— Слышу, повелитель! — глубоко поклонился Суддар. — Да продлится твоя жизнь вечно!
Кланяясь, он спиной вперед двинулся к двери, чувствуя, как по спине под дорогим халтоном катятся струйки пота. За дверью он глубоко вздохнул, подхватил со столика чашу пятилетнего кумского и залпом выпил. Пронесло. Теперь нужно как следует поразмыслить и понять, что провал значит для него лично...
Барадаил дождался, пока дверь закроется, и повернул небольшой рычаг возле рабочего стола. Едва слышный лязг подтвердил, что запоры встали на место. Не удовлетворившись, он, кряхтя, поднялся с софы и несколько раз дернул за дверную ручку. Та не поддалась. Великий Скотовод потянул за другой рычаг, закрывая потайные бойницы, потом опустился на колени перед большой статуей Валарама. Бог, насупившись, глядел на него из-под кустистых бровей. Ему явно не понравилась неудача с Чаттагой. Потупившись, Барадаил взял из ящичка щепотку серого порошка и бросил его в жертвенную чашу. Порошок вспыхнул неярким, но жарким бездымным пламенем.
— О великий Валарам! — пробормотал Барадаил, касаясь лбом ступней статуи. — Снизойди ко мне, твоему недостойному слуге! Как никогда я нуждаюсь в твоем мудром слове...
— Я внимаю тебе, смертный! — прогудел идол.
Привал, как и обещал Тилос, продлился два полных дня. Затем маленький отряд двинулся дальше. Сухая тропа оказалась не в пример легче, чем болотная. По твердой почве шагалось куда веселее, и люди приободрились. Даже Джабраил снова шагал сам, тяжело опираясь на толстый, но удивительно легкий посох, вытесанный из ствола тикурина.
Джунгли редели, а местность ощутимо повышалась. Вечером третьего дня путешествия отряд уперся в первые скалы темного базальта. За ними в отдалении виднелись высокие заснеженные пики. Той же ночью затряслась земля. Со скал сыпались мелкие камешки, деревья возмущенно шелестели листьями. Разразилась гроза, но молнии били где-то за горизонтом, напоминая о себе лишь далекими зарницами и отдаленными раскатами грома. Тилос вышел из маленькой пещерки, служившей им пристанищем, наружу и долго стоял под холодным дождем, вытянув руки в стороны. Иногда по его пальцам пробегали голубоватые искры.
На следующий день путешествие наконец закончилось.
К вечеру отряд выбрался на небольшое плато, состоящее из одной гигантской, почти гладкой базальтовой плиты, тут и там покрытой неширокими трещинами. Около одной из трещин Тилос остановился и внимательно огляделся вокруг.
— Пришли! — коротко сказал он. — Все, ребята, больше этот гроб таскать с собой не придется.
Он невежливо пнул сундук-закладку, который усталые парни поставили, почти уронили, на камень. Элиза неожиданно сообразила, что так и не познакомилась с ними. Всю дорогу она находилась в каком-то странном полуоцепенении, и сопровождающие остались для нее безликими фигурами. Сейчас оцепенение как-то сразу прошло, и она твердо решила загладить свою оплошность при первом подходящем случае.
Сундук осторожно спустили в трещину. В ее глубине обнаружилась небольшая темная пещерка. Факел бросал на каменистые осыпи по углам мечущиеся тени, и Элиза невольно поежилась — окружающий базальт словно наваливался на нее всем своим весом. Взглянув, как закладку присыпают щебнем, она торопливо выбралась наружу.
Устроили привал, наскоро перекусив. Чуть погодя Тилос отозвал Элизу в сторону.
— Смотри, Эла, — сказал он, поднимаясь на небольшое возвышение. — Здешние места людям неизвестны, но я их называю Оленьим взгорьем. Если предположить, что вон те линии, — он ткнул пальцем вдаль, — похожи на оленью голову, то вот так идет туловище, вот так — ноги, а мы стоим в аккурат на переднем копыте. Похоже?
