— Четыреста пятьдесят и все! — вновь как отрезал, заявил директор и низко свесил над своим рабочим столом вспотевшую голову.
Пилюгин соображал — или Запойному все же стыдно за свое ослиное упрямство, или он сейчас рухнет от непомерного употребления перцовки.
Но Геркулес Панкратьевич "отключаться" и не думал. Он поправил пятерней редкий длинный чуб, свесившийся с самой макушки, уперся взглядом в Вальку Брусловского.
-Вы, из какой организации, товарищи?
Филолог с незаконченным высшим образованием грязно выругался, но ответил:
— Пятый раз повторяю, мы из ОПЧИ.
-Будьте здоровы! — заелозил на стуле Запойный.
-Из Общества памяти чистолюбца Иорадиона.
-Что, честолюбивый был? — посочувствовал Вальке директор.
-Кто? — не понял лесник.
-Иорадион.
-Чистолюбивый, а не честолюбивый. Разницу улавливаете?
-Предположим. Вы думаете, я пьяный? Ха-ха и еще раз — ха! После того, как любимая женушка напоила меня уксусом, я к спиртному не восприимчив.
"Зачем же тогда перцовку жрал?",— собрался спросить Арбузов, но его опередил отец Лаврентий.
-Ну, так что, православный, — грозно сверкнул очами Ваше преподобие,— сойдемся на трехстах "зеленых", или дальше молитвы читать будем? Вижу, ты, сын мой, горазд до наживы.
Запойному сразу не понравился этот высокий, откормленный блондин в синем спортивном костюме "Адидас", который постоянно называл его своим сыном. "Тоже мне, папаша выискался!" Что-то решительное, пронизывающее и непредсказуемое, нет-нет, да и вспыхивало в его зрачках.
"Опасный человек,— сделал вывод директор музея,— видно ни перед чем не остановится. Хотя у того очкастого с крысиными зубами тоже морда не лучше — того и гляди, покусает. А другие двое — ничего. С ними поторговаться можно. Противно, конечно, но вдруг согласятся на 450? Когда еще такая возможность заработать представится. А главное — на чем! Просят дать на пару дней книгу Ильинской монастырской летописи. К тому же обещают паспорт в залог оставить. Конечно, паспорт может оказаться фальшивым — этот "Ваше преподобие" вряд ли располагает честными документами. И все же рискнуть можно. Были бы эти четверо жуликами, уже наверняка без моего согласия в музее все перевернули. Ни сторожа ведь нет, ни сигнализации. Однако в музее все в порядке, ничего не тронуто. Значит, по честному хотят, по-хорошему. Четыреста пятьдесят и точка, ни цента не сброшу. И все же интересно, откуда они узнали, что монастырская летопись у меня и зачем она им понадобилась? ОПЧИ, общество памяти Иорадиона, чепуха какая-то. Что-то в этой книжице моей важное есть. Но что?"
Запойный не раз просматривал фолиант пятнадцатого века. Обычная летопись — в массивном кожаном переплете с серебряными замками. Ничего интересного. Скучные записи мнихов — сколько бочек слабосоленых сельдей из северных уездов получили, сколько пива наварили и лебедей нажарили, когда храм Владимирской богоматери "наладили" и тому подобная ерунда.
Размеренное и неторопливое шевеление мозговых извилин в голове Запойного прервал Ваше преподобие. Поп вытянул из композиции
"Комсомольцы 30-х в битве за урожай", ржавый, зазубренный серп бригадира Горобца и теперь медленно, с явной ненавистью на лице приближался к несговорчивому жрецу захолустного храма культуры.
Геркулес Панкратьевич, по-беличьи шустро, сиганул за ткацкий станок помещицы Крапивиной. Жила когда-то в этих краях, судя по выцветшей табличке на деревянном агрегате, трудолюбивая дворянка.
-Как вам не стыдно, товарищ! — закричал директор из-за массивной ореховой рухляди. — Экспонаты руками не трогать, запрещено!
Отец Лаврентий попробовал на палец острие серпа, остался доволен.
