Прекрасный из ночи

— Разве не ведаешь ты, Гильгамеш, что, отпустив Хумбабу, обретешь себе смертельного врага навек. Он не сжалится над тобою!

Мелькнуло в воздухе лезвие топора — и покатилась по склону голова Хумбабы. Вторым ударом друг мой разрубил грудь стражу лесному и вырвал трепещущее сердце.

После того, как я опомнился, Энкиду поднял срубленную голову, обернул тканью и молвил:

— Гильгамеш, на обратном пути посетим благословенный Ниппур, войдем в Туммаль — жилище богов. К богу Энлилю, к богине Нинлиль припадем, поцелуем перед ними землю, покров развернем и голову Хумбабы принесем в жертву, у алтаря возложим.

Так решили мы поступить и отправились в любезный сердцу Урук. Вечером вновь приказал я вырыть колодец, бросил в него щепотку муки со словами: "Вода, принеси видения ночью", — и погрузился в глубокий сон.

Явилась на этот раз светлая дева Инанна и обратилась ко мне со словами:

— О, Гильгамеш, жажду вкусить царской зрелости. Рукой обнаженной коснись божественного лона. Воздыми корень с радостью в сердце, семя блаженства в утробу мою излей.

— Не хочу быть мужем тебе, Инанна. Вспомни, кого из супругов любила ты вечно? Какая слава идет за тобою? Разве забыла, с кем ты блудила? Другу юности, Думузи, присудила рыданья. А еще ты любила пастуха-козопаса. В волка его обратила. Жизни ему теперь нет от своих же подпасков. Ишуллану, садовника, ты любила. В паука его превратила. Шукаллитуду, земледельца, ты прокляла, наполнив кровью каналы страны. И Амаушумгальанну ты погубила!

Нет, Инанна, не познаешь ты моей любви, ведь ты — жаровня, что не согреет в холод, дверь, что не держит ветра в стужу, слон, растоптавший собственную попону. Как же я стану есть хлеб прегрешения и скверны?

— Не слишком ли ты разборчив, Гильгамеш? Во всем Уруке не сыщется девы, не разделившей с тобою ложе. А друг твой, Энкиду? Разве не тебе он жену заменил? И ты смеешь в грехе меня обвинять, коль сам погряз в разврате и блуде? Так знай же, заплатишь ты за нанесенное мне оскорбление страшную цену!

Поутру рассказал я сон Энкиду. Дрогнуло его сердце, тоска наполнила очи. Печально он молвил:

— Да, Гильгамеш, гадание на кирпиче не сулит жизни.

Вскоре достигли мы царственного Ниппура, вошли в Туммаль к алтарю Энлиля. Достал Энкиду голову свирепого Хумбабы, возложил ее у ног статуи бога.

Голову Хумбабы оракул увидел, воспылал гневом, велел Энкиду выйти вон, а мне сказал: "Гильгамеш, царь Урука! Ты и Энкиду прогневили Энлиля, убив Хумбабу, любимца Небесного Быка, и ждет вас обоих неминуемая кара!"

— Что же мне делать, ведь не я убил Хумбабу. Смерти его не хотел я!

— Убийца стража кедров должен умереть. Такова воля богов. Нет места на земле для Энкиду. В страну без возврата пусть отправится он поскорей. Сделай с ним то же, что сотворил он с Хумбабой, — и тогда боги сохранят тебе жизнь.

Так сказал оракул и исчез в глубине храма, а я остался наедине с собственным горем. Все рассказал я Энкиду.

— Друг мой отныне возненавидел меня. Разве не я в сражениях тебе помогал, разве не спасали мы друг друга, разве не я тебе жену заменил? Почему ты хочешь меня покинуть?

— В том нет моей вины, Энкиду. Не я привел тебя в этот мир.

— Блудница Шамхат! Что же, тогда я ей страшную долю назначу! Прокляну великим проклятьем, чтобы лишилась она радости в доме, чтобы воспылала ненавистью к нагулянной дочке, чтобы пьяный заблевал ее лоно, чтобы брали у нее наслаждение на мусорных кучах, а перекресток дорог стал ей жилищем, тень стены обиталищем стала, потому что меня осквернила и обман совершила!

