Воины Константина Могилы, охранявшие его дворец, дружно разбежались, едва увидев на улицах Яссы татар. Единственные кто оказал сопротивление нежданным гостям, были солдаты Стефана Потоцкого, что располагались рядом с дворцом советника молдавского господаря. Получившие накануне две бочки местного вина от боярина Лукупа, состоявшего в заговоре Томша, они смогли скрестить свое оружие с татарскими саблями и дорого продать свои жизни.
Озлобленные понесенными потерями, ворвавшиеся во дворец Потоцкого татары, перерезали всех до единого поляков, сделав исключение для пана Стефана. Закованного в цепи, оборванного и избитого, они отправили своего пленника в Стамбул, в качестве подарка султану.
Что касается свергнутого правителя, то татары оставили его себе, надеясь получить за него хороший выкуп. Когда же выяснилось, что у молодого человека нет ни денег, ни другого какого богатства, татары утопили его в Днестре. Предварительно содрав за свое злодеяние с Томша двести золотых.
После захвата Ясс, верные своей хищнической природе, татары принялись захватывать, людей в полон, но на этот раз молдаванам удалось избежать больших потерь. Новый молдавский господарь уговорил Селямет Гирея взять выкуп с пленных, а не угонять их в Кафу на продажу. Причина этой уступчивости крылась в том, что к границам Молдавского княжества подходил со свежим войском Самуил Корецкий. Предстояло большое сражение и в этом положении полон серьезно связывал руки татарам.
Вняв доводам Томша, правитель Бахчисарая сбыл с рук живой товар и двинулся к северу от Ясс, навстречу полякам.
Все было сделано так быстро и проворно, что никто из недругов Томша не успел предупредить князя Корецкого о движущейся к нему навстречу опасности. Ничего не подозревавший пан Самуил, уверенно шел на Яссы вместе со Станиславом Конецпольским, Яношем Заславским, Валентием Калиновским и прочими польским магнатами, решившими попытать воинского счастья на просторах Молдавского княжества.
Дойдя до Цецоры, они встали лагерем, ожидая присоединения к ним войск князя Гавриила Батория. По прежней договоренности князь должен был привести с собой две с половиной тысячи человек, что было совсем не лишним в предстоящей борьбе за молдавский престол.
Утомленные длительным переходом, польские хоругви спокойно расположились на отдых берегу реки Прут, мечтая день другой провести в постели, а не в седле. С наступлением вечера с приятной прохладой, слуги принялись торопливо накрывать на столы, для своих хозяев, у которых за время перехода разыгрался зверский аппетит, и порядком пересохло в горле.
Чем богаче и знатнее были паны, тем больших размеров были их столы, тем больше слуг вокруг них суетилось, уставляя их различными блюдами. Там, где кошелек ясновельможного шляхтича был легок и тонок, там слуг было гораздо меньше, и чтобы соблюсти приличие и не упасть в грязь лицом, господа рыцари объединялись и их слуги накрывали общий стол. Те же, у кого в карманах гулял ветер, всеми правдами и неправдами добивались приглашения к столу первых и вторых.
Стоит ли говорить, что после долгого воздержания и длительного пребывания в седле, блистательные рыцари ели за троих, а пили за десятерых. С громким звоном, под всевозможные пожелания и призывы, один за другим поднимались бокалы и чаши полные божественного напитка, изобретенного, самим Ноем.
Мало кто из воинов хоругвей в этот день остался равнодушным к маленьким прелестям жизни, которая, как всем известно, была несправедливо коротка и давалась всего лишь один раз. По этой причине, караульная служба велась из рук вон плохо, чем не преминули воспользоваться воины войны крымского хана и беклярбека Аккермана, подошедшие на подступы к Цецоре.
Быстро поняв, какой бесценный подарок подарила ему госпожа Фортуна, хан Селямет Гирей не стал медлить и вскоре, двадцати тысячное конное войско татар и ногаев подобно горной полноводной реке обрушилось на лагерь Корецкого.
Когда привлеченные топотом приближающихся татар караульные подняли тревогу, было уже поздно. Не встречая на своей дороге никакого сопротивления, крымское войско ворвалось в польский лагерь, где завязалась отчаянная схватка.
Застигнутые врасплох внезапным нападением врага, поляки не пали духом и не поддались чувству страха. Побросав чаши и бокалы, они все как один схватились за оружие и приняли неравный бой с врагом.
Кто успел вскочить на коня подведенного слугами и вместе с ними схватились с наседавшими татарами. Кто успел надеть на себя панцирь и вместе с другими, пытались выстроить каре и отразить натиск врага. Многие из поляков без всяких доспехов, потрясая одной лишь саблей или пикой, укрылся за перевернутыми столами вместе, вступили в схватку с неприятелем.
Успей выкатить поляки свои пушки, построй войско единым строем и им, возможно, удалось бы отбить нападение в четыре раза превосходившего их противника, но этого не случилось. Лагерь был взят с наскока и грозные орудия, оказались не востребованы в этой схватке. Не обращая внимания на потери от сабель и ружей поляков, татары упрямо пробивались к шатру Самуила Корецкого, что привычно находился в центре лагеря. Вокруг него польские рыцари успели образовать некое подобие обороны, участие в которой стало для многих из них последним сражением в их жизни.