— Да ты не жид ли иудейский? Может, и талмуд по ночам втихую читаешь? Ну, те-с, как насчет трехсот условных единиц? — осведомился иерей.
-Триста пятьдесят! — быстро сбавил цену Запойный, молнией перескочив от ткацкого станка к тачанке с пулеметом.
-Подождите, батюшка, — поморщился Пилюгин. Он отобрал у Лаврентия серп, отшвырнул ржавую железку в дальний угол музея. Крестьянское орудие труда описало в воздухе дугу и на удивление всем вонзилось в стенд, посвященный послевоенному восстановлению сельского хозяйства. Прямо в глаз академику Лысенко. — Не нужно радикальных мер, мы мирные люди. Геркулес Панкратьевич воспрял духом, но от революционной повозки с "Максимом" не отходил. Решил, что отсюда вести торг безопаснее.
И вдруг его осенило.
-Хорошо, я пойду на жертву, — хитро прищурился он, почесывая плешивую макушку, — соглашусь на предложенную вами сумму. И только из уважения к вашей общественной организации, памяти... Иорадиона. Но с одним условием. Вы мне честно расскажите, для чего вам понадобилась Ильинская летопись. А иначе...
-Иначе я подполю твою богадельню, вместе с твоими сноповязалками, — не выдержал Арбузов.
-Грубо, Федор Иванович, — укорил фермера особист. — У директора краеведческого музея душа тонкая, не то, что у ваших шотландских производителей, с ним мягче нужно, поласковей. Так ведь, Геркулес Панкратьевич?
Все еще стоя за тачанкой, Запойный громко сопел.
-Ладно, Геркулес Панкратьевич,— продолжил после некоторой паузы Пилюгин, — я объясню, для чего нам понадобилась монастырская летопись. Отшельник Иорадион, в чью честь названо наше историческое общество, был иноком Ильинской обители. Он известен своими богоугодными делами и...
-И к тому же он мой дальний родственник, — закончил за майора фразу отец Лаврентий, — пращур по материнской линии.
-Да? — изумился Пилюгин и оглядел иерея с ног до головы — от черных стоптанных ботинок, до упрямых, взъерошенных косм. — Впрочем, это не важно. А потому, — майор вновь обратился к Запойному, — мы очень, я бы даже сказал, настоятельно желаем узнать о святом пустыннике как можно больше. Вы удовлетворены?
Директор решительно отделился от тачанки, остановился у давно осыпавшегося пшеничного снопа с громким названием: "Хлеб народов. "Накормим не только себя, но и весь мир! Л.И. Брежнев".
-Не хотите говорить правду, как знаете. Платите двести долларов и смотрите книгу здесь, в моем присутствии, — высморкался в несвежий носовой платок Запойный.
Теперь сдали нервы и у отставного контрразведчика.
-Послушайте, что вы о себе думаете? Использование государственных исторических раритетов в целях собственного обогащения преследуется по закону.
-Ильинская летопись — не государственный раритет, — спокойно возразил Запойный. — Можете проверить, товарищи из общества отшельника Иорадиона. В музейном каталоге книга не значится. Она моя личная собственность.
-А-а! — догадался филолог Валька. — В прошлой жизни вы были монастырским подьячим и собственноручно вели записи. Откуда вы взяли летопись, Запойный, — повысил он голос, — в лесу нашли?
Нет, хранитель не испугался. Он сердцем почувствовал, что противник скоро сдастся.
-Если будете угрожать, — обиженно нахмурил брови Геркулес Панкратьевич, — ничего не получите вообще. С угрозами милости прошу из музея вон. Я и так к вам со всей душой. Ну, зачем вам монастырская летопись, а? Клад ищите? Я тоже могу быть полезен. У меня хорошие связи в институте археологии. Слышали о профессоре Вакслере? Он мой добрый приятель.
-Триста долларов, — отец Лаврентий помахал указательным пальцем перед носом Запойного. Иерей жонглировал суммами так уверенно, как будто в его кармане и в самом деле были деньги. Торговаться то с Запойным торговались, но еще никто не думал, где раздобудут доллары.
