Сполиарум

Недостаток. Где-то во мне пребывал незамеченным мной чудовищный недостаток, не позволивший мне обрести счастье, разлучивший меня с моим прекрасными сестрами, сделавший нас врагами, а я даже не знал о нем, не знал о столь удивительной части самого себя. Столько лет она была со мной, а я никак не использовал ее, ничем не смог ей угодить и от мысли об этом слеза появилась в правом, но только в правом моем глазу.

Должно быть, я ужасно глупо выглядел в то мгновение. Стоя на полутемной площадке старого дома, с пистолетом в руке, в мятом костюме и со взъерошенными волосами, цвет чей тайной оставался для меня. Я выдрал один волос и он оказался темным, вырвал другой и он был светлым. Улыбнувшись, я поместил пистолет под ремень брюк, прикрыл его джемпером. Вряд ли он мог мне пригодиться. Было слишком наивно полагать, что я могу справиться с теми, кто желал моей смерти при помощи такого оружия. Не сомневаясь ни секунды, с улыбкой на дрожащих губах, я толкнул дверь и вышел на улицу.

Прохладный приблудный ветер распахнул незастегнутый пиджак, метнул в глаза бесприютную пыль и я закашлялся, я отвернулся от него, уже совершая первые шаги.

Эта часть города была плохо известна мне. Я бывал здесь, но только тогда, когда меня приглашали или привозили. Названия улиц ни о чем не говорили мне и не вызывали воспоминаний, я знал только примерное направление, которого и старался придерживаться, терпеливо дожидаясь зеленого света на переходах, делая вид, что мне безразличны презрительные взгляды, которыми прохожие, не исключая детей, провожали меня.

Услышав торопливые, лишь немногим страхом отделенные от бега шаги за своей спиной, я насторожился, но ничто не выдало в них опасности, да и глупо было бы думать, что каждый бегущий по улице преследует меня. Рука упала на мое левое плечо и я резко развернулся, чувствуя, как сердце мое сворачивается мертвым броненосцем.

Вся она в гладкой, мутновато лоснящейся коже от пояса с золотистой застежкой до кончиков пальцев. Красный пышный мех куртки, прижимавшийся к ее щекам, растерянно шевелился от ветра, наполнявшего меня холодной злостью и в печали, которую чувствовал я, глядя на него, виделись мне призраки всех вымерших животных. Брюки до самых колен покрыты были пятнами высохшей грязи, ботинки на тяжелой подошве, со стальными носками, купленные когда-то у меня выглядели такими чистыми, как будто за мгновение до этого она вымыла их, протерла мягкой губкой, смазала густым кремом и все только для того, чтобы произвести впечатление на меня.

-Ты куда-то спешишь? — она подняла большие солнцезащитные очки и глаза ее немедля сощурились, от чего стали видны тонкие, едва заметные морщинки под ними.

Она редко когда выходила на улицу, не украсив себя защитными покровами теней и помады, не оградив глаза от полчищ невидимых тварей и разрушительных видений черными или красными барьерами, при переходе через которые изможденный страх обращался гнилостной страстью, пустынное отвращение становилось безнадежным вожделением, а тоскливая привычка — кровавой новизной и я, знавший о том, не один раз покидал ее квартиру, собрав и унеся с собой всю косметику. После того, как это случилось в третий раз, она соорудила тайники, обнаружение которых стало занятием более увлекательным, чем совокупление и я с восхищением вспоминаю, как она сидела, забравшись с ногами в черное жесткое кресло на стальных острых ножках, обнаженная, в одном лишь старом собачьем ошейнике, оставшемся от пса, умершего в ее детстве и, наблюдая за тем, как я ползаю по комнате в поисках убежища, где скрылись помады и пудра, улыбалась и курила тонкую розовую сигарету.

-Что ты здесь делаешь? — я сбросил с себя ее руку, как сделал бы то с выпавшим из чужого окна использованным презервативом.

