Границы реальности. Книга 1. Завтра было вчера

Челюсти присутствующих перестали двигаться как по команде. Полсотни недоумённых взглядов вперились в меня. Мой ответ вполне ожидаем, ничего крамольного не прозвучало, но тон... значит тоже не в курсе, ситуации с моим пятизвёздочным люксом. Они бы начали есть дальше, но выражение лица их вожака показало, что-то неладное. Вигмар покраснел, от ярости, видно, что я сломал заготовленную игру.

Если бы я сказал, что всё хорошо, опустил бы свой статус. Начал бы грубить, оказался бы морально неправым, перед гостеприимным хозяином, вроде как мне никто не обязан предоставлять царские покои. А я перевёл тему, что комната под стать замку, что уже кидает тень на владетеля. Теперь, если он явит, в какой комнате меня поселили, то это позор ему. А он наверняка теперь думает, как бы перевести меня в хорошую комнату, дабы мои слова трактовались как лесть. Но, есть хорошая вывод из всего этого — раз ему важно мнение трапезничающих, значит не конченный самодур.

— А почему ты ешь только птицу и рыбу? — на ходу меняет тактику Вигмар.

— На столе отсутствуют ножи, чтоб отрезать мяса.

— Разве у мужчины не должен быть с собой кинжал?

— У мужчины должен быть меч.

— Меч мало иметь, надо уметь пользоваться.

— Разумеется, иначе не стоит и брать в руки.

Глаза Вигмара вспыхнули торжеством, думает, что загнал меня в угол.

— Порадуешь нас своим умением?

— Мастерство владения оружием — не балагурство, чтоб служить потехе?

Вигмар взгляну на меня исподлобья, сам наполнил кубок пива, хотя за спиной стоит прислуга, отрезал ломоть, закинул в рот. Прожевал, вылил содержимое бокала в запрокинутый рот, и громко стукнул по столу.

— Достойный ответ. — отвернулся, и начал что-то обсуждать с рыцарем, демонстративно не обращая на меня внимания.

Как я и ожидал, мы остались на ночь. Вигмар хорошо всё рассчитал, до ближайшей таверны полдня пути, значит, выедем только утром.

После ужина, оказалось... Внезапно!, что я ночую в другой комнате. На местного князька я взглянул другими глазами. Нет, меня не подкупил люкс, но я оценил, что Вигмар не стал развивать конфликт, значит, достаточно рассудителен.

Обычный смертный не умеет признавать свои ошибки, даже если загонишь в угол, будет спорить, упираться как баран, хвататься за любые, ничего не значащие аргументы, как за соломинку, ибо признать свою неправоту, даже по мелкому вопросу — значит скинуть себя с пьедестала непогрешимости.

И вот Вигмар, человек богатый и влиятельный, всегда добивающийся своего, непривыкший получать отказ, вдруг... отступил. Я его зауважал. Не удивлюсь, если комнату поменял, не чтоб сохранить лицо, а как извинение.

Двор кипит жизнью, всюду снуёт челядь, народа как муравьёв. Из кузницы валит дым, по двору разносился металлический лязг, запах жжёного угля щекочет ноздри, дым густой как туман, плотный, почти осязаемый. По соседству шестеро пилят продольно бревно, нарезая доски, судя по горе рядом бревно то самое, что пилили днём, умопомрачительная производительность труда.

В стороне, у стены десяток солдат рубятся на мечах. Судя по манере и скорости — тренировка с боевым оружием. Это странно, лучше вовсю рубиться тренировочным, чем вот так аккуратничать.

— Вы сегодня хорошо поступили.

Я вздрогнул и резко развернулся. Сзади, бесшумно подойдя, даже подкравшись, стоит священник из местной часовни. Одет не как тот, в Прайсвуде, у этого ряса чёрная, а крест на груди серебряный.

— Меня зовут отец Осмонд, настоятель этой часовни.

— Меня Андрей. Мы недавно приехали, когда я успел поступить хорошо?