Элиза кивнула. Трещины и впрямь складывались в нечто, похожее на силуэт огромного оленя, застывшего в вечном прыжке. В свете низко стоящего над горизонтом солнца бугры и пригорки отбрасывали причудливые тени, и олень казался почти живым и выпуклым. Она прикрыла глаза и постаралась запомнить картинку.
— Взгорье подробно описано в имплантированном тебе ментоблоке, — добавил Тилос, внимательно разглядывая девушку. — Охалла-ба-рр'ато!
Элизу словно ударило по голове. Она покачнулась и, наверное, рухнула бы на камень, но Тилос успел поддержать ее.
— Все, все, спокойно! — властно произнес он. — Уже прошло.
Однако ничего не прошло. Перед ее глазами словно раскручивался свиток с описанием Оленьего взгорья. Высота над уровнем моря, расположение ближайших городов и торговых путей, подробные приметы в глуши, позволяющие добраться сюда кратчайшим путем... Она потрясла головой. Стало немного легче.
— Вот и ладушки, — Тилос погладил ее по волосам. — Возможно, тебе еще придется сюда вернуться. Возможно, и нет. Пошли назад.
— Погоди! — Элиза оттолкнула его руку и повернулась к нему лицом. — Тилос, я... я хочу знать — что еще ты напихал в мою голову? Что еще свалится на меня в самый неожиданный момент?
— Ну... — Тилос задумчиво потер верхнюю губу. — Ничего особенного. Пара укрытий на случай смертельной опасности, несколько имен нужных людей в разных городах... Все по мелочам. Знание придет само, когда в нем появится необходимость.
— Зачем?
— Что? — Тилос недоуменно уставился на девушку. — Как — зачем?
— Зачем это все? — Элиза почувствовала, как глубоко внутри закипает ярость. Спокойно, одернула она себя. Не истери. Расслабься! — Зачем ты засунул мне в голову все свои дурацкие штуки? Ты что, не мог сразу сказать, по-человечески?
— Не забывай, я не человек, — темные глаза Тилоса холодно проткнули ее, словно два копья. Он присел и посмотрел на нее снизу верх. — Не давай внешнему сходству сбить себя с толку. Эла, помнишь, я спросил — готова ли ты поиграть со смертью? Ты согласилась. Ты не задавала вопросов тогда, и тем более поздно задавать их сейчас. Не бойся, — уже мягче добавил он. — Я не программировал тебя на действия. Информация, только информация...
— На действия? — сердце Элизы сжалось в холодный комок. — Ты хочешь сказать, что... что...
— Да, — кивнул тот. — Можно сделать так, что по ключевому слову ты сделаешь что-то, что совсем не собиралась. Даже не обязательно по слову — в определенное время, например, или в определенных обстоятельствах. Но с тобой я так не поступил. Мне нужно, чтобы ты оставалась свободной.
— Я? Со мной? — переспросила девушка. — А... другие? Мира? Джабраил? Все остальные?
— Ты действительно хочешь знать? Или тебя волнует лишь, чего от них ожидать?
Тилос отвел взгляд и, прищурившись, уставился на заходящее солнце. Элиза молча смотрела на него. У нее возникло ощущение, что под ногами проваливается тонкий ненадежный мостик, под которым — пропасть. Ей вспомнились марионетки в бродячем цирке, которых она несколько раз видела в дни больших ярмарок. Подчиняясь искусным рукам и голосу кукловода, фигурки двигались, дрались, разговаривали почти как живые. Неужели и она — такая же кукла? Но разве так можно?
— Тилос, — запинаясь, произнесла она. — Я не знаю... Но разве можно заставлять людей делать что-то вот так... бездумно, по чужой воле? Чтобы они не знали, что они делают?
— Хороший вопрос, — Тилос снова посмотрел на нее. — Я задаю его себе много лет, и так и не нашел ответа. Но почему тебя так пугают ментоблоки? Какая разница, отчего человек поступает так или иначе? Кого-то ведет собственная выгода, кого-то приказ, а кто-то искренне считает, что поступает так по своей воле. Мотивы всегда разнообразны, и встроенный приказ — не лучше и не хуже прочих.
