— Ты тоже считаешь, что он как-то замешан в планах заговорщиков?
— Возможно. А возможно, что он будет вести собственную игру.
— Мои люди будут следить за ними. Не бойся, покуситься на твою жизнь он не сможет.
— А я и не думаю, что он собирается сделать именно это. В конце концов, я завтра уеду, когда буду в следующий раз в Тумбесе — неизвестно. Да и к тому же руку убийцы ты, скорее всего, сумеешь перехватить. Нет, тут явно похитрее дело. Наша беда в том, что как бы не остерегались христиан, сколько бы ни повторяли про себя, что верить им нельзя, предугадать все их коварства мы всё равно не можем. Я действительно боюсь его, Инти. Ты знаешь, я никогда не страдал трусостью и привык встречать врага грудью, но тут у меня и в самом деле слабеют колени, потому что я не знаю, как нужно повернуться, чтобы не получить удар в спину.
— Не понимаю я тебя, Асеро. Ну как он может навредить именно тебе? Ну, будет он, конечно, говорить в своих проповедях время от времени про тебя всякие гадости, но ведь ты же знаешь — народ любит тебя, и чем больше он будет говорить о тебе дурного, тем меньше его будут слушать, а верить ему будут только те, кто и без того ищет повода изменить нашей Родине. Сам того не желая, он может даже помочь нам выделить потенциальных изменников.
— Я бы и сам рассуждал так, как ты, если бы не одна история, приключившаяся с одним самонадеянным юношей почти 20 лет назад. Как ты помнишь, тогда впервые после Великой Войны наши корабли нанесли визит Испании и были приняты при дворе. Среди тех, кто удостоился этой чести, был один довольно наивный юноша, который был без памяти рад увидеть наяву то, о чём почти все его соотечественники могли лишь читать в книгах, и совсем забыл о том, что он на вражеской территории и надо соблюдать осторожность. Там познакомился с одним молодым священником примерно лет на десять старше него и, ничего не подозревая, сел рядом с ним за пиршественный стол. Священник очень красноречиво рассуждал о любви к ближнему, о милосердии, свойственном христианам, о душевной чистоте, которой можно достичь, только приняв христианскую веру, и юноша простодушно внимал этому. Однако в то же время священник очень усердно подливал ему в рюмки драгоценные вина, всячески расхваливая их и уверяя, что их надо попробовать. Отказаться от этого было почти невозможно, но юноша наивно полагал, что можно избежать опьянения, если разбавлять вино водой. Увы, в этом и состояла его роковая ошибка. Опьянеть он не опьянел, однако через некоторое время понял, что столько воды он выпил зря... Ведь ты знаешь их навороченный этикет — во время многочасового пира нельзя отлучиться ни на минуту, это у них короля оскорбит почему-то.
— Говорят, у наших предков до прихода завоевателей тоже дворцовый этикет был навороченный. Но, кажется, отлучиться с пира по нужде, по крайней мере, для гостей всё-таки было можно.
— Конечно, можно было попробовать выбрать момент, когда на тебя никто не смотрит, и осторожно убежать, но треклятый поп не спускал с юноши глаз ни на минуту, и хотя даже он не мог не заметить, что тот хмурится, морщится и вообще держится из последних сил. Он пытался соврать что-то вроде "кажется, меня зовут", но поп уверял, что кто бы ни звал, на такие вещи не следует обращать внимание, и продолжал говорить о христианском милосердии и любви к ближнему. В конце концов, юноша понял, что больше он не выдержит, рванулся, но уже было слишком поздно... — Асеро на минуту замолчал, закрыв лицо руками. Когда он отдёрнул их от лица, даже в темноте Инти заметил блеснувшую на его ресницах слезу. — Из него уже предательски потекло, точнее, хлынуло, как вода устремляется в проломленную плотину. Несчастный закрыл лицо руками, чтобы не видеть своих врагов, ликующих над его позором, но не мог не слышать их довольного шёпота. "Это животное не понимает, где что можно делать, а где что нельзя, да как вообще им позволяют сидеть за одним столом с людьми!", "Этот трус обмочился от страха, иногда они так делают от самого вида белых людей" и так далее. А когда тот всё-таки отнял руки от лица и поднял взгляд на своего мучителя, то увидел, что поп улыбается в блаженной улыбке. Он с наслаждением смотрел на растёкшуюся по паркету лужу, на мокрые потёки на одежде несчастного, на то, как тот пристыженно удаляется, оставляя за собой мокрые отпечатки, и было видно, что это именно то, чего он ожидал.