Подойдя к тачанке, Пилюгин погладил пулемет, поднял прицел, прищурился через него правым глазом. Потрогал пальцем кончик ствола, удовлетворенно поцокал языком.
-Не оружие, а загляденье. Только вот нет патронов и все это чудо военной техники не больше, чем бесполезный хлам.
-Вы это к чему? — насторожено спросил Геркулес Панкратьевич.
-А к тому, что мы примем вас в наше историческое общество. Но тогда и платить за просмотр книги, соответственно не будем. Согласны?
В душе Запойный согласился сразу, но сделал вид, что размышляет. Наконец через минуту утвердительно кивнул головой.
-Я весь во внимании.
Когда спускались в подвал — запасник, майора ткнул локтем в бок отец Лаврентий.
-Вы что, с ума сошли? На кой черт нам этот директор?
-А вы уверены, Ваше преподобие, что в Ильинской летописи мы найдем ответы на интересующие нас вопросы? Ну, хотя бы на главный — где погребен старец Иорадион. Я сомневаюсь. А товарищ Запойный имеет связи с археологами. Разве это маловажно? К тому же Геркулес Панкратьевич — государственное лицо, коему интересоваться историей вменяется в прямые служебные обязанности. Если что, у нас будет меньше проблем с властями.
Иерей ничего не ответил и его молчание майор расценил как одобрение своих аргументов. В подполе Геркулес Панкратьевич щелкнул выключателем и две шестидесятиватные лампы под потолком, высветили многоярусные стеллажи с книгами, газетами и еще каким-то давно никому не нужным бумажным хламом.
Из— за пузатого деревянного сундука у левой стены навстречу людям выскочил черный кот и тут же принялся чего-то клянчить.
Этот антрацитовый, переливающийся на свету всеми цветами радуги котяра, появился здесь, черт знает когда и черт знает откуда. Сколько раз директор вытаскивал его за шкирку наверх, но тот неизменно вновь оказывался в запаснике. Запойный обшарил все углы подвала, но никаких лазеек не обнаружил. В конце концов, смирился — кот вроде бы ничего не грыз и нигде не гадил. Геркулес Панкратьевич прозвал кота Коксом и раз в неделю, когда спускался к своему тайнику, приносил ему сыра.
Об этом директор вкратце поведал новым знакомым. Но сегодня
ему было не до Кокса. Запойный отпихнул кота ногой, быстро пошел в дальнюю часть подвала, где за досками находился замурованный в стену несгораемый сейф. Долго копался перед ним в карманах, наконец, вытащил большую связку ключей. Подобрал двусторонний разлапистый ключ, открыл им железный ящик.
Внутри сейфа ничего не было. Директор издал утробный звук, похожий на фабричный гудок, отпрянул от ящика. Он потерял дар речи. Только мычал, и жалобно глядя Пилюгину в глаза, тыкал пальцем в пустое чрево металлического хранилища.
Внезапно в запаснике погас свет.
Пилюгин чиркнул зажигалкой, увидел, что директор музея сидит у стены, под сейфом спрятав голову в коленях. Держа левой рукой горящую зажигалку, другой контрразведчик схватил Запойного за воротник пиджака, сильно встряхнул.
-Was ist los, Genosse? Что за фокусы, почему погас свет?
-Пробки выбило, — всхлипнул Геркулес Панкратьевич и принялся неистово икать. — Э, э, ик, это, ик...
Майор врезал Запойному по спине. Тот икнул еще пару раз, причем в последний так громко, что где-то рядом противно заверещал Кокс, подскочив на все четыре лапы.
-Это часто бывает, сейчас исправлю. Пробки наверху, в моем кабинете.
-Федор Иванович, проводите, пожалуйста, товарища директора, — недоверчиво процедил сквозь зубы Пилюгин.
Арбузов с Запойным ушли, а майор поднес зажигалку к сейфу, внимательно осмотрел замок.
