— Дядя, ты не понимаешь! Конечно, убийство некрасиво... но вот именно потому, что люди там со злом один на один, у них и бывают такие сильные и глубокие чувства. Дядя, я вот не могу представить себе, чтобы у тавантисуйца были столь же глубокие чувства, там иные ради мести за поруганную любовь готов мчаться на край света и мстить злодею. Вот ты так не смог бы...
— Понимаешь, нас с детства воспитывают, что самое главное — это не любовь, а труд на благо страны. Конечно, когда любовь лишь на втором плане, она кажется менее яркой, чем у человека, который одной любовью и живёт. Но если бы у меня была только любовь, я бы после смерти Морской Волны мог бы свихнуться, а так я сумел взять себя руки и продолжить жить и заниматься делом. Но, знаешь, если бы я вдруг узнал, что Ловкий Змей живёт там-то и там-то, то я бы, наверное, всё бросил и поехал бы его убивать. Лично. Чтобы посмотреть ему в глаза перед смертью. Так что не надо говорить, что мы, тавантисуйцы, не способны на глубокие чувства. Мы просто не размахиваем ими напоказ и не разукрашиваем их красивыми словечками.
Лилия стояла, задумавшись и не зная что ответить. Всё таки дядя Инти, несмотря на свои подвиги и фехтовальные способности, со своими морщинами вокруг глаз и брюшком, как-то совсем не походил на романтического героя в шляпе с пером, с пышными усами и кружевами на камзоле. Увы, даже самому разумному человеку с позиций логики не убедить ни в чём до конца юное девичье сердце, жаждущее романтики...
Инки опять собрались в Зале Заседаний. Асеро сказал:
— Братья мои, тут прозвучало много аргументов в пользу торговли с англичанами, думаю, они исчерпаны уже. Потому я хочу предоставить слово Горному Ветру, пусть он расскажет, почему считает связываться с англичанами слишком опасным, несмотря на все возможные выгоды.
Горный Ветер заговорил:
— Братья мои, многие из вас думают, что я слишком пристрастен к англичанам исключительно из-за личной обиды. Вы же мне кажетесь слишком беспечными и слепыми к опасности. Давайте я расскажу вам о том, что я пережил в Новой Англии, и тогда вы поймете, что мной движет не столько личное чувство, сколько понимание природы опасности...
— Однако стоит ли рассказывать? — спросил Жёлтый Лист. — Разве мы не читали твоих отчётов?
— Мне кажется, что вы или забыли их содержание, или не увидели за сухими строчками всей полноты картины. Давайте я всё-таки освежу вам всё это в памяти, и потом вы решите всё, уже зная то, что знаю я.
— Да пусть расскажет, — сказал Знаток Законов, — разве жалко, если мы послушаем?
— Итак, когда меня во второй раз послали туда с целью разведать, что за народы окружают англичан, наш корабль прибыл в тихую и спокойную бухту, мы вышли на берег, и наш разведчик почти сразу обнаружил деревню неподалёку. Взяв специально предназначенные для этого случая богатые дары, мы пошли в деревню. Впереди шли я и Лань, оба без оружия. Сзади нас охраняли воины, которым было строго-настрого запрещено обнажать оружие без крайней нужды. Я кое-как уже выучил язык соплеменников Лани, но всё-таки боялся некоторого недопонимания, ведь она ребёнком не могла выучить все подробности переговорного этикета. Селение казалось внешне мирным, но дойти до мы так и не дошли. Как из-под земли выросли вооружённые воины. Я сказал, что пришёл с миром и несу их вождю богатые дары, однако от моих слов воины внезапно пришли в ярость. По их напряжённым лицам я понял, что ещё немного, и они вонзят в меня нож. Я понять не мог, чем их так могли разозлить мои слова и вытканные ковры, но когда их предводитель приставил к моему горлу нож, я мельком заметил, что лезвие у него стальное.
— Подарки... знаем мы ваши подарки! На лице у меня эти ваши подарки, — и тут я заметил, что лицо у него изрыто оспой. — Хитры англичане, послав сюда человека со смуглой кожей и в странной одежде. Да и мы теперь ко всем их хитростям готовы!