Асеро перевёл дыхание и продолжил:
— Да, таковы священники. Они могут болтать о любви к ближнему и даже к врагам, о бесконечном милосердии, своём и божием, и в то же время с ликованием предвкушать, как их жертва будет низвергнута в пучину позора. Ведь формально, с точки зрения их веры, тот молодой священник был ни в чём не виноват, и даже если бы несчастный потом наложил бы на себя руки (а он был всего на волосок от этого, хорошо под рукой не оказалось ни верёвки, ни ножа, ни яда), то священник также был бы в этом формально невиновен. Я даже предполагаю, что именно на это он и рассчитывал, ведь испанец бы на его месте точно или покончил бы с собой, или сбежал бы на край света. Нет ничего удобнее, чем избавляться от врага таким способом, а что подло — так христианину на это плевать! "Цель оправдывает средства!". Переговоры из-за этого были просто грани срыва, а если бы опозоренный покончил бы с собой — сорвались бы почти наверняка. Одного этот поп только не рассчитал. Что лекарь-язычник проявит к опозоренному настоящее милосердие, утешит его, объяснив, что это не самое худшее. Вытирая несчастному слёзы, он говорил: "Глупо и несправедливо винить себя за то, что твоё тело уже не слушалось твоей воли. Оно лишь спасало тебя от ещё худшей участи. Вот если бы ты сдержался, тебя могло бы разорвать изнутри, и ты бы умер в страшных мучениях. Я слышал, у них тут бывали такие случаи. А так ты жив-здоров, и всё у тебя впереди. Да, ты опозорен перед испанским двором, тебе нельзя будет больше там появляться, ну и что с того? Разве весь этот двор может сравниться в цене с тем сокровищем, коим является твоя молодая жизнь?" Потом все остальные тавантисуйцы поклялись, что никогда не расскажут об этом дома, и эту клятву они хранят до сего дня...
Некоторое время всадники ехали в молчании.
— А знаешь, почему тот попик так радовался моему позору? — спросил Асеро. — Я бы ни за что не догадался, но один из наших потом узнал случайно. Незадолго до нашего визита было кому-то из монахов видение, что самый юный из приплывших потом станет очень сильным гонителем христиан, и решил меня таким образом со свету сжить. Ведь он был уверен, что у нас за любой промах смертью карают. Может, даже и к лучшему, что всё так произошло. При дворе я появляться не мог, взаперти тоже сидеть не хотел, так что смог увидеть совсем другую Испанию, такую, где не важен дворцовый этикет. И я понял — власть Короны не так прочна, как иные думают. Потому что у них власть сама по себе, а народ сам по себе. И народу она, в общем-то, не нужна, её просто терпят, как терпят нищету и грязь, но не более того. Так что мы на самом деле сильнее их, потому что наше общество монолитно. Впрочем, вернёмся к нашим злосчастным христианам.
— Да, теперь я понял, почему тебя это так тревожит, — ответил Инти, — до сего дня я даже не подозревал, что ты когда-то побывал в Испании и пережил там такое. Неудивительно, что ты молчал об этом.