Храбро сражались они в этом бою за себя и своего полководца, но численное превосходство врага решил исход боя в пользу татар и ногаев. Подобно хищным гиенам, терзали они раненого льва то с одной, то с другой стороны, каждым своим укусом заставляя его терять силы. Там, где они не могли взять умением, они брали числом. Там, где невозможно было одержать победу мечом, в ход шли арканы и пули. А там, где не помогало и это, отбросив в сторону сабли, татары брались за свои тугие луки и забрасывали градом стрел защитников лагеря, так и не успевших одеть, защитные доспехи.
Многие из них, обозленные яростным сопротивлением противника, принялись метать огненные стрелы, причиняя раненым страшные мучения. Бой был жесткий и упорный, но вскоре, татары сломили сопротивление поляков и прорвались к шатру их предводителя.
Самуил Корецкий с достоинством встретил выпавшую ему невзгоду судьбы. Облаченный в богатые доспехи, он с упоенным восторгом настоящего ратоборца бился с окружившими его татарами. Раз за разом его меч, повергал на землю любого воина посмевшего скрестить с ним свой клинок. Кровь лилась рекой, тела убитых степняков мешали воителю двигаться но, несмотря на это, он продолжал опустошать противостоящих ему врагов.
Ни усталость, ни жажда, ни полученные им раны, не могли остановить смертоносную работу его фамильного меча. Только когда татары, забросали его своими длинными и прочными арканами, они смогли сначала свалить Корецкого с ног, а затем, навалившись всей толпой, обезоружили его. Так был взят в плен лихой польский вояка и авантюрист, до самой последней минуты верящий в свою счастливую звезду.
Плененный, но не покоренный, с крепко связанными руками, Корецкий был приведен к крымскому хану, благоразумно находившемуся на небольшом взгорке, вдали от сражения. Подведенный многочисленной стражей к седевшему на коне правителю Крыма, он наотрез отказался преклонить перед ним колени и просить о пощаде. Когда же воины хана силой принудили его исполнить волю хана, ясновельможий шляхтич разразился такой отборной бранью в адрес Селямет Гирея, что хану ничего не оставалось как приказать отсечь ему голову, чтобы спасти собственное лицо перед воинами.
Позже, голова Корецкого вместе с его мечом и седлом была отослана в подарок султану Осману. Другие польские военачальники, увидев столь кровавую кончину своего предводителя, покорились воле хана и тем самым спасли свои жизни. Все они были поделены на две части, одна из которых, состоящая из знатных пленников отправилась в Стамбул. Другая, с менее значимыми шляхтичами оказалась в Бахчисарае, где им пришлось испытать все прелести татарского заточения. Ибо в отличие от турок, кормили их впроголодь и содержали их в плохо освещенных и проветриваемых казематах, выводя раз в три дня на прогулку.
Много всякой добычи досталось татарам в польском лагере под Цецорой. Было там и золото с серебром, богато украшенная походная утварь и платье. Дорогое оружие и доспехи, резвые кони и грозные пушки. Однако самой главной, самой важной и нужной для крымских татар добычи — живого товара, без которого любой поход не может считаться удачным походом, у них не было
Тех поляков, что они взяли в плен, было недопустимо мало, чтобы считаться ханским воином и гордо смотреть в лицо тем, кто остался дома. Чтобы исправить нерадивое подобное положение дел, татары, подобно прожорливой саранче, обрушились на земли Подолии, буквально опустошая её, село за селом, деревню за деревней.
Налетев на селение, они уводили с собой всех его жителей, начиная от грудных детей с матерями и заканчивая стариками. Тех, кто не мог идти или оказывал им сопротивление, степняки безжалостно убивали, прямо на глазах остальных односельчан.
— И нам спокойнее будет идти, не боясь удара в спину, и им проворнее идти, зная, что за их спиной стоит смерть — любезно объяснил сотник Чагатай взятому в плен священнику Чиповскому, почему они так жестоки по отношению к селянам. Осанистый вид духовника вызывал уважение у татарина, надеявшегося получить хороший выкуп за него.
— Но ведь половина из них умрет по дороге, пока дойдет до Бахчисарая?! — изумился святой отец, на что получил короткий и емкий ответ, как нельзя точнее моральный облик сотника. Усмехнувшись, он равнодушно произнес: — Кысмет — и стегнув лошадь, отъехал от священника.
Страх и ужас посеянный татарами на землях Подолии был так велик, что поляки не помышляли оказать им сопротивление, укрывшись за крепостными стенами своих городов. Напрасно, жители окрестных деревень умоляли коменданта Бара пана Мосцицкого ударить по басурманам и помешать, им разорять прилегающие к крепости земли, благо численность татар была невелика.
— То, хитрая татарская уловка! — кричал благородный пан каштелян на просителей. — Татар много! Просто их не видно со стен, но я знаю, что их много. Они притаились в лесу за рекой и только и ждут, чтобы напасть на нас, как только я выведу хоругвь за стены города! Чтобы потом окружить, перебить нас всех до одного и без боя взять беззащитный Бар! Глупые ваши головы! Ведь это так ясно и очевидно!
