"Да она двинутая. Бог? Серьезно?!"
— Тогда тебя остановлю я.
"Только сначала придумаю, как это сделать"
Смех — искренний, заливистый, издевательский. Поняв, что время разговоров подошло к концу, я стал собирать металл обратно.
— Я думаю, Адам уже успел сказать все, что хотел. Пора и тебе умереть, вслед за своим божеством, мой маленький Дьявол.
Один из обрывков жести впервые на что-то наткнулся, и я тут же развернулся в этом направлении. Строгий деловой костюм, стройная, точеная фигурка танцовщицы, алые губы, пылающие янтарем глаза, змеиная улыбка...
Весь свободный металл, который у меня оставался, смотрел на нее, еще мгновение — и эта волна сметет все на своем пути, изрежет десятками острых осколков, изуродует прекрасное лицо, но... Улыбнувшись мне в глаза, она подняла руку и щелкнула пальцами.
Любая защита оказалась бессмысленной — воздух взорвался прямо внутри бункера, и вполовину не такой жаркий, как в первую нашу встречу, но более чем достаточный, чтобы моя аура вспыхнула, защищая от любого вреда. Стальной вал отправился вперед, но так и не нашел своей цели — я не мог целиться глазами, а от простой атаки она без труда увернулась.
Я скорее ощутил, чем услышал новый щелчок — и взрыв прозвучал повторно. Пламя мешало смотреть, жадно облизывало ауру, а рядом все еще могли оказаться гребанные дети. Я подхватил Проявлением самого себя, пытаясь сбежать, проломить потолок и продолжить бой снаружи, на бОльшей дистанции, но... верх поменялся с низом, чувство равновесия будто сошло с ума и вместо удара куполом о потолок, я приложил себя о бетонный пол.
Единственным чувством, которое не сошло с ума, были мои поля. Я попытался ориентироваться на верх купола, но огненная, сводящая с ума боль продолжала прорываться сквозь стремительно бледнеющую ауру, чувство равновесия все еще шатало, как пьяного матроса. Я попытался навестись на одну из колонн, но все, чего добился — еще один удар, когда бросил себя вперед слишком сильно. Купол стал разъезжаться, кусок за куском бессильно падая на землю, взлетая к потолку или разлетаясь во все стороны обезумевшим Проялением. Боль мешала сосредоточится, но худшим было чувство беспомощности — оно всегда сильнее всего затрудняло контроль над Проявлением.
И тут я почувствовал, как очень знакомый набор металла, — меч, сережки, Свиток, две зубных коронки, — быстро приближается ко мне.
"Только не Блейк!"
Я закричал ей держаться подальше, но вряд ли она услышала. Страх за нее, за себя оказался последней каплей — плотину, выстроенную вокруг Проявления, сорвало. "Только не Блейк" и "здесь нет детей" — единственные мысли, которые остались в голове, когда затрещали колонны, купол разлетелся во все стороны, изрешетив стены, подкосив и без того разваливающееся на куски старое здание.
Я получил тот маяк, который был мне нужен: меч, ножны, Свиток, сережки и две зубных коронки, и выстрелил собой в том направлении. Жалкие остатки бункера — несколько чугунных люков — все еще защищали меня, спереди и со спины: поток огня ударил в задний, я врезался в Блейк передним, и она тут же мигнула, растворяясь в воздухе, оказавшись рядом со мной; я едва успел подхватить ее на руки.
Этот безумный рывок принес свои плоды: исчезло пламя, и даже влияние иллюзий ослабло — я смог вернуть контроль над разбросанным повсюду металлом, вновь собирая в купол, не замедляясь, а лишь набирая скорость: прочь, подальше от иллюзий, от огня и смерти!
Побег никогда не был моим сильным местом, страх — не был привычной эмоцией. Я совершил ошибку, глупую, дурацкую ошибку — я забыл, что огонь и иллюзии не единственные монстры, которые караулят меня в темноте. Было рядом еще кое-что, чего я должен был бояться, то, что Блейк назвала "абсолютной защитой и абсолютным нападением".
