Щит. (Меченый-2)

Глава 1. Брат Растан Шершень.

Шестой день четвертой десятины третьего лиственя.

...Унизанные перстнями и от этого кажущиеся толстыми пальцы скользнули вниз по бедру подавальщицы, на мгновение замерли на колене и устремились вниз, к стопе. Вернее, к видавшему виды постолу , явно не первый год впитывающему в себя все то, что когда либо разливалось на пол 'Хромого мерина'.

Растан, до этого лениво потягивавший медовуху и поглядывавший на соседей по залу, мысленно поморщился: будь он на месте белого , пощупал бы ее грудь. Или, на худой конец, задницу. Благо объемы и того, и другого заслуживали уважения.

Роза , почувствовав столь непривычное прикосновение, тоже напряглась: перестав хихикать, она встревоженно уставилась на клиента, пытаясь понять, каких еще странностей можно от него ждать.

Дворянин не обратил на ее реакцию никакого внимания — дотянувшись до края подола, он неторопливо вздернул его вверх, обнажил молочно-белую голень и провел по ней тыльной стороной ладони. Снизу вверх. От щиколотки к колену. А потом презрительно выпятил нижнюю губу и стряхнул девку со своего бедра:

— Фу-у-у... Волосата, как не знаю кто! Хозяи-и-ин!!!

— Да, ваш-мл-сть? — донеслось из-за стойки.

— Подь сюда, живо!!!

— Уже бегу, ваш-мл-сть!!! — радостно вскричал Осип по прозвищу Пуп, вылетел в зал, поскользнулся и, взмахнув коротенькими и заплывшими жиром ручонками, рухнул на заплеванный пол.

Гримаса вселенской скуки, не покидавшая лица белого весь этот бесконечно-долгий вечер, мгновенно куда-то испарилась: он откинулся на стену и оглушительно захохотал:

— Уа-ха-ха!!! Обух, ты видел, он взмахивал руками, как подраненная утка!!!

Обух — один из двух телохранителей дворянина, сидящий ошую от него — утвердительно кивнул:

— Да, ваша милость, видел! Только, на мой взгляд, таких жирных уток не бывает...

— Ты прав, Пуп больше похож на раскормленного кабана. Но кабаны-то не летают... Жаль, что его нель-... — начал, было, белый и прервался на полуслове. Потом задумчиво посмотрел в сторону входной двери и... вцепился в запястье все еще стоящей рядом с ним розы: — Слышь, как там тебя?

— Ивица, ваша милость! — угодливо поклонилась девка. И, выпрямившись, на всякий случай томно прогнулась в пояснице.

Дворянин прогиба не заметил:

— Значит так, Ивица! Дуй на кухню, возьми там нутряного жира, сала или масла и быстренько намажь им во-о-он те ступеньки. А потом хорошенечко натри пол перед дверью...

Роза непонимающе захлопала ресницами:

— Зачем, ва-...

— Живо!!!

Девку как ветром сдуло — за какие-то пять ударов сердца она успела пробежать между столами, перескочить через тело хозяина, пытающегося прийти в себя, и исчезнуть за дверью в подсобные помещения...

...Вседержитель смотрел на кого угодно, только не на Шершня: первым человеком, пересчитавшим затылком натертые жиром ступеньки, оказался не кто-нибудь, а Коттер Слива, брат во Свете, появления которого он, Растан, ждал уже вторые сутки!

— Уа-ха-ха!!! А этот летел, как ворон, получивший стрелу в зад!!! — хлопнув ладонями по бедрам, расхохотался дворянин. — Вишь, аж перья разлетелись...

Увидев эти самые 'перья' — пару метательных ножей, вывалившихся из рукавов плаща жертвы своего сюзерена — телохранители вскочили на ноги, выхватили из ножен мечи и заревели:

— Ты! Замри! Голову — в пол!! Руки — в стороны!!!

Слава Вседержителю, Слива не запаниковал — без всякой суеты выполнил все три приказа, а когда один из спутников белого начал его охлопывать, без тени возмущения подсказал:

— Кожа — на шее... И поаккуратнее со шнурком — задушишь...

Отодвинув в сторону капюшон плаща, свесившийся на плечо, телохранитель выпростал из-под него искомое, перевернул и смачно сплюнул на пол:

— Щит , ваша милость! Из Рагнара . Кожа настоящая...

'Настоящая...' — мысленно подтвердил Шершень, как бы невзначай передвинув руку поближе к мечу и приготовившись к бою. — 'Жаль, только приметы не совпадают...'

— Гость, значит? — белый подумал, усмехнулся, полез в кошель — и рядом с братом Коттером, все еще прижимающим голову к полу, упал целый желток . — Ладно, гость, не обижайся! Выпей, вон, лучше за мое здоровье...

Слива повернул голову на звук и 'алчно' блеснул глазами:

— О-о-о! Спасибо, ваша милость! Выпью! Прям ща! Вот только в себя приду...

В это время снова заскрипела дверь и белый, прикипев к ней взглядом, тут же забыл про его существование.

'Слава Вседержителю...' — мысленно выдохнул Растан, вернул руку на столешницу и вцепился слегка подрагивающими пальцами в кружку с медовухой.

— Уа-ха-ха!!! Этот, первый — прям селезень, а второй — глухарь!!!

...При желании брата Коттера можно было смело устраивать к жонглерам — он настолько естественно отыгрывал роль щита, дорвавшегося до возможности выпить за чужой счет, что в какой-то миг Растан даже засомневался, помнит ли Слива о цели своего появления в 'Хромом мерине'.

Оказалось, что да — добравшись до свободного стола и заказав себе кувшин со скарским , луковой похлебки и гречневой каши, он, наконец, подергал себя за правый ус.

'Не может быть!!!' — мысленно воскликнул Шершень. — 'Так быстро?'

Видимо, Слива каким-то образом почувствовал его удивление, так как повторил жест еще раз. Сопроводив его почесыванием небритой щеки...

Почесываний оказалось аж четыре. Слишком много для нормальной 'работы'.

'Ого!!!' — поежился Растан. — 'Четыре десятка солдат нам, пожалуй, многовато...'

Видимо, Коттер считал так же, потому как хрустнул пальцами левой руки...

Шершень посмотрел в потолок и многозначительно сжал пальцы в кулак: приказы брата Рона не обсуждались, и действовать надо было сегодня.

Слива едва заметно пожал плечами и, словно забыв про существование Шершня, завистливо уставился на соседа, присосавшегося к кружке с медовухой...

...Масляный фонарь, подвешенный под аркой надвратной башни, покачивался на ветру. И заставлял шевелиться тени.

Сгустки кромешной тьмы самых разных форм и размеров, со всех сторон обступившие пятно света, вырванное у ночи тоненьким язычком пламени, становились все чернее и чернее, и в какой-то момент Шершню показалось, что они оживают, впуская в себя часть сущности Двуликого.

Ощущение присутствия Бога-Отступника было таким четким, что Растан закусил губу, зажмурился и мысленно затараторил 'Огради': 'О Защитник всего сущего, Средоточие Света Немеркнущего и Хранитель душ сыновей и дщерей своих! Молю тебя о спасении вечной души моей от происков Бога-Отступника, рыскающего во Тьме, от слуг его, отринувших служение Свету, и от тех, кого коснулось дыхание Мрака Кромешного! Не оставь меня, Всеблагой Отец, на пороге лютой смерти, не отступись от души моей, живущей служением тебе, избавь от коварства подлого, бед многочисленных и укрепи мою душу и тело, дабы мог я противостоять силе неистовой да соблазнам всяческим...'

Молитва читалась легко, истово, и к ее концу Шершень явственно почувствовал, что на него нисходит божественная благодать: ужас, леденящий душу, уступил место бесшабашной храбрости, а холодок, выстуживающий сердце и морозящий разум — ощущению божественного тепла.

Несладко пришлось даже теням: открыв глаза и вглядевшись в ночную тьму, Шершень увидел, что они начали сереть и съеживаться. А потом пропали — Бог-Отец, снизойдя в горний мир, разорвал сплошной черный саван из облаков и на миг показал Растану лик Уны !

— Благодарю тебя, о Великий!!! — еле слышно выдохнул брат во Свете, осенил себя знаком животворящего круга и почти сразу же расплылся в счастливой улыбке: на стене, ограждающей городские владения Рендаллов, появился лишний зубец...

— Брат Савари... — шепнул лежащий рядом Слива. — Дождались...

...Почувствовав, что его верный слуга обрел потерянную было силу духа, Вседержитель милостиво прикрыл лик Уны еще одним облаком и вернул в мир нужную братьям во Свете тьму.

Мысленно вознеся господу еще одну молитву, Шершень махнул рукой — и пять силуэтов, выскользнувших из подворотни, без особой спешки перебрались через улицу и нырнули во мрак у основания стены. А через мгновение им на головы опустилась веревка с узлами через каждый локоть.

— С нами — Бог-Отец! — тихонечко выдохнул Шершень, поудобнее передвинул меч и первым полез вверх по стене...

...Несмотря на работу нескольких артелей мастеров, территория особняка Рендаллов все еще хранила следы недавнего мятежа: парк, в который Растан попал после того, как перебрался через стену, оказался завален обломками статуй; фонтан, некогда радовавший глаз домочадцев и гостей графа Грасса — полон какого-то мусора. А в торце небольшой пристройки, прячущейся в тени высоченного ореха, зиял здоровенный пролом.

Кстати, и сам особняк выглядел неважно — добрая половина окон чернела дырами, весь первый этаж оказался обнесен строительными подмостками, а на месте балкона второго этажа вообще торчали обломки несущих балок...

'Туда?!' — жестом поинтересовался Шершень у брата Савари, показывая на дверь над теми самыми балками.

Тот утвердительно кивнул.

'А куда идти дальше, знаешь?'

Тот снова кивнул. Потом, шевельнув руками, показал на себе весьма немаленький женский бюст и кивнул в сторону дома.

'Есть, кому показать...' — удовлетворенно усмехнулся Шершень. И мотнул головой — мол, веди...

Савари пожал плечами, посмотрел на небо и неторопливо пошел в сторону кордегардии! Душераздирающе зевая и почесывая у себя между ног...

'Еще один жонглер...' — невесть почему разозлился Растан. — 'Нет, чтобы вести себя, как полагается?'

Впрочем, приступ злости на подчиненного прошел так же быстро, как и появился: не успел Савари сделать и десятка шагов, как из тени рядом с кордегардией вышел невысокий крепыш с алебардой в руке и лениво поинтересовался:

— Тебя че, давно не пороли?

— А я что, я ничего!!! — залебезил брат во Свете. — Не спалось. Вот я и решил подышать воздухом...

— Так я тебе и поверил... — фыркнул воин. — Завтра гляну самолично. Если окажется, что в саду появились следы твоего 'дыхания' — получишь плетей...

— Не появились! Слово! — сделав вид, что испугался, Савари заломил руки. — Клянусь Вседержителем!!!

При упоминании о Боге-Отце вассал графа Грасса сморщился и сплюнул! Так, как будто брат во Свете помянул Двуликого:

— Ладно, вали спать... Завтра поговорим...

— Кстати, Лех, как насчет того, чтобы хлебнуть чего-нибудь горячительного? А то на улице зябко, а пить в одно рыло я не привык...

— Вот, теперь — совсем другое дело! — ехидно ухмыльнулся воин. — А то 'Вседержитель', 'Слово'... Надеюсь, ты припас для меня кувшин-другой белогорского ?

— Эх, если бы... — вздохнул Савари. — Самая обычная медовуха...

— Ну ладно, Двуликий с тобой, сойдет. А где?

— Э-э-э... Может, лучше показать?

Стражник осклабился, и 'каменщик', проработавший в особняке Рендаллов целых два дня, повел его к дальнему углу особняка.

Дождавшись, пока парочка пропадет из поля зрения, Шершень осенил себя знаком животворящего круга и скользнул к помосту. Стараясь не вылезать из тени. Добрался. Влез. Запрыгнул на обломок балки и исчез в темноте. Мысленно моля Вседержителя, чтобы тот отвел глаза всем, кому не спится...

...Вседержитель смотрел на своих сыновей, не отрываясь: не только Шершень, но и остальные братья во Свете проникли в особняк незамеченными. И, попрятавшись за остатки мебели, принялись дожидаться появления Савари.

'Каменщик' вернулся только через полчаса. Слегка покачивающийся и ощутимо пахнущий дешевым пойлом. И, вглядевшись во тьму, царящую в комнате, икнул...

— С-с-сав!!! — взбесившись, зашипел Растан. — Ты что творишь, паскуда?

Брат во Свете мгновенно протрезвел. И, вытерев со лба пот, жестом поманил Шершня за собой.

'Выберемся — отправлю его к братьям-надзирающим. Пусть вправят ему мозги...' — мысленно пообещал себе Растан, выскользнул в коридор и двинулся следом за Савари...

...Идти оказалось совсем недалеко — 'каменщик' осторожно отворил третью дверь справа и скользнул внутрь. Шершень вошел следом, вгляделся в темноту и удовлетворенно хмыкнул: слава Вседержителю, Савари пропил далеко не все мозги. И догадался спеленать не какую-нибудь бабищу, не боящуюся ни Вседержителя, ни Двуликого, а тоненькую, как хворостинка, девчушку лиственей пятнадцати от роду.

Увидев склонившиеся над ней силуэты, она перестала мусолить кляп и задрожала мелкой дрожью.

— Жить хочешь? — шепотом поинтересовался Растан.

Девчушка утвердительно кивнула.

— Тогда расскажи, как пройти к покоям графа Грасса...

Она вытаращила глаза, а потом одновременно пожала плечами, кивнула и отрицательно мотнула головой.

— Не скажешь? — удивился Шершень и демонстративно вытащил из рукава метательный нож.

Кивок. Утвердительный. За ним — еще один. Движение ногами, больше похоже на судорогу. И дикий взгляд, полный смертельного ужаса.

— Что, не сможешь объяснить из-за кляпа?

Еще один кивок. Вернее, несколько...

— Покои графа Грасса пострадали больше всего, и говорят, что он ночует где попало... — тихонечко объяснил Савари.

Девчушка подтвердила его слова десятком энергичных кивков.

— А ты вообще знаешь, где он сейчас?

Знала. Согласилась отвести. И пообещала не делать глупостей. Естественно, молча. А когда ей развязали ноги и поставили на пол, рухнула. И еле слышно застонала...

'Слишком сильно связал...' — мысленно усмехнулся брат во Свете. — 'Впрочем, а чего с ней церемониться? Все равно доживает последние минуты...'

...Когда девчушка смогла держаться на ногах, она взглядом показала на дверь и налево.

— На черную лестницу... — объяснил Савари. — А на какой этаж?

Пленница задумалась, а потом пять раз встала на цыпочки.

— Пятый?

Кивнула.

— Что ж, пошли...

...Черная лестница особняка Рендаллов таковой только называлась — широченная, с отполированными до блеска каменными ступенями, она отличалась от виденных Шершнем белых только разве что отсутствием окон, разного рода декоративных ниш, гобеленов, картин и статуй. Если бы не дикая смесь из запахов еды, свечей, лампадного масла и нечистот, то он решил бы, что девчушка лжет.

Не лгала — этажом выше на одной из ступеней красовалось темное пятно, препротивно пахнущее мочой. На четвертом сиротливо стояло ведро с плавающей в нем тряпкой. А на площадке пятого этажа пол оказался усыпан виноградинками.

Наступив на одну из них, Растан недовольно скривился и удивленно уставился на девчушку: увидев его реакцию, она виновато покраснела.

'О, как!' — мысленно восхитился монах. — 'Значит, ее вина...'

Тем временем Савари, вслушивающийся в тишину за дверью, удовлетворенно мотнул головой, повернулся к служанке и еле слышно шепнул:

— Ну, и куда дальше?

Девчушка задумчиво посмотрела на Шершня и... показала взглядом вниз!

— Ниже? — взбеленился 'каменщик'.

'НЕТ!!!' — замотала она головой. И снова показала вниз.

Оказалось, что на свою ногу. Которой пыталась нарисовать схему коридоров...

'Прямо до второй развилки. Потом — одесную. Там будет что-то вроде ступенек. За ними — снова одесную, а там то ли вторая, то ли третья дверь ошую...' — перевел ее объяснения Шершень. Потом почесал затылок и спросил:

— А где дежурят часовые?

Ножка начала топать практически без остановок!

— То есть, чуть ли не у каждого поворота? — нахмурился Савари.

Девушка кивнула.

— По-другому пройти можно?

'Угу... Если пойдете за мной...' — ожесточенно вертя головой, объяснила она.

— Пойдем. Но сначала ты расскажешь, куда и как... Только без глупостей... — прижав метательный нож к ее тоненькой шейке, выдохнул Растан.

Та кивнула. Но уже без особого ужаса в глазах — видимо, сообразив, что без ее помощи им до Рендалла не добраться.

...Избавившись от кляпа, девчушка подвигала нижней челюстью, облизнула губы и хрипло прошептала:

— По коридорам вам не пройти: на этом этаже слишком много воинов. А если зайти в бельевую, выбраться в окно и пройти по карнизу, то можно дойти до кабинета его светлости. Ночью там никого не бывает. От кабинета можно пройти до опочивальни покойной графини Шаррины. Из нее через анфиладу комнат — до комнаты для пения, там — снова выбраться на карниз...

Чем дольше Растан вслушивался в ее слова, тем меньше ему хотелось пробираться к покоям первого министра короля Неддара по указанному маршруту. И не потому, что он казался надуманным — с этим, вроде бы, все было в порядке — просто в хитросплетении коридоров и анфилад, созданном кем-то из предков графа Грасса, мог сломить ногу сам Двуликий. А Шершню и другим братьям во Свете требовалось не только дойти, но и вернуться...

'Теперь понятно, почему она успокоилась...' — подумал он. — 'Знает, что будет нужна и после того, как...'

Тем временем девчушка закончила рассказ и покорно открыла рот.

Вставив в него кляп и зачем-то похлопав ее по щеке, Шершень кивнул Савари, вытер вспотевшую ладонь о шоссы, поудобнее перехватил нож и первым скользнул в открывшуюся дверь.

Бельевая оказалась пустой — стопки простыней и пододеяльников, которые должны были лежать на многочисленных полках, исчезли в неизвестном направлении. А на их месте валялись плотницкие инструменты, гвозди и тому подобная дребедень. Очередной раз вспомнив, что в особняке вовсю идет ремонт, а, значит, в нем, кроме домочадцев и воинов, живут еще и рабочие, Растан подошел к окну, осторожно отворил створку и выглянул наружу.

'Высоковато. Если что — не спрыгнешь. Зато стена — темная, и на ее фоне нас не увидят. Да и карниз широкий — по такому пройдет даже ребенок... Пройдет. Но идти всем сразу — глупо. Надо послать кого-нибудь одного...'

Повернувшись к братьям во Свете, он ткнул пальцем в Коттера и приказал:

— Слива? Иди-ка, проверь...

Тот кивнул, взобрался на подоконник и исчез. Минуты на полторы. А потом вернулся и доложил:

— Никого... Можно идти...

— Тогда ты первый, за тобой Савари, Кох с девкой, Мотня, Яго и я...

...Выбравшись на карниз, Шершень посмотрел на небо и поморщился: Двуликий, почуявший появление Вседержителя, решил поинтересоваться тем, что происходит в его ночи, и приказал Уне окинуть взглядом улицы Аверона. Та послушно выглянула из облаков и засияла, как маленькое, но злое солнышко.

С ненавистью посмотрев на ее ухмыляющийся лик, Растан мысленно помянул Бога-Отступника самыми нехорошими словами, на ощупь добрался до нужного окна и забрался на подоконник. Белые пятна, плавающие перед глазами, никак не хотели исчезать, поэтому он несколько раз моргнул, шагнул в темноту и... ослеп от страшного удара в лицо.

— А вот и последний... — донеслось до него сквозь пелену наползающего небытия.

— Замечательно! Связать — и к остальным...

Глава 2. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Шестой день четвертой десятины третьего лиственя.

...Покои для сумасшедших выглядели немногим лучше, чем камера в темнице нашего родового замка: голые стены, покрытые бурыми пятнами, исцарапанный каменный пол, который в последний раз подметали еще во время правления Шаграта первого, обшарпанная кровать без балдахина, перекошенный колченогий стол, изрезанный ножами табурет и ночная ваза. К моему удивлению, оказавшаяся чистой.

Шкафов, ковров, зеркал и тому подобных излишеств не было. Камина — тоже. Впрочем, зачем камины сумасшедшим? Они же не понимают, что огонь жжется? Значит, могут себе навредить.

Пахло в этих самых 'покоях' соответственно — затхлостью, заплесневелым сыром и гнилью. Ну, и для полного счастья — нечистотами.

Единственным светлым пятном во всем этом царстве запустения, освещенном светом одной-единственной свечи, была стопка белоснежных простыней, лежащая на потертом покрывале.

'Надо же, новые!' — отрешенно подумала я. И криво усмехнулась...

— Его светлость просил передать свои искренние извинения за то, что эту ночь вам придется провести в таких жутких условиях... — раздалось у меня за спиной. — Дело в том, что...

— Можете не объяснять... — не оборачиваясь, буркнула я. Потом вспомнила о правилах хорошего тона и добавила: — Я принимаю его извинения...

Мажордом пробурчал себе под нос что-то невразумительное, аккуратно положил на стол мешок с Кромовскими трофеями и рванул к кровати. Видимо, чтобы застелить мне постель.

Любоваться на его сухощавый зад, как, впрочем, и на слащавую физиономию, мне совершенно не улыбалось, поэтому я повернулась к двери, рванула ее на себя и кивнула головой в сторону коридора:

— Можете идти: я хочу побыть одна...

— Э-э-э...

— Вон!!!

— Как прикажете, ваша милость! — мажордом изобразил куртуазнейший поклон и, обойдя меня по дуге, выскользнул из комнаты. А через мгновение в дверном проеме возникли двое воинов в цветах Рендаллов: — Ваша милость, его светлость граф Грасс приказал нам вас охранять...

— Приказ есть приказ... — стараясь держать себя в руках, выдохнула я. — Охраняйте. Но... находясь в КОРИДОРЕ!!!

Почувствовав, что я на грани срыва, они одновременно приложили к груди десницы и исчезли. Благоразумно затворив за собой дверь.

На остатках душевных сил я добралась до кровати, упала лицом вниз и, обняв Посох Тьмы, затряслась в беззвучных рыданиях: ощущение абсолютного бессилия, которое я испытала в 'Королевском льве', навалилось на меня новой силой. И в считанные мгновения выстудило душу...

...Еще совсем молоденький, но уже исполненный ощущения собственной важности парнишка, без всякой необходимости прижимающий к бедру меч, церемонно поклонился графу Грассу и звонко доложил:

— Ваша светлость! Там — королевская стража... С ордером на арест Бездушного по имени Кром...

— Что? Какой, к Двуликому, арест? — непонимающе воскликнула я. — И... в чем его обвиняют?

Парнишка равнодушно посмотрел на меня и холодно бросил:

— В убийстве дворянина...

Я недоуменно повернулась к графу Грассу и... онемела: он откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу с таким видом, как будто собирался смотреть на выступление жонглеров!!!

'Ну уж нет... Не дождетесь...' — подумала я, выпрямила спину, слегка приподняла подбородок, фыркнула, встала с табурета и неторопливо поплыла к Крому. Разбираться...

Посох Тьмы, зажатый в его руке, оказался повернут не той стороной, которая мне была нужна. И я, мысленно попросив у Меченого прощения, еле слышно прошептала:

— Покажи Путь, пожалуйста...

Он нисколько не обиделся — просто пожал плечами и вытянул Посох перед собой. Да еще и повернул. Так, чтобы мне было видно последние зарубки.

Я опустила взгляд на иссиня-черную поверхность Пути, испещренную поперечными канавками, и потеряла дар речи: на нем светилась свежим срезом еще одна. Новая...

Зачем-то прикоснувшись к ней пальцем, я тяжело вздохнула. Потом встала на цыпочки и заглянула в черные, как Бездна Неверия, глаза:

— Ты действительно убил дворянина?

Кром кивнул.

— Зачем?

— Их было пятеро. Они сильничали девку. Я услышал крик...

