило остановиться надолго, и он пробирал до самых костей. И если в том, нормальном, мире холод мог убить человека, то здесь (как мне что-то подсказывало) даже смерть не стала бы спасением. Сама душа заиндевела бы и стала частью холодного безмолвия бесконечной пепельной равнины...

Я остановился. Снова появилось чувство, что кто-то смотрит в спину, буравя взглядом. Наклонившись и выждав немного, я резко повернул голову и...

И тьма вернулась. Но вместе с нею пришли звуки, а главное, — тепло. Краешек одеяла покрывал запястья, оберегая их от утренней прохлады реки. Слышался плеск волн. Где-то далеко заухала сова, возвращавшаяся с охоты. Засновали-затопали по палубе нашего корабля. Должно быть, он был огромным! Целых пятнадцать шагов от носа до кормы, и семь — от борта до борта. Куда уж там нашим северным лодкам да паромам!

Казалось, холод проник сюда с той пепельной равнины. Ступни и кисти рук словно покрылись коркой льда, высасывая тепло. Сжавшись в комок, я приподнялся. Зря. Холод, только того и ждавший, принялся атаковать меня со всех сторон, пробираясь под одеяло и одежды. Подул ветер. И если там, на севере, он казался привычным, то здесь, в самом центре Королевства, он пробирал до костей и шел еще дальше, в самое сердце. Морозные иглы ударили в шею, остужая жилы. Не оставалось ничего другого, как встать на ноги. Только движение могло спасти меня от этого холода. Магия, конечно, тоже...Но силы ушли от меня...Слепец не может творить волшбу: не дано ему направлять потоки стихийной энергии. Боль утраты пронзила мое сердце — и отогнала холод. Разве сравнится утренняя прохлада со льдом, покрывшим душу толстой, непробиваемой коркой?

Позади раздались шаги. Эту походку я уже научился отличать.

— Милости Огнара тебе, Конрад, — прислонившись к борту, не повернув головы, ответил я.

Шаги остановились.

— Милости Огнара в это утро, милорд.

Монферрат предпочитал в окружении дворян Беневаля обращаться ко мне официально. В памяти всплыли первые дни знакомства с этим человеком. Кажется, с тех пор он стал намного уверенней в себе. И все же... Стоило ему только заговорить со мной, как в голосе его пробуждалось...Что? Что же пробуждалось? Что за сомнения терзали его душу? Порой он хотел было что-то сказать, но тут же сменял тему. Должно быть, желал поведать, как боролся против меня в дни Войны за престол? Пустое! Не осталось короля Реджинальда — утратили силу клятвы, прежде разжигавшие пламя войны. Я понимал, что бремя может быть тяжелее гор, что окружали Беневаль. Да что там! Тяжелее урока перед экзаменом у Тенперона!.. Жаль, что юным магам и волшебницам северных Владений вряд ли доведется побывать на уроках у архимага. Ему и без того забот хватало. А жаль. Его дар сейчас был нужен, как никогда прежде.

Иногда я ловил себя на мысли...Тьфу! Хватит витать в облаках! Монферрат снова что-то говорит!

— ... и скоро окажемся у Речной пристани. Оттуда до Тронгарда рукой подать, коней запрягать дольше, чем ехать.

— Да-да, это хорошо... Но...к чему мы туда едем? Зачем этот Сейм, если каждый рыцарь сейчас на счету в южных войсках? Что, нельзя было отложить это действо? И зачем меня было выбирать представителем Беневаля... Лучше сидеть у камина в замке и...

Я замолчал. А что, собственно, слепцу там делать? Книга — вот что раньше было в радость. А теперь? Теперь я мог только считать складки на листах пергамента и трещины в деревянных досках, их скреплявших. Можно прости взойти на башню, и...

Вид приближающихся камней остудил мой пыл. А потом? Что потом? А если я не погибну, а переломав руки-ноги, выживу, оставшись полным калекой на всю оставшуюся жизнь? Волшебники живут долго, стихии питают их, отсрочивая приход Даркоса. Годами мучиться, прикованным к постели? Нет это не по мне! Как я мечтал погибнуть в пылу сражения! Как прекрасно было бы ворваться в центр вражеского строя и распространить волшебное пламя на десятки шагов окрест!

— Милорд, Вы улыбаетесь? — не без надежды спросил Конрад.

— Вспомнилось прошлое. Оно такое яркое. Никогда не думал, что воспоминания будут ярче мира вокруг, — кажется, холод усилился, и по жилам подобрался к сердцу.

— В столице найдутся хорошие лекари. Можно обратиться к священникам. Обратитесь с молитвой к богам, и они обязательно услышат. Я уж не говорю об архимаге, — уважение и страх смешивались в его голосе в невероятный напиток. — Он не откажет Вам.

— Не откажет... — понял бы Конрад, чьи силы здесь замешаны? А, пустое, отделается туманной фразой. — Но далеко не все подвластно магу. Пусть даже и лучшему во всем Королевстве.

— Я плохо в этом соображаю, — вздохнул после мгновенья размышлений Конрад. — Солнце встает.

— Да. Солнце.

Теплый луч коснулся щеки. Проникая по-над холмами, окружавшими Тронгард, солнце отгоняло ночную мглу. И пусть лучи его согревали кожу, но душу продолжал сковывать лед. Кому под силу было разбить его панцирь? Должно быть, только мне. Но хотелось ли этого? Какова цель? Зачем? Я слеп. Магия — теперь не про меня, боги тому свидетели. Книги, дарившие радость познания, онемели. Сраженье — и то бесполезно. Слепой крот и то грознее меня.

— Подходим! — раздался зычный голос кормчего.

Трония, словно бы подтверждая его слова, стала громче. Доносился шум откуда-то издалека, кажется...Да, то были люди. Значит, скоро будем у причалов.

— Эх, как давно я не видел Тронгард! — радостно пробасил Конрад.

— А уж сколько мне его не увидеть, — едва слышно прошептал я.

Сердце кольнуло. Там, вдалеке, должны возвышаться бастионы Белого города, крыша королевского дворца. А чуть поодаль — и башни Гильдии магов. Ее шпили вздымались высоко к небу, привлекая внимание гостей столицы. Жители — и те, порой, запрокидывали голову, чтобы разглядеть блеск зачарованной (а то как же!у господ-магов, почитай, никакой другой и быть не должно!) черепицы.

В носу засвербело. Я уже отвык от запаха, распространявшего окрест. Тронгард полнился жизнью — а жизнь, как известно, оставляет свои следы. Сотни прачек каждое утро наполняли Тронию, трактирщицы бросали объедки в канавы, и наполненные помоями, стекавшими со всех уголков столицы. Мы плыли вниз по течению, а потому я был избавлен от всех прелестей обостренного обоняния. Но стоило только подплыть поближе...

Словом, Тронгард был настоящей столицей — потому что столицей во всем. В тот момент я пожалел, что вместе со зрением не потерял и нюх. Оставалось только надеяться, что вскоре мне удастся привыкнуть. Но был ли в том смысл? Зачем к чему-то привыкать?..

Суматоха на корабле поднялась жуткая! Все бегали туда-сюда, спешно собирали тюки, гоняли слуг и оруженосцев. Иные вовсю обсуждали, где можно найти сносное жилье. Судя по разговорам, иные благородные пожалели, что взяли в Тронгард столько слуг. Содержи теперь такую ораву! Столица могла Владетелей сделать нищими побирушками, куда там мелким хозяевам бедных северных земель! Точнее даже не земель, а гор.

— Николас... — Конрад волей-неволей поддался общему волнению. — А где бы...

— В Гильдии магов, — я решил не тратить время на дослушивание и так понятного вопроса. — Гость столицы, принадлежащей к сообществу, получит там кров и посильную помощь.

— Чем-то рыцарские порядки, конечно, — Конрад, как бы смешно это ни казалось, хранил предосудительное отношение к магам. — Но...

— Да там каждый...

Я задумался. И вправду. А сколько же среди магов было — нет, не благородных, с ними понятно — простолюдинов?..

В голову приходили разве что имена соучеников из торговцев...Интересно было бы узнать, да очень интересно. А, хотя, зачем?.. Силы только тратить, время...

— Конрад, вряд ли ты столкнешься в Гильдии с кем-то, помимо благородных. Ну разве что зайдешься на кухню за вторым ужином...

— Да я и первому бы обрадовался...И даже завтраку, — урчание рыцарского желудка было прервано людским многоголосьем.

Нас, похоже, ждали. Едва корабль причалил, как раздался звук приветственных труб. Кто-то с хорошо поставленным голосом — должно быть, королевский герольд — зачитал послание Фердинанда "лучшим людям" Беневаля. Раздались ответные слова, кажется, даже я что-то прогудел, присоединяюсь к радостным возгласам моих товарищей по путешествию. Наконец, нам подвели свежих коней, и мы направились в путь. Дорожная пыль окутала нас, и весь мой путь до столицы прошел в сражении с кашлем и чиханием. К счастью, это перебило вонь от "городских прелестей", чему, признаться, я был несказанно рад.

И только посреди одной из улиц Черного города, едва восстановившегося после Войны за престол, я вдруг осознал: судьба вновь привела меня в сердце Королевства. Неужели мне что-то предстоит здесь...А, хотя, зачем?..

Конрад всю дорогу ехал по правую руку от меня, стараясь в деталях рассказать обстановку вокруг нас. Даже по скупой воинской речи я успел понять, что город полнился волнением. Степь вклинилась в Королевство, и королевские рати с трудом сдерживали вражий напор. Я догадывался, что вовсе не пытались: куда там догнать степняков, рвущихся через равнины Сагирины и домена. Прочитанные хроники прямо-таки вопили о том, что быть большому сражению у самых тронгардовых стен. Но как скоро?..

Чем дальше мы ехали, тем звонче становился город. Мы начали подниматься, — значит, вот-вот должны были оказаться в Белом городе. Сердце забилось сильнее. Где-то там Гильдия магов — и та самая площадь. Увидеть бы ее вновь! Хотя бы раз...А, пустое. Что могут сказать булыжники? Память моя — вот последнее хранилище тех событий. Мало кто мог похвастаться, что оказался в самой гуще сражения за столицу Королевства, а значит, и за страну.

Копыта зацокали по брусчатке. Значит, точно Белый город: простонародье довольствовалось грязью вперемешку с пучками хвороста, переброшенного через самые широкие канавы. Мимо одной такой, судя по усиливавшемуся аромату, мы как раз проложили путь. Невероятно сильно захотелось оказаться подальше отсюда, где-нибудь в горах Беневаля, чтобы...

Нахлынувшие воспоминания о том бое накрыли меня с головой, как ударное заклинание водной стихии. Пришлось поглубже вдохнуть, чтобы вонью отбить навязчивые воспоминания. Но они от этого становились только гаже и сильнее. Проклятье! Да когда же это закончится? Рваные обрывки струились в памяти карнавальным шествием, отчего голова закружилась. Хотя, может быть, виною тому была вонь... Виски оказались под градом ударов молотобойца, так и норовившего пробить мой череп. Еще немного, и...

— Николас, мы почти на месте. Королевский дворец! — в голосе Конрада легко угадывалось нетерпение.

Еще бы! Сколько он не был в столице? А может, он и вовсе никогда прежде не видел Тронгарда? Но откуда тогда знает, что осталось немного?

— Вот уже и башни его видны! — было мне ответом. Значит, просто догадался. — А нас, оказывается, встречают!

Считанные месяцы назад после этой фразы я уже вышел бы в эфир и принялся ткать заклинание. Сейчас же я лишь обрадовался завершению нашего путешествия. Но что-то было впереди?..

Вновь заиграли трубы. Это уже начинало порядком надоедать. Донести до церемонимейстера, что ли, простую мысль о здоровом разнообразии? В конце концов, можно просто салютовать копьями с флажками, а не греметь на половину Королевства! А освободившихся трубачей можно направить на южные рубежи... Мне бы туда! Хотя...что может слепой, потерявший возможность колдовать паренек?..

Подковы зацокали по гладышам мостовой. Белый город! Иные посланцы Севера вздыхали и охали, любуясь домами зажиточных горожан и столичными резиденциями знати. Они видели сердце Королевства. Я же, кажется, впервые его по-настоящему слышал. Неспешная походка десятков, а может, и сотен ног: это торговцы вразнос ходят по улочкам, наполняя улицы криками "Сладости! Медовые сладости!", вот слышится отдаленный возглас "Ножи точаю! Ножи точаю!", приглушенный, — он раздается со стороны Цехового квартала. Голуби лапами скребут черепичные крыши и крытые металлом надвратные башни. Мяукают кошки, шатающиеся меж канавами и стенами домов. Им есть, чем набить свои рты: там же, в потоке нечистот, бегают крысы и мыши, разжиревшие на объедках и ставшие лакомой добычей для усатых стражей города. Но вот бьют древками копий по камням стражи двуногие, возгласами приветствующие дорогих гостей. Столица радостно встречает вернувшегося волшебника, потерявшего свой дар...

"И зачем я только сюда приехал? — немой вопрос, обращенный к самому себе, заставляет поникнуть плечи и порождает в сердце холод потери. — Зачем я здесь? Кому я нужен?"

Процессия останавливается. Поверхность, по которой бьют только-только размявшиеся кони, горизонтальная, а значит, мы уже въехали в Белый город. Вновь голосят трубы — но на этот раз совсем близко. Герольды, верно, многие недели учившие порядок церемонии во всех деталях, радостно (настал долгожданный час!) возвещают:

— Славьтесь, дети Севера и верные подданные Огнаридов! Славьтесь, глашатаи народа и советные короля! Славьтесь, гости сердца мира, стольного Тронгарда! — перед каждой "славой" раздается все более громкий звук труб.

— Приветствую вас от имени моего владыки, короля Фердинанда!..

Первые же звуки этого голоса заставили меня сжать кулаки и заскрежетать зубами. Эрик фон Даркмур. Собственной персоной. Тот, кому я поклялся местью. Но...

Мне едва удалось сдержать слезы. Слепец! Дурак! Кому ты отомстишь, если не можешь разглядеть даже крепостной стены, не то что вражьего клинка!..

В ушах зашумело. Речь Даркмура, наверняка сочившаяся медом и заученная по заранее подготовленному мастеру герольдов тексту, не нашла пути к моему разуму. Она, казалось, доносилась из-под толщи воды или камня, неразборчивая и глухая. В голове моей всплывали десятки способов убийства этого человека, и прежде дремавшая ненависть пробудилась во мне с новой силой. О, если бы он оказался в том злополучном бою среди варваров!.. Если бы прошел однажды под крепостной стеной, чья кладка так ненадежна, и камни так и норовят упасть на головы зевак...Но — тщетно. Картины мести только лишь распаляли меня. Надо было успокоиться. Смысл во гневе, если его невозможно утолить?..

— Приветствую и тебя, Николас Датор из Беневаля, друг короля Фердинанда и мой добрый знакомец! Рад увидеть тебя одаренным доверием Владения! — слова эти неожиданно прорвались через толщу молчания.

Ответ же сложился сам собой:

— И я рад, милорд Владетель Беневаля, оказаться в одном с тобою городе, подле тебя! — и добавил мысленно. — Чтобы однажды воткнуть нож тебе в сердце и поджарить на магическом костре.

Почувствовали ли что-то Даркмур в моем голосе или нет, но за ответное слово он меня не поблагодарил, как обычно было принято, и тут же принялся славословить моих спутников.

— Он кивнул с таким лицом, будто бы съел незрелое яблоко, принятое из рук хозяина стола, давится, но вынужден улыбаться из приличия, — на ухо прошептал Конрад. В голосе его явно читалось удовольствие: вызов, это же настоящий вызов! Вот будет славно выйти на поединок, если...

Я только кивнул. В один день все обиды и жесты накопятся и станут полновесным поводом для вызова на поединок. Я в этом нисколько не сомневался...

Долго еще сыпались речи, и дворяне Беневаля соревновались с придворными в искусстве красноречия. Право слово, выходило что у тех, что у других плоховато. Хоть герольды и старались в составлении речей (а пуще всех — мастер), но для столь необычного события никто не мог подобрать точно бьющих в цель слов. Нет, звучали красивые, даже возвышенные, — но правильных, нужных в тот день я так и не услышал.

Наконец, церемония встречи закончилась, и слуги принялись сновать между господами, советуя, где можно преклонить колено, где — наполнить опустевший желудок, а где и...Ну, сами понимаете.

Какой-то из слуг вызвался помочь и нам. Конрад было заартачился, говоря, что мне и без того известны все здешние закоулки, но я поспешил остановить Монферрата:

— Да. Проводи нас к Гильдии магов, и можешь быть свободен.

Мне, конечно, неплохо был известен Белый город, — но разве можно находить дорогу во тьме, пользуясь воспоминаниями словной картой?..

Судя по голосу, человек был удивлен подобной просьбе, но быстро спохватился, благо, Конрад напомнил о моей персоне, соблюдая все правила северного приличия:

— Что, не узнаешь ученика Архимага? А говоришь, все знаешь о Белом городе! Деревня! — усмехнулся Конрад.

Я готов был поклясться, что в этот миг рыцари подбоченился. Во всяком случае, кольчуга его лязгнула, выдавая движение.

— Что вы, что вы! — взгляд (хотя...как же его называть?) моих слепых глаз, наверное, ввел парня этого парня едва ли старше меня в суеверный страх. Должно быть, он уже предвкушал бытие в облике лягушки или белки. — Как можно! Конечно, узнал! Но разве...

Парень прикусил язык. Его и без того глухой голос окончательно замолк.

Конрад догадался: слуге немало труда составило не сказать "Он же сам должен знать дорогу!".

— Тебе велено дорогу показывать — так показывай! Милорд устал с дороги! Ты, верное, никогда прежде не видывал волшебников во гневе? Ну так ты к этому вовсю стремишься! — Монферрат уже вовсю стегал парня словами-розгами. Конрад наконец-то почувствовал себя господином, вернув себе, пусть ненадолго, тень былого значения.

— Возьми-ка по уздцы коня милорда! Да поживее! Заставить волшебника ждать — еще хуже, чем его разозлить! — в голосе Конрада все явственнее звучало торжество победителя.

— Это не совсем так, Конрад, — я решил поддержать рыцаря, так старавшегося ради меня. Больших усилий стоило оставаться серьезным. — Еще никто не жаловался на мучимого ожиданием мага. Мертвые вообще ни на кого не жалуются.

Даже на оживленной, полнившейся разговорами и топотом десятков ног и копыт, площади было слышно, как нервно сглотнул парень. Тут же трясущаяся рука схватила уздцы, и мы двинулись. Всю дорогу Конрад хохотал, повторяя "Никто! Никто не жаловался!". Слуга, должно быть, каждое мгновение оглядывался на меня, и потому мне приходилось сжимать губы, дабы не присоединиться к Монферрату в его гимне духам веселья.

Спустя некоторое время, когда смех рыцаря, цоканье копыт, храп коней и вздохи слуги дополнились хлюпаньем канав и мяуканьем кошек, охотящихся на крыс, я почувствовал на себе прожигающие взгляды. Виски мои запылали. Неприятное ощущение — быть зверьком в клетке для зевак — обожгло душу. Если бы только глаза мои видели! Если бы!..

Внимание это было неотступным и все усиливающимся. Я заерзал в седле. Может быть, со стороны это и казалось бы знаком усталости (а с непривычки, признаться, было очень неудобно! Нижняя половина тела окаменела!), но Конрад почувствовал неладное.

— Магия? — спросил он шепотом, поравнявшись со мной.

Ни единого смешка не чувствовалось в его голосе.

— Нет.

Точнее, не только. Я чувствовал прикосновения волшебной силы, но от этого становилось только больнее. Изголодавшийся, увидевший яства за непреодолимой преградой, влюбленный, наблюдающий за свадьбой прекраснейшей и ненавистнейшего, — вот лишь две роли, которые я примерил на себя в те мгновения. Мощнейшая сила, средоточие которой находилось в Гильдии, прохладным ветерком взъерошивала волосы и гладила по щекам нежнее матери. Нет, я не помнил, каково это, но был уверен, что именно так должно быт. Наверное, так должен был бы чувствовать себя сын Беневаля, если он выжил в скитаниях...В ушах эхом раздался голос Даркмура. Через год он умрет. Нет, я не был оракулом, — я был его убийцей.

"Клянусь, что ровно через год он падет от моей руки!" — в сердцах произнес я, и мир замолчал. Клятвы волшебников странная вещь, — их никто не слышит, но они сбываются. К добру или к худу для самих магов. Мир запомнил мое обещание. Теперь мне оставалось его выполнить.

Мир замер — и через мгновение ожил вновь. Мир услышал мою клятву. Теперь отступать было некуда. Не знаю, откуда во мне появилась такая злость — и именно сейчас. Может, виной тому был такой противный голос Даркмура и невозможность посмотреть ему в глаза? Многое я бы тогда отдал за долгий взгляд короткой с ним встречи.

Ощущение взгляда. Буравившего мой затылок, пропало. А вот чувство близости магической силы, наоборот, появилось. Только сейчас я почувствовал знакомый привкус. Во рту разливалась свежесть, как будто ты брал попробовать снежок на вкус и заедал мятой. Но чем ближе становился источник магической силы, чем больше ее было разлито вокруг, тем горше был этот привкус — привкус самого эфира. Понимание этого, наверное. Впервые ко мне пришло. Прежде я немного внимания уделял...вкусу магии. А теперь, как гурман, больной желудком, мог только лишь обсуждать божественный запах напитка, расставшись с надеждой когда-либо снова попробовать его. Этот пьянящий вкус эфира стал приторным в мгновение ока: едва я вспомнил сражения Войны за престол... Былое могущество — пусть даже доступная мне толика — сейчас показалось насмешкой надо мной нынешним. Я мечтал, чтобы про меня сказали "глаз видит, а зуб неймет" — именно потому, что зубы очень даже имели, а вот глаза...

— Приветствуем в скромной обители мага Николаса Датора, ученика многоуважаемого Тенперона, — раздался возглас.

Голос шел откуда-то сверху. Ага, значит, балкон над вратами Гильдии.

Этот голос...Этот голос мне был, кажется, знаком... Точно! Родриго!

— Приветствую тебя, магистр, постигший пламя, — я склонил голову в знак признания заслуг одного из старый товарищей Тенперона.

— Неужто наш юный маг постиг азы велеречивости на Севере? Я вижу такое впервые! Прошу, не раздирай мою картину нашей страны! Она была так проста и незайтейлива! — с высоты в четыре человеческих роста раздался хохот Родриго, добродушный и открытый. Какое отличие от напыщенных и пустых речей Даркмура! Вот что значит — быть дома!

— Найдется ли местечко для двух гостей с этого самого Севера? — ответил я улыбкой, давая понять, что оценил шутку магистра. — Уверен, Родриго, Вам и не такое посчастливится узнать о жителях гор и долин Беневаля.

— Двоих? Найдется и для десятерых! Скромность Беневаля я, тьфу-тьфу, узнаю! Верно, не все так плохо с моей картиной, как считаешь, Николас?

Я мог только развести руками. Родриго захлопал в ладоши, довольно смеясь, и послышался гул открывающихся ворот Гильдии. Если магистр пожелал бы, нас могло испепелить огнем: защиту здания усилили после мятежа Алого ордена.

Спешившись, мы вошли внутрь. Слуга, протараторив что-то там, поспешил прочь отсюда.

А когда двери закрылись за нашими спинами, неприметный человек в шляпе, надвинутой на самые глаза, побрел прочь. Сутулясь, он долго еще размышлял о том, что увидел — но, главное, чего не увидел...Заметь я его тогда, смог бы изменить будущее нашего мира?..

* * *

Он шел коридорами, где тьму разгонял только его фонарь. Неверный свет от чадящего фитиля, спрятанного за створкой из закопченого стекла в бронзовой оправе, порождал страшные фигуры. Но этому человеку (человеку ли?) они, верно, казались смешными. Сапоги его оставляли кровавый след. Там, десятью поворотами раньше, лежал труп фроггера. Жабообразное существо, соскучившееся по теплой еде, кинулось на показавшуюся ему легкой добычу. Никаких заклинаний, криков, молитв, — простой и короткий удар длинного кинжала с тонким и узким лезвием. Металл пронзил сердце, и фроггер обмяк. Быстрое движение, и тело повалилось на пол с противным звуком "чмак". Из раны успела натечь кровь на кончики сапог, и пол покрылся треугольными следами. Владелец меченой обуви то ли не замечал, то ли не придавал значения этому. И вскоре стало понятно, почему: следы стирались, стоило толькому ему сделать сорок первый шаг. Именно. После каждого сорокового шага — во время сорок первого — кровь пропадала. И оттого казалось, что за фигурой в черном тянется кровавый то ли шлейф, то ли хвост.

Сделав очередной поворот, он застыл у металлической двери. В ней не было ручки или замочной скважины. Только древняя руническая вязь, принадлежавшая давным-давно ушедшему с поверхности народу (а может, и вовсе погибшему за эти века), свидетельствовала о предназначении этой конструкции. Фитиль в глубине фонаря потух. Коридоры погрузились во мрак и тишину, которую прерывало едва слышное дыхание этого странного субъекта. Зашуршало. Раздался стук в дверь. Раз. Другой. Третий. Металл зазвенел, и катакомбы на много сотен шагов окрест наполнились эхом стука. Стук-тук-ук-к... Стук-тук-тук-к...

Сперва ничего не происходило, отчего все роисходящее казалось все более и более зловещим. Верно, прыгни из-за угла зверь, нежить или человек, — и то на душе полегчало бы, ведь неизвестность сменилась бы привычным боем. Но вдруг металл задрожал, и дверь начала отъезжать назад. Ни малейшего звука, — только воздух задрожал от движения. Полы плаща едва колыхнулись, сопрягаясь со тьмою.

За дверью была все та же чернота, что и в коридоре. Но знаток древнего языка спокойно — шурша бархатом подкладки (боги! какое расточительство и пренебрежение дорогой тканью!) — вошел внутрь. Стоило только руке в гладкой кожаной перчатке подняться, как огонь в развешанных по стенам светильниках, горевших, верно, безо всякого (обычного) топлива, озарил помещение. Оно было пустым, не считая глубокого кресла, сотканного (боги могли бы то подтвердить) из тысяч металлических нитей, подлескивавших в магическом свете, и деревянного стола. Такой мог бы "украшать" трапезную батраков, но здесь (как ни странно!) находился "к месту". На прямоугольной столешнице — ровно посередине — лежал тот самый дневник. Хозяин комнаты (а кто еще это мог быть?) привычным движением бережно взял книжечку в руки и, откинув полы плаща в сторону, уселся в кресло. Перед тем как распахнуть чтение на нужной странице, он закинул ногу на ногу, и положил дневник на колено правой ноги. Пальцы во все тех же перчатках принялись листать томик — чтение началось...

Запись сорок третья. Это было...Это был он. Снова. Снова. Снова. И снова. Он преследует меня, уничтожает меня, превращает в пепел все, мною созданное! Зачем, заячем он убил ее тогда? Не довольствуясь прошлым, он сейчас превратил меня в прах. Все мои планы. Кто, если не я, был достоин занять место Архимага, кто?! Все прочие забыли о магии! Они только и думали, что о себе: больше сил для себя, болшьше богатства, больше славы! И только я думал о развитии волшебства! Разве не я открыл новую силу, новую стихию?! Разве не я потратил годы — годы! — на поиск пути к истине. Кусок за кусочком, отрывочк здесь, страничка там, обрывки пергамента, древние предания, размышления философов, откровения жрецов — все, все это было ради магии, ради всех нас! Глупцы! Какие же они глупцы! Они не понимают, не видят! Они хотят смотреть не дальше своего носа!

Но он! Он должен был понять! Кому, как не ему, осознать всю глубину моего открытия? О, я бы поделился с ним радостью, ведь никому больше не понять. Но — он захотел драться. Он не хотел слушать! Конечно же, ему было известно, что мне нельзя противодействовать — когда столько поставлено на карту! Не тронь мою мечту, Тенперон! Снова! Снова ты все рушишь!

Они все обратились против меня. Даже подручные мои, жалкие слабаки, испугались Тенперона. А он всех обвел вокруг пальца. Всех, и в первую очередь меня. Что за силу он призвал к себе на выыручку? Неужели и вправду Ту самую вещь? Но она хранится далеко, среди льдов и снегов, недоступная смертным. Ему просто не должно было хватить могущества...Или хватило настойчивости? Хитрости? Как и я, он не отступает, но дщействует куда как осторожнее и предательски...Ты не поймешь, что попал в его сети, пока тебя не поведут к разделочному ножу. Какой же мастер! Настоящий мастер!

Вот бы спросить у него. Волшебство общения и телепортации, так умело сплетенное воедино, дает нечто совершенно новое. Как ему это удалось?.. Интересно, все дело в плетениях или в энергии, правильно направленной?.. О, я знаю, я знаю: он придет на бой. Обязательно придет. Он всегда оставляет для себя удовольствие взглянуть на творенье рук своих. И он уже знает, что дурачок-король отбыл из города. Тенперон понимает, кому это будет выгодно. О, я давно ждал свободы действий.

Веками мы оглядывались на дурачков, не понимающих, что такое магия. Боялись они или алкали богатства, мечтали устранить соперника нашими руками или пролить дождь на свои поля — вечно считали своими инструментами. Опасными, как бритва, которой можно порезать. Но — инструментами. Мы всегда были приложением к неспособным к постижению истины людям, которым до знаний нет никакого дела, набить бы брюхо да поджарить врага на волшебном огне. В какие же низкие и жадные ручонки мы отдавали горный хрусталь нашего искусства! И с каждым днем эта грязь все сильнеп прирастала к нашим рукам. Проходил год за годом, и вот самые слабые из нас уже не помышляли ни о чем, кроме сытой жизни в замке какого-нибудь напыщенного барана-барона, а то и о должности придворного прихлебателя. О, временно и мне пришлось пойти на это, — временно. Волшебство требовало досуга, истина не терпела труда ради куска хлеба, оставлявлявшего тебя к вечеру безо всяких сил. Приходилось — истины ради! — выполнять глупые и мелочные порученьица дворянчкиков. Знали бы, как я на них смотрю. На их ручонки, покрывавшиеся потом от предвкушения очередного грошового чуда. А знаете, сколько стоит волшебство? Я знаю — три гроша! Не больше, о, но и не меньше! Как же их глазки бегали, когда они получали желаемое, и тут же поворачивались ко мне спиной. Все, обо мне можно было забыть до следующего раза. Но я — я не забывал. Взгляд мой провожал их, и мне оставалось только ждать, когда же все изменится, когда мне не придется расточать свое искусство на потеху людям, мало чем отличающимся от баранов.

