Щит. (Меченый-2)

На столе не было даже вина — в роскошных серебряном кувшине, стоящем ошую от меня, оказался яблочный компот, а одесную — ежевичный кисель! Правда, придраться к качеству приготовления пищи я бы не смогла при всем желании — мясо таяло во рту, пироги пахли так, что можно было удавиться от жадности, а от пирожных невозможно было оторваться.

Окажись я за этим столом в другое время и в другом настроении — обязательно отдала бы должное кулинарному мастерству королевских поваров. А так делала вид, что смакую каждый кусочек, и пыталась разобраться в отношении короля к каждому из присутствующих.

К Ваге Руке Бури Неддар относился, как своему второму 'я': не искал в его словах второго дна, не сомневался в его искренности и не обращал внимания на огрехи в построении фраз. При этом он воспринимал откровения побратима, как что-то давно и хорошо известное — мог прервать их на полуслове или пропустить мимо ушей. А вот к словам Арзая Белой Смерти и графа Генора он прислушивался очень внимательно. И не только прислушивался, а требовал уточнений для каждой фразы, которую можно было истолковать двояко!

Честно говоря, сначала я думала, что он в них сомневается, но к третьей перемене блюд пришла к выводу, что у такой дотошности есть и иное объяснение — король УЧИЛСЯ! У собственных вассалов!! И делал это с явным удовольствием!!!

С этого момента я перестала обращать внимание на то, что оба горца обращаются к королю на 'ты' и игнорируют чуть ли не все правила дворцового этикета, а королевский казначей позволяет себе высказывать свое мнение до того, как Неддар к нему обратится: люди, собравшиеся в Зале Озерных Лилий, были истинными последователями древних мудрецов, и говорили, забыв о словах !

Понаблюдав за ними еще какое-то время, я уверилась в том, что права, и, наконец, поняла причину, заставившую короля пригласить на этот завтрак еще и Этерию Кейвази. Баронесса казалась неотъемлемой частью компании: она не присутствовала при разговоре, а участвовала в нем. И не как марионетка, а как полноправный участник. Мало того, ее суждения принимались с явно видимым восторгом, ибо, как правило, оказывались на редкость неожиданными, но при этом предельно взвешенными. И, кстати, при этом идеально вписывались в понятия о дворянской чести.

Мне тут же стало не по себе — у меня такого окружения не было.

Или было?

...Попытка разобраться со своим прошлым окончилась тем, что я перестала следить за ходом беседы и ушла в себя. Вернее, в свое прошлое, в котором был жив отец, мать и братья, а мои обиды на них не стоили и гнутого копья.

Картинки из той жизни сменяли одна другую и мельничными жерновами ложились на мою истерзанную душу. Теперь, вспоминая себя-ребенка, я понимала, что за твердым отцовским 'нет', мягким маминым 'поверь, это неправильно, дочь...' и Теобальдовским 'ты что творишь, дуреха?' пряталась Любовь. И от понимания того, чего я лишилась, у меня разрывалось сердце...

...Почувствовав такое знакомое прикосновение к щеке, я всхлипнула, потерлась щекой о мамины пальцы, открыла глаза и... чуть не умерла от стыда: платок, смахнувший с моей щеки слезинку, оказался зажат в руке Неддара Латирдана!

— Я послал за мэтром Регмаром... Он скоро придет, напоит вас успокоительным и проводит в ваши покои...

— Не надо Регмара, сир! — затараторила я. — И успокоительного — тоже: я просто вспомнила своих родителей... И расчувствовалась...

— Вы уверены?

— Да, ваше величество!

— Хорошо... Тогда выпейте хотя бы компота — успокоительного это не заменит, зато восполнит потерянную влагу... — осторожно пошутил он.

Я грустно улыбнулась, пригубила из своего кубка, поставила его обратно на стол, а потом сообразила, что в зале остались только мы двое.

— А где все остальные, сир?

— Вы хотели поговорить со мной в их присутствии? — притворно удивился король.

— Н-нет...

— У них нашлись неотложные дела...