'Он бросился ей на помощь! И спас! Как меня! Хотя их было пятеро, а он — один...'

Как ни странно, ощущение того, что он спасает кого-то еще, меня слегка покоробило. Но потом я представила себя на месте той девушки и чуть не умерла от стыда.

Впрочем, заниматься самобичеванием мне было некогда, и уже через мгновение я пыталась вспомнить, как и когда на Посохе Тьмы появлялись новые зарубки.

Несколько мгновений раздумий — и я почувствовала себя дурой: получалось, что Кром вырезал их только после того, как кого-то спасал. Либо от насилия, либо от неминуемой смерти! В первое мгновение мысль показалась мне слишком безумной: чтобы поверить в то, что слуга Двуликого может рыскать по Горготу в поисках тех, кому требуется защита, нужно было быть юродивой. Но через какое-то время я пришла к выводу, что других объяснений быть не может. И... поверила:

— Кажется, я догадалась! Каждая зарубка — это не смерть, а жизнь! Жизнь, которая не оборвалась... Так?

Меченый опустил Посох Тьмы и улыбнулся. Одними глазами:

— Так...

Я ласково провела пальцами по шраму на его щеке, прошептала 'спасибо' и повернулась к графу Грассу:

— Вы слышали, ваша светлость? Их было пятеро. Они ссильничали девку. Значит, Кром был в своем праве...

— Если бы то, что вам рассказал ваш спутник, соответствовало действительности, его бы не искали... — глядя на меня с затаенным превосходством, фыркнул граф. — Значит, он что-то недоговаривает. Или лжет...

Я вспыхнула — в чем-чем, а во лжи Кром замечен не был:

— Он всегда говорит правду!!!

Его светлость равнодушно пожал плечами и перевел взгляд на ожидающего его решения парнишку:

— Приведи десятника. Одного...

Юноша отдал воинский салют и исчез. А через десяток ударов сердца в комнату скользнул звероватого вида хейсар и... почему-то уставился на меня.

Странно, но в его взгляде горело совершенно невозможное сочетание чувств — непонимание, осуждение, брезгливость и сочувствие! И это почему-то перепугало меня до дрожи в коленях.

— Представьтесь! И изложите суть дела... — не дождавшись представления и хоть какого-то намека на вежливость с его стороны, раздраженно рыкнул граф Рендалл.

Горец с хрустом сжал кулаки и нехотя посмотрел на него:

— Силы твоей деснице и остроты твоему взору, ашер! Я — десятник Махри из рода Ширвани...

Потом забыл про его существование и шагнул к Бездушному:

— Ты — Кром по прозвищу Меченый?

По своему обыкновению Кром ограничился кивком.

— Ты арестован...

Слуга Двуликого едва заметно шевельнул бровью:

— За что?

— За убийство двух дворян...

'Двух?' — мысленно отметила я и тут же затараторила:

— Они ссильничали девку! А он ее защитил!!!

— Прошу прощения, ашиара, но никакого насилия не было: девка утверждает, что ей заплатили аж два желтка и она пошла с ними добровольно...

— А под сарафан ей заглядывали? — поморщившись, поинтересовался Кром. — Попробуйте. Она должна до сих пор истекать кровью...

Хейсар помолчал несколько мгновений и нехорошо оскалился:

— Я сделаю это сам. Даю слово. А потом сообщу об увиденном судье...

Меченый утвердительно кивнул:

— Я тебя услышал...

Потом аккуратно прислонил к стене Посох Тьмы и вопросительно посмотрел на меня:

— Ваша милость, вы за ним не присмотрите?

— Не присмотрит... — угрюмо буркнул горец. — Ты — ее майягард. Значит, она должна разделить твою судьбу...

— Что?! — растерянно воскликнул Кром. — Как это 'разделить'?

Хейсар пожал плечами и усмехнулся:

— Она поклялась Бастарзом, что отдала тебе свое сердце. Доказательство — след от пореза на ее левой руке...

— Какое, к Двуликому, сердце? Она сказала, что я ее майягард. То есть спаситель!

— Спаситель — это по-вейнарски. А по-хейсарски — владыка сердца. Или есть человек, которому гард'эйт отдает свою жизнь... — объяснил горец.

— И?

— Что 'и'? Он отдает СВОЮ жизнь, чтобы жить той, которую Снежный Барс посылает его майягарду...

Я похолодела: получалось, что, спрашивая меня про Путь Крома , горец, взявший с меня ту самую клятву, пытался понять, зачем мне становиться гард'эйтом человека, который вот-вот уйдет к Двуликому!

Тем временем Кром, побагровев, сорвался с места, в мгновение ока оказался перед хейсаром и взял его за грудки:

— Мою судьбу она разделять не будет, ясно? Я не принимал этой клятвы, значит...

— Клятвы, данные богам, не нарушают... — даже не попытавшись скинуть со своего нагрудника руки Меченого, вздохнул горец. — Это было ее решение...

'Не суди издалека, ибо вблизи все сущее выглядит иначе...' — горько подумала я: прежде, чем называть Крома красивым словом, услышанным в детстве, стоило узнать, что именно оно означает...

— Я готов взять на себя кару за нарушение этой клятвы... — оторвав воина от пола, прорычал Меченый. И принялся его трясти так, что у бедняги начали клацать зубы. А когда чуть не вытряс из него дух, вдруг добавил: — Любую кару, слышишь?

— Э-это-о — Кля-атва-а Кля-атв, и-илгиз ! О-от та-аких не-е отка-азы-ываю-утся...

— Мне все равно: она не понимала, о чем говорит!!!

Я почувствовала, что вот-вот сгорю со стыда: он меня защищал. Опять. На этот раз — от моей собственной глупости. Причем не перед людьми — а перед Богом. А я, вместо того, чтобы принять предопределение и подтвердить данное слово, стояла и хлопала ресницами!

— Оставь его Кром! — собравшись с духом, попросила я. — Он прав...

— Нет, прав, как раз, Нелюдь! — подал голос граф Грасс. — Махри! Я, граф Грасс Рендалл, первый министр короля Неддара Латирдана, подтверждаю слова Крома по прозвищу Меченый: в момент произнесения клятвы баронесса Мэйнария д'Атерн не понимала, о чем говорит. Точно так же, как не понимает этого и сейчас!

— Как это? — ошарашенно посмотрев на меня, спросил хейсар.

— Она — эйдине , Махри... — буркнул граф и грустно посмотрел на меня. — Во время мятежа потеряла не только отца, мать и обоих братьев, но и сама чудом избежала смерти...

— Кто эйдине, я? — догадавшись, что он имеет в виду, возмутилась я.

— Увы, я узнал об этом слишком поздно... — не обратив никакого внимания на мое возмущение, вздохнул Рендалл. — Отец леди Мэйнарии, барон Корделл, был моим другом. И я считаю своим долгом сделать все, что можно, для ее скорейшего выздоровления...

В глазах хейсара появилось сомнение:

— Прости, ашер, но она выглядит нормальной!

Граф Грасс прищурился и высокомерно процедил:

— Ты сомневаешься в моем Слове?

От него повеяло таким лютым холодом, что я поежилась. А горец равнодушно кивнул:

— Да, ашер! Клятва Клятв — это шаг. Шаг, на который требуется гораздо больше мужества, чем для того, чтобы сражаться одному против армии или умереть. Ибо, отдавая свое сердце майягарду, человек лишается всего — жизни, души и даже права на свое будущее. Чтобы решиться на такое, мало быть эйдине — для этого надо проникнуться Духом Бога-Воина. И переступить через свое 'я'...

— Леди Мэйнария! Вы не повторите, от чего вас спас ваш спутник? Только, если можно, коротко и без лишних подробностей... — неожиданно попросил меня граф Грасс.

Я закусила губу и отрицательно помотала головой.

— Почему? Вы уже все забыли? Или отказываетесь от своих слов?

'Прежде, чем говорить — думай. Сказав слово — держи...' — мрачно подумала я. И, чувствуя себя так, как будто пытаюсь шагнуть с башни донжона в пустоту, разверзшуюся под ногами, прошептала: — От сторонников графа Иора Варлана, от укуса акрида, от десятка с лишним Серых и приблизительно от такого же количества лесовиков. Но все это — не в один день, а...

— Достаточно... — рявкнул Рендалл. Потом повернулся к хейсару и вопросительно приподнял бровь: — Убедился?

Горец подошел ко мне, уставился мне в глаза и угрюмо усмехнулся:

— Лучше бы ты оказалась ори'дарр'иарой ...

Потом сплюнул себе под ноги и, не глядя на Крома, приказал:

— Пошли, илгиз. Нам пора...

Меченый кивнул, провел пальцами по Пути, прислонил Посох к стене и шагнул к двери. А я вдруг поняла, что он уходит не из комнаты, а из моей жизни. Навсегда!

Ощущение абсолютного бессилия и приближающейся потери было таким острым, что я не удержалась и всхлипнула:

— Стойте!!!

— Извини, ашиара, но нам действительно пора... — не глядя на меня, с легким презрением в голосе повторил горец.

— Я иду с вами. Вернее, со своим майягардом... — вцепившись в налокотник Крома, воскликнула я.

Тот осторожно расцепил мои пальцы и отрицательно покачал головой:

— Не надо...

А горец хрустнул костяшками пальцев и мрачно пробормотал:

— Эйдине ходят другими путями. Ты остаешься тут...

...Слезы не помогли. Совсем. Даже наоборот — через какое-то время до меня дошло, что пока я упиваюсь своим горем в особняке Рендаллов, Кром томится в сырой и грязной камере королевской тюрьмы. Причем не один, а в компании с лесовиками, насильниками и тому подобным сбродом. Или — не дай Вседержитель — находится в пыточной, наедине с палачами!

Последняя мысль вызвала во мне такой дикий ужас, что я мгновенно оказалась на ногах, подлетела к двери, рванула ее на себя и... уперлась в широченную спину стоявшего за ней воина.

— Простите, ваша милость, но выходить из комнаты пока небезопасно... — развернувшись ко мне лицом, густым басом произнес он. — Поэтому, если можно, вернитесь обратно!

Проскользнуть между ним и стеной я не смогла — оказалось, что он двигается намного быстрее. Отодвинуть его в сторону — тоже. В общем, чуть не сломав ногти о кольчугу, я попробовала добиться желаемого по-другому:

— Мне надо срочно поговорить с графом Грассом!!!

— Я передам... — пообещал здоровяк. — Но это будет нескоро — покидать пост я не имею права, значит, смогу это сделать только после того, как сменюсь!

— Я что, арестована? — взбеленилась я.

— Нет, ваша милость! Просто в доме сейчас небезопасно...

Чувствовать себя дурой, которой лгут в глаза, было обидно. Однако шансов переупрямить воина у меня не было, поэтому я фыркнула, развернулась на месте и вернулась к себе в комнату. Думать...

...Как ни странно, воин не обманул — не прошло и часа, как в дверь постучали. А когда я разрешила войти, на пороге возник граф Грасс собственной персоной. Только вот почему-то бледный, как полотно, в окровавленном и изорванном камзоле и с левой рукой, висящей на перевязи.

— Вы хотели меня видеть? — все так же на 'вы' поинтересовался он.

— Д-да... — кивнула я, не отводя взгляда от заляпанной кровью повязки на его плече. — Ч-что случилось?

— Покушение... — устало потерев ссадину на скуле кулаком, буркнул он.

— Вы ранены?

— Ничего особо серьезного. Просто потерял немного крови...

Судя по цвету его лица, крови ему пустили довольно много. Поэтому, вместо того, чтобы потребовать свободы передвижения, я о ней попросила.

Граф криво усмехнулся:

— Я не могу дать вам того, что у вас уже есть: вы совершенно свободны! А в эту комнату вас поселили только потому, что я знал о предполагаемом появлении убийц и беспокоился о вашей жизни...

— Если вы о них знали, то почему позволили себя ранить?

— Их было слишком много, а я не люблю прятаться за спинами своих вассалов...

— Ясно... Тогда, получается, что теперь, когда убийцы мертвы, а опасность миновала, я могу идти, куда хочу?

— Увы, уничтожить удалось далеко не всех. Поэтому в течение нескольких дней дом вам лучше не покидать...

— Мне нужно в королевскую тюрьму! И чем быстрее — тем лучше!!!

— Если с вами что-нибудь случится, я себе не прощу. Поэтому давайте сделаем так: через час-полтора, когда рассветет, я отправлюсь во дворец. По дороге туда... или обратно я заеду в тюрьму и узнаю, что там с вашим спутником. А вечером вам расскажу...

Глава 3. Кром Меченый.

Шестой день четвертой десятины третьего лиственя.

...От толчка в спину я увернулся без особого труда — увидел, как дернулась тень тюремщика, следующего за мной, и сместился в сторону. Жирная туша, обтянутая начинающей ржаветь кольчугой, не удержала равновесие и упала на колени, выронив из рук окованную сталью дубинку.

Я неторопливо подошел к отполированной не хуже моего посоха деревяшке и стопой пододвинул ее поближе к хозяину. А когда тот перестал проклинать скользкий пол, меня и Двуликого, негромко сказал:

— Следующий раз сломаю. Тебя...

Тюремщик побагровел, вскочил на ноги, угрожающе набычился и зашипел:

— Да ты... Да я... Да ты знаешь, что...

— А потом прокляну... — бесстрастно добавил я. — Кстати, могу это сделать прямо сейчас...

Жирнягу проняло. Причем мгновенно — он прикусил язык, зачем-то оглянулся и отрицательно замотал головой:

— Не надо! Я все понял!!!

— Тогда веди...

Повел. Периодически сбиваясь с шага на бег. Вернее, на то, что он считал бегом. При этом напрочь игнорировал чуть ли не все требования к сопровождению заключенных: вместо того, чтобы сопровождать меня, следуя в нескольких шагах позади, он бежал передо мной и смотрел куда угодно, но не на меня. Во время открывания решеток, перегораживающих лестницу перед каждым следующим этажом, он позволял мне стоять рядом, а, открыв их настежь, не запирал, а торопливо уносился дальше.

Будь у меня желание его убить или оглушить, я бы сделал это без особого труда. Несмотря на кандалы, сковывающие мне руки за спиной. И во двор выбрался бы тоже без труда, благо забрать связку ключей с тела смог бы даже ребенок. Только вот особого толка в этом не было: чтобы пройти два десятка шагов от входной двери и до внешних ворот по плацу, патрулируемому стражей и простреливаемому со стен, требовалось быть Богом. Или невидимкой...

...Поднимать вверх по лестнице пять-шесть ведер жира, да еще и бегом, было затруднительно. Поэтому к моменту, когда мы добрались до площадки шестого этажа, тюремщик уже не дышал, а хрипел. Однако, вместо того, чтобы остановиться и перевести дух, попробовал вставить ключ в замочную скважину очередной решетки. Увы, не попал — руки тряслись, как во время лихорадки.

Стер пот со лба. Потом бросил на пол дубинку(!) и вцепился в ключ двумя руками!

Я мысленно восхитился: кажется, такого страха я еще ни в ком не вызывал.

'Вызывал...' — тут же мелькнуло в голове. А перед внутренним взором возникла леди Мэйнария. Лежащая в кровати и с ужасом глядящая на меня. Потом я явственно услышал ее 'мама!!!' и увидел, как она теряет сознание...

Видимо, я ушел в воспоминания слишком глубоко, так как не сразу понял, что дверь уже открыта, а мой сопровождающий тихонечко канючит:

— Эй!!! Как там тебя? Нелюдь!!! Идем, а?

Я открыл глаза, оглянулся по сторонам, сообразил, что нахожусь в тюрьме, и заскрипел зубами: коротенький отрезок жизни, подаренный мне в самом конце Пути Светлой половиной Двуликого, закончился...

Услышав скрип моих зубов, тюремщик почему-то решил, что это — часть ритуала призвания Проклятия Двуликого. И дико перепугался: побледнел, вжался спиной в решетку и принялся безостановочно осенять себя знаком животворящего круга. При этом он с непередаваемой мукой смотрел на валяющуюся рядом со мной дубинку и, не переставая, кусал губы.

Мне стало смешно — один из Богов королевской тюрьмы боялся! Причем не человека, а слуха, распущенного жрецами Бога-Отступника для защиты его слуг от человеческой неблагодарности!

— Покидая этот храм, ты окажешься один на один с миром, в котором Двуликого считают воплощением зла... — глядя на меня с затаенной грустью, вздохнул брат Арл. — Выжить в этом мире тебе будет непросто. И не потому, что ты недостаточно силен или быстр — просто все то время, которое потребуется тебе, чтобы пройти свой Путь, ты будешь ощущать только два чувства — страх и ненависть...

— Мне нет дела до чьих-то там чувств... — подтянув ремешок на правом наруче, угрюмо буркнул я. — Есть я, мой Путь и мир, по которому он пролегает...

Жрец выслушал меня с все той же грустной улыбкой и пояснил:

— Ты меня не понял! Тебя будут бояться и ненавидеть ВСЕ до единого!!!

Я равнодушно пожал плечами:

— Главное, чтобы не били в спину...

— В спину бить, скорее всего, не будут: гораздо сильнее, чем тебя, они боятся Проклятия Двуликого...

— Что за проклятье? — без особого интереса спросил я

— Слух, некогда распущенный жрецами Двуликого... — по-мальчишески улыбнулся жрец. — О том, что каждый из вас, Идущих, перед смертью способен воззвать к Богу-Отступнику. А тот, мстя за своего слугу, обязательно предает самой страшной смерти всех, хоть как-то причастных к гибели Идущего...

— Слухи, не поддерживаемые чем-то реальным, забываются... — подумав, хмыкнул я.

— Мы его поддерживаем... — нехорошо усмехнулся Арл. — Если, не приведи Двуликий, кто-то из Идущих погибает, мы расследуем обстоятельства его смерти и, при необходимости, становимся орудиями воли Бога-Отступника...

— Значит, это совсем не слух...

— Считай, как тебе больше нравится. Но главное, что именно благодаря ему Идущие перестали гибнуть от ядов, подмешанных в пищу, от ударов в спину и выстрелов из придорожных кустов... Так, мы отвлеклись! На чем я остановился? Ах, да: выйдя за эту калитку, ты очень быстро ощутишь, что вызываешь в людях только ненависть и страх. Ощущение пустоты вокруг будет все сильнее и сильнее, и в какой-то момент станет настолько невыносимым, что ты задумаешься о смысле своего Пути. Это тоже будет испытанием — если ты справишься со своим отчаянием и найдешь в себе силы, чтобы идти дальше, то на тебя обратит внимание еще и Светлая сторона Двуликого...

— Мне все равно, кто, когда и почему обратит на меня внимание! Я хочу лишь одного — закончить свой Путь и уйти к родным... — вырвалось у меня.

Брат Арл нахмурился и с сомнением уставился мне в глаза:

— Мне почему-то кажется, что ты еще не готов...

— Почему это? — перепугавшись, что он снова отложит начало Пути на месяц, взвыл я. — Хочешь, скажу, о чем ты собираешься говорить дальше? О том, что с какого-то момента каждый шаг моего Пути будет оцениваться и Темной, и Светлой стороной! И что это наложит на меня дополнительную ответственность: если какой-то из них мое поведение вдруг покажется недостойным, то Посмертия я не получу...

— Ты видишь только одну грань нашей веры — страх... — грустно вздохнул Арл. Потом задумчиво посмотрел на статую Бога-Отступника и... тряхнул головой: — Ладно, иди: я сделал для тебя все, что мог. Остальное поймешь... или не поймешь сам...

От него веяло сочувствием. Искренним и до ужаса сильным. Я прикоснулся левой рукой к медальону, сделал шаг к калитке и... остановился:

— Спасибо. Я ценю твою помощь. Просто... я мертв. Уже давно... И безумно устал от того, что ты называешь жизнью...

— Что ж, быстрого Посмертия тебе, Идущий! — выдохнул жрец. И добавил что-то непонятное: — И благословения Светлой половины Двуликого...

— Иду... — стряхнув с себя оцепенение, угрюмо буркнул я. И первым вошел в грязный и жутко воняющий нечистотами коридор...

...С душераздирающим скрипом закрылась дверь. Глухо лязгнул задвигающийся засов. Щелкнула дужка навесного замка, и из малюсенького смотрового окошка раздался облегченный вздох.

'Ну да, довел. И почти без проблем...' — мысленно усмехнулся я, растер слегка затекшие запястья и обвел взглядом камеру, в которой мне предстояло дожидаться суда.

Десять на двенадцать локтей. Испещренные надписями и рисунками каменные стены. Небольшое зарешеченное окошко под самым потолком. Четыре ряда узких трехъярусных нар. Нависающий над головой потолок и зловонная дырка в полу в дальнем правом углу камеры, если смотреть от входной двери.

Кстати, над этой самой дыркой в позе орла восседал седовласый мужик с покрытым оспинами лицом. И при этом грозно хмурил брови. Видимо, чтобы выглядеть как можно страшнее.

Мельком отметив, что он держится уж очень уверенно, я оглядел остальных сокамерников и мысленно восхитился: меня подселили к Серым! У большинства которых наверняка хватало причин, чтобы не любить слуг Двуликого...

Тем временем седовласый опростался, подтерся куском тряпки, встал, подтянул штаны и царственно прошел в левую половину камеры. Потом сел на белые нары, скрестил руки на груди и соизволил меня заметить.

Видимо, его взгляд был каким-то знаком, так как с места над его головой тут же раздался голос кого-то из первачей

— Обзовись...

— Кром Меченый. Нелюдь... — буркнул я и неторопливо двинулся к единственному ложу, которое, по мнению Роланда Кручи, мог занимать в камере настоящий мужчина.

Радость, мелькнувшая в глазах местного головы после моего представления, куда-то улетучилась. Уступив место удивлению:

— Ну, и куда ты прешься, отрыжка Двуликого?

Предложение было слишком длинным — на слове 'отрыжка' я оказался рядом с ним. И, наклонившись, вцепился пальцами правой руки в его правую ключицу.

Хрустнуло. Плечо седовласого опустилось на половину ладони ниже. А мои пальцы переместились на шею.

Весил он чуть больше годовалого кабанчика. Поэтому я без особого труда сдернул его с нар и легонечко встряхнул:

— Ты что-то сказал, или мне послышалось?

Начавшийся, было, ропот как отрезало — первачи ждали реакции своего главы. Ибо в моих словах прозвучал вызов.

'Вся жизнь Серых — борьба за место под Дейром...' — утверждал Круча. — 'Со дня вступления в братство Пепла они рвутся вверх. По головам друзей и врагов, по локоть, если не по шею в крови. Они быстро отвыкают бояться смерти, поэтому, общаясь с ними, всегда жди удара. В горло, в спину, в пах. И никогда не показывай своего страха...'

Роланд оказался прав: несмотря на то, что Седовласый задыхался у меня в руке и был не в состоянии пользоваться правой рукой, он все-таки ударил. Левой. Метя мне в подреберье.

Я был готов и встретил его руку весьма жестким блоком. А когда заточка, выпавшая из руки, звякнула о каменный пол, сломал ему еще и вторую ключицу:

— Ты — слаб... Значит, твое место — на ветке ...

Серого перекосило от бешенства. Но вымолвить хотя бы слово он не смог — чтобы он не смог позвать на помощь, я чуть сильнее сдавил пальцы, а когда он начал хрипеть — взял и отшвырнул его к двери:

— Доползешь... Сам...

Бросок удался на славу — седовласый ударился головой и потерял сознание. А я, повернувшись к остальным Серым, нехорошо ухмыльнулся:

— Посох у меня отобрали. Но я неплохо забираю души и без него...

...Как я и предполагал, со сменой главы смирились далеко не все — несколько самых близких друзей Седовласого решили устроить мне встречу с Уной . Естественно, не сразу, а под утро, когда, по их мнению, я должен был сладко спать.

Одеял в камере не было, поэтому, скорее всего, мне на голову должны были набросить чью-нибудь рубашку, а потом — как рассказывал Круча — перехватив сухожилия на локтях и под коленями, втоптать в пол.

Увы, вместо сна я предпочел погрузиться в себя и впасть в ту самую полудрему, пребывая в которой можно было услышать даже биение сердца находящегося рядом человека.