— Тогда никто и не предполагал, что я стану Первым Инкой. Это потом в войнах погибли многие из потомков Солнца, Горному Потоку наследника пришлось выбирать из полукровок. Да и столь скорой смерти Горного Потока никто не мог предугадать. Хорошо, что Горный Лев не знал о том моём позоре, иначе страшно подумать, как всё могло обернуться. Но всё-таки её давние следы могут сыграть свою роль и сейчас.
— Кажется, я понимаю, куда ты клонишь. Ты боишься, что эти монахи могли каким-то боком в Испании знать о твоём давнем позоре и могут поведать об этом твоим врагам? Брось, это сильно вряд ли, ведь за истекшие 20 лет слухи об этом и в Испании должны были поутихнуть, давно испариться, как испарились оставленные тобой мокрые следы.
Асеро только покачал головой.
— Всё гораздо хуже. У меня практически нет сомнений: Андреас — тот самый священник, который блаженно улыбался при виде моего унижения. Когда я увидел его, я почти сразу узнал, но всё-таки сомневался, ведь эти попы весьма похожи друг на друга и внешне, и даже голосами, но когда он стал с наслаждением говорить о врагах-завистниках, готовых при малейшей возможности предать свою жертву на позор и поругание, и при этом расплываться в так знакомой мне блаженной улыбке... Тут у меня рассеялись все сомнения.
— Когда я слушал твои переговоры с ними на площади, мне было тебя искренне жаль, но я и представить себе не мог, что ты пережил сегодня на самом деле. Но не бойся! Если у него хватит низости рассказывать об этом публично, то я заставлю его замолкнуть навеки.
— Не думаю, что он станет делать это. Во-первых, вроде он меня всё-таки не узнал. Я успел очень сильно измениться за эти годы, а в Испании я был тогда под чужим именем, ведь никто не должен был знать, что я из потомков Солнца, хоть и по женской линии. А даже если узнал, он не настолько глуп, чтобы рассказывать такие вещи, это теперь никто не воспримет всерьёз. Однако я чувствовал, как он на самом деле меня ненавидит. Я уверен, что мысленно он подвергал меня всем пыткам, на которые только способно его злобное воображение. Может, он даже не знает ещё точно, что собирается предпринять, но такая злоба в сочетании с столь изощрённым умом не могут просто рассеяться в пространство. Пока он один — он мало что может сделать, но ведь он будет вербовать сторонников. Умоляю тебя, Инти, смотри за ним в оба. Сколько он всего наговорил на площади, а вдвое больше не сказал. По дороге к воротам я специально проехал мимо дома, где их поселили, и услышал отрывок их разговора. Томас говорил, что не стоит, пожалуй, нападать в своих проповедях на меня, пока я им проповедовать не мешаю, ведь "всякая власть от Бога, и власть Инки тоже", а в ответ Андреас сказал, что если я не покорюсь Короне, то меня ждёт участь похлеще, чем Иова, ибо праведным бог лишь посылает испытания, а грешникам мстит до седьмого колена.
— А кто такой этот Иов?
— Персонаж их Священного Писания. Он был добродетельный, и со стороны их бога к нему претензий не было, однако бог однажды поспорил со своим соперником, и ради спора лишил Иова всего, наслал мучительную болезнь, но самое страшное — убил разом всех его детей.
— Ничего себе у них бог. И чем они это оправдывают?
— Тем, что бог потом ему всё вернул, и здоровье и богатство.
— А убитые дети? Он их что, оживил?