Истина звала меня. Она до сих пор зовет. И вот остается один шажок, один маленький шажок — и огромный шаг для всего сообщества обладающих даром. Успею ли я? Много ли осталось истинных магов, помышляющих не только о куске хлеба и свиной ножке, но и о будущем? О том, что там, за горизонтом, что прячется в потоках эфира? Что там, в Астрале, полном звезд и могущества, доселе невиданного? О том, кто стоит за порогом смерти и ждет единственного нашего слова?

Завтра я узнаю об этом. А сейчас нужны силы. Нужно поспать.

Он перелистинул страницу — и вот осталась последняя, исписанная едва ли наполовину. Почерк хозяина дневника стал еще более беглым и нервным. И стоило потратить совсем немного времени, чтобы дочитать, но...

Он поднялся с насиженного места. Что-то заставило его торопливо погасить свет в комнате. Через несколько мгновений по катакомбам во все стороны начал распространяться звук торопливых, уверенных шагов...

Там, в городе наверху, что-то происходило. И он не мог этого пропустить.

Тайсарский каганат. Срединный жуз.

Люди шли усталые и понурые. Если бы кто-то взглянул на плетущиеся ряды бойцов — кто бы узнал в них недавние гордые колонные непобедимых аркадских легионеров?

Враг больше не вступал в прямой бой. Каждое утро, перед самым рассветом, на лагерь нападали тайсарские всадники. Выстрел — другой, и вот налетчики растворялись в степной ковыли. Разнотравье, казалось, глотало их, и никто не мог догнать врага. Союзнички-кидани предпочитали грабить тайсарские становища. Жажда наживы застила им глаза. Латную же конницу шато Андроник боялся истратить в бесконечных стычках. Нельзя было разбрасываться верными союзниками, когда впереди маячила решающая битва. Легаты думали иначе. После каждого нападения они предлагали бросить в бой конницу и раздавить врагов, заставить их боятья и тем самым прекратить изнуряющие вылазки. Поднимаемые в "волчий час" легионеры были измотаны сверх меры. Сонные люди — что может быть опаснее во время рубки? А вдруг они дрогнут под конным ударом? И что тогда?

— У меня нет для вас других легионов, — только и отвечал Андроник.

Куда хуже была потеря нескольких катерг. Проклятые степняки подожгли целых пять кораблей, шедших по обмелевшей под по-летнему жарким солнцем Бию. Несколько десятков матросов погибло в огне, еще больше — под стрелами, иные утонули в омуте тайсарской реки. Бесценный груз — сухари, солонина, читейшая питьевая вода — погибли. И если прежде Андроник приносил благословления Аркару, создавшему такую чудную и удобную реку, то теперь он проклинал смертоносный и обманчивый поток. Но хуже всего было то, что дальше катерги идти просто не могли. Река обмелела так сильно, что по ней могли ходить разве что рыбацкие суденышки или небольшие транспортники. Тысяча, а то и больше, таких понадобилась бы для снабжения армии. И если раньше легионы шли по землям киданей и шато, пригонявших стада для пропитания аркадцев, то нынче путь лежал через тайсарские и динлинские владения. Здесь можно было надеяться только на свой меч и удачу.

Андроник выдержал тяжелый ночной разговор с дромархом. Катерги должны были возвращаться обратно — теперь или навсегда, или до нового потопа на здешних землях. В общем-то, Ласкарий думал, что в первом случае корабли вернутся к столице каганата куда раньше. Дрункарий прекерасно понимал всю невозможность катергам и дальше обеспечивать снабжение армии. Но, не желая расставаться с надждой, долго, непростительно долго противился судьбе.

— Пусть даже дважды благословенный Иоанн Дука Ватац потребует от меня это, пускай он даже казнит меня, — постоянно кашлявший (подхватил какую-то дрянь в этих степях) дромарх был непреклонен. По лицу его видно было, что он боится за свою жизнь и жизнь своей семьи, но он не мог сотворить чуда. — Только Аркар способен помочь тебе, Андроник, в этом деле. Пусть Марцелл помолится за нас.

— Боюсь, что от его молитв степь скорее покроется кострами, чем прольется хлябь небесная, — покачал головой Ласкарий.

За такое могли и вызвать на разговор с лицами духовного сана, причем очень определенного, но дромарх пропустил произнесенные в отчаняии слова мимо ушей.

— Значит, все бесполезно. Мы уже выгрузили все запасы, вымели подчистую. Даже матросам провизии осталось впритык. Кто-то даже попросил сойти на берег, присоединиться к пехоте. Хотят под твоим началом взять вражескую столицу, — щербато улыбнулся дромарх.

— Мне бы их уверенность, — пробурчал Андроник, склонившись над картой. — Ты же понимаешь, Григора, что...

Он размышлял, как обеспечить снабжение армии водой. Сухари, конечно, хорошо, но драть ими глотку всухомятку? Этак первым бастионом, который возьмут легионеры, будет шатер самого Андроника.

— Тебе Аркар помогает. Люди в этом уверены, и это самое главное, — Григора улыбнулся еще шире. — Поговаривают даже, что ты благословлен дважды.

Андроник замотал головой.

— Врут. Только императоры обладают такой благодатью. Куда мне до Ватацев? — развел руками Ласкарий.

— До Ватацев — да, далеко. А вот до Ласкариев...— но, заметив испепеляющий взгляд Андроника, дромарх замолчал.

Погладив лысую макушку, блестевшую от пота, Григора пожал плечами.

— И что тут такого? Люди поддержали бы. Как знаешь, Андроник, как знаешь, — он поплелся прочь из шатра. Когда же одна его нога уже была на степной земле, а вторая еще на полу шатра, дромарх добавил: — Победа над каганатом принесет тебе триумф, которого удостаивались только великие императоры древности. И последним был твой предок...Подумай, Андроник. Аркар дважды не дает такого шанса. Подумай. Ради твоих предков. Ради нас всех.

И вышел.

Ласкарий долго еще сидел в походном кресле совершенно неподвижно. Взгляд его был устремлен на пламя свечи, горевшей над картой. Капельки воска медленно, очень медленно стекали на дерево так, что полупрозрачный нимб возникнет над уголком западного Моря-океана. Знаки, знаки, знаки! Лучше бы Аркар указал дорогу к победе!

Андроник зарылся лицом в ладони. Волосы его выцвели под палящим солнцем, точно так же как и степная трава. Сейчас бы ласковый дождь! Люди и животные были бы ему рады, а трава набралась бы силы! Но — это было бы на руку врагу. По степии были раскиданы ручейки, колодцы и озера. Притоки Бии, мелкие, все же несли драгоценную воду. Отравить их врагу было бы куда труднее, чем одинокий колодец, — самим же пить! Но все табуны тайсары отогнали прочь, чтобы те не достались врагу. Шато беспрестанно рыскали в поисках хотя бы одной отары замшелых овец, но так и вернулись ни с чем. Разве что порой натыкались на павших животных или кострища с обгоревшими костями — верный знак недавних стоянок кочевников.

Запаса провизии должно было хватить на две недели. А что дальше? Конечно, в будущих сражениях число едоков уменьшится, и все же? Надеяться на ту помощь, что обещал император? А вдруг не получится? Предавший однажды может предать и второй раз, и третий, пока умрет или не будет казнен...

Андроник так и уснул, сидя, а на столе догорела свеча. Восоквый нимб набух, а после превратился в бесформенную кляксу.

Войска с тревогой наблюдали за уходящими прочь катергами. Легионеры пробовали сохранить бодрость духа, но то здесь, то там возникали шепотки: что же будет? что дальше? И все больше взглядов обращалось на стратига Андроника. Уверенность войска — а значит и судьба похода — зависела теперь только от него. Ласкарий ощущал гору, становившуюся с каждым часом все тяжелее.

— За три дня спокойной скачки можно добраться до твердыни кагана, Андрон-батыр, — прервавл размышления стратига Тонъюкук.

Он приложил ладонь ко лбу, всматриваясь вдаль, на северо-восток. Где-то там был Тайсар. Интересно, каков он вблизи?

— Будь здесь имперский тракт...А ведь когда-то он проходил по местным краям, — задумчиво пробубнил под нос Андроник.

— Тракт? — непонимающе уставился Тонъюкук.

Андроник со спины боевого коня взирал на марширующие колонны. Степная трава вытаптывалась тысячами ноги. Трубы смолкли: музыканты берегли легкие: ведь мог в любой момент потребоваться их сигнал. Над армией летало облако пыли, все сгущавшееся: его было видно за стадии окрест. Еще бы! Серая туча, протянувшаяся над многотысячным воинством, обязательно должна была привлечь внимание! Да, это была не зимняя Партафа.

— Дорога. Тропинка каменная. Широкая, — растягшивая слова, произнес Андроник.

Легаты — все как один — с надеждой смотрели на Тонъюкука.

— А! Каменная тропа! Есть такая, как не быть, Андрон-батыр? — заухмылялся вождь шато.

Андроник мгновение потратил на раздумья: убить степняка или вознести хвалу Аркару?

— Где? — он прямо-таки подался вперед, даже конь под ним всхрапнул, недовольный натянувшейся уздечкой.

— Два дня на полночь. Или два с половиной — на предрассветье, — рассмеялся Тонъюкук. — Совсем близко, я же говорю, Андрон-батыр!

Ласкарий вздохнул. Об этой дороге он знал, благо старых имперских карт у него было более чем вдоволь. Хватало и сведений от имперских агентов (или торговцев — именно в таком порядке). Тракт, действительно, проходил через Тайсар. Но пришлось бы взять значительно севернее, чтобы по нему пройти, либо же продолжить путь к столице, и где-то за полдня до прибытия под стены ступить на древний камень.

Вождь шато хохотнул. Ему явно понравился эффект от проделанной шутки. Он подставил лицо жаркому солнцу, радуясь его лучам. В отличие от аркадцев, привыкших к мгякому приморскому климату (на худой конец — к прохладе айсарских земель), шато прекрасно себя чувствовал даже при степной жаре. Он говорил, что просто надо уметь "ловить ветер".

— Ветер, он, батыры, всегда есть. Везде. Надо только его почувствовать, приманить, как шаман духов, и он придет. Он обязательно придет на твой зов, как конь горячий, или молодая жена! Люблю я молодых жен, ой, люблю! Они!.. — и Тонъюкук расплывался в желтозубой улыбке. На его загорелом лице читалось неизбывное удовольствие, будто бы он попал в небесное царство Аркара прямо здесь, в земной жизни. Флавиван Марцелл в такие минуты укоризненно цокал языком. Целомудрием спасется человек, — так он не уставал повторять вождю шато.

— Ай, понимают! Хорошо понимаю тебя, Марцелл-шаман! — на что Флавиан злился еще сильнее. — Да только кто ж человек перед великими шаманами, перед тобой? А? Так, травинка перед табуном! Слабый я, Марцелл-шаман, слабый, куда мне до тебя!

И продолжал рассказывать о сходстве горячего, необъезженного коня и молодой жены. После Флавиан либо почитал за лучшее удалиться, либо же цитировал что-то из священных книг. Такие перебранки были единственным развлечением легатов. Стратиг же с каждым днем все грустнел и углублялся в рутину. Его тревожило отсутствие настоящих сражений. Да, ему была известна тактика степняков. Перед сном он перечитывал единственный нормальный военный трактат, написанный его предком — Никифором Ласкарием, предпоследним венценосцем из рода — о войне с кочевниками. Никифор лично предводительствовал армией в семнадцати походах...Ну, скажем так, скорее больших вылазок...Или, если совсем точно, не только аркадских вылазок...В общем, о череде сражений с тайсарами и многими другими степными народами под их владычеством (тогда динлины еще не подмяли под себя своих же завоевателей). Предок очень емко и четко поведал своему потомку обо всех возможных опасностях и манере кочевников в бою. Постоянные удары в спину, жалящие наскоки, бегство от превосходящих сил, рейды по тылам и грабежи обозов — то был самый короткий перечень тайсарских приемов. В крупное сражение враг мог бы вступить либо прижатым к непреодолимой преграде (огромной реке или берегу моря), либо будучи полностью уверенным в победе. Собственно, Никифор потерпел сокрушительное поражение в тринадцатом походе. После этого в семье Ласкариев число тринадцать считали несчастливым. Умудренный горьким опытом, предок мог оказаться толковым советчиком. Там же, где он был бессилен или попросту несведущ, выручал Тонъюкук. Но тот, как успел заметить Андроник, совсем не торопился раскрывать все секреты западным "батырам". Потери среди аркадцев для шато были тоже не особо важны. По правде говоря, Андроник и сам продумывал способ избавиться от временных союзников. Едва угроза тайсаров исчезнет, потребуется устранить всех шато. Ласкарию была слишком хороша известна история Аркадии, чьи союзники становились врагами, чтобы этого не сделать.

Вот и в тот вечер Ласкарий листал трактат. Потертый кожаный переплет приятно холодил пальцы, державшие совсем небольшой томик. При желании его можно было спрятать в карман — редкость для рукописных трудов! Отец рассказывал, что дед Андроник лично сделал этот список с рукописи самого Никифора. Если эта легенда была правдой, значит, то было единственное наследие, оставшееся после свержения династии. Десятилетия гонений, сменившиеся милостью (выживышим Ласкариям позволено было выживать, как смогут), не способствовали сбережению прежних богатств. Но теперь Андроник был рад, что из всех несметных сокровищ (так говорили все, а значит, скорее всего, это было неправдой) уцелела книга. Теперь она могла спасти жизнь не только стратигу, но и целому войску.

Послышались голоса, раздававшиеся из-за стенок шатра. Андроник оторвал глаза от чтения — они и без того слезились от недостатка света — и на всякий случай положил правую руку на рукоятку спаты. Если в самом сердце Аркадской империи требовалось оставаться начеку, то как же вести себя здесь, в считанных днях пути от вражьей столицы?

Полы шатра раздвинулись, и внутрь шагнул командир стражи. Он, кажется, всегда был вытянут кочергой и обливался потом в три ручья.

— Иллюстрий, варвар... — центурион стражи обернулся, дабы проверить, не услышал ли кто его слова. — Тонъюкук просит у Вас аудиенции. Он говорит, что принес...

— Андрон-батыр, солнцем и луной клянусь, рад будешь известиям! — послышался заливистый смех Тонъюкука.

Центурион возвел очи горе. О чем он думал в то мгновение? О слишком остром слухе степняка, слишком громком собственном голосе либо тихой вилле где-то на берегу Моря-океана? Может быть, ни о чем конкретно — и обо всем сразу.

— Хорошим новостям я всегда рад, — Андроник одобрительно кивнул, и все же ладони с рукоятки спаты не убрал. Мало ли. — Останься.

Шато ввалился в шатер, едва не сбив с ног центуриона, пусть тот и был на полторы головы выше степняка. Тонъюкук хитро — с прищуром — улыбался. Хотя, возможно, такое впечатление создавалось из-за характерного разреза глаз... Словом, Андроник еще не научился определять, что же на уме у Тонъюкука, и боялся, что так никогда и не научится.

— Добрая весть, Андрон-батыр, очень добрая весть! — степняк потирал руки от удовольствия.

Он уселся прямо на пол, морщась. Андроник услышал хруст коленок. Старость подбиралась к степняку, но он сячески ей противостоял. Судя по гримасе и привычке к боли, довольно-таки давно.

— Рассказывай, Тонъюкук! Рассказывай! — подбодрил Ласкарий. Глаза чудовищно сильно чесалилсь, грозясь вывалиться из орбит, но стратиг старался вести себя как ни в чем не бывало. Словом. Он был точно таким же, как Тонъюкук.

— Нас ждет великая битва! Славная битва! Многие умрут, не дожив до следующего рассвета! — во всю ширь желтозубого рта улыбнулся Тонъюкук.

Андроник разглядел черный, сгнивший до самого дупла зуб степняка. Невольно рука аркадца дернулась к собственной щеке. Он не представлял, как же сильно должен болеть этот корявый остаток. Если чего Ласкарий боялся на свете, так это зубной боли, — с самого детства. Лучше смерть, чем зубодер! Нет, лучше даже две смерти подряд!

Центурион тряхнул головой. Наконец-то нормальное сражение, а не игра в прятки!

— Мы в дне тихой, как утренний ветерок у озера, скачки от большого становища врагов моего народа. Тайсар — вон там, — и Тонъюкук махнул рукой в сторону Андроника. Ласкарий едва справился с желанием обернуться. — Но даже шакалы берегут свое логово. И пусть тайсары хуже шакалов, втрое хуже, вчетверо, они не хотят пускать нас туда. Ковыль, полющая на ветру, сказала, что они идут. На рассвете они будут здесь. Думают взять нас спящими.

— Откуда ты знаешь? Ты уверен? — вкрадчиво спросил Андроник.

Он сцепил ладони, подперев ими подбородок. В голове с невероятной скоростью вертелись схемы боя, почерпнутые из труда Никифора. Если труд предка окажется полезным — Андроник возведет храм в благодарность Аркару! И заодно устроит пир всему войску на целую неделю. Ну, может, не на целую неделю, и не всему войску... Все-таки император был скуп на благодарность, а сокровища города...

— Небо мне свидетель — в их воинстве есть хорошие батыры. Многие дни мы вместе, рука об руку, скакали через степи, направляемые ветром в одну сторону! И пусть теперь мы друг напротив друга, но весточку я могу передать туда, а оттуда — мне, — многозначительно изрек Тонъюкук.

Кажется, его улыбка спала, но глаза все так же хитро щурились. Думал ли он о том, что придется встретиться с другом в последний раз? Убить его? А ведь они ногие десятилетия подчинялись кагану, среди тайсаров могут быть их знакомые, может, даже родичи?

— Андрон-батыр, не бойся. Я вижу сомнения в твоих глазах. Это хорошо. Но копья и стрелы шато будут разить без промаха. Нам нужно вернуть честь и славу. И небо простит нам убийство побратимов, — он хлопнул себя по ляшкам. — В конце концов, это будет славная битва! Для всех нас небо приготовило веоликую честь — помериться силами в настоящем единоборстве! Ха! Небо благоволит народу шато! Волки снова пройдут ковыльное поле от края до края! Шато! Шато! Шато!

Тонъюкук...завыл. Андроник склонил голову набок. Он видит разные...молитвы. Эта была не из самых необычных, скажем так.

Ласкарий разом подскочил и понесся из шатра, бросив через плечо:

— Труби сбор! Тонъюкук, поднимай своих батыров!

— Битва! Ветер несет битву! — радостно (все еще подвывая) воскликнул вождь шато.

— Трубите сбор! Трубите сбор! Подъем! Все когорты — подъем! Подъем! — глас Ласкария в то мгновение было поистине трубным.

Вскочивший спросонья Флавиан Марцелл даже осенил себя знамением Аркара, оглядываясь по сторонам: неужто последние дни настают?..

— Псы набрались храбрости! — воскликнул Андроник.

Выбегавшие из палаток легионеры принялись боязливо осенять себя знамением Аркара и — редкое сочетанье! — тут же радостно вопить: "Псы решились!". Значит, наконец-то исчезла необходимость плестись по степной дороге, глотая пыль и дурея от жары.

— Я бы на их месте продолжил изводить армию набегами, — вполголоса произнес Андроник вставшему по левое плечо Тонъюкуку.

Степняк вдохнул ночной воздух. Поднявшийся с севера ветер отгонял вонь людской толпы и конских яблок, принося на своих крыльях прохладу.

— Если приближается сильный враг — собирай кибитки и гони прочь. Каменный дом унести с собою нельзя, — и, помедлив немного, шато уставился на Андроника. — Мы вот-вот подойдем к самому сердцу каганата. Степь большая, но не бескрайняя. Нельзя вечно убегать, можно и в стену Тайсара упереться. Так у нас говорят о... разных людях. Все это время псы собирали силы. Сильные мужчины ушли на север, кости же других украшают южные предгорья. Войск у псов здесь немного. Собравшись же в стаю, они решили, что могут завалить своего врага.

— Но ведь должны были оставить заслоны, — Андроник покачал головой. — Достаточно сильные, чтобы отразить наш удар. Мы же почти не встретили сопротивления. Я, видит Аркар, не ожидал такой легкой прогулки.

— Заслон и оставили, — Тонъюкук улыбнулся еще шире, и в свете горевших у шатра факелов лицо его походило на волчий оскал. — Нас. Кровавые собаки решили, что мы забыли, как ветер нес наши бунчуки до последнего моря...

— Но... — Андроник хотел было что-то сказать, как его остановил властным жестом Тонъюкук.

— Не надо, житель каменных юрт, говорить о преданности и верности. Мы научились обману у самых лучших учителей, — шато в оба глаза смотрел на Андроника, и тот едва смог выдержать этот поистине волчий взгляд. — Небо покарает нас. Потом. Но мы сможем отомстить за кровь моих предков, за разоренный эль. Шато! Шато! Шато!

Ласкарий вздрогнул: степняки, расположившиеся за пределами лагеря, завыли, подражая волкам. И старый боевой клич шато вновь разнесся над самым сердцем степи.

Люди не зря надрывались от усталости, таща за собой колья для частокола. Теперь легионы могли укрыться за какой-никакой, а оградой, прикрывавшей их от конных ударов. Конечно, хороший конь мог бы перепрыгнуть заостренное бревно высотой с половину человека. Но уже не получалось обрушиться лавиной на пехоту, ощетинившуюся копьями. Теперь люди похлопывали друг друга по плечам, довольно показывая на частокол. Один его вид придавал уверенность и чувство защищенности.

— Вот что значит выбирать место для сражения, — глубокомысленно изрек Флавиан Марцелл, оценивающе глядя вокруг.

— Это конные варвары избрали место и время, — только и произнес Андроник.

В настоящем походном лагере шатр полководца всегда ставили на искусственном холме. Отсюда — при необходимости — стратиг мог спокойно наблюдать за всей армией. Теперь вот такая необходимость появилась.

"Интересно, как там Тонъюкук? И эти вшивые кидани?"

Почти всю союзную конницу Андроник велел отвести назад, в тыл. В нужный момент она должна была ударить. Для надежности Ласкарий оставил часть тяжеловоруженных шато в лагере, а одну алу придал Тонъюкуку. От этого хуже не будет. Тут тебе и перенятый у степняков опыт, и заложники...Пускай и взаимные. Если Тонъюкуку Андроник доверял , то киданей он в грош не ставил. Чумазые всадники на низеньких лошадках, защищенные халатом, с луком в руках и стрелами в зубах, — давно дали бы деру, если бы не жажда наживы и обещания несметных сокровищ в недалеком будущем.

Лагерь, по настоянию Андроник, сделали трехвратным: с запада, востока и юга можно было в любой момент выдвинуть конные отряды, чтобы отогнать излишне назойливых лучников или ударить во фланг и тыл отделившейся вражеской пехоте. Но о наличии последней Ласкарий, конечно, и помечтать не мог: предстояло как следует погоняться за вражьими всадниками.

— Лучники готовы. Стрел в достатке. Придется — будем собирать варварские и пускать их обратно, с благодарностью, — отчитался Валент.

Его глаза полнились ярым, карим пламенем. За время похода он похудел пуще прежнего, осунулся и стал походить на оружие его когорт — композитный лук: сплошные высушенные кишки, скрепленные какой-то дрянью.

— Наше оружие дальнобойнее, в этом мы давно убедились. Но мы стоим на месте, а они вертятся, как черти...Простите меня, святой отец, — Валент покосился на Флавиана. — Я хотел сказать, что они очень прыткие на своих пегих лошадках, очень трудно достать.

Марцелл воистину пастырским жестом дал понять, что его не беспокоит случайно оброненное слово. Сейчас, перед битвой, он почти не походил на инквизитора. Почти: все небрежные фразы он запоминал, раздумывая, много ли хвороста потребуется для растопки костра.

Андроник, дабы отделаться от многозначительного взгляда "ручника", взглянул на небо. Ни облачка! Разве что далеко к югу медленно плыла ватага туч, но когда они еще доберутся! День обещал быть жарким. Во всех смыслах слова.

Лучники выстроились позади легонеров, рассыпавшись по всему лагерю. Все утро бойцы спешно складывали палатки и оттаскивали их в самый центр вместе со всем мало-мальским ценным скарбом. Требовалось расчистить площадку для стрелков. Наскоро удалось соорудить подобие щитов из связок хвороста: иные пучки доставали прямо из потушенных костров. На укрытия для стрелков пошел лесок, выросший вокруг озерца. Теперь степь должна была его поглотить.

— Легионы готовы, — хором пророкатали три брата Дикора.

Они встали полкругом за спиной Андроник. Каждый старался запомнить во всех деталях свой участок, рассмотреть его с высоты. Едва начнется сражение, как им придется присоединиться к своим легионерам.

Ровные (до первого залпа лучников) ряды гудели. Люди обсуждали — кто со страхом, кто с нетерпением — предстоящее сражение. Центурионы расхаживали взад-вперед, отдавая последние команды.

— Уж больно тонкие зубочистки у ваших когорт, — расхохотался Иовиан, и в чертах его лица, в самих движениях все ярче проступала кровь его предков-айсаров. Такое бывало только перед самым страшным сражением: верное предзнаменование будущего.

И точно: длинные копья айсаров-федератов, подчиненные Иовиану, словно иголки гигантского ежа, торчали в сторону противника. В общем, на все четыре стороны света.

Войска были рассредоточены практически равномерно по всему периметру четырехугольного лагеря. Разве что на южной стороне Андроник решил ослабить фронт, перенаправив силы на север. Получался слоеный пирог, столь любимый Ласкарием. Первый слой, на вкус стратига, слишком уж тонкий, — айсары Иовиана, с массивными щитами и длинными копьями. Второй, пошире — легионеры, по большей части вооруженные дротиками. И. наконец, тесто с изюмом — лучники. Эх, было бы их вдесетеро больше! Андроник желал, чтобы его армия могла сравниться с аркадским воинстом древности, до потери всех этих земель: стройные ряды, уходящие в вечность, от поступи которых дрожали горы. Но — сейчас под защитой хлипкого частокола выстроилась практически треть имперских сил. Подкрепления ждать было неоткуда, а значит, оставалось только победить.

Ласкарий окинул пристальным, даже придирчивым взглядом окрестности. Он всегда представлял себе степь ровным столом, земным морем, как о ней любили говорить поэты. Видимо, стихоплеты ее тоже не видели ни разу в жизни. Если лагерь разбили на относительно ровном месте, то сразу за частоколом все разительно менялось. От северных ворот тянулся овраг, который сперва уходил далеко вправо, а потом крюком возвращался к восточной стене. Овраг был этот достаточно глубок, чтобы создать проблемы для конницы врага. В пятнадцати шагах от западной стены, почти параллельно, вилось русло высохшего ручья, от природы мелкого (потому солнце и обратило его воду в пар). За прошедшее утро легионеры потрудились на славу, исправляя ошибки "матушки": углубили русло и натыкали "чеснока". Железные гвозди, соединенные по трое, были раскиданы по всему периметру лагеря: только солнечные лучи выдавали их расположение в густой траве.

Южная стена, к сожалению, не была защищена Аркаром, а потому целых три когорты были направлены "поработать" руками. На счастье, близость врага — и, что еще важнее, приказ защищать позиции в считанных шагах от творения их "инженерно-шанцевого" гения — заставила людей удесятерить свои усилия. Итогом стал ров, прикрытый серой материей, сокрытой под тоненьким слоем земли. Подобные ловушки были расположены и к северу, но Андроник даже думать о них боялся, чтобы не спугнуть удачу. Самое главное — пусть они сработают! Не зря же все утро конница была на ногах, отгоняя вражеские дозоры. Все уилия были брошены на то, чтобы спрятать до поры до времени приготовления к обороне, и трое всадников — лучших! — заплатили за это своими жизнями.

— Знаешь, стратиг, я бы на месте этих, — Иовиан сплюнул, — дальних родственников чертей, — бросил взгляд на "ручника", — утыкал нас стрелами или поджег траву. Затем дождался, пока мы тут подохли опаленными ежами, и задал бы победный пир. А черепа наши пустил на чаши. По-моему, они очень часто такое вделывают.

— Но не на своей земле, — Андроник раскинул руки в стороны. — Огонь может поглотить все ближние и дальние пастбища, принадлежащие тайсарской знати. На несколько дней пути вокруг города — земли, принадлежащие роду кагана и степным динатам. Они, верно, должны трястись за их сохранность. Подумай, что важнее: сохранить землю в неприкосновенности, кормить здесь стада, или ради кучки женщин с запада...О, конечно, они не знают, что здесь айсары, — поспешил добавить Андроник, поймав взгляд одного из подчиненных Иовиана. Заметив же прищуренные глаза легатов, Ласкарий и вовсе сдался. — Словном, они не знают, кто это к ним пришел. Настоящих сражений до сего дня не было, так, мелкие стычки. А стрелы...Много их с собой не унесешь, придется возвращаться к обозу. Значит, лучники должны постоянно сменяться, либо же давать нам передышку. Посмотрим, что они выберут.

— Посмотрим, — хором отозвались легаты.

— А оставшихся закопаем, — теперь Иовиану предстояло ловить на себе взгляды окружающих. Но он лишь пожал плечами: — Живьем. Врагов. Кто-то не согласен?

Ласкарий помахал рукой. Сейчас его не волновали события после битвы: нужно было еще выгшриать ее.

— Значит, так... — стратиг решил в последний раз проговорить с командирами план действий. На горизонте показались черные кляксы...

— Иллюстрий Андроник, требуется произнести молитву перед сражением, — внезапно прервал молчание Марцелл.

— Священники вот-вот начнут, — кивнул Ласкарий.

— Вы забываете, — в глазах Марцелла застыло непонятное выражение, то ли гордости, то ли решимости. — Что я тоже рукоположен. И сан мой выше. Позвольте...

Андроник кивнул. Сейчас это никак не могло помешать. Но как люди воспримут вид "ручника" за...