Движение — момент, когда лежащий надо мной Серый свесил голову вниз, чтобы посмотреть, в каком положении я сплю — удалось увидеть чуть ли не раньше, чем оно началось. И, вскинув руку, схватить первача за сальные волосы.

Рывок на себя — и он, взмахнув конечностями, смачно шлепнулся на пол между нарами.

— Темной половины Двуликого нет... Я за нее... — зловеще прошептал я, перекатился на бок и одним ударом проломил ему грудину. Потом вырубил лежащего рядом соседа, встал, стряхнул со второго яруса соседних нар еще одну 'жертву бессонницы' и сломал ей оба предплечья.

Потом неторопливо сел, вгляделся в темноту, почесал грудь и спокойно улегся на место. Стараясь, чтобы в каждом моем движении чувствовалось как можно больше 'лени':

'Слабого смешивают с прахом. Равному вцепляются в глотку. А того, кто в несколько раз сильнее — боготворят...'

Не знаю, как насчет боготворения, но все остальные 'жертвы бессонницы' тут же сделали вид, что спят. А парочка особо пугливых довольно убедительно засопела.

Я пожал плечами, закинул руки за голову и сладко потянулся:

— Тем, кто не угомонился: следующего лишу Души...

...К часу горлицы , когда я основательно устал от созерцания досок над головой, за дверью камеры раздалось какое-то странное шкрябанье. И я, оторвав голову от подложенной под нее руки, вопросительно уставился на соседа слева.

Тот начал было чертить отвращающий знак, но потом решил, что мне это может не понравится. И побледнел:

— Еду несут... Но до нас доберутся еще не скоро...

Я прислушался к своим ощущениям, понял, что изрядно проголодался и криво усмехнулся, вспомнив, что кормят в тюрьме явно не разносолами.

Так оно, в общем-то, и оказалось — когда в смотровое окошко просунули одиннадцать порций того, что тут называли едой, и я почувствовал их запах, меня аж перекосило: перед тем, как попасть в котел, все ингредиенты блюд успели основательно подгнить...

В общем, для того, чтобы отдать должное такой еде, пришлось вспоминать Кручу и его рассказы о днях, которые он когда-то провел в этой самой тюрьме:

— Кормят в ней омерзительно. В первые дни тебе кажется, что лучше умереть, чем вталкивать в себя эту дрянь. И ты не ешь, надеясь, что тебя скоро выпустят и что этот кошмар закончится. А зря — три-четыре дня без еды — и ты начинаешь слабеть. Сначала эта слабость почти не чувствуется — твои руки еще способны гнуть подковы, а ноги могут проломить ребра трехгодовалому быку. Но вскоре голод, холод, тошнотворный смрад и почти полная неподвижность превращают твои мышцы в расползающиеся под пальцами тряпки. А когда ты, наконец, понимаешь, что надо есть то, что дают и начинаешь как можно больше двигаться, оказывается, что уже слишком поздно...

...Я поел. За себя, за седовласого и за соседа с проломленной грудиной. Потом бросил опустевшие плошки на пол, чтобы кто-нибудь из сокамерников вернул их разносчику, и улегся на спину, решив заняться упражнениями без движений .

Сцепил кисти перед грудью и напряг руки, пытаясь разорвать захват — двадцать ударов сердца — напряжение, десять — отдых, потом — снова напряжение.

Повторил три десятка раз. Потом свел ладони и начал их сжимать. Перед животом, над грудью и над головой...

...Упражнения придумывались и делались легко. Однако через некоторое время я сообразил, что если продолжу в том же духе, то основательно вспотею, а с возможностью выкупаться в тюрьме как-то не очень. Пришлось слегка уменьшить напряжение и увеличить отдых.

Такой вариант оказался лучше — кровь по жилам я разогнал, а взмокнуть — не взмок.

Кстати, оказалось, что тренировка здорово ускоряет крайне неторопливое течение времени: к моменту, когда я перешел к мышцам ног, тень от решетки успела проползти от левого торца двери до моих нар и приготовилась перебраться на стену...

...Когда моя фантазия иссякла и я на полном серьезе решил начать все сначала, за дверью раздалось знакомое шкрябанье.

'Опять кормить?' — мысленно спросил себя я. И не угадал: оказалось, что это пришли за мной.

— Ну, где тут у вас Нелюдь? Вытащите его в коридор... — распахнув дверь, рявкнул незнакомый мне тюремщик.

Я удивленно приподнял бровь: судя по постановке вопроса, тюремщик был уверен, что ночью меня основательно покалечат. Впрочем, через пару мгновений раздумий подозрения в некоем умысле отпали сами собой — я, черный, мог попасть в камеру только к таким же простолюдинам. Законопослушных граждан тут было немного. Значит, в камере должны были оказаться либо лесовики, либо городские члены братства Пепла. И у тех, и у других хватало оснований для большой и искренней нелюбви. Значит, особой разницы, куда меня подселять, не было...

— Ну, и где он там? — не дождавшись реакции моих сокамерников, сидящих тише воды и ниже травы, заревел тюремщик. И от души шарахнул дубинкой по двери.

— Иду... — буркнул я, встал, неторопливо вышел в коридор и вопросительно уставился на низкорослого, но довольно-таки широкоплечего здоровяка.

Тот довольно резво оценил мой рост, стать, почесал затылок и... усмехнулся:

— Выжил?

Я кивнул.

— Ха! Жмых удавится!!! Впрочем, тебя это не касается... Давай-ка, повернись лицом к стене и вытяни руки назад!

Повернулся. Вытянул. Дождался, пока он защелкнет замок на кандалах, и двинулся в сторону лестницы.

В отличие от вчерашнего толстяка, этот не пытался показать на мне свою силу — шел в нескольких шагах позади и нес какую-то ерунду про свое близкое знакомство с одним из 'самых известных слуг Двуликого'.

Я не прислушивался — пытался понять, что меня ждет впереди...

...Оказалось, что впереди — встреча с королевским дознавателем. Или, как их обычно называли в народе, крысой.

Не знаю, как остальные, а тот, которому поручили расследовать мое дело, на крысу не походил совсем. Тонкий, костистый и чрезвычайно длинный нос, маленькие глазенки, прячущиеся под безволосыми надбровными дугами, лысое темя, жалкие остатки волос на затылке и на редкость тоненькая шейка делали его похожим на дятла, готовящегося вбить клюв в податливую древесину.

— Это ты, что ли, Кром по прозвищу Меченый? — оглядев меня с ног до головы, желчно поинтересовался он.

Я кивнул.

— Интересно, чем это ты так приглянулся десятнику Мехри из рода Ширвани?

— Махри... — поправил я.

Глаза 'дятла' удовлетворенно блеснули:

— Хм! Интересно, интересно...

Что интересного было в том, что я запомнил имя этого хейсара, я не понял. Но предпочел промолчать.

— И при каких обстоятельствах вы познакомились? — не дождавшись реакции на свое замечание, спросил дознаватель.

Смысла не отвечать на этот вопрос я не видел, поэтому пожал плечами и усмехнулся:

— Он меня арестовал...

— И все?

— Угу...

— А почему он проявляет такое деятельное участие в твоей судьбе?

Что скрывается под словами 'деятельное участие', я не знал, и вопросительно приподнял бровь.

'Дятел' понял. И снисходительно объяснил:

— Вместо того чтобы отдыхать после суток, проведенных во главе патруля на городских улицах, вышеуказанный Махри из рода Ширвани отправился на улицу Сломанных Снопов, нашел дом девицы Даурии и отвез ее не к кому-нибудь, а к лекарю Тайной службы его величества!

— И?

— Не скажи, надеешься на помилование? — удивленно поинтересовался дознаватель и жизнерадостно расхохотался. Отчего его 'клюв' запрокинулся вверх и уставился в потолок.

— Скорее, на справедливость... — подумав, буркнул я.

— Похвально, похвально... — перестав хохотать, ухмыльнулся 'дятел'. — Не так часто встретишь человека, готового отвечать за свои поступки. Что ж, не буду тебя мучить неизвестностью: в результате осмотра, проведенного мэтром Диниссом, установлено, что девица Даурия действительно подверглась насилию. Соответственно, сразу после осмотра ее препроводили к нам, и в настоящее время она находится в одной из пыточных — рассказывает палачам об обстоятельствах, вынудивших ее лжесвидетельствовать против тебя...

У меня отлегло от сердца: хейсар сдержал слово, данное долиннику, да еще и слуге Двуликого.

Видимо, облегчение, которое я испытал, как-то отразилось на лице, так как 'дятел' по-птичьи склонил голову к плечу и удивленно поинтересовался:

— А что тебя, собственно, так радует? Да, убивая того, кто ее ссильничал, ты был в своем праве. Но второй-то не виноват! Значит, на тебе убийство дворянина. И не просто убийство, а совершенное оружием белых — мечом!

— Второго убил не я, а его друг...

Дятел откинулся на спинку кресла и ошалело уставился на меня:

— Не смеши! Ты хочешь меня убедить, что они настолько ошалели от вида прелестей девицы Даурии, что стали рубиться друг с другом?!

— Нет. Белый в желто-серых цветах бросил в меня нож. А когда понял, что промахнулся, выхватил меч и прыгнул в атаку. Из-за спин своих товарищей... Тот, которого он зацепил, просто не увидел его удара и нарвался на него... Сам...

— Складно излагаешь... Я аж заслушался!

— Я не лгу. Осмотрите рану на его шее. Любой воин, знающий, с какой стороны браться за меч, расскажет вам, откуда пришелся удар...

— А какой смысл? У меня восемь... нет, девять свидетелей! И все девять готовы поручиться честью, что его убил ты. Мечом, выбитым из рук барона Фарко Эддиера...

Я криво усмехнулся:

— Простите, но их слова — наглая ложь. Я могу это доказать прямо сейчас. Раз вы говорите, что они готовы поручиться честью, значит, все они — дворяне. Девку ссильничали на задворках, где белые не появляются никогда. А если бы и появились, то вместо того, чтобы смотреть на происходящее, вмешались бы в бой. Или постарались бы остановить насилие. Опять же, я — простолюдин и не имею права на меч. Что я, совсем дурак — идти на смерть ради какой-то девки?

'Дятел' раздул ноздри, прищурил глаза и в мгновение ока стал похожим на грифа:

— Решил позапираться? Зря: приговора это не изменит, зато доставит тебе массу пренеприятнейших ощущений...

Глава 4. Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя.

Седьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

...К вечеру ощутимо похолодало, и к концу Покаяния брат Ансельм, как и все остальные монахи, облаченный в одну только власяницу , начал замерзать. Не помогали ни войлочный коврик, предусмотрительно постеленный под ноги, ни струя теплого воздуха, вырывающаяся из неприметной дыры в полу и согревающая колени, ни довольно крепкое тирренское вино, стараниями Бенора оказавшееся в чаше вместо предписанной ритуалом колодезной воды.

'А ведь когда-то я считал, что холод — это испытание Духа. И искренне радовался, что способен часами молиться, стоя на коленях на покрытом изморозью каменном полу...' — дочитав последние слова проповеди, угрюмо подумал глава Ордена Вседержителя. — 'Каким же я был наивным!'

Тем временем хор мальчиков-послушников тоненько затянул 'Славься, Вседержитель, в веках', и коленопреклоненная паства, на миг забыв о существовании брата Ансельма, в едином порыве перевела взгляды на писаный лик Бога-Отца.

Вседержитель стоически выдержал их мысленную мольбу о прощении, спасении и направлении на путь истинный и от мироточения воздержался. Видимо, не увидел в очередном дне, прожитом его паствой, ничего особенного.

Паства опустила взгляды и вздохнула. А потом слитно грянула последнюю строку исполняемого гимна. То ли для того, чтобы согреться, то ли чтобы поддержать певцов.

Могучий рев полутора сотен луженых глоток вознесся к куполу центрального зала Обители и, отразившись от многочисленных фресок с изображением жития господня, затих. И в этот же самый момент пропал и последний лучик солнца, освещавший божественный лик через малюсенькое окошечко под самым куполом.

Мысленно похвалив себя за идеально-точное следование церемонии, брат Ансельм медленно оторвал правую длань от Изумрудной Скрижали и торжественно произнес:

— Да разгонит Тьму Неверия Истинный Свет, сияющий в наших душах, братья!

— Во имя Господа!!! — патетично воскликнули монахи. И гордо вскинули головы, словно представляя, как освещают наступившую Тьму светом Веры.

Впрочем, почему 'словно'? Они действительно представляли. Все до единого. Ибо истово верили в то, что люди созданы Богом-Отцом именно для того, чтобы мир не поглотила Ночь.

В нише справа еле слышно чиркнуло кресало. И пламя свечи, зажженной рукой брата Магнуса, осветило белую власяницу брата Ансельма и его одухотворенное лицо...

...Как обычно, последнее мгновение проповеди Глава Ордена использовал на весь перестрел : в полутора сотнях восторженных взглядов успел углядеть аж три сомневающихся! И мысленно поморщился: братьев-Надзирающих, работавших с этой троицей, требовалось наказать. Если, конечно, в их действиях не было умысла...

...Не успели Врата Света сомкнуться за его спиной, как на плечах возникла меховая накидка. Закутавшись в нее поплотнее, Ансельм чуть не застонал от удовольствия — она оказалась подогретой!

— Ваше преподобие, позвольте, я помогу вам обуться? — сложившись в поклоне, поинтересовался брат Бенор.

— Разрешаю... — буркнул Глава Ордена Вседержителя и вдел ноги в горячие войлочные постолы.

— Ветер с полуночи. И небо затягивает облаками... — встав с коленей, доложил помощник. — Значит, ночью, скорее всего, пойдет дождь, а под утро подморозит. Поэтому я позволил себе растопить камин в вашей опочивальне...

— Правильно сделал... — улыбнулся Ансельм, представил себе жар, идущий от полыхающих бревен и, сорвавшись с места, быстрым шагом двинулся по коридору.

Брат Бенор засеменил следом. И, понизив голос, виновато вздохнул:

— У сестры Кании начались дни очищения. Сестра Карина это подтвердила. Вы были заняты, и я взял на себя смелость поднять к вам в покои сестру Одалию.

Глава Ордена Вседержителя остановился, вопросительно изогнул бровь и уставился на помощника:

— Одалия — это которая?

— Та, которую вы изволили назвать светоносной ...

Вспомнив волнующие изгибы фигуры этой воистину светоносной сестры, глава Ордена ощутил, как в его чреслах начинает разгораться огонь.

— А она готова? — спросил он, заранее зная ответ.

— Да, ваше преподобие! Брат Годрим закончил с ней еще в обед, и теперь она жаждет одарить вас теплом своей души...

— Тогда поспешим... — усмехнулся брат Ансельм. — Негоже заставлять девушку ждать...

...Без малого четыре сотни шагов, разделяющих главный зал Обители с покоями главы Ордена, Ансельм преодолел за считанные минуты. И, влетев в услужливо распахнутую Бенором дверь, аж застонал от удовольствия: в покоях было жарко!

Скинув с плеч накидку и стряхнув постолы, он подскочил к столу, подхватил кубок с белогорским и сделал несколько глотков:

— Славься, о Вседержитель!

— Воистину... — эхом отозвался брат Бенор.

— Ужин, как обычно, потом... — поставив кубок на место, выдохнул Ансельм, в два прыжка оказался рядом с дверями в опочивальню, рванул их на себя и чуть не задохнулся от восхищения: на черных, как ночь, простынях сияло молочно-белое пятно — девичье тело, достойное быть воспетым в балладах самого маэстро Бенуа.

Представив Золотой Голос Белогорья, пялящийся на его Одалию, брат Ансельм почувствовал ревность. И мысленно прошипел: 'Ну, уж нет! Пусть воспевает кого-нибудь еще. А я как-нибудь обойдусь без его песен о моей женщине...'

Тем временем сестра Одалия, игравшаяся с непослушным локоном, как бы невзначай коснулась им самого кончика темно-коричневого соска и, подняв взгляд на хозяина опочивальни, облизала острым язычком ярко-алые губы.

Ансельм сглотнул, рванул ворот власяницы... и почти сразу же почувствовал, как под его коленями проминается покрывало, как его взгляд тонет в глазах Светоносной сестры, а в пальцах его правой руки трепещет теплая, тяжелая и упругая девичья грудь.

— Ты сводишь меня с ума... — хрипло выдохнул он, склонился над девушкой и впился в ее губы поцелуем...

...Губы сестры Одалии пахли земляникой. И не только пахли — лобызая их, Ансельм явственно чувствовал сладость свежесобранных ягод и наслаждался их вкусом. Ощущения были такими волнующими, что он уделил губам Одалии целую вечность. И оторвался от них только тогда, когда понял, что его женщина пытается отстраниться.

Отпустил. Перевел дух. Увидел рядом темный, почти черный сосок и вдруг сообразил, что все время, проведенное рядом с этим роскошным телом, ограничивался одними только поцелуями!

Смял грудь. Медленно развел в стороны молочно-белые колени. Скользнул рукой к лону и вдруг ощутил на языке легонький, едва ощутимый привкус мяты...

'Несушка ?!' — мгновенно оказавшись на ногах, мысленно взвыл он. И... поймал удовлетворенный взгляд сделавшей свое дело девицы!

— Годрим, паскуда! — зарычал он. — Сгною!!!

— Если успеешь... — усмехнулась сестра Одалия и... демонстративно свела колени!

Глава Ордена рванул ее голову на себя, развел пальцами веки и криво усмехнулся: даже в свете догорающих свеч было видно, что белок обеих глаз красавицы испещрен 'звездами забвения' — алыми точками на месте полопавшихся жил .

— Ну да! Мне осталось минут пятнадцать-двадцать. От силы — полчаса... — кивнула Одалия. — Так что тащить к палачам бессмысленно: я уйду к Вседержителю раньше, чем они до меня дотронутся...

— Ты уйдешь к Двуликому, дура!!! — взбесился Ансельм.

— Да какая разница? — усмехнулась она, игриво убрала со лба непослушную прядь и заложила ее за ухо: — Главное, что ты отправишься следом за мной...

— В помаде — 'поцелуй Черной Вдовы'? — уточнил Ансельм.

— Он самый... — девушка провела язычком по губам и ехидно сморщила носик. — И этот поцелуй был последним поцелуем в твоей жизни... Скажи, тебе сейчас, наверное, жутко страшно?

— Не последний... И не страшно... — оскалился глава Ордена Вседержителя и снова припал к губам сестры Одалии!

Та затрепыхалась, попыталась вырваться — но не тут-то было: Ансельм был намного сильнее. Поэтому насладился мягкостью ее губ, нехотя оторвался, дал ей отдышаться и припал губами к соску.

Поцеловал. Почувствовал, как тот начал пробуждаться и ухмыльнулся:

— И даже не предпоследний...

— Противоядия к 'поцелую Черной Вдовы' нет!!! — пытаясь отстраниться, взвыла девушка.

— Нет... — удержав ее на месте, согласился он. А потом заставил ее развести колени: — Однако к нему можно привыкнуть...

...Сестра Одалия ошиблась — первые признаки приближающейся к ней смерти Ансельм почувствовал только минут через сорок. К этому времени он успел удовлетворить свою похоть всеми известными ему способами, поэтому, ощутив, что девушку начало трясти, нисколько не расстроился — спокойно встал с кровати, отогнул в сторону ковер и скинул истерзанное тело на каменный пол.

— Ты... все равно... умрешь... — зачем-то прикрыв одной ладонью лоно, а второй — искусанную грудь, прошептала девушка.

— Умру... — кивнул монах. — Но не сегодня. Кстати, ты была восхитительна! Я буду помнить о тебе всю свою очень долгую жизнь...

— Тварь!!! Изверг!!! Животное!!!

— Ты повторяешься. Придумай что-нибудь еще...

— Я тебя ненавижу!!!

— И это ты уже говорила...

Девушку выгнуло дугой. Несколько мгновений она билась в судорогах и исходила пеной, а потом, не успев толком перевести дух, прохрипела:

— Да падет на тебя проклятие Двуликого!!!

Один из желто-серых клочьев пены, сорвавшись с ее губ, упал на пол в полутора пальцах от ковра. Брат Ансельм вскочил, на всякий случай отодвинул его к стене, вернулся на кровать и с сочувствием посмотрел на Одалию:

— Открою тебе страшную тайну: Богам нет дела ни до нас, ни до наших бед. Приблизительно так же, как и нам нет дела до проблем муравьев или кузнечиков. Говоря иными словами, для Богов мы слишком ничтожны, чтобы у них появилось желание прислушиваться к нашим мольбам...

— Ты богохульник!!!

— Угу. И это — лучшее доказательство того, что я прав: если Вседержителю нет дела до мыслей главы своего собственного Ордена, то на остальных ему вообще наплевать!

— Тебя про-... проклянут все бо-... боги Горгота!!! — закатив глаза, прошипела девушка. И забилась в новом приступе. На этот раз — в намного более сильном, чем первый: ее ломало так, что Ансельму пришлось спрыгнуть с кровати, связать ей руки и заткнуть рот, чтобы ее вопли не перебудили всю Обитель.

Справился. Невесть как умудрившись не перемазаться в пене. Потом выждал, пока она придет в себя, и усмехнулся:

— Как видишь, до сих пор не прокляли... Кстати, третий приступ будет еще более болезненным...

Сестра Одалия помертвела и... заплакала! Сразу превратившись из красавицы в жуткое зареванное чудовище.

Впрочем, отворачиваться от нее было еще рано: Ансельм опустился на колено, вытащил из-под кровати небольшой сундучок, достал из него склянку с плотно притертой крышкой и показал ее сестре Одалии:

— Посмотри-ка сюда! Это — 'Касание Безмолвия'. В отличие от 'Поцелуя Черной Вдовы' оно убивает мгновенно и абсолютно безболезненно. Если скажешь, кто тебя послал — я подарю тебе легкую смерть...

...Через два часа после смерти сестры Одалии глава Ордена Вседержителя, наконец, отлип от зеркала и облегченно перевел дух — 'звезды забвения' так и не появились.

— Моя предусмотрительность очередной раз спасла мне жизнь... — удовлетворенно выдохнул он, заглянул в опустевший кувшин и заревел: — Бе-е-ено-о-ор!!!

Через десяток ударов сердца дверь еле слышно заскрипела, и в комнате возникла сгорбленная фигура его правой руки:

— Да, ваше преподобие?

Вглядевшись в глаза монаха и не увидев в них ни любопытства, ни возмущения, ни жалости к валяющемуся на полу бездыханному телу, Ансельм мысленно похвалил себя за правильный выбор помощника и отрывисто бросил:

— Распорядись, чтобы накрыли на стол. Убери труп. Потом пригласи ко мне в кабинет Рона и Ламма...

Бенор сложился в поклоне и пропал. Так, как будто его и не было.

Еще раз заглянув в зеркало и придирчиво осмотрев белки глаз и внутреннюю поверхность век, Ансельм привычно осенил себя знаком животворящего круга, посмеялся над въевшимися в плоть привычками и пошел одеваться — представать перед иерархами в чем мать родила было бы верхом неуважения. Прежде всего, к самому себе.

Оделся. Обулся. Вышел из опочивальни, задумчиво уставился на мерную свечу и по-простецки почесал затылок: дело шло к полуночи, то есть иерархи, скорее всего, уже спали.

— Ничего, проснутся. Я же не сплю! — буркнул он, невесть в который раз за вечер посмотрел на свои пальцы и окончательно успокоился: трястись они перестали. Совсем. Значит, Темная половина Двуликого, заглянувшая в Обитель, наконец-то убралась восвояси...

— Ваше преподобие, ужин сейчас принесут! — вынырнув из-за портьеры, доложил Бенор. — Вы позволите проводить вас с трапезную?

— Дойду сам. Займись телом в опочивальне...

Помощник кивнул и исчез за дверью. А Ансельм, почесав скулу, подошел к окну и уставился на факел, торчащий из держателя у входа в исповедальню.

'Ну вот, опять кто-то почувствовал себя виноватым...' — криво усмехнулся он. — 'Небось, возжелал скоромного или кому-то позавидовал. А отец-исповедник должен просыпаться и нестись через всю Обитель, чтобы выслушивать бред, который не стоит и гнутого копья ... Муравьи, воистину муравьи... Впрочем, о чем это я? Эти мелкие проблемы — их жизнь! А пока они ими живут, мы, Боги, можем делать все, что захотим...'