Даже когда беженцы из окрестных сел сообщали, что напавших на село татар мало и достаточно одной сотни гусар, чтобы сокрушить их и освободить взятых в плен людей, пан Мосцицкий оставался верен себе.
— Пусть татар мало в этом селе, но их много в другом и они обязательно придут друг другу на помощь. Что для вас важнее спаленные посевы и два десятка дармоедов, чем жизнь всего города!? Убирайтесь прочь, пока я не приказал вас высечь!! — неистовал пан каштелян и бедные люди обливаясь слезами за судьбы своих близких, шли в церковь моля защиты у господа Бога.
При полном бездействии коронных властей, татары увели, многотысячный ясырь за Перекоп, вызвав настоящее потрясение на рынке рабов в Кафе. Цены на невольников разом упали к радости перекупщиков и теперь, по цене одного раба можно было купить десяток невольников.
Разгром поляков татарами под Цецорой породил радостное настроение среди соседей Речи Посполитой. Радовались шведы, радовались турки, были рады поражению поляков в Москве. Ослабление гордого соседа было как нельзя, кстати, для Москвы, у которой отношения с Варшавой и без того скверные, достигли своего предела.
Захват Скопиным Шуйским Полоцка и Витебска, а также нахождения в его войске наемников шведов, переполнили чашу терпения поляков. Многие представители Сейма открыто призывали короля объявить войну русскому царю, грозя в случае отказа самим организовать поход на Москву.
В условиях возобновившейся войны со шведами и поражением под Цецорой, подобное развитие событий было маловероятным, но зная, взрывной и взбаламученный характер польских шляхтичей, Дмитрий не исключал подобной возможности. Князь Пожарский со своим войском в полной боевой готовности стоял под Гомелем, готовый в любой момент либо отразить нападение врага, либо перейти границу и идти по приказу царя на помощь Скопину Шуйскому.
Другая армия под командованием воеводы Шереметева находилась под Белгородом на тот случай если татары или ногайцы по своей подлой богомерзкой натуре не напали на южные пределы российского государства.
Когда из Москвы пришло известие о разгроме поляков и гибели Самуила Корецкого, вместо радости сердце воеводы наполнила тревога и печаль.
— Чего такой смурной, Федор Иванович. Не радуешься тому, что татары шляхту побили? — спрашивал Шереметева, младший воевода князь Лыков. — Чего их жалеть иезуитов проклятых?
— Поляков мне не жаль. Они для меня как были врагами, так ими и останутся. Меня татары волнуют, их опасаюсь.
— Так ведь султан турецкий государю нашему твердо обещал, что запретит им совершать набеги на Русь, а они султана слушаются — удивился Лыков.
— Не верю я всем их обещаниям, князь, — честно признался воевода. — Сколько волка не корми, а он тебе все равно в горло норовит вцепиться. А когда он силу свою почуял, быть беде, я этих басурман хорошо знаю. Побили поляков, обязательно к нам сунуться. Как пить дать, помяни мое слово. Не простят казакам их походов, а нам Азова.
— А что доносят слухачи? — в полголоса спросил Лыков, имея в виду тайных русских агентов в Бахчисарае. — Пойдет Гирей на нас войной?
— Не до войны им сейчас, — вздохнул Шереметев, — ясак продают, барыш делят. Нужные люди говорят, что дады, торговцы их на невольничьем рынке кричат: "Покупайте товар, он из коронных земель, умный и работящий, не от московитов, где все ленивые и глупые". Вот как они там рабов делят, а ведь это все русские люди.
— Жалко, — согласился с ним Лыков. — Сколько мы к этому Крыму подбирались — все без толку. Неодолима, эта крымская заноза. Степи безводные, да перекопские стены прочно защищают татар от нашего возмездия. И Дмитрий Вишневецкий и казаки пытались это сделать, да так и не смогли.
— Есть одна идея, — после недолгого раздумья произнес воевода, — да только без согласия государя её не осуществить. А учитывая, что по всем приметам у нас война с поляками будет, то и делать её не придется. По крайней мери в скором времени.
Князю Лыкову было очень интересно узнать задумку главного воеводы, но видя серьезное выражение его лица, он решил воздержаться от расспросов.
— Значит, будем стоять, и ждать вестей с границы о появлении татар — подытожил разговор князь.
— Значит, будем стоять, и ждать — согласился с ним Шереметев, но разговор с Лыковым затронул его душу. Весь остаток дня, Федор Иванович был занят написанием письма царю, в котором подробно излагал свою задумку, убедительно прося государя сохранить её в глубокой тайне.
Прочтя письмо воеводы, Дмитрий Иоаннович задумался. То, что предлагал Шереметев, отвлекало его от противостояния с Сигизмундом, война с которым могла начаться в любой момент. Вместе с тем, государь был вынужден признать правоту его мыслей, позволяющих кардинальным образом решить крымско-татарскую проблему. Без большой крови было не обойтись, но она позволяла надолго принести мир на южные рубежи Московского царства.