— А что если они не от англичан? — сказал другой воин. — Ведь на тех они и в самом деле не похожи.
— Сейчас эти собаки нам всё расскажут. А будут молчать — я без колебаний применю к ним пытку.
Тут очень кстати вмешалась Лань.
— Дядя, это же я, Лань, дочь твоей единственной сестры и вождя Оленя. Присмотрись ко мне получше, и ты узнаешь свою маленькую племянницу. Ведь я же узнала тебя, несмотря на годы и болезнь, изрывшую твоё лицо.
Тот вдруг просиял:
— Лань, дочь Оленя! Да, теперь я вижу, что это ты. Долгие годы я считал тебя мёртвой вместе со всем твоим племенем. Впрочем, не знаю что лучше — быть мёртвой или наложницей чужеземца!
Последние слова он произнес, опять помрачнев и глядя на начавший округляться живот Лани. Та гордо ответила:
— Дядя, я не наложница! Он спас мне жизнь и честь, освободив из рабства. И взял меня в жёны по законам своего народа. Дядя, немедленно убери нож от горла моего супруга! Не так друзья должны встречать друзей.
Тот послушался и сказал:
— Прошу простить меня за эту грубость, но у нас война и приходится быть осторожными. Меня зовут Острозубый Бобёр, я вождь этого племени, — вздохнув, он добавил. — Если, конечно, ещё можно назвать племенем те жалкие останки, которые ещё живы.
— Дядя, проведи нас в свой дом, и пусть твоя жена примет нас как подобает.
— Да нет у меня теперь жены, Лань! Почти вся моя семья, родители, жена, дети, кроме самого старшего, были унесены страшной болезнью, которую наслали на нас белые люди. А потом, после болезни, когда мы были ослаблены, они объявили нам войну. Болезнь выкосила очень много людей, а больше всего детей. Конечно, наши женщины стараются рожать новых, но когда ещё они станут воинами! Боюсь, что нас успеют перебить раньше, а тех, кого пощадят, ждёт рабство. Но, в любом случае, пошли в хижину — заранее прошу простить меня за скудость трапезы, ибо из-за войны у нас не хватает времени, чтобы добывать себе еды вдоволь. Всё время приходится стоять на страже.
Нас провели в деревню, и там Лань рассказала обо всём, что с ней случилось, и как она попала ко мне. Я доверил ей и рассказать об инках, потому что из её уст это звучало бы куда понятнее, чем из моих, к тому же ей больше доверяли. Когда Лань закончила свой рассказ, она сказала:
— Много лет в рабстве я надеялась, что вы придёте и отомстите за нас, но, прождав несколько лет, так, и не дождалась. А ведь многие из вас были связаны с мои родным племенем родственными узами. Почему же вы были столь равнодушны к нашей судьбе?!
На это Острозубый Бобёр ответил:
— Лань, долгое время мы не знали, что случилось с твоим племенем. Если бы белые люди объявили войну вам, то твой отец непременно обратился бы за помощью к нам, и мы бы не отказали. Но ведь вам не объявляли войну, ты сама говоришь, что твой отец шёл на роковой пир, не чуя подвоха. Поэтому когда белые люди сказали нам, что ваше племя погибло от эпидемии, мы поверили. Я, правда, спросил тогда, почему же эта эпидемия не затронула самих белых. Те объяснили, что они крещены, и потому их защищает их бог. И что они также предлагали креститься твоему отцу и крестить своё племя, а он отказался. Они, похоже, всерьёз думают, что у нас вождь может приказать всё что угодно против воли большинства, и его послушаются, а не сместят.
Я сказал на это, что белые люди попросту лгут, к болезням они уязвимы. И никакое крещение тут не при чём, крещёные страдают от болезней так же, как и некрещёные. Важна телесная чистота и знания как лечить.