— Спасибо, сир... — опустив взгляд, выдохнула я. Потом собралась с духом и посмотрела ему в глаза: — Мда, я всю ночь представляла этот разговор, а сейчас не знаю, с чего начать...

— Попробуйте с начала...

'С начала?' — подумала я. — 'А почему бы и нет?'

— Я — д'Атерн. То есть пряма, порывиста и уперта...

— Отец сравнивал нрав барона Корделла с лесным пожаром... — кивнул Неддар.

— Так вот, клятва, которую я дала Крому по прозвищу Меченый, явилась следствием одного из таких порывов...

Король задумчиво подергал себя за ус и жестом предложил продолжать. Поняв, что он не собирается делать выводы по первому же предложению, я, наконец, почувствовала уверенность в себе:

— Однако это не значит, что я об этом жалею — этот человек сделал для меня больше, чем кто бы то ни было, включая моих родителей. И не только для меня — каждая зарубка на его посохе — чья-то спасенная жизнь...

— Не уверен, но допускаю...

— Так и есть, сир — у меня было достаточно возможностей, чтобы в этом убедиться...

— Хорошо, скажу иначе — я не спорю! Давайте дальше...

— В общем, у меня достаточно оснований, чтобы пытаться помочь Крому всеми доступными мне законными способами...

— Хорошее уточнение... — улыбнулся Латирдан. — Значит, я могу быть спокоен, что вы не возьмете штурмом королевскую тюрьму?

— Можете... — вздохнула я, поймала ускользнувшую было мысль и продолжила: — В общем, я тут изучила Право Крови и пришла к выводу, что член Внутреннего Круга, контролирующий ход расследования по делу Крома Меченого, отступает как от духа, так и от буквы закона...

Неддар посерьезнел:

— И в чем это выражается?

— Насколько я знаю, на сегодняшний день я — единственный человек, которому не безразлична судьба этого Бездушного. Значит, согласно Строке семнадцатой двадцать шестого Слова Права Крови я имею полное право видеться с его Защитником...

— Так и есть...

— В той же строке сказано, что в течение двух дней после завершения процедуры выбора Защитника Королевский Судья обязан уведомить об этом родственников или близких Бездушного.

— Граф Грасс — не Королевский Судья... — уточнил Неддар.

— Да, сир! Но он общается с Судьей, с Дознавателем, Обвинителем и Защитником. И знает о моей клятве. Значит, обязан сообщить им о моем существовании и проконтролировать выполнение ими своих обязанностей. Кстати, чтобы вы не пытались объяснять его бездействие как-то иначе, я уточню формулировку: у меня есть основания считать, что он прямо препятствует свершению правосудия. А это — преступление!

Услышав слово 'преступление', Неддар подобрался, как тигр, готовящийся к броску:

— Вы можете их озвучить?

— Конечно, сир! С первого дня моего пребывания во дворце мэтр Регмар поил меня отваром алотты, между прочим, вызывающим очень быстрое привыкание. Как оказалось, мысль о том, что я нуждаюсь именно в этом успокоительном, ему подсказал мэтр Коллир, лекарь графа Грасса. Этого самого Коллира я не видела ни разу. Он меня, соответственно, тоже. Не знаю, как вам, а мне такая трогательная забота о моем здоровье нравится как-то не очень.

— Мне — тоже...

— Вчера вечером, узнав, что граф Рендалл остался ночевать во дворце, я решила задать ему несколько вопросов. Увы, беседа не получилась — человек, которого мой отец считал ближайшим другом, оказался очень занят! За пару минут, которые он мне все-таки уделил, я успела узнать, что он по каким-то непонятным причинам не собирается присылать мне посох Крома и его личные вещи, и 'пока не имеет представления', в чем именно признался мой майягард...

— Странно...

— Странно? Даже я, воспитывавшаяся в родовом замке, знаю, что Грасс крайне добросовестен. И ничего не делает просто так!

— Угу...