— Прости, Энкиду, судьба не ведает различий, и тебя она пожирает. Никогда уже не буду лобзать твое тело, никогда уже мои уста не вопьются в твои губы, никогда более мой корень не познает твою плоть. Поселишься ты в доме мрака, в жилище Иркаллы, откуда нет выхода никому. Лишишься ты света; прах будет пищей тебе, а глина едою. В горе надену я рубище, облачусь в львиную шкуру, убегу в пустыню, лицо расцарапаю, рот разорву, тело израню. Станут убиваться по тебе старейшины огражденного мощной стеной Урука, горы содрогнутся в рыданиях, истекут горьким соком кипарисы и кедры, заревут медведи, гиены, барсы и тигры.

Плачь, равнина, рыдай, болото! Раки в реке — плачьте, рыдайте! Лягушки в реке — громко вопите! Уходит из нашего светлого мира Энкиду, в ноздрях его найдут пристанище могильные черви. Прощай.

Взмахнул я кинжалом — и тонкое лезвие в мгновение уничтожило границу между жизнью и царством Эрешкигаль. Рухнул Энкиду срезанным колосом, и сердце друга выпало из моих окровавленных рук на землю.

— Воистину, смерть — это божья милость, место, где определяют судьбы, — только и успел сказать я, как вдруг сила покинула меня, словно желая отомстить за совершенное предательство, и разум мой помутился. Сколько времени пролежал я без чувств, уж не могу и вспомнить. Воины меня подобрали и положили на повозку. Не мог шевельнуть я ни рукой, ни ногой. Слезы душили меня. Образ Энкиду стоял перед глазами. Слабый, ничтожный я человек, хоть дана мне жизнь, подобно богу, и вечное дыхание принесено свыше.

Так множил я годы, но разум мой темен, мудрость и всесилие я растерял. Жажду я вечного сна, где утихнут звуки, злобой уже не наполнится чрево. Поражал я врагов, превращал их в тени, ветры развеяли их кровь по тайным местам, но нигде не находил я покоя, жажду души так и не утолил. Вот, чужестранец, такова моя речь. Теперь я не удерживаю тебя. Ты свободен, возвращайся в город, а лучше того, отправляйся туда, откуда прибыл в земли Шумера.

— Хотел ты услышать слова сострадания? — отвечал Ихетнефрет. — Да по мне ты худший из деспотов! Брось тебя в воду — вода протухнет, пусти тебя в сад — все плоды сгниют!*

— Пройдись по древнему кладбищу, размытому дождями и речными водами, взгляни на выбеленные солнцем черепа простолюдинов и знатных. Где злодей, а где добропорядочный горожанин? За все благодеяния и преступления один лишь камень могильный людям награда. Сила жизни покинула их чресла. А вызывать жалость в чужих сердцах — дело бесполезное. Я хотел объяснить тебе свой поступок. Ты хочешь вернуть себе женщину? Не правда ли? Ты ее не получишь! Энкиду был не только бессмертным, но и моим другом. Теперь навеки он пленник Иркаллы. Мафдет, вот кто мне нужен сейчас! Она станет мне женою и заменит Энкиду. Я сделаю ее равной богам и мир, пораженный могуществом царской четы Урука, рухнет к нашим ногам! Разве это не великая цель? Твою возлюбленную я приказал отправить в храм Инанны, где она сделается первой жрицей, и после посвящения, на празднике весеннего новолуния, будет объявлена моей супругой. Так что просьбы твои бесполезны, мои уши их не слышат. Ты же мне не интересен. Иди с миром, вознеси молитвы богам в знак благодарности за то, что светлый Гильгамеш сохранил тебе жизнь! Стража, отдайте чужеземцу оружие и отведите в город!

Двое воинов подхватили Ихетнефрета под руки и бесцеремонно поволокли вон из дворца.

— Пусть идет куда пожелает, — донесся до ушей Ихетнефрета громовой царский голос.

— Отпустите, скоты, — кричал Ихетнефрет, пытаясь вырваться из жестких объятий, — прижать бы вас всех, как змею в винном погребе и раздавить! Подите прочь! Разве не слышали приказ? Дойду и без вашей помощи!

Воины неохотно освободили строптивца.

Подходя к концу коридора, Ихетнефрет заметил одного из похитителей Мафдет. Солдат тупо пялился на него, обнажая гнилые зубы.