— А если ты заставишь убить кого-нибудь? Пошлешь человека на смерть, и даже не оставишь ему выбора? Даже раб может сбежать с поля боя, если он решит, что так лучше!
— Эла, — усмехнулся Тилос. — Я, конечно, сукин сын, но не настолько. Мне не раз приходилось убивать по разным причинам, но никогда я не казнил чужими руками. Я сужу, выношу приговор и привожу его в исполнение — сам, всегда сам. И я помню лица всех своих жертв, всех до единой — моя память устроена так, что я ничего не забываю. Нет, я не использую невольных убийц. Все куда невиннее — например, незаметно даже для себя оставить пакет в нужном месте. Что же до главного вопроса — можно ли так поступать в принципе...
Он хмыкнул.
— Это далеко не главная проблема. Можно ли убивать людей — вопросик куда похлеще. Ментоблоки могут стать страшной вещью в руках мерзавца, стремящегося к власти, к славе, к личной выгоде. Но они могут и приносить пользу. Большая часть моих курьеров — случайные люди, использованные втемную. Они не подозревают, что что-то для кого-то несут, а потому не могут случайно выдать себя, не рискуют попасться из-за явных связей со мной. Такой подход значительно снижает риск и для них, и для моих людей. Вероятно, как и любое изобретение, ментоблоки, вернее, его применение, всего лишь вопрос этики. Как кинжал, — он постучал себя пальцем по ножнам, — они служат и для убийства, и для нарезания хлеба.
— А ты всегда режешь ножом только хлеб? — в упор спросила Элиза. — Можешь поклясться?
— Весь вопрос в том, — Тилос резко встал с корточек, — веришь ты мне или нет. Если веришь — клятвы не нужны. Если нет — вряд ли тебя убедят хоть десять клятв. — Он положил руку девушке на плечо и взглянул ей в глаза, приблизив свое лицо почти вплотную. — Веришь ты мне?
Элиза попыталась отпрянуть, но рука Тилоса не позволила. Она сглотнула слюну.
— Не знаю, — прошептала она. — Теперь — не знаю.
— По крайней мере, честно, — хмыкнул тот, отпуская ее плечо и снова присаживаясь на корточки. — Сложно тебя винить. Ты просто не готова. Обычно доверенные люди в моем цирке проходят долгую подготовку, поднимаются по длинной лестнице, каждая ступенька которой — крупица тайного знания. Они узнают и принимают правду по частям, а не выпивают чашу одним глотком, как ты. Им легче. Но у тебя нет иного выхода, кроме как положиться на свое чувствительное сердечко. Оно подскажет, можно ли верить мне. Возможно, не сейчас, позже, но подскажет. И если ты решишь, что верить мне нельзя, что ж... Я не стану тебя удерживать. Могу только повторить: ты — свободна полностью. И еще одно: я никогда не заставляю людей поступать против их совести.
Элиза отвернулась. В лагере неподалеку уже разгорался небольшой бездымный костерок из принесенного с собой хвороста. Наверное, там уже готовили горячую похлебку. В животе заурчало.
— Тилос, — не поворачиваясь спросила она, — а зачем я тебе? Ты ведь так и не сказал...
— Не сказал, — согласился Тилос. — И не скажу до времени. Ты — импровизация. Запасной вариант на тот случай, если меня... если я по какой-то причине пропаду. Если меня не тронут, ты не понадобишься. Возможно, все пойдет обычным чередом — долгое вдумчивое обучение, потом самостоятельная работа... Скорее всего, так и случится, если только они...
Он осекся.
— Они — кто? — переспросила Элиза, поворачиваясь к нему. — Тени?
— Что? — от удивления Тилос даже потерял равновесие и сел задницей на острый камень. — Кхаргаш-рр'гузум!.. Извини, не сдержался. Нет, Тени здесь ни при чем. Они всего лишь очередная секта наемных убийц и шпионов. Никто не знал про них полвека назад, и их напрочь забудут полвека спустя. А если они продолжат путаться у меня под ногами — и того раньше. В свое время в Граше орудовали Желтоглазые. Их боялись куда больше, чем Теней — сегодня. Ты про них слышала?.. — Он хмыкнул. — Нет, я имел в виду Демиургов. Пожалуйста, не спрашивай больше — я не смогу тебе толком объяснить, чего они хотят от меня. Слишком много... ключевых концепций из области философии и общего социомоделирования тебе неизвестны. Как-нибудь потом, ладно?