"Любая атака, которую Адам примет на лезвие, — аннулируется, — сказала мне она. — Вся энергия удара сохраняется в мече, и в любой момент он может бросить все это обратно тебе в лицо в одном, и только в одном ударе. Ты не представляешь себе, ЧТО он может сделать с помощью этого. Ограничений на силу нет. Никаких. Вообще. Если на него упадет луна — он остановит ее мечом, а потом взорвет ответным ударом".
Вся передняя полусфера — пара сотен килограмм чугуна, летящая со скоростью несколько метров в секунду, — мгновенно остановилась. Я едва успел развернуться спиной, просто на инстинктах защищая Блейк от удара собственным телом. Резко выдохнув от боли, я широко раскрыл глаза, мгновенно осознав свою ошибку — мне следовало не защищать напарницу от того, что ее не убило бы, а остановить те же две сотни килограмм чугуна, летящих сзади. Я не успел сделать ничего — четыре канализационных люка ударили в грудь, живот и лицо, Блейк снова мигнула и пропала, избежав удара, алые круги расплылись перед глазами: от боли, от сияющей ауры, вспыхнувшей... и погасшей, исчерпав до донышка силовое поле.
Взрыв освобожденной из деревянного меча багровой энергии был последней каплей — получившая обратно всю свою энергию передняя полусфера ударила в спину, расплющила о сталь, швырнула вперед и не было больше ауры, чтобы уберечь от вреда. Что-то хрустнуло в груди, от горького вкуса крови во рту закружилась голова и...
Наверно, я потерял сознание на какое-то время, потому что когда вновь открыл глаза, не было уже ни полета, ни нового хруста — только огненная боль в ребрах и правой руке, только отчаянно кружащаяся голова и страшная тяжесть, давящая на грудь. Самое естественное в мире действие, столь же простое, как открыть глаза — создание слабого магнитного поля вокруг себя, далось с огромным трудом. Тяжестью на груди оказался чугунный диск, еще один воткнулся в землю в сантиметре от моей головы, остальное было разбросаны вокруг. Я смутно чувствовал знакомый набор: меч, ножны, коронки, сережки, Свиток, но даже не мог точно сказать — где именно сейчас была напарница. Но она быстро передвигалась, исчезала в одном месте и появлялась в другом — жива...
Я попытался сдвинуть проклятую железяку с груди, но лучшее, что я смог сделать одной рукой — немного приподнять, добившись права нормально дышать. Я облегченно вдохнул полной грудью... и тут же застонал — сломанные ребра во весь голос заорали о глупости этой идеи. Больше я не успел сделать ничего — новая тяжесть упала сверху, вдавила перекореженный нагрудник в грудь, одарив новой вспышкой ослепляющей боли.
Черные волосы, горящие тяжелым текучим золотом глаза, тонкий язычок, с предвкушением облизавший алые губы... этот образ отпечатался у меня в душе, навсегда остался каленным железом выжжен в мозгу, потому что это было последнее, что я увидел в жизни. Узкая ладошка легла на лоб, провела холодными пальцами по лицу, закрывая глаза, будто я уже был мертвецом. И, как только темнота поглотила все — пришла боль: огненная, безумная, заставляя кричать и извиваться, слепо размахивать руками в попытке оттолкнуть пылающую руку.
Я услышал крик Блейк, но не смог разобрать ни слова. Я услышал крик Адама, но вновь не понял ничего... а потом на одно неразличимое, блаженное мгновение все исчезло — и боль, и изломанное тело. Я завис в священной пустоте, предвечном мраке, что прятался по ту сторону реальности; я даже успел узнать Проявление напарницы.
И в следующий миг боль вернулась. Блейк прижала меня к груди, горячо зашептала в ухо:
— Я здесь, Ахиллес... Все хорошо, я не дам им причинить тебе вред.
Взрыв, огненная волна, лизнувшая волосы, предчувствие смерти, заставившее что-то трусливо съежится внутри, и вновь — пустота, упоительное Ничего, где не было боли.