— Кроме того, я точно знаю, что до суда осталось то ли три, то ли четыре дня. Значит, Кром уже выбрал себе Защитника, Королевский Судья доложил об этом графу Грассу, а он... мне солгал! Позволю себе уточнить, сир, что солгало мне не частное лицо, а должностное — член Внутреннего Круга, контролирующий законность ведения дела в отношении Бездушного. Или, говоря другими словами, один из пяти человек, с которыми у ваших подданных ассоциируется слово Правосудие...

Король гневно раздул ноздри, подхватил со стола пустой кубок и с силой вбил его в столешницу:

— Я с ним разберусь...

Потом заставил себя успокоиться и добавил:

— У вас будет вся интересующая вас информация. Сегодня же вечером. Даю слово...

Глава 27. Кром Меченый.

Пятый день первой десятины первого травника.

...— Не-е-ет! Только не меня-а-а!! Умоляя-а-а-ю-у-у!!! — истошный крик, разорвавший царящую на этаже тишину, заставил меня упереться руками в нары и прислушаться.

— Я все рассказал, все-о-о! Отпустите-е-е!! А-а-а, рука-а-а!!!

— Что, тварь, страшно? — скользнув вплотную к решетке, злорадно поинтересовался Желудь.

Я равнодушно оглядел стражника с головы до ног и продолжил прерванное упражнение: объяснять ему, что голос кричавшего показался мне знакомым, я не собирался.

Не дождавшись ответа, воин смачно харкнул на пол, растер плевок сапогом и повернулся к напарнику:

— Слышь, Ослоп, он перешел все границы! Я с ним говорю — а он... он мне угрожает!!!

— Охолони, дурень! Ты что, совсем тупой? Тебе же сказали, что за него мы отвечаем ГОЛОВОЙ!!!

— Да ты посмотри — он же готовится к побегу!

— Желудь, ты тупой, как чурбак из дуба, с которого ты упал! Я понимаю, что тебе невмоготу, но если на нем появится хотя бы один синяк, нас поставят на уши...

— Он никому не скажет... — воин повернулся ко мне и ласково улыбнулся: — Ведь не скажешь, правда?

— Еще одно слово — и я позову начальника караула... — предупредил Ослоп. — И скажу, что ты собираешься нарушить приказ его светлости...

— Сольешь ? Меня? Из-за какого-то там Нелюдя?

— Желудь! Его дело — на контроле у графа Грасса!

— Ну, ты и мра-а-азь...

— Думай, что хочешь. Но ключа от камеры я тебе не дам...

Желудь презрительно оскалился, потом рубанул левым предплечьем по сгибу локтя правой руки и повернулся ко мне:

— Радуйся — сегодня тебе повезло...

Я равнодушно скользнул взглядом по его искаженному бешенством лицу, добил третью сотню скручиваний, закинул руки за голову, чуть не разбив себе цепью лицо, и начал 'складываться'.

Воин побагровел, вцепился в прутья решетки, набрал в грудь воздуха, чтобы разразиться каким-нибудь проклятием и услышал очередной вопль несчастного, которого, как я понял, волокли в пыточную:

— Слышишь, как он орет? Так вот, на эшафоте ты будешь орать в два раза громче! Потом сорвешь голос и начнешь молить о смерти хриплым шепотом!

'Десять и один... Десять и два... Десять и три...' — мысленно считал я.

— Но она придет к тебе далеко не сразу — сначала палач перебьет тебе руки... Потом — ноги... Потом — позвоночник... Потом отрубит конечности, оскопит, прижжет раны факелом и забросит обрубок, в который ты превратишься, на насест ...

'Два десятка и пять... Два десятка и шесть... Два десятка и семь...'

— Ты будешь умирать о-о-очень долго... И успеешь проклясть каждый день своей никчемной жизни... Каждый удар клюва воронов, пирующих на твоем еще живом теле, будет приближать тебя к смерти...

'Три десятка и восемь... Три десятка и девять...'

— Ты меня вообще слышишь, животное? Я сказал, 'к смерти', а не к 'Темному Посмертию'!

— Зря стараешься... — глухо буркнул Ослоп. — Он не ответит...

