— Зачем ты тогда там остался? Разве ты не слышал приказа уйти? Заклинание Смерти слишком опасно.
— Я... Я и вправду не слышал. Но — разве это так уж важно? Было бы еще на один труп больше, и все.
Раэндиль постарался, чтобы его голос звучал максимально невинно и наивно, хотя прекрасно осознавал, что затеял нехорошую игру.
— Ты и вправду так глуп, как пытаешься это изобразить?!
По лицу Жестокого пробежала едва уловимая волна какого-то странного выражения; мелькнула и тут же исчезла — но Раэндиль увидел его, как вспышку алого пламени в золотых лепестках. Видение было достаточно ярким и четким, чтобы Раэндиль принял его за бред — но ему показалось, что это некое из его новых умений; и он достаточно легко принял эту картинку.
— Ты единственный из всех, кого я знаю, кто прошел Путем Смерти и остался жив; правда, ты не дошел до конца — но и этого достаточно. Расскажи, что-нибудь изменилось в тебе?
Раэндиль задумался надолго, потом медленно и неохотно начал говорить. Но через некоторое время запутался в своих объяснениях — каждое слово порождало массу необходимых пояснений и более подробных рассказов о каждой мелочи. Едва ли через полчаса он поймал себя на том, что говорит быстро и взахлеб, стремясь выплеснуть на внимательно и молча слушавшего Наместника все, что переполняло его. Странным было то, что понимание большей части того, что он говорил, приходило к нему именно уже после того, как он произносил это вслух и слышал собственный голос. Он вообще слабо понимал сам, о чем говорит, и откуда в нем все это знание.
— ... понимаешь, я просто вижу теперь все как-то по-другому, словно очень яркий солнечный свет освещает...
Гортхауэр молча кивал, словно сравнивая услышанное с чем-то знакомым раньше. Раэндиль не мог оторвать от него глаз, это было так странно — но резко очерченная на фоне окна фигура притягивала его. Ему нравился этот человек, это слово, конечно, было мало пригодным для сильнейшего из Майар, но как еще Раэндиль мог называть его? Нравился, несмотря ни на что — была в нем некая притягательная сила, создававшая ощущение уверенности и безопасности. И менестрель понял, отчего Майа вызывал такое восхищение и преданность со стороны всех здешних жителей — именно из-за этого чувства, которое Наместник умел вызывать. Чувствовалось в нем некое желание оградить и защитить всех, кого он считал своими, и Раэндиль каким-то образом попал в это число.
Он обнаружил, что уже некоторое время молчит, в упор уставившись на Наместника, и неким непонятным образом улавливая малейшие оттенки его настроения. Среди неясных и явно непонятных человеку мыслей, были такие четко различимые чувства, как спешка, любопытство — сильное и явно важное, и, как ни странно, вина. Тут некая сила подхватила его и мягко, но достаточно настойчиво отбросила прочь те невидимые нити, что он протянул к Наместнику. Это было сделано уверенно и твердо; Раэндиль, который сам еще не понимал, что и как делает, почувствовал, что сделал нечто запретное или близкое к тому.
Наместник смотрел на него почти в упор, и, хотя губы его не шевелились, Раэндиль четко слышал его голос:
— Никогда больше так не делай. Чьи-то мысли — не для любопытных взглядов посторонних.
Потом он сказал обычным образом, и Раэндилю такой способ речи показался необыкновенно скучным и бедным по сравнению со щедрой на мельчайшие нюансы и оттенки мысленной речи:
— Тебя ждут в Тронном Зале. Поторопись.
— Кто? — удивлению Раэндиля не было предела — он успел почти забыть большую часть впечатлений от встречи с незнакомым чародеем.
— Увидишь.
Наместник уже уходил, когда Раэндиль последним неловким движением потянулся вслед его мыслям, невзирая на только что поведанный запрет. И с удивлением обнаружил нечто, что более всего походило на приглушенный гнев и... ревность.