-У меня съемки неподалеку, — она переступила с ноги на ногу, опустила глаза, — Не хочешь посмотреть?

Мне нравилось смотреть на нее, знающую о работающей камере. В эти мгновения она не была похожа на ту девушку, которая с удовольствием отдалась бы мне, тело чье я предпочел бы своему собственному, чьи губы изъяли из моего тела всю чистоту, влагалище высосало наивность а груди и соски втерли в кожу зуд злодеяния. Такого не происходило, когда я снимал ее сам, в минуты страстного уединения, для этой герметической реакции необходимы были пылающие реторты осветителей, невозмутимые демоны дорогого оборудования, записывающих устройств, стоимостью во много раз больше, чем все содержимое моего торгового саквояжа, ртутный блеск линз, заклинания флафферов и все прочее, без чего кажется невозможным ни одно наказуемое восхищение. Но сегодня был не тот день, когда я мог позволить себе это лишающее воли зрелище. У меня не было сомнений в том, что все режиссеры и актеры этого города, а быть может, и всех остальных, уже знают обо мне, мое лицо и приметы уже разосланы им и в каждой маленькой грязной квартире, в каждом пустом подвале они замышляют пытки и казни для меня.

-Нет, извини. — я попытался развернуться, но грубой кожей перчаток она впилась в мои пальцы.

-Ты больше не хочешь меня? — взгляд ее отличался той злобой, которая возникала во мне, когда я, трижды за день испытав оргазм, желал четвертого, но не мог добраться до него.

-Все по прежнему. — пожав плечами, я вырвал у нее свою руку и направился прочь, но удалился лишь на несколько шагов, когда острая боль в левой руке вынудила меня обернуться.

Она стояла, не сдвинувшись с места, но невдалеке, за ее спиной, я видел девушку в джинсах и кожаной куртке, указывающую в мою сторону мечом в черных блестящих ножнах. Повернутая ко мне в левый профиль, она что-то кричала, но гудящий вой, заполнивший мои уши, подобный крику совокупляющегося тасманийского дьявола, не позволил мне расслышать слова. Взгляд ее направлен был на автомобиль, двигавшийся по противоположной стороне дороги, старую, уже не производящуюся модель, известную своей прожорливостью и сварливой капризностью. Проеденный ржавчиной белесый металл, неровный и мятый, просевшая подвеска, перекосившийся и едва ли не отваливающийся передний бампер всегда вызывали у меня смех, ведь я вспоминал, как владелец гордился этим ужасающим в своем убожестве механизмом. Когда тот затормозил возле меня, бесцеремонно метнувшись через всю дорогу, вынудив другие машины резко тормозить, разворачиваясь на мокром асфальте, мужчина выскочил из него и я снова рассмеялся этой нелепой огромной фигуре, для которой прочность была неотличима от неподвижности. Я вспомнил, как он говорил мне, что не верит ни во что, кроме того, что считал действительностью и существование чего доказывалось и заключалось в том, обо что он мог постучать пальцами, что с удовольствием и делал. Это существо, быть может и отличавшееся физической силой, было совершенно лишено грации и не умело обращаться со своим телом так, чтобы оно выглядело красивым или хотя бы естественным. При этом оно умудрялось руководить тренировками таких же, как оно само. Я помню, как оно несколько раз было вынуждено повторить одному из своих подопечных последовательность из пяти обозначавших упражнения цифр. Только благодаря усилию воли, причем такому, какое способно на расстоянии в несколько километров разорвать девственную плеву, мне удалось не засмеяться тогда. Но все же я улыбнулся, когда он, увлеченный своим нелепым телом, сообщил мне, что сделал из своей жены полное подобие себя. Достаточно было лишь на мгновение вообразить себе невероятную эту красавицу, чтобы у того, кто считал себя лишенным чувства юмора оно проявилось в полной и навсегда делающей существование приятным мере. Помимо всего этого, у них была рыжеволосая дочка, на всех фотографиях выглядевшая безупречно умалишенной, очаровательно слабоумной, превосходно отстающей в развитии и совершенно бессмысленной. Словом, то была идеальная, во всех смыслах и всем угодная семья.