'Точно...' — мысленно поддакнул я. — 'А Темное Посмертие у меня будет...'

Потом подумал и добавил:

'Наверное...'

...Следующие минут тридцать Желудь метался по коридору, как лев по клетке, что-то неразборчиво бормотал себе под нос и изредка останавливался напротив моей камеры, чтобы сказать мне что-нибудь 'приятное'. Я, естественно, не реагировал, и мое молчание постепенно доводило его до белого каления.

Попытки Ослопа его успокоить только подливали масла в огонь — к моменту, когда со стороны лестницы послышался голос начальника караула, воин окончательно перестал себя контролировать — вытащил засапожный нож и принялся с упоением ковыряться в замке.

Предупредительное шипение Ослопа он проигнорировал. Совершенно напрасно — через какие-то три десятка ударов сердца начальник караула добрался до площадки нашего этажа и увидел происходящее:

— Желудь? Что это ты там делаешь, а?! Желудь, я к кому обращаюсь?!

— Ну, открывайся же, Двуликий тебя забери... — не обратив на его вопли никакого внимания, взвыл воин. И крутанул ножом так, что тот звякнул и переломился.

— Ослоп? Что это с ним?

— Думаю, это из-за жены, ваша милость...

— А причем тут Нелюдь? Ее ссильничали оранжевые, а Бездушный в это время мотался где-то в другом месте!

— Желудь взбесился. Теперь ему все равно...

...Желудю было действительно все равно — поняв, что замок не открывается, он выхватил из ножен меч, просунул руку между прутьев и попытался рубануть меня по ноге.

Я ее убрал.

Он подумал, оскалился, поудобнее перехватил рукоять и бросил тяжелый клинок, как метательный нож!

Пришлось скатываться с нар на грязный пол. И довольно шустро.

Успел. Перекатился. Оказался на ногах и... прислонился к противоположной стене: близость к мечу могли расценить, как желание им воспользоваться. А это в мои планы не входило.

Тем временем ворвавшийся в коридор сотник добрался до сдуревшего подчиненного и сходу зарядил ему в скулу. Довольно неслабо — Желудя оторвало от решетки и бросило на пол.

Дальнейшие действия начальника караула меня порядком посмешили — сначала он отработанным движением перевернул потерявшего сознание воина лицом вниз и заломил его правую руку за спину, потом сообразил, что я могу воспользоваться 'трофейным' оружием, выхватил меч и развернулся так, чтобы успеть сблокировать мою атаку.

Пришлось показать ему раскрытые ладони и презрительно улыбнуться.

Он понял — докрутил руку Желудя до позвоночника, вставил ногу в получившуюся петлю , выпрямился и жестом подозвал к себе Ослопа:

— Подойди к решетке. Сейчас Нелюдь возьмет меч этого недоумка... За клинок... И ме-е-едленно протянет тебе...

Я повиновался.

— Отлич-ч-чно... Положи его куда-нибудь подальше... Теперь поставь ногу вместо моей... И жди...

Воин тут же выполнил приказ. Причем крайне добросовестно — его нога воткнулась в 'петлю' с такой силой, что чуть не выломала Желудю плечо.

Убедившись, что солдат, нарушивший приказ, не в состоянии шевелиться, сотник подошел к решетке:

— Отойди к дальней стене и повернись к ней лицом...

Я отошел. Отвернулся. И даже закрыл глаза.

Через минуту-полторы за моей спиной щелкнул замок, и сапог начальника караула выбил в сторону мою правую ногу...

...Обыскивать сотник умел — прежде, чем охлопывать мое тело, он в мгновение ока взял мои пальцы рук в болевой захват и перевел меня в положение, в котором я не мог даже шевельнуться, а потом проверил меня с тщательностью тюремщика, прослужившего в королевской тюрьме лиственей пятьдесят.

Волосы, рот, шея, подмышки — его руки прошлись по всем местам, в которых можно было утаить хоть что-то, напоминающее оружие, и оставили меня в покое только тогда, когда убедились, что такового у меня нет.