Глава 5. Кром Меченый.

Седьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

...Вторая ночь в тюрьме тянулась бесконечно долго. Я таращил глаза в темноту, прислушивался к происходящему в коридоре и холодел от любого звука, доносившегося через смотровое окошко.

Нет, криков пытаемых до шестого этажа не доносилось. Однако для того, чтобы покрыться холодным потом, мне хватало скрипа открывающихся решеток, голоса какого-нибудь тюремщика и даже чьего-нибудь приглушенного кашля.

'За мной...' — обреченно думал я и невесть в который раз с момента окончания допроса вспоминал Роланда Кручу и его рассказ о королевских палачах и способах, которые они используют для того, чтобы сломать арестанта.

— Знаешь, я не верю в то, что человек, попавший в руки палача, способен что-либо утаить... — глядя в пламя костра невидящим взглядом, глухо пробормотал он. — Эти люди — настоящие мастера своего дела. Они способны заставить тебя признаться даже в том, что ты никогда не делал...

— Что, оговорить себя? — недоверчиво спросил я.

— И себя, и друзей, и родственников... — не глядя на меня, угрюмо буркнул он. — Причем так, как надо ИМ...

Я представил себе, что оговариваю Ларку, и фыркнул: Роланд говорил чушь. Причем редкостную.

Услышав мое фырканье, Круча зябко повел плечами, потом подкинул в костер пару поленьев и посмотрел на меня... с сочувствием:

— Порог тюрьмы — это грань между двумя мирами. Миром живых и миром мертвых. Те, кто ее переступают, в одночасье лишаются всего того, что считали жизнью, и довольно быстро начинают растворяться в безвременье...

Последнее предложение звучало слишком красиво, чтобы в него можно было поверить. И я улыбнулся:

— А вместе с ними, конечно же, растворяется их мужество, умение переносить боль и все остальное...

Роланд... кивнул:

— Да. Именно так! Только смеяться тут я бы не стал. Не над чем: тюрьма — это действительно другой мир. Первое, что ты ощущаешь, оказавшись в камере, это отсутствие времени: минуты тянутся, как часы, а часы превращаются в вечность. И это — не пустые слова: в королевской тюрьме окна есть только на шестом этаже. А те, кто оказывается на первых пяти или в подземельях, не видят ни смены дня и ночи, ни смены времен года... Чем очень неплохо пользуются палачи...

— Каким образом?

— Душа любого человека чем-то похожа на здание. То, что он видит вокруг себя — небо, землю, солнце и даже людей — это фундамент. Жизненный опыт, навыки, знания и черты характера — это стены. Вера в богов — крыша. Так вот, прежде чем заняться твоим телом, палачи вдребезги разрушают это здание. А потом берутся за обломки...

— Н-не понял?

— Ты привык есть дважды или трижды в день? Там тебя будут кормить один раз в сутки. Или раз в два дня. Причем промежутки между кормлениями будут разными... Чтобы хоть как-то ориентироваться во времени, ты начнешь обращать внимание на смену тюремщиков и... ничего не добьешься: их меняют, как Двуликий на душу положит. Попытка прислушиваться к своим потребностям тоже ничего не даст — в этом мире ты не сможешь нормально двигаться. Поэтому твое тело не будет уставать и требовать сна...

— А что, потерять ощущение времени так страшно?

— Само по себе — нет. Поэтому одновременно с этим тебя заставят забыть об окружающем мире, научат опасаться людей и лишат возможности думать о чем-то, кроме пыток... — Круча поскреб подбородок, вгляделся во тьму между деревьями и сплюнул: — Если ты не совершил ничего из ряда вон выходящего, то между сообщением о том, что тобой займутся палачи, и встречей с ними обычно проходит несколько дней. Все это время ты вслушиваешься в крики пытаемых, вглядываешься в истерзанные тела соседей по камере и примеряешь испытанное ими на себя. Если у твоего соседа по нарам окажутся вырванными ноздри, то ты невольно начнешь прикасаться к своим. И чуть ли не каждую минуту будешь представлять ту боль, которую испытаешь, когда палач возьмет одну из них клещами и рванет их на себя. Увидев след от ожога, ты не одну сотню раз представишь себе прикосновение раскаленного прута или клейма. А при каждом взгляде на гноящиеся впадины на месте чьих-то глаз ощутишь дикий, ни с чем не сравнимый ужас и начнешь вглядываться во все, что видишь, чтобы запомнить этот мир...

— То есть я буду думать только о пытках и начну бояться боли еще до того, как ее испытаю?

— Да... — кивнул Роланд. — Поэтому, услышав звук шагов в коридоре, ты начнешь покрываться холодным потом, вжимать голову в плечи и молить всех известных тебе Богов, чтобы тюремщики шли не за тобой. Увы, Боги будут смотреть куда угодно, но не на тебя: рано или поздно ты услышишь свое имя, и... сделаешь первый шаг к тому, чтобы потерять Веру...

Нарисованная им картина выглядела жутковато, но не более. И я, довольно быстро найдя выход, непонимающе уставился на Кручу:

— Но ведь человек, разуверившийся в милосердии Богов, всегда может уйти!

— Может... — криво усмехнулся Голова. — Но желающих лишиться не только жизни, но и Посмертия нет так немного...

Перед моими глазами тут же возникло личико Ларки, и я с хрустом сжал кулаки: Роланд был прав — потерять и жизнь, и возможность воссоединиться с родными хотя бы после смерти было бы невыносимо...

— После потери души ты начнешь думать о своем теле. О том, что, потеряв большие пальцы рук или сами руки, ты превратишься в обузу для семьи. Лишившись ног — в обрубок, неспособный самостоятельно передвигаться. Естества — в бесполое существо, не нужное даже самому себе. И... начнешь размышлять о том, что бы такого на себя наговорить, чтобы как можно быстрее прекратить эти мучения и оказаться на эшафоте...

Не знаю, как насчет размышлений о самооговоре, а насчет ожидания тюремщиков Роланд оказался прав — всю ночь до самого рассвета я вслушивался в происходящее за пределами камеры и пытался представить то, что меня ждет.

Когда стена рядом с входной дверью начала сереть, мне стало немного легче, и я попробовал погрузиться в себя. Однако стоило мне начать первое упражнение на сосредоточение, как у соседа сверху начался горячечный бред. И к его беспрестанным стонам, одышке и хриплому кашлю, к которым я уже худо-бедно привык, добавилось неразборчивое бормотание, изредка перемежаемое вскриками.

Представлять себе горящую свечу и не думать об окружающем мире, слыша эти вопли, оказалось выше моих сил. Поэтому, мысленно обругав себя за то, что сломал Серому грудину, а не позвоночник, я открыл глаза и мрачно уставился в доски над головой...

Через некоторое время сверху донесся захлебывающийся кашель и полу-хрип полу-стон:

— Спаси-хр-р-р и сохрани... кхе-кхе-кхе... Вседержитель...

Я мысленно усмехнулся: Серый вспомнил о Боге! О том самом, которого отринул, выйдя в ночь и взяв чужое добро или первую жизнь ...

— Кончается, бедняга... — еле слышно выдохнул кто-то слева. И испуганно затих. Видимо, решив не будить лихо.

Лихо подумало, представило себе возможные перспективы в случае смерти соседа сверху, 'проснулось', и, вместо того, чтобы наказать того, кто потревожил его сон, распорядилось переложить 'беднягу' куда-нибудь поближе к ветке.

Судя по недовольному сопению сокамерников, вставать с нар, чтобы перенести покалеченного товарища в противоположный угол камеры им не очень-то и хотелось. Однако отказываться выполнять мой приказ желающих не оказалось — не прошло и трех десятков ударов сердца, как хрипящее тело оказалось по соседству с седовласым.

Удостоверившись, что 'носильщики' вернулись на свои места, а не подкрадываются ко мне с желанием отомстить за ранний подъем или что-нибудь еще, я перевернулся на спину и начал разминать шею...

...Эдак к середине тренировки, когда я перевернулся на живот, зацепился пальцами ног за край нар и первый раз прогнулся в спине, лязгнула заслонка над смотровым окошком, и заглянувший в камеру тюремщик угрюмо приказал всем оставаться на своих местах.

Серые не возражали. Я — тем более. И успокоенный нашим послушанием вояка загромыхал замком...

...Распахнув двери и вглядевшись в полумрак, царивший в камере, Жмых — тот самый жирняга, которого я обещал проклясть — поднял факел повыше, уткнулся взглядом в мое лицо и... виновато вздохнул:

— Я, это... за тобой! Ну... ты давай... Вставай, и... к стене... И руки того-сь... ну-у-у... назад... Ладно?

В голосе тюремщика так явственно звучало нежелание меня куда-то вести, что я не смог над ним не подшутить:

— Лениво... Видишь, я отдыхаю...

Жирняга вытаращил глаза, сглотнул, смахнул со лба капельки пота и... уставился в пол:

— Ты... эта-а-а... не дури! Мэтр Марек и так зол на весь Горгот...

— А чего зол-то? — лениво потянувшись, спросил я.

— Дык подняли его ни свет ни заря. Вот и бесится...

— Прям, как меня... — усмехнулся я и почесал щетину на подбородке. — Взбеситься, что ли? А кто поднял-то?

— Его милость господин Шайгер... — громким шепотом сообщил тюремщик. И... побагровел, сообразив, что отвечает на вопросы заключенного, вместо того, чтобы вести его туда, куда приказали!

— Ладно, Жмых, не дергайся... — миролюбиво улыбнулся я. — Пойду я к твоему Мареку. Но сначала отолью...

...Пока я справлял естественные потребности, жирняга хмурил брови и пристально вглядывался в лица моих сокамерников — видимо, искал причину, чтобы сорвать злость. А когда я закончил, тут же забыл про их существование и виновато уставился на меня:

— Руки... эта-а-а, подставь...

Подставил. Дал ему защелкнуть кандалы и неспешно вышел в коридор. Стараясь ничем не выдать своего страха перед будущим.

Попросив меня подождать, Жмых торопливо закрыл дверь, задвинул засов, вдел на место замок и дважды повернул в нем ключ. Потом захлопнул задвижку на смотровом окошке и глухо буркнул:

— Слышь, Меченый, ты... эта-а-а, не держи на меня зла, ладно? Я человек служивый. Делаю, что прикажут...

— Ладно... — кивнул я. И, не дожидаясь приказа, двинулся в сторону лестницы.

Обрадованный моей покладистостью жирняга ощутимо расслабился и громким шепотом сообщил:

— Ты, эта-а-а, когда пытать начнут, лучше терпи... Мэтр Марек не любит трусов... А тех, кто ведет себя, как мужчина, мучает не так сильно...

По спине потекли капельки холодного пота: 'дятел' решил поторопиться и обойтись без разрушения души...

— Так Марек — палач? — стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более равнодушно, поинтересовался я.

— Угу... Да ты о нем слышал — его обычно называют Душегубцем...

Слышал. И даже видел — на Лобной площади Аверона во время казни шайки Волчары Старза. Правда, в тот день мэтр Марек скрывал лицо под алым капюшоном, поэтому я запомнил не черты его лица, а особенности фигуры. И, конечно же, продемонстрированную им филигранную технику владения ломиком, клещами и топором...

Пока я вспоминал кажущуюся легкость движений королевского палача и чудовищную силу его ударов, мы спустились в подвал, углубились в темный, освещенный единственным факелом, коридор и вскоре оказались перед широченной двустворчатой дверью, из-за которой тянуло о-о-очень неприятными запахами.

— Спаси и сохрани тебя... э-э-э... Двуликий! — шепотом 'благословил' меня тюремщик. И, толкнув одну из створок, молодцевато гаркнул: — Заключенный Кром по прозвищу Меченый доставлен!!!

— Давай его сюда... — ухнуло ему в ответ, и я, не дожидаясь уговоров, вошел в пыточную...

...Первой мыслью, посетившей меня внутри, стала мысль о том, что владения Душегубца мало чем отличаются от владений Бразза-кузнеца — что у одного, что у другого нельзя было ступить и шага, чтобы не наткнуться на какой-нибудь стол, столик или поддон с инструментами, не смахнуть со стены какую-нибудь железяку и не напороться на жаровню или подвешенные к потолку меха. Хозяева кузницы и пыточной тоже смотрелись одинаково — как и мастер Бразз, мэтр Марек предпочитал работать в кожаном фартуке на голое тело, в кожаных шоссах и войлочных сапогах. А еще и тот, и другой коротко стригли волосы, брили бороды и усы и постоянно что-то вертели в руках — Борода предпочитал молоток, а Душегубец, видимо, клещи. Впрочем, стоило мне принюхаться, как это ощущение похожести тут же пропало — в отличие от кузницы, в пыточной пахло не углем и железной окалиной, а кровью и нечистотами.

Дав мне время оглядеться, ее хозяин щелкнул пальцами, и ко мне метнулись два высоченных здоровяка, до этого расслабленно стоявших по обе стороны от входной двери. Споро освободив меня от кандалов и заломив мне руки, они в мгновение ока доволокли меня до кресла с высокой спинкой, стоящего перед очагом и ткнули меня носом в покрытое шипами сидение...

— Знаешь, что это такое? — раздалось справа-сзади.

— Трон короля Якуна... — ответил я.

— Пра-а-авильно... — довольно протянул Душегубец. — А посидеть на нем хочешь?

— Нет.

— А придется!!! — тоненько проверещало слева, и я, повернув голову, увидел до безобразия довольное лицо 'дятла', сидящего за низеньким столиком рядом с вертикальной дыбой.

— С чего это вдруг? — постаравшись, чтобы в моем голосе не было страха, 'удивленно' спросил я. — О том, что я — Бездушный, вы знаете не хуже меня. Значит, вместо того, чтобы выбивать из меня признания, вы должны провести полноценное расследование, допросить с пристрастием всех имеющихся у вас свидетелей и доложить о результатах одному из членов Внутреннего Круга короля Неддара Латирдана...

Дознаватель опешил. Видимо, не ожидал, что слуга Двуликого способен связно изложить принципы особого судопроизводства. А я тем временем продолжил. В том же духе:

— Поэтому, если вы не горите желанием оказаться на этом же троне сразу после меня, то прикажите своим помощникам найти кресло поудобнее...

Чтобы прийти в себя и подобрать отвалившуюся челюсть, 'дятлу' потребовалось не так много времени — не успел я договорить последнюю фразу, как он изобразил восхищенную улыбку и приказал громилам дать мне выпрямиться.

Те повиновались. И даже повернули меня так, чтобы я оказался лицом к столу.

Тем временем дознаватель изобразил в воздухе еще один жест, и за моей спиной неприятно лязгнуло.

Оглянуться мне не дали — один из громил сомкнул пальцы у меня на затылке и легонечко тряхнул:

— Сма-а-ари вперед!!!

Я пожал плечами и усмехнулся:

— Хорошо...

Лязгнуло еще раз. Потом я услышал звук шагов, увидел, как на лице 'дятла' расплывается довольная усмешка, и изо всех сил стиснул зубы — дознаватель знал, как обойти закон! И явно собирался этим воспользоваться!

Глава 6. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Седьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

— А вот и ваши покои... — с явным трудом отворив массивную дверь, которую было бы затруднительно вынести даже тараном, чопорно произнес мажордом. — Прошу, ваша милость...

'Небось, еще одна темница. Просто расположенная не в подвале, а на четвертом этаже...' — угрюмо подумала я, вплыла в комнату и... на несколько мгновений отвлеклась от мыслей о Кроме.

Гостиная — а, судя по отсутствию кровати, это была именно она — выглядела роскошнее, чем иные залы королевского дворца! Потрясающей красоты ковер, устилающий пол от стены и до стены. Полированные стены из серого мрамора и красной яшмы, увешанные огромными картинами в позолоченных рамках. Высоченный потолок, покрытый лепниной и украшенный потрясающе красивыми фресками. Камин, в котором, при желании, можно зажарить кабана. Изысканная мебель, подсвечники, шторы...

— Это — зал для приемов... — гордо сообщил мажордом. — За дверью слева — кабинет. Справа — гардеробная, а слева — комната для омовений и опочивальня...

'А у Меченого всего этого нет. Только голые стены, покрытые плесенью и бурыми потеками, холодный каменный пол и дверь, запирающаяся снаружи...' — горько подумала я и несколько раз моргнула, чтобы удержать наворачивающиеся слезы.

В этот момент портьера, занавешивающая дверь по правую руку от меня, шевельнулась и передо мной предстала на редкость неприятная тетка лиственей эдак сорока-сорока пяти.

Присев в изысканном реверансе, она почтительно склонила голову... и зыркнула на меня исподлобья взглядом, за который у нас в замке получила бы плетей.

— Магда... — представил ее мажордом. — Ваша служанка...

Настроение у меня было не очень. Поэтому, окинув взглядом ее замысловатую прическу, костистое лицо, крючковатый нос, белые, презрительно поджатые губы и раздвоенный подбородок, 'увенчанный' парой здоровенных черных родинок с торчащими из них седыми волосками, я пришла к выводу, что она похожа не на служанку, а на тюремщика. На такого же, как те, которые охраняют Крома...

— Бочку наполнили, ваша милость... — процедила 'тюремщица'. — Позвольте вас проводить...

Я сделала шаг к двери и остановилась, засомневавшись, должна ли я, как гард'эйт Крома, нежиться в горячей воде, если он, находящийся в тюрьме, не имеет такой возможности...

Увидев выражение моего лица, Магда презрительно фыркнула — видимо, решив, что я — деревенщина, моющаяся раз в год или того реже!!!

Я застонала. Мысленно. Представив себе, какие слухи поползут по столице в ближайшие дни:

'Порченная Бездушным, сумасшедшая, да еще и не моется!!!'

Тем временем служанка изобразила сочувствие и 'понимающе' вздохнула:

— Я понимаю, вам пока не до мытья... Что ж, тогда я прикажу вылить воду и...

Не удостоив ее ответом, я медленно повернулась к мажордому и высокомерно поинтересовалась:

— А что, в вашем доме у каждой дворовой девки — свое собственное мнение?

Тот на миг утратил невозмутимость, волком посмотрел на Магду и начал что-то объяснять. А я смотрела поверх его головы и старательно сдерживала улыбку: до меня, наконец, дошло, как получить возможность хоть изредка выбираться в город!!!

...Когда мажордом закончил извиняться за поведение Магды и сложился в куртуазном поклоне, я скучающе посмотрела в окно и лениво произнесла:

— Завтрак подайте в кабинет... эдак к часу горлицы... К полудню пригласите ко мне куафера... А к часу оленя заложите карету — мне надо съездить в лавку к мэтру Лауну, чтобы примерить и забрать заказанное платье...

Первые два требования мажордом воспринял, как полагается. А третье заставило его напрячься:

— Я могу послать за ним кого-нибудь из слуг...

Я изумленно изогнула бровь и поинтересовалась:

— По-вашему, они смогут его примерить?

— Н-нет, но...

— Тогда заложите карету и обеспечьте мне достойную охрану...

...В бочку с водой я все-таки полезла. И не потому, что перестала считать себя гард'эйтом Крома. Просто в какой-то момент я вдруг поняла, что думаю совсем не о том: человек, отдавший сердце — не овца, бездумно следующая навстречу смерти, а воин, обязанный защищать своего майягарда от невзгод! Значит, вместо того, чтобы отказывать себе в бытовых мелочах, я должна сосредоточиться на решении единственно-важного вопроса: на вызволении Крома из тюрьмы. А для этого надо выглядеть безупречно...

...Опустившись в воду, я закрыла глаза, дождалась, пока Магда начнет мыть мне волосы, и погрузилась в раздумья:

'Итак, чтобы вытащить Крома, мне нужно добиться аудиенции у короля Неддара. Причем не абы когда, а сразу после того, как подчиненные графа Грасса подтвердят факт захвата Атерна вассалами Иора Варлана: тогда Латирдан будет чувствовать передо мной вину и не сможет проигнорировать мою просьбу. Кроме того, для того, чтобы он меня услышал, мне каким-то образом надо будет доказать свою нормальность. А значит, раздобыть доказательства того, что Кром меня действительно спасал. Следовательно, прежде чем ехать во дворец, надо узнать, нет ли известий из Атерна, каким-то образом заставить графа Грасса отправить голубей в Меллор, чтобы сотрудники Тайной службы подтвердили факт убийства Серых...'

...Додумать мысль до конца мне не дали — справа тихонько скрипнула дверь, и до меня донесся звонкий девичий голосок:

— Ваша милость! Десятник Арвазд из рода Усмаров просит вас уделить ему несколько минут...

— Он — хейсар? — торопливо смыв с лица мыльный корень, уточнила я.

— Да, ваша милость!

— Проводи его в гостиную... И передай, что я скоро буду...

...Все время, пока меня одевали, я кусала губы от нетерпения и молила бога о том, чтобы он дал мне возможность переговорить с этим самым Арваздом до возвращения графа Рендалла. Естественно, молила не Вседержителя, а Бастарза, ибо Бог-Отец ни за что не стал бы помогать кому бы то ни было вытаскивать из тюрьмы слугу Двуликого.

Что интересно, к Богу-Отцу я обращалась без всякого внутреннего сопротивления. Ибо уважала его еще с того времени, как услышала легенду о его сватовстве к Эйдилии и великодушии, проявленном им к своему более удачливому, но менее сильному сопернику.

Бог-Воин явно смотрел на меня, ибо ниспослал ожидающему меня хейсару достаточно терпения, чтобы меня дождаться...

...Когда я переступила порог гостиной, горец стоял у окна и смотрел вдаль. А, услышав шуршание моего платья, неторопливо повернулся, пристально посмотрел мне в глаза и склонил голову в приветствии:

— Полной чаши твоему дому и плодовитости лону, ашиара! Я — десятник Арвазд из рода Усмаров...

— Силы твоей деснице и остроты твоему взгляду... — ответила я. — Я — баронесса Мэйнария из Атерна...

— У нас говорят 'остроты взору'... — поправил меня он. — Но сути пожелания это не меняет. Особенно, если говорящий вкладывает в эти слова душу...

Мне было не до тонкостей обмена приветствиями, но, вспомнив рассказы отца о весьма своеобразном отношении хейсаров к беседе, я заставила себя не торопиться и утвердительно кивнула:

— Когда я ем — я ем. Когда я...э-э-э... вышиваю — я вышиваю...

Вообще-то хейсарская притча о разговоре мастера Меча со своим учеником должна была звучать иначе — вместо вышивания мастер говорил о бое. Но воином я не была, значит, говорить, что вкладываю душу в каждый удар клинка, не могла.

Пока десятник, сообразивший, что я имела в виду, размышлял над тем, как строить беседу дальше, я прошла к одному из кресел, стоящих напротив камина, опустилась на бархатное сидение и предложила Арвазду располагаться напротив.

Горец отказываться и не подумал — уселся на указанное место с таким видом, как будто всю жизнь сидел в присутствии дворян!

Я удивления не показала. Зато Магда, так и оставшаяся стоять у двери, возмущенно поджала губы и нахмурилась...

'Выставить бы ее в коридор!' — угрюмо подумала я. — 'Да не пойдет — побоится гнева графа Грасса...'

— Ашиара, я — старший сын увея Бастарза. Хочу поговорить о данной тобой клятве...

'...и о моем сумасшествии...' — мысленно добавила я, нервно постучала ногтями по подлокотникам и заставила себя успокоиться: — Спрашивай...

— Ты бы не могла повторить мне слова, сказанные Богу-Воину?

— Кром по прозвищу Меченый — мой майягард. Да забудет про меня Снежный Барс , если я лгу...

— А когда ты отворила свою кровь? До того, как это сказала, или после?

— До... — ответила я, без колебаний задрала левый рукав и показала ему подживающую царапину.

Воин внимательно посмотрел на нее, мрачно хмыкнул и встал:

— Спасибо. Это все, что я хотел узнать...

— Подожди... — криво усмехнулась я. — Удели мне еще немного времени...

— Зачем? — удивился горец. — Я не могу заставить Бастарза забыть про такую клятву. И заставить тебя выполнить свой долг — тоже...

