| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Пойдёмте, сестрицы, — наложница-подруга повернулась к двери. — Здесь нет ничего интересного. А ты одевайся, тебя удостоит аудиенции её высочество. Надеюсь, тебе хватит ума как следует усвоить всё, что она тебе скажет. Когда ты надоешь его высочеству, возможно, ты сможешь прислуживать нашей госпоже принцессе.
И Инь Кольхог величественно выплыла за порог. Свита упорхнула за ней, не забыв обменяться ещё несколькими выразительными взглядами и замечаниями вполголоса. Когда девицы скрылись, в спальню проскользнула Усин.
— Они были слишком грубы! — тут же поделилась она своим возмущением. — А ведь старшая сестра Тальо теперь не уступает в ранге никому из них, кроме наложницы-подруги.
— Оставь, Усин, — устало попросила я. — Чего-то подобного следовало ожидать. Они все дамы, а я кто? Никто.
— Может, старшая сестра и никто, но зато его высочество выбрал её сам! А не принял вместе с Восточным дворцом. Кто любезней его сердцу?
Я усмехнулась, но спорить не стала.
А вот визит к её высочеству, вопреки пожеланию Инь Кольхог, почти не отпечатался в моей памяти. Помню, что принцесса Мекси-Цу полулежала на диване, пристально глядя на меня довольно большими глазами. Запомнилась её фраза: "Мы все здесь сёстры, и я надеюсь на доброе согласие между всеми вами". Я, разумеется, поклонилась и заверила, что сделаю всё, от меня зависящее. Она благосклонно улыбнулась и отпустила меня. Выйдя за порог, я немедленно попала в лапы старшей управительницы Восточного двора, госпожи Цань Румаи. Пришлось выслушать целую лекцию о распорядке дня обитательниц Хризантемого павильона, правилах их поведения вообще и с его высочеством в частности. Оказалось, что отсылание среди ночи вовсе не было грубостью со стороны Тайрена — я, как простая наложница, просто не имела права задерживаться в его постели после выполнения своих прямых обязанностей. Спать рядом с ним позволялось лишь жене да наложнице-подруге. Но мне, чтобы получить повышение в ранге и звание подруги, нужно как минимум родить его высочеству ребёнка.
— А госпожа Инь родила? — наивно просила я.
— Т-ш-ш! — не то презрительно, не то предостерегающе зашипела госпожа Цань. — Госпожа Инь — племянница самого канцлера Нэя и дочь командующего Иня! Не вам, простым наложницам, чета.
— А, — сказала я.
Потом Цань Румаи поволокла меня на примерки — нестандартный рост и размеры опять создавали мне трудности с одеванием. В самый разгар процесса в комнату вломился евнух, который, ничуть не смущаясь тем, что я была полураздета, торжественно вручил мне ларец — подарок от принца. В ларце оказался набор украшений из зелёного нефрита — пара заколок в волосы, серьги, кольцо из цельного куска, оказавшееся мне великоватым, подвеска на цепочке, ещё несколько пряжек и накладок — прицепить на одежду. Занятно, но когда евнух ушёл, управительница стала со мной заметно вежливее.
Распорядок дня установился мгновенно и практически никогда не нарушался, если только Тайрен не звал меня к себе: утром и днём я занималась, вечера проводила либо в своей комнатке, за очередным упражнением в каллиграфии, либо в общей, так и хотелось сказать, гостиной Хризантемового павильона. Все наложницы обычно собиралась там: вышивали, сплетничали, играли в настольные игры, иногда музицировали. Но я практически никогда не принимала участия в их занятиях: меня просто молчаливо исключили из их жизни, и если и замечали, то чтобы отпустить какое-нибудь шутливое или саркастическое замечание. Кольхог и все прочие всем своим видом давали мне понять, что я — лишь временное явление в их дружном коллективе. А потому я обычно брала с собой свиток с каким-нибудь стихотворением, которое мы разбирали с наставником Фоном, садилась с ним куда-нибудь в уголок и пыталась прочесть его заново, заглядывая в свой словарик или "Тысячесловник", специальное пособие для запоминания иероглифов. "Тысячесловник", кстати, действительно был неплохим подспорьем — он состоял больше чем из сотни рифмованных строк, составленных из неповторяющихся иероглифов. Что-то вроде тех стишков, с помощью которых, как я знала от бабушки, в свою очередь выучившей их от матери, дореволюционные школьники запоминали, какие слова пишутся через "ять": "Бедный, бледный, беглый бес убежал в соседний лес..."
