Зверь лютый Книга 28. Приступ

— Ты знаешь почему идёт дождь?

— Потому что Хан Тенгри, Высокое Синее Небо, посылает воду нам, свои людям, которые молятся ему и приносят в жертву...

— Конечно. Но есть подробности.

— Ерунда! Выдумки! Сказки землеедов!

— Да? А ты знаешь, что мою телегу не слышно в степи?

— Х-ха! Так не бывает! Все телеги кричат! Как лебеди в испуге!

— Приходи завтра на рассвете. Ты услышишь, как не-кричит моя телега. И узнаешь почему идёт дождь. Если захочешь, конечно.

Алу многому научился. У Чарджи и Ноготка, у Ивашки и Салмана, у Любима и Терентия, у Агафьи и Домны. Да-да, ханыч набирался ума и у женщин! Стыд и позор! Никогда настоящий джигит не будет слушать бабские речи! "Разве тот мужчина?"! Но, сидя гостем в юрте, Алу мог, просто по доброте своей, предложить хозяйке вариант рецепта теста. И рассказать смешную историю, с этим рецептом связанную. Или дать совет о лечении ребёнка. Помочь снадобьем или подарить игрушку. Он не был навязчив: хочешь — слушай, не хочешь — я помолчу. Но его слава неслась по Степи, люди приезжали к нему за сотни вёрст. Со своими болячками, заботами.

Я отправил к Алу в орду толкового лекаря. И попа-учителя. И кузнеца. И ювелира из хозяйства Изи — серебро проверять. И пару приказчиков. И десяток гридней. Потому что Алу продвигал в Степь наши товары. Вещи нравились многим. Ещё больше нравилось серебро, которое у него накапливалось. Подаренный панцирь он попросил заменить — вырос из него, а носить надо постоянно.

По донесениям у меня складывалось ощущение, что старый Боняк, чтобы он там не говорил публично, готовит своего младшего в преемники. В обход старшего, Алтана, высокородного по отцу и по матери.

Алу — рабёныш. Сын какой-то рабыни-чаги. Таких у каждого подханка... по становищу стайками бегают.

Алу и не претендовал. Всегда был уважителен с братом и роднёй его. Ловко превращал насмешки над собой в насмешки над насмехающимися. А когда дело доходило до прямого конфликта — чувство юмора у степняков несколько... ограничено — вступал Боняк. И шавки Алтана, поджав хвосты, уползали.

Боняк не всегда мог защитить Алу. Но неизвестно что было хуже для обидчиков: саблей мальчик владел великолепно, уроки Чарджи не прошли даром. Да и с остальным оружием, имевшем хождение во Всеволжске и в Степи — вполне.

Он был богат, умён, весел, энергичен, доброжелателен, интересен... Он мог дать работу. Разные люди стекались к нему. Некоторые, преимущественно сходные с ним: молодые, энергичные, безродные — оставались в его свите.

Я был искренне рад, увидев его. Живой, здоровый. Поднял на ноги. Ещё подрос.

— Ты растёшь, скоро новый панцирь надо дарить будет. Какими судьбами здесь?

— Я так рад...! Мы искали-искали... Чуть Киев не взяли! Нет нигде "Зверя Лютого"! Хорошо, на дороге один сказал про... ну... вашу доску с буквами. Я сразу понял: такое — только наши...

Он мотнул головой в сторону вывески. Мда... как быстро здесь распространяются новости. И если бы про что умное, доброе...

"Наши"... Слово с языка само собой сорвалось. Не придуманное, не заготовленное. Такая... самоидентификация — дорогого стоит.

— А это — мои люди. Отец... э-э-э... хан Боняк сказал: бери тех, кто хочет. Пока русские режут друг друга, наша молодёжь наберёт себе дорогих зипунов, молодых полонянок, резвых коней. Пусть юноши подкормятся, пусть посмотрят.

Я взглянул на подтягивающийся отряд. Сплошь юные лица, пяток постарше, а так-то молодняк безусый.