— На ужине. В тебе чувствуется сила, ты бы смог всех удивить, получить уважение и признание. Но ты, поступил смиренно, как и полагается рабу Божьему.

— Мой бог меня рабом не называл. — вспомнилась фраза из одного старого фильма, как никогда подходящую в данный момент.

— Ну, мой Бог меня тоже так не называл. — произнёс странный аргумент Осмонд, приглашая за собой в часовню. Ну да, на улице разговаривать неудобно, почему бы и не пройти за ним. Я же хотел подискутировать со священником Прайсвуда, вот пусть за него отдувается.

Часовня выглядит бедно, всего семь икон, три подсвечника, перед вратами на кафедре лежит открытая книга. Но внутри чисто, ухоженно.

— Что значит, вас не называл? Я много раз слышал, как друг друга зовёте рабами, даже сейчас вы меня так обозвали.

— Извини, если оскорбил, я думал ты христианин. — мы присели на скамейку у стены. — Если когда-нибудь читал Библию, то знаешь, что там нет такого выражения, даже в Ветхом Завете, не говоря уже о Новом. Раб Божий — самоназвание, так христиане зовут друг друга.

— Тем более. Вы от имени бога приписываете ему рабов. Если он вам этого не говорил, то значит, вы искажаете его слова, искажаете учение.

Настоятель сделал паузу, будто задумался о чём-то, пробежал глазами по скромному внутреннему убранству.

— Частично ты прав, но не полностью. Искажение было бы, если б заменили слова Его на наши. Бог нас называет детьми, но мы этого никогда не скрывали, из Библии никто эти слова не убирал. Мы не исправили, не заменили, мы добавили ещё один титул.

— Ну и зачем этот маскарад? Нравится самим себя унижать? Или, действительно рабская психология, не можете без хозяина?

— Это сложно объяснить. Попробую издалека. Вот почему ты не поддался на издёвки Вигмара?

— Мне никому ничего не надо доказывать.

— Правильно, кто кичится возможностями и хвастливо демонстрирует умения, то выглядит нелепо. Сильному нет нужды выпячиваться, он знает, чего стоит, только такой может быть смиренен и кроток. А вот слабый, всегда старается казаться выше, сильнее, престижнее чем есть на самом деле. Слабым может быть человек богатый, влиятельный или хороший боец, его слабость определяется неуверенностью в себе, боязнью чужого мнения. Слабый человек не признает, что он раб, будет возвеличивать себя, никак не принижать, будет избегать любого намёка на своё несовершенство.

— По вашей логике любого труса можно считать сильным. — я сразу выбрал тактику вопросов, хорошо зная, что если объясняешься, то уже в заведомо проигрышной ситуации.

— Конечно, под смирением может скрываться трусость, под добротой прятаться слабость. Но мы говорим не о лицемерии, а о базовой идее. Трус с тем же успехом может прятаться в любой идеологии, быть противником христианства. Христианин говорит, что он раб, а на деле показывает силу и стойкость. А не христианину... Неправильно, не христиане бывают разные, некоторые тоже весьма аскетичны. Скажем, безбожникам необязательно проявлять силу воли, стойкость и прочее, ведь он не скован рамками. А без этих рамок не видно, чего человек стоит.

— Атеисты тоже показывали чудеса силы и воли в войнах, часто шли на смерть, не бежали, не сдавались.

— Проявить подобные черты перед смертью — легче, чем кажется. Человек знает, что умрёт, и хочет уйти красиво. А вот проявлять эти качества всегда, в повседневной жизни, побеждая не врагов на поле боя, где успех зависит от крепости метала и натренированных мышц, а себя, свои страсти и инстинкты, где важна сила воли. Что толку, уметь махать мечом, если не способен остановить сам себя, и скажем, не есть неделю мясо или не пить хмельные напитки месяц...