— Я не дам причинить тебе вред, — повторила она, когда боль вернулась, заставляя меня тихо скулить на одной ноте, почти умоляя кого угодно вновь нанести удар, отправив меня в пустоту. Я бы заплакал, если бы те два огненных озера расплавленной магмы, что были у меня теперь вместо глаз, оказались способны на это.
Небеса услышали мои молитвы — новый взрыв отправил нас в объятья мрака.
— Я буду рядом столько, сколько смогу. Я буду защищать тебя.
Взрыв, святое Ничего. Боль.
— Но я не смогу делать это вечно. Мне нужна твоя помощь Ахиллес, — взрыв, пустота, боль. — Унеси нас отсюда. Вверх, так высоко, как только сможешь, так быстро, как это возможно.
Я попытался. Я честно попытался, но огненные озера заставляли думать только о боли, молиться лишь об очередной вспышке, а в исчезающе короткие мгновения безвременья я мог только наслаждаться отсутствием кричащего тела.
— Я не могу... — выдохнул я.
— Ты можешь. Я верю в тебя. А если нет... мы оба умрем здесь.
Я осознал, что уперся ладонями ей в живот, пытаясь оттолкнуть от себя, но Блейк лишь обняла меня еще крепче, прижала к груди.
— Нет, я не сбегу. Никогда, ни за что я не оставлю тебя. Мы будем жить вместе или умрем вместе — есть только эти варианты.
Следующий нырок в пустоту отличался от остальных. Он длился и длился, растягиваясь и удлиняясь, давая такую необходимую передышку. Я мог бы поклясться, что в какой-то момент услышал голос Блейк — мягкий, спокойный, чуть насмешливый: "Твоя дама в беде, Ахиллес..."
И снова — боль.
Меч, две сережки, ножны, Свиток в кармане, зубные коронки: на верхней челюсти слева, на нижней — справа. Это то, чем для меня теперь является Блейк — набор металла и голос: хриплый, напряженный, отчаянный.
— Сейчас!
Нагрудник, вдавленный на груди, кольчужные перчатки до локтей, подкованные боевые ботинки. Меч Блейк, который она подняла над головой, указывая направление.
"Если я не сделаю это, она умрет" — кристально четко понял я.
Она не может умереть.
Проявление подчинилось: словно огромный великан швырнул нас обоих в воздух, куда-то, я даже не знал куда.
— Ты молодец, Ахиллес, — прошептала Блейк, и я едва расслышал ее сквозь шум ветра в ушах, медленно подступающую темноту, и головокружение, и боль, и...
Глава 15. Самый лучший день
Правильный макияж — это целое искусство. Он бывает дневной и вечерний, для улицы и помещения... одних только видов макияжа глаз — девять штук. Каждый из них создан под свою задачу, каждый имеет ряд особенностей, свой смысл и предназначение. Под белое и черное платья, под софиты и солнце... или, например, под биконскую форму: клетчатую черно-красную юбку до колен, белую блузку и пиджак цвета хорошо обжаренных кофейных зерен.
Вайс внимательно оглядела себя в небольшом зеркале, стоящем на рабочем столе, покрутила головой, сверилась с фотографией на Свитке... Перед отъездом стилисты долго объясняли ей, что и как делать, чтобы получить нужный эффект — холодная аристократичная красота, столь безупречная, чтобы казалась чем-то чуждым этому миру, как... "Снежный Ангел", да, как бы наследница не ненавидела это прозвище.
Для надежности Вайс пролистала распечатку с инструкциями — тонкую кипу скрепленных листов. Куру, когда в первый раз увидела это и сунула любопытный нос в текст, долго чесала в затылке, смешно шевелила ушами, а потом невпопад ляпнула: "А у меня вот две помады есть — на каждый день и для праздников", и больше ничего не сказала, но у Вайс все равно осталось чувство, будто сделала что-то не так. Круглые глаза Жанны, с которыми она первые пару дней наблюдала за отнюдь не быстрым процессом, только усугубляли эффект, но ни одного замечания так и не поступило, а потому наследница предпочла просто игнорировать это.