— На память о встрече! — произнес хранитель свитков и, что есть сил, ударил обидчика ногой в пах. Тот дико взвыл, закатив глаза, и схватился руками за ушибленное место. Двое воинов, сопровождавших Ихетнефрета, бросились к писцу, но оторопели, увидев в руках чужеземца сверкающее лезвие кинжала.

— Стойте, не двигайтесь, коль жизнь дорога! — львом рычал сын Имтес. Он словно взбесился. Не помня себя от ярости, бросился на улицу, в несколько прыжков преодолел мощенную камнем аллею и выбежал на площадь перед дворцом, расталкивая недоумевающую охрану.

— Я не прощаюсь, Гильгамеш! — бросил напоследок хранитель свитков и скрылся в ближайшем переулке.

В доме Мемахнуди Ихетнефрет нашел насмерть перепуганных Ханусенеба и Эбихаила.

— Слава богам! Ты жив и здоров! Уж мы не чаяли увидеть тебя! — радовался служитель Тота.

— Где ты пропадал? Какое счастье, что ты вновь с нами! — вторил ему Эбихаил.

— Я только что из дворца.

— Ну, и ?..

— Ничего. Я говорил с Гильгамешем, но все беседы бесполезны. Самые худшие опасения Мемахнуди оправдываются. Царь предлагал мне поединок.

— Не вздумай! — отозвался хозяин дома. — Нет ему равных в Уруке! Силой с Гильгамешем мог сравниться только покойный Энкиду.

— Лучше не будем терять попусту время и отправимся к твоей бабке.

— Двоюродной бабке, — поправил Мемахнуди.

— Тем более. Как далеко живет она?

— У канала Унун.

— Мне это ни о чем не говорит.

— Пойдем, я покажу. Не переживай. Все сделаем как надо.

— Быстрей же, быстрей! — торопил Ихетнефрет.

— Не иначе, как помутился рассудок у бедняги, — заметил Эбихаил.

Все четверо стремглав выбежали из дома и помчались в сторону канала. Не замечая людей и животных, Ихетнефрет летел выпущенной стрелой. Прохожие в страхе расступались перед ним, обмениваясь многозначительными фразами: "Он, это он! Я точно знаю". — " Да, похоже". — "Говорят, он бросил вызов самому Гильгамешу!"

Жилище престарелой Барнамтарры находилось на берегу заброшенного канала, заросшего тиной и камышом. Утопая в густом саду, оно едва виднелось со стороны улицы. Мемахнуди на правах родственника зашел первым и постучался в затворенные двери. Навстречу ему вышла испуганная молодая женщина.

— Приветствую тебя, Лидда. А что, Элаль дома?

— Дома, где же ему быть, бездельнику.

— Зови его поскорее.

— Не случилось ли чего? Город полон разными слухами...

— Послушай, не женское это дело. Разберемся без тебя. Позови мужа, да поживее!

Лидда скрылась в дверном проеме, и вскоре на пороге показался заспанный хозяин дома.

— Да хранят тебя боги, братец Элаль! — обратился к нему Мемахнуди.

— Тебе желаю того же...

— Как здоровье бабушки Барнамтарры?

— С чего это ты о ней вспомнил?

— Да вот, захотел проведать, поговорить о том, о сем...

— Здорова твоя бабушка, будь она неладна. Памяти нет никакой, но в остальном полный порядок. Ест за двоих! Всех своих детей пережила, и хоть бы что. А если ты такой заботливый, то забирай ее к себе...

— Погоди, Элаль, не суетись. Видишь, я пришел не один. У этих людей к старухе есть дело. Если все сложится хорошо, то и ты не останешься внакладе.

— Вот как? — оживился Элаль. — А что за дело?

— Погоди, потом расскажу. Ты лучше бы не держал нас, словно псов, на улице, а провел в дом.

— Хорошо, заходите. Я ведь не знал, что дело. Это хорошо, когда дело, особенно, если оно пахнет медью или вином... Посмотри кругом. Весь Урук процветает, а я, подобно обезьяне, роюсь в отбросах.

Хозяин ввел гостей в полутемную комнату, едва освещенную пламенем светильника. Посреди помещения, на лежанке, громоздилась куча шкур.

— Огонь зажег бы! — обратился к нему двоюродный брат. — Не скупись, разговор стоит того.