Воинство в общем порыве молилось. Если кто-то прежде редко произносил древние слова, то сейчас над лагерем разносился горячий гул истово верующих. Вглядываясь в горизонт, все наливавшийся чернотой, люди обращались к Аркару. Только на него — да на свои мечи и копья — теперь они могли полагаться. Многие же, отвернувшись от вида надвигающейся пылевой тучи, оглядывалитсь на Андроника. Они верили в его талант. Ласкарий сжал кулаки. Он не мог их подвести. Только не сегодня. Отрезанные от империи, они не могли проиграть, иначе — нечто худшее, чем смерть. Несмываемый позор с легионов и имени Ласкариев, прославивших свою страну и свой народ.

Марцелл, облачившийся (и где только раздобыл?) в белую ризу, ходил перед рядами воинов, благословляя на бой. Легионные священники следовали за ним, осеняя аркадцев священным знамением. Воины подавались на встречу, с радостными лицами принимая благословение. Сейчас никто из них не задумывался, что перед ними "ручник". Все надеялись, что именно он сможет достучаться до Аркара, сберечь жизнь, сохранить отца или брата для детей и сестер, сына — для родителей. Наконец, Флавиан остановился. Закончил он свой путь там же, где и начал, — в шаге от Андроника. Кивнул.

— Надеюсь, что он нас услышит, — Ласкарий тоже кивнул. Ответил.

— Услышит, — спокойно и уверенно произнес Марцелл. Он закрыл глаза, словно бы прислушиваясь к беззвучной мелодии. — Услышит.

Самые зоркие уже могли разглядеть вражеские ряды. Но, если говорить по правде, рядов там не было вовсе. Всадники мчались лавой, оставляя друг другу места для маневра. Нельзя было догадаться, где же острие удара, где фланги, а где — тыл. Словно бы стая пчел неслась на обидчика, зазевавшегося подле улья. Степняки, был уверен Андроник, готовились остативать свой "улей" — сердце их земли.

— Приготовиться! — Ласкарий подал знак музыкантам.

Тут же трубы просигналили начало сражения.

Нет, только в легендах да в хрониках, написанных вдали от сражений, в тиши кабинета, можно услышать о едином порыве войска, о стуке шагов тысяченожки, единого организма из множества воинов. В реальности все иначе. И все же Андроник наблюдал, что будто бы волны разошлись по рядам. Люди упирали копья в землю, покрепче перехватывали ремни щитов, переступали с ноги на ногу. Кто-то продолжил молитвы. Кто-то махнул рукой и начал просто ждать. Но десятки, сотни глаз все еще были обращены на Андроника.

— Когортам поддержки, будьте готовы ударить, как только можно будет накрыть их первые ряды. Успейте дать залп раньше. Слышишь? — легат закивал. На его лице расцвела ухмылка. Наконец-то дело! Наконец-то можно не томиться ожиданием!

— С запада и востока тоже идут. Охватывают, — только и произнес Иовиан, показывая забранной в кольчужнубю перчатку рукой в стороны.

Андроник пригляделся. И точно. Черные тучи надвигались сразу с трех сторон. Трудно было определить, где враг сосредоточит свой главный удар.

— Скоро начнут обходить с юга. Как снега зачерпнуть, начнут, — пробубнил под нос Иовиан.

Жар от будущего сражения заставлял его сердце биться сильнее, а душа отбивала айсарскую мелодию. Он стукнул кулаком по раскрытой ладони, вызыва жуткий хлопок.

— Зажать хотят и раздавить. Ну-ну. На частокол брюхом напорются, вавка будет во-во-от такая, — все сильнее распалялся Иовиан, подражая детскому голоску.

Андроник знал: это преходяще. Командир федератов, едва первая стрела вмзметнется в воздух, тут же возвратит себе полнейшее хладнокровие, словно бы обратится в лед из Пустоши.

— Ну, идите ко мне, тайсары, — сжал кулаки Андроник.

Внезапно несколько всадников замерли, а потом вовсе исячезли из виду, словно бы под землю провалились. Ласкарий улыбнулся: и вправду провалились. С той стороны как раз были накрыты полотном и присыпаны землей ямы. Выгребные ямы. Их всегдв вырывали достаточно далеко от лагеря, чтобы помешать распространению миазмов и заразы. Теперь же этот обычай сослужил добрую службу: несколько врагов ухнули в глубину, полную вони и позора. А еще — теперь можно было определить расстояние до "лавы".

Андроник взмахнул рукой, надсадно ухнули трубы — и по лагерю распространились шелест и тренькание высвобождаемых стрел. Металл пел о жажде крови и свободе. Легаты наблюдали за полетом стрел. Вот темное облачко поднялось над лучниками. Выше. Еще выше. А потом начало опускаться, опадать сотнями смертей.

Лава остановилась. Люди и кони падали, пронзенные, и кричали от боли. Иным же, кому не посчаствливилось поймать смерть шеей или сердцем, уходили молча, не успев понять, что же произошло.

Черная туча людей и пыли растекалась в стороны, огрызаясь роем гудящих "пчел". Стрелы с подвешенными свистульками полетели в сторону аркадцев.

— Рыбья чешуя! Чешуя! — воскликнул Андроник, и тут же раздался сигнал труб, походящий на плеск воды.

Застучали щиты. Легионеры сомкнули ряды. Первый вытянул щиты вперед, второй, третией, четвертый — над головами. Последний, собранный из ветеранов сражений, развернулся, и выставил щиты вперед. Получилось нечто, похожее на двускатную крышу. Тайсары присели на колени, закрываясь своими громоздкими щитами. С мерзким звуком, похожим на свист орудия самой смерти, вражьи стрелы падали по ту сторону частокола, бились на излете в его колья, и лишь немногие упали на айсаров. Раздался облегченный выдох десятков глоток: никого не задело. Степняки подошли недостаточно близко, а потому стрелы их в полете растеряли смертноность. Тем более лагерь оказался на возвышении, и конным лучникам приходилось стрелять вверх, что играло на руку аркадцам. Во всяком случае, пока что.

Снова раздался сухой треск композитных луков: новая туча полетела на всадников, уходивших прочь, как можно дальше от смерти.

— Хоть бы кто-то попал, хоть бы кто-то попал, хоть бы... — Андроник не в силах был прекратить бубнеж этой "молитвы". — Хоть бы кто-то попал...

Хлоп. Стук. Железо обидчиво втыкалось в степную землю или падало среди разнотравья. Но раздавались и радостные всхлипы: стрелы находили беззащитные шю или круп коня, глаз, плечо, колено степняка — и пили, пили, пили кровь. Лава подалась еще дальше, и вновь полетели разгневанные пчелы на аркадский лагерь. Откуда с восточной стороны раздался сдавленный хрип: он был очень хорошо слышим в практически гробовом ("не дай Аркар!") молчании лагеря.

Попали. Все-таки попали. Но войско не поддалось волнению, люди только крепче взялись за щиты.

— Стрелы поберечь. Пустите ближе, — скомандовал Андроник. Пока сражение не развернулось, еще можно было командовать за легатов. Потом же, в самой гуще, ему придется положиться на офицеров.

Бойцы вспомогательных когорт вернулись в укрытия. Не всем их хватало, к сожалению. Таким приходилось жаться поближе к легионерской "рыбке".

"Первыми погибнут, боюсь" — вздохнул Андроник. Лагерь, к сожалению, не был идеальным укрытием. Пока что их спасало удачное расположение и дальнобойные луки. Но едва враг приблизится на достаточное расстояние, как жертвы даймонам войны будут все множиться.

А между тем степняки огибали лагерь, заходя с южной стороны. Им должны были помешать овраги, образовавшиеся на месте совсем высохшего здесь притока Бии. Легионеры вопспользовались даром природы, точно так же углубив и закрыв получившийся ров материей с землей. Вблизи обман можно было бы легко раскрыть, но в пылу сражения удача могла оказаться на стороне аркадцев. Тьма этих ям, сокрытая до поры до времени, поджидала свои жертвы, ухмыляясь клыками-кольями.

"А вдруг они вышлют дозоры и обнаружат Тонъюкука? Мы так лишимся ударного кулака, и быть нам утыканными стрелами! Или вовсе помрем от жажды и голода" — звуки сомнений все крепли в душе Андроника. Но он боролся с ними, как только мог.

Топот тысяч копыт становился все сильнее. Подул северный ветер, погнавший облако пыли к лагерю. Феодор Кантакузин поскреб лысину и сплюнул:

— Ненавижу глотать пыль!

— Ты только этим и занимаешься! — рассмеялся во весь голос Лициний Дикор, и через мгновения братья захохотали "в поддержку".

— Вот поэтому и ненавижу! — огрызнулся Кантакузин. Ожидание заставляло его нервничать. — За этой мечтой клопов мы не разглядим передвижений их отрядов.

— Ну уж! — взмахнул руками Дикор. Глаза его, однако, потеряли былой уверенный блеск. Он принялся всматриваться в облако пыли, медленно приближавшееся к лагерю.

Андронику оно показалось слишком уж густым. Он принялся покусывать губы в ожидании действий противника.

— А не проще ли им дождаться, пока мы тут все передохнем от жажды, глотая пыль, и добить оставшихся? — внезапно спросил Иовиан. — Почему они так рвутся в бой?

— Марцелл, что Вы знаете о тайсарских шаманах? — внезапно осенило Андроника.

Степняки должны были придерживать кубик с выпавшей шестеркой в сжатом кулаке. И это вполне могли быть шаманы или камлаки.

— Признаться... — начал было Марцелл, но Ласкарий его уже не слушал.

Андроник покрутил то самое колечко, подаренное ему странным господином во дни похода на Ипартафар. Прежде он боялся носить его на виду у "ручника": вдруг тот почувствует неладное? Но как-товечером, Ласкарий засиделся допоздна и уснул с надетым кольцом, утром же, спросонья, держал совет. Там присутствовал Марцелл. И ничем не выдал малейшего беспокойства. То есть, конечно, он жутко волновался, но скорее своим буудущим и исходом сражения за Тайсар. Обычная реакция непривычного к войне человека.

"Ну да, это не покой допросной комнаты. Там обстановка тихая, располагающая к общению...А если сразу не расположился, то у тебя будет время. Уйма времени. И очень, очень много причин разговориться. Раскричаться" — зло подумал Андроник, и прошептал одними губами. — Волшебство.

Словно бы волна прошла перед глазами Ласкария. Она вымывала все цвета, оставляя только лишь серость и пыль. Одну лишь пыль. Из пыли были сотканы люди, холмы, само небо роняло пылинки на ...пыль. Можно было сойти с ума. Дрункарий был полностью уверен, что создатель этой штуки давным-давно мог бы отправиться в обитель для блаженных. В келью с большим количеством ремней, которыми привязывалдись самые буйные.

Пыль. Пыль. Пыль. Она была везде...Но...

Андроник пригляделся. Сквозь тучу, летевшую на них,можно было что-то разглядеть. Сперва это было похоже на блики, потом — на искорки, и только...

— Центр! Центру приготовиться! Марцелл, свтяые отцы — шаманы! Шаманы что-то творят! — что есть мочи выкрикнул Андроника, а мир вокруг начал обретать краски.

Только лишь Флавиан остался похож на пыль — его лицо приняло цвет степной земли, истоптанной и высушенной летним солнцем. Он тяжко сглотнул и помчался, спотыкаясь, в сторону когорт, оборонявших северные лагерные ворота.

— Что такое? Что ты там увидел, иллюстрий? — вопросил Кантакузин. — Я ничего...Проклятье!

— За Ксар! — воскликнул Андроник, и тут же забегали офицеры, зазвучали трубы — играли бой. — За Ксар! На бой зовет Аркар!

— За Ксар! — подхватил тысячеустный гул. — На смерть!

— На смерть! — Иовиан радовался. Нет, он действительно был несказанно рад настоящему бою. — На смерть!

Он довольно хрустнул костяшками:

— Ну прямо как в старые добрые времена Партафы, — только и успел произнести он, как...

То, что увидел Андроник, действительно было снопом искр: огненный червь, размером с корову, полз с невероятной (для огромного земляного гада, конечно же) скоростью напролом, к воротам аркадского лагеря. Из пылевого облака появлялись все новые и новые черви. Между каждым было расстояние в пять-шесть шагов, ну, может быть, десять, не более. Андроник бросил взгляд на восток. Повернул голову на запад. Возможно, впервые за многие дни он почувствовал пробирающий до самых костей холод: со всех трех сторон на частокол устремились эти порождения варварского колдовства.

Люди заволновались.

— За Ксар! — во всю мощь легких воскликнул Андроник, подняв спату высоко над головой.

Воинство подавило первый паники.

— Ни шагу назад! — Ласкарий не знал, что мог кричать так громко. — Ни шагу назад! С нами бог! Аркар с нами!

Легионные священники заняли свои места позади "чешуи", так, что щиты пятого ряда касались их ряс. Они молитвенно сложили руки на груди. Усиливавшийся ветер донес первые клубы пыли и подхватил края их одеяний.

— Лучники! Не спать! — вслед за червями вражеская конница начала было продвигаться.

Тиньк! Стрелы пронзили пыль и, освещаемые пламенем от загоревшегося под тварями разнотравья, устремились к сердцам тайсаров. Тиньк! Вослед полетел новый "привет" от аркадских лучников. По щитам забарабанили тайсарские стрелы.

Над северным частоколом начало разгораться сияние. Теплый свет, какой бывает поутру в погожий весенний денек, рассеивал пыльное облако, и...

Первый огненный червь врезался (происходило это куда медленнее, чем может показаться и чем хотелось бы тайсарам) в световой купол. Произошла вспышка: пламя почернело, и жуткое создание начало опадать рваными, затухающими ошметками. И тут бы Андронику обрадоваться, а воинству возликовать, — но далеко не везде огненные черви наткнулись на преграду. Когда их пламенная плоть столкнулась с палисадом, раздался жуткий треск: как от полена, брошенного в костер, только в десятки раз громче. Огненный вихрь взмылся над частоколом, пожирая сухое дерево. Потянуло черным, противным дымом.

— Проклятье! — оскалился Андроник. — Проклятье!

Бух. Еще один червь врезался в частокол — на этот раз с восточной стороны. Как потушить пламя? Как же его потушить?

Занявшееся дерево затрещало, но только уже не от ударов порождений даймоновой скверны, а от самого обычного огня. Все это грозило превратить частокол в груду головешек, а воинство — в груду трупов под копытами тайсарских коней.

Ласкарий принялся отдавать команды. Вражьи стрелы затренькали все сильнее. Вот уже они начали падать на пригорке, у в считанных шагах от Ласкарий, но тот не обращал на них совершенно никакого внимания. Не до страха, когда судьба целой армии оказалась в опасности! Да, он прекрасно понимал, что частокол и не смог бы совершенно предотвратить конную атаку. Но он должен был дать время! Ослабить наступательный порыв! Теперь же можно было надеяться только на крепость копий и стойкость федератов. При должном напоре — ненадежная опора, надо заметить.

Лучники без устали направляли стрелу за стрелой в сторону врага. Одна радость: тайсары больше не боялись приблизиться к лагерю, а значит, оказались уязвимы.

Воины боролись с нарождавшимся пожаром: первый ряд пытался затоптать пламя, где только это было возможно, но его языки все крепчали и наливались злостью смертоноснейшей стихии.

Андроник сжал кулак, так, что кольцо впилось в кожу. Он поднял лицо к небу, часть которого затянули набежавшие тучки, и произнес:

— Дождь. Мне бы сейчас только дождь. Аркар, только лишь дождь!

И то ли молитвы тысяч верных сынов Аркадии добрались до небес, то ли кто-то проклял тайсаров, то ли некто услышал просьбу носителя заветного кольца, да только...

По шлему ласкария что-то стукнуло. Сперва он подумал, что это стрела, — но на земле вокруг него стрел новых не прибавилось. А потом капелька влаги оказалась на его сжатом кулаке. Потом еще одна. И еще. Тучи— самые что ни на есть настоящие, полные воды, а не проклятой пыли — все сильнее набегали, закрывая армию от солнечных лучей. А еще — они принесли тихий ласковый дождь. "Быть бы сейчас ливню!" — в надежде взмолился Андроник (если уж исполняется, так надо требовать столько, сколько возможно!). Однако дождь так и оставался дождем, совершенно не желая превращаться в ливень. Капли застучали по земле и огню. Шипя, пламя боролось с ненавистной ему стихией, и сперва казалось, что за жаром победа, — но вода наступала неумолимо. Вот уже прибавилось дыму, треск пропал, а потом и огонь начал опадать.

Со стороны вражьего воинства, подошедшего уже на расстояние двухсот-трехсот шагов, показались новые пламенные черви. Но дождь принялся бичевать их. Вокруг созданий варваров поднялся пар, и с шипением черви начали уменьшаться в размерах. До частокола ни один так и не дополз.

Обстрел стал намного злее. Степняки усилили напор, чтобы выместить злость от проваленной атаки на аркадцах. Вспомогательные когорты пытались не отставать, и туча за тучей падали то на лагерь, то на круживших степняков.

Дым от потушенных пожаров наконец-то развеялся, и Андроник сумел внимательнее разглядеть последствия колдовской атаки. Как минимум в пяти местах частокол — на ширине в три или пять шагов — перестал существовать. Северные ворота сгорели, но позади них перед начлом боя выросло несколько рядов кольев. Хуже всего, что лазейки для степняков оказались в нескольких местах, а значит, враг мог напирать почти на всех направлениях сразу. Это было плохо, очень плохо. Но все-таки несмертельно.

Тут наконец-то до Андроника дошло, что воинство скандирует "За Ксар! За Ксар! На бой зовет Аркар!". Чаемый людьми дождь поборол вражье колдовство. Теперь аркадцы уверились в победе.

— А битва-то еще не началась толком, — покачал головой Андроник, но на его лице сияла улыбка. Как сказали бы древние, хлябь разверзлась донельзя вовремя.

Но вот дождь поутих. Легаты перебросили к подпалинам резервы, ожидая тайсарского удара. Народ радостно славил Аркара — и стонал десятками раненых и умирающих. Когортные лекари бегали туда-сюда, оттаскивая тех, кого еще можно было спасти, или принося покой тем, кто уже ступил на тропу в небеса. Тучи не расходились, даря надежду на новый дождь — он очень помог бы армии.

Момент, когда враг двинулся, Андроник не успел заметить. Вот черные ряды стояли — а вот уже пошли. Они продолжили огибать лагерь. Еще немного, и мышеловка захлопнется. В таком случае останется уповать только на помощь шато. Ласкарий надеялся, что Тонъюкук не предаст. Хотя, признаться, если бы ему это было выгодно, на месте варвара Ласкарий давно переметнулся бы. Нет ничего лучше, чем ослабить одних врагов за счет других. Тем более, у империи друзей не было и быть не могло. Это-то потомок великих императоров-воинов понимал лучше многих.

— Стратиг, было жарко, очень жарко, — радостно воскликнул Иовиан. Он некоторое время ходил меж легионерами и федератами, напутствуя и смеясь.

В душе потомка айсаров было холоднее, чем зимой в Снежной Пустоши, а сердце его походило на кусочек льда из легенд предков. Иовиан не ждал от вечера ничего хорошего. А солнце только подходил к зениту.

До Андроника долетали стоны раненых и умирающих. Но он пытался отгородиться решимостью от сочувствия. Это война. На ней гибнут люди. Но как же жаль, что гибнут его люди, а не только враги! Как жаль! Лучшие. Лучшие бойцы лучших легионов империи.Андроник сжал кулаки. Не время. Жалости можно предаваться после победы. Только после победы, твердил он себе. Гнев нужно направить в сторону врага, сжечь его пламенем ярости и закопать в могиле ненависти.

Он наблюдал за движением этой черной лавины из коней и людей. Она походила на огромное насекомое, двигающееся размеренно, уверенно и неотвратимо на орешек. Сумеет ли тварь проломить скорлупу?

— Хотелось бы верить, что нет, — прошептал себе под нос Ласкарий.

Флавиан оглянулся на него. Услышал что-то? Или почувствовал кордовскую силу кольца? В глазах Марцелла плескалось непонятное чувство, и разгадывать его совершенно не было времени. Облаченный в белую рясу священника, "ручник" словно бы стал выше на полголовы. Весь он был словно бы соткан из нервов и металлических канатов, тесно переплетенных. Но потяни сильнее, и...

— Стратиг, — раздался предупреждающий возглас Кантакузина. — Смотрите! Они готовятся к новому удару! Скоро...

Но Андроник уже не слушал — он и так все увидел.

Черная туча задрожала и...принялась крутиться вокруг лагеря все быстрее и быстрее. На ум Ласкарию пришло сравнению с "волчком": осью была аркадская армия, вертящимися краями — тайсарские конники.

Они приближались, все ускоряясь. Что это, проклятье? Что они задумали? Сотни, а может, тысячи варваров все ускорее бег коней, создавая ужасный и, одновременно, манящий таинственной и убийственной силой, хоровод.

— Вертушка! Это же вертушка! — сплюнул старший из Дикоров, братья подхватили этот жест.

— Лучники!

— Щиты вверх!

— Стрелы!

— Начин...! —

Ворох команд разлетелся над лагерем. А через мгновение к командам прибавились стрелы. Много стрел. Свистящих и не очень. И крики. Ярости — и боли.

Смерть летела на лагерь — и вылетала из него. Охрана окружила Андроника, закрыв его щитами. Но Ласкарий распихнул их, чтобы не мешали следить за происходящим. Тысяченогая вертушка крутилась, осыпая лагерь стрелами. Будь на месте степняков стоящие на ровной поверхности лучники, посылающие за залпом, — аркадцам было бы несдобровать. Но прославленные в легендах тайсары не могли сделать невозможного, а потом вражеский обстрел не быль столь смертоносен. Вспомогательные когорты не отставали, отвечая выстрелами композитных луков. Все это длилось, кажется, бесконечно долго.

Позади левого плеча Андроника раздался стон. Страж упал на колено. Замер. А потом рухнул всем телом на истоптанную степную землю. Между кольчужным воротником и кирасой торчало оперение стрелы. Черные перья, верно, были прокляты: человек почти сразу испустил дух. Ласкарий безмолвно взирал на человека, которого уже оттаскивали его братья по оружию. Стрела предназначалась ему. Андроник был в этом полностью уверен — стрела была на него заговорена шаманами варваров. Стратиг прищурился. Теперь он был намерен выиграть это сражение больше, чем когда-либо прежде.

— Лучникам усилить стрельбу по северной части проклятой вертушки. Пусть считают, что чем южнее, тем безопаснее! — холодно отрезал Ласкарий. — Пусть они захотят сберечь свои никчемные жизни.

Валент кивнул, и приказ тут же лавиной расползся по лучникам. Андроник ждал. Мгновения превращилсь в века, а дождь из стрел все лил и лил, принося смерть. Но вот что-то поменялось. И точно: аркадские стрелы уже почти не падали на флангах. Теперь смерть настигала конных варваров только на севере. Вспомогательные когорты старались, как могли, выжимая из себя все и немножечко больше. И вот что-то поменялось, сломалось в механизме "волчка". Края его опали. Теперь вместо круга появился полумесяц, рогами обращенный к Тайсару, а центром — к высохшему руслу притока Бии.

— А если они не придут? — внезапно спросил Дринга. Его бойцы прикрывали южные ворота. Они должны были принять на себя весь поток вражьих стрел.

— Придут. Не могут не придти. Они пробьются в самый нужный момент, — коротко кивнул Ласкарий. — Придут. И мы победим.

Дринга развел руками и повернулся к вестовым. Команды полетели дальше, и вскоре воины Дринги приободрились. Они верили стратиги, знали, что он принесет славную победу.

"Или смерть. Точнее, победу и смерть — тем, кому не повезет дожить до победы" — покачал головой Ласкарий. Вестовые приносили известия.

Потери от обстрелов оказались не так страшны, как сперва показалось. Да, раненых было предостаточно, но многие отделались сравнительно легко. Даже мертвые. Если степняки победят, живым придется хуже.

— Но они не победят. Мы — мы победим. За Ксар, — с каждым словом голос Андроника становился все громче, и вот поравнялся с громом. — За Ксар!

И молнии — возгласы армии — раздались со всех сторон:

— За Ксар!

Капли-стрелы падали, разили, но разве можно победить уверенность, волю к победе, память о величии былом и надежду на величие будущее? О, нет, никогда. И потому тайсары все никак не могли подавить последние великие легионы Аркадии, — нет, уже не Аркадии, самого древнего Ксара — решившие, что лучше умрут, чем проиграют.

Обстрел утих. Ласкарий взглянул на небо: с него больше не падала смерть. Небо очистилось, тучи разомкнулись, и на холм, где стоял Андроник, упал солнечный луч. Он, кажется, проходил сквозь Ласкария, тонко улыбнувшегося свету надежды.

— На бой зовет Аркар! — загорланили бойцы.

— Готовимся. Скоро ударят! Сигнал! — произнес Ласкарий и вздохнул.

Он знал, что последует за прекратившимся обстрелом.

Трбуы заиграли, и вот айсары уже воткнули упоры копий поглубже в землю, а легионеры еще крепче сжали рукоятки щитов.

— Началось, — спокойно заметил Иовиан.

Точно, началось.

Кажется, сперва тьма всадников расступилась, — но так, действительно, только казалось. В образовавшиеся проломы хлынули...

— Аркар, помоги, — только и смог произнести Марцелл.

Прямо на частоколы неслись, распространяя вокруг шипение и огненные всполохи, вихри, в человеческий рост высотой и столько же в охвате.

— Десять...Двадцать...Сорок... — только и успевал считать Дринга.

Больше всего их летело с восточного и западного фланга. Значит, обстрел хоть в чем-то сработал: заставил отвлечь внимание противника на более укрепленные аркадцами и природой участки.

— Марцелл! — Андроник махнул рукой в сторону вихрей. — Пусть Аркар нас услышит!

Лицо его обратилось в непроницаемую маску: волнение стратига могло передаться войску, а значит, было недопустимо. Надо было поддержать людей.

— За победу! За Ксар! Победа! Ксар! — начал он, и...

— Ксар! Победа! Победа! Ксар! — подхватили тысячи глоток.

Единый порыв мог придать сил против надвигающейся беды.

— Ненавижу колдунов, — сплюнул Иовиан.

"Скоро весь холм будет заплеван" — эта мысль Андроника совсем не была шуткой. Скорее, констатацией неизбежного.

Вот сквозь тучи прорвался еще один луч света. Потом — еще. И еще. Они падали на частокол, на пропалины среди кольев, на легионеров...

Они неслись, все увеличиваясь в размерах, такие же темные, как полночная ночь в грозу — и обрушили гром, мощь и боль на лагерь. Дерево, издав надсадный стон, раскрошилось на щепки там, где коснулись вихри. Люди же, которых коснулось творение варварского колдовства, крича громче и страшнее грешников в аду, рвались на части, поя землю и ковыль своей кровью. Упившись разрушением, вихри столкнулись с лучами света — и замерли. Еще сильнее шипя и грохоча, они крутились вокруг собственной оси, словно бы натолкнувшись на непреодолимую преграду. И чем больше времени проходило, тем меньше становились вихри. Темень слабела, не выдерживая борьбы с оружием солнца, а потом, в какой-то один, совершенно неуловимый момент, пропали, — словно бы их не было.

И только кровь, прогалины в частоколе и смерть были свидетельством их существования.

Войско снова взревело от радости: настоящая угроза миновала. Так, во всяком случае, они думали. Но с холма Андронику было видно куда больше, чем с позиций у частокола.

— Они идут. Идут, — Андроник набрал воздух в легкие. — Копья во фронт!

— Копья!..

— во фронт!..

— фронт!..

Кто бы ни командовал тайсарским воинством, действовал он по-настоящему умно. Пробить брешь в укреплениях. Расстроить ряды. Посеять панику или, по крайней мере, вселить неуверенносить. И ударить, окончательно сломив. В теории все было великолепно. В теории.

— Но это айсарские легионы. Их так просто не взять, — широко ухмыльнулся, оголяя клыки, Андроник.

Поднялся северный ветер, несший пыль и... Андроник с шумом втянул воздух в ноздри. Смерть. Вот что еще на своих плечах принес этот порыв. Смерть. Кому? Им или тайсарам? Всем вместе? Никому? О, нет...Смерть всегда кого-то забирает. Всегда. Тайсары хотели забрать "закатных неженок", но...

— Но это айсарские легионы. Да, это айсарские легионы, достойные потомки великого Ксара. Да, это айсарские легионы...

Наверное, следовало бы произнести речь. О подобном всегда пишут и великие, и забытые историки. Что-то высокопарное, один-другой уверенный жест, взгляд, устремленный в вечность...

Ничего такого никогда не происходит. Разве что в мыслях самого хрониста. А бывают только приказы. Короткие, хлесткие, тут же передаваемые когортам.

Наверное, это было красиво: туча стрел, парящих над степью воронами, и конная лавина всадников в тяжелых доспехах, с длинными пиками, мчащаяся в тени "птиц". Но тени не было. Тучи закрывали половину неба. И красиво это тоже не было: приближающаяся смерть никогда не бывает красива. Никогда.

Вот они приблизились на сто шагов. Слышался топот копыт, земля подрагивала под невообразимым натиском, свистели стрелы — аркадские и тайсарские — слышались крики людей.

Восемьдесят шагов. Можно было разглядеть шлемы, заканчивавшиеся хвостами из конских (так, во всяком случае, надеялся Андроник), костяные и металлические кирасы, пики, направленные на федератов. Тайсары выстраивались в десятки клиньев, тонких, чьи кончики смотрели точно на бреши частокола. Тайсары падали под обстрелом — слишком много для отборной конницы и слишком мало для исполнения мечты аркадской пехоты.

Семьдесят шагов. Вот уже они у подножия холма, еще немного, и...

В этот раз Андроник увидел начало. Всадник — выше, чем следоввавшие за ним, с роскошным конским хвостом на шлеме, в зеленом, даже изумрудном плаще, развевавшемся на ветру, внезапно замер. И почти тут же рухнул, проваливаясь в яму. А через мгновение и следовавшие за ним всадники стали падать. Многие — не так много, как пожелал бы Ласкарий, но много больше, чем мог бы надеяться тайсарский стратиг — проваливались в выкопанный ров. До федератов донеслось наполненное болью до самых краев ржание коней и крики людей, напоровшихся на воткнутые в землю колья. Иные выбирались из рва — но тут же затаптывались своими же товарищами, скачущими на встречу со смертью. Вражеские ряды смешались. Многие боялись продолжать атаку, кто-то пытался понять, что происходит, а оставшиеся пытались перепрыгнуть через ров.