— Я не собираюсь от нее отказываться! — вспыхнула я. — Мой майягард столько раз спасал мне жизнь и честь, что это — самое малое из того, что я должна была для него сделать!!!

— Тогда почему ты тут, а не с ним?

— Сядь... Расскажу...

Подумал. Сел. Поудобнее передвинул меч. И вопросительно уставился на меня.

Я набрала в грудь воздуха и начала:

— На пятый день четвертой десятины второго лиственя мой отец получил письмо от короля Шаграта Латирдана. И, наскоро собрав и вооружив воинов, умчался ему на помощь. А в ночь на шестой день замок захватили оранжевые ...

— Ты ничего не путаешь, ашиара? — перебил меня хейсар. — Твой отец... э-э-э... не добрался до Аверона...

— Ты хотел сказать, что он был одним из заговорщиков? Не был! Он действительно ехал на помощь его величеству, но по дороге попал в засаду, устроенную вассалами графа Иора и погиб. Если ты сомневаешься в моих словах, то можешь спросить у графа Грасса — доказательства того, что его зарубили именно оранжевые, он уже получил. А в ближайшее время он удостоверится и в том, что они захватили Атерн!

— Спрошу... — кивнул Арвазд. — Потом. Рассказывай дальше...

— За несколько часов до нападения в замок въехали жонглеры. Когда отец уехал, мой младший брат, Волод, предложил мне пойти и посмотреть на тех зверей, которых они привезли с собой. Я согласилась и сдуру решила погладить акрида, сидящего в одной из клеток...

— Зачем? — ошалело воскликнул десятник.

— Он был таким красивым... — пряча взгляд, буркнула я. — А что это рыжее чудо — хищник, я не знала...

— Хм... Пожалуй, чудом я бы его не назвал. Впрочем, если смотреть через решетку клетки, то смотрится он ничего...

— Я так и смотрела... — вздохнула я. — В общем, мне повезло — в каретный сарай, где стояли клетки, как раз вошел Бездушный, прибывший вместе с жонглерами. Он увидел, что я тянусь к акриду, и убил его метательным ножом...

— Ты должна ему жизнь... — без тени улыбки сказал десятник. — Если бы тебя укусил акрид, тебя бы не спас даже ваш 'всесильный' Вседержитель...

— Тогда я этого не знала. И в ужасе унеслась в свои покои. А ночью, как я тебе уже говорила, оранжевые захватили Атерн. Брата — убили. Маму сначала ссильничали, а потом, скорее всего... тоже... Мда... В общем, то же самое случилось бы и со мной, если бы не Кром — когда начался бой, он пробился к моей спальне и вытащил меня из замка...

— А почему именно тебя?

Я опустила взгляд и пожала плечами:

— Не знаю. До сих пор... Так вот, когда я проснулась и увидела его перед собой, то дико перепугалась и потеряла сознание — он был с головы до ног в крови и держал в руках Посох Тьмы...

В глазах хейсара промелькнуло что-то вроде насмешки. И я взбеленилась:

— Тебя удивляет, что я испугалась? Почему?! Я — девушка, а не воин! А во всех историях, которые я когда-либо слышала о Бездушных, они описывались самыми настоящими зверями: упивались чужой болью, вытягивали в Посох Тьмы души тех, кто попадался им в руки и сутками мучили свои жертвы! Я искренне верила в эту ерунду, и...

— Разве это ерунда? — удивился хейсар.

— Дослушай до конца — и ответишь на этот вопрос сам...

— Хорошо. Рассказывай...

— Выбираясь из замка со мною на руках, Кром был вынужден спрыгнуть со стены в ров с водой. Я была без сознания, поэтому захлебнулась. Он вытащил меня на берег, откачал и унес в лес. А когда я отогрелась у разведенного им костра и начала соображать, поинтересовался, куда меня можно отвести... Я решила, что он выкрал меня из дому для того, чтобы сделать из меня ключ, и решила идти туда, где с ним точно справятся — в замок графа Грасса...

— Он же был захвачен людьми графа Иора?

— Да. Был. Но мы узнали об этом, когда въехали на постоялый двор в Сосновке. А по дороге до Сосновки Кром еще трижды спас мне жизнь — когда мы столкнулись с нашим духовником, и слуга Ордена Вседержителя, презрев свои обеты, попытался меня убить; на въезде в Меллор, когда я приглянулась местным грабителям. И на выезде из него — приблизительно в такой же ситуации...

Странно, но упоминание о том, что слуга Бога-Отца пытался меня убить, горца нисколько не удивило — вместо того, чтобы выразить сомнение в моих словах, он усмехнулся и шевельнул пальцами — мол, продолжай!

А вот на лице Магды появилось плохо скрываемое сомнение.

На ее реакцию мне было наплевать, поэтому я убрала со щеки непослушную прядь и вздохнула:

— В Сосновке от нас отвернулись Боги. На миг. Но этого хватило — не успели мы вселиться в комнату, как на постоялый двор нагрянули оранжевые. И решили развлечься, ссильничая женщин и грабя мужчин...

— И?

— Кром их убил. А потом забрал их лошадей и увез меня в какой-то полуразрушенный охотничий домик в лесу...

— И конечно же, при этом не получил ни царапины... — фыркнул десятник.

— Почему это? — возмутилась я. — Его ранили. Довольно серьезно. Поэтому первые несколько дней он лежал пластом и не мог сходить даже за водой...

— А ты?

Я покраснела до корней волос:

— Я тоже. Боялась стаи волков, которая пришла на запах крови и задрала наших лошадей...

— Мда-а-а...

— Потом раны Крома слегка затянулись и он начал выходить. За водой и на охоту. Во время одной из таких отлучек я услышала стук в дверь и сдуру ее открыла... Оказалось, что это — не Меченый, а шайка лесовиков, пытавшаяся спрятаться от ваших воинов... Видимо, в этот момент кто-то из Богов смотрел на меня, так как Кром вернулся до того, как они... В общем, я не пострадала...

— А Бездушный, еще не оклемавшийся от ран, конечно же, опять всех убил... — усмехнулся Арвазд. — Да он у тебя воистину вместилище Двуликого!

— Могу дать Слово!

— Одно Слово ты уже не сдержала...

Несколько долгих-предолгих мгновений я сдерживала рвущиеся наружу слезы, а потом неожиданно для себя оказалась на ногах, решительно шагнула к десятнику и требовательно вытянула перед собой руку:

— Кинжал!

Он усмехнулся, встал и вытянул из ножен клинок:

— Держи...

Я снова задрала рукав, от души полоснула клинком по предплечью и, чеканя каждое слово, произнесла:

— Я, баронесса Мэйнария из Атерна, клянусь кровью своего рода, что не сказала Арвазду из рода Усмаров ни слова лжи...

— Добавь 'кровь от крови твоей, Барс!' — потребовал горец.

Я повторила. И, вовремя вспомнив о том, как хейсары заканчивают клятвы на крови, прикоснулась к ране губами...

Горец вздрогнул, диким взглядом уставился на мои окровавленные губы и глухо спросил:

— Ты понимаешь, что ты сейчас сделала?

— Понимаю...

— Зачем?!

— Я — гард'эйт Крома Меченого! Я не разделила его судьбу только потому, что женщина: меня назвали эйдине и силой привезли в этот дом... Ты — сын увея Бастарза, мужчина и воин! Проверь то, что я сказала. И помоги мне сдержать Слово...

Глава 7. Король Неддар третий, Латирдан.

Седьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

— Присядем? — предложил Неддар, остановившись рядом с аркой из цветов, через которую можно было пройти в небольшой кабинет из кустов барбариса и кизильника.

Баронесса Кейвази подошла поближе, заглянула в уютный зеленый грот, полюбовалась на резную скамейку, прячущуюся в нише из причудливо переплетенных побегов, и отрицательно помотала головой:

— Это место создано для признаний в любви, пылких поцелуев и ласк, сир! А вы пригласили меня прогуляться по парку и побеседовать о жизни...

Латирдан испытующе вгляделся в глаза своей спутницы и... ляпнул:

— Леди Этерия, вы прямы, как белогорская стрела!

Девушка склонила голову к плечу и ехидно улыбнулась:

— Потрясающий комплимент, ваше величество! Жаль, что мне не хватает жизненного опыта, чтобы оценить всю яркость приведенной вами аналогии и глубину вложенного в этот комплимент смысла...

— Мда... Звучит, действительно, своеобразно... — вынужден был признать король. Потом по-простецки почесал затылок и попробовал объяснить: — Знаете, леди Этерия, семь из десяти девушек, оказавшись на вашем месте, приняли бы мое предложение, не задумываясь. Еще две начали бы кокетничать, но не особо усердствуя — так, чтобы я, прежде чем добиться своего, понял, насколько они чисты и непорочны. Последняя, десятая, произнесла бы полуторачасовую речь о недостойности такого поведения в отношении незамужней девушки, при этом ненавязчиво намекая мне о том, что в принципе она готова на все. Но лишь в качестве законной супруги...

— А я?

— А вы не обрадовались возможности стать моей фавориткой, не стали рассказывать о том, что пребывание со мной наедине обязательно дискредитирует вас в глазах всего двора и не использовали это предложение, чтобы заставить меня смотреть на вас, как на возможную супругу...

— Может, я просто не преследую столь далеко идущих целей? — усмехнулась баронесса.

— Собственно, это я и пытался сказать... — кивнул Неддар. — Ваши слова — отражение истинных мыслей, а не красивая оболочка, скрывающая под собой гниль. Это подкупает...

Улыбка, игравшая на губах леди Этерии, тут же пропала:

— Мой ответ можно объяснить и по-другому. Например, вот так: вы — король. То есть верховный сюзерен для всех дворян Вейнара. Значит, просто обязаны быть эталоном чести и достоинства. А раз так, то мне нет необходимости быть правильной или умной — достаточно верить в то, что вы, пригласив меня на эту прогулку, взяли на себя ответственность за все ее возможные последствия...

Слово 'верить', прозвучавшее в ее словах, неприятно царапнуло сознание, напомнило Неддару об Ордене Вседержителя и... натолкнуло на мысль о том, что вера — это костыль, заменяющий разум. А те, кто с ее помощью урывают себе место под солнцем, по сути, пользуются человеческой глупостью...

— Видите, вы задумались... — с легкой грустью в голосе сказала баронесса.

— Я задумался не об этом... — мгновенно забыв о насущных проблемах, виновато буркнул король. — А о некоторых гранях понятия 'верить'. Что касается вашего ответа — я уже имел возможность убедиться в вашем уме, и мне нет никакой необходимости искать этому еще какие-то подтверждения...

— Вы мне льстите...

— Ничуть! — покачал головой Латирдан. — Кстати, могу сказать больше: вы не только умны, но и видите мир не так, как все остальные. Я пригласил вас на эту прогулку именно для того, чтобы понять, как именно...

Вместо того чтобы воспринять сказанное, как комплимент, и улыбнуться, леди Этерия помрачнела еще больше и даже сдвинула брови к переносице:

— Тогда как это приглашение сочетается с предложением уединиться?

Неддар пожал плечами:

— Сейчас объясню. Если, конечно, вы перестанете хмуриться и пообещаете не делать каких-либо далеко идущих выводов до того, как я договорю...

Баронесса утвердительно кивнула и даже попробовала улыбнуться, но, увы, улыбка получилась какой-то вымученной.

Почувствовав, что настроение начало портиться и у него, Латирдан собрался с мыслями и заговорил:

— Я вейнарец. Настоящий. Но только по крови! А по воспитанию — хейсар. Да, с раннего детства меня учили всему, что должен знать и уметь монарх, но эта учеба занимала в разы меньше времени, чем тренировки, набеги и охота. Жизнь в Шаргайле была проста и понятна, а рассказы о дворцовых интригах и заговорах казались не более правдоподобными, чем те жуткие истории, которыми по ночам меня пытались напугать мальчишки постарше. Я слушал, запоминал, но не принимал близко к сердцу, ибо не мог поверить в то, что мужчины способны предавать, интриговать или трусить, а женщины — плести интриги, кого-то подсиживать или травить. Поэтому, когда погиб Кортарен и отец вызвал меня в Аверон, я, обнаружив, что чуть ли не весь двор увлеченно играет в игру под названием 'урви кусок пожирнее', растерялся. А потом почувствовал себя в грязном, зловонном болоте. В общем, решив держаться от этих 'мужчин' и 'женщин' как можно дальше, я вызвал из Шаргайла пару сотен хейсаров и сразу после их приезда умчался в Алат, мстить...

Неддар перевел дух, жестом предложил баронессе продолжить прогулку и угрюмо посмотрел на серые облака, затянувшие небо:

— Увы, Бастарз смотрел куда угодно, но не на наш род — не успел я взять Карс, как в Авероне вспыхнул мятеж...

— И граф Иор Варлан убил вашего отца... — опустив взгляд, выдохнула леди Этерия.

— Именно... — кивнул Латирдан. — Я вернулся, подавил мятеж и по ряду причин оказался вынужден сидеть во дворце и жить 'нормальной вейнарской жизнью'...

Уловив сарказм, вложенный в три последних слова, баронесса развела руками:

— Ну да, вы — король. Значит, большую часть времени должны находиться в столице...

— Вы правы. Поэтому мне пришлось учиться видеть в людях второе дно и окружать себя теми, кому можно доверять. Потом я обратил внимание на вас...

— ...и попытались найти второе дно еще и во мне?

— Нет! Я захотел понять, не можете ли вы стать мне другом...

Баронесса недоверчиво приподняла бровь:

— Другом? Я — девушка, сир! Значит, до свадьбы должна быть тенью своего отца, а после — тенью мужа...

— В Шаргайле таких девушек презрительно называют урр'эйт . И крайне редко приводят к домашнему очагу ...

Леди Этерия сбилась с шага:

— Почему?!

Неддар вспомнил притчу о Шарги Каменном Копье и Хатии Цветке Заката и усмехнулся:

— Вместо ответа я процитирую слова мудреца из одной хейсарской притчи: 'Ты красива. Значит, можешь вызвать огонь в чреслах самого могучего воина нашего народа. Но, как только твоя красота превратится в тлен, тот, кто приведет тебя к своему очагу, прозреет. И увидит, что сын, которого ты ему родила, держит в руках веретено, а не меч...'

— Образно. И не лишено смысла... — задумчиво пробормотала баронесса. Потом прищурилась и посмотрела на короля: — Значит, приглашая меня уединиться, вы меня провоцировали... Ну, и какой вы сделали вывод, сир, когда я отказалась?

— Я в замешательстве... — признался Неддар.

— В каком смысле?

— В самом прямом, леди Этерия! Я убедился в том, что вы не видите во мне мужчину, не пытаетесь использовать мой интерес, чтобы добиться чего-то для себя или для своего рода и не ищете подходов к моей душе! Однако, не преследуя никаких корыстных целей, вы, тем не менее, соглашаетесь на мое приглашение прогуляться и побеседовать...

В глазах баронессы замелькали озорные искорки:

— Ну, в общем, вы правы...

— А в частностях? — воскликнул король.

Искорки тут же пропали:

— Вы действительно хотите это знать?

— Да. Очень...

Баронесса остановилась, сложила веер, которым изредка обмахивалась, левой рукой разгладила невидимую складку на платье и... решилась:

— Я действительно не преследую никаких корыстных целей. И пока вижу мужчину только в своем отце... Вы — мой сюзерен. И единственный человек во всем Вейнаре, которого заинтересовала не моя внешность, титул или богатство рода Кейвази, а мои мысли. Поэтому я первый раз в жизни почувствовала себя в чем-то равной мужчинам. И, каюсь, не смогла отказаться от возможности насладиться этим чувством еще раз...

Выражение 'вижу мужчину только в своем отце' прозвучало более чем тактично, однако все равно задело за живое. Король сжал зубы и... заставил себя расслабиться: баронесса нашла в себе мужество сказать правду, зная, что она может и не понравиться!

— Вы порядочны, умны, честны и тактичны... — уважительно склонив голову, сказал Неддар. — Таких людей — очень немного. Поэтому я бы хотел, чтобы вы вошли в мой ближний круг...

Баронесса опешила:

— Куда вошла, сир?

Неддар сообразил, что его предложение звучит более чем странно, и махнул рукой:

— Я не в том смысле! Я хотел сказать, что предлагаю вам свою дружбу...

Девушка облегченно перевела дух и улыбнулась:

— Вот так — всегда: только вообразишь себя Первым Министром, как оказывается, что тебе послышалось...

Латирдан представил ее на коне, в латах и во главе несущейся в атаку Первой тысячи и расхохотался:

— Нет, только не им! Пожалуйста!!!

— Почему, сир? Вы только подумайте: я могла бы давать вам умные советы, важно ходить по дворцу...

— ...с неподъемным двуручным мечом на плече... — в унисон ей добавил Неддар. — ...и пугать меня и моих вассалов измученным взглядом из-под сползающего на плечи шлема...

Баронесса захлопала ресницами и 'сокрушенно' вздохнула:

— А что, без двуручника никак нельзя?

— Можно... — улыбнулся король. — Например, с книгой. Но тогда придется забыть о должности Первого министра...

Леди Этерия посерьезнела:

— А ведь вы не шутите, сир!

— Не шучу... — кивнул Неддар. — Я хочу предложить вам должность моей личной чтицы. Если вы ее примете, то будете важно ходить по дворцу с каким-нибудь древним свитком, изредка зачитывать мне душещипательные отрывки из рыцарских романов, куртуазные сонеты или глубокомысленные изречения древних мудрецов и... довольно часто сможете чувствовать себя в чем-то равным мужчинам... Кстати, покои, которые вам будут положены по статусу, располагаются по соседству с покоями графа Грасса. Так что у вас появится хорошая возможность убедиться, что он передвигается по дворцу исключительно в доспехах...

Баронесса выпятила нижнюю губу, закатила глаза и, копируя голос Неддара, заговорила:

— Семь из десяти мужчин, оказавшись на вашем месте, сир, рассказали бы мне о денежном содержании, которое я буду получать, и о тех возможностях, которые даст мне близость к трону. Еще двое стали бы восхищаться тембром моего голоса и утверждать, что не мыслят себя без чтицы, способной превратить сухие строки никогда не читанных ими книг в зримые и полные жизни картины. Последний, десятый, произнес бы полуторачасовую речь о том, что, приняв это предложение, я окажусь под королевской защитой и, тем самым, получу иммунитет к досужим сплетням и злословию. И дал бы мне понять, что чтица — это не столько должность, сколько первый шаг к чему-то большему...

Интонация и стиль построения монолога оказались настолько похожими на тот, который произнес Неддар, что он не смог удержаться от улыбки. И, в свою очередь, попытался поддразнить баронессу:

— А я?

— А вы предложили мне в свободное время понаблюдать за графом Грассом!!!

— Ужас!!!

— Ужас... — притворно потупив взгляд, хихикнула баронесса. Потом посмотрела Неддару в глаза и вздохнула. Уже по-настоящему: — Ваше величество, дружба — это огромная ответственность и... равенство! Вы — король, а я — ваш вассал... Вы — мужчина, а я — девушка... Вы обладаете свободой воли, а я — нет...

Неддар растерялся:

— Вы... отказываетесь?

Леди Этерия слегка покраснела и отрицательно помотала головой:

— Нет, сир! Я хочу попробовать... Очень! Но... у меня еще не было друзей... Поэтому я боюсь вас разочаровать... И... разочароваться...

Глава 8. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

...Оглядев меня с ног до головы, граф Грасс помрачнел еще больше. Хотя еще вечером я была уверена, что своей встречей с десятником Арваздом довела его до крайней степени недовольства:

— Леди Мэйнария! Вы что, целенаправленно пытаетесь помешать мне выполнить свой долг по отношению к вам и вашему отцу?

— С чего вы взяли, ваша светлость?

— Ваше платье... — зарычал он и задохнулся. Видимо, не сумев найти ни одного эпитета, с помощью которого можно было прилично описать творение мэтра Лауна.

Позволять ему снова разговаривать со мной на повышенных тонах я не собиралась. Поэтому вскинула подбородок и холодно процедила:

— Ваша светлость, кажется, вы забыли, что я в трауре!

— Не забыл! Просто вижу, что вы в своем стремлении... э-э-э... в общем, переходите границы разумного!

Я мысленно усмехнулась: иссиня-черное траурное платье с кроваво-красными вставками над левой грудью, символизирующими кровоточащее сердце, и поясом того же цвета действительно выглядело излишне мрачным. Даже для человека, в одночасье потерявшего всю семью. Однако ехать на аудиенцию к королю, ограничившись одной лишь траурной ленточкой на плече , я не собиралась. И не только потому, что со дня гибели моих родных прошло чуть больше месяца — просто я считала, что такой образ оставит королю меньше свободы для маневра.

— Может, вы присмотрите в гардеробе моей супруги что-нибудь менее вызывающее? — не дождавшись от меня реакции на свои слова, примирительно предложил Рендалл.

— Вы очень любезны, ваша светлость... — расправив черное кружево на запястье, ответила я. — Однако я вынуждена отказаться. Ибо мой туалет как нельзя лучше соответствует состоянию души.

Граф закусил ус, нервно сжал кулаки и зачем-то процитировал мне Агира из Мельена :

— Любое отступление от золотой середины есть грех. Ибо вызвано либо слабостью, либо гордыней...

— Мне кажется, тут больше подойдет цитата из Изумрудной Скрижали... — буркнула я. — 'Чти отца своего и мать свою как при их жизни, так и после того, как они уйдут к Вседержителю. Ибо ты — плоть от плоти тех, кто тебя породил...'

— 'Умный держит прошлое на расстоянии вытянутой руки, дабы с его помощью торить путь в будущее. Глупый живет прошлым всю свою жизнь!' — воскликнул граф Грасс. И, увидев, что я нахмурилась и побледнела, торопливо вцепился мне в руку: — Леди Мэйнария! Поверьте, я не имел в виду ничего плохого! Я любил и уважал ваших родителей, я скорблю по ним вместе с вами, но мы едем в королевский дворец! И не просто во дворец, а на аудиенцию к самому королю Неддару! Значит, вы обязаны выглядеть так, как того требует этикет!

Я еще раз посмотрела на себя в зеркало и отрицательно помотала головой:

— Простите, ваша светлость, но по-другому я не могу...

Рендалл скрипнул зубами и сдался:

— Хорошо... Извольте следовать за мной — карета подана...

'Карета подана...' — мысленно повторила я и закусила губу. Вспомнив, как ждала этой фразы весь вчерашний день, и чем закончилось это ожидание...

...Процесс укладки прядей в замысловатую прическу я почти не запомнила — вместо того, чтобы смотреть на то, что делает с моими волосами куафер Рендаллов, я прислушивалась к звукам, доносящимся со двора.

Увы, вместо скрипа колес или ржания лошадей до меня доносились то чей-то командный рев, то звон железа, то истеричные вскрики какой-то особо голосистой тетки.

Наконец, когда я исчерпала все свое терпение и поинтересовалась у Магды, когда будет готова карета, она сделала круглые глаза и захлопала ресницами:

— Зачем вам карета, ваша милость?

Я напомнила ей о своем желании посетить лавку мэтра Лауна и опешила: оказалось, что портной уже в особняке! Причем не один, а с приказчиком, парой помощников и со всем, что может пригодиться для переделки моего платья!!!

Видимо, удержать лицо мне все-таки удалось, так как служанка, в глазах которой после моего вопроса появилось плохо скрытое торжество, слегка расстроилась. И, услышав мое 'скучающее' 'ну, тогда веди!' умудрилась споткнуться о порог и здорово приложиться скулой к косяку двери...

...Примерка и подгонка платья по фигуре тоже прошли в каком-то тумане — я послушно поднимала и опускала руки, поворачивалась вправо-влево, приседала в реверансе и вставала на цыпочки. И при этом судорожно пыталась убедить себя не отчаиваться: да, мажордому и начальнику охраны особняка удалось меня переиграть, но сдаваться-то я не собиралась!