Однако месяц шёл за месяцем, а его высочеству я не надоедала. Прошла зима, отшумев зимними праздниками и удивив меня количеством выпавшего снега — я-то думала, что здесь будут зимние ливни. Наступил март, вернее, как здесь говорили, месяц пробуждения насекомых, а Тайрен находил всё новые и новые темы для бесед, да и ночами его пыл не снижался. Я, признаться, тоже вносила свою лепту, расспрашивая его о стране, в которой оказалась, о её нравах, законах и обычаях. Конечно, обо всём это можно было бы расспросить и наставника Фона, но тот и так со мной мучился, и мне было неловко нагружать его ещё и своим любопытством. Тайрену же, кажется, доставляло удовольствие меня просвещать. Он подробно объяснял то, что было мне непонятно, нередко смеялся или удивлялся моей реакции, и между нами начиналась новые споры, в которых никому не удавалось переубедить другого, но зато время пролетало незаметно в охватывавшем нас обоих азарте.
И однажды настал день, когда одна из наложниц вдруг вечером подсела к моему столику, когда я копировала одно из стихотворений "Древних гимнов" — сборника песен, записанных в незапамятные времена, и обязательных для заучивания наизусть любому человеку, претендующего хотя бы на зачатки образованности.
— Что ты делаешь? — спросила она.
Её голос прозвучал вполне дружелюбно, и потому я тоже ответила спокойно:
— Занимаюсь каллиграфией. Я недавно начала изучать вашу грамоту, мне надо тренироваться.
— Ну, это не помешает и тем, что начал давно, — заметила она, заставив меня несколько удивиться — я-то привычно ожидала колкости. — Можно взглянуть?
Я молча повернула к ней листок.
— Что ж, вполне неплохо. Ты ведь из западных пределов, сестра Тальо?
— Именно так, сестра... — я замялась.
— Кадж. Шэйн Кадж.
— Рада знакомству, — сказала я, и она усмехнулась, словно хорошей шутке.
— И правда. Мы до сих пор не говорили — так что совсем не знаем друг друга.
— А вы не боитесь, что вас осудят? — я кивнула в сторону остальных девушек, которые не то чтобы глазели на нас, но покашивались. — Я не пользуюсь популярностью.
— Люди всегда найдут, за что осудить, — Кадж пожала плечами. — Но я уверена, что очень многие из них не отказались бы свести с тобой знакомство поближе, когда б не шли на поводу у старшей сестры Кольхог. И, между нами, — она понизила голос, — Кольхог слишком много о себе мнит. Его высочество уже давно не так к ней благосклонен, как когда-то.
— Но она выше нас рангом.
— С этим не поспоришь. Но, быть может, скоро ей придётся потесниться.
Мы помолчали, наблюдая за занятыми рукоделием и шашками наложницами.
— Сестра Кадж... — неуверенно начала я.
— Да?
— А что бывает с теми наложницами... которые надоедают господину?
— Их участь печальна. Они доживают свои дни в забвении и одиночестве. А почему ты спрашиваешь?
— Так, просто. А бывает, что господин отсылает надоевшую наложницу?
— Это же позор! Если она почтительна к его родным, не изменяла, не больна, не воровала и не сеяла раздор в доме — как может человек, обладающий сердцем, её отослать?
— Ну а если вдруг случилось что-то такое? Или господин — человек без сердца? Куда она тогда девается?