— А я говорил, нужно было вторую канаву копать! А еще лучше — третью! Я говорил! — всплеснул ручищами Иовиан. У потомка обитателей льдов и снегов было горячее сердце. Порой — чересчур горячее. — Если бы!..

— Будь у нас время, мы бы и камень натаскали с южных гор. И новое русло для реки выкопали. Ага, — саркастически отмахнулся Дикор. — Было бы время.

— Аркар создал времени достаточно! — возмущенно ответил Иовиан, но предпочел за лучшее отвернуться и продолжить наблюдение за боем.

— Вам нужно присоединиться к своим людям, — приказал Андроник. Объяснять, что конные варвары совсем скоро разберутся, что к чему и продолжат наступление, не требовалось.

Застучали вражеские стрелы по холму.

— Исполним, — приложив кулаки к сердцу, хором ответили легаты и быстрым шагом, переходящим в бег, разошлись в разные стороны.

Подле Ласкария остался один лишь Валент, который мог успешно командовать вспомогательными когортами только с возвышенности. Сейчас вестовые передали его приказ ближе всего стоявшим к частоколу лучникам отходить. Стрельба навесом, конечно, могла помочь, но корректировать ее было очень нелегко.

— Пусть отходят от передовой. Шагов на десять-пятнадцать. Перетаскивайте щиты. Сейчас варвары ослабили обстрел, но вскоре продолжат. Стоит только копейной коннице откатиться, — один вестовой побежал — только каблуки сапог засверкали.

— Бейте в середину. Внесите еще больше разлада в их ряды, — побежал и второй.

Валент, кажется, впервые за всю битву успокоился. Теперь и ему нашлось дело, пока Ласкарий был занят командованием пехотой.

— Стреляйте кучно, не по одиночке. Всему вас учить, даймоновы дети! — третий оказался еще быстрее: интонации в голосе Валента наводили на мысли о страшной, очень медленной и невероятно мучительной смерти.

— Да чтоб вас! Не останавливайтесь! — четвертый вылетел быстрее молнии.

— Усилить обстрел! — пятый уже отсутствовал. Его просто и не было. Вестовые закончились.

Сбитый было с толку враг пришел в себя. Командиры (кто выжил) собирали вокруг себя конников и подавали пример, заставляя коней перепрыгивать рвы с кольями. Под градом стрел, варвары вновь собирались в клинья. Издалека показались новые волны тайсаров: они должны были влить свежую кровь. То ли в ударные клинья, то ли во рвы: как получится.

— За Ксар! — первыми воскликнули федераты на северном фасе.

Самый мощный клин рванулся вперед. Всадники понукали коней, несущихся к вершине холма, прямо на бреши.

— Тайсар! — хриплый рев был ответом айсарам.

Вот-вот должны были сойтись в сече люди, у которых, быть может, были общие предки, сходная кровь текла в жилах. И все— для торжества Аркадской империи.

— За Ксар, — кивнул Андроник.

Вновь понесся ворох команд.

Сильнее и сильнее дрожала земля.

Вот кони набрали скорость. Пики засверкали на солнце трехгранными остриями. Блестели яростью глаза сынов Неба.

Андроник перевел свой взгляд на федератов. Вот глаза выхватили одного бойца. Стратиг видел только лишь его спину и копья, воткнутое в землю для упора. Олнечный луч выхватил его шлем. Такой блестящий. Такой прочный на вид.

И вот пять — нет, десять! — пик разом ударили в его щит. Громыхнуло. Тайсары ворвались на холм. Удар! Еще удар! Тайсар пошатнулся и начал отступать. Одна пика скользнула по его левому плечу, другая — мазнула по щиту.

— Выживи! — одним губами, едва слышими шепотом прокричал Андроник.

Вот он уже закрылся от ударов, ткнул копьем...И упал. Две пики пронзили его шею, и он обессиленно повис на вражьем оружии. Тайсары радостно завизжали.

— Чтоб вас даймоны сожрали! — в сердцах воскликнул Андроник. — Легионам — дротики в бой! Дротики!

Трубы пискнули. Звук этот походил на шелест крыльев чайки.

И точно, ответом был тоже шелест — шелест десятков дротиков, полетевших над головами федератов. Если бы все они достигали цели! Лишь каждый пятый, а может, и седьмой, находил слабину во вражьей броне, а каждый десятый — смерть для тайсаров. Но и это было много, очень много!

Слегка потеснившие — благодаря напору — федератов тайсары остановились. Падая, теряя товарищей, они больше не могли прорваться. Сила их удара иссякала, и федераты потеснили врага, заставили его дрогнуть.

Так было сразу с трех сторон, кроме южной: там враг еще не ударил. Выжидал что-то? Или собрал слишком мало сил?

— Ослабить стрельбу в южном направлении. Ослабить стрельбу! — едва вернувшийся вестовой опять помчался к войскам, только теперь выполняя приказ самого стратига.

Требовалось загнать противника под удар. Интересно, клюнет ли тайсарский стратиг на эту приманку? Хоть бы клюнул!

Любое сражение может быть разбито на фазы. Переходы между ними скорее не замечаются, а ощущаются. Вот замолчали лучники — и пошла в бой пехота, а вот пустили в ход конницу, наступил перелом, атака оказалась отбита...

Вот и сейчас Ласкарий скорее чувствовал, чем видел: тайсары отходят. Их первый мощный удар оказался неудачен. Натиск сдержал даже не холм, на котором стоял аркадский лагерь, а заранее вырыте ловушки. Было бы время, легионы могнли бы и не такое сотворить! Но — времени не было. Совсем. Чудом было уже то, что даже эти канавы с кольями успели подготовить.

Могучая волна, обернувшаяся жалкими ручейками, отхлынула. Всадники отступали, поливаемые стрелами. Многие из них, избежавшие гибели от айсарских копий, падали, сраженные вспомогательными когортами. По войску прошел гул ликования: победа! Маленькая, но победа!

"Сколько еще ударов мы сумеем отразить?" — невесело подумал Андроник. Стрел было в достатке, уж что есть, то есть. Даже сейчас бойцы вспомогательных когорт вовсю собирали тайсарские, — они могли вернуться к своим бывшим хозяевам свистящей смертью.

Воздух снова наполнился шуршанием. Ласкарий наблюдал, как тучи жужжащих орудий смерти взлетели над вражьими порядками и полетели на аркадскую армию.

— Чешую! — трубы дали сигнал.

И люди, только-только ослабившие хватку, вновь вынуждены были построиться для защиты от смертельного ливня. Казавшиеся бесконечными силы потихоньку начинали пропадать. Враг знал, как действовать: постоянно изводить, изматывать легионеров. А потом, в нужный момент, навалиться массой и задавить выдохнувшуюся пехоту.

Но самым отвратительным в сражении был не постоянный свист тайсарских стрел, а незнание. Разведчики так и не смогли выяснить точную численность степной армии. Сложно посчитать по головам орду, скрываемую тучей пыли. Но даже увиденного хватило, чтобы понять: врагов было отнюдь не меньше, а воозможно, что даже вдвое, а то и втрое больше аркадцев. И пусть потомки ксариатов заняли удобную позицию, но хватит ли этого для победы?

Андроник понимал: разгроми он врага — и дорога на Тайсар будет открыта. Проиграй — и армия найдет вечный покой в степном разнотравье.

Королевство. Тронгард

Верно, только одним была хороша слепота — обостренными чувствами. Разве прежде я гладил каменную скамейку, ощущаю ладонью прохладу песчаника. Пластинами, сделанными из редкого в наших краях камня, было выложено здесь все: от дорожек включительно до неба исключительно. Хотя, быть может, и его?.. Я ведь слепец, мне не дано его увидеть. Но сейчас! Сейчас я радовался такой мелочи, как солнечные лучи, ласкающие мое лицо. Интересно, сейчас бегают тучки? Или, может, оно невозможно-синее, глубокое-глубокое, как корни гор, и загадочное, как послежний экзамен в Академии? Кто знает...

Кулаки сжались помимо моей воли. Да все, все это знают, кроме меня! Что мне магия, когда мир для меня закрыт, и даже окошка в него не оставлено? Оно забито наглухо тьмой. Навсегда.

Я вздохнул. В последнее время, кажется, получалось это у меня все лучше и лучше — многозначительность и опыт. О да, мне же целых!.. Кажется, я засмеялся: только лишь в мыслях или взаправду? Не знаю. Ничего не знаю.

Вздохнул — и сирень пронкла в самые легкие. Ее аромат распространялся повсюду, безразделно царя не только в саду, средь скамеечек и деревьев, но также и во всех окрестных залах и комнатках. Сюда выходили многочисленные балконы второго и третьего этажей, небольшие, в самый раз для двух тесно прижимающихся друг к другу людей, в объятиях любви или в пылу схватки. Запах этот, должно быть, поначалу кружил голову. Мне самому не удалось себя удержать, и в первый свой день здесь я только и делал, что вдыхал, вдыхал, вдыхал...А он все не исчезал! Боги, в этот момент я был счастлив!.. Даже точнее, в первые полдня.

Потом запах этот мне...не сказать, чтобы надоел, но я к нему привык. А что уж говорить о тех садовниках, что днем и ночью здесь работали? Должно быть, он им надоел до мидратов! Мне тоже ждала эта участь. Почему? О! А где же мне еще находиться? Средь шумного бала? Но я не его не увижу! В библиотеке? Ба! Да тут ее и не было вовсе! Разве что Реджинальд начал собирать, перетащив в бывший Малый охотничий зал (шагов сорок в длину, что ни на есть малый) свое обширное собрание. Интересно, что там сейчас с книгами? Мда. Я разве что могу ознакомиться с ними на ощупь. Вот это дырочка от древоточца, а это такая интересная и удивительная царапина пергамента! Посмотрите, только посмотрите, как мастер глубоко вдавил буквы в кожу неродившейся животины! Чувствуется рука творца!

Тьфу. Никогда не думал, что одна мысль о книгах может превратить меня в разъяренного элементаля. Фигурально выражаясь, конечно же, только лишь фигурально.

А еще...Вдохнул разок. Снова. И все-таки сирень успокаивала. В этом аромате не было южной таинственности и томности, как и западной резкости. И в то же время — он был. Большая редкость, если не сказать небывальщина, для северных цветов, что росли на склонах Саратских гор.

Ходили легенды, что аромат этот ни разу за полтора века не пропал. Первый куст сирени повелел посадить Хайме Могучий, в память о своей матери, Беатрисе. Правившая по малолетству будщего славного завоевателя (хотя кто из огнарских королей им не был?), она держала в железных рукавицах подданных за грудки. Самым что ни на есть прямым образом: урожденная Эр-При на советах появлялась не иначе как в латных рукавицах. И как только советник позволял себе дерзость или глупость, тут же хлопала его плечу. Этак дружески. Силы в руках ей было не занимать, так что лекари да костоправы были у придворных в великом почете. И только лишь аромат сирени мог ее успокоить.

Вошедший в лета, годившиеся для царствования, Хайме тут же повелел отдать двор, прежде служивший местом поединков, под сад. И повелел, дабы угодить матери, посадить множество кустов сирени. Народная молва сохранила имя королевы-матери — Сирень, или же Северная Сирень. Или же Королева-Сирень.

Может быть, она сидела здесь, на той же скамье?

Эта мысль заставила меня вздрогнуть. Полтора века! Полтора века назад это было. И никогда уже не будет. О чем она думала? Чего ждала? А Хайме? Сидел ли он в этом саду, получив известие о том, что Королева-Сирень повел за собой Даркос? Плакал? Хранил ли спокойствие? А может, вздохнул с облегчением, наконец-то почувствовав себя полновластным королем? Вспоминал после?

Кажется...Да, точно! Он же в этом саду и умер...

И вдруг, едва мысль эта пришла мне в голову, как рядом застучали каблуки сапог. Странный звук. Цок-цок. Подкованные гвоздями. Хороший металл. Походка — осторожная. Нет, их двое! Ага, а вот и дыхание! Сиплое...И легкое. Женское. Нет, девичье. А впрочем, не знаю. Как слепота покорила меня, времени для учебы в таких тонкостях не было. А вот второй — точно парень. Совсем молодой! Словом, как и я. Судя по движениям, редкие здесь гости. Двигаются неуверенно...

Ага. Звуки позади них. Двое. Трое. Нет, четверо! Остановились чуть поодаль. Сапоги наши. Шорох, который только шоссы могут издавать. Короткие деревянные постукивания. Бух. Бух. Это древка копий то и дело ударяются, в такт движениям воинов, о песчаниках. Значит, стража. Королевская — иной здесь быть не положено, даже люди Владетелей остаются вне стен королевской твердыни.

Цоканье прекратилось. Шорох тоже. Остановились, значит. Я услышал громкое и взволнованное дыхание того парня. Глоток. Нервный. Хочет что-то сказать той даме? Не иначе...

— Порфирородная желает узнать, как Вы посмели занять эту скамью?

Раньше я опешил бы и не знал, что сказать. Сейчас же поднял голову на голос. Они прямо передо мной. Тот, видимо, ближе, чем та. Нет — Та. Уже одна эта дерзость заслуживает того, чтобы по-особому относиться к...к Ней.

И еще. Голос чужестранца. Так говорят только аркадцы — ударения неправильные, растянутые слова. Вместо четкой речи — какая-то песенка выходит, так и сочащаяся побывшим на солнце медом и прогорклым маслом.

Порфирородная. Кто же это...Слово-то знакомое...Никак не могу вспомнить, что же это такое. Герцогиня, что ли? Кто-то из тамошних Владетелей? Или просто из дворян? Как бишь их там зовут, в этой самой Аркадии?

В тот момент я пожалел, что чаще смотрел в окно или думал о магии, чем слушал лекции магистра Йоргена. Вот кто разбирался в дальних и близких странах, как сам Тайдер не сумел бы! Жаль только, что шепелявил и заикался. И чем интереснее для него была страна, тем сильнее волновался, а чем сильнее волновался...ну, вы поняли.

Странно. Неужели я так задумался, что не расслышал слов той дамы? Точно! Все последние минуты она не проронила ни слова! А значит... Кто же такая порфирородная, Даркос побери! Встречу с ним во сне — обязательно спрошу, обязательно!

— Ваша дама именно так и сказала? Может быть, она сумеет повторить это и для меня?

Кажется, впервые я захотел воспользоваться своим положением увечного. Неужели они отнимут у бедного старика (ладно-ладно, юноши) его скамью, последнюю опору в этой жизни? Сердце человеческое не лед! Пусть даже это аркадцы.

— Да как... — сила воображения подарила картину надувшего щеки напыщенного дворянчика в иноземных одеждах, переводящего взгляд со стражи на меня, с меня — на даму, и обратно.

А еще, признаться, мне хотелось выиграть время. Боги видят, последнее, что я собирался сделать, — это покинуть нагретую солнышком скамейку и на ощупь отыскать другую. Где же Монферрат, когда он так нужен? Больше не на кого опереться! Интересно, а почему чужеземецев сопровождается трое...нет, пятеро!.. стражей? Это свита принцессы Аркадской? Она, кажется, скоро прибывает, а им, верно, положено приготовить все к встречи?

И тут...Тут я услышал ее голос. Вы слышали, как звенит первый весенний ручеек, пробивающийся сквозь снег? Соловьиное пение вдалеке? Игру на мандолине в замершей от чувств гостевой зале? Забудьте. Голос этот был прекраснее всего, что мне доводилось слышать. Он переливался, и в нем смешалось все: и гнев потревоженной сойки, и очарование взирающего на владения дракона, и дурман расцветающей розы, и...А, да чего в нем только не было! Интересно, что же она говорит?..

— Порфирородная... — он выслушал последние указания, прервав себя на полуслове.

Неужели я влюбился? О, нет, конечно же, нет. Просто мне нравится ее голос...А точнее, Ее голос. Единственной...Проклятье! Да что же со мной творится? Так ли она прекрасна лицом, как речами?

— Порфирородная повелевает Вам остаться. Верно ли она поняла, что Вы отмечены Аркаром?

— Отмечен...Аркаром? — я даже заморгал. Не от удивления, а так, по привычке. Совершенно не понимал, что же это означает. — Что Вы имеете в виду?

— Вы слепы, так? — еле сдерживая свое небрежение к чужестранцу, неимоверно растягивая слова, вымолвил он.

— Не от рождения. Последствия сражения.

Он протараторил. А Она...Она была так удивлена! Ее выдавал голос, да, кажется, Она вовсе не желала

— Порфирородная, снисходя до ничтожного смертного, облеченного печатью Аркара, желает узнать, любопытства ради. Сражения? Сколько Вам?

Интересно этот аркадский язык настолько емок, что в два Ее слова уместилось десятка полтора наших? Так. Надо себя показать молодцом. Может, чуть прибавить? Или что? Что сделать? Как бы не показаться Ей юнцом? Да вообще, почему я так переживаю?

Стало холодно. В самой-самой душе. И жарко одновременно. Как если бы сердце мое сотворили из раскаленного прута, а потом, резко, одним махом, вогнали бы в кусок льда.

— Много, милостивый государь! Семнадцать!

Так, достаточно ли гордо вскинута голова? Надеюсь, Ей это понравится. Должно понравиться. Не может не понравиться! Гордо вскинутая голова и слепота — это же так...эхм...В общем, это как-то очень и очень. Вот! Это должно привлекать! В новеллах только об этом и писали. Гордый и загадочный герой — лучший образ для привлечения дамского внимания. А такой голос...Ее голос...Пусть, пусть она скажет еще что-нибудь.

Но произошло даже лучше — она рассмеялась. Нет, это не был вульгарный хохот, который можно было ожидать от дворянских дочек повсюду, от Саратских гор до степного Юга. Не был этот и смех-вызов, который меня так раздражал в Академии. Вот как речная волна накатывает на гальку — так же звучал Ее смех.

Что это за огонь, горящий в самом сердце льда? Нежуто я влюбился?

Да, влюбился. Кажется, в пятый или в шестой раз в жизни. Влюбился — так сильно, как никогда прежде. Что там девчонк54и из Академии...Ну же, пусть она скажет еще что-то!

И, словно бы услышав мольбу моего сердца, она сказала пару отрвистых фраз. Звените, звените струны моей души, звените!

Лицо мое помимо воли образтилось в сплошную улыбку.

— Порфирородная заметила, что наглости хватит на целых тридцать четыре. Я повторяю просьбу.

Произнес с нажимом, что прозвучало еще забавнее. Вызов, это настоящий вызов! Повод себя показать! Во всей красе!

— Будет ли освобождено место для порфирородной...

— Конечно!..

Я порывался сказать "нет" как можно уверенней, больше вызова в глазах, в голосе, в движениях!

Но раздался стук шагов. Шли двое — с разных концов сада. Один семенил, подметая песчаник дорожки полою плаща. Второй шествовал мистралем, готовый смести все на своем пути, уверенный в победе. Тенперон! Это его походка! Надо бы встретить учителя...

— Мое почтение прекрасной и великолепной нашей гостье, очаровательной и сияющей, луноподобной Софии из рода Ватац, — первым начал канцлел, но...

Ватац? София Ватац?! Сестра аркадского императора? Она же...Она приехала! Боги!

Порфирородная.

Ааа-р-ркадские...василевсы, милоштивые...г...г...гошудари, рош...рош...даются...в...в...в...в...в пор...пор...порфировых п...п...палатах, от...от...отшего их и...и...и... называют ...пор...пор...порфирородными.

Слова Йоргена пронеслись в моем сознании. Вспомнилось окно и горы. Они были так прекрасны, а рассказ так однообразен.

Принцесса Ватац!

Вжик! Я подпрыгнул на месте. Кончики пальцев дрожали так сильно, что я спрятал их за спину. Так. Так. Не бояться. Не переживать. Чтобы унять обезумевшие пальцы, я сложил их в кулак за спиной и сжал, что было сил. Не сработало: дрожь передалась коленкам. Сразу же стало холодно, как в мире Даркоса. Холодно, очень холодно. Мгновенье — и сердце обратится в ледышку. Дыхание перехватило, слов я найти не мог. Как, как ее голос мог показаться мне прекрасным? Это же принцесса! Говорят, будущая жена Фердинанда! Королева! Проклятье! Проклятье! Проклятье! Сто тысяч проклятий и Даркос впридачу!

И вот Она ответила. Звук ее голоса заставил мою дрожь прекратиться, а самую душу похолодеть. Я не смел двинуться с места. Может быть, она применила на мне оковы льда? Вряд ли, я бы почувствовал.

— И я приветствую высокого синклитика, верного слугу благословленного Фердинанда Огнарида! — а этот аркадец мог быть вежлив и сладкоречив, когда хотел.

— Мо почтение порфирородной, — голос Тенперона прорвался сквозь пелену сирени и раздробил ледяные печати. Наконец-то я сумел вздохнуть свободно. — Позвольте попривествовать вас на земле нашего Королевства.

И тут мне снова пришлось поразиться, — на этот раз аркадской речи, которая лилась из уст Тенперона свободно и вольно, как родная.

Она. Она засмеялась. Да, да! Пусть она смеется, пусть говорит! Нет, нельзя, ты что?! Это же будущая жена Фердинанда. Проклятье! Да что же мне делать? Надо скорее уносить отсюда ноги, покуда цел, но...

Я приложил усилий больше, чем когда возвращался в мир живых — все тщетно. Ни единый мускул не дрогнул. Тут нечто почище оков льда! Разгадать бы суть этой волшбы, и можно будет освободиться из ее пут. Но — время! Катастрофически не хватало времени.

— Мне тоже польстила возможность проверить, не все ли я забыл из древней и благородной речи, — голос Тенперона был полон многнозначительных улыбок. К чему он давал уроки магии? Лучше бы тренировал в своих учениках способность жить в мире и общаться с прекраснейшим, что есть на свете. — Но позвольте мне говорить на том языке, который понятен большинству здесь присутствующих.

Аркадский выскочка спешил, как мог, чтобы перевести для Софии Ватац (принцессы!) речь Тенперона.

— Вы, кажется, успели познакомиться с моим лучшим учеником, Николасом Датором из Беневаля? Николас, ты умеешь оказываться в нужном месте, — он произнес это с таким нажимом, что я понял: победа или смерть. Только в этих двух случаях учитель закроет глаза на мою оплошность. — Этот юный маг оказал множество услуг нашему любимому королю Фердинанду, сражаясь с узурпаторами с первых же дней словом и пламенем. Вы согласны, что слово и пламень куда доходчивее, чем просто слово?

Отчего-то принцесса перестала смеяться. В звоне ручьев послышалось потрескивание льда и шелест интереса. Спасибо, учитель, спасибо! Хотя...А, пусть лучше это все забудется!

Если бы мне доставало сил, я бы сотворил разгущенье земли и провалился в подпол. Но куда там!

— Сударь мой Архимаг, вынужден прервать столь приятную беседу. Присутствие Ее Высочества требуется в другом месте. Собственно, я пришел сюда за тем, чтобы отвести ее в покои, — добродушно, но настойчиво произнес канцлер. Если до этого он мне казался неприятным, то сейчас я его возненавидел. — Ваше Высочество.

Она сказала что-то, я почувствовал колебание воздуха (кивнула? сделала реверанс? но юбки не шелестели!) и звук удаляющихся шагов. Не будь этой слепоты...

— Николас, кажется, тебе не хватает уроков учтивости. Да, в Академии редко такому учат, к сожалению, — Тенперон готовился вот-вот расхохотаться, еле себя сдерживая.

— Учитель, как Вы здесь оказались? — тему требовалось сменить как можно скорее.

— Королевский портной славится на всю столицу, и Фердинанд любезно предложил обратиться к услугам мэтра. Слава, признаться, имеет под собою основание. После снятия мерок я решил пройтись...И вот! Кого я вижу? Мой ученик впутывается в неприятности. Ты, конечно же, оценил ее красоту...

Тенперон осекся. Почему?

— Прости, Николас, я забыл.

Я тоже. Почти.

— Ее голос был прекрасен. А запах...Розы, сирень, и...— я задумался. — Соль, что-то странное, соленое...

— Это морская вода. Пахло морем, должно быть, — произнес Тенперон. — Ты, я вижу, прекрасно запомнил.

— Я готов был бы проклянуть себя, не усмей этого сделать. Она очаровательна.

— О, так ты... — Тенперон не рассмеялся, нет, совсем нет. — Пойдем отсюда.

В его голосе звучала печаль.

— Не стоит подолгу смотреть на солнце — обожжешь глаза. Не надо подолгу любоваться птицами — их крылья унесут твою душу. А уж птицы, летающие у самого солнца...Пойдем, Николас, пойдем. Я могу...

— Идите впереди, учитель, я пойду следом. Помощи не требуется, благодарю Вас.

Почему душа моя упала куда-то глубоко? Почему на сердце распростерла крылья птица печали? Почему...

— Расскажи-ка мне о твоем новом товарище, Конраде...Как его там? Монферрат, кажется?

Тенперон спросил это как бы между делом, но мне было понятно: он хочет отвлечьи мои мысли.

Но как думать о чем-то другом, если — сирень? Она была так сладка, эта сирень, что цвела здесь круглый год, несмотря ни на что, бывал ли здесь Реджинальд, горела ли столица, правил ли Фердинанд. Море, розы и сирень. Розы и сирень...

— Конрад? Да-да, Монферрат, — мне с трудом удавалось поддерживать разговор.

Мы шли по песчанику. А где-то там, в коридорах дворца, скрылась Она. Какой же она была? Были волосы ее светлы, как крылья чайки (я столько видел их на миниатюрах!), или же черны как вороново крыло? А глаза? Какие у Нее глаза?..

— Замечательно. Как вы с ним познакомились? Имя его рода звучит очень знакомо. Он с севера?..

* * *

В честь приезда Софии Ватац давали бал. Это когда сперва произносятся выспренные речи, поднимаются кубки...эхм...не важно, за что, а потом все веселятся. Ну, может быть, иногда убивают на поединках. Надеюсь, я ничего не упустил при описании славной огнарской традиции празднеств и торжеств.

Из одного этого перечисления должно было сложиться впечатление, что мне такие торжества претят. Правильное, надо сказать, впечатление. Я и раньше не жваловал шумное и веселое многолюдье, а сейчас, кажется, так и вовсе возненавидел. Шум и запахи настигали со всех сторон, точно охотники загоняли секача.

Играли рожки, хохотали до упаду мимы: звунки пинков под зад легко угадывались даже за людским многолосьем. Вот кто-то затянул песню о Саратских горах, о юге, Снежной Пустоши. Вслед за знакомыми с детства словами пошли прежде мною не слышанные. Что это? Пели о братской крови на их предгорьях! О магии, о возрождении династии...И даже — о маге Тенпероне!

На этих словах кто-то вдалеке, с той части зала, где располагались столы Владетелей, зашушушкались. Те, кто сперва поддержал Реджинальда? Или же люди, не желавшие вспоминать о помощи Тенперона и нашего отряда?

А впрочем, Даркос с ними! Мы победили — это самое главное. Но что будет, когда кагана подойдет к стенам города? Выдержим..?

Жаль, что ни в одной, пусть даже самой короткой, строке не упоминалось моего имени. Вот она, доля товарища главного героя баллад...Мы уходим, забытые и неоплаканные...

— Вы, кажется, Николас Датор? Нынешний хозяин замка Беневаль? — вдруг обратился ко мне кто-то.

Не кто-то, а девушка. И не обратился, а обратилась. Да, так будет вернее. Я заволновался. Из-за шума не услышал приближающихся шагов. Так, где она? С какой стороны?

— Я Вас напугала? Или Вам холодно, Вы так...

Ага. Вот здесь она должна стоять. Опустить глаза. Опустить.

— Но, кажется, Вы слепы? — к чему, к чему это проклятое сочувствие?

Голос, признаться, был приятным, может даже и больше. Но куда ему до Ее очарования! Не сравнится, никогда не сравнится с Нею никто...

— Последствия одного приключения. Сражение с айсарами. Я не расчитал силы, и...вот, — только и оставалось, что пожать плечами. Надо было показать, что для меня это нечто обычное.

На слух, ей было столько же, сколько мне, может быть, чуть меньше. Приятные, мягкие нотки, но некоторая неуверенность в голосе. Может быть, наигранная? Сомневающиеся в себе дамы не будут первыми заговаривать с кавалерами на балу или пиру.

— Так, значит, это Вы. Кажется, когда-то Вы были учеником самого Архимага?

В ее голосе звучал благоговейный трепет. Ага, вот что, значит. Если в моей душе и теплилась надежда на интересную беседу, то она сразу же погасла. Сейчас эта дама примется меня расспрашивать о Тенпероне. Конечно, ведь песня подогрела интерес к персоне Архимага. А я что? Я всего лишь жалкий слепец.

На душе стало невероятно тоскливо и горько. Ладно, сейчас мною будет прочитана лекция о великих подвигах одного из славнейших сынов Королевства...

— Да, Вы правы. Это было не так давно. Мы познакомились...

А, впрочем, когда это было?

Точно! В первый же учебный день!

Нас привезли тогда на выложенную брусчаткой площадку у ворот Академии. Лил дождь. Мы сбились в кучку, скучающие по дому и гадающие, что будет в будущем. Кто-то, кажется, звал маму. Мне было проще: звать было некого. Разве что тетю и дядю. Но разве дети говорят "Дяда!" вместо "Мама!"? Нет, не говорят. А потому я молчал. Дождь был самый скверный, тот, что мелкими брызгами бьет по лицу, заставляя морщиться и мечтать о крыше над головой.

Он стоял далее прочих. Молчаливый и холодный, сами капли должны были замерзать на подлете. Хороший, кстати, способ избавиться от противного дождя.

И тут над нами засияла радуга. Нет, дождь не прекратился: нас накрыли полотенцем. Волшебная энергия впитывала влагу, и там, где пролегали силовые линии этого заклинания, вода обращалось цветастыми полосами. Мы — все как один — захлопали в ладоши. А он все продолжал высматривать. Только потом я понял — выбирает учеников. В Академии он слыл самым придирчивым, и редко кому выпадала честь стать его "человеком". Так на дворянский манер звали всех, кого маги выбирали в качестве ближайших учеников и собирали для специальных занятий. Такой "человек" после общих занятий присоединялся к группке товарищей и шел постигать ту или иную стихию или же какое магическое ремесло подробнее.