Ещё одна проблема. Точнее: проблема та же — выбивание из людей их душ. И вставление новых. В смысле: уничтожение традиций, которые являются немалой частью души каждого. С утра я выбивал "святорусских традиций". Образовалась пара мертвяков, пара раненных и три княжества ворогов. Теперь придётся "дикопольских традиций" выбивать. Ну и сколько из этих... жёлто-клювых станет нынче покойниками?

— Алу, ты знаешь, как я отношусь к... к грабежу. Всё, что взято с бою, принадлежит мне. Я оделяю воинов по своему разумению, по их чести и храбрости. Оставить хоть что себе — украсть у товарищей. За это смерть. Боюсь, что твои джигиты...

Алу хмыкнул.

— Э, господине. Я же знал — к кому я иду. Каждого спросил: со мной к "Лютому Зверю" или... белый свет открыт на четыре стороны.

— Так-то оно так. Но мои порядки непривычны людям.

— Я так и сказал. Эти — согласились. Мы пришли сюда не за хабаром. Хотя, конечно... Мы пришли сюда учиться. У тебя. Ты — победитель. Ты не проиграл ни одной схватки, ни одного боя. Победа — всегда у тебя.

Он говорил негромко. Но и его подтянувшиеся люди, и мои — внимательно слушали. В отряде кто-то переводил соседям с русского.

Алу внимательно посмотрел мне в лицо и напряжённо повторил:

— Ты — победа. Тоже хочу. Научи. Прошу.

И снова съехал на колени.

Факеншит! Как, всё таки, жизнь на кошме способствует коленопреклонению и к стопам припаданию!

Подхватил подмышки, вскинул над собой как маленького ребёнка, разулыбался ему в лицо.

— Хорошо. Буду учить. Но помни: будет тяжко. Не жалуйся. Ты сам выбрал.

Поставил парня на землю, потряс от полноты чувств, от удовольствия: вот, ещё одни нормальный человек растёт.

— Ну что? На конь? Гапа, поди, уже третий раз обед разогревает.

Алу хотел и умел учиться. Всему. Кое-что он знал, но куча вещей была ему неизвестна. Более того: неизвестна никому в Степи. В мире не было ни одного человека, который брал бы Киев. Очень немного степняков участвовали в штурмах хоть каких-то крепостей. И никто - такого размера и качества. Кто-то где-то грабил города. Но никому не приходилось организовывать ограбления подобного масштаба.

Масса мелочей: как жить в избе, а не в юрте, как это делать зимой, как ухаживать за конём в городских условиях... как организовывать это в рамках отряда, армии...

Главное: он увидел, понял, перестал бояться. Смесь противоположных страхов: высоты и замкнутого пространства, столь распространённая в Степи, препятствующая степнякам брать крепости, у него была преодолена знанием, личным опытом.

Алу заставлял своих людей лазать на стены. По пятнадцатиметровым "играющим" лестницам. И падать вниз с этой высоты. В снег, пока не стаял.

Через четыре года он щёлкал как орехи европейские крепости. Он знал: это возможно, это делается вот так. А вокруг него были парни из его "киевского" отряда. Тоже знающие, по своему личному опыту: "крепости - берутся".

Разместить отряд Алу в Митрополичьей Даче оказалось... затруднительно. Впрочем, проблема была недолгой: снова прискакал Дяка. Уже с грамоткой.

— Господа командиры! "Верховный" повелевает занять Гончары, сменив там отряд князя Рюрика Ростиславича. Алу, ты остаёшься здесь. Чарджи, выводи отряд к новому месту. Николай, всё для переезда. Сильно не заводись — не навечно. Тяжести, хабар, полон — оставить. Кыпчаки присмотрят. Алу... ну ты понял. И дай приказчика покрикливее.

— Для чего это?

— Хочу киянам покойника продать. Княжье тело с головой — в гроб, гроб — в дроги. Не заколачивать. Возчиков киевских увязать да за дрогами гнать. Отдадим киянам, типа: гроб "с горочкой".

Выделенный Николаем "продавец трупа" был несколько ошалевшим от свалившегося на него "счастья" шумным балагуром. Сдвинув заячий колпак на затылок, он яростно чесал лоб, непрерывно повторяя:

— Ну. блин, ну попал...

— Ежели не хочешь — возьму другого.