Поняв мой скепсис, сменил тактику:

— Другой пример. Как солдату стать хорошим воином? Много тренироваться. Чтоб тренироваться — надо признать, что есть к чему стремиться, что не достиг совершенства. Хороший солдат раз за разом ставит перед собой цели, к которым стремиться. Христианин так же, не говорит, что теперь совершенен, а планку объявляет стартовой позицией, отметкой 0, и стремится к новым рекордам. Достигает новой отметки, снова обнуляет.

— Вас всё время уносит в сторону, мы говорили про рабство. — одёрнул я оппонента.

— Признание себя рабом Божиим — Это обнуление своих результатов, чтоб стремиться к горизонтам дальше. Кто-то опускает планку, и быстро достигает максимума. Христиане, наоборот, её вновь и вновь задирают.

— Притянуто за уши.

— Извини, я сам же нарушил главное правило диспута. Если спор в поисках истины, а не просто почесать языками, то надо найти главный вопрос, ядро, разногласия, остальные темы вторичны. Ты признаёшь хоть что-то в жизни важнее тебя самого? Родители или потомки, король, солдатское братство? Если нет, можно прощаться — человек, не признающий ничего и никого над собой — христианство никогда не поймёт.

— Я много чего ставлю выше своей жизни. Например, дети.

— Хорошо, вопрос, что человек может ставить выше себя? Ведь не всё необходимо возвеличивать. Как ты относишься к тому, что солдаты подчиняются рыцарю, рыцари служат королю?

— Дисциплина и иерархия — основа любого общества.

— А как понять социальный статус человека?

— Слишком абстрактный вопрос. Например, посмотреть кто над ним, в социальной пирамиде.

— Хорошо, а каков тогда статус того, кто служит наивысшему сюзерену?

— Я понял вашу мысль, но есть разница — раб, и служитель. Конечно, раб короля имеет статус выше раба мелкого лорда, но он всё равно раб, и по статусу ниже свободного крестьянина.

— Это лишь термины. Ну, представь, что христиане решат не называть себя рабами Божиими, что-то изменится? Какое тогда найдёшь себе оправдание не быть христианином? Не в этом кроется зерно нашей религии. Повторю, если ты слаб, то называй себя хоть царём, хоть богом, дабы компенсировать свою немощность. Если ты силён, то тебя не волнует мнение других. Слово раб — устоявшееся с негативным оттенком, но это просто производное от слова работать. Если бы христиане были слабы, и боялись, что их унизят, то давно бы отказались от этого термина, в нашем Священном Писании его нет, перестали бы так именовать себя, и всё.

— Ну не скажите. Религия хороший инструмент порабощения. Вот, скажем податливая религия, которая учит всех, что они рабы, что вся власть от Бога очень удобна для властей.

— И чем она лучше любой другой идеологии? Разве есть религии, которые не признаю власть, и призывают ей противостоять? Но, наоборот, христианство задаёт идеалы и ориентиры, по которым самый нижний член иерархии способен оценить её верхушку. Для управления народом удобнее религия, которая позволяет больше свобод, ставит меньше рамок, не ограничивает. Тогда уж выгоднее безбожие, там правителя не меряют нравственной линейкой. На крайний случай восточные религии, объясняющие кармой любую социальную несправедливость. А христианство, как раз, не удачный инструмент.

Священник протёр лоб платком, перевёл дыхание и продолжил:

— Тем более фраза власть от Бога говорит, что она не принадлежит правителю, дана сверху, во временное пользование, и он даст отчёт как ей воспользовался. А народ способен оценить, правителя, может, тот уже не достоин, быть носителем власти. Многажды происходили бунты, когда народ низвергал правителя, считая, что он потерял право на правление. Поэтому извини, но этот аргумент неверен в корне, его мог сформулировать только предвзятый человек, или не знающий религий.

— Хочешь, расскажу одну притчу из жизни? — судя по голосу отец Осмонд решил закончить разговор какой-то мудростью, как он думает.

— Почему бы и нет.