В отличие от других, Тенперон учил своих "людей" — гентов на южный манер — держаться на людях. Боевой магии. Фехтованию. Многие боролись за право стать его гентом, его "человеком". Ну, или, если то была будущая магесса, — гентшой. А по вечерам в спальнях ученики шепотом передавали рассказы о том, как Черный маг (прозвище, давным-давно привязавшееся к Тенперону за его пристрасие к дорогому черному камзолу) бродит пустыми коридорами и площадками, о чем-то размышляя и заколдовывая припозднившихся учеников...

— Там, наверное, было потрясающе, — вздох дамы пробудил меня от воспоминаний.

Я и сам не заметил, как пустился в рассказ о прошлом. Да, там был так...спокойно. Никаких приключений. Жизнь текла своим чередом. Я еще был зрячим...

— Да, Вы полностью правы...

Замялся. Она называла свое имя ...или? Проклятье! Этак я не буду знать, как к ней обращаться, и может выйти неприятность.

— Ой, прошу меня простить!

Интересно, она сейчас покраснела? И какова она лицом? А впрочем...Это все равно не Она...

— Маргарита Сорэль, дочь барона Энрике Сорэля, властителя Замка Печати, — шуршанье юбок и колебанье воздуха. Реверанс.

— Замок Печати? Тот, что лежит на границе с Аркадией? Тот самый? — свое удивление я скрывать и не собирался.

— Да-да, тот самый. Вы о нем знаете?

— О да! О нем все знают! Точнее, должны! Его славная история есть история нашей борьбы с Аркадией. Вам повезло, очень повезло, — поклон и улыбка.

— И ничего там интересного не происходит. Вот что было на севере — другое дело! Как жаль, что мне не удалось хоть один глазком повидать это все. Расскажите о своем замке, сударь Николас. Беневаль! Легендарный Беневаль! Говорят, что там повсюду призраки? Ревенанты? Плакальщицы? Кровососы?

— Все они и многие другие, — постарался как можно шире улыбнуться. — Конечно же, нет. Там почти никто не живет. Нам приходится обживать его заново. По ночам, действительно, воет ветер в пустых залах и коридорах.

— Вам, должно быть, там одиноко? — для поддержания разговора спросила Маргарита.

Я задумался. Ровно настолько, чтобы не показаться невежливым.

— Думаю, нет...Не очень. Там я мог думать. Гулять по вересковым пустошам. Любоваться горами. Вспоминать сражения Войны за престол...Читать. Представляете, впервые за года или два мне выдалась такая возможность... Но сейчас у меня вряд ли это получится.

— Почему? Вы поедете домой, как только... — она замялась. Вспомнила? Поняла?

— Даже если приеду домой не получится, сударыня. Вы сами заметили: я слеп. Слепцу не суждено раскрыть книгу и отправиться в долгое путешествие по неизведанным страницам. К сожалению, эти дороги мне более недоступны.

Я замолчал. Говорить не хотелось. Совершенно не хотелось.

— Что ж, может быть, найдутся иные дороги? Простите, но...Мне кажется, Вы придаете этому слишком большое значение. Матушка зовет. Надеюсь, мы еще увидимся, — снова шуршанье юбок. Прощальный поклон.

— Непременно, — поклон. — Я был бы счастлив.

Это наша первая и последняя встреча двух провинциалов, как и бывает на увеселеньях в столице. Но повстречаюсь ли я когда-нибудь с Нею? Может быть, снова придти в сад Королевы-Сирени? Я даже готов уступить ту скамейку, хоть на ней так тепло! Греет солнышко...А Ее голос! Ее голос!.. Суждено ли мне когда-либо его услышать?..

За этими размышлениями я не сразу заметил, что в зале наступила тишина. Даже нет, не так: осталась только тишина. Да, может быть, украдкой сопящие мимы. Что такое?

— Судари мои. Я долго ждал этого мгновения. Много лет, как Вы знаете, Немайди бросала меня из крайности в крайность. Не было, кажется, человека ветренее, чем сын Альфонсо Огнарида! Да-да, признаться в том мне совсем не стыдно! Что было — то было.

Зал хохотнул, настолько, насколько позволяла вежливость. Остальных могла бы ждать печальная учесть отправиться прочь от двора, куда-нибудь в пасть тайсарам. Мне захотелось последовать в том же направлении, только бы...Хотя...Там не будет Ее...

— Но люди предполагают, а Огнар располагает! Волею богов мне дарована возможность наконец-то остепениться. И если не в годину лишений, которые испытывает моя земля, так когда же? В трудное время должно мужу ощущать крепость, не ту, что складывается из камней, но ту, что выковывается любовью. Позвольте представить Королевству и богам мою избранницу, славную дочь великого владыки, покойного брата нашего, необоримого Дуки Ватаца, Софию Ватац! Трижды ей слава!

— Трижды слава! Трижды слава! Трижды слава!

— И сим кольцом...

— Опрокинем бокалы за обрученных! Опрокинем бокалы! Бокалы!

Во всеобщем ликованье и грохоте я стоял недвижим. Сердце перестало биться: оно замерло. Жизнь разделилась на "до" и "после". Она никогда не будет моей. Никогда. Розы и сирень. Розы, море и сирень...Я возненавидел и полюбил их как никогда прежде. Розы. Море. И сирень.

Аркадская империя. Аркадия

Едва дверь штаба закрылась за ними, как все дали волю чувствам.

— Аркар милостивый! Мы это сделали! Из-под самого носа "ручников"! Буквально с костра сняли! Мы это сделали! — обычно невозмутимый Хрисаоф пустился в пляс.

Говорила варварская кровь: он подпрыгивал на месте, закручиваясь на манер волчка то влево, то вправо. Стены сотрялаись от его постоянных возгласов: "Отбили! Отбили! Отбили!".

Другие, опытные бойцы, умудреные годами дознаватели и "следики" радовались не меньше Хрисаофа. Первый час, казалось, только и слышалось: "Заткнули лапу за пояс! Заткнули лапу за пояс! Отбили". И только лишь Филофей хранил молчание, достойное ученика великого философа. Он глядел в пустоту. Здесь и сейчас, оберегаемый крепкими стенами и клинками "ночных стражей", он постигал глубину произошедшего. А что, если бы не успели придти на помощь? А если бы он задохнулся там, в камере глубоко под землей? А если бы горло ему перегрызли алчущие теплого мясца крысы? А если бы...Если бы...но Аркар хранил его. Филофей пообещал себе пожертвовать одному храму месячное...Нет, полугодовое жалованье! А сам он как-нибудь перебьется с хлеба на воду, главное — подальше от камер "ручников". Но...учитель...

Он забился в угол и закрыл глаза ладонями. Сквозь потемневшие от многодневной грязи пальцы показались капельки влаги. Филофе плакал молча, как подобает ученику Италла. Не теряя гордости. Да, именно так и подобает...

Учителя не спасли. Он остался там. Они его...Так же...Крик...А хворост, хворост подносить будут сердобольные аркадцы...И только пепел. И небытие. Чем она заслужил? Чем?! Разве он колдунец? Еретик? Он просто гнался за великим знанием, что в этом плохого? Разве это противно Аркару?

А теперь и его сожгут, как только исчезнет надобность в его услугах. Скоро ли то будет?..

Филофейвскинулся. Надо его спасти! Обязательно! Но как? А еще...

Ириник огляделся по сторонам. Всеобщее ликование...А одного человека не было. Где же он?

Хрисаоф поймал взгляд Ириника. Тоже осмотрелся. Наблюдать за этим со стороны — смешно до слез! Высоченный айсар (ну ладно, ладно — аркадец, во втором поколении), прищурившись, медленно-медленно, медленее, чем это только возможно, поворачивал голову. Так делают на охоте или в дозоре, ожидая, откуда же придет напасть. И как только харисаофов взгляд падал на человека, как тот сразу же замирал, удивленно озираясь по сторонам. Вскоре зал совершенно затих. Люди глядели друга на друга, словно бы думая, что искомый просто в гриме, скрывается под личиной товарища. Но — нет. Его нигде не было.

— Его надо найти. Обязательно, — только и смог выдавить из себя Филофей.

Человек, предавший и спасший, — он стоил того, чтобы сейчас быть здесь. А вдруг?..

— Я иду, — бросил Ириник и уже повернулся к дверям.

Хрисаоф вовремя схватил его за руку. Ученик великого философа задрожал. В нем еще сильны были воспоминания о каменном мешке, пусть и обитом изнутри шелком. Он смотрел на Хрисаофа, — и то был взгляд не второго человека в "ночной страже" великого императора, но затравленного простолюдина. Тюремщик пришел. За ним пришел тюремщик. Его снова заберут в тюрьму. Нет! Не надо!

— Не надо, — вырвалось из уст Филофея. — Не надо, пожалуйста.

Айсар (ладно-ладно, аркадец во втором поколении) помимо воли разжал пальцы и отдернул руку. Он со страхом взглянул на свои пальцы: неужели же настолько страшен?..

Филофей мотнул головой, и наваждение пропало. Перед ним снова был Хрисаоф, жестокий к врагам и добродушный ко всем прочим.

— К чему? Лучше я возьму десятку, и мы...— начал было ай...аркадец во втором поколении, но Филофей прервал его резким взмахом.

— Мне все равно нужно на воздух. Знаешь, сколько я не видел солнца и облаков?

Произнес он последние слова с такой нежностью, что Хрисаофу только и оставалось, что кивнуть.

— Я пойду с тобой.

— И я! — раздалось сзади.

— И я! — раздалось отовсюду.

— Не отдавать же тебя им снова! — заключил Хрисаоф.

На том и порешили. Долго собираться не пришлось: еще никто не "отошел" от похода за Флавианом. Десятка не просто подобралась: пришлось оставить почти всех желающих стеречь казармы. Решили, что так будет лучше. Кто знает, что выкинут "ручники"? Ошарашенные, они уже должны были придти в себя и начать бороться за уплывшую из их лап жертву. Длань веры не зря таковою звалась — ее хватки до того никто не избегал. А где первый, там и второй...Так просто Иринику не отдалеться, это понимал и сам Филофей. Так что охрана теперь ему не помешала бы.

На счастье, фургон стражи дожидался во дворе: его даже распрячь не успели. Ириник рванулся была на козлы, но окрик Хрисаофа охладил пыл чудесно спасшегося.

— Лучше тебе не мелькать на виду, Филофей! — покачал головой "ночник".

Недолго думая, Ириник утвердительно кивнул и забрался внутрь.

Обшитый изнутри плотной и мягкой тканью, фургон делился на две неравных части металлической решеткой, также покрытой мешковиной. В этой мягкой клетке перевозили задержанных: такая "мягкость" требовалась, чтобы те не разбили себе голову или еще чего с собой не сотворили. Кроме того, обивка препятствовала распространению звуков. Можно было спокойно допрашивать человека, не боясь лишних ушей. Даже крики звучали отсюда приглушенно, что оказывалось очень полезно: по доброй воле мало кто хочет говорить. В остальной же части по обоим бокам протянулись лавки, как раз для десятка человек.

Филофей остался стоять в проходе.

— Насиделся, — с иронией произнес Ириник.

Для таких случаев в крышу были вделаны кольца, за которые можно было держаться, сохраняя устойчивость на поворотах. Эта идея принадлежала самомцу Филофею: впервые сам творец опробовал изобретение в деле.

Фургон тронулся, едва за последним из "ночников" закрылась дверца. Они загромыхали по мостовой так стремительно, что Иринику пришлось изо всех сил вцепиться в кольца.

Дорогою молчали, изредка обмениваясь репликами навроде "Лихач!", "Да он дрова береженей возит!". Кучер и впрямь раньше возил дрова — поверх контрабанды. "Ночная стража" накрыла его в одну теплую звездную ночь на берегу залива.

Дело обстояло следующим образом. Любой корабль, входивший в порт Аркадии с грузом, платил пошлину. Достаточно высокую, надо заметить. По этой причине купцы, желавшие сэкономить, останавливались недавлеке от Северного или Южного Рогов (оконченостей бухты) и перегружали товар на лодки. Таких многажды хватали и конфисковывали все переправляемое добро, но число храбрецов только возрастало. И все-таки однажды схема дала сбой.

Бывший ритор (хотя по-настоящему бывших риторов, видимо, не бывает), начитанный в имперских законах (кажется, единственный, прочитавший их все) нашел способ безнаказанно возить контрабанду. А точнее, не возить ее. В одном из императорских указов был дан подробнейший перечень плавательных средств, на которых может быть перевезена контрабанда. Здесь было все, от боевой катерги до плотов и даже отдельных досок. Не было лишь повозки. И вот в полную луну, когда прилив был особенно силен, корабль подошел к самому берегу. Тут его ждала повозка, на которую пебросили мостки. По ним быстро, так быстро, как умеют только люди, с законом не ладяющие, спустили все ценные товары. Свой человек на корабле предупредил "ночников" об этом, и десятка была тут как тут. Но кое-что пошло не так. Щербато ухмыляющийся возчик, едва заприметив "ночников", всплеснул руками. Он радостност воскликнул: "Радуйтесь!" — и доброжелательно откинул мешковину, скрывавшую товары. Человек этот подробнейшим образом перечислил все, что там было.

— Вот это моряки...

— Контрабандисты, — машинально поправил Хрисаоф, тогда еще ходивший в простых десятниках.

— Моряки, игемон, моряки, — еще шире улыбнулся возчик.

Хрисаофу это сразу не понравилось. Предчувствие, воспитанное столетиями охоты в его народе, дало о себе знать.

И точно. На суде выяснилось, что перечень средств, посредством которых может быть осуществлена морская контрабанда, императорской конституцией был введен закрытый. Иными словами, то, что не было указано в ее тексте, средством перевозки контрабанды не считалось. Кнтрабанду с катерги нельзя было доставлять на повозке, а значит, если повозка что-то доставила, то это была не контрабанда. Вся "ночная стража" скрипела зубами. Конечно, в синклит уже было направлено соответствующее прошение, но когда еще его рассмотрят? Сколько таких же умников появится на берегу Рога?

Вот тогда-то и появился Филофей. Это был его первый день в "ночной страже", и он придумал выход.

На последнем заседании суда, когда возчик (а это и был тот самый "бывший" ритор) улыбался как никогда широко, Марцелл попросил датьт ему слово.

— Мой игемон, вселенский судия, разве можно говорить о том, что товар, поппадающий на землю, не становится земным товаром? Разве он все так же путешествует по морю?

— Конечно, нет, раз оказавшись на тверди, что-то перестает перемещаться по хляби, — глядя на Филофея как на умалишенного (или философа — одно и то же в его глазах) ответствовал судья.

— Так, значит, товар, попавший на повозку, становится перемещаемым посуху? А значит, если за него не уплачена пошлина как прибывший в нашу славную Аркадию, то такой товар можно считать контрабандой, так ведь?

Вселенский судья, не медля ни мгновения, кивнул. "Бывший" ритор все понял. Если нельзя считать это морской контрабандой, товар назовут контрабандой наземной...

Улыбка лохмотьями сошла с его лица, и человек этот сел, закрывшись руками. Из-под ладоней раздавалось рыдание. Гениальная задумка обращалась двумя десятками батогов и конфискацией всего добра. А у него была семья! Сын! Сына требовалось отдать в риторскую школу...

Ириник долго, очень долго совещался с тогдашним главой "ночной стражи". Наконец, было принято решение взять ритора "на поруки". Такой умник был им очень нужен. Да и возчик оказался из него замечательный, не хуже, чем выдумщик!

— Юлиан лихачит, — одобрительно кивнул Хрисаоф после очередного поворота. — Этак с душой расстанешься на колдобине.

— А пусть и так, лишь бы успеть, — ухмыльнулся Филофей.

К подобным шуткам в "Ночной страже" давно привыкли, но прежде от Ириника такого не слышали. Пребывание — пусть и столь краткое — в темнице многое поменяло в его мировоззрении.

— Богохульничаешь, — расхохотался Хрисаоф. — Скоро это будет требованием для вступления в "Ночную стражу"!

Остальные почли за лучшее промолчать. Многие из них полагали иначе, но зачем гневить начальство? Крутой нрав айсара (и демоны с тем, что он аркадец во втором поколении) был известен, а потому перечить не стоило. Потом, едва смена закончится, можно высказать свое мнение. И вообще, не положено при игемоне своевольничать!

Но тут Юлиан превзошел самого себя. Лошади взяли с места в карьер (насколько это только было возможно) — и Флавиана бросило прямо на решетку, не спасло даже кольцо. Кажется, впервые он порадовался такой уютной камере. Будь иначе, ему расшибло бы голову.

— Видишь, как старается! — доброжелательно заметил Катакалон, один из старших в десятке.

— Самую жизнь из упряжки вынимает! — одобрительно загудели в ответ.

— Хоть бы не загнал... — начало было Филофей, но фургон снова тряхнуло, и бедняга оказался на полу.

Остановились. Иринику сперва показалось, что это смерть за ним пришла. Но, к счастью, они просто прибыли на место.

Стоило только распахнуть двери, как в лицо пахнул ветер, несший запах гниющих водорослей и тухлой рыбы. Дорога принесла их в Затопь.

Квартал этот располагался по соседству с тем местом, где они ловили колдуна. Вместе с "ароматом" на Ириника нахлынули воспоминания. Кажется, это произошло совсем недавно — в прошлой жизни. Но были и отличия. Если те места были скорее частью порта, то здесь сохранилась атмосфера рыбацкой деревни.

В общем-то, улиц как таковых не было — скорее, узкие тропки, достаточные, чтобы толкать по ним тележку с уловом. Грязь, вперемешку с рыбьей чешуей, кусочками водорослей — вот что здесь служило брусчаткой. Люди, в общем-то, не жаловались: разве жалуются на то, что горы существуют, а честные мытари — нет?

Дома стояли здесь впритирку, отгораживая линию прибоя от остальной части города. Местность Аркар создал здесь донельзя холмистую, отчего дома в два этажа могли оказать настоящими громадинами. Год назад разъяренный бык забежал на первый этаж одного дома, пробежал насквозь нехитрую клетушку — и выпал с высоты десяти этажей. Топография, будь она неладна. Бык, однако, против всякого ожидания, был очень мягок. Похоже, он не успел испугаться, так что мышцы его не напряглись перед смертью. Весь район собрался на пиршество. Хозяин, верно, долго разыскивал животину, но предположить даже не мог, что она забралась так далеко от боен.

Вот где-то здесь и жил Евсефий.

Внезапно Филофей застыл мраморным истуканом.

— Эхм...А...А кто знает, где он точно живет? — наконец выдавил из себя Ириник.

Хрисаоф застыл — но не камнем, а ледяным божком.

— А я...Даже не знаю.

Кажется, это был первый раз, когда Филофей видел Хрисаофа озадаченным.

— Так это...Во-о-он там! — нашелся Катакалон. — Я у него был разок или два. Да и провожать с дежурства приходилось.

Филофей выдохнул.

На улице было тихо, как редко когда. Местные попрятались по домам. Ириник чувствовал на себе испуганные взгляды: редко сюда наведывались "ночники". Интересно, как здесь относились к Евсефию? Может, он скрывал свое занятие от соседей?

Нет, вряд ли. А может, он слыл здесь "своим", а значит, и воспринимался по-другому. Ну это вроде как злая собака. Если она твоя — ты воспринимаешь ее добрым другом и товарищем. Чужая, наоборот, только и может, что нагнать на тебя страху.

Катакалон уверенно зашагал по той кашице, по ошибке Аркара именуемую здесь дорогой. Отряд последовал за ним. Чем дальше они отходили от фургона, тем само солнце становилось более мрачным. Филофей не привык к такой бедности. Нет, конечно, он появлялся по долгу службы в бедняцких кварталах, но...Но как мог "ночник" существовать в таком месте? Как?

— Ему что, не хватало жалованья? — как бы между делом пробубнил Филофей.

— Жалованья? — Хрисаоф недобро усмехнулся. — Кажется, Ириник, тебе многое неизвестно в нашей службе. Спроси потом у ребят, сколько они получают из кабинета царских щедрот.

Люди многозначительно загудели: Филофей не просто наступил на больную мозоль — он на ней попрыгал, смачно при этом плюнув в рожу. Чудом спасенный пообещал себе узнать, как живут его товарищи по "ночному делу".

Наконец, они подошли к домику на два этажа. Точнее, на полтора: второй этаж являлся всего лишь пристройкой, расположенному на круче. Он смыкался с соседними зданиями и был едва ли отличим от них. Разве что в окнах виднелись чистые одежды, сушащиеся на веревочке. Во дворе их было не развесить — его просто не было.

— В охранение, — коротко скомандовал Филофей, обогнавший в этом Хрисаофа.

Десятка в считанные мгновения расползлась. По трое встали слева и справа от дома, чуть подальше. Еще двое прижались к стене дома. Остальные пружинистой походкой начали обходить "улицу", чтобы зайти с "черного хода", если таковой будет. В ином случае они заблокируют окна.

— Подождем, — закивал Хрисаоф.

— Если он внутри, то уже должен был нас заприметить, — покачал головой Катакалон. По знаку Филофея он был в той двойке, что контролировала выходящие на эту сторону окна. — Что он, не знает, как это делается.

В дороге Филофей успел кое-что рассказать десятке, чтобы те знали, с чем им придется иметь дело.

— Жаль оно, конечно...Евсефий мужик был правильный, с пониманием. А деньги...Кому ж они не нужны? — грустно выдохнул Катакалон.

Серые глаза он поднял к небу.

— Он простит. Сирых и убогих он завсегда прощает, — и осенил себя знаком Аркара. — Прощает. И Евсефия простит.

— Аркар простит, — только и смог сказать Филофей.

Хрисаоф только лишь покачал головой. С одной стороны, конечно, он не изменник Аркадии, на Церковь работал. С другой...А что с другой, оно и так понятно. А с третьей же — именно Евсефий принес весточку, что Ириника схватили "ручники".

Пропищала чайка. Еще раз. И еще. Условый знак. Если бы дело происходило далеко от берега, то запела бы кукушка. Оттого "ночников" в народе кликали еще и "кукушками". То было самым мягким выражением любви к этому ведомству.

— Значит...— начал было Хрисаоф, но Катакалон перебил командира.

— Я пойду. Меня Зоя знает, и вообще.

Потомок айсаров кивнул. На нарушение субординации он даже не обратил внимания. Дело было особым, к чему еще дурацкие формальности?

— Я за тобой, — так же спокойно кивнул Филофей.

— На том и порешили, — заключил Хрисаоф.

Расправил плечи. "Ночники" собрались. Вот-вот начнется.

Катакалон, покачав головой, подошел к двери и постучал несколько раз. Кусочек выцветшей краски отвалился и упал в грязь. Почти сразу же в доме послышался шум. Ага! Детские прыжки. А это уже — топот ног. Не мужских. Шли легко, значит, женщина. Хрисаоф подал знак бойцам: "Сейчас".

Шаги приблизились, и тут же распахнулась дверь.

На пороге застыла девушка. Нет, женщина. Ей было под сорок лет, а может, и меньше: труды и дни не пощадили ее лица. Обветренные щеки, мешки под глазами, морщины, въевшаяся глубоко в кожу морская соль. Глаза ее были затянуты красной бахромой, которую оставляют только долги рыдания. Одета она была просто, в латанную-перелатанную, но чистенькую верхнюю тунику.

Сперва она радостно улыбалась, но поняв, кто стоит на пороге, слегка вытянутое ее лицо наполнилось печалью ложных надежд.

— Радуйся, Катакалон, — вздохнула она. Радости в ее голосе не смог бы расслышать сам Аркар. — А я думала, это мой...

— Радуйся, Зоя. Да вот, мы его сами ищем. Игемон Филофей хочет его поблагодарить. Спас, значится, его Евсефий, из самых лап "ручников" вытащил.

Предысторию Катакалон, выглядевший черным вороном перед осунувшейся лебедицей, раскрывать не стал. Оно и к лучшему.

— Папа! Папа! Это Папа?! — ураганом прорвался к дверям мальчик лет десяти.

Волосы его, такие же серые и непослушные, как у Евсефия, топорщились во все стороны. От морской соли, здесь включавшей лишь чуть-чуть воздуха (обычно бывает наоборот, но то обычно), они походили на темные соломинки, кое-как соединенные друг с другом.

Прическу Зои полностью скрывал платок, а потому нельзя было понять, так же сильно влиял на нее здешний воздух.

Тут она сложилась два и два, и лицо ее исказила гримаса боли. В глазах надежда потухла окончательно.

— Сынок, иди в дом, ты еще должен научиться писать тету...

— Но мам! Мне интересно! — скорее для виду ответил парнишка.

— Я сказала, — в этом голосе было столько властности, что сам Филофей подчинился бы приказу.

— Скажите, он... — взгляд ее уперся в пол, когда шаги паренька удалились.

— Нет, нет. Мы его ищем. Он жив, это точно, — быстро среагировал Хрисаоф.

Ему не раз приходилось идти к родным, чтобы принести весть о гибели "ночника". Это бремя януло к земле посильнее, чем самые тяжелые доспехи.

— Зоя, он был сегодня? — тут же спросил Катакалон.

— Нет, — Зоя подняла взгляд. На лице ее появилась тень надежды. — Нет...Со вчерашнего утра его не видела. Он сказал, что скоро придет. Но вы знаете сами, что служба...Я начала беспокоиться только около полудня. Его нет и нет, все нет и нет...

Каждое следующее слово давалось ей со все большим трудом, и вот наконец она расплакалась. Тут же подскочил сын.

— Мам! Ну мам! Что случилось? Что с папой?! — он стал волноваться.

— С папой все хорошо, он скоро придет. Мы его просто проводим к вам. Совсем скоро, — а это уже Филофей. Он попытался придать своим этим словам столько уверенности, сколько мог.

Но два дня? И не предупредил жену? Залег на дно? Или его туда положили? Его надо найти! Живым или мертвым! Даже трупа "ручникам" не достанется — Филофей поклялся на том Аркару и всем святым и философам.

— Как думаешь, где его можно найти? — продолжил Катакалон.

— На работе... — только и смогла сказать Зоя. — Хотя...

Они напряглись. Кто? Что? Где? Когда? — квадрига вопросов, как их называли в "ночной страже".

— Еще он любил бывать во-о-он там, — Зоя показала на восток.

Все тут же перевели взгляд на далекий пригорок, выделявшийся над этим кварталом. Прежде цветастый, сверкавший металлической черепицей, там грустно стоял кабак. Потемневшие от постоянных дождей стены могли хранить в себе тайну Евсефия. И тайну эту требовалось раскрыть.

— Там у него дружки были. Жалованье тас спускал...Ну, спускает, то есть, — Зоя отгоняла от себя плохие мысли.

Но она была умной женщиной. Если уж "ночная стража" — лучшие сыскари и дознаватели Аркадии (а уж за отсутствием других!) — не в силах отыскать Евсефия... Она надеялась, что хотя бы тело его принесут для погребения. Со своей судьбой она успела смириться, это было видно. Но стоит ей оказаться лицом к лицу с реальностью, а не мыслями — то что же будет?

— Спасибо, Зоя. Как только отыщем, уши оторвем — и к тебе, — благодарно поклонился Катакалон.

— Зачем мне уши? Мне он нужен. Живой. Можно даже и не очень здоровый...Пусть уж хоть он там пил бы!.. Да только...Была я там...Нет его... — Зоя отвернулась. Дверь за еню закрылась. Послышались сдавленные всхлипы.

— Это дело чести, — произнес Катакалон вослед. — Аркаром клянусь, отыщем!

— Отыщем! — раздался нестройный хор, чтобы даже до рыдающей Зои донеслись звуки клятвы.

— Значит, туда, — констатировал Филофей.

Хрисаоф подал знак бойцам:

— Передайте, пусть арьергард, — он так по привычке называл ту пару, что блокировала "черный ход", — остается здесь, дожидается Евсефия. Ты, — он показал на товарища Катакалона по двойке, — поезжай с Юлианом к пригорку. Ждите нас там. А мы пока пройдемся.

И верно. По дороге можно многое было разузнать. К холму отсюда вела узкая тропка, шедшая верхами, крутая. Будь сейчас дождь, и никто в жизни бы туда не взобрался. Но молитвами Филофея, стояло редкое на аркадском побережье вёдро.

Тропка выдалась крутой неимоверно, а потому уже на пятом шагу Ириник оступился и грохнулся наземь. Благо, шедший позади Катакалон предотвратил "поездку" ученика великого философа к побережью. Филофей смутился и пуще прежнего нахмурился. Любая неудача теперь становилась для него чем-то сродни аркаровой каре за прегрешения. Ну что, что он такого сделал, если бог на него так прогневался?

Пока отряд плелся, ступая по трещавшейся под сапогами чешуе, с Моря-океана налетели тучи.

— Кажется, дождь собирается, — протянул Хрисаоф.

Рана — о ней напоминал огромный рубец под левой лопаткой — болела при малейшем изменении погоды. А так погода в Аркадии менялась едва ли не десять раз на дню (спасибо все тому же Морю-океану!), то становилось понятным вечно хмурое настроение "ночника". Сейчас же, от усталости и волнения, левое плечо ныло до одури нещадно, измываясь над беднягой. Страстно захотелось кого-нибудь прирезать, три или четыре раза подряд. Благо, возможность могла скоро представиться.

Наконец, они добрались до кабака. Заведение было, конечно, не чета центральным, огромным, выложенным мрамором, гранитом или, ну худой конец, светлым кирпичом. Звучного названия над вывеской не красовалось — ее, вывески, и не было вовсе. Изнутри раздавался шумок, не шум даже. Так, пара-тройка посетителей, вряд ли больше.

— Протухшее место, — сплюнул Хрисаоф.

— Других здесь нет, да, верное, и не будет никогда, — пожал плечами Катакалон. — Сам живу в похожем местечке.

"Ночники" утвердительно загудели. Филофей, как никогда прежде, почувствовал свою отчужденность от товарищей по службе. Что же?.. Почему за все прошедшее время он так никогда и не поинтересовался?.. Надо исправить, это надо срочно исправить! Завтра же! Как только сышается Евсефий!..