Увы, в то, что следующую мою идею не постигнет та же участь, верилось слабо — и тот, и другой были намного старше и в разы опытнее, чем я. В общем, к моменту, когда портной счел платье готовым и угрюмо предложил мне оценить его работу, я пребывала в омерзительнейшем настроении. Однако стоило мне заглянуть в зеркало, как настроение стало стремительно улучшаться: черное траурное платье очень сильно подчеркнуло бледность моего лица, а алые вставки на груди сделали заметнее красноту и лихорадочный блеск глаз. И вместе со слегка старомодным фасоном превратили меня в подобие ожившего воплощения Темной половины Двуликого. Хотя, наверное, так показалось только мне — судя по реакции мэтра Лауна, у него я вызвала не ужас, а жалость:

— Простите, ваша милость! Видимо, я неправильно понял ваши объяснения. Платье получилось... несколько неудачным... Оно делает вас... э-э-э... взрослее... И чересчур мрачной... Поэтому... давайте, я пошью вам новое!

Пошить новое я, конечно же, согласилась. И заказала сразу три — это давало мне хоть призрачную, но все-таки надежду на возможность покинуть особняк Рендаллов хотя бы после того, как граф Грасс сочтет, что передвигаться по улицам Аверона в карете с его гербом не так опасно. А вот принять часть денег за 'не получившееся' отказалась: на мой взгляд, оно как нельзя лучше соответствовало моим планам.

Обрадованный мэтр Лаун велеречиво поблагодарил меня за проявленное великодушие, выразил надежду на то, что я и впредь буду пользоваться его услугами и поспешил откланяться. Видимо, чтобы успеть уехать до того, как я передумаю...

...За ужином я, наконец, придумала, как облегчить Крому процесс ожидания суда. И, уронив ложку на пол, радостно уставилась на стоящего у двери мажордома:

— Вы не могли бы выделить человека, который мог бы три раза в день ездить в королевскую тюрьму и передавать моему майягарду корзинку с едой?

Вассал графа Грасса подумал и неожиданно для меня согласился:

— Могу, ваша милость! Только не уверен, что до него дойдет хоть корочка хлеба...

— Я буду давать денег! — воскликнула я, вскочила на ноги, чуть ли не бегом бросилась к дверям в опочивальню и застыла, услышав из коридора разгневанный рев хозяина дома.

Я криво усмехнулась: судя по обрывкам доносящихся до меня фраз, ему доложили не только о том, что я беседовала с Арваздом из рода Усмаров, но и о содержании беседы.

Так оно и оказалось — не прошло и двух минут, как дверь в гостиную распахнулась, и красная, как вареная свекла, Магда с придыханием объявила:

— Ваша милость, к вам граф Рендалл!

Я кивнула головой и удивленно приподняла бровь: за ее спиной возник донельзя мрачный Грасс! До того, как я разрешила!

Отодвинув в сторону служанку, он в сердцах швырнул на ближайшее кресло свой плащ и рявкнул:

— Леди Мэйнария? Нам с вами надо поговорить!

Потом наткнулся взглядом на мажордома и заорал чуть ли не на весь дом:

— Все вон! Живо!!!

Слуг как ветром сдуло: в мгновение ока захлопнулась дверь, за ней простучали каблуки и настала тишина, изредка прерываемая хриплым дыханием графа.

Перечить хозяину дома, да еще и находящемуся в таком состоянии, было глупо. Поэтому я пожала плечами, вернулась к своему креслу и опустилась на сидение:

— Я вас слушаю...

Грасс нервно стиснул пальцы на рукояти своего меча и угрюмо посмотрел мне в глаза:

— Скажите, леди, какого... э-э-э, зачем вы выложили этому хейсару... э-э-э... историю своих странствий?

— Этот, как вы выразились, хейсар — сын увея Бастарза. Он хотел удостовериться, правильно ли я дала клятву...

— Мало ли что он хотел? — взбеленился Грасс. — Я, быть может, хочу занять место Раксиза Ал'Арради или Седрика Белоголового!

— Я не имею ничего против... — ледяным голосом сказала я. — Занимайте!

Рендалл поперхнулся, скрипнул зубами и соизволил успокоиться:

— Прошу прощения за этот срыв. Просто я за вас беспокоюсь и...

— Ваше беспокойство заходит слишком далеко: мало того, что вы запрещаете мне покидать дом, так еще и препятствуете общению с законопослушными гражданами Вейнара. Вам не кажется, что это как-то не вяжется с вашим утверждением о том, что вы — друг моего отца?

— Я пытаюсь оградить вас от...

— Ограждать можно по-разному! — не дав ему договорить, тем же тоном продолжила я. — Скажем, вы можете бросить меня в темницу. Или приказать своим вассалам меня придушить. Ну, чтобы я точно не могла создать вам никаких проблем...

Рендалл побагровел, набычился и качнулся вперед:

— Я...

— Ваша светлость, я — не ваш вассал. Поэтому будьте любезны вспомнить о правилах хорошего тона. Или позвольте мне покинуть ваш гостеприимный дом!

Граф сглотнул, рванул ворот камзола и... весьма мило улыбнулся:

— У меня несколько новостей. Ваши слова о том, что замок Атерн захватили оранжевые, подтвердилась. Я доложил об этом королю. Он очень расстроился и... В общем, завтра в час горлицы мы должны быть во дворце...

— Спасибо, я искренне благодарна вам за все, что вы для этого сделали... А что с моим майягардом? Вы у него были?

При слове 'майягард' графа перекосило. Однако следующую фразу он произнес так же спокойно, как и предыдущую:

— Нет, у него — не был. Зато говорил с дознавателем, который ведет это дело. Бездушный потребовал особого судопроизводства. Я, как член Внутреннего Круга короля Неддара, решил взять его дело под свой контроль...

— Благодарю... — вскочив со стула и присев в глубоком реверансе, выдохнула я. — Значит, в ближайшее время вы ознакомитесь с показаниями свидетелей и признаете его невиновным?

— Ознакомлюсь. Но не уверен, что в ближайшее — у меня, как вы, наверное, заметили, довольно много дел...

...В то, что выбираться в город действительно небезопасно, я поверила только тогда, когда увидела рядом с каретой два десятка вооруженных до зубов воинов: отряд, способный разогнать сотню-другую лесовиков, собирался сопровождать нас в поездке по центральным улицам столицы!

— Неужели мятежников все еще так много? — поинтересовалась я у графа Грасса.

Он поудобнее пристроил раненую руку и сокрушенно вздохнул:

— Аверон довольно велик. Для того чтобы перевернуть его вверх дном, нужно время...

— Понятно... — кивнула я и, вспомнив рассказы отца о том, что некоторые лесовики любят стрелять в пассажиров карет, задвинула занавеску. На всякий случай.

Рендалл кивнул. Так, словно подслушал мои мысли. И, дождавшись, пока мы тронемся, негромко поинтересовался:

— Волнуетесь?

Я пожала плечами:

— Ну да, немного...

— Все будет хорошо... — обнадежил он. — Король Неддар молод, но справедлив. Узнав о том, что ваш замок был захвачен людьми графа Иора, он здорово расстроился...

— Вы вчера об этом уже говорили...

Граф Грасс вспыхнул, но все-таки заставил себя успокоиться:

— Да, говорил. Однако считаю нужным повторить еще раз. Ибо, несмотря на все свои многочисленные достоинства, наш верховный сюзерен... э-э-э... несколько вспыльчив. Любое не вовремя сказанное слово может вызвать его гнев... и, соответственно, немилость. Поэтому я убедительно прошу вас как можно меньше говорить и...

— ...и вообще предложить вам представлять мои интересы... — закончила я.

— Да! Именно так! Ибо я знаю и короля и ту ситуацию, в которой он... э-э-э... оказался. И способен подтолкнуть его к нужному нам решению, не уязвив его самолюбия и монаршей гордости!

Ситуация была действительно аховая: в настоящее время лен Атерн принадлежал не кому-то, а побратиму короля, графу Ваге Руке Бури из рода Аттарк. И передарил его ему не кто иной, как Неддар Латирдан. Честно говоря, я не представляла, что должен сделать король, чтобы выйти из нее с честью. Ведь, забрав подарок обратно, он терял лицо перед побратимом, а не забрав — передо мной и всем остальным дворянством, умеющим делать выводы из самых неоднозначных ситуаций.

В общем, я подумала и кивнула:

— Хорошо, я постараюсь...

Видимо, Рендалл рассчитывал на менее многозначный ответ, так как раздраженно рыкнул:

— Стараться — мало! Надо делать!!!

— Как говорил мой отец, обещать что-либо можно только тогда, когда уверен, что сделаешь это в любом случае. Я — не уверена. Поэтому оставляю за собой право вмешаться в разговор, если мне покажется, что ваше понимание моих интересов отличается от этих самых интересов...

Граф побагровел, неловко шевельнул левой рукой, поморщился от боли и... согласился:

— Хорошо... Договорились...

...Король Неддар оказался не таким уж и молодым: между его бровями лежали глубокие вертикальные складки, взгляд был тверд и исполнен властности, а в голосе звучала привычка повелевать:

— Грасс? Почему вы так долго?

— Доброго дня, сир! — поклонился Рендалл. — Час горлицы, как вы и приказали...

Латирдан кинул взгляд на мерную свечу и одним плавным, но до безумия хищным движением перетек на ноги:

— Ну да... Действительно... Извини...

Потом посмотрел на меня и помрачнел. Видимо, оценив глубину траура, который я демонстрировала своим нарядом.

Впрочем чувствовать себя виноватым он, кажется, не любил, так как уже через мгновение в его глазах появилась решимость, а в жестах пропала даже тень нерешительности:

— Леди Мэйнария! Я, Неддар третий, Латирдан, приношу свои искренние извинения в связи с ошибкой, допущенной по вине...

Он сжал кулаки так, что они аж побелели, затравленно посмотрел на хейсара, стоящего рядом с окном, и вздохнул:

— ...по моей вине! Ваш отец, барон Корделл, был верным вассалом моего отца! А я, поверив на слово тем, кто его оговорил, счел его одним из главарей мятежников...

Извинение от короля, да еще и принесенное в такой форме, поразило меня до глубины души. Поэтому я решила дать себе время на раздумье и ляпнула первую подходящую цитату из тех, которые знала:

— Ваше величество, ошибаются даже боги! А кто мы против них? Никто...

При слове 'боги' Неддар криво усмехнулся. Понять причину такой реакции я не смогла, поэтому решила не забивать себе голову всякой ерундой и продолжила:

— Вы взяли на себя вину своих вассалов, сир! Это достойно и мужчины, и воина, и верховного сюзерена... Я принимаю ваши извинения...

Король нахмурился и вопросительно уставился на графа Грасса.

Тот пожал плечами и отрицательно покачал головой.

— Это — мои слова, сир! — вздохнула я. — Вернее, так говорил мой папа. Он умел разбираться в людях и делал все, чтобы передать это знание нам...

— Я не имел чести знать его достаточно близко, но знаю, что мой отец считал барона Корделла одним из своих друзей. Поэтому я беру вас под свою защиту и обещаю сделать все, что должен был сделать для вас ваш отец...

Тут король сделал паузу и сделал какое-то непонятное движение рукой.

Я недоуменно шевельнула бровью и вздрогнула — хейсар, до этого момента изображавший статую, внезапно шагнул вперед и едва заметно склонил голову в знаке приветствия:

— Полной чаши твоему дому и плодовитости лону, ашиара! Я — Вага по прозвищу Рука Бури из рода Аттарк!

— Силы твоей деснице и остроты твоему взору... — ответила я. — Я — баронесса Мэйнария из Атерна...

— Баронесса Мэйнария д'Атерн... — поправил меня горец. — Твой отец был настоящим ори'т'анном , и для меня было бы бесчестьем войти в его дом хозяином...

Я открыла рот, чтобы поблагодарить, но наткнулась на предупреждающий взгляд короля и просто облизнула пересохшие губы.

— Корделл д'Атерн отдал жизнь за род моего аниачи . Поэтому я принимаю на себя половину долга Неддара Латирдана...

Почувствовав, что он сказал все, что хотел, я повернулась к королю и присела в реверансе:

— Я с благодарностью принимаю вашу клятву, сир...

Потом посмотрела на хейсара:

— И твою, ашер, тоже...

Король удовлетворенно кивнул, щелкнул пальцами, дождался, пока хейсар сходит к столу за какими-то свитками, и протянул их мне:

— Тут документ, подтверждающий ваши права на лен д'Атерн и вексель, по которому вы ежемесячно сможете получать в казначействе по пятьдесят золотых...

— Спасибо, сир...

— Это еще не все... — улыбнулся Латирдан. — Если вы по каким-то причинам решите покинуть особняк графа Рендалла и не захотите жить в своем городском доме, то можете перебираться во дворец — я приказал выделить вам покои в Западном крыле...

— Спасибо, сир!!!

— Почувствовав, что мой голос звучит уж очень радостно, король склонил голову к плечу и очень нехорошим взглядом уставился на графа Рендалла:

— Хм... Гра-а-асс?!

— Да, сир?

— Ты слышал?

— Что, сир?

— Твое опекунство отменяется! — рыкнул Неддар. Таким тоном, что у меня чуть было не подогнулись колени.

— Леди Мэйнария?

— Да, ваше величество? — промямлила я.

— Вашим опекуном буду я. И никто другой. Соответственно, теперь вы имеете право присутствовать на моем завтраке, на обедах, ужинах и так далее... Кроме того, если возникнет настоятельная необходимость, вы можете обратиться к любому стражнику, и вас проводят или ко мне, или к Ваге... в любое время дня и ночи. Правда, если я буду занят чем-нибудь важным, вам придется подождать...

— Спасибо, сир!

— Ну, и последнее — может, у вас есть какие-нибудь просьбы или пожелания, которые вы бы хотели озвучить прямо сейчас?

— Да, сир, есть... — кивнула я. — Я молю вас о справедливости!

— По отношению к кому?

— К моему майягарду... — проигнорировав предупреждающее шипение графа Грасса, воскликнула я.

— К кому?! — ошарашенно переспросил король.

— К моему майягарду. К Крому по прозвищу Меченый, обвиненному в убийстве и в настоящее время находящемуся в Аверонской тюрьме. И еще одна просьба, сир! Я прошу вас разрешить мне ждать решения суда по его делу в такой же камере, как та, в которую его поместили...

Глава 9. Кром Меченый.

Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

...Как я ни старался, сосредоточиться на образе свечи у меня так и не получилось: как только я закрывал глаза и представлял себе тоненький желтый язычок пламени, как он начинал двоиться, троиться и вскоре превращался в россыпь алых точек. Стоило задержаться в этом состоянии хотя бы пару лишних ударов сердца, как они обретали четкость и превращались в дышащие огнем угли. Еще через мгновение я начинал видеть не только их, но и добела раскаленную решетку-жаровню, цепи, с помощью которых к ней привязывали пытаемого, и даже кочергу, которую не выпускал из рук один из помощников Душегубца.

В общем, попытки с пятой-шестой, увидев второй язычок пламени, я прерывал упражнение и... начинал его заново. Чтобы, пусть не сразу, но все-таки добиться нужного мне сосредоточения, уйти из мира живых в Безвременье и не чувствовать ни тошнотворного запаха, пропитавшего все и вся, ни все еще бьющего меня озноба, и не слышать хриплых стонов моих новых сокамерников.

Увы, после нескольких сотен попыток я понял, что моим надеждам убежать от действительности так и суждено остаться надеждами. И что эту часть Пути к Посмертию мне предстоит пройти полностью.

Мысль показалась мне жуткой. Я вспомнил рассказы Кручи и обреченно вздохнул: в здании моей души, еще вчера казавшемся мне незыблемым, появились первые трещины...

'А ведь я только смотрел...' — с ужасом подумал я. — 'Что же будет тогда, когда... вернее, если за меня возьмутся всерьез?'

Чтобы получить ответ на этот вопрос, достаточно было прислушаться к приглушенным стонам, доносящимся со всех сторон. Или открыть глаза, дождаться прихода тюремщика с факелом и посмотреть на любого из соседей по новой камере.

Только вот делать ни то, ни другое мне не хотелось, ибо 'любоваться' телами, истерзанными палачами, мне расхотелось еще в пыточной...

...— Фсе! Можешь сма-а-ареть куда хошь! — рявкнуло над ухом.

Почувствовав, что мою голову уже ничего не держит, я неторопливо повернул ее вправо и... облегченно выдохнул — в лязге, который меня испугал, не было ничего страшного. Для меня: второй помощник мэтра Марека привязывал к решетке-жаровне кого-то другого!

Вглядевшись в белое, покрытое бисеринками пота лицо этого самого 'другого', я недоуменно посмотрел на 'дятла':

— А его-то за что? Я вижу этого человека в первый раз в жизни!

Как ни странно, ответил не дознаватель, а хозяин пыточной:

— Знаем... И есть за что — этого типа зовут Гваалом по прозвищу Рваное Ухо. В недавнем прошлом он был членом гильдии кожевников, жил в Олдарре, мял кожу и в ус не дул. Казалось бы, что еще нужно для счастья? Ан нет, услышав о мятеже, он решил подзаработать на чужом горе, бросил все свои дела, примчался в Аверон и примкнул к одному из отрядов сторонников графа Варлана...

— А какое это имеет отношение к моему делу? — удивленно спросил я.

— Никакого! — усмехнулся палач. — У Гваала — свои грехи, у тебя — свои...

— Ничего не понимаю...

— А что тут понимать? — осклабился 'дятел'. — Выбивать из тебя признание мы ПОКА не можем. Зато можем показать, как мы БУДЕМ это делать тогда, когда получим разрешение...

Я равнодушно пожал плечами:

— Я был в своем праве. Значит, меня признают невиновным. Впрочем, помешать я вам не могу — показывайте! Может, научусь чему-нибудь новому...

Душегубец пристально посмотрел на меня и... фыркнул:

— То, что тебе приходилось кого-то пытать — тебе не поможет: делать самому и знать, что вот так будут пытать тебя — далеко не одно и то же!

...Палач оказался прав: уже через полчаса после начала экзекуции я забыл о том, что не раз и не два сам выбивал нужную мне информацию, и ощутил себя жертвой! И не просто ощутил — я стал представлять себе все то, что испытывал Рваное Ухо: невыносимую боль, которую причиняли раскаленные прутья жаровни-решетки, жар от углей, которые раздувал помощник Душегубца, ожоги от капель кипящего масла, падающих на грудь Гваала и многое другое...

...Погружение в чужую боль длилось целую вечность. И закончилось только тогда, когда я вдруг понял, что кожевник, рвущий глотку от боли, немой!!! То есть не в состоянии отвечать на вопросы палачей даже при очень большом желании!!!

Я нахмурил брови, изо всех сил сжал зубы и... наткнулся на насмешливый взгляд Душегубца:

— Ну, наконец-то!

Что он имел в виду, я не понял. Ибо в этот момент думал о том, что человек, лежащий на жаровне — жертва. О том, что пытать человека просто так — хуже убийства. И о том, что мое недеяние наверняка будет сочтено ошибкой...

Принять решение оказалось до безумия сложно. Однако после того, как я понял, что и как ДОЛЖЕН сделать, на меня снизошло воистину божественное спокойствие: я за несколько мгновений просчитал рисунок будущего боя, расслабился и даже произнес первое слово из фразы, дарующей Благословение Двуликого. А потом в голове что-то вспыхнуло, и я потерял сознание...

...Возвращаться в сознание было крайне неприятно: в ушах звенело, в глазах мелькали разноцветные пятна, а во рту ощущался привкус чего-то кислого.

...— Мешочек с песком: падаешь, как подрубленный — и никаких следов! — буркнуло над головой.

Я кое-как открыл глаза и увидел перед собой угрюмое лицо палача:

— Слышь, Нелюдь, а чего это ты вдруг задергался?

— Гваал... не-... немой! — с трудом ворочая языком, пробормотал я. — И — черный. Значит, писать... не... умеет... И не расскажет ничего, даже... даже если вы... запытаете его до смерти...

— Все, что мы хотели узнать, он уже рассказал... — донеслось откуда-то справа. — Еще до того, как мы вырвали ему язык. А сейчас он служит нам средством для устрашения...

— Виноват — казните! — возмутился я. — Зачем мучить зря?

— Зря? Да на нем крови больше, чем на тебе! Хотя нет, не больше... Но и не меньше...

— Ну, и кто из нас Нелюдь? — выдохнул я и закрыл глаза.

— Поднимите... И заставьте открыть глаза... Пусть смотрит дальше...

...— Пи-и-ить... — хрип, донесшийся справа, заставил меня отвлечься от своих мыслей и до хруста сжать кулаки: у соседа справа, скорее всего, воспалились раны и началась горячка.

Помочь ему мне было нечем, однако я встал с нар, вгляделся в темноту и кое-как нащупал его лоб.

Он оказался горячим. И таким шершавым, словно вместо кожи его покрывала чешуя.

Я удивился: чтобы получить по голове, надо было сопротивляться палачам. Что, как я убедился на собственном опыте, было проблематично. Кроме того, в случае сопротивления они пользовались мешочком с песком, который не повреждал кожу... Получалось, что...

Чтобы проверить мелькнувшую в голове мысль, я сдвинул руку чуть ниже и криво усмехнулся: на месте, где должны были находиться глаза, пальцы встретили пустоту!

'Перевертыш , наверное. Получил по заслугам...' — угрюмо подумал я. Потом вспомнил о кожевнике, лежащем у противоположной стены, и подумал, что компания в камере подобралась просто замечательная — соглядатай, мятежник и слуга Бога-Отступника!

'Ну, и чем я все это заслужил?' — уставившись в потолок, мысленно поинтересовался я.

Вопрос, адресованный Двуликому, не пропал втуне: не прошло и минуты, как за дверью раздалось еле слышное шарканье.

В камере мгновенно стало тихо: мои соседи, которые еще мгновение назад, казалось, не ощущали ничего, кроме собственной боли, перестали не только стонать, но и дышать.

Щели между заслонкой смотрового окошка и дверью налились алым...

Скрипнуло кольцо на стене, в которое, наверное, вставили факел...

Зазвенели ключи, упавшие на пол...

Приглушенно выругался стражник...

Лязгнул отпираемый замок...

В камере остро запахло мочой...

— Эй, Бездушный! Марш к стене!

...Здесь, в подвале, тюремщики вели себя не так, как на верхних этажах: вместо того, чтобы сначала заглянуть внутрь и удостовериться, что заключенные находятся на своих нарах, они бесстрашно открывали дверь, входили внутрь, хватали нужное тело за первую попавшуюся под руку конечность и волокли в пыточную.

С теми, кто пытался сопротивляться, особо не церемонились: скажем, одному из моих сокамерников, пытавшемуся уцепиться за свои нары, походя сломали обе руки. А потом, вытаскивая в коридор, от души приложили головой о дверь — видимо, чтобы не вздумал уцепиться еще и за нее. Поэтому, услышав свое имя и команду, я решил, что ослышался.

Не дождавшись моей реакции, мордастое создание раза в два шире и в полтора раза ниже меня злобно сплюнуло на пол, приподняло факел и угрожающе зашипело:

— Ты что, оглох? К стене! Живо!!!

Я сглотнул подступивший к горлу комок, несколько раз сжал и разжал пальцы, а потом медленно встал:

— Иду...

Дубинка, зажатая в руке тюремщика, провернулась в воздухе и шлепнула по ноге... своего хозяина:

— Поторопись, Двуликий тебя забери... Или останешься тут!

Услышав последнюю фразу, я облегченно перевел дух: худшего места, чем этот уровень, в тюрьме не было. Значит, в моем деле наметились какие-то подвижки...

...Защелкнув на моих запястьях кандалы, тюремщик снова помянул Двуликого и быстренько вытолкал меня в коридор. Потом пинком закрыл дверь, защелкнул замок и кивком показал в сторону лестницы.

Я неторопливо двинулся в указанном направлении. Неторопливо — это чтобы мой сопровождающий не почувствовал мою радость и не смог в дальнейшем воспользоваться моей слабостью. И, пройдя приблизительно треть коридора, зачем-то начал считать шаги, которые отделяли меня от оставшихся за спиной пыточных...

...Камера, в которую меня переселили, была рассчитана на одного человека. Причем здорового и склонного к побегу: из стен торчали массивные железные штыри, с которых свисали толстенные цепи, заканчивающиеся кандалами. В углу рядом с веткой из пола торчал шест 'Червяка' . А в ногах и у изголовья узких деревянных нар, намертво прибитых к полу, крепились стальные кольца. Видимо, для того, чтобы раскладывать особо буйных заключенных в 'паука' и забывать об их существовании.