— У нас иные заподозрили, что белые люди попросту колдуны и умеют насылать болезни на врагов. Ведь они же поселились на землях племени, которое вымерло! А через некоторое время предложили нам продать и часть наших земель. Всё равно, мол, у вас ещё много... Мы отказались, так как не хотелось бы оказаться в неприятной ситуации, вдруг без земли окажутся наши дети. Да и жить вплотную с белыми как-то не хотелось. Тогда белые поступили хитрее. Они предложили временно дать им земли попользоваться, а они бы за это заплатили ножами, ножницами и стеклянными бусами. У них это называется аренда. У нас по этому поводу были разные мнения. Иные были склонные верить их клятвам, что те всё вернут, и отдать. Уж очень манили блески лезвий и бусин. Однако тут произошёл один случай, который всё изменил. Я нашёл вблизи селения убитую девушку. Это была Легкокрылая Бабочка.
Лань ответила:
— Да, я помню её. Она была из немногих девушек, оставленных в живых. Господин обратил её в свою наложницу. А потом, незадолго до того, как меня выставили на торги, она исчезла.
— По следам я понял, что произошло. Она сбежала, и почти добежала до нашего селения. Но всё-таки в какой-то момент преследователь почти нагнал её, но, так как совсем достичь не успевал, или боялся, что она закричит, метнул ей в спину нож. Несчастная скончалась на месте. Чтобы похоронить её, мы переодели её в наше платье, дабы духи предков приняли её за свою и не спутали с белыми женщинами. Тело её было покрыто следами от плётки и прочих надругательств. Конечно, мы не могли доказать тот факт, что её господин растоптал её девичью честь, но о многом догадывались. И потребовали от белых людей объяснений. Те ответили, что девушка была одной из немногих выживших после эпидемии, один благородный человек её выходил и удочерил, но она оказалась неблагодарной воровкой и лживой тварью. Мол, убил её кто-то из её сообщников-воров, а её добрый господин не виноват. Разумеется, мы не поверили англичанам, потому что если бы всё было так, почему они скрыли от нас тот факт, что девушка жива. Она ведь знала, что и у нас есть её дальние родственники, тогда, ещё до эпидемии, был жив её троюродный дядя. Те сказали, что, мол, не считают столь дальнее родство значимым, но тут они явно лукавят.
Лань ответила:
— В каком-то смысле и в самом деле не считают, но дело в другом. Они боялись, что кто-нибудь расскажет об их преступлении. Я уже говорила, что наш корабль едва не утопили.
Острозубый Бобёр продолжил:
— Некоторое время между нами стояла тишина, подобная тишине перед грозой. Мы не решались первыми объявлять войну, зная соотношение сил, они тоже не нападали. Так длилось года два. Потом от них явился посол с рябинами на лице, сказал, что того негодяя, который обесчестил и оклеветал ни в чём не повинную девушку, они казнили, и что, чтобы окончательно загладить свою вину, прислали нам в дар одеяла. Многие поверили им, хотя наша шаманка говорила, что в свёртке с одеялами спрятана смерть. Только, увы, её не послушались... Наш вождь принял смертельный дар, и смерть с тех пор стала нашей частой гостьей. Вскоре не стало ни его, ни его семьи, и не было дома, в котором бы или дети не оплакивали родителей, или родители детей. Тогда я потерял родителей, жену, и почти всех детей, кроме самого старшего сына. И теперь чувствую себя деревом без веток. А стоило болезни немного отступить, как опять явился английский посол и нагло заявил, что теперь нас куда меньше, и нам не нужно столько земли. Видно, он полагал, что мы запуганы их злым колдовством и безропотно уступим наши земли. Но только он просчитался: я лично зарубил мерзавца.
Ну, я объяснил ему, что англичане никакие не колдуны. Над болезнью как таковой они не властны. Видимо, в период затишья у них разразилась эпидемия, а они просто знают, что одеяло, которым накрывали больного, заразно. А также знают и то, что переболевший и выживший становится к этой болезни неуязвим. Вот и пошли на такую хитрость, в которой, однако, нет ничего колдовского. Острозубый Бобёр согласился со мной и продолжил свой рассказ.