— Не-не-не! Не дай бог! Я ж про такой случай... даже и мечтать не мог! Я ж... ну... один! Чтоб кто мёртвого князя продавал... да ещё Великого... На всю Русь! Один! Как перст! Никого и близко...!

Почему на Руси "один" — "как перст"? Персты-то, как раз, всё с "братцами". Кулак, ладонь, щепоть... Одна у человека голова. Нос. И, да, есть "один". Мда... и похож. "Как перст".

— Э... Господин Воевода. А в какую ныне цену покойные Великие Князья выставляются? А то я как-то... товар-то... не на каждый день.

— Ежели свежие, вчера рубленные, то по тысяче. А там... поглядишь по покупателям.

Парень то поглаживал гроб, на котором сидел, то тряс головой от уникальности ситуации, то начинал горделиво осматривать окрестности. Понимаю: такая сделка у торговца — "в жизни раз бывает". Да и то, очень не во всякой жизни. Первый и единственный раз за всю историю Руси. Второй. Если печенежского хана Курю с черепом Святослава-Барса считать.

К воротам не подошли — стрелы кидать начнут. Выбрал мужика из пленных возников-киевлян. Объяснил, послал к воротам. Тот, опасливо приседая через шаг, пошёл. Долго кричал стражникам на башне. Те разглядывали его с высоты. Ругались, пару раз пуганули стрелами. Потом, видно, привели знающих возчика в лицо. На стене появились женские платки, пошёл визг, вой и причитания. Со стены скинули верёвку с петлёй. Мужик сунул туда... нет, не голову, как вы подумали — задницу. Его подняли и там затихло.

Его коллеги по извозу стояли у дороги связанными, на коленях и дрожали. От холода и страха: я публично предупредил "посла", что если быстро не вернётся — коллегам головы отрублю.

— С их вдовами да сиротами сам разговаривать будешь. Объяснять что, да как, да почему. Сотоварищам своим смерть лютую подарил.

Солнце шло к закату, время, которого у меня не было, утекало. Завтра-послезавтра и всё. Дальше Боголюбскому — кирдык. И только ноги уноси.

Сухан, устроившись за конём, скрытно от стражи, с подзорной трубой, внимательно осматривал предполье, крепость, мост, башню, ворота.

"Сканирование" — главная цель мероприятия. Если защитники крепости заложили ворота брёвнами, забили башню камнями и грунтом, то, чтобы впустить в крепость Боголюбского... придётся потрудиться. Потратить время и силы. Что надо предусмотреть при планировании операции. Я уж не говорю о подпиленном мосте и прочих... возможных милых забавах осаждаемых.

Чей-то конный разъезд, маячивший на дороге в полуверсте сзади, съехался с группой новых конников и куда-то порысил. А часть вновь прибывших направилась к нам.

Я ж говорю: в ГУМе у фонтана. В смысле: на Белгородской дороге у Киева.

— Князю Муромскому и Рязанскому, Юрию свет Владимировичу, моё почтение! Рад видеть тебя княже. И тебе, Илья Иванович, поклон. Какая нужда привела?

Приятная встреча. Мы с Живчиком дружны. Ну, насколько простолюдин в моём лице может быть дружен с русским князем. Я его не подставляю, гадостей не делаю. Учитываю его интересы. После своих, конечно. Он в душу не лезет, но и в свою не пускает. Добрые соседские отношения.

Вот с Ильёй Муромцем отношения душевнее. Я его и с того света вытягивал, и поругаться-поспорить доводилось.

— И ты, Воевода, здрав будь. Нужда? Нужда наша зовётся "князь Андрей". Велено здесь, напротив ворот, лагерем становиться.

— А чего злые такие? Хорошее же место.

Живчик резанул взглядом, а Илья, тяжко вздохнув, объяснил:

— Вчерась уговорились, что мы к Золотым пойдём. Мда... там богато, монастырь недалече. И жильё тёплое, и корм сытный. Справно. Тут... чего-то переигралось. Совета не было, толком не обсказано... Иди быстро к Лядским воротам, ставь лагерь крепкий. Мы тока-тока тама устраиваться начали... А тута... в чистом поле мёрзлу землю долбить...