* * *
Странно легкие собственные шаги вниз по широкой лестнице из черного камня... Каждое движение откликается где-то внутри странной болью и тоской, и душа противится неизвестно почему — а в горле ком и во рту горечь, и не идешь — несет тебя потоком. И не изменить ничего, так суждено, так будет, ты больше не хозяин сам себе. Твоя судьба нашла тебя — и вот виски стиснуты обручем отчаяния и предчувствием обреченности. Предопределенность и предзнание собственной судьбы — что может быть хуже, если ты видишь ее как острый клинок, входящий тебе в горло?
Раэндиль сам не понимал, что это за странные мысли у него, и откуда они — но видение было достаточно реальным, он мог, сосредоточившись, почувствовать эту острую сталь, пронзающую его тело; это было слишком страшно. Идя вниз по ступеням главной лестницы в Тронный Зал, он словно шел по раскаленным углям босыми ногами, не зная, в чем тому причина. Его и тянуло туда, и напротив, мучительно не хотелось идти вперед. Но — дверь возникла перед ним, словно бы из ниоткуда, и поздно было отступать.
Все тот же полумрак — но зал был непривычно живым, мягко светился и звал его. Посредине зала, многократно отражаясь в зеркально-черном камне, стоял все тот же загадочный чародей. Словно бы и не прошли многие дни, словно все, что было между этими двумя встречами, было просто коротким и не важным никому сном.
Его ждали, Раэндиль это понял сразу, и немного растерялся. Короткий неглубокий поклон — и медленные шаги по той светящейся дорожке, что тянулась между ним и тем. Опустить глаза, и только из-под ресниц бросить беглый взгляд, уже зная, о том, что смотреть ему в глаза слишком странно и опасно.
Человек? Пожалуй, да. А, может, и нет — кто-то сродни Гортхауэру, из Темных Майар. Потому что в облике есть нечто неопределенно-нечеловеческое, такое же, как в Наместнике, но куда более сильное. Эта неопределенность черт лица, общая размытость облика — и исходящая от незнакомца мощь; вернее, четкое ощущение хорошо сдерживаемой огромной силы. И вместе с тем — какое-то явное бессилие в этих опущенных плечах и повисших плетьми руках, в простых мягких линиях одежды. На темных волосах — венец из черного металла, достаточно строгой, но необыкновенно тонкой работы: три зубца из переплетенных тонких нитей на узком обруче. В центре, под самым высоким зубцом — сияющий радужным светом круглый камень. Что-то тихонько кольнуло сердце Раэндиля при виде этого камня, но что — он так и не понял.
— Здравствуй, Раэндиль!
Голос — он еще не слыхал такого — негромкий, мягкий и грустноватый, как бы слышимый сразу со всех сторон, обволакивающий сознание. Только слышать его — уже радость, от которой сердце рвется прочь из груди.
— Здравствуй...
Что сказать? Что сделать? Просто — как к нему обратиться? И — не слушается язык, только кровь бьется в висках, да щеки горят, как у мальчишки. Что же это за наваждение? Попробовал прикоснуться мысленно — новое неожиданно обретенное умение так и подбивало на различные опыты — но это было все равно что опустить руки в раскаленный металл. Такое обжигающее и нестерпимое ощущение, какого он еще не знал...
— Успокойся. В чем дело?
Легко сказать — успокойся, подумал Раэндиль, если не можешь понять, в чем же дело. "Хорошо, давай разговаривать так, если тебе так проще." И Раэндиль достаточно легко перешел на Неслышную Речь, тем более, что с этим странным человеком это получалось намного проще, чем с кем-то иным.