— Ну, постучим, — ни к кому собственно не обращаясь, Катакалон толкнул дверь мореного дуба.

Дерево это было дороже самого кабака: Филофей догадывался, что хозяину заведения не было дела до того, как в народе его кличут. Кабак и кабак. Тратория и тратория. Все одно — денежки свои понесут сюда, сердечко свое пивком и винцом смазать.

— Вокруг. Входим только мы втроем, — не оборачиваясь, скомандовал Хрисаоф. Лишний народ здесь ни к чему.

Их и без того гостеприимно встречало гробовое молчание и выражение глаз, хранившее в себе картинку перезающего горло жеста. Вполне осмысленное выражение, надо заметить. Двое гостей, занявших ближайший к двери стол, акулами поглядывали на "ночников". Будь те хоть в монашеских рясах, обитатели квартала все одно распознали бы профессию. Чужаки сюда не забредали. Вот разве вы не можете разглядеть дыру на своей одежде? Точно так же аркадцы понимали, что перед ними дыра родного (кому как, собственно) города.

За стойкой — перекладиной, с которой свешивалась выцветшая ткань — подбоченился хозяин кабака. Внешностью он был совершенно непримечательной, таких дюжина на десяток. Жиденькие волосы свисали на запотевший лоб, а серые (в тон одежде) глаза буравили взглядом посетителей. В том, что те не собираются оставлять здесь свои оболы, сомнений не было. Разве что Катакалон сошел бы здесь за своего, но походка! Походка — что у борзой собаки, взявшей след кролика. Походку "ночника" здесь расползнавать умели, ой как хорошо умели.

— Чего изволите, игемоны мои?

За звуками хриплого (от частых излияний или сырости — трудно сказать) голоса отчетливо слышалось: "Подите ко всем чертям!".

— А давай по кружке лучшего, — доброжелательно ответил Катакалон. По движениям же губ угадывалось: — Да пошел ты!

Втроем сели за тот стол, что оказался ближе всего к стойке.

— Это мы быстро, — кивнул хозяин и пропал за шторой, отделявшей зал от кухни.

Забренчала посуда, что-то зашуршало. Видать, кабатчик отыскивал заказанное. Либо же...В общем, "ночникам" думать о втором варианте совершенно не хотелось.

Те двое все так же злобно поглядывали на пришедших, но уходить не собирались. Наметанный взгляд подсказал Катакалону, что в их кружках еще осталась какая-то бурда, — и кто станет от нее отказываться?

Однако до поры до времени местные почли за лучшее не пить и вообще сделать вид, что их здесь нет. Это в дурацких историях здоровенного, матросского вида парни принялись бы задирать гостей. Но когда у всех трех висят на поясе мечи? Да и рожи...то есть лица совершенно "следиковые"? Кому это надо? Все одно, посидят и уйдут, так зачем судьбу портить себе? Словом, местные были куда умнее обитателей многих других таверн, траторий, кабаков и пивнушек, что, верно, позволяло им здесь выживать.

— А стулья добротные, — сказал Филофей, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. — Хорошее место.

— Единственное, — с непонятной интонацией произнес Катакалон.

Он склонил голову, отчего густые курчавые волосы закрыли лицо. Уже немолодой, лет пятидесяти, этот выходец из "дневной стражи" раздумывал, как быть дальше. Ему и раньше доводилось искать загулявших товарищей, но нынче ситуация была куда сложнее. С одной стороны, требовалось поспешать, с другой — медленно. "Медленно поспешать" — то была любимая присказка Катакалона, ценимая "ночной стражей" вне зависимости от ситуации.

Наконец, шторка вновь зашуршала: показался кабатчик, несший поднос с тремя огромными глиняными кружками.

Он водрузил его на стол и застыл. Понимал: выпивку заказали только лишь для разговора.

— Мы ищем одного человека. Евсефия Диокора. Был он у тебя вчера?

Хрисаоф смотрел прямо в глаза кабатчику. Надо отдать должное — взгляда тот не отвел. Оба, казалось, взирают на мир сквозь глыбу льда. Не кристально чистую, а припорошенную снегом, изрезанную полозьями, истоптанную сотнями ног. В общем, они друг друга стоили.

— А, старина Сеф, — казалось, из-за льдины показалось пламя свечи. Но — только лишь показалось. — Сколько помню, всегда сюда захаживал. Вчера его не было.

Хрисаоф молча ожидал продолжения, но кабатчик только уставился на "ночника".

— А позавчера? Или еще когда за последнюю неделю? — инициативу взял на себя Катакалон.

— Я тебя с ним как-то видел, — в этой фразе было лишь холодное утверждение, не более. — На днях...

Кабатчик призадумался, на мгновенье, не больше.

— Заказал того, что и вы. Доброе вино, с южных земель. Правильный тогда был год, очень правильный. Веселился. Праздновал что, кто знает.

Кабатчик пожал плечами. Странное дело, но лицо его продолжало не выражать абсолютно никаких эмоций. Точно он по заученному говорил! Хрисаофу, да, в общем, и Филофею, это нравилось все меньше и меньше.

— Да, верно, праздновал.

И снова застыл на месте.

В этот раз Филофей оказался быстрее всех. Начиналось соревнование, кто первым задаст уточняющий вопрос.

— А может, сказал, что собирается делать? Или еще что? Как-то дал знать о своих планах?

— Как выпил вторую кружку, пообещал, что спалит Город, — для аркадцев именно Город, с большой буквы, мог быть только один, — ко всем демонам и святым. Кажется, этот свой план он пока не выполнил.

Непроницаемое лицо кабатчика мешало понять, шутит он или смеется. Хоть бы один, пусть самый маленький, мускул на его лице дрогнул бы! Но нет. Лед. Сплошной лед. Таких людей в "ночную стражу" привлечь бы! Тогда все байки о "ночниках" сбылись! Филофей решил запомнить этого человека. Мало ли?.. Вдруг еще удастся?..

— Это понятно. А еще что? — в этот раз в соревновании одержал верх Катакалон.

— Попрощался. Обещал зайти скоро. Ушел.

Кабатчик снова замолчал.

— И все? — выиграл Филофей.

— И все.

Лед оставался льдом.

— Да. Дела, — протянул Катакалон. — Ну, спасибо и на том...

— Он спрашивал, как спрятать концы в воду, — внезапно раздался хриплый (простуда?) голос со стороны двери.

Все трое — нет, четверо, даже кабатчик — повернули головы в сторону тех двоих парней. Один из них, что постарше, прокашлялся.

— Говорю, он спрашивал, как спрятать концы в воду, — зашелся в кашле. Филофей готов был поклятсться, что парень готов выплюнуть легкие, так надсаживался. — Евсефий мужик с понятием. Пропал, так? Хороший мужик. Попал в беду — так выручить надо.

— Затем мы и пришли, — кивнул Хрисаоф и напрягся. — Что именно он спрашивал?

— С вашим...братом не привык якшаться. Но то другое дело... — снова приступ кашля, он поймал на себе взволнованные взгляды товарища. — Я ж говорю, Евсефий в водоворот попал, вытаскивать надо. Не боись, паря.

Снова кашель. Было слышно только его. Да шуршащий занавеской сквозняк.

— Лодку искал. Хорошую. Чтобы, значит, тихую. Но ходкую.

— А нашел? — не удержался от вопроса Филофей, но тут же понял всю глупость.

— То кто знает? — кашель, еще громче (хотя куда уж?). — Не я. Да и...

— Знал бы — все равно не сказал? — холодно улыбнулся Катакалон.

— С понятием, — ухмыльнулся парень.

Филофей разглядел на его губах кровавые капельки. Не жилец.

— С понятием — это хорошо. Есть места. Да я...— кашель, и снова кровь. — Да я сказал, что птицы то нашепчут. Чайки, они чего только не кричат. Говорят, судьбу предсказать могут. Вы только Евсефия вытащите. Он с понятием. Правильный. Нынче таких не осталось среди...

Кашель заглушил его последние слова. Что его заставило сказать такое "ночникам", да в присутствии дружка и кабатчика, верно, связного или поверенного в темных делишках района? Неужто и впрямь Евсефий? Да только в "честной компании" за такое могли и ножичком пырнуть. А может, ощущение скорого конца (ему оставалось недолго, то было понятно всякому, слышавшему этакий кашель и видевшего ту кровь)? Решил грехи замолить?

Чайки. Так называли контрабандистов. Уж это Филофей помнил с самого процесса над Юлианом. Идея родилась в его голова тотчас.

— Вот мы и послушаем, полетаем. Спасибо.

— Ты, северянин, его вытащи. Ты и не таких вытаскивал, 0 посмотрел на Хрисаофа. — Все помнят Краснобая. Из петли да в "ночники"...Мало кто ходил! — кашель.

В этот раз он был долгим, особо выматывающим.

— Потому и говорю, — взгляд сперва на дружка, после на кабатчика. — Вытащи Евсефия. А там и помирать можно. Вытащи его...

Они вышли, заплатив и не притронувшись к вину. Хрисаоф отдал кружки тем двум. Дверь закрылась, провожая тишиной. Они ловили на себе взгляды, полные...чего? Непонятно. Для Филофея тайной за семью замками, от которых потеряли ключи, стала словоохотливость того человека. Выдать, куда пошел Евсефий. Получается, сдать контрабандистов, навести на их след "ночников". Да за такое...За такое...

— Послушаем чаячий крик, — утвердительно заявил Хрисаоф.

— Отчего бы не послушать. Красиво поют. Бывает, — расправил плечи Катакалон.

— Угу, — только и смог выдавить из себя Филофей.

Бывают моменты, когда силы появляются из ниоткуда, как говорят в Аркадии, "Аркар подталкивает". Но сейчас, похоже, и этот резерв иссяк. Ириник валился с ног. Дома плясали перед глазами, а сор, устилавший тропинки, вадил жуткие хороводы.

— Домой бы, — Хрисаоф взял под руки Филофея, едва не повалившегося прямо тут, на такую удобную землю.

— Или к нам, — Катакалон взялся с другой стороны.

— Фургон. Там отосплюсь, — выдавил из себя Филофей.

На счастье, Юлиан уже давно поджидал пх в считанныъ шагах от кабака.

— Поехали?

— Экий ты быстрый, еще не знаешь куда, а уже поехали! — рассмеялся Катакалон.

— Так по дороге узнаю! — усмехнулся Юлиан. — Она отсюда все равно одна-единственная. Игемон уже валится с ног, во дворец?

— Нет! Нет! Не туда! — замахал руками названный, но выглядело это донельзя забавно.

Руки его двигались словно бы сквозь воду, о-очень медленно. Глаза он с трудом держал открытыми. Если закроет — все, провалится в сон.

— Будем чаек ловить, — не унимался Катакалон. — Фургон твой угонится за ними-то?

— Что, месячное жалованье пропил? — не удержался Юлиан. Он любил насмехаиться над товарищем. Хрисаофа он, по понятной причине, задирать боялся. Он еще помнил, как чувствует себя подсудимый в клетке. — Догоним! Отдыха дадим животинкам, и догоним! Это я обещаю!

— Мы пойдем к товим старым товарищам, — бросил Хрисаофа, помогая Филофею забраться внутрь фургона. — Они знают, где искать Евсефия.

— Вот тебе и чайки. Не подумал, — тут же сник Юлиан.

Малейшее напоминание о прошлом заставляло его мрачнеть и помалкивать. Веселость как ураганом сносило.

— Значит...

А потом — какое-то бормотание далеко, очень далеко. Филофей примостился на самом краю скамейки и уткнулся носом в мягкую обивку. Хорошая была идея, все-таки!

Королевство. Тронгард.

Розы. Море. И сирень. Только об этом я и мог думать. В тот день. Вчера. Завтра. Всегда. Она не выходила из моей головы. Это принцесса, Николас, принцесса! Будущая жена нашего короля, Николас! Ты ей не ровня! Ты глупец, Николас! Полный дурак! Но...Розы. Море. И сирень. Мне требовалось снова вдохнуть этот аромат, услышать Ее слова. Я ничего не мог с собою поделать. Кажется, все окружающие это заметили. Конрад Монферрат саилился присоединиться ко мне в этом славном, достойном великих предков подвиге — сидении и ожидании в саду.

— Что мне может там угрожать? Сад Королевы-Сирени — последнее место, куда прорвутся враги. Тайсары еще далеко. Могу и посидеть, — отшучивался я.

— Но, Николас...

— Пользуйся моментом! Это же Тронгард! Столица! Когда мы еще здесь окажемся?

— Что ж, пускай. Однако...

— Со мной все будет в порядке! Я хотя бы почувствую себя — ненадолго — прежним. Никуда не спешить, ничего не бояться, чувствовать мир вокруг...

— Что ж, влюбленность творит чудеса, — пряча улыбку в слова, на прощание произнес Конрад. — Она возвращает веру в жизнь.

— Как ты мог подумать!

-Конечно, милорд, конечно! — дверь захлопнулась за Монферратом, и донесся добродушный смех.

Как он догадался?

Внезапно я понял, что возникла проблема. Сад. Как туда добраться? Я стоял у боковой двери Академии. Предо мной расстилалось людское море. Как же? Тут меня охватил страх. В тот раз меня проводили товарищи по Гильдии, что заставило меня покраснеть до самых кончиков волос. Герой Война за Престол — и его водят за ручку по Тронгарду. Слепой герой! Никчемный герой! Как же мне теперь быть?..

Сквозь шум болтающих прохожих, крики зазывал и стук шагов я сперва не расслышал возгласа. Мне с трудом удавалось подавить страхи потеряться в столь знакомом месте.

— Купите, господин хороший!

— Подайте! Ногу потерял за нашу страну!

— Пряники! Сочные пряники!

— Ябло-о-ки! Сочные ябло-о-ки! Моченые! Спелые! Всякие — важные!

Шум сотнею гвоздей врывался в голову, молотом вдавливая в землю, крючьями разрывая душу. Куда? Куда идти? Как не споткнуться? Может, вернуться? Попросить Монферрата о помощи? Нет, ни за что! Я сам! Если мне не по силам добраться до дворца — что уж говорить о возможности вновь Ее услышать?

И тут до меня донеслись звуки знакомого голоса. Не Ее голоса, к сожалению. Да и как я мог надеяться на такое?..

— Николас! Николас из Беневаля! Сударь Николас!

Не звон ручьев, но шелест листьев осенью. Так желтый лист падает на землю и присоединяется к родне. Не гордость, но нежность. Та самая дама из Замка Печати. Но как..?

— Это Вы! Я так рада встретить хоть одного знакомого человека в этом столпотворении, — голос и впрямь хранил в себе радость, много радости. Действительно счастлива встретить знакомца.

— А, да. Это же Гильдия магов, а я маг. Где мне еще быть, сударыня? — волнение я постарался скрыть. Вот кто в силах мне помочь!

— Потому, признаться, я и решила здесь прогуляться, — какая-то странная интонация. Стеснительность?

— Вы пустились в путешествие по столице совсем одна? Не зря слагаются баллады о храбрости хозяев Замка Печати, — поклон.

И вправду! Нужна изрядная решительность, чтобы пуститься по самому большому городу Королевства в одиночку, пусть даже днем. А что было, случись ей оказаться в Черном городе? Она бы десяти шагов не смогла сделать.

— Нет-нет, я не одна. Со мною компаньонка Магда и старина Роджер. Они сопровождают меня в этом путешествии. Отец, к сожалению, не смог прибыть в Тронгард...Но что это я о себе да о себе! Вы согласитесь быть моим сопровождающим? Право, кто еще мне расскажет о городе и его истории? А главное — о событиях Войны за Престол! О славном Архимаге!

Мне пришлось приложить определенные усилия, чтобы не пуститься в пляс прямо здесь же, на виду у доброй половины Тронгарда. Вот! Вот кто поможет мне добраться до Сада Сирени!

— С радостью, сударыня, почту за честь, — еще более низкий поклон.

— Позвольте тогда взять Вас под руку.

— Прошу, — доброжелательно произнесла дама Сорэль, и я наконец-то почувствовал опору в своем путешествии к дворцу.

Сперва, правда, предстоит походить по городу, но это не беда. Вряд ли у не самого богатого рода здесь найдется коляска. Я оказался прав.

Марго представила меня своим спутникам, компаньонке и стражнику.

— Мое почтение, — единственные два слова, которые я за тот день услышал от Роджера.

— Здравствуйте! Даже у нас, в захолусьте, слышали о подвигах армии Тенперона! — проворковала Магда.

Голос ее был грудным, очень насыщенным и доброжелательным. Особенно порадовало ее известие о том, что я и есть тот самый хозяин Беневаля. О том, что древняя твердыня Владетелей перешла в руки сподвижнику Тенперона, судачила половина Королевства.

— И как там живется? Должно быть, замечательное место, — была бы ложка, я бы зачерпывал мед из звуков ее голоса. — Всюду гардины, портреты Беневалей, достояние предков...

— Эхм...Да, именно так, — только и смог выдавить из себя.

Не говорить же, что все давным-давно пришло в упадок, а будь иначе, не видать мне никогда это замка. К счастью, о "разных слухах" (ревенанте) расспрашивать Магда не стала.

— Итак, сударыня, куда бы Вы хотели отправиться?

Ее рука слегка дернулась, и тесноты прибавилось.

— Я впервые в Тронгарде. Может быть, Вы посоветуете, на что здесь можно посмотреть?

— Если Вам так интересна история Войны за Престол, то, конечно же, первым делом можно направиться к бывшему логову алых магов.

— С радостью! Это будет так интересно!

В тот — да-да, то самый — раз идти было дольше. По пути я, как мог, рассказывал об истории противостояния Реджинальда и Фердинанда.

— Вы что, были в той самой битве? Самой-самой первой? — не удержалась Магда.

— Да. В Академии очень хорошие учителя, мне с легкостью удавалость бороться с реджинальдистами. Спокойствие — вот что самое главное для мага, — голосу своему я старался придать как можно больше холодного торжества.

Не говорить же, что я едва выжил в том бою? Огненная магия отняла слишком много сил. А уж сколько мне потом пришлось отлеживаться?

— А после мы отправились в Беневаль. То была первая твердыня, наша опора в противостоянии. Крепость, вокруг которой собирались верные династии силы, — не без гордости продолжил я.

Томительное, ежеденевное ожидание вражьей атаки я расписывать не стал.

— Впервые я познакомился с наследием Беневалей.

И с последним Беневалем, но да это история не для чужих ушей.

— Но, надо сказать, я был не один. Отряд в пятеро воинов, после посвященных Его Величеством в риттеры, постоянно меня сопровождал.

Где-то сейчас Владек?..

— Потом, вместе с Тенпероном, отправились в Снежную Пустошь...— Тенперон... — произнесла с какой-то мечтательностью Магда.

— Да-да, с нынешним мэтром Архимагом, — я улыбнулся. — Так вот, мы отправились в Снежную Пустошь. Отыскали твердыню Королевы Зимы..., — и я коротко рассказал о нашем приключении.

Донесся звук молотков. Тук-тук-тук. Еще. И еще. Крики рабочих. Недовольные возгласы зодчих. Опять что-то шло не по их замыслам! Дворец практически отремонтировали, это я знал точно.

— Вот мы почти добрались, — я перевел дух.

Дорогою мне призодилось постоянно переспрашивать, куда идем. Я напрягал память, чтобы указать на правильный поворот. Благо, в нужные моменты меня переспрашивала Сорэль, имевшая какое-то ну прямо волшебное чутье на ложную дорогу. Точно ли она прежде здесь не бывала?

— Здесь пройдут заседания Сейма.

— А помогут ли, как считаете, сударь Николас? — стало еще теснее. Дама Сорэль очень, очень переживала за Королевство.

— Я не хотел бы притиковать задумку Его Величества и славных Владетелей Артуа и Даркмура. Они знают, что делают, стараются на благо Королевства и нашего народа, — отчеканил я.

— Я полностью с Вами согласна, — просторнее, стало хоть чуть просторнее. — Посмотрим. Я буду молить Онтара, чтобы он даровал спокойствие нашей стране. Но с юга идут степняки...На их пути нет крепостей, подобных нашей. Они остановятся только у стен Тронгарда.

Теснее.

— Не мечами, так магией их остановим, — еще теснее. Да что же она так волнуется! Кто же боится слова "магия"?

— А Вы...Вы присоединитесь к защитникам на стенах? Когда понадобится? Сам тенперон избрал Вас среди прочих...Встанете на защиту? Спасете меня...и всех остальных, — быстро добавила, — от тайсаров?

— Конечно же. Без сомнений.

Не говорить же им, что я больше не в силах творить волшбу? Не в силах! Даркос. За что ты меня так, за что?

Еще теснее. Как же все-таки она боится. Кочевники не смогли штурмом взять ни единой доброй крепости. Разве что врывались, когда защитники того не ждали, обманом.

— Было бы так замечательно...Папа будет очень волноваться, если тайсары все-таки окажутся под стенами. Может быть, нам лучше отбыть на север? Скажите...Хорошо там, на севере?

Вопрос заставил меня задуматься. Хорошо ли дома? Нет, не так — хорошо ли хорошее? Такой вот простой вопрос, на который очень трудно подобрать ответ.

— Ручьи бегут по предгорьям. Снежные шапки блестят в лучах солнца. Медведи подбираются к самым домам. Волчьи следы — у самых троп. И простор. Великолепный простор! Я не видел степи, но разве небо, которое там близко, невероятно близко, меньше этой самой степи?

Вместо Сорэль я представлял Ее. Да. Именно так я бы рассказал принцессе, будущей королеве, о моем родном доме.

— Вересковыми пустошами ты можешь скакать часами, если не днями. При желании, спрятаться целому войску там не составит проблемы. Овраги перемежаются холмами, те переходят в горы, а последние ниспадают к огромной равнине, зимою вполне оправдывающей прозванье Снежной Пустоши. Земли, откуда пришли наши предки, лежат под самым боком. Границ там нет совершенно. Разве проведешь ее по бурелому и снегу? Снег стает — исчезнет граница. Да. Там красиво, очень красиво...

— Как я мечтала бы повидать этот север, хотя бы разок... — мечтательно произнесла девица Сорэль.

— Даст Немайди, мне выдастся возможность его показать, — произнес я из вежливости.

Даркос, как же тесно левой руке!

Громыхнуло.

— А еще в горах можно легко спрятаться под каменным козырьком от дождя, — произнес я скороговоркой. — Надо найти укрытие! Может быть, поспешим во дворец?

— Во дворец? — переспросила она. — Но он так далеко...

А куда же еще? Мне надо во дворец! Очень, очень надо! Не возвращаться же обратно в Гильдию! Тем более мы сейчас достаточно близко. Ну же. Ну же, придумай что-нибудь!

— Там мы сможем...Побыть в Саду Королевы-Сирени?

— В Саду...Королевы-Сирени? — переспросила Сорэль.

Желтый лист зашуршал на ветру. Они же шуршат, эти листья, так ведь? Ну, когда ветер их разносит? Разве не шуршат?

— Да-да, Вы не ослышались.

— А разве туда пускают...посторонних? — с еще большим удивлением спросила Марго.

Кажется, впервые я обратил внимание на ее запах: простой, но вкусный...Что-то желтое вспоминается, воздушное, белое...Ромашка! Ну точно, ромашка! Сразу видно провинциальное дворянство. Ромашка! Кто бы мог подумать...

Море. Розы. И сирень. До меня донесся призрак того аромата. Ее аромата. Во дворец. В Сад Королевы-Сирени.

— Мне они отказать не смогут!

Дворцовая стража меня запомнила как спутника Тенперона. В крайнем случае, можно было обратиться к придворным волшебникам за помощью. Если дворян, далеких от придворных кругов, во дворец обычно пускали, то внутренние покои — а к ним относился и Сад — редко, очень редко.

— Это замечательно! — выдохнула девица Сорэль. — Пойдемте, обязательно пойдемте!

Судя по тяжелому дыханию Магды, та едва поспевала за нами. Роджер, однако, шел нога в ногу, справа от меня. Верно, мы являли собой презабавное зрелище: настоящие провинциалы. Но этим можно гордиться! Мы еще можем думать о чем-то, кроме золота.

Дорожные сапожки Марго отстукивали по брусчатке. Правильно! Надень она туфельки, и давно сломала бы себе ноги: стоило только каблуку попасть в проем меж камней, и все. Мне, привычному к горным тропам (ну ладно, ладно, предгорным), — и то сложно было идти. Ноги уставали, как в конце дневного перехода. А ведь солнце только приближалось к зениту!

По дороге я закончил историю о славном и победоносном путешествии к Тронгарду. Былое вставало перед моими глазами. Вот мы идем Катакомбами, вот я стою в осажденной Гильдии, а вот Реджнальд борется с Тенпероном...

— Катакомбы? Так это не выдумки? — внезапно оборвала меня Марго. — Они вправду существуют?

В ответ на ее детсткуюнепосредственность мне только и расставалось, что рассмеяться. Сколько же чудес в Королевстве она еще не видела!

Мне кажется, что та легкость, с которой она общалась, была вызвана чувством покинувшей клетку птицы. Столько чудес! Столько тайн! А я, все-таки, хоть чуточку, но был приобщен к некоторым из них. Шутка ли — ученик самого Архимага! Кажется, впервые за прошедшие месяцы я гордился таким положением.

Наконец, я почувствовал знакомую атмосферу. Невдалеке от дворца росли тополя, пух от которых устилал все вокруг.

— Апчх! — проклятая дрянь лезла прямо в нос, мешая дышать. — Апчх!

— Будьте здоровы! — рассмеялась Сорэль.

— Благодарю.

И тут я таки споткнулся. Дурацкая слепота! Носок мой попал в особо глубокую выемку, и, помахав руками (локоть Марго пришлось выпустить, чтобы она не последовала за мной), завалился на правый бок.

Удар (почему всегда на острые углы? почему всегда худший вариант?) пришелся достаточно болезненный. Падение оказалось донельзя неудачным: кажется, все, что только можно было задеть, я задел. Надеюсь, хотя бы одежду не порвал! Такой гордый, взлохмаченный, с подсвеченным глазом (хоть бы синяков не осталось! стыдно будет!), в изодранной одежде гордо шествует до первого же караула. Последний его разворачивает, пиная древками копий, и наступает мир и благополучие.

— Вы не ушиблись? — звучало неподдельное волнение.

Меня подхватили чьи-то мощные и уверенные руки. Ага, скорее всего, Роджер: у Сорэль или Магдлы вряд ли были такие мозолистые руки, с тыльной стороны поросшие густым волосом.

— Поднимайтесь, сударь, ну же, — в подтверждение произнес Роджер.

Его помощь пришлась мне как нельзя кстати.

— Уф, спасибо. Большое спасибо!

Говорил я это, потупившись. На глазах у всей площади — и спутницы — мне "повезло" выказать всю нерасторопность. Верно думал: нельзя мне сюда, нельзя покидать Беневаля. К демонам все эти сеймовы речи! Надо было остаться дома! Читать книги!..

Что читать? Как? Я ведь слеп. Слеп и беспомощен. Даже подняться не могу...

Даже отыскать дворец...

— Хорошо, что мы уже пришли! И дождь еще не!..

Громыхнуло прямо над головой. Раздался звук. Даже нет, не так — Этот звук. Так трещит разрываемое на куски небо. Из-за той стороны хлынуло. Буквально хлынуло! Кажется, я помок до нитки в первое же мгновение.

— Бежим! — воскликнула Сорэль.

— Девочка моя, имей же гордость! Незачем показывать коленки! Ты не маленькая давно! — донесся печальный возглас Магды. — Ну что за напасть!

С последним я был полностью согласен.

Мы все-таки успели забежать под крышу. Во дворец стекались со всей площади гулявшие дворяне. И без того переполненный знатью, город все напитывался и напитывался участниками будущего Сейма. Приезжал как выступающий, естестественно, не один — иные брали всю семью, пользуясь случаем. Еще бы! Ведь участие оплачивалось короной! Я с ужасом представлял, во сколько обойдется эта задумка в условиях войны. Помимо всего прочего, от нее бежали либо на запад, поближе к охранным гарнизонам, либо на север, угадайте, куда? Правильно, в Тронгард! И есть простой народ не поспевал скрыться от степной конницы, то у дворян прыти (а главное, верховых лошадей) хватало. Многие так и терлись возле двора, желая урвать себе кусочек, не средств, так монаршьего внимания. Слепой, я этого не замечал, — но сейчас почувствовал на себе, протискиваясь во дворец.

— Я Николас из Беневаля, — только и оставалось, что кричать погромче.

Чутье (а что же еще) и локти, не позабывшие столпотворения в актовом зале Академии, совершили чудо: мы прорвались. Прорвались! Стражники, услышавшие знакомый титул, а позже разглядевшие примелькашееся лицо, помогли добраться в более-менее спокойное место.

— Архимаг тоже здесь, сударь маг, — над самым ухом произнес стражник. Изо рта у него вовсю разило луком. — Помните меня, сударь, помните?

Я поднял голову.

— Прости...Я...ослеп... — стыдно было признаваться в своем недостатке. Привыкну ли когда-нибудь?

— Ослепли? Как же так? Это что, реджинальдисты Вас, сударь? Или...

— Это уже после...Совсем недавно...Защищал Беневаль от разбойников, и...Пустое. Теперь уж мне такому до конца жизни оставаться.

— До конца? — ойкнула Магда.

Странно. Очень сильное волнение в голосе.

Кто-то сильно сжал мою левую ладонь. Было тепло, очень тепло. Это Марго. Она как-то так...мягко?.. водила по самому центру ладони, что волнение отступило.

— Ты меня спас тогда, парень, — он сразу перешел на "ты". Уж не знаю, почему, но так звучало куда привычнее. — Ну, помнишь, когда алые поперли? Я этих магишек...То есть против хороших, наших магов, я ничего не имею. А вот те гады...Помнишь, еще, реджинальдиста подпалил? Прямо в доспехе? Вот. Я тогда рядом стоял. Весь мой десяток выжил. Чудом.

— Все здесь? — с надеждой спросил я. И вправду чудо!

— Нет. Только я один, — он вздохнул. — Это в той передряге выжили все...Потом...только я один...Один здесь. Всех ты нас тогда выручил, храни тебя боги! Может, проводить?..

— Спасибо. Дорогу в Сад отыщем, — я покачал головой и протянул руку. — Спасибо.