Хотя нет, забывать о заключенных здесь, кажется, не любили — от коридора камеру отгораживала не дверь, а решетка с прутьями толщиной в руку, протиснуться между которыми не смог бы даже пятилетний ребенок. А со стены напротив нары освещал пусть тусклый, но светильник!

...Приковывать меня к стене тюремщик не стал. Усаживать в 'Червяка' — тоже: втолкнул в камеру, снял с рук кандалы, захлопнул решетку, навесил на засов тяжеленный замок и ушел. Даже не попрощавшись.

'Изменения в деле есть. Но какие-то странные...' — дождавшись, пока затихнет звук его шагов, подумал я. Потом улегся на нары, закинул руки за голову, закрыл глаза и мысленно процитировал фразу, за которую один из первачей Роланда Кручи однажды заработал пятерик на свинарнике: — 'Немного сна полезно в любых количествах...'

...— Пирожок... С земляникой... Один... — буркнул я.

— Два... — заявила Ларка. И, покачивая бедрами, двинулась к лотку. — Один — с земляникой, а второй — с яблоками!

Торговец сглотнул. Видимо, никогда не видел девушек, разгуливающих по улице в мокрых насквозь нижних рубашках, да еще и надетых задом наперед.

— Ну, что уставился? — возмущенно поинтересовалась сестричка и, не дождавшись его реакции, сгребла с лотка две пышущие жаром сдобы. — Сколько с нас?

— Ч-четыре копья...

Ларка тряхнула волосами и повернулась ко мне:

— Кром, дай ему десятинку !

Я потянулся к кошелю и... застыл: родинка на подбородке, которую мне так нравилось трогать, вдруг посветлела и пропала! За ней куда-то исчез и тоненький шрам на левой брови. А еще через мгновение я вдруг понял, что смотрю не на сестру, а на баронессу д'Атерн!

— Кро-о-ом! Ты меня слышишь? — грозно сдвинув брови к переносице, воскликнула леди Мэйнария. Потом подошла ко мне вплотную, встала на цыпочки, вгляделась мне в глаза и жалобно спросила: — Кро-о-ом, с тобой все в порядке?!

— Да... — сглотнув подступивший к горлу комок, выдохнул я.

Баронесса НЕ УСЛЫШАЛА — сделала шаг назад, сгорбила плечи и... заплакала!

Я метнулся к ней, проснулся и мгновенно оказался на ногах: до меня доносился тихий, на грани слышимости, голос леди Мэй:

— Кро-о-ом? Скажи, с тобой все в порядке?

Метнувшись к решетке, я прижался к прутьям, выглянул в коридор и онемел: в такой же камере, как и моя, только расположенной с противоположной стороны коридора и чуть левее, стояла баронесса д'Атерн! В угольно-черном платье, с роскошной прической и бледная, как полотно!

— Вы мне снитесь, правда? — не веря своим глазам, спросил я.

Леди Мэй отрицательно помотала головой и гордо расправила плечи:

— Нет! Я была у короля, и он признал мое право разделить твою судьбу...

Глава 10. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

— Пришли, ваша светлость! — промямлил тюремщик, остановившись рядом с очередным дверным проемом, забранным массивной ржавой решеткой и вставив ключ в огромный амбарный замок. — Это... э-э-э...

— Я понял! — перебил его граф Грасс. Потом повернулся ко мне и ослепительно улыбнулся: — Леди Мэйнария? Вот камера, в которую вы так мечтали попасть!

Издевка, прозвучавшая в его голосе, вызвала у меня почти непреодолимое желание залепить ему хорошую пощечину. Однако я сдержалась, присела в реверансе и учтиво поблагодарила:

— Спасибо, ваша светлость! Вы так любезны...

— Пожалуйста! Всегда к вашим услугам!

— Не премину воспользоваться при первой же возможности...

— Буду искренне рад...

...Пока мы обменивались любезностями, тюремщик справился с замком, распахнул настежь дверь и замер. На всякий случай вжав голову в плечи и глядя на носки своих стоптанных сапог.

Ждать, пока граф Грасс 'галантно' предложит мне 'располагаться', я не стала — приподняла юбки, царственно вплыла в камеру, неторопливо огляделась и позволила себе небольшую колкость:

— А что, пожалуй, не хуже, чем комната, в которой я провела первую ночь в вашем гостеприимном доме...

Скрип зубов Рендалла, наверное, услышали даже за пределами Аверона. Однако, вместо того, чтобы возмутиться или попытаться что-то объяснить, он предпочел ограничиться двусмысленностью:

— Рад, что вам понравилось...

— Кстати, пока вы еще тут... — медленно повернувшись к нему лицом, буркнула я. — Вы не подскажете, где содержат моего майягарда?

Вместо того чтобы поинтересоваться об этом у нашего сопровождающего, граф Грасс ответил! Сам! Даже не задумываясь:

— Если я не ошибаюсь, то в какой-то из камер чуть дальше по коридору...

Я мысленно отметила эту несуразность и... похолодела: если Кром был где-то по соседству, то он должен был услышать мой голос и хоть как-нибудь дать о себе знать. А раз не дал, значит, был не в состоянии!

'Только бы его не пытали!' — мысленно воскликнула я и, сделав шаг на подгибающихся ногах, обессиленно опустилась на узкие деревянные нары. Забыв о требованиях этикета и тому подобной ерунде.

Следующие несколько минут я истово молила всех известных мне Богов о милосердии к человеку, посвятившему себя спасению чужих жизней, и не слышала ни прощальных слов графа Грасса, ни лязга захлопнувшейся решетки, ни удаляющегося звука шагов. Поэтому, открыв глаза, не сразу сообразила, что осталась одна. Наедине с тошнотворным смрадом, пропитавшим все и вся, холодом, пробирающим до костей и страхом перед тем, что ждет меня и Крома в ближайшем будущем.

'Все будет хорошо! Его величество дал слово, что лично разберется в обстоятельствах дела, значит, беспокоиться не о чем...' — стараясь не смотреть на железный штырь 'червяка', торчащий из пола в каком-то шаге от моих ног, мысленно пробормотала я. И вздрогнула, наткнувшись взглядом на одну из фраз, выцарапанных на противоположной стене:

'Не верь словам — в них весу нет...'

Сглотнув подступивший к горлу комок, я перевела взгляд на соседнюю надпись и поежилась — кто-то из моих предшественников дал на эту философскую сентенцию довольно лаконичный ответ:

'Ты прав. Но уже слишком поздно...'

Мне стало не по себе — в этих словах звучали обреченность и нежелание сопротивляться судьбе.

'Король Неддар — человек слова! Он не позволит казнить невиновного и очень скоро вытащит нас из тюрьмы...' — подумала я, перевела взгляд чуть левее и густо покраснела: череда рисунков в углу камеры напоминала иллюстрации к свитку Олли Ветерка 'Тайны дворцовых альковов', некогда показанному мне Володом. Только, в отличие от иллюстраций к нетленному творению одного из самых удачливых любовников Белогорья, нарисованные на стене переплетенные тела мужчин и женщин выглядели донельзя омерзительно и грязно.

— Какая гадость! — в сердцах воскликнула я и похолодела: прямо под последним рисунком бежала череда изломанных, с трудом узнаваемых букв, складывающихся в слово 'больно'...

Мысленно обозвав себя дурой, я вскочила на ноги, метнулась к решетке, отгораживающей камеру от коридора и вжалась лицом в холодные, как лед, прутья:

— Кро-о-ом! Кро-о-ом, ты меня слышишь?

На мой горячечный шепот никто не отозвался, и я, сглотнув, чуть повысила голос:

— Кром, с тобой все в порядке?

Откуда-то справа послышался приглушенный стон и я, почему-то решив, что это — голос Меченого, всхлипнула:

— Кро-о-ом? Скажи, с тобой все в порядке?

Слева что-то скрипнуло... и за прутьями решетки, расположенной на противоположной стороне коридора, появилось лицо Бездушного.

Оглядев меня с ног до головы, он ошалело вытаращил глаза и с надеждой в голосе спросил:

— Вы мне снитесь, правда?

Не увидев на его лице ни следа побоев, я обрадованно замотала головой:

— Нет! Я была у короля, и он признал мое право разделить твою судьбу...

— Что?!

— Я, как твоя гард'эйт, буду ждать суда в таких же условиях, как ты...

— Зачем?!

— Ты — мой майягард! И... я обязана тебе жизнью...

Меченый закусил губу, зажмурился и... рявкнул на всю тюрьму:

— Вы мне ничем не обязаны! Вам надо было остаться в доме у графа Грасса и жить своей жизнью...

— Выйти замуж, нарожать детей и забыть о своей клятве? — возмущенно спросила я.

— Да! Тюрьма — не место для дворянки...

Чувствовать его заботу было безумно приятно. И я мгновенно забыла про кошмарные запахи, холод и свой страх перед будущим:

— Я знаю... Но поступить иначе не могу...

— Почему?

— Перестану себя уважать... — твердо сказала я.

— А, может...

— Кро-о-ом? — перебила его я. — Не надо, ладно? Вспомни себя: из Атерна ты мог уйти без меня. В Меллоре мог отдать меня Серым. В Сосновке — оставить меня на потеху оранжевым. И мог не вернуться в охотничий домик, увидев такое количество лесовиков... Однако ты не ушел, не отдал, не оставил и вернулся...

— Ваша милость, я...

— ...делал то, что должен?

— Да... — глухо буркнул Кром.

— Вот и я делаю то, что должна...

— Но ведь я — Бездушный! Я — Нелюдь, почти завершивший свой Путь! У меня впереди нет ничего, кроме Темного Посмертия!!!

У меня задрожали колени и пересохло во рту. Однако отказываться от данного слова было поздно, и я, мысленно умирая от ужаса, заставила себя улыбнуться:

— Что ж, значит, я разделю его с тобой...

— Вы... — начал, было, Меченый и замолчал. Потом отпрянул от решетки и... пропал!!!

У меня оборвалось сердце, а на глаза навернулись слезы: человек, ради которого я села в тюрьму, не хотел со мной даже поговорить!

В это время заскрипела дверь на лестницу, и в коридоре раздался возмущенный рев:

— Шевели граблями, боров!

Я снова прильнула к прутьям решетки. Как оказалось, зря — через мгновение мне в лицо пахнуло запахом паленого мяса, и мимо камеры проковыляло нечто, лишь отдаленно напоминающее человека.

Обряженное в жуткие лохмотья, с ног до головы покрытое запекшейся кровью, 'нечто' на каждом шагу взмахивало безобразными культями, оставшимися обеих рук, и глухо стонало.

С трудом оторвав взгляд от его лица, на котором вздувалось свежевыжженное клеймо вора, я сделала шаг назад, шарахнулась пяткой о торчащий из пола штырь и ойкнула от боли.

— О-о-о!!! У нас тут пополнение? Ух-ты, какая розочка!!!

Между прутьями решетки протиснулась перевитая мышцами ручища и потянулась к моей груди!

Я отшатнулась, со всего размаху шлепнулась на нары и... тут же оказалась на ногах:

— Тварь, ты что себе позволяешь?!

— О-о-о, какие мы гордые! Ты, эта-а-а, подожди минутку — я засуну борова в его камеру и мы с тобой потолкуем...

— Слышь, тело! Только попробуй ее тронуть — прокляну!!!

Услышав голос Крома, я мгновенно успокоилась. И высокомерно уставилась на тюремщика:

— Слышал?

— И че, мне па-ара бояца? — язвительно поинтересовался здоровяк.

— Угу! Человек, который к тебе обращается — слуга Бога-Отступника! Он забирает жизни и лишает Посмертия...

— Жизни забираю и я... — хохотнул тюремщик. — Значит, Посмертия мне не видать, как своих ушей! Так что пусть проклинает — чай, не первый и не последний...

— Он...

— Слышь, роза, ты лучше подумай о себе. И о том, как меня порадовать... — стряхнув с себя маску благодушия, вызверился здоровяк. — А то я могу и разозлиться...

Глава 11. Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя.

Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

...На лбу и крыльях носа брата Рона серебрились бисеринки пота. Точно такие же, как и на лице брата Годрима, сидящего напротив него. Только у первого они появились от жары, царящей в пыточной, а у второго — от дикого, ни с чем не сравнимого страха за свою жизнь. Неудивительно — десница брата-надзирателя была закреплена в Рукавице святого Ильма. И пусть боли он пока не испытывал — все пять зажимов, закрепляемых на ногтях пытаемого, были еще открыты, а воротки, с помощью которых иерарх мог регулировать натяжение, находились в крайнем правом положении — он прекрасно знал, какие ощущения может доставить это приспособление.

— Спрашиваю последний раз: кто стоит во главе заговора? — голосом, лишенным каких-либо эмоций, поинтересовался Рон. И демонстративно прикоснулся пальцами к одному из воротков.

Брат Годрим сглотнул, сгорбил плечи и обреченно выдохнул:

— Я не заговорщик. Поэтому не могу рассказать ни о заговоре, ни о его главе...

— Что ж, придется проверить, насколько ты честен... — устало буркнул иерарх и потянулся к зажиму для большого пальца.

Брат-надзиратель поежился. Но умолять о пощаде не стал: прекрасно зная, что после знакомства с Рукавицей превратится в сломанное, лишенное воли существо, он все равно пытался сохранить достоинство.

— Не спеши... — выйдя из тени, приказал Ансельм. — Прежде, чем ты начнешь, я задам Годриму несколько вопросов.

Иерарх тут же оставил зажимы в покое, вскочил с табурета и склонил голову в знак приветствия:

— Смирения, ваше преподобие!

Тратить время на пустопорожний обмен любезностями глава Ордена Вседержителя не захотел — прошел к пыточному столу, оперся на столешницу и уставился в переносицу брата-надзирателя немигающим взглядом:

— Скажи, Годрим, кто из братьев-надзирателей, служащих в Архайльской обители, может создать 'несушку', способную тебя обмануть?

Монах побледнел и с ужасом посмотрел на Ансельма:

— На вас было покушение? Неужели... кто-то из сестер, с которыми я работал?!

— Да... Одалия... Она попыталась меня отравить...

Брат-надзиратель мгновенно забыл про то, что его рука зажата Рукавицей, ушел в себя и понес какую-то ахинею:

— На четвертом листе ничего не было... Совершенно точно... Значит, меняли пятый... А, может, ветви? Или... Н-нет, я бы почувствовал... Тогда...

— Годрим, тебе задали вопрос!!! — рявкнул Рон и тут же заткнулся, заметив предупреждающий жест Ансельма.

Увы, предупреждение запоздало — монах перестал сыпать понятиями, известными только надзирающим, и виновато уставился на Большое Начальство:

— Э-э-э... Простите, ваше преподобие, я просто пытался понять, как они это сделали...

— Понял?

— Ну... Скорее всего, с ней работал надзирающий моего уровня или выше...

— Тогда я повторяю вопрос: кто из братьев-надзирателей, служащих в Архайльской обители, может создать 'несушку', способную тебя обмануть?

— В Архайле таких надзирателей нет! — твердо сказал монах. — С пятым листом сознания умеет работать только брат Валтор из Книдской обители, брат Морусс из Парамской и тот, кто нас этому учил — мастер Эшт из Иверской...

— И ты, не так ли? — 'ласково' улыбнулся иерарх.

— Я и сказал — 'нас'... — кивнул брат Годрим. — Только меня вполне устраивает мое место, и рисковать им ради кого бы то ни было я не собираюсь...

Аргумент, приведенный монахом, был предельно циничным, а поэтому, вероятнее всего, правдивым: самым высоким местом, которое брат-надзиратель мог занять в иерархии Ордена Вседержителя, было место помощника его Главы. Годрим его уже добился. Значит, должен был делать все, чтобы на нем удержаться.

— Рон?

— Да, ваше преподобие?

— Годрим поступает в твое распоряжение. Найдите мне эту тварь и всех, кого она использовала в своих целях...

— Найдем!

— И не тяните — интриги в Ордене мешают служению Вседержителю...

— Мы приложим все силы... — кивнул иерарх, осенил себя знаком животворящего круга и, быстренько освободив руку Годрима из Рукавицы святого Ильма, повернулся к Ансельму: — Кстати, ваше преподобие, сегодня прилетели голуби из Оммана и Вейнара с весьма неоднозначными новостями...

— Говори!

— При Годриме?

— Он — свой... — многообещающе посмотрев на надзирателя, усмехнулся Ансельм. — И будет молчать...

...Новостей было две. Первая — коротенький доклад о странном поведении принца Бальдра, на первый взгляд кажущимся вольным пересказом душещипательной баллады о великой любви Гарката и Доминики . У стороннего слушателя рассказ мог вызывать разве что презрительную усмешку. Но Ансельм сторонним слушателем не являлся, поэтому, услышав, что наследник Набожного решил последовать примеру главного героя баллады и объявил войну Седрику Белоголовому, схватился за голову: мальчишка рушил все его планы! А, значит, его надо было остановить. И чем быстрее — тем лучше.

Увы, шансов на это было немного — уверовав в собственную любовь к принцессе Ульрике , оскорбленный до глубины души поведением ее отца, великовозрастный болван покинул Зарвайн и, за двое суток непрерывной скачки преодолев расстояние до приграничного Флита , поднял на ноги его гарнизон.

В принципе, две сотни солдат, да еще и лишенные своего командира — пытавшегося воспрепятствовать его безумной затее сотника принц, не долго думая, вздернул на ближайшем суку — не представляли для армии Белогорья какой-либо серьезной опасности. Но армию еще надо было собирать, а отряд 'пылкого влюбленного' уже двигался к Троеполью .

Нет, шансов на то, что наследник престола Оммана сумеет взять пусть и маленький, но весьма неплохо укрепленный город, было немного. Но любой штурм подразумевал жертвы. Как с одной, так и с другой стороны. А это было бы самой настоящей катастрофой: при всем своем миролюбии Седрик Белоголовый отличался поистине маниакальной мстительностью. И никогда не останавливался, не взяв за жизнь своих подданных хотя бы десятикратной тарги ...

...Вторая новость была нейтральной — ни хорошей, ни плохой: люди брата Рона, служащие при дворе Латирданов, сообщали о том, что у короля Неддара появилась фаворитка.

Увы, информации о баронессе Этерии Кейвази практически не было — дочь одного из вассалов Вейнарского Льва прибыла в Аверон через несколько дней после его коронации и не успела себя как-либо проявить. Единственное, на чем сходились опрошенные придворные — это на том, что она молода, довольно мила и обладает весьма своеобразным взглядом на мир.

Что значит 'своеобразный', в письме не уточнялось. Однако само упоминание об этом являлось тревожным звонком: обычно, описывая внешность и характер девушки, пользовались другими эпитетами...

...Об отце фаворитки соглядатаи сообщили немногим больше — что последние несколько лет барон Дамир не покидает свой лен и приезжает в Аверон только на годовщины коронации своего сюзерена.

О причине такого отшельничества Ансельм, целенаправленно изучавший дворянство сопредельных королевств, знал поболее людей брата Рона: восемь лиственей тому назад, празднуя совершеннолетие своего первенца, хозяин лена Кейвази устроил охоту на кабана. Увы, праздник завершился не так, как планировалось — вместо того, чтобы героически погибнуть от руки юного барона, матерый секач атаковал его отца и, сбросив барона Дамира с коня, каким-то образом повредил ему позвоночник.

Травма оказалась слишком серьезной и, несмотря на старания лекарей и костоправов, пышущий здоровьем мужчина довольно быстро превратился в обтянутый кожей скелет. И мог передвигаться либо сидя в кресле на колесах, либо на костылях и с помощью пары дюжих слуг.

Что интересно, потеря подвижности барона не подкосила — вместо того, чтобы погрузиться в пучину отчаяния, он со всем пылом взялся за преумножение богатств своего рода. И неплохо в этом преуспел — доход, получаемый им со сравнительно небольшого лена, был выше, чем доход таких графств, как Эркун, Ирригард и Энейр.

Видимо, поэтому, завершив доклад рассказом о нескольких встречах короля и баронессы Этерии, брат Рон угрюмо вдохнул:

— Кейвази богаты. Даже слишком. Поэтому купить их мы, скорее всего, не сможем... И переманить на свою сторону — тоже: барон Дамир славится своим упрямством на весь Вейнар... В общем, я отправил письмо Гласу Вседержителя из его лена с требованием прислать всю имеющуюся информацию о супруге барона, его отпрысках, ближайших родственниках, имуществе в Кейвази и Авероне, о количестве воинов и слуг, отправившихся с ними в столицу и...

— Можешь не продолжать... — перебил его Ансельм. Потом задумчиво посмотрел на сидящего тише воды и ниже травы брата-надзирателя и усмехнулся: — Кстати, Годрим, мне кажется, что тебе не мешает развеяться!

Монах вздрогнул, прищурился и расцвел:

— А что, вполне реально! Я...

— Иди, собирайся... — жестом заткнув фонтан его красноречия, приказал Ансельм. — А мы с Роном обсудим остальные проблемы...

...Как только обрадованный монах вылетел за дверь, иерарх вытер вспотевшее лицо рукавом сутаны и хмуро буркнул:

— Ваше преподобие, он пригодится и тут!

— Пригодится... — согласился Ансельм. — Я это понимаю не хуже тебя. Но с заговором мы справимся и без его помощи. А его помощь в устранении Неддара может оказаться нелишней...

— Да... пожалуй... Впрочем, мои люди уже достали Грасса...

Глава Ордена сдвинул брови к переносице и гневно зашипел:

— Ты считаеш-ш-шь, что дос-с-стали? Они его только ранили! Теперь он предупреш-ш-шден и будет в нес-с-сколько раз ос-с-сторош-ш-шнее!!!

— Просто в его особняке оказалось четыре десятка воинов...

— А теперь будет сотня!!!

— Ничего — мы выждем какое-то время, дадим ему расслабиться и ударим еще раз...

— А за это время он ударит пять или десять раз! Так же эффективно, как с принцем Бальдром! И тем самым уничтожит все то, что мы готовили последние годы!!!

Иерарх помрачнел, изобразил отвращающий знак и вздохнул:

— Да, этот — может. Но планы можно переиграть. А если мы не найдем того, кто стоит во главе заговора, то...

— Найдем! — усмехнулся Ансельм. — Это не так сложно: у тебя есть братья, сопровождавшие сестру Одалию, есть имена братьев-надзирающих и сестра Эльга! Возьми их всех и вытяни из них жилы...

— Сопровождающих... вернее, того, кто следил за ее поведением, уже нет... — опустив взгляд, признался Рон. — Заговорщики оказались весьма предусмотрительны: за минуту до того, как к брату Цасту пришли мои люди, у него остановилось сердце!

— Мда... Как ты думаешь, он успел отослать сообщение?

— Не знаю, ваше преподобие: перед тем, как начать действовать, я приказал выпустить ловчих соколов. Но было уже темно, поэтому толку от них, скорее всего, было немного...

— Что ж, будем считать, что заговорщики предупреждены и попытаются скрыться... — задумчиво пробормотал Ансельм. — Тогда не тяни: отправь письма в Книд, Парам, Ивер и Архайл — пусть немедленно задержат всех подозреваемых и в сопровождении хорошей охраны отправят к нам...

— С Эльгой, Валтором и Моруссом — понятно... А вот с мастером Эштом — нет: если мы его сломаем, то с воспитанием новых надзирающих могут возникнуть проблемы!

— Поэтому за него ты возьмешься последним. И только в том случае, если убедишься, что двое первых не имеют к заговору никакого отношения...

— Логично... А что делать с принцем Бальдром?

Ансельм угрюмо пожал плечами и вздохнул:

— Пока не знаю...

Глава 12. Граф Грасс Рендалл.

Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

...Не успел Болт отстучать условленную последовательность ударов, как в непроглядном мраке ниши, скрывающей черный вход в особняк Фарратов , протаяло светлое пятно:

— Хто такие? Че надо-ть?

Стражник, выглянувший из-за двери, грозно хмурил брови и сверкал глазами, однако в его голосе чувствовалось опасение: несмотря на то, что мятежников в столице давно переловили и перевешали, группа вооруженных незнакомцев, стучащихся в калитку после заката, могла стать источником серьезных проблем.