— Илья, не гневи господа, где ты здесь чисто поле видишь? Халуп поломаете, костры разложите — будет тепло. А вон там, вроде, крыша усадьбы боярской виднеется...

— Мы таки места добрые подобрали. А тут-то... тесно да неприглядно...

Что-то мне "казак старый" не нравится. Ноет о печке тёплой. Не заболел ли?

Живчик подскакал к дровням, посмотрел, удивился:

— Эт чего?

— Гроб.

— Бл... Вижу. Чей?

— Ныне выходит... Жиздоров.

— Да ну?!

— Ну. Глянь.

Свита рязанско-муромского князя плотно обступила дровни, крышку домовины сдвинули, показали: всё честь по чести. Вот голова, вот остальное. Голова подвязана, руки скрещены, сам в белом.

Илья даже слез с коня, поколупал возле носа покойника:

— Думал — прилипло что, а то родинка.

Все как-то оживились, загомонили, будто в предвкушении выпивки, заулыбались:

— Ну ты, Воевода, во всяк раз чего-то... с выподвывертом. Это ж надо! Все — с оттелева, один ты — с отселева. И вот же — с такой прибылью...

Живчик восхищённо тряхнул головой:

— Щастит, щастит тебе Богородица. Да уж... А сюда чего притащил?

— Продаю.

Раздражение, бывшее на лице Живчика в первый момент нашей встречи, уже сменилось восхищением и завистью от вида покойника. Однако последние слова повергли его в чистое недоумение:

— Продаёшь?! К-кому?

— А вона.

Я кивнул в сторону городских ворот, на башне над которыми снова появилась толпа народу. Самих людей не видать, но шапок прибавилось. Я так думаю, что шапки сами по себе не ходят?

Восторженный "продавец трупа" закрутился возле саней и, по кивку моему, устремился вприпрыжку к стене. Оттуда приманивающе махали. Кажется, и возчик наш там снова появился.

— Ну вот, торг начался.

— Иване, а на что оно тебе? Ну... Хоть князь он был худой, но всё ж душа христианская. Да и на что тебе ныне их серебро? Возьмём город — всё наше будет. А не осилим... тут бы свои головы унести.

Илья смотрел на меня укоризненно.

Откуда такие упаднические настроения? Видать, бардак ранне-феодальный, стойкое "зловоние" здешней повсеместной измены с предательством и алчностью и на участников похода действует не лучшим образом.

— Я как раз о душах христианских и печалуюсь. Жиздора я убил вчера. Завтра — третий день, самое время хоронить покойного по православному обычаю. Вот и хочу, чтобы весь Киев на своего князя налюбовался, надежду свою на вольности — в последний путь проводил. Отпел и закопал.

— Озлобятся они.

— Злые — озлобятся, умные — попрячутся. На что мне дурни в Киеве? Чем меньшее — тем лучшее.

— Ага. А торговать-то зачем? Так бы отдал, по вежеству.

— Брось, Илья, денег лишних не бывает. Да и какое вежество к изменникам да крамольникам? Кто живой останется — того и счастье. А кто на стены полезет да под стенами ляжет — сам судьбу выбрал.

Деньги, пропаганда... о третьей составляющей устраиваемого мною "аттракциона с покойником" не рассказываю. Но напарник "продавца", один из моих ребят, переодетый в армяк и в лапти, стоит уже в проёме ворот и заглядывает в щёлку. А Сухан отъехал на пару сотен метров в сторону и, снова скрытно, изучает боковую грань башни.

— Ладно, пойду я. Лагерь заново ставить. Э-эх...

Илья поехал к приближающимся муромцам, махнул им рукой в сторону — туда становиться будут.

* * *

Обязательный элемент боевых действий — огромный объём бессмысленного труда. Ты чего-то делал, душу и силы вкладывал, старался-торопился... вдруг — кидай всё! Пошли с отсюдова!

Ладно, когда враг твой труд уничтожит. На то он и враг. Опять же: снаряды потратил, порох пожёг. Глядишь, через день или месяц ему как раз этой, потраченной, пули и не хватит.