Когда он бросился ко мне, одетый в темно-синий тренировочный костюм, я сначала рассмеялся, настолько глупым выглядело его пытавшееся казаться злобным лицо. Они так и не узнали, что есть злость истинная, когда сгорает даже стремление к чужой смерти, когда растворяются в пыльных мечтаниях неосуществленные страдания и все, что облачает себя в призрачные одеяния ненависти, сшитые из шкур вымышленных животных. Злясь только тогда, когда это было нужно, ничего не могли они знать об этом великолепном чувстве, как и обо всех остальных и я только сожалеть мог об этом.

Мерзость, мерзость. Все начиналось слишком хорошо для того, чтобы продолжиться таким образом, чтобы я вновь оказался во всей этой грязи, рядом с таким количеством нескончаемых источников ее. Между мной и действительностью образовалась тонкая пленка, невидимый пузырь желтоватой и прозрачной, быстро высыхающей кожи, пульсирующий, движущийся, напрягающийся, выгибающийся, тянущийся, искажающийся от лучистого моего дыхания, от гнетущего биения моих мыслей, от шипов моих желаний и всех случайных видений, какие случается переживать мне, когда я хорошо высплюсь и чувствую себя веселым и подвижным. Мне неведомо было, где таинственные мои союзники с глазами зеленых сфер, но я полагал, что они отказались от меня, когда не последовал мудрому совету их, о чем нисколько не сожалел.

Развернувшись, я побежал, но уже через мгновение заметил невдалеке перед собой силуэты темных существ, от вида которых вся левая рука моя задрожала в болезненной судороге, какую я помнил предшественницей пережитой мной клинической смерти.

Остановившись и уже тяжело дыша, пусть и пробежав не более двадцати метров, слыша за собой крики и тяжелую поступь злобного великана, я смотрел на них, внимая ритму их высоких покачивающихся тел. Неуверенные их шаги, для которых сама поверхность казалась незнакомой и полной сумеречных загадок, длинные тонкие руки, ни на секунду не прекращали движения, складывавшегося в жесты, одновременно угрожающие и обещающие, огромные оранжевые глаза с горизонтальными зрачками устрашали неподвижностью своей, ничто живое не могло отразиться в них, длинные и морщинистые черные хоботы опускались до гладкой промежности, позволяя множество самых неприглядных фантазий. Сами они и все вокруг них блестит пластиковой чистотой, они источают ее, наслаждаются ею и за это она защищает их. Черные фуражки на их головах и мне бы хотелось, чтобы у них все же были уши, где могли оказаться большие серебряные серьги.

Развернувшись, я одновременно с тем достал пистолет и к тому времени, когда руки мои, левая под правой, были готовы произвести выстрел, отвратительный мужчина уже был на прицеле. Елена немало времени провела со мной в тире одного из своих любовников, я умел пользоваться оружием, но все же промахнулся, имея в качестве недостойных объяснений чрезмерные волнение, усталость и незнакомую модель. Вместо того, чтобы попасть в туловище, пуля оказалась в левой руке, но это остановило чудовище. Выпрямившись, прижимая ладонь к предплечью, где расползалось темное пятно крови, перекосившийся на левую сторону, он смотрел на меня с подозрительным удивлением, как будто бы я показался ему похожим на его отца, которому он всегда хотел завидовать, но который никогда не давал повода для того.

Девушка с мечом в руках приближается ко мне, темные вьющиеся волосы подпрыгивают, обнажая большие дешевые серьги, где больше стали, чем серебра и голубые камни слишком похожи на то, из чего делают игрушки для грудных детей.