Шни должны быть совершенны, и не важно в чем именно — красоте, бою или успеваемости. Все остальные могут завидовать, тянуться к этому уровню или пытаться оспорить первенство — но только не сбить ее с пути.
"Вроде бы я все сделала правильно..."
Сказать точно наследница не могла — сложно оценить правильность макияжа для темной униформы, когда сама одета в белую пижаму. Увы, спросонья она забыла захватить приготовленную еще с вечера форму в ванную, а переодеваться здесь... Вайс с сомнением покосилась на Куру — напарница, вставшая самой первой, уже успела переодеться и сейчас сидела на широком подоконнике, довольно жмурясь под теплыми солнечными лучами и что-то читала со Свитка.
Она была почти уверена, что партнер позволила заметить тот взгляд, первым же вечером после инициации, совершенно намеренно. Это был очень характерный, мгновенно распознанный ею взгляд, которым парни оценивали девушку, если та им приглянулась. Оторвав взгляд от ножек завернутой в полотенце напарницы, от неожиданности просто застывшей на пороге раздевалки, Куру посмотрела ей в глаза, убедилась, что все всё правильно поняли, и вышла за дверь, оставив за Вайс право решать, что с этим делать и поднимать ли эту тему в разговоре.
Наследница предпочла промолчать. Не то, чтобы она осуждала — у нее дома, среди аристократов, бизнесменов, артистов и политиков, нравы царили те еще, но главным правилом было: "Делайте что хотите, но — за закрытыми дверями и не выставляя свои сексуальные предпочтения на всеобщее обозрение". Вайс не осуждала, но... переодеваться в одной комнате с Куру сразу стало как-то неуютно.
Ее сомнения разрешил резко прекратившийся шум воды из ванной и, всего через минуту — громкий стук в дверь изнутри ванной.
— Грубиян ушел в столовую занимать места! — крикнула Вайс, снимая со спинки кровати чехол с формой.
В приоткрытую дверь осторожно высунулась золотоволосая макушка Жанны. Быстро покрутив головой, будто проверяя, не разыгрывают ли ее, девушка выскользнула из ванной: наскоро вытертые золотые волосы свободно рассыпались по белым плечам, липли к влажной коже; бежевое полотенце не доставало и до колен, открывая вид на стройные ножки; она вся едва ли не дымилась после горячего душа — раскрасневшиеся щечки, блестящие глаза... Жанна быстро прошагала к своей постели, на ходу скидывая полотенце, оставшись в одном лишь влажном спортивном лифчике и шортиках...
Вайс сокрушенно покачала головой. За прошедшую неделю она уже не раз наблюдала удручающую картину — Куру, аккуратно пыталась намекнуть на свою ориентацию, а Жанна в упор не замечала даже самых толстых намеков. Ради Праха, даже грубиян уже, кажется, догадался, и теперь вовсю зубоскалил над своим партнером: "У хомячков очень плохое зрение, зато такой толстый лоб, что это уже не их проблемы"
Так и застыв посреди комнаты с чехлом в руках, Вайс оглянулась к окну. Подобрав под себя ноги, Куру замерла недвижимой статуей. Длинные кроличьи уши поникли, скрывая глаза, но не в силах спрятать чуть покрасневшие щеки. Наследница собралась было уже отвернуться, но в этот момент ухо сдвинулось, сверкнули на мгновение карие глаза... встретившись взглядом с напарницей, Вайс подняла бровь, пытаясь сдержать (и безнадежно проигрывая эту битву) кривую саркастичную ухмылку. Ухо тут же дернулось, вновь спрятав глаза, фавн отвернулась к окну...
— Я думаю, тебе стоит поговорить с ней, Куру, — все же сказала Вайс. — Так больше продолжаться не может.
— О чем? — не поняла Жанна. Склонившись над кроватью, девушка судорожно пыталась расправить не поглаженную с вечера юбку. Вид открывался такой, что даже Вайс задержала взгляд на шортиках, плотно обтянувших ягодицы.