— С тех пор у нас идёт война. Много крови ещё было пролито, и даже многие из тех, кто потерял самых дорогих людей, порой задумываются о мире. Англичанам тоже не поздоровилось, однако если к ним время от времени прибывают новые люди из-за моря, а у нас же, поскольку болезнь унесла много детей, силы тают. Конечно, наши женщины рождают ещё детей, но когда те успеют стать воинами? Боюсь, что нас успеют перебить раньше. Но и заключить мир невозможно — не могу я выкурить трубку мира с человеком, зная, что у того кисет из кожи наших собратьев.
Горный Ветер на мгновение умолк.
— Конечно, родичи Лани умеют выражаться образно, но я всё-таки не понимаю, к чему придавать такое значение этой истории, — тут же вставил Жёлтый Лист.
— А это отнюдь не образное выражение, — ответил Горный Ветер, — я сам потом видел такие кисеты. Они были сделаны из груди девицы или мошонки юноши. Я не знаю точно, над трупами ли белые люди так поглумились, или над ещё живыми людьми. Как ни ужасна судьба Лани, но в какой-то степени ей ещё повезло, что я успел её вырвать из рук этих извергов живой и здоровой. Другим повезло куда меньше. Когда знаешь, что из тебя или твоей жены могли сделать вот такой кисет, на многое смотришь по-другому.
— Как им вообще могла прийти в голову такая дикая идея — сделать из человека кисет?— спросил Славный Поход. — Даже дикие скотоводы Конуса, морозившие наших детей в горах заживо, кажутся верхом приличий. Они, по крайней мере, обеспечивали своим жертвам пристойное погребение.
— Ну, это легко объяснимо, — сказал Горный Ветер. — Местные племена живут во многом охотой, и для них привычно использовать все части своей добычи, не только мясо и шкуру, но и многое другое. Вполне возможно, что кто-то из племени Лани научил белых людей выделывать кисеты из мошонки оленя, как там принято, ведь несчастным и в голову не могло прийти, что и их самих могут рассматривать как таких оленей. Да, собственно, в этом и корень всех бед: англичане смотрят на другие народы не как на людей, а как на что-то вроде диких зверей.
— Но ведь они не могли не понимать, что это люди, — сказал Киноа, — со зверями никто не вступает в дипломатические отношения.
— Потому что звери не умеют говорить, — ответил Горный Ветер. — Впрочем, охотник порой обманывает свою добычу с целью заманить её в ловушку.
— В общем-то, ничего особенно нового тут нет, — сказал Инти, — для христиан человек имеет ценность лишь тогда, когда он христианин или может им стать. Если нет надежды обратить кого-то, то убить его в их глазах не грех. И жаль, что даже наши амаута об этом так часто забывают.
— Да, это так, — сказал Горный Ветер, — однако в вере испанцев и англичан есть одна существенная разница. Испанцы — католики, их вполне может удовлетворить просто покорность. То есть, чтобы крещёные под угрозой смерти молились, постились, регулярно исповедовались, и не поклонялись уакам. Пламенной веры от такого запуганного и покорного обывателя никто и не ждёт. А что касается англичан, свою веру они называют, кажется, пуританством, то им нужна именно пламенная вера, которой невозможно добиться никаким насилием. Но и добровольно принять её неангличанину... ну это как наизнанку вывернуться. Ведь при этом надо обязательно презреть и проклясть своих родных и свой народ, приучив себя, что вся жизнь и все обычаи твоего народа — мерзость и грязь. И в самом себе тоже видеть нечистоту, от которой надо избавиться. Потому что привычки, усвоенные с детства, так просто не выведешь, сколько бы не отрекался. И душа такого человека превращается в сгусток ненависти и злобы, он буквально плюётся ядом. На той войне был один такой предатель, так он служил у англичан палачом и отрезал пленным пальцы. Бедолаги и не умирали от этого тотчас же, и на полноценную жизнь надеяться не могли, ибо как поохотишься с искалеченными руками? Ни лук натянуть, ни силки расставить. Хотя некоторые всё-таки приспосабливались это делать...