Я направил на нее пистолет. Должно быть, она думала, что я никогда не сделаю этого, таким удивленным был ее взгляд, когда она остановилась, опуская свое бесполезное оружие. Мгновение мы стояли неподвижно и в это время я вспоминал всю ту флуоресцентную скучную ложь, какой она пыталась развлекать меня целых пять лет, все те потаенные игры, в которые я вовлекал ее и о которых она так никогда и не догадалась. Я улыбнулся и она, воздавая должное тренировкам, шевельнула руками, выдвигая лезвие из ножен раньше, чем вспомнила о бесполезности того. Выглядело это так же жалко, как попытка прикрыть наготу руками и я едва не рассмеялся, вовремя остановив себя и нажав на спусковой крючок.

Она все же успела отпрыгнуть, бросив ножны, да и я промахнулся, пуля ударилась в асфальт за метр от того места, где были ее ступни, когда я целился. Спасая свою жизнь она угодила в неровные кусты, всеми силами старающимися удержать видимость смерти, ни одного зеленого листа не пустившими на себя, упала в холодную вязкую грязь, по которой теперь скользила, пытаясь встать, представляя из себя такую легкую мишень что я едва не пожалел ее, настолько была она нелепа. Прицелившись, я снова нажал на крючок, но вместо выстрела услышал насмешливый щелчок, подобный тому, с каким застегиваются покрытые мехом наручники. Впервые оружие отказывалось служить мне, но я не был удивлен, ведь оно не принадлежало никому из тех, кто хотел бы защитить меня и я никогда не держал в руках такой модели.

Все же я попытался выстрелить снова, но еще дважды осечка ожидала меня. Радуясь тому, что она не разозлила меня, не вызвала во мне раздражения, я выпустил пистолет из пальцев, стараясь не обращать внимания на пульсирующее жжение в левой руке, успокаивая его тем, что знаю об опасности и благодарен за предупреждение.

За моей спиной я чувствовал жестокую силу — то незнакомые существа подбирались ко мне. Не торопясь, стараясь все делать красиво и правильно, я снял пиджак и опустил его на асфальт, жалея лишь о том, что испачкал такую прекрасную вещь, стянул джемпер, ощутив нагим телом шершавый холод мертворожденной весны и почувствовал, как мечтающие стать убийцами моими остановились, начиная догадываться о моих намерениях и совещаясь о том, что следовало им теперь предпринять. Одна секунда для того, чтобы скинуть брюки и я уже стоял, обнаженный, закрыв глаза и опустив руки, произнося те короткие слова, которым когда-то научили меня африканские колдуны.

Подпрыгнув, я радостно взвыл. Что смогут они сделать со мной теперь, когда я превратился в пятнистую гиену, изменив еще и пол при этом? Предводитель слабоумных уже оставил в покое руку, убедившись, должно быть, что рана не опасна и теперь пытался подкрасться ко мне. Выглядело это настолько нелепо и глупо, так отвратительно напоминало сцену из непотребных фантастических романов, которые писала его сестра, что я не выдержал и рассмеялся. Смех мой подвывающим ураганом растекся вокруг меня и в призрачном оке его, неподвижный и невредимый, я взмываю и ликую, приседаю на всех четырех лапах от глумливого восторга, ведь теперь я настолько превосхожу их, что даже моя гибель не изменит этого.

Двое облаченных в черную униформу мужчин перебежали дорогу, направляясь ко мне и пистолет уже тосковал в руке одного из них. Я видел и чувствовал его грусть, как отвратительно было ему, стремящемуся сравняться в отвратительной утонченности с умиротворенным безличием смерти, оказаться в руках нелепых существ, никогда не размышлявших о том, чем закон отличается от правила.

Они представляли опасность для меня теперь, когда вместо рук были у меня лапы и я ничем не мог воздействовать на них издалека, кроме моего странного вида и пустынного взгляда и потому я, припав к земле, вздыбил свой короткий хвост и бросился бежать.