— Это и не совсем притча, а короткий разговор двух мудрых древних, сохранившийся в наших книгах. Чтобы не пересказывать его весь, он длинный, начало расскажу вкратце своими словами. Мудрецы обсуждали последнюю книгу Писания — Апокалипсис. Как известно, христианство единственная религия, которая говорит, что, в конце концов, она проиграет. Несмотря на высокие идеалы, глубокую философию, человек будет деградировать, потому что это легче и приятнее. Как сказал один из учителей Церкви — Грешник подобен собаке, лижущей пилу и пьянеющей от вкуса собственной крови. Поддаваться греху сладострастно, поэтому люди будут отказываться от любых проявлений аскезы, самодисциплины, а многие и вообще откажутся от христианства. Те, кто останутся верными Христу, как сказано в Писании будут спасаться одной лишь верой, то есть ни о каких духовных подвигах, борьбе со страстями, усмирению инстинктов и всего низменного в человеке даже и речи не будет. И вот два мудреца спорят, обсуждая природу человека. Первый сказал: Христианство однозначно должно победить, ибо оно выставляет напоказ пороки, а никто не хочет быть негодяем и подлецом. На что второй ответил: Именно потому Христианство и проиграет. Если ты слаб, и не готов бороться за право быть человеком, то проще оболгать и унизить идею, что напоминает о твоём несовершенстве, и жить, дальше не оглядываясь на мораль и нравственность. Если признать идеологию истинной, ты либо должен следовать ей, либо сам будешь знать, что не прав. Принимающему христианство — надо над собой работать, а ежели отказаться от Христианства, признать его неправым, ложным — получаешь индульгенцию, можно делать что хочешь, и не чувствовать себя уродом. Вот и получается, что никто не хочет чувствовать себя негодяем и подлецом, поэтому христианство и проиграет.

— Как-то замудрённо.

— Истина проста и сложна одновременно, всё зависит от готовности её воспринять. Но главное запомни, мы с тобой, наверное, никогда и не увидимся, потому просто реши для себя — тебе дороже истина, или оставаться в собственной ракушке. В первом случае, умей признавать свои ошибки, соглашаться, что был не прав, это не страшно, и не позорно.

Тоже мне наставление. Признавать свои ошибки я умел всегда. Не раз менял политические и научно-философские взгляды под доводами оппонента, если они действительно разумны. Что-то в его словах этакое, но есть некоторое отторжение. Интересно, это подсознание нашло, где он лицемерит, или он прав, и внутреннее я противится признать, что оно не право. В отличие от других идей, эта вынуждает что-то менять в своей жизни, а этого я не хочу.

Я никогда не испытывал к религии негатива, но и симпатий не ощущаю. Была в моей биографии страница, пробежался по основным религиям, большие надежды возлагал на восточные течения, буддизмы всякие, но разочаровался.

— Однако же, это лишь абстрактные умствования. Вы предлагаете не политический проект, не философскую идею, даже не культурную концепцию, которые сводятся к рациональным умозаключениям, а идею существования чего-то мистического, трансцендентного. Однако я не услышал никаких доказательств существования Бога.

Ещё полчаса беседы свелись к философским размышлениям, но никакого однозначного ответа из них не последовало. Однозначного доказательства существования Бога оппонент предоставить не смог, отговариваясь абстрактными доводами. Не знаю, как оценивает беседу оппонент, но я считаю, что этот раунд остался за мной.

Глава 8.

Солнце только краешком показалось из-за гор, а сборы во дворе шли полным ходом. Я до последнего ожидал подлости, что нападут, попробуют задержать или взять в плен. Мы паковали вещи, крепили мешки на коней, нам даже выделили несколько заводных, если путешествие пройдёт спокойно, то можем отдать коней его людям в столице, а нет, то... значит не судьба. Я стою в стороне, осматривая лошадь, и для виду, и для опыта, надо же понять, на что принято обращать внимания. Рывком закинул себя в седло, хорошо, уже порядком освоился, не стал позорищем для местного люда. В дорогу Вигмар произнёс напутственную речь, заверил, что готов принять дорогих гостей в любое время и скупо пожелав удачной дороги, развернулся, и зашагал в донжон, не дожидаясь, когда уедем.