— В дом родителей, — Кадж пожала плечами. — Может постричься в монастырь и искупать своё недостойное поведение молитвами и обетами. О худшем умолчим.
— Ясно...
— Странные у тебя мысли, сестра Тальо. Его высочество благороден, его добродетель сверкает золотым блеском. И у тебя нет причин думать, что он поступит с тобой, как с веером, выброшенным осенью.
— Я думала не о себе. Просто я тут чужая, мне всё интересно. И иногда я задумываюсь о странных вещах, и задаю странные вопросы.
Монастырь, значит. Пожалуй, лучше уж остаться во дворце. Честно говоря, к монастырям я питала некоторое предубеждение. Я никогда не была верующей, и одна мысль о регулярных каждодневных молитвах и службах наводила на меня тоску. Хотя я ещё плохо представляла, как проходят здешние молитвы и службы. Много ли общего у здешних монастырей и христианских? Однако что-то общее определённо должно быть — бдения, молитвы, работа...
Помнится, когда-то не так давно, когда я только попала сюда, сама мысль о монастырях в стране махрового язычества показалась мне странной. Европейское мировоззрение — даже у неверующих сильны христианские стереотипы. Но потом я привыкла. Есть же монастыри и у буддистов, в конце концов, хотя буддизм вовсе не против других богов, помимо Будды.
— Ты опять задумалась, сестра Тальо, — сказала Кадж, и я усилием воли вернулась в настоящее.
Так и началась наша... ну, дружба — громко сказано, но приятельствование. Я не питала иллюзий насчёт её привязанности ко мне, но всё же достаточно охотно шла ей навстречу: худой мир лучше доброй ссоры. Вслед за Кадж и некоторые другие наложницы стали ко мне заметно дружелюбней, зато язвительность Кольхог и её подпевал возросла.
— Как ты это делаешь, Луй Тальо? — напрямик спросила она меня как-то, когда мы столкнулись в купальне — здешняя купальня, кстати, хоть и уступала размерами и роскошью той, что была в Светлом дворце, но тоже была неплоха. — Ты некрасива. Ты не воспитана как должно. У тебя нет знатных родных. Ты с трудом читаешь, не знаешь поэзии, не умеешь писать стихи, даже не поёшь. Ты дурно играешь и посредственно танцуешь. Чем же ты привлекла его высочество?
Тем, что у меня есть кое-что в голове, мрачно подумала я. Тем временем Кольхог критически оглядела меня, словно товар на рынке, я как-то и невольно сравнила себя с ней, благо мы обе были лишь едва одеты. Хотя на фигуру я не жаловалась, но её формы для мужчины должны выглядеть аппетитнее.
— Должно быть, ты очень хороша в искусстве спальных покоев? — Кольхог приподняла брови.
— Не мне судить, — сухо ответила я.
— Поделись с сёстрами, позволь и нам поучиться твоему искусству! Что его высочество любит с тобой больше всего?
— Об этом лучше спросить его самого.
— Нет, правда! Ты ублажаешь его руками? Или ртом?
— А какая тебе разница, сестра? — незаметно подошедшая Кадж уселась на скамейку рядом с бассейном, и подоспевшая служанка принялась заматывать в полотенце её роскошные тяжёлые волосы. — Любая наука на пользу, только если есть куда её применить.
— Должно быть, поэтому сестра Кадж не учится никогда и ничему, — Кольхог растянула губы в улыбке.
— Я понимаю ограниченность своих дарований. Женщина без талантов — добродетельная женщина. Госпожа Пэн в своём труде учит нас, что лучше быть нефритом и казаться песчаником, чем наоборот. Сестра должна это помнить, если смогла прочесть "Поведение женщин" до конца.
Я мысленно поставила себе пометку, поинтересоваться, что это за госпожа Пэн, и как-нибудь ознакомиться с этим самым "Поведением женщин".
— Какая жалость, сестра, что тебе знакомство с этим трудом так и не помогло получить благосклонность принца-наследника. Сколько раз он вызывал тебя, один, кажется?