— Им кажется, что родить новых — достаточное утешение, — усмехнулся Асеро. — Особенно если в равном количестве. Впрочем, раз мне собрались мстить до седьмого колена, то значит, мои родные находятся даже под большей угрозой, чем я. Знаешь, смерти как таковой я не боюсь... Точнее, я понимаю, что последствия могут быть для страны тяжёлыми, и умирать вовсе не хочется, но вот какого-то панического ужаса перед смертью я не испытываю. Если там ничего — значит, ничего, и страдать по этому поводу будет уже некому. Конечно, это может быть больно, но в жизни немало боли, а агония редко бывает особенно долгой. Если там другая жизнь — значит, другая жизнь, думать, что она будет какой-то особенно ужасной, оснований нет. Если там справедливый суд — то честному человеку бояться нечего. Вера христиан, что только у них есть шанс избежать за гробом пыток, есть лишь плод их высокомерия. Нет, я боюсь другого — что христиане доберутся до моей семьи... ведь их не останавливает ни пол, ни возраст. А если проповедь христиан будет иметь успех, и через некоторое время Андреас потребует, чтобы его пустили в столицу, то ты знаешь, я не могу ему в этом отказать.
— Ясно, что не можешь. Но в столице мне за ним следить будет проще, да и к тому же в детскую к своим дочерям ты их всё же пускать не обязан.
— Не обязан. А вот терпеть их обличения приходится. А если их мои дочери услышат? Ведь меня в чём только не обвиняют, и в убийствах, и в пытках...
— Лгать здесь христиане едва ли посмеют, а тебя можно упрекнуть в чём-то, сохраняя правдивость. Ты правишь куда более мудро и справедливо, чем все христианские короли и вице-короли вместе взятые! Я не припомню ни одного твоего поступка, который хоть как-то пятнал бы твоё правление. Разве что история с Горным Львом... но формально мы непричастны к его смерти!
— Дело не в этом. Им вовсе не обязательно упрекать меня в каком-то конкретном поступке. Довольно того, что я Первый Инка, то есть знатен и богат по их представлениям.
— Своих бы знатных и богатых лучше бы обличали, — проворчал Инти.
— А они и обличают время от времени. Думаешь, почему у них церковь так популярна среди бедняков? Наивные люди думают, что церковь осуждает грабёж, так как богатыми у них нередко становятся именно таким путём, ну если наследство не получат. Но ведь церковь не брезгует принимать награбленное в обмен на отпущение грехов, значит, дело не в этом, а в том, что для них ситуация, когда у человека всё есть, и ему больше ничего не надо — нож острый. Там "всё" может быть только у богатого, потому что необходим запас на чёрный день, вот богатых ЗА ЭТО и обличают. А у нас в этом смысле богаты все. Простому народу у нас даже проще жить, чем нам, на них ответственности меньше, в случае чего они уверены — власть о них позаботится. Я иногда думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы мой отец не умер так рано. Может быть, я тоже стал бы ремесленником и не ведал бы о бремени государственных забот, не опасался, что меня могут убить, был бы счастлив своим незатейливым счастьем... Впрочем, я и так в общем-то счастлив. Был бы совсем счастлив, если бы не угроза, постоянно висящая над страной и надо мной лично. И для христиан моё счастье не может не быть источником ненависти лично ко мне. Мне кажется, что в глубине души Андреас понимает, что я вовсе не мучимый страшными призраками тиран, каким он пытается меня представить. Для него важно меня этого лишить, а это можно сделать, только поставив меня в безвыходное положение. И проще всего это сделать через мою семью...
— Я понимаю твою тревогу, Асеро. Я сам порой так же беспокоюсь за сестру и племянниц, но пока они ещё малы, их сравнительно легко держать под присмотром, и особых причин для беспокойства нет. Пока они учатся или играют среди других девочек, то никто не решится устраивать похищение. Вот когда они подрастут и вступят в возраст любви, то дело будет хуже. Однако мы тут с тобой слишком разговорились, а время уже за полночь, стоит повернуть к дому, ведь ты же хотел выспаться.
На обратном пути друзья предались воспоминаниям
— А помнишь, Асеро, как тебя долго уговаривали жениться?
— Помню, конечно. Самые знатные и красивые девицы предлагали мне себя, но я отказывался. Это ограничение, что невеста обязательно должна быть крови солнца... оно меня очень смущало. Не факт, что уговорили бы, если бы тогда на твою сестрицу не свалился ягуар.