— Ладно, — вздохнула Элиза. — Но ты можешь объяснить, почему выбрал именно меня? У тебя своих людей мало? Верных, обученных... умных?
— Не прибедняйся, — ухмыльнулся Тилос, но тут же снова посерьезнел. — Ума у тебя поболее, чем у многих. Просто так сложилось. И имя у тебя...
— Что — имя? — переспросила Элиза, поняв, что продолжения не ожидается. — Имя как имя.
— ...признан виновным в сговоре с предателем, а потому подлежащим смерти.
Все. Дальше колебаться и тянуть некуда. Считаем, что монета выпала орлом. Сильный толчок — и створки могучих деревянных дверей, провернувшись на смазанных петлях, распахиваются настежь, с грохотом врезаясь в каменную стену. Кантос Двенадцатый осекается на полуслове, замирает с открытым ртом. В направленном на вход в зал взгляде — кипящая ярость и желание убивать.
— Император! — мой голос звенит от напряжения. Шпоры на запыленных сапогах отбивают по каменным плитам четкий ритм. Легче, легче, не переигрывай. — Я слишком поздно узнал о происходящем. Умоляю — два слова перед тем, как ты вынесешь приговор!
Мгновение тот смотрит на меня, беззвучно шевеля губами. Видно, что он бы с радостью стер меня в порошок. Нельзя — если уж я высовываюсь на поверхность, то по полной программе. Свернуть шею герою, спасителю города — нет, люди на улицах не поймут. Но ладно бы на улицах — не поймут и многие аристократы, уже повязанные мной паутиной гласных и негласных договоренностей.
Эррол стоит на коленях. Локти туго стянуты за спиной, отчего цыплячья грудь выпячивается колесом. Два дюжих стражника из дворцовой охраны небрежно придавливают ему плечи ладонями, чтобы не взбрело в голову желание подняться, тем паче — сбежать. Взгляд затравленный, но где-то в глубине прячется неверие. Этого не может быть! С кем угодно, но не с ним... Мальчишка. Что она в нем нашла?
Элиза стоит у стены позади придворных. Серый мужской колет обтягивает фигуру, рука судорожно сжимается на эфесе длинного меча. Она тоже не верит, не понимает — напасть ли на императора, убить ли себя? Там, на площади, она — знамя, символ, красавица-паладин, увлекающая за собой влюбленную толпу. Здесь — юная перепуганная девица, внезапно оказавшаяся в вакууме. Впрочем, в этом мире надлежит говорить — "в пустоте".
— Слушаю, — тяжело роняет император, наконец, справившийся с собой. Вообще-то он неплохой парень, но здесь явно не на своем месте. Охотиться по степям за налетчиками-кочевниками, рубиться на поле боя — вот его стихия. Администратор же из него хреновый.
Следующие пять минут излагаю банальные истины. Каждый может ошибиться, предатель одурачил всех, не только архивариус не смог распознать его... Вина Эррола лишь в том, что он сошелся с Каггом ближе других. Вечно забитый мальчишка, мечтательный книгочей, он сильнее других тянулся к веселому детине, так непохожему на злых насмешливых сверстников, так покровительствовавшему затюканному книжному червю. Зачем он потребовался Каггу? Вряд ли отравитель колодцев преследовал какие-то особые цели. Матерый шпион и диверсант, возможно, он тоже устал от одиночества? Но о нем я не говорю, психоанализ тут никому не интересен.
— Я уже слышал твои речи, — бурчит император. Совесть у него есть — видно, что ему и самому давно расхотелось вешать Эррола. Но отступать уже нельзя: сомнение — признак слабости. И за окном — дворцовая площадь, колышущееся море голов. Море ждет искупительную жертву, и она уже назначена. Если не удалось поймать виновного, казнят невинного. Не имеет значения, кого. Важно лишь напоить толпу кровью.