— Дважды, — невозмутимо уточнила Кадж. — Но, думаю, старшая сестра согласиться, что даже не пользующимся благосклонностью господина лучше знать правила поведения, чем всё равно не пользоваться и быть невежей.
— Ты скучна, — Кольхог поднялась. — Оставляю вас друг другу — вы очень друг другу подходите!
Этот разговор произошёл не далее как позавчера. И вот теперь я в очередной раз оказалась в личных покоях его высочества, раздумывая, чем бы заняться в ожидании прихода Тайрена.
16.
Высоко небо, но под ним
Не смею не склонить главы...
Крепка земля, но я хожу
Лишь с осторожностью, увы...
Но есть и правда, и закон
В реченьях сих людской молвы!
О люди нынешних времен,
Зачем на змей похожи вы?!
Ши цзин (II, IV, 8)
Я прошлась по комнате, бездумно рассматривая лёгкие занавеси, массивные шандалы в виде деревьев, ширмы, водяные часы из нескольких резервуаров, вазы на этажерках, курильницу, изображающую фантастическую птицу. На столе в идеальном порядке лежали бумажные листы, кисти в фарфоровом стакане, тушечница, коробочка для палочек туши. Единственным, что нарушало этот порядок, была связка бамбуковых планок, валявшаяся поперёк стопки листов, словно её небрежно бросили куда придётся. На крайней планке был наклеен бумажный ярлычок с иероглифами. Я прищурилась. "Война..." Этот иероглиф точно использовался в значении "война" или "нечто, имеющее отношение к боевым действиям". А вот второй был мне незнаком.
Я развернула толстенькую связку. Планки крепились шнурками одна к другой, и каждая была покрыта иероглифами. Да это книга, сообразила я, только не бумажная, а бамбуковая. "Дань Уе-Цань сказал", — было написано на самой первой планке. "Дань Уе-Цань сказал: война — великое для государства". Видимо, великое дело или предприятие. Так, дальше: "Это путь жизни и смерти, это путь..." Рождения? Существования? "...и гибели. Это нужно понять".
Я присела на сиденье сбоку от стола, предназначенное для гостей достаточно почётных или приближённых, чтобы принц не держал их на ногах. Иероглифы кривлялись перед глазами, неохотно складываясь в осмысленные фразы. "В..." э... утке? Этим знаком обозначалась одна из нитей ткани. "Пять чего-то там и семь измерений". В утке пять чего-то и семь измерений? Да в основе же, блин! "И этим определяют положение. Первое — Путь, второе — Небо, третье — Земля, четвёртое...". Вот тут опять что-то непонятное. "Пятое — Закон".
Кривясь и гримасничая, ведя пальцем по планке, как ребёнок, я разбирала фразу за фразой. Далеко не всё поддавалось прочтению, но всё же кое-какой смысл вырисовывался. Дальше расшифровывалось то, что таинственный Дань Уе-Цань имел в виду под своими пятью пунктами: Путь — это единство с народом, Небо — время и, видимо, погода, определение Земли было слишком туманно, чтобы я смогла понять его однозначно, но, похоже, подразумевался рельеф или условия, в которых ведётся война. Потом следовало перечисление человеческих качеств — я сумела разобрать "ум", "добродетель", "мужество". Видимо, в четвёртом пункте имеется в виду человек — полководец, вождь... Хотя тут может идти речь и о моральном состоянии всего войска. Расшифровку Закона я не поняла совсем.
"Если ... будет использовать мои ... то непременно..." Победит, видимо. "Я останусь с ним. Если будет использовать мои ... но не постигнет смысл, то непременно..." Проиграет? "Я уйду от него. Если он усвоит их с учётом ... они станут мощью, которая поможет и за пределами их. Мощь — это умение..." Тра-та-та, чего-то там. "Война — это путь обмана..."
— А вот и я! — раздался весёлый голос Тайрена, и я вскочила, бросив книгу, словно делала что-то запретное. — Скучаешь без меня?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