Ты меня хорошо понимаешь? Да, пожалуй. Вот и славно. Тебе нравится здесь? В Неслышной речи не лгут. Значит — говорить все, как есть. Нет, не совсем. Отчего? Вот это вопрос! И что тут скажешь? Не знаю сам — не во что верить. Смех. Во что же тебе надо верить? Кому-. Не нибудь, во что-нибудь жить — просто так. У тебя душа поэта. Нет - просто нигде нет того места, которое было бы мне домом. Еще смех — долгий и добрый. Разве? А все это — изображение зала и всей Цитадели — тебе не кажется домом? Не знаю... А она думает иначе. Разве ты не слышишь? Послушай тогда сейчас.
Раэндиль надолго задумался, так, что даже позабыл о прерванной беседе. Он старательно слушал нечто, которое было — Цитадель. Он сумел услышать его еще раньше, до встречи с чародеем, и теперь пытался понять: изменилось ли что-нибудь. И вправду, изменилось — он слышал биение сердца Цитадели, совпадающее по ритму с его собственным, чувствовал ее обращенную к нему заботу и внимание, такое, на которое была способна эта странная живая крепость-дом. Дом. И его дом тоже. Как же это здорово...
Он поднял глаза, и увидел, что его собеседник уже стоит у самых дверей. Как — и все? Но ведь есть еще столько незаданных вопросов! Еще так много хочется узнать. Да ведь он даже не знает, с кем говорил...
Человек в венце, уже открывая дверь, обернулся к нему и остановился на миг, внимательно глядя на Раэндиля.
" Кто же ты? Как тебя зовут?"
" Мое имя Мелькор."
Только заслышав тяжелый хлопок закрывающейся двери, Раэндиль сообразил, что так и стоит посредине пустого Тронного Зала с открытым ртом и полным отсутствием каких бы то ни было мыслей в голове. Кроме одной — "Вот это да!" Что, впрочем, особо новой или интересной мыслью считаться никак не могло.
* * *
...А рассветы на Севере были совершенно колдовскими, нигде больше таких не было. Или нигде еще он не был так внимателен ко всему, что творится вокруг, нигде не вставал затемно, чтобы уехать в лес и там смотреть, как поднимается солнце из-за островерхих шапок елей. Туман окрашивался в нежнейшие розовато-сиреневые оттенки, клубился повсюду. Влажными липкими клочьями повисал на отсыревших в предутренней прохладе, пропитавшихся запахом земли и хвои волосах. Он ложился на сырую холодную землю вниз лицом и вдыхал этот терпкий аромат прелой листвы и вянущей травы, мокрой глины и прошлогодних еловых иголок. В этом было вечное возрождение и смерть природы. Это звало остаться здесь навсегда, войти в этот спокойный и величавый круг ежегодных перерождений, внимающих солнцу.
Он возвращался, только вдохнув в себя столько рассветного солнца и ветра, сколько мог вместить в полную грудь. Лесные озера и ручьи, сыроватые северные луга и далекие отблески льда на самом краю горизонта... Все это было прекрасно — Раэндиль открывал их заново, словно и не видел до сих пор. Как будто не было многих лет странствий — вот он только что вышел в этот светлый и печальный мир из странного места с темными стенами и низким потолком.
Едва ли он понимал до конца, что было причиной тому. Но — тому ли, кто пересек пути Богов думать о подобных мелочах? Кем он был тому, с кем встретился случайно, не желая того — игрушкой ли, другом, учеником. И всем этим — и ничем из этого. Светильник, горящий в ночи — кем он считает того любопытного мотылька, что, влекомый его светом, сгорает на его огне?
...Песчинкой между двух раковин,
Малым камешком меж жерновами,
Я лег в твои руки, зная, что одна из них —
Жизнь, но другая — все же Смерть,
И ладони твои сомкнулись
Толщею вод надо мной...