— Ладно, — нехотя отозвался Элаль, шлепая по глинобитному полу босыми ногами, — вот тебе, держи.

— А где же она?

— Да мерзнет все время, кутается в шкуры. Разверни их, не то еще задохнется.

Поднеся факел к лежанке, Мемахнуди увидал старческое сморщенное лицо с впавшими глазами и приоткрытым беззубым ртом.

— Бабушка! — гаркнул ей на ухо Мемахнуди. — Вы живы?

— А? Что? — испуганно вскрикнула старуха.

— Это я, ваш внучатый племянник. Вы помните меня?

— Племянник? — удивленно переспросила она. — Померли, померли все давно, одна я и осталась.

— Да нет, я, слава богам, не помер. Я внук вашей сестры.

— И сестра померла.

— Вот наказанье! — отчаянно воскликнул Мемахнуди, обращаясь к Ихетнефрету. — Боюсь, от нее мало проку. Бабушка, а бабушка? Я гостей к вам привел. Посмотрите, сколько их много.

— Да много, но все померли. Семья у нас большая, девять детей. Лишь одна я и осталась.

— Подождите, — вмешался Ханусенеб, — дай мне скарабея, Ихетнефрет.

Писец повиновался, протянув служителю Тота талисман.

Ханусенеб возложил священного жука на лоб старухе и несколько раз провел руками над ее лицом, что-то бормоча себе под нос.

Внезапно Барнамтарра вздрогнула и уставилась на сына Имтес:

— Слава великому Энки, хозяину подземных вод, создателю людей, плуга и мотыги. Слава тому, кто вспахал землю и засеял зерно, сотворил скот, научил прясть и придумал форму для кирпича. Гештинана, лоза небес, пребывай вечно в нашем мире! И ты, Баба, славься, светлая дочь Ана и Гатумдуг, великая матерь богов, покровительница полей, плодородия и судьбы, — неожиданно заговорила старуха, повергнув в изумление собравшихся, — славься Энлиль, владыка — ветер, священный небесный бык. Ты же Эрешкигаль, и ты — Намтар — повелители Большой земли и смерти, успокойтесь. Не пришло ваше время. Нингирсу — победитель Асага — славься. Нингишзида — страж демонов, разрушь заклятия, сжимай в руках посох, обвитый змеей. О, великий Ишкур, дикий бык ярости, господин плотины небес, сокрушающий врагов блистающими молниями, сохрани нас от скверны!

Вы, боги и витязи! Бросьте демона в реку, уничтожьте рыбу сухур. Призовите горную птицу, пусть она схватит рыбу сухур. Родит демон овцу, но вы призовите волка. Унесет он овцу в степь. Родит дух зла корову, но призовите льва. Пусть унесет он корову в заросли тростника. Родит демон барана, но призовите на помощь барса, пусть унесет добычу в горы. Родит демон молодую газель, но призовите зверя гуг, пусть унесет ее в чащу лесную.

— Ничего не могу понять! — изумлялся хранитель свитков.

— Тише! — зашипел на него Ханусенеб.

— О, ты, любимец Инанны! — безумные глаза старухи сверкали неестественным блеском. — Ты один достоин славы! Инанна избрала тебя для светлого ложа. От нижних земель до верхних ты единственный властелин. С самого зачатья не было равных тебе. Никто не сравнится с тобою!

— Подскажи, Барнамтарра, как освободить возлюбленную, томящуюся в храме Инанны. Гильгамеш желает посвятить ее в таинства культа богини любви и плодородия, совокупившись с ней во время церемонии празднования нового года при стечении жителей Урука.

— Волшебные рыбы речные помогут тебе. Золотые кувшины наполнены необыкновенными снадобьями... Кузнецы и каменотесы ждут давно... Вспомни о них...

— Она же бредит, — презрительно хмыкнул Элаль.

— За Красным зданием — местом собраний, у старого канала Наннар, проходящего у Дома табличек, близ дороги, по которой гонят вечером храмовых быков, есть заброшенный колодец. Спустись в него и обнаружишь подземный ход. Он приведет тебя к святилищу Великой госпожи, бросающейся могучим прыжком на враждебные страны. Не мешкай. Праздник Эшеш наступит через три дня, а посвящение состоится за день до этого. Помни, после заката!