Крепкое пожатие кольчужной перчатки.

— Теперь мы вдвоем. Им все равно туда нельзя. А уж вдвоем как не пройти? Не к Беневалю же отходим! — я постарался сделать так, чтобы смех мой звучал как можно правдивее. Кажется, никто не поверил. Впрочем, правильно.

— Вы, сударь, — он говорил громче, его многие могли услышать, а потому, верно, снова перешел на "Вы", — приходите. Да. Вспомним...Всех вспомним. Сига ищите! Сига из Камнюков!

— Обязательно! — я кивнул.

И вправду, надо было вспомнить. Всех, кто вышел тем днем на первое сражение с реджинальдистами, кто остался лежать в земле, кто очистил город от алых...Все они пройдут. Всех вспомним.

Комок подступил к горлу. Выдался совсем не хороший день. Верно, даже покажись Она в саду, и то гадко на душе было бы.

— Николас, я не знаю, куда дальше...Простите, — вдруг прервала мои мысли девица Сорэль.

Ну конечно же! Экий я дурак!

— О, тут мы найдемся проще простого. Сейчаас направо. В такой широкий коридор. Видите, он обращается галереей, с солнечными окошками? Да, именно, туда.

Крепко сжатая ладонь. Так тепло. Так непривычно. Кажется...Да, только в пятнадцать меня так взяла за руку одна...соученица. Экие мы глупости друг другу говорили. Но сейчас...Сейчас все было по-настоящему, это я чувствовал.

Ладонь разжалась. Интересно, почему? Может быть, Сорэль оглядывалась по сторонам? В залу, где произошла наша встреча, требовалось идти иной дорогой. Возможно, они и была-то во дворце всего однажды. Да, наверно, именно так.

Раздавались приветственные оклики. Ага, значит, мы идем правильным путем: то были стражники, до того стоявшие на карауле в Саду.

А вот и запах. Сирень! Шаги мои ускорились, и...Тут что-то сильно ударило меня по голове, да так, что я увидел свет. Если кто-то скажет, что можно удариться до "звездочек", не верьте, — лгут. Подлейшим образом. Это больше похоже на резкую вспышку, как от искры либо малого фонаря. Звездочка же действует совершенно иначе. Если правильно направить потоки...А, впрочем, к чему это сейчас потерявшему возможность колодовать человеку? Ни к чему, душу разве что травить.

Стук-стук-стук. Пол здесь был выложен редчайшим в наших краях мрамором. Говорят, чтобы хранить прохладу вокруг Сада. Кто знает? Но что звуки шагов раздавались на десятки футов окрест — то было правдой. Может быть, это служило предостережением? Но кому? Для чего? Столько интересных тайн!.. Только зачем они мне, если Она вскоре станет королевой, а я жалким, безнадежно одиноким человеком?

Стук-стук-стук. Кто-то берет за руку. А нет, не кто-то — девица Сорэль. Очень мило с ее стороны. Жаль только, что от этого хуже, многажды. Я ни на что не годен. Если раньше я могу творить волшбу, то сейчас...

— Спасибо. Правда, спасибо большое.

— Перед нами двери темного дерева. Очень-очень старые. Нам...

— Да, это двери в Сад. Пойдемте.

Раздались звуки грозы. Ага. Значит, воспользуемся портиком. Не сидеть же в столь прекрасном месте, подставив себя потокам воды? Это убьет всю радость.

— А вдруг нас оттуда...прогонят? Ведь это же...тот самый Сад. Он ведь только для династии? — внезапно остановилась Марго.

Мне ничего не оставалось — только рассмеяться. Кажется, вышло чересчур громко. Правда, я едва не залился слезами.

— Он...открыт...для всех! Просто... — настоящий приступ смеха — об этом никто не знает. Представляете?

На пару мгновений она замолчала. А потом начала хохотать вместе со мною.

Забавное, наверное, зрелище. Два безумца, застывшие у дверей в чудо. Рассказать кому, не поверят.

Руки мои — чудом — нащупали дверные кольца, заменявшие ручки. Бронзовая прохлада успокоила, вселила уверенность, отогнала сомнения. Сейчас— или никогда. И я потянул, потянул!

Двери открылись легко, словно бы не были сделаны из старинного дерева, по легендам, росшего в самых непроходимых угол Тарнских гор. Из этого материала точили кормила для тарнских кораблей — и вот эти двери. К сожалению, легенда об их появлении так далеко от земель мореходов и торговцев выветрилась из моей головы, но я пообещал однажды выведать правду.

Сирень пришла волной. Она окатила меня с ног до головы. Какая сладкая! Замечательная!

— Потрясающие, — произнесла за левым плечом Сорэль. Я был с нею полностью согласен.

— Прошу Вас, миледи, — я отвесил поклон на старый манер. Ну то есть подумал, что отвесил. В общем, не знаю, получилось или нет.

— Миледи? — с непонятной интонацией произнесла Марго. — Благодарю Вас, сударь.

Она захихикала. Провинциальная непосредственность.

Сорэль вложила свою ладонь в мою и позволила себя проводить к скамейке. Благо, путь здесь был один: облюбованное мною местечко было напротив дверей.

— Прошу Вас, — снова поклон. — Располагайтесь.

— Благодарю. Здесь так тепло! Ой! Небо...А почему?..

Я улыбнулся, по привычке подняв лицо. Действительно. Крыши в привычном слове над садом не было. Своды оканчивались стеклянным куполом, сделанным так, чтобы создавалось впечатление, будто он парит над подпорками. Это был аркадский подарок. Где-то я читал, что мастеровым подарили жизнь и сохранили родной город от разорения. Но как же звали зодчего7 Или зодчих? Их имена вылетели из головы. Ладно, приеду — перечитаю...Покачал головой. Не получится. Видно, суждено остаться зодчим безымянными.

— Стекло! Сколько же стекла в одном месте! Целое состояние! — Сорэль вздыхала. — Если бы...

Она вздохнула. О чем думала девушка, вряд ли видевшая мир за пределами Замка Печати? Кто знает.

— Просто наслажайтесь красотой. За нас двоих.

— Да, конечно, — снова взяла за руку. Но сейчас-то зачем? Мы на скамейке, и путь показывать не требуется. К чему это все?

Гроза все крепчала. А, значит, это она от страха. Да, я в детстве тоже...Грянуло настолько сильно, что я помимо воли вздрогнул. Онтар лютует! Бог молний раскидывает свои любимые "игрушки", пробует, в должном ли порядке содержат их слуги. Однажды эти молнии спасут огнарский народ. Надеюсь, случится подобное совсем не скоро. Ударило где-то совсем близко, так, что даже во тьме, окружавшей меня, стало чуточку светлее.

Сорэль прижалась ко мне еще сильнее. Надо успокоить девушку. Руки мои легли ей на плечи. Она не отстранилась, радуясь теплу. Стало труднее дышать. Наверное, из-за раны болят на погоду. Что-то сдавило левую часть груди. Так, спокойнее...Спокойнее...Голова слегка закружилась. Сирень пахла особенно сильно, дурманя, и...

Послышался топот ног, и Сорэль отчего-то резко дернулась. Она сразу же отстранилась, а потом вскочила со скамьи.

— Ваше В...Высочество, — с превеликим волнением произнесла Марго, встречая Софию Ватац, свою будущую королеву.

Как на нее влияет близость принцессы! К чему так переживать?

Полился сироп из уст того парня. Сам его голос приводил меня в бешенство. Нога так и тянулась, чтобы дать пинка. Как такой слащавый — а аким он быть еще? — аркадец мог составить компанию Ей, лучшей из людей? Прежде хватило бы одного-единственного огненного шара. Да она сама была бы благодарна, что мне удалось избавить мир от такого мерзкого типа.

И вот — Она заговорила. Какой чудесный был голос! Вода бежала по склонам гор, обращаясь в переливы водопадов. А над потоком вставала радуга. Как Она прекрасна!

— Вы слишком учтивы, архонтисса... — этакой многозначительбной паузе могли бы позавидовать любые преподаватели Академии. За исключением Тенперона, конечно же.

— Маргарита Сорэль, дочь барона Этьена Сорэля, владыки Замка Печати.

— Этэнос Архонтос? — внезапно переспросила София.

В этом голосе соединилась удивление как основа и радость как лакировка. Принцесса что-то быстро добавила на аркадском.

— Порфирородная желает узнать, — этот, как всегда, затянул обычную песню, — тот ли это архонт, которого почтил своим визитом дважды благословенный, пребывающий одесную Аркара, великий Дука Ватац?

В который раз я заметил, что перевод парня впятеро длинее, чем Ее слова.

— Что? — Сорэль замялась. Кажется, она переваривала многочисленные титулы. — Да! Да! Вы правы! Когда-то мой отец принял Вашего батюшку, возвращавшегося из не очень удачного похода на Партафу.

Мне тоже вспомнилось что-то такое. Если не изменяла память, Дуку Ватаца ждали неудачи в той войне. Признаться, военачальник из него вышел плохонький. Империя потеряли многие земли, пока он сидел на престоле. Иоанн Дука, видимо, хотел наверстать упущенное. Только вот кто ему даст вернуть "временно захваченные" земли? Ха! Пройдет немного времени, и Королевство придет туда, где сейчас напиваются до одури изнеженные аркадцы.

Снова — Ее голос. Именно с таким плеском тихая речушка становится океаном. Жалеет ли она о своих берегах в тот час?.. Кажется, так Даркос говорил?..О чем? Не помню. Совершенно из головы вылетело.

— Порфирородная рада приветствовать Вас в память о славных делах Вашего отца. Здоров ли он? Как поживает?

— Благодарю! Батюшка пребывает в замечательном расположении духа и полон сил. Позвольте выразить свои соболезнования.

Какие еще? Ах, да! Ведь Дука не так уж давно умер. Каких-то полтора-два года назад. Совсем недавно. Или Сорэль так поступает в соответствии с этикетом? Ничего такого не помню. Совершенно не помню.

Ее печаль. Это самая очаровательная печаль в мире. Голос! Такой голос! Как же она умудряется так быстро и великолепно сменять интонации? Малейшие переливы — и вот уже совершенно иное чувство. Потрясающе!

Мы простояли в молчании несколько донельзя затянувшихся моментов. Почему донельзя? Потому что Она молчала. Зачем вообще сюда было приходить, как разве не ради Ее голоса?

Наконец, Она прекратила молчание. Что-то быстро начала говорить, и вот уже речушка покрылась бурунами, волны хлынули к морю, раскричались чайки. Интересно, как они кричат? Никогда прежде не слышал. А вот Аркадия, стоящая на берегу моря, должно быть, постоянно оглашается их пением. Должно быть, оно так же прекрасно, как и Ее голос. Разве может быть иначе?..

Сорэль взяла меня за руку и шепнула на ухо: "Подвиньтесь чуточку, сударь. Ее Высочество сейчас присоединиться к нам". Как? Не может быть! Колени затряслись, во рту мигом пересохло. Сердце, до того колотившееся быстрее, чем Дука удирал из Партафы, ударилось о неодолимую преграду и замерло. Боязно дышать. Не шевельнуться — вдруг самим движением я Ее спугну? Или покажу себя в неправильном свете? И — боги! — достаточно ли хорошо я одет? Не разит ли от меня? Почему, почему об этом я подумал так поздно!..

Аркадская империя. Аркадия

В дверь постучали. Филофей проснулся: резко, единым рывком вытянули его душу из объятий иных миров. В фургоне было пусто. Снова постучали. Ириник, тряся головой, чтобы отогнать остатки сна, подошел к двери. Распахнул ее.

На свободном от лавок и куч всякого сора пятачке стояли двое человек в рясах и... "ручники"! Филофей сглотнул. Их было много, очень много. Взгляд сам собой охватил кучу позади...Палки, хворост, бревна...Костер! Они приготовили костер. Проклятье! Филофей повернулся, чтобы дать деру, но тщетно. Некуда бежать — да и мощная хватка удерживает его. Ириник рвался что есть сил, ткань затрещала, грозясь порваться, но — бесполезно. Все бесполезно. Они схватили его за руки, скрутили. Бросили наземь. Пинали долго, со смаком. Носки с легкостью, возможной только после долгих тренировок, отыскивали слабые места, пробивались в проемы меж ребрами (Филофей выяснил, что есть и такие!), ломали суставы. Вдоволь наигравшись, потащили на костер. Сломанные руки хрустели, причиняя неимоверную боль. В какой-то момент она просто исчезла — Филофей уже ничего не чувствовал. Это было хорошо. Болевой шок должен был продлиться достаточно, чтобы пламень его сожрал.

Кровь из разбитых губ заполнила рот. Может, лучше захлебнуться?..

Ступеньки считать не требовалось — их было три, ровно три, всегда три. Они втащили его, схватили за безвольные куски мяса и костей, прежде звавшиеся руками, подтянули. А он смотрел в небо. Там, далеко-далеко...Носа коснулся запах гари: это, верно, уже поднесли факел к...к...к фонарю???

Филофей проснулся: резко, единым рывком вытянули его душу из объятий иных миров. Огляделся по сторонам. Вокруг никого не было. Только фонарь горел над головой. Запах от него распространился по пустующему фургону. К счастью, дверь была приоткрыта, иначе бы вонища въелась в ткань обшивки. Она же как губка, впитывает всю дрянь из воздуха. Филофей давным-давно просил не пользоваться масляным фонарем, но кто бы его слушал!

Он чихнул. Ииринк на дух не переносил запах горящего масла. Дрянь, от "аромата" которой вовек не отмыться. Она будет преследовать его еще несколько дней, эта пакость! Демоново малос! Демоновы фонари! На кой зажигать его в тесноте фургона?

Ужас, проникший в самые глубины его души, понемногу уходил. Сон был таким ярким, правдоподобным, что Филофей с трудом мог поверить: жив, жив, старый пройдоха! На всякий случай он потрогал руки и ноги. Целы. Никаких ссадин. Облизнул губы. Крови нет. Ага, значит, все-таки привиделось.

Филофей погасил фонарь и на ощупь распахнул двери.

Сумрак владел городом: ночь спустилась на благословенную Аркадию, а дважды благословенный вдладыка никак не мог выделить средства на уличное освещение бедняцких кварталов. Спасали только огни маяков, освещавших гавань, да свет, пробивавшийся из-за окон и дверей портовых кабаков. Пахнуло рыбой, дегтем и дешевым вином. Этот "букет" нельзя было ни с чем спутать: гавань. Знаменитый Рог как он есть. Не блеск и нищета — что-то посередине. Из ближайшей забегаловки донесся шум драки. Ничего серьезного.

Да, и еще — зверскиразболелась голова. Иголкой тыкало то в левый висок, то в правый. Боль искала наиболее уязвимое место, попутно забавляясь. Перед глазами все плыло. Каждый звук, что был громче порхающей бабочки, причинял невероятную боль. С Филофеем такое иногда бывало: организм избавлялся от волнения и усталости. Уж сколько их накопилось за прошедшие дни (или недели? он не успел спросить)! Хватило бы на полную центурию.

Не пытаясь даже превозмочь боль (знал, что ничего не выйдет), Филофей озирался по сторонам. Ага. Вот они. Двойка арьергарда заняла подворотню. Они особо не таились: значит, Хрисаоф сообщил о безопасном ходе дела. Роман и Цельс — двое сбитых из доброго теста бойцов всегда работали замыкающими — обратили взгля на Филофея. Помахали рукой: мол, присоединяйтесь. Ириник, пошатываясь (как назло, икры жгла нестерпимая боль — видать, во сне судорогой свело), доплелся.

— Накрыли чаек, — многозначительно протянул Цельс.

По своему обыкновению, он вгрызался в жевачку из мяты, смолы и еще какой-то дряни. После службы — об этом знала вся "ночная стража" да половина Большого дворца — он любил поволочиться. Девушки любили приятное дыхание собеседника, а потому Цельс прямо-таки вынужден был пристраститься к этой мятной дряни. Но, поговаривали, это того стоило. Филофей нет-нет, да сам подумывал (разок-другой, не больше!) спросить рецепт. Все как-то возможности не попадалось. Однако в этот раз от единой мысли об этом замутило. Горечь прилила к горлу, и с нею справиться удалось не сразу.

— Значит, удастся выяснить, что с Евсефием?

— Ежели, конечно, с трупами научиться разговаривать, игемон, — Роман сперва осенил себя знаком Аркара, а после смачно сплюнул в жухлую траву. — До нас этих чаек накрыли. Видать, с кем-то не поладили.

— А может, то нас опередили, — прошамкал Цельс, не в силахъ оторваться от жвачки.

Боль нашла слабое место, и весь левый висок ожгло невероятной болью. Помимо воли Филофей прижал руку к ноющему месту. Мысли путались, силясь вылиться из ушей. Даже им стало больно, что уж говорить об Иринике! Так. Застучали молоты по голове. Раз. Два. Левый. Правый. Раз. Два. Левый. Правый. Они мешали думать, превращая голову в кашу. Изнывающую от боли кашу, надобно заметить.

Все летело к демонам. Что же произошло? Что там?

Цельс, поняв немой вопрос, засверкавший в глазах Ириника, показал куда-то за спину Филофею. Тот повернулся.

На той стороне улицы стоял приземистый, обычный для здешних мест склад. Дешевый красный кирпич, глину для которого можно было раздобыть на побережье без особого труда. На первом этаже окон не было вообще, на втором виднелись узкие прорези. Единственный сколько-нибудь широкий проем был занят деревянным краном для поднятия тяжестей. Сейчас его крюк болтался на слабеньком ветру. Тюх. Тюх. Филофей, дабыл унять боль, следил за его покачиванием. Тюх. Тюх. Влево-вправо. И обратно.

Из распахнутых настежь дверей "ночники" вытаскивали трупы. Филофей пригляделся. По правую сторону от входа уложили целый отряд. Руки их сложили на груди, чтобы, когда вконец окоченеют, распластанные культяпки не мешали грузить в труповоз. Было больно, очень больно, но долг требовал вмешательства:

— Труповоз вызвали? — раскаленная игла, воткнувшаяся в левый висок, заставила прикрыть глаза. Каждое слово давалось с трудом. Уж лучше бы похмелье! Хоть не зря болел бы!

— Обижаете, игемон. Это мы завсегда, — сплюнул Роман. — А то как же. Как только первого увидели, так дали знать. Феодора ангелом отправили.

Надобно заметить, что "ночники" звали ангелами вестовых, отправлявшихся с важной миссией, по старой традиции. Она пришла от первых императоров, южан, говоривших на чистом аркадском. В нынешней империи предпочитали диалект, "средний" язык, то есть смерть высокой ксарыни и северных наречий. Оттого некоторые словечки из уст "ночников" могли прозвучать несколько старомодно. Да, к тому же, для непосвященных их разговор мог — при желании хранителей спокойного и долгого сна империи — показаться сущей белибердой. Словом, хорошая традиция, что так, что этак.

— Опоздали, — заключил Филофей.

Игла сменилась на кувалду. Еще чуть-чуть, и череп лопнет под этаким напором.

— Хлебните, игемон. Помог-хает, — прожевал Цельс. — О-г-чень помог-хает. Вижу, как маетесь.

Он снял с пояса фляжку и протянул. Филофей, ни мгновенья не сомневаясь, откупорил спасительный сосуд, припал к дарующему покой горлышку и...

Кашель проник до самых пяток. Горло ожгло таким пламенем, что давным-давно отправившиеся в легенды драконы — и то не раздули бы. Боль прошла, словно бы и не было. В голове стало так легко, что захотелось летать. Ледяные игла растаяли.

— Во-кх, и мен-гхя так же, — ухмыльнулся Цельс, продолжая жевать.

— Пожар в башке — он такой, — хихикнул Роман.

Так вот что это за спасительный напиток! Месяц назад накрыли пивоварню, уходившую от налогов. Дело размещалось в подвалах ...чего бы думали? Да, правильно, — гробовых дел мастера. Днем работал он, а ночью — пивоварня. Здание стояло на отшибе, вдалеке от жилых кварталов, а потому сперва значения дыму, шедшему по ночам из трубы, не придали. Затем — принюхались. Первыми это сделали окрестные пьянчуги, по запаху (тот самый дым) отыскавшие земной рай. За ними потянулись жены — оттаскивать "ненаглядных" домой. Одна, самая настырная и решительная, пошла жаловаться в префектуру. Запрос ходили туда-сюда полгода, но в итоге попал на стол Андронику. Это были его последние дни пребывания в столице, а потому он переложил заботу о деле на Филофея. Тот — отдал Хрисаофу. Наконец, за заведение взялись сикофанты. Пообтерлись. А на следующую ночь десятка накрыла заведение. Застали на месте с недобрую дюжину выпивох, стоявших в очереди за кружкой. Пришлось их тоже забрать в темницу. Следующим же утром (и как удалось столь быстро выяснить?) потянулись женушки, на коленях умолявшие вызволить дураков-мужей. Филофей, проходя в штаб-квартиру, прорывался через плотное кольцо этих просительниц.

— Хорошо, что весь товар не уничтожили, — только и смог выдавить Ириник.

Он строго-настрого приказал от всей дряни избавиться.

— Вы ж сказали: "от дряни избавиться". Как сейчас помню. Аг-кха. Так это ж, разв-кхе, др-хянь? — еще пуще зажевал Цельс. — Лек-харство. Чист-хое лек-харство.

Филофей нашел в себе силы улыбнуться. И точно, настоящее лекарство. Интересно, насколько сильно его будет мутить к утру?

Между тем, Хрисаоф показался в дверях. Разглядев в неверном свете, распространяшевмся из окон кабаков, Иринка, он поманил его пальцем. Филофей, не глядя, протянул фляжку обратно:

— За лекарство спасибо, — бросил он на прощание.

— Завсегда. Ага, — красноречиво подытожил Роман. — Эт мы завсегда.

Цельс ничего не сказал — но очень красноречиво прожевал.

Ноги чуть пошатывались. В полном противоречии с названием, от пойла в голове стоял полный штиль. Ни фитилечка — куда там пожарам! Ириник понимал, что это временно. Он просто прожигал запас сил. Немного, и он может повалиться, еще более слабый и неподвижный, чем мертвец. Надо успеть. Надо добраться до Евсефия. А там хоть в могилу, хоть на пир в Большой дворец!

— Надеюсь, удалось хоть немного поспать, — поприветствовал Хрисаоф и развернулся, предлагая Филофею последовать за ним. — Нас кто-то определи. Нельзя исключить, что две банды контрабандистов посприли о способах доставки товара.

Филофей готов был поклясться, что Хрисаоф ухмыляется. Единственной отдушиной для офицера являлся юмор могильщика. В общем-то, любой иной был просто невозможен при этакой профессии.

Стены были заляпаны краской. Но стоило приглядеться, и становилось понятно — кровь. Ее пятна были повсюду.

— С дущой работали, с огоньком, — констатировал Хрисаоф. — Действовали топорами.

— Либо же мечами, нанося рубящие удары. Или же...Хм...— Филофей прикинул все "за" и "против. — Это могли быть молотки. Бьешь по лицу, и все в крови.

— Тоже верно. Но лучше погляди на трупы, — Хрисаоф показал на покойника, которого пытался вытащить Катакалон.

Боец, завидев Ириника, остановился. Без излишнихз сантиментов повалил тело на пол, устланный соломой. Перевел дух.

— Тяжелый, что две бочки селедки. И разит селедкой.

— Может, он и есть селедка? — с непонятной интонацией произнес Хрисаоф.

— А что, вполне возможно, — глубокомысленно изрек Катакалон.

В свете развешенных по всему помещению масляных фонарей (опять эта гадость!) легко было заметить, что "ночник" испачкал руки кровью.

Филофей склонился над телом. Точно, на туловище виднелись раны, характерные для топора. Одежда — плотная полотняная рубаха, рукава которой можно было легко закатать, для удобства переноски всяческих вещей — в местах ударов было густо пропитана кровью. Ее было много, очень много: натекли целые лужи. Солома — где осталась — пропиталась кровь. Глинячный пол был покрыт алыми потеками то тут, то там. Легко можно было разглядеть следы борьбы: засечки на ящиках, которыми здесь было загромождено практически все пространство до самого потолка, разбросанная солома, кусочки дерева...

— А это интересно, — Филофей показал на щепу, прежде явно принадлежавшую посоху либо топору. — Хорошее дерево. Качественная обработка. Дорогое.

— И?.. — Хрисаоф торопил Филофея.

Ириник, кроме всего прочего, ценился за умение изучать следы. Не те, что оставляют звери или, скажем, калиги, а следы людских дел. Очень нужный талант при такой работе.

— И я такие уже видел. Это навершие посоха. Готов выставить на скачках годовое жалованье, однады эта деревяшка была навершием посоха. Смотри.

Филофей поднял щепу повыше, так, фонарный свет упал на нее. Точно: можно было различить букву, одну-единственную букву "р".

— Да явит свою волю Аркар, — произнес Ириник. — С такими ходят "ручники".

— Из офицеров, — на военный лад исковеркал звание Хрисаоф. — Точно. А это значит, это они нас обогнали.

— Скорее всего, унесли всех своих. Если кто-то погиб, — кивнул Филофей.

"Пожар в башке" действовать переставал: иголки легонько покалывали виски, выискивали брешь в непонятной преграде. Вскоре отыщут, и тогда боль вернется с удвоенной силой.

— А рубка здесь была знатная, — заметил Филофей.

И точно: если присмотреться, легко отыскать следы боя. Даже глиняный пол — и тот хранил на себе отметины. Сколы, бороздки, пятна крови — вот только небольшой их перечень.

— Надо бы отыскать следы за домом. Может быть, кого-то из "ручников" поранили. У них пока не отросли крылья, должны были что-то оставить, — хмыкнул постукивавший по переносице Хрисаоф.

— Ежели не затоптали, — покачал головой Катакалон. — Людей здесь ходит уйма.

— Понятливых. Как только драка затевается, тут же улицы пустеют, — заспорил Хрисаоф.

— Значит, требуется опросить. Всех. Должны быть какие-то концы! Пусть самые слабые и неявные! — Филофей вспылил, и тут же в голове разгорелся настоящий пожар.

Он покачнулся.

— Отдохнуть бы Вам, игемон, — вовремя подоспел Катакалон и подхватил Ириника под руки. — Отдохнуть.

— Некогда, — зевнул Филофей. В глазах потемнело.

Не он провалился в сон — это сон проглотил его по самую макушку, живьем.

Глаза жгло. Он поднялся...на кровати. Огляделся. Сглотнул. Глаза из-за яркого света, закрывавшего мир болью, все никак не могли сфокусироваться. Страх — настоящий, самый что ни на есть страшный страх — обуял Филофея. Ему показалось, что он вернулся в темницу "ручников", и теперь никогда не выпустят. Холодный пот залил глаза. Филофей зарылся в ладони. Он устал, невероятно устал. В голове было тяжело, во рту всю ночь плясали куры, набив самое нутро острыми перьями. Сглотнул. Вкус был противный и горький, точно эти перья достали из фонаря, где те пропитались прогорклым маслом.

Пошарил рукой. Простыни свалялись и пропитались потом. Ага, он, значит, дергался и волновался ночью. Такого с ними не бывало с самого детства.

Глаза потихоньку привыкли к свету. Сквозь окно пробился солнечный зайчик. Именно он жег глаза. Зрения постепенно возвращалось (а пожар все не пропадал). Филофей проснулся в штаб-квартире, в специально отведенной для него комнатке. Крохотная, шага четыре на четыре, достаточная для того, чтобы разместить походную кровать и для нехитрого костюма сундучок. На крышке последнего стоял кувшин. Рука сама собой потянулась. Филофей с недоверием принюхался. Пахло...Молоком. Хлебнул, покатал на языке. Зубы свело от холода. Молоко! С ледника!

Ириник, не задумываясь о последствиях, хлебнул. Голова обратилась в ледяную глыбу. Но это было так приятно, как никогда прежде! Филофей отставил в сторону в миг опустевший кувшин. Было хорошо. Было очень хорошо, как никогда прежде.

Он повалился на подушку. Долго, как никогда прежде, смотрел в потолок. В одну точку. Деревяные перекрытия таили в себе столько тайн, и почему он никогда об этом не задумывался? Все эти дефекты, оставленные жучками, чернота, принесенная временем. Это было прекрасно.

— Старею, — вслух произнес Филофей.

Стареть было рано, но и о молодости говорить — поздно. Темница и поиски Знания заставили его серьезно задуматься. Что он делает? Куда он влез? Зачем было устраивать противоборство с "ручниками"? А ведь стоило только отыскать колдуна. Разве это много? Иллюстрий поставил совершенно ясную задачу. А он, как всегда, провалил такое простое дело. Вдруг начнется конфликт между двумя "кабинетами" — "ночной стражей" и Дланью веры? Что же тогда делать? Ведь император может просто пожертвовать кем-то. И это вряд ли будут "ручники", уж слишком важна поддержка патриарха в такой ситуации.

Что же делать?..

Раздался стук в дверь. К великому удивлению Филофея, голова не отозвалась колокольным звоном. Это уже хорошо.

— Заходите. Я здесь, — только потом он понял, насколько это смешно прозвучало.

— Замечательно, — в проеме появился Хрисаоф. — Филофей, нас ждут. Паракикомен опочивальни велел явиться.

Ириник застыл бы на месте, если бы стоял. Но сейчас мощная волна холода прошла от самых кончиков пальцев до вставших дыбом волос. Паракикомен опочивальни — служитель дворца, ведавший приемами чиновников. Приглашал на разговор по душам нынешний паракикомен, Захария, иным образом. Следовательно, оставалось только одно — вызывают по делу. И скорее всего, то была воля дважды благословенного.

— Я сейчас соберусь! — сглотнул Филофей.

— Давай-давай, торопись. Захария злится, когда опаздывают на прием.

Хрисаоф выглядел чернее тучи. Даже нет, не так — грозовая туча выглядела не такой темной, как офицер "ночной стражи". А это был очень, очень плохой знак.

Собрался Филофей в мгновение ока. Рывком распахнул сундук, отчего пустой кувшин упал на пол. К счастью, керамика выдержала, даже трещины не дала. Впрочем, будь иначе, Ириник не обратил бы внимания. В глубине сундука отыскался парадный хитон. Ага, и еще штаны, на северный манер. Хорошая вещь для приемов: в меру строгая, в меру парадная.