Ему снились странные сны, в которых было одновременно страшно и радостно. Ему снились люди, которых он не видел многие годы — а во сне он видел их изменившимися, постаревшими. С ними что-то происходило, он это видел, и знал, что это происходит сейчас или произойдет через некоторое время. Иногда он видел себя. Вернее, свою смерть — узкий и длинный клинок кинжала, что входил ему в горло. Красно-золотая рукоять, украшенная причудливым красивым узором. Умирать во сне было не страшно — скорее, забавно: не было ни боли, ни всего того, чего он боялся в смерти. Это было странной забавной игрой. Но просыпался он всегда в холодном поту, хватаясь за невыносимо больно бьющееся сердце, хватал пересохшим ртом воздух и никак не мог надышаться. Ломэлинн поила его горькими травяными настоями — но тогда он не видел снов, а они манили к себе. И оттого он предпочитал холодный ужас пробуждения — ведь перед ним были удивительные и пугающие картины иных мест, иных земель. Но всегда там были знакомые и полузнакомые лица. И он сам.
С ним происходило нечто странное — он заново рождался в этом мире. Видел то, что не видел до сих пор — красоту природы и силу людской дружбы, веру и надежду — то, что ведет людей в жизни. Видел, что то, о чем всю жизнь он думал с циничной усмешкой и затаенной тоской — любовь, счастье, верность кому-то — становится чем-то практически осязаемым, живым и материальным. И понимал, что и ему это доступно, так же как и всем вокруг.
Раэндиль менялся — незаметно для себя, заметно для остальных. Взгляд его стал более мягким и открытым, жесты — более уверенными. То детское, что всегда было в нем, не ушло, но сбросило маску всезнания и презрения ко всему. Широко открытые глаза, жадно ловящий все вокруг взгляд: "Смотрите — идет дождь! Полюбуйтесь — солнце!". Развязывались многие узлы его души, которые раньше не давали ему быть среди людей своим. Менялось все. А тем невидимым центром, что направлял исподволь и помогал произойти изменениям в его душе, был тот. Черное божество с глазами ледяного пламени. Властелин Ангбанд. Темный Вала. Мелькор.
Менестрель из Белерианда — кем ты был и кем ты стал? Марионетка ли ты в играх бессмертных богов, или та капля, что переполняет чашу? Кукла в руках опытного кукловода или та снежинка, что обрушивает лавину? Нет ответа — не умеешь еще задавать вопросы...
* * *
Все здесь оказалось не так-то просто. Он очень хотел вновь встретиться с Мелькором — да не тут-то было. Рассказы о том, что кто и когда угодно может прийти к нему, оказались весьма приблизительным объяснением для постороннего, недолгого гостя. А теперь он был — свой. И все его попытки разбивались о глухую стену какой-то невозможности вообще — не конкретного чьего-то отказа или запрета. Просто — не мог найти кого-то, кого нужно, не мог найти какую-то комнату. Тронный зал, когда он приходил в него, был тих и пуст.
А Раэндилю это было нужно позарез — было мучительное ощущение, что он чего-то не досказал, не спросил, не успел увидеть. И море вопросов, на которые нельзя было получить ответов в другом месте. И желание пережить вновь это странное ощущение полета. Но, главное — тихо и постепенно в нем выкристаллизовывалось некое незнакомое и даже слегка неприятное — своей силой, своей необычностью — чувство: желание быть рядом с Валой, говорить с ним... Расстелиться ему под ноги ковром, если понадобится. Странное желание — отдать себя кому-то. Отдать без остатка, чтобы не помнить себя, а только — быть с кем-то. А этот кто-то... Раэндиль судорожно метался между словами, пытаясь подобрать подходящее, чтобы назвать его хотя бы в мыслях — да слово все не приходило. "Человек"? Да, пожалуй, больше всего похож именно на человека. И все же — не дано людям обладать такой силой, такими умениями. А сила эта чувствуется во всем — даже если она старательно сдерживается, чтобы не навредить смертному. И — как забыть эльфийские истории, хотя большая часть из них если не сказки, так красивые преувеличения? Но все же эльфы не лгут — и он ведь был Вала — одна из Стихий Арды. Причем, самая могучая из Стихий — так говорили все. "Восставший в мощи своей" — а Раэндиль видел в этом оттенок некой горькой насмешки.