— Запирающее устройство в порядке, — констатировал он, — ничем посторонним сейф не вскрывали. Его открыли либо родными ключами, либо хорошими дубликатами. Видите, батюшка, у отверстия замочной скважины — не единой царапины. Воры работали уверенно, не волновались. Видимо, знали, что им никто не помешает. Внутри ящика ничего постороннего. Впрочем, подождите, пепел. Да, пепел. Вероятно от бумаги.
Тут в запаснике вспыхнул свет. Майор спрятал в карман зажигалку, растер пальцем на ладони обнаруженное им в чреве металлического ящика пепельное крошево, попробовал темно-серую пыль на зуб.
-Бумага, точно.
-И охота вам совать в рот всякую гадость, — поморщил носом лесник Валька. — Конечно бумага, я бы даже сказал газета. Вон видите обгоревший клочок у стола.
В самом деле, под одной из кривых ножек массивного канцелярского стола, явно прошлого века, лежал обугленный кусок газетной страницы. Вероятно, воры использовали газету для освещения, а потом затушили бумажный факел ботинком. Во всяком случае, на крашенном светло-коричневой краской полу остался очевидный след от каблука. Майор его сразу заметил и теперь, опустившись на четвереньки, рассматривал отпечаток через толстые линзы своих снятых с глаз очков.
В подвал вернулись Федор и Геркулес Панкратьевич. Пилюгин взял клочок обгоревшей бумаги двумя пальцами, поднес его к лицу директора.
-Что это?
Запойный развернул бумагу, застонал, бросился к стеллажам.
— Так и есть! — крикнул он через минуту. — Выдрали заглавную страницу из "Правды" от 17 февраля 1920 года. Вот: "... Нынешняя политика уравнительной реквизиции по продовольственным нормам, круговой поруки при ссыпке и уравнительного распределения продуктов промышленности направлена на понижение земледелия, на распыление промышленного пролетариата и грозит окончательно подорвать жизнь страны". Это же доклад Троцкого в Центральном Комитете партии большевиков. Бесценный документ испортили, жулики.
-Троцкий? — поднял голову Пилюгин, который продолжал колдовать на полу. — Опять Троцкий. Да погодите вы со своим Троцким! Так... След небольшой, приблизительно 38-39-го размера. Думаю, оставлен обычным резиновым сапогом отечественного производства.
Майор вдруг вскочил с четверенек, вплотную приблизил свое небритое лицо к картофелеобразному носу директора.
-У вас есть спички? — дыша тяжелым духом, спросил особист.
Тот от неожиданности выронил клочок бумаги.
-Здесь нельзя курить.
Владимир Семенович зло клацнул зубами и повторил вопрос:
-У вас есть спички, я спрашиваю, при себе или наверху?
-Ну, есть.
-Какие?
-Самые обычные, хозяйственные.
— Несите.
-Зачем?
-Нужно.
-Понял.
На самом деле ничего не понимающий Геркулес Панкратьевич проворно бросился к лестнице, скрылся в отверстии люка. Вернулся он с двумя коробками хозяйственных спичек. Пилюгин взял у Запойного коробочки, повертел их перед очками.
-"Рыбинская спичечная фабрика",— прочитал он на этикетках. Затем открыл один из коробков, вынул спичку.
-Серная головка коричневая, с явными, плохо перемешанными вкраплениями бертолетовой соли.
-Вы рехнулись, господин Пилюгин? — вежливо поинтересовался отец Лаврентий.
-Ваше преподобие, — не отрывая глаз от спичек, сквозь зубы процедил майор, — сегодня вы уже второй раз интересуетесь моим психическим состоянием. Могу вас заверить, что я здоров. Вот, поглядите. Эта наша родная советская спичка. А эти две я нашел там же под столом, где лежала и обгоревшая "Правда". Одна из них сломана, но с целой головкой, вторая, как видите, использованная.
-И что? Спички как спички, вероятно, ими разжигали бумагу.
-Совершенно справедливо, Ваше преподобие. Когда в музее неожиданно выбило пробки, воры или один вор этими спичками подпалили выдранный из подшивки доклад Троцкого.
-Может, и не выбивало пробок. Просто преступники не хотели включать свет, — возразил филолог.