— Еще? Ах, да! Пояс!

Узкий, с бронзовой бляхой. И конечно же, плащ. Черный. Безо всяких украшений. Символ "ночной стражи". Его вручил Филофею лично василевс, в прошлый Аркаров день. Часть жалованья. Дорогой шелк. Еще дороже было то, что руки самого дважды благословенного касались ткани. Это придавало особое значение подарку. Кажется, Филофей неделю боялся прикоснуться к плащу, по поводу чего Андроник дико хохотал. Но иллюстрию, видать, такие подарки были привычны! Что говорить о скромном служителе василевса?

И, конечно же, сапоги. А это уже его собственное приобретение. Проклятье! Подошва оказалась дырявой: через трещину Филофей разглядел пол. Что же делать? А, демоны с ним! Ириник натянул сапоги. Ага, трещина только в левом. Чуть повыше пятки. Значит, не заметят. Главное не шагать размашистым шагом, и все будет хорошо. Лишний раз ногни не подымать.

— Так, не подымать, не подымать, — Филофей кое-как пригладил непослушные волосы (пред очи одного из царедворцев лучше было предстать в лучшем виде — добрая память лишней не будет) и рванулся из комнатки.

Основной зал пустовал. В соседней комнате — казарме — похрапывали отсыпавшиеся после ночной смены бойцы. Не будь здесь Хрисаофа, можно было бы подумать, что вся "ночная стража" в едином порыве дрыхнет. Что бы мог подумать посыльный от паракикомена!

— Пошли, что ли, — пожал плечами Хрисаоф.

Верно, это была не первая его встреча с Зосимой — либо же потомок айсаров просто умел скрыть волнение.

Шли галереями. Большой Императорский дворец, состоявший из множества выстроенных в самое разное время зданий, соединялся либо подзеными ходами, либо же надземными галереями. Иногда они переходили друг в друга, что вызывало осложнения. А уж если подземный ход открывался каким-либо механизмом — мороки с ним было так много!

Филофей за все проведенное здесь время пока не научился ориентироваться в хитросплетении всех этих ходов-выходов. Предпочитал он пребывать в штаб-квартире "ночной стражи", в иное же время находился в городе. Когда только он ступил на территорию Большого Императорского дворца, поклялся — никогда не станет похож на бесчиленных слуг и прихлебал. Они были ему омерзительны, ползавшие на пузе перед обладавшими крошками силы и денег людьми. Каждый чиновник гнул спину перед вышестоящим и помыкал менее удачливыми. Знать плевать хотела на проблемы "черни". Последняя лебезила в лицо и плевал в спину. Словом, обычное состояние гадюшника.

Галереи стояли призраками собственного величия. Во времена ранней Аркадской империи на каждом шагу стояли избранные бойцы. В самую темную ночь горели лампы, распространяя вокруг аромат ладана. Слуги бегали туда-сюда, содержа великолепие в должном виде. Ныне все изменилось. Потолки и углы оплела паутина, в некоторых местах толщиною в ладонь кулачного бойца. Мозаика, занимавшая все свободное пространство, пообвалилась. Кусочки смальты лежали в пыли либо же были раздавлены ногами редких прохожих. Филофей с трудом мог взирать на это. Сердце обливалось кровью. Неужто империи больше не подняться с колен? Даже восточные варвары — огнары — перестали считаться с волей дважды благословенных. Аркадцы отдают замуж за их вождей своих лучший дочерей — и это без смены веры! Язычникам-многобожцам на поругание прекраснейших дев земли аркадской...Ириник шел, понурив голову. С великим трудом он удерживался от того, чтобы взглянуть наверх — поднять взгляд и увидеть прежде дивные потолки. Великое чудо мира! История, выложенная смальтой, долженствующая храниться в веках. Смальта опадала — история пропадала. Что будет, когда он осыплется окончательно? Падет империя? Или...Но о том, что империя может пасть еще раньше, Филофей думать не хотел. Ведь Андроник! Андроник сейчас освобождал временно занятые конными варварами земли. Все здоровые силы Аркадии с надеждой смотрели на этого человека. Сам Филофей, чего уж таиться, поддержал бы...А впрочем, лучше о том не думать. Не здесь. Не под самым боком у дважды благословенного.

Наконец, переходы обрели более-менее ухоженный вид. Стало больше фонарей и факелов, паутины было почти не видно, да и пыль старались подметать. Либо же в этом деле помогали полы одеяний посетителей — кто мог бы в том поручиться?

Добрым знаком служило также присутствие стражников. Подтянутые (видно, частые гости мешали вздремнуть или хотя бы ослабить шнуровку брони) легионеры зыркали по сторонам. Так, для формы. Поприветствовали уважительными кивками Хрисаофа. Потомок айсаров (надо ли говорить, что истинный аркадец?) пользовался определенной популярностью и почетом в среде дворцовой гвардии: прежде там служил. Не очень доло, правда, но оставил по себе добрую память. Да и как не зауважать воина, когда постоянно видишь заплывших жиром поклонцев? Так прозвали чиновников и слуг, заполнявших Большой Императорский дворец за традицию сопровождать поклоном едва ли не каждое слово в присутствии вышестоящего начальства. Плевать в таких было стыдно, да и нельзя. Поклонцы с их чернильными душами владели настоящей властью в стране, куда там победоносным легионам!

— Как там в степях? Может, весточка от Иллюстрия пришла?

За Андроником прочно укрепилось это произвище. Если поминали этот чин, не прибавляя имени — значит, речь шла о первом мече империи. Император уже давным-давно знал от скифантах об этих разговорах, но до поры до времени их не пресекал. Интересно, что будет, когда Андроник вернется из нынешнего похода? Доживет ли до следующего? Если бы...Филофей поймал себя на мысли, что думает о слишком опасных вещах. Такого делать нельзя. Совершенно нельзя. Но...что еще делать? Что делать?.. Проклятое дело с этой "Дланью веры". Лезут всякие глупости в голову!

Но, право, не думать же о судьбе учителя?.. Италл...Что-то там с ним?

— Рвется к столице, — коротко ответил Хрисаоф, но остановился. Пусть чинуша подождет, с него не убудет.

— А разве степнякам она важна? Налетел — улетел, налете — улетел, — мрачно отозвался тот, что справа от дверей. Обветренное, загорелое (это был тот загар, что въедается в кожу многими годами и после никогда не выводится) лицо выдавало уроженца южных диоцезов. —

Одна лига равняется двумя тысячам шагов.

Пластинчатая броня аркадского легионера.

Это звание носили аркадские придворные, занимавшие самые разные должности, от командующего боевым флотом до командира "ночной стражи" — тайной полиции. Андроник Ласкарий как раз руководил последней.

Гвардия.

Бог-хранитель дверей в загробный мир и проводник человеческих душ у огнаров.

Мидраты нередко под этим словом подразумевали пустую говорильню.

Прозвание служителей виглы среди жителей империи.

Пожалованное дворянство. Владелец не мог передавать по наследству своим потомкам, разве только выслужившись.

Локоть — аркадская мера длины, примерно равная полуметру.

Верховный бог огнаров

Бог магии огнаров

Тронгард состоит из двух частей: древней — Белого города, и старой — Чёрного города в котором селится беднота и многочисленное ремесленничество.

Государственный язык Ксариатской империи.

Магов, тяготевших к огненной стихии, за глаза звали "огневиками", к воздушной — "воздушками" или "воздушниками", к земной — "земляками", к водной — "водяными", "водярными", "водярами".

См. "Глоссарий".

Одно из имён города Аркадии.

Глава Белой длани на тот момент.

Всеобщее, конечно, сильно сказано. Скорее, кто сумел добраться до Гильдии, вошёл в неё живым и при этом не потерял зрения — тот получил и возможность полюбоваться на скелет дракона футов шестьдесят длиной, с раздробленными в пяти местах крыльями и проломленным черепом. Правда, никто не мог припомнить, откуда эта штука взялась в одном из залов Гильдии.

Свеча Дофина — точнее, Свечи, слепленные из специально обработанного воска и заряженные магической энергией. При совершении определённых действий помогают магу связаться с удалёнными на короткие расстояния (от двадцати до тридцати лиг) коллегами. Правда, у возможных "собеседников" также должны иметься Свечи Дофина.

Конечно же, на самом деле имела место лишь проекция человеческого тела на кабинет Архимага. Но со стороны отличить "вестников" от настоящих людей, кроме как по цвету, практически невозможно.

Единственная в своём роде вещь, способная связаться с практически неограниченным количеством Свечей Дофина.

Железный сапог с торчавшими внутри металлическими иглами. Как раз та обувь, которая смогла бы стать воплощением неудобства.

Ко рту заключённого подносят лист металла, который постепенно нагревают.

См. Глоссарий или же роман "И маги могут быть королями", где идёт рассказ о казни тайсарских царей, отмеривших себе слишком долгий срок "правления",

Несмотря на перечисленные факты о подданных Сарлека, впредь его жителей буду продолжать называть общим именем "тайсары", для простоты читателей. Это обычная практика "цивилизованных" народов — давать разнообразнейшим народам степи имя верховного племени или рода, или даже сюзерена.

Динлины поклонялись Благостному Небу, дарившему всё хорошее, и Матери-Земле, отношение к которой было двояким. С одной стороны, она была источником пропитания для кочевников, с другой — её побаивались и пытались лишний раз не поминать. Мало ли? Авось ещё захочет к себе в гости, поближе к корням земным....

Стрел понадобилось бы с гигантскую тучу и небольшое облачко в придачу. К тому же они должны были бы весить очень и очень много.

Да повыше, а то степные кони — прыгучие, бестии.

Так называлось воинское подразделение армий каганата, равное десяти тысячам всадников.

Общее название для народов, населяющих Снежную Пустошь — айсары. Сами себя они в большинстве своём зовут айсами.

Один из титулов правителей Аркадской империи.

Немайди— богиня судьбы в огнарском пантеоне.

В огнарских армия введена десятичная система подразделений.

Гора снов, гора мечтаний в перевода с одного из североогнарских диалектов.

Ну вот я и начал потихоньку сходить с ума.

Так чаще всего называли свитки из папируса в Королевстве.

При Такире термин "Владетель" ещё не успел прижиться. Первые Владетели были всего лишь воеводами Огнара, его верными помощниками, родственниками, близкими друзьями и боевыми товарищами. После покорения земель к югу от Саратских гор Огнар разделил новую страну на несколько частей, за каждую из которых отвечал один из воевод. Сподвижники основателя Королевства стали наместниками правителя на вверенных землях, его глазами, ушами и, что важнее, руками. В дальнейшем роль Владетелей несколько изменилась, они стали более независимыми и менее уверенными в необходимости помощи королю.

Легат — командир легиона в аркадской армии.

Турмарх — командир турмы, подразделения конницы в аркадской армии.

Чаще всего применяется по отношению к командующему армией Аркадской империи.

Церковь Святого Георгия неподалёку от Гавани Феодосия, что на юго-востоке Аркадии.

Юго-восточный квартал Аркадии.

Надо заметить, что "дневники" говорили то же самое практически в тех же выражениях, только "байка о "дневниках" следовало бы заменить на "байка о "ночниках". Две виглы любили друг друга до одури, и взаимоуважение у них был на первом месте! То есть, конечно, на втором — на первом были попойки в праздничные дни и операции "перехват" за три-четыре дня до выплаты жалованья.

Естественно, список государей прилагался. Особо опасным среди них "дневники" указали некоего Брендидиана, правителя дашнаков. Тот даже мог в любой момент начать войну с империей, и главным козырем в этой борьбе должны были стать те самые говорящие свиньи.

Агенты.

В первые годы существования Аркадии здесь шла дорога в город, на которой путников подстерегали многочисленные разбойники, лихие люди. Отсюда и название.

Если не чего похуже. Город, тут всякое бывает...

Правда, после двух недель службы "ночники" успели проиграть ему жалованье на две жизни вперёд.

Так назывались в аркадских армиях сведённые вместе лучники, пращники и метатели дротиков.

Примерно то же значение, что и у фразы "лысый чёрт".

Хотя ходили упорные слухи, что именно Ватацы держат своих собственных контрабандистов. Всё дело было в том, что мастерские по производству бумаги оказались в руках нескольких купеческих гильдий, практически не подчинявшихся владыкам Аркадии. Диктовать волю торговцам было весьма сложно, с деньгами они расставались неохотно, не говоря уже о доходных монополий на редкие товары...И тогда Ватацы взвинтили пошлины, делая невыгодной торговлю с соседями, заставляя гильдии продавать бумагу внутри империи. Доверенные лица императоров скупали в стране такие товары, в том числе бумагу, чтобы затем продавать их заграницей. А так как гигантские пошлины взвинчивали цены, то контрабанда оказывалась весьма и весьма выгодна. Кроме огромных доходов, императоры получали выгоду иного рода: гильдиям-монополистам мешали получать сверхприбыли (их получали императоры), которые бы дали слишком много власти в руки купцам...

Мидратский бог грома и молний.

К этой идее Андроник придёт много позже, распивая шестую (или седьмую, он был не так уж уверен в точности подсчёта) или седьмую бутылку аркадского красного. А ещё позже учёные на основе этих двух событий установят прямую зависимость между степенью алкогольного опьянения и бредовостью выдвигаемых допущений. Не правда ли, никогда не точно знаешь, как послужишь Её Величеству Науке?

В Королевстве жонглёром называют любого странствующего артиста.

К этой идее Андроник придёт много позже, распивая шестую (или седьмую, он был не так уж уверен в точности подсчёта) или седьмую бутылку аркадского красного. А ещё позже учёные на основе этих двух событий установят прямую зависимость между степенью алкогольного опьянения и бредовостью выдвигаемых допущений. Не правда ли, никогда не точно знаешь, как послужишь Её Величеству Науке?

В Королевстве жонглёром называют любого странствующего артиста.

Жалованье, выдававшееся как деньгами, так и продуктами. Каждого чиновника или служащего, кроме того, за счёт казны одаривали форменной одеждой.

Наоборот, было бы интересно посмотреть, как этакую тяжесть кто-нибудь захочет украсть. Говорят, тому, кто смог бы пронести фолиант к выходу, давали поощрительный приз: сохраняли руки-ноги целыми. Так, синяки разве что оставляли, на память.

"Ха, они просто боялись вынести на обсуждение другие, намного более интересные и оригинальные тезисы" — непременно добавлял Италл.

"Да, тогда каноном в Аркадии считали то, что мы зовём ныне ересью, а ересь — Тем Самым, универсальным, учением. Но священники ещё не боялись выходить на бой с философами, спорить с ними, не только говорить, но и слушать. Это было золотое время мудрецов" — добавил Иоанн.

Италл в молодости женился на одной девушке, но семейное счастье длилось недолго: они разошлись. С тех пор Иоанн предпочитал брачной жизни спокойную и размеренную жизнь учёную.

София — Мудрость.

С самого основания тайсарское государство делилось на три части: правый жуз, левый жуз и срединный жуз, которыми руководили военачальники, назначаемые царём, а позже — каганом. Это деление заимствовано напрямую взято из "военной доктрины": правое крыло войска, левое крыло войска, центр. По идее создателей каганата, так было бы проще руководить страной и собирать силы для войн и подчинения покорённых народов. Сперва такое разделение было оправдано, но в дальнейшем, особенно после потери царём реальной власти, правители жузов всё больше своевольничали и всё меньше подчинялись центру. Получилось так, что Аркадская империя начала войну против каганата как раз в эпоху наибольшего противоречия интересов кагана, правителей жузов (которых в просторечии называли каганчиками) и лишённого реальной власти царя. Хитро, не правда ли? Аркадцы всегда любили играть на противоречиях, а уж тут сам Аркар велел...

Ещё интересный факт. Иностранцы часто не понимают, почему правый жуз называется правым, а не, скажем, левым или западным — ведь именно западная часть каганата названа правым жузом. На самом деле, всё просто: тайсары, покоряя степи, шли с севера на юг. Запад как раз оказался "по правую руку", а восток — "по левую". А всего-то стоило иностранцам припомнить историю каганата...

Сами легионеры, правда, находили совершенно иные слова для лорики, пилы, деревянного кола, портняжного набора, запаса продовольствия дня на три-четыре. Воины тепло отзывались разве что о фляге с неразбавленным вином — но кто мог бы в этом сомневаться?

"Крылья" — более мелкое, чем турма, конное подразделение в аркадской армии.

"Корабль" (арк.)

Эль в понимании жителей Степи — нечто среднее между государством, народом, племенным союзом и обитаемым миром. Хайну, а после них шато, понимали под элем племенной союз и земли, ему принадлежащие.

Легионерам было запрещено отращивать бороду.

Примерный перевод :"Львы не должны плестись в хвосте у баранов!".

Примерный перевод: "Шато! Сегодня богатыри прольют динлинскую кровь! Шато! Шато!".

Титул вождей шато и их предков.

Если при вражеском ударе центр прогнётся, то это не будет столь опасно, как если бы побежали фланги — отряду грозило бы окружение. Кроме того, "сильные" фланги малых отрядов цементировали, скрепляли на манер цепочки всё войско.

Разведчики и дозорные.

Заметьте: аркадской. Про шатосскую, тайсарскую и динлинскую он ничего такого не думал.

Кочевники считают, что в порог юрты защищает жилище от злых духов, и если на него наступят — демоны ворвутся в юрту. В Степи было принято таких вот "преступивших" карать смертной казнью.

Имя можно перевести как "Я в законе". Словом, парень с амбициями. И, судя по всему, не самыми законными.

А откуда же взялась та самая "туча"? Степняки берут на войну с собою трёх коней: боевого, запасного и грузового — весь скарб на нём везти. Вот и получилось, что воинов в той туче было три тысячи, а коней -девять тысяч. У страха глаза велики, а потому к этому числу надо ещё столько же прибавить.

Нивами шато называли города и селения.

Позже это средство связи получит название "сарафанное радио", а также иные наименования.

Что было бы оскорблением и бессовестным разбазариванием сего замечательного напитка, не правда ли?

Так в южном Королевстве называли музыкантов, играющих на лютнях. Если это слово кажется вам слишком уж...просторечным, значит, вы просто ни разу не общались с жителями тех мест. И, надо сказать, много, очень много потеряли!

"А вы говорите: "Система!". Нет никакой Системы, есть актёры: плохие, хорошие — и гениальные. Выбросьте из головы эту Систему..." — это будут говорить позже, через много лет после основания первого огнарского театра. Интересно, знал ли Эльфред, что станет основателем той самой Системы актёрской игры? Хотя...вряд ли деревенский певец в тот момент думал о столь высоких материях. Трудно размышлять "о высоком", стоя на четвереньках.

Король по этому поводу вспоминал понравившееся ему изречение древних: "Лучшие офицеры получаются из обедневшего дворянства — они живут на жалованье. Вот что привязывает человека к службе более всего!".

Я сам был свидетелем: какой-то горлопан, не иначе как по недосмотру богов, утверждал: "Не было Тенперона Даркхама! Не было Николаса Датора! И Королевства не было! И Аркадской империи не было! Всё— враки! Всё пришедшие позже династии придумали, подложные хроники написали — и всё! Не было!"...

Я не стал вызывать его на поединок, не стал использовать магию против него: я просто ударил, без предупреждения. А зачем предупреждать — если меня нет? И, тем более, если меня нет, я и удар нести не мог...И потому кровавого месива вместо лица горлопана — тоже не было! Ни-ни, ничего не было...

Затронутые Небом либо же тронутые громом — именно так жители Степи звали умалишённых. Считалось, что их разум пропал, когда в них ударила молния либо же когда Тэнгри решил покарать человека за какие-либо злодеяния. А может, Небо просто решало подшутить, но получалось у него это в высшей мере неудачно.

Это не говоря о такой вещи, как конспирация — она и вовсе Эльфреду была неизвестна. В защиту храброго, но наивного огнара следует заметить, что конспирация не была в ту пору придумана. Хотя первые ростки её уже пробивались.

Нельзя не заметить, что и терминов "провокатор" и "сексот" в то время также ещё не придумали и потому подобных субъектов никто не боялся.

Один раз не считается. Ну ладно, два раза! Но второй тоже не считается!

К сожалению, в Королевстве неизвестно выражение "за тридевять земель", а потом огнарам пришлось выдумывать нечто своё, оригинальное. Думали, думали, вот и выдумали лиговую лигу.

Стихи Франсуа Вийона (настоящее имя — Франсуа де Монкорбье)

Сей предмет имел в Магической академии славу "убийцы разума" и лучшего в мире снотворного. Наверное, только в силу последнего хоть кто-то посещал формулярную каллиграфию. По слухам, за два века только два человека бодрствовали от начала и до конца урока. Одним из них был Реджинальд Людольфинг. Сам учитель, шептались между собой юные маги, часто оказывался подвластен "чарующей" силе своего предмета, и его храпу вторило эхо полупустого кабинета.

А вы что ожидали в на трапезе в замке? Уютное креслице? Ха, забудьте! Тарелка? Что такое тарелка? Такое металлическое блюдо? А хлебную лепёшку, которую, как пропитается соком поедаемого мяса, уплетут за обе щёки не хотели? А общего на трёх-четырёх человек кубка? Вы всё ещё хотите пожить с недельку в этом времеии7 Ну что ж, безумству ...ну, храбрыми тоже таких порой называют... поём мы песню.

Страшно подумать, что лавка могла видеть, но это ведь отнюдь не способствует созданию поэтического образа.

Ещё страшнее, какое "не такое" он видел...

Именно аркадских, а не ксариатских — руки последних делались из дерева и прикреплялись при помощи металлических скоб к мраморному торсу.

"Стихи грамматика Михаила Глики". Перевод М.Е. Грабарь-Пассек. — "Памятники византийской литературы IX — XIV веков", М., 1969. С. 247-248. Мне пришлось внести некоторые изменения в текст перевода, чтобы он лучше вписался в повествование.

"Мясник" с аркадского.

За день до казни Стратиота в последний раз вызвали на допрос. В соответствии с официальной версией, плохо понимавший местный диалект наместник не разобрал ответа Михаила на вопрос, являются ли правдивыми показания свидетелей. Слово "нет" наместник принял за "что" — и это решило судьбу мученика.

По утрам Ириник любил повторяться, вы так не считаете?

Малый изборник Хрисаоф тоже знал замечательно, как, в общем, и любой другой сборник аркадских законов. Филофей подозревал, что айсару были ведомы законы, еще не принятифые, а также те, которые никогда не суждено принять, но тот просто это скрывал. Может, потому в его голову с таким трудом попадало что-то новое: голова, она, знаете ли, не гора, в нее много не входит.

Дромарх — командующий флотом, адмирал (арк.).

Так, в случае чего, их можно было оставить за воротами. Варварам полностью доверять было нельзя.

Что поделать, если обычный аркадский союзник уже завтра мог обернуть оружие против "доброго и верного друга" — империи? Собственно, аркадцы в доброй половине случаев спешили нанести упреждающий удар. Так надежнее.

Ну, как...До взятия Тайсара. А пока город не взять, можно говорить о настоящем доверии. В смысле доверии в настоящем времени, конечно же. Андронику всегда с трудом давались все эти грамматические выверты.

Динат — сильный (арк.).

Что вредно сказывалось на ее характере: постоянно ломавшиеся ногти не способствуют женскому спокойствию.

Вот что трудно поверить: миниатюры и гравюры сохранили образ тончайших ладоней и ажурных запястий. И где только силище взяться?

Былда еще одна причина: Беатриса дико злилась на молодого Хайме, по ее мнению, ни черта не смыслившего в делах государтвенных. Чтобы как-то успокоить мать, он и разбил сад у дверей в свои покои. Едва та шла к сыну, настроенная на очередную нравоучительную тираду, как попадала в сад...И, в общем, все были довольны: сам король, сохранявший благородство в присутствии подданных, и королева-мать, наслажавшаяся сиренью.

В общем, хронисты.

Нужно же было каждому следующему хронисту добавить в список что-от от себя.

Даркос, какой же дурак. Нет, не отвечайте. Он сам об этом знал. Знал, но...Вы же понимаете? Вы понимаете, не можете не понять.

Дурацкую, конечно же. И вообще, умение держать себя в обществе...хм...таком обществе, — на низине. Падать было, на первый взгляд, некуда, но улыбающийся дурачок выкопал себе яму поглуюже, чтоб стало куда. И как только...А, впрочем, это потом.

Сидел бы лучше...Да куда там...

Сказать бы, в чем, да нельзя. Даркос, как же стыдно!

Побольше б разума в голове.

Надо же, и дня не прошло, догадался. Стоило тогда разыгрывать сценку из юношеских новелл? Но, кто знает, если бы не...А, впрочем, после.

Было наоборот, но делать нечего.

Да сколько можно, мы это все выяснили. Потеря времени, если бы...А, впрочем, сейчас то что...Сейчас нечего...И никогда более...А впрочем, это лишнее.

Да-да, так и бы и стоял с открытым ртом, глядя им вслед. Так, кажется, автор каждой второй новеллы излагал сцену расставания героев?

Ты знал, почему, знал, но боялся в том себе признаться. Было уже поздно что-то менять. Уже ничего не будет по-прежнему.

Зря, видит Даркос, до чего глупо...Глупо. Это было так глупо...

А ведь была надежда спастись. Почему же не воспользовался?..Тогда... Она была не менее прекрасна, но...О чем ты тогда думал? Думал ли вообще?.. Как это все было...глупо. Так глупо! Не юность даже -детство! Детство — глупость...Глупость...Почему это все произошло? Как это случилось?..

Ага, а о том, что вместо хандры могло быть тизое спокойствие могильного бзмолвия, кое-кто даже и не помышлял. Ну-ну.

Что именно: слепота, неумение пользоваться волшебеной силой или дурацкое желание казаться, а не быть?

Жалостлив или жалок? Верно, жалок.

Плохо же он тебя учил, Николас, плохо. Был ты, верно, худшим из его многночисленных учеников.

О да, неприятность! Это думает человек, шедший по охваченному огнем Тронгарду сквозь толпы умертвий...Неприятность. Молодость!

Вот это неприятность так неприятность — глупость людская! Вот что можно назвать неприятностью!

Легендарная твердыня, печать на западной границе Королевства, откуда и название, гора под которой на два локтя пропитана людской кровью, — а на ум приходит только "Тот самый"? Тут не удивление, тут глупость скрывать требуется!

Даркос, да о нем все должны знать! Абсолютно все! Это же Замок Печати! Право, они были под стать друг другу. Совершенно одинаковое отсутствие выдумки. Жаль, что все вышло так, как вышло...Очень жаль.

Как хорошо было бы всем, случись иначе, однако Немайди приготовила третий путь. Старая добрая Немайди. Она умеет разрушить жизнь простого смертного, от хлебопашца до короля.

Суждено, и не только это. Но...лучше бы никогда не услышать снова...Лучше бы. В такие минуты начинаешь понимать Флавиана...Он, верно, тоже наблюдал за происходящим?

Много лет спустя удалось узнать, что сам Фердинанд был автором этой речи. Признаться, это стало удивительным открытием: столько меда и громких слов за один раз никогда им не произносилось, ни до, ни после.

По уставу, обычным по численности отрядом "Ночной стражи" считалась группа из десяти человеки.

Думать? Какое гордое слово для...А впрочем, не важно.

Способность мыслить объективно, к счастью, еше сохранилась.

И вселялет глупость в голову, что куда ближе к истине.

О да, ты ведь лучший мастер прятать свои мысли от посторонних. Всякий, имеющий глаза, это заметит. Глупость — она вообща очень заметна.

Ты бы в Аркадии еще вышел на площадь Быка!

Ну-ну.

Вот, сказано же: сохранил способность говорить правду.

Потрясающе. Оригинально и с выдумкой.

Надсмотрщица Магда.

Охранник Роджер. Должно быть, изрядный весельчак и балагур.

Точно, душа компании и вообще рубаха-парень,

Ветхая до невозможности.

В общем-то, поменьше.

Я же говорил, мыслительные способности ниже беневальских подземелий.

Донельзя романтичное местечко. Особо стоит обратить внимание на живописную стройку и чудом оставшиеся следы гари на брусчатке.

Запасов провизии едва хватало, постоянный холод. Реджинальд просто не придал значения этой развалюхе.

Наилучшее мнение о людях составляют те, кто их ни разу не видел. Многократно проверено.

Все правильно, кроме окончания "и". Это Тенперон отыскал. Это Тенперон сумел раздобыть тот артефакт.

Так коротко, что успели добраться до бывшего замка алых магов.

Блаженны дураки...

Умалишенные еще блаженнее.

Знать бы, кто глупее умалишенных...В общем, они самые блаженные.

Очередная страшная ошибка. Да, умение их допускать тоже можно назвать волшебством, настоящий ты маг...

А юные маги иногда думают. Ну думают же, так ведь? Разве не думают?

Да-да, о Ней. В таком случае лучше золото, чем...А впрочем, незачем.

В общем, равнинным.

Кто бы говорил.

За отсутствием собственных заслуг — оно, конечно...

Никогда не поздно учиться. В данном случае— у птиц. Только активнее, активнее взмахи...

А нынче не говорит, а совершает. Кое-кто.

Дурак, разве тебе есть с чем сравнивать? И вообще, что ты тчувствуешь?.. Какая же глупость...Дурость несусветная.

Единственно нужное умение — оглядываться по сторонам. И совсем не фигурально.

Какое самомнение. Так, кое-какие фокусы.

Один так точно безумец — за отсутствием ума.

Не получилось.

Сам-то, видимо, веками жил в самом сердце столицы. Когда еще даже столицы не было — уже освоился.

Оно потому и стало любимым: единственное, куда ты мог бы добраться, лишний раз не прибегая к чужой помощи.

Какой комплимент.

Не глупи! Давай же! Ну не глупи ты!

Ну! Ну! Давай!

Не тех людей назвали дураками, ой, не тех...

Еще не император, порфирородный драпал, в пух и прах разбитый "гнусными варварами". Причем драпал так ретиво, что промахнулся лиг на сорок и вышел к Замку Печати. Еле ноги унес. Несколько лет потом еще вздрагивал по ночам, просыпаясь с криком "Бородатые обходят!". Веселое было времечко. Может быть, такая волнительная жизнь и загнала Дуку раньше времени в гроб, кто ж его знает: при насыщенной жизни множество врагов, скажем так.

499