Мысленно усмехнувшись такой реакции на свое появление, Грасс выпростал десницу из-под плаща и продемонстрировал воину родовой перстень.

Невесть как разглядев в темноте золотого вепря , вассал барона Тимора слегка побледнел и сложился в поясном поклоне. Мгновенно забыв про все, чему его когда-либо учили:

— Ваша светлость...

Приложив палец к губам, граф снова запахнул плащ и качнулся вперед, демонстрируя намерение войти.

Стражник торопливо выпрямился, распахнул калитку настежь и, сделав приглашающий жест, первым вошел внутрь. При этом умудрившись повернуться спиной к Грассу и сопровождающим его воинам!

Дальше стало еще веселее: вместо того, чтобы дождаться, пока во двор зайдет последний 'гость', закрыть калитку и вызвать начальника караула, вояка прислонил алебарду к стене и унесся в темноту. Видимо, докладывать сюзерену о прибытии первого министра его величества.

Рендалл ошарашенно почесал затылок, а десятник Болт, по своему обыкновению прикрывающий спину Грасса, вдруг забыв о своих обязанностях, подошел к алебарде и, потрогав ее древко, удивленно хмыкнул:

— Надо же, настоящая!

Кто-то из его подчиненных, кажется, Пятка, не удержался и ответил:

— Да ты лезвие пощупай — наверняка деревянное!

— Тс-с-с!!! — прошипел Первый министр и, оглядевшись по сторонам, неторопливо пошел к голубятне...

...Услышав скрип плохо смазанных петель, голубятник барона Тимора — долговязый, нечесаный парень лиственей эдак девятнадцати — грохнул на стол ковш с проросшим зерном, повернулся к двери и подслеповато прищурился:

— Ваша милость, вы?

— Нет, не он... — усмехнулся Грасс и, дождавшись, пока в помещение втолкнут скованного Шершня, добавил: — Граф Рендалл и... хорошо известный тебе брат Растан!

Голубятник застыл, спал с лица и рухнул на колени:

— Пощадите, ваша светлость! Я...

— Рот закрой... — рявкнул Болт. — И не вздумай пошевелиться...

Кем-кем, а дураком парень не был: не успел десятник договорить, как он превратился в безмолвную статую, не двигающую даже зрачками...

— Молодец... — усмехнулся Грасс, неторопливо прошел к столу, смахнул с массивного трехногого табурета зерна пшеницы, сел и с интересом огляделся по сторонам...

...Судя по количеству и внешнему виду ветерков , а так же размеру помещения и царящей в нем чистоте, денег на содержание голубятни барон Тимор не жалел. Хотя... нет, не так — хозяин лена Фаррат вкладывал в нее не только средства, но и душу: в клетках и паровочных ящиках содержалось несколько сотен породистых птиц. Приблизительно столько же, сколько на голубятне самого Грасса!

Полюбовавшись на белоснежную голубку, царственно восседающую на кладке яиц, граф перевел взгляд на полку, заставленную писчими принадлежностями, и мысленно усмехнулся: определенно, в работе Тайной службы королевства были очень серьезные пробелы, раз она проглядела столь серьезный интерес к средствам доставки информации...

— Ваша светлость, там, внизу — барон Фаррат... — негромко кашлянув, доложил стоящий у входной двери Пятка. — Пропустить?

Вместо ответа граф сжал пальцы в кулак и шевельнул бровью.

Воин ухмыльнулся и исчез. А через пару мгновений снизу раздался возмущенный вскрик.

Дождавшись, пока его вассалы угомонят хозяина дома, Рендалл поудобнее передвинул меч и уставился на брата Растана:

— Действуй!

Орденец, до этого мгновения тупо глядевший на носки своих сапог, еле заметно шевельнул скованными руками.

— Болт?

— Сейчас, ваша светлость!

...Несколько мгновений ожидания, и освобожденный от хладного железа монах, потирая запястья, двинулся к полке с писчими принадлежностями. И, взяв с нее чернильницу, подставку с очиненными перьями и пару листов пергамента, подошел к столу:

— Сесть позволите?

Рендалл кивнул.

— Спасибо...— Шершень опустился на лавку, аккуратно пристроил перевязанную левую руку на столешницу и, поморщившись от боли, взялся за перо...

— Один из твоих людей сумел устроиться конюхом к графу д'Молт... — напомнил Грасс. — Теперь у тебя появилась возможность провести в его особняк своих людей. Но после покушения на меня, их, увы, не хватает...

— Да, ваша светлость... — поежившись, выдохнул Растан. — Уже пишу...

— Кстати, когда закончишь, добавь следующее: 'По слухам, король Неддар заинтересовался баронессой Этерией Кейвази. Я выделил двух человек для наблюдения за ней и ее отцом. Жду дальнейших распоряжений...'

Монах удивленно приподнял бровь.

— Соглядатай ты хороший. Значит, не мог не обратить внимания на этот слух. А раз обратил — значит, обязан сообщить... И потом, я уверен, что об интересе короля Неддара к баронессе уже знают все заинтересованные лица...

...Несмотря на испытываемую боль, писал монах быстро и почти без ошибок: не прошло и двух минут, как в нижнем углу пергамента появилась подпись, а под ней — символ животворящего круга.

Дождавшись, пока высохнут чернила, Рендалл взял послание, внимательно пробежал его глазами и насмешливо посмотрел на орденца:

— Ты так жаждешь вернуться в пыточную?

Шершень 'непонимающе' вытаращил глаза:

— Почему вы так решили, ваша светлость?

— Отсутствие последней буквы во втором слове третьей строки означает, что ты пишешь под принуждением... Помарка между текстом и подписью — что все твои люди захвачены... Обратный наклон букв в прозвище — подтверждение того, что все изложенное выше — неправда...

— Это не так...

— Раста-а-ан?! Неужели ты думаешь, что ты — первый орденец, попавший в мои руки? В общем, давай, решай — или мы возвращаемся в пыточную, или ты все-таки сделаешь то, мне нужно...

— Сделаю... — глухо пробормотал Шершень, сглотнул, опустил взгляд и, закусив ус, потянулся за чистым листом пергамента...

...Второе письмо выглядело удовлетворительно — и внешний вид, и содержание, и скрытые знаки соответствовали требованиям, принятым в Недремлющем Оке Ордена Вседержителя. Однако отсылать его по назначению граф Грасс не стал, заставив монаха переписать коротенький текст еще раз десять. И не просто так — а с небольшими исправлениями. Чтобы удостовериться в отсутствии в тексте еще каких-нибудь 'закладок'...

...К моменту, когда донесение приобрело окончательный вид, обезболивающие зелья, которыми был накачан Шершень, стали действовать заметно слабее — в почерке монаха появилась некая торопливость, а в тексте стали попадаться помарки и исправления. Это придало письму еще большую достоверность — имея весьма неплохой опыт чтения подобной корреспонденции, Рендалл знал, что образцы 'изящной словесности', доставляемые голубями из-за пределов королевства, крайне редко выглядят так, как будто их писали, сидя в мягких креслах за полированными столами.

В общем, дождавшись, пока высохнет последний экземпляр, Грасс жестом подозвал к себе голубятника и пристально посмотрел ему в глаза:

— Сделай все, как полагается — и мои люди не тронут ни твою жену, ни твоего младшего брата. Ну, и у тебя самого появится шанс выжить...

В глазах парня появилась надежда: торопливо кивнув, он метнулся к полке, взял с нее мешочек для письма и с поклоном положил его на стол:

— Ваша светлость, если между сообщениями проходит больше, чем три дня, то надо использовать вот такой, как этот — с подранным швом и чернильным пятнышком на нижней стороне...

— Молодец... — улыбнулся Первый министр. — Вкладывай, запечатывай и показывай голубей, которые могут его отнести...

...Подгонять голубятника не было необходимости — метнувшись к одной из клеток, он вытащил наружу угольно-черного ветерка, закрепил на его лапке мешочек с письмом, посмотрел в окно и неуверенно пролепетал:

— Выпускать... э-э-э... поздновато!

— Так и есть... Поэтому верни птицу в клетку и встань к стене... Пятка?

— Да, ваша светлость?

— Нацепи-ка на нашего многоуважаемого брата во Свете кандалы и отведи его в карету... Голубятника — туда же. Можно без кандалов... А ты, Болт, пригласи ко мне господина барона...

Болт кивнул, распахнул дверь и приглушенно рыкнул:

— Его милость к его светлости! Живо!!!

Этажом ниже что-то упало, а через пару ударов сердца с лестницы донесся топот нескольких пар ног.

Развернувшись лицом к двери, Грасс оперся спиной на столешницу и скрестил руки на груди...

...Вломившись на голубятню, Пустобрех гневно сверкнул глазами, набрал в грудь воздуха и... чуть не лопнул от возмущения — возникший рядом с ним Корень, не мудрствуя лукаво, затолкал ему в рот что-то вроде кляпа. И на всякий случай продемонстрировал увесистый мешочек с песком, обычно используемый им, как усмиритель.

Видимо, намек оказался более чем понятным, так как Тимор отдернул руку, коснувшуюся рукояти кинжала, и, уставившись в глаза Рендаллу, преданно захлопал ресницами!

— Доброй ночи, мой дорогой друг! — радушно заулыбался Первый министр. Старательно делая вид, что не замечает самоуправства своих вассалов. — Прошу прощения за такой поздний визит!

Хозяин имения дернулся, чтобы поклониться, и выпрямился. Видимо, почувствовав, что поклон с кляпом во рту будет смотреться странновато.

— Увы, мое появление вызвано не потребностью души, а государственной необходимостью... — продолжил граф. И нахмурил брови, чтобы стереть улыбку, появившуюся на лице Болта. — По имеющейся у меня информации, ваша голубятня используется соглядатаями нескольких сопредельных королевств для передачи сообщений в их тайные службы...

Пустобрех вытаращил глаза и отрицательно замотал головой.

'Не может быть?' — мысленно перевел Грасс. И грустно улыбнулся: — Может, мой дорогой друг, еще как может: я только что общался с вашим голубятником и был вынужден его арестовать...

Барон гордо вскинул голову, развернул плечи и снова съежился. Скорее всего, сообразив, что его возмущение может быть расценено, как попытка прикрыть соучастника.

Такое благоразумие надо было поощрить. И Грасс, выждав несколько мгновений, повелительно пошевелил пальцами.

Болт понял — и легким движением руки выдернул кляп изо рта хозяина поместья.

— Спасибо, ваша светлость... — пошевелив затекшей челюстью, выдохнул Пустобрех. — Неужели это правда?

— Увы, мой друг, увы! Милый юноша, только что покинувший голубятню, не устоял перед соблазном. И пошел на поводу у врагов нашего короля...

— Ваша светлость, я... — начал, было, барон, но наткнулся на предупреждающий взгляд Грасса и благоразумно затих.

— Лучшее, что вы можете сделать для Вейнара и короны — это никому и ничего не говорить! Ну, и еще отправить куда подальше всех тех, кто в курсе моего визита...

— Я сделаю все, как вы сказали... — торопливо закивал Тимор. — Простите, а его величество в курсе того, что...

...Договорить барон не успел — за его спиной скрипнула дверь, и на голубятню влетел запыхавшийся десятник Витич:

— Ваша светлость! Вам надо срочно ехать в королевскую тюрьму...

...В свете факела, зажатого в руке одного из стражников, лицо мэтра Учера выглядело пепельно-серым и каким-то мертвым. А во взгляде явственно читалась растерянность напополам с ужасом.

— Ваша светлость, как вы и приказали, я довел ваши распоряжения до всего караула... — затараторил он еще до того, как Рендалл выбрался из кареты. — Увы, все пошло не так, как вы планировали...

— Что-то с баронессой?! — холодея от страха, спросил Грасс, скользнул вплотную к мэтру Учеру и с большим трудом сдержал желание вцепиться в отвороты воротника его роскошного бархатного камзола.

Начальник тюрьмы перепуганно отшатнулся, сглотнул, опустил взгляд и... кивнул:

— Д-да... Она — ж-жива... Но...

— Рассказывай... — справившись со своими эмоциями, приказал граф.

Мэтр Учер судорожно кивнул, смахнул со лба капельки пота и еле слышно пробормотал:

— Поднимаясь по лестнице, Кулак... э-э-э... простите, ваша светлость, тюремщик Двоня услышал какой-то подозрительный шум, заглянул в коридор и увидел распахнутые двери двух камер... Как вы, наверное, знаете, открывать одновременно более одной строго-настро-...

— Знаю! Дальше!!!

— Простите, отвлекся, ваша светлость! — залепетал насмерть перепуганный мужчина и, сообразив, что опять тянет время, вжал голову в плечи: — Поняв, что там что-то произошло, Кулак, конечно же, побежал за стражниками. Узнав о происшествии, командир поисковой группы, десятник Заддар Жаба первым делом обеспечил... э-э-э... простите, ваша светлость, это к делу не относится... В общем, ворвавшись в коридор, стражники обнаружили изуродованный труп тюремщика Зиги...

— Что с леди Мэйнарией?! — заорал Грасс.

— Она — в камере Бездушного! — дернувшись, как от удара, воскликнул мэтр Учер. — В изорванном платье... С разбитым лицом... И-и-и... в крови... Увы, дверь закрыта изнутри... Открыть ее быстро — не получится. А медленно — нет смысла: Нелюдь зол, как Двуликий... Прикрывается баронессой д'Атерн... И... угрожает ее задушить, если мы не доставим к нему вас...

Глава 13. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

...— А потом я зажму твою десницу в 'Лютне' и начну крутить воротки. Медленно-медленно! Так, чтобы ты чувствовал, как выгибаются и трещат кости твоих пальцев... Полтора десятка воротков... Полтора десятка тоненьких и таких непрочных косточек... И — тьма времени для получения удовольствия... Ты только представь: я буду ломать их по очереди, не торопясь... Чтобы ты мог ощутить все оттенки испытываемых при этом ощущений... А когда лопнет последняя, закреплю воротки специальным штырьком и пробегусь по 'струнам'... Ты когда-нибудь слышал, как трутся друг о друга сломанные кости? Ощущал, как это больно? Нет? Так вот, 'Лютня' позволяет тереть все три десятка обломков одновременно... Или по очереди... И дает возможность палачу наигрывать о-о-очень красивые мелодии...

...Если бы не рука Крома, сжимающая мое горло, то, представив себе ощущения, которые он должен был испытывать во время такой пытки, я бы, наверное, испугалась. А так — просто закрыла глаза и растворилась в тепле шершавых, но на удивление нежных пальцев. И выбросила из головы мысли о том, что ждет моего майягарда в том случае, если граф Грасс проигнорирует его ультиматум.

Несколько долгих-предолгих мгновений мне было безумно хорошо: не болели разбитые губы, не ныла грудь, не тянуло затылок. И почти не трясло от пережитого страха.

Увы, насладиться этим состоянием мне не дали — не прошло и минуты, как я услышала набившую оскомину фразу:

— Может, все-таки отпустишь? Неужели тебе не понятно, что графу нет дела ни до тебя, ни до ее милости?

'Сейчас начнут рассказывать о том, что сопротивление бессмысленно, что заложница из числа заключенных — это все равно, что гиря для утопающего, и что когда им надоест ждать, они пристрелят и его и меня...' — раздраженно подумала я и осторожно прикоснулась языком к внутренней поверхности верхней губы.

Мда... Кровить она не перестала. Ну и распухла так, что со стороны, наверное, выглядела, как кусок опары . Если, конечно, бывает опара, щедро политая кровью из расквашенного носа.

'Да и в остальном я выгляжу не лучше...' — скосив взгляд на обрывок нижней юбки, обмотанный вокруг груди, мрачно подумала я. — 'Не баронесса, а нищенка, какая-то, Двуликий меня забери...'

Видимо, последняя фраза чем-то расстроила Бога-Отступника, так как буквально через пару ударов сердца ко мне вернулась боль: сначала запульсировала только губа, потом заныл затылок, стараниями тюремщика лишившийся пряди волос, потом защипало чуть было не оторванное им же ухо.

Сетовать на бога было глупо, поэтому я кинула взгляд на тело моего недавнего мучителя, все еще валяющееся за решеткой, мысленно обозвала его тварью и неожиданно для себя провалилась в прошлое...

...Звук отпираемого замка ударил по нервам, как кузнечный молот по наковальне. И заставил меня вскинуть голову и посмотреть на тюремщика.

Лучше бы я этого не делала: стоило мне заглянуть в его масленые глаза, как перед моим внутренним взором замелькали картинки из недавнего прошлого.

Перекошенные губы лесовика... Мощная шея с вздувшимися венами... Полурасстегнутый алый жиппон... Ямка между ключиц... Волосатая грудь... Мои руки, упирающиеся в нее... Тоненький ободок родового кольца... Царапина на указательном пальце...

Волна старого, полузабытого страха захлестнула меня с головой и в мгновение ока лишила способности связно мыслить: я снова ощутила смрадный запах из раззявленной пасти лесовика, почувствовала его пальцы, тискающие мою грудь, колено, раздвигающее мои ноги...

— Что, даже сопротивляться не будешь? — рявкнуло над ухом, и я, придя в себя, помертвела от ужаса: левая рука тюремщика держала меня за подбородок, а палец правой скользил по моей нижней губе!!!

Мгновением позже до меня донесся бешеный рык Крома:

— Тронешь ее хотя бы пальцем — убью!!!

— Уже тронул... Так что заткнись и не мешай... — хохотнул здоровяк и, оставив в покое мое лицо, вцепился в воротник платья.

Затрещала ткань. Потом — еще и еще. И я, опустив взгляд, увидела собственную грудь, бесстыже торчащую из безобразного разрыва. А еще через мгновение услышала жуткий скрип железа и полный отчаяния крик Меченого:

— Ублюдок! Скотина!! Трус!!!

— Хороша-а-а... — пропустив его оскорбления мимо ушей, плотоядно улыбнулся тюремщик. И, словно торгаш на рынке, взвесил на ладони правое полушарие!

Я ойкнула, попробовала его оттолкнуть и вдруг почувствовала, что куда-то лечу...

...Больно ударившись затылком, я увидела над собой потолок и сообразила, что лежу на спине.

Дернулась... Ощутила удар в живот и застыла...

Снова затрещала ткань...

По бедрам прокатилась волна холода...

Правую ногу выше колена стиснули горячие, как пламя свечи, пальцы, и я, почувствовав, что они полезли выше, чуть не умерла от ужаса...

Зажмурилась... Мысленно взмолилась Бастарзу и вдруг воочию увидела перед собой насупленное лицо Волода:

— Я проиграл, потому что Теобальд намного старше и сильнее!

— Победить слабого может каждый... — откуда-то из-за моей спины пробасил отец. — Ты хочешь стать воином? Значит, учись побеждать тех, кто сильнее!

Брат вытаращил глаза:

— Как можно победить того, кто в два раза больше, в три раза быстрее и способен поднять на плечи быка?

— Сделать вид, что сдался... Заставить его расслабиться... Найти его самое уязвимое место и нанести выверенный удар...

'Сделать вид, что сдался. Заставить его расслабиться. Найти его самое уязвимое место...' — мысленно повторила я, окинула взглядом склонившегося надо мной мужчину и почувствовала, как на меня снисходит холодное, ничем не замутненное спокойствие:

— Слышь, мужик, а как тебя зовут?

Здоровяк, успевший задрать подол моего платья до пояса и развязать мотню, удивленно уставился на меня:

— Че?

— Как тебя зовут, говорю... — повторила я и 'с интересом' оглядела его вздыбленную плоть.

— Зига... А че?

— Хорошее имя... Слышь, Зига, а ты читал свиток Олли Ветерка 'Тайны дворцовых альковов'?

Мужчина вцепился мне под колени, рывком подтянул меня поближе, развел мои бедра и ухмыльнулся:

— Я не умею читать... А че?

— Ну... делать это так... — я взглядом показала на свое положение — слишком скучно... Давай я покажу тебе вещи на-а-амного интереснее?

— Какие? — заинтересованно спросил он.

— Для начала — 'игру на тростниковой дудочке'. Слышал о такой забаве? — 'хрипло' прошептала я и облизнулась.

Здоровяк прищурился:

— А как?

— Ложись сюда... — я шлепнула ладонью рядом с собой, 'нервно' сглотнула и сделала вид, что дрожу от вожделения. — А я встану над тобой на колени и буду тебя ласкать... Язычком...

Задумался... Кинул взгляд на закрытую дверь... Прикоснулся к связке ключей на поясе... Намотал на кулак прядь моих волос и усмехнулся:

— А че, можна и папробовать! Но если мне не понравицца...

— Понравится... — уверенно пообещала я...

Где-то на краю вселенной раздался очередной крик Крома, но я усилием воли заставила себя не обращать на него внимания: перевернулась на бок, встала на четвереньки, томно прогнулась в пояснице и игриво попросила:

— Приспусти штаны пониже...

— Так?

— Еще немного...

Приспустил... Одной рукой... Ни на миг не отпуская моих волос... Потом легонько дернул их на себя и приказал:

— Ну, давай, ужо, начинай!

Я кивнула, скользнула левой ладонью по его ноге, уперлась в край нар, потянулась пальцами правой руки к его естеству и, преодолевая брезгливость, вцепилась ногтями в его мошонку.

Зига взвыл от боли и тут же ударил меня в лицо кулаком.

Перед глазами замелькали яркие белые точки, во рту стало солоно, а по губам и подбородку потекли струйки крови из расквашенного носа. Я всхлипнула, но пальцев не разжала — боль оказалась терпимой и не мешала ни думать, ни контролировать свои движения.

Следующий удар в лицо чуть не вышиб из меня дух. Последовавший за ним рывок за волосы — чуть не опрокинул на пол. И я, сообразив, что Зиге тоже терпимо, сжала пальцы еще сильнее...

Тюремщика, как раз схватившего меня за ухо, выгнуло дугой:

— Отпусти-и-и, с-сука!!!

— И не надейся... — вогнав ногти в податливую плоть аж до подушечек пальцев, усмехнулась я. Потом попыталась левой рукой хоть как-нибудь прикрыть грудь обрывками ткани, не преуспела и раздраженно зашипела:

— Сейчас ты медленно встанешь и пойдешь к двери...Если мне не понравится какое-нибудь движение, то тебе станет намного больнее, чем сейчас... Ты меня понял?

— Понял... — прохрипел он. А когда я слегка ослабила нажим, криво усмехнулся: — Зря ты это делаешь, роза: там, снаружи — мои друзья. Увидев меня в таком состоянии, они очень сильно обозлятся. А два-три десятка обозленных мужчин — это на-а-амного хуже, чем я один. Веришь?

— Верю... — кивнула я. — Поэтому к ТВОИМ друзьям мы не пойдем. А пойдем к МОЕМУ другу... К тому, который ждет нас в камере напротив...

...— Слышь, Нелюдь, а что ты будешь делать, если его светлость не приедет? — внезапно поинтересовался один из арбалетчиков. — Простоишь вот так трое суток? Ну, или сколько времени ты там сможешь выдержать без воды?

Кром даже не пошелохнулся. А я, представив, что жизнь моего майягарда может прерваться из-за того, что я снова вызвала в ком-то похоть, перепуганно качнулась назад. И изо всех сил вжалась спиной в его твердый, как доска, живот.

Отстраниться Меченый не смог: прямо за ним была стена, а смещаться в сторону означало подставить себя под болты арбалетчиков. Поэтому он попытался слегка подвинуть меня вперед.

Ага, как бы не так: вместо того, чтобы послушно вернуться на место, я вжалась в него еще сильнее и, стараясь не шевелить губами, прошептала:

— Буду стоять так: мне страшно!!!

Пальцы, 'сжимающие' мое горло, едва заметно шевельнулись, и я, почувствовав в этом движении ласку, чуть не разревелась от счастья!

Слезинка, скатившаяся по моей щеке, не осталась незамеченной — не успела она впитаться в ткань моего платья, как один из арбалетчиков решительно опустил свое оружие на пол, выпрямился и с вызовом уставился на Крома:

— Если тебе нужен заложник, то бери меня! Я разденусь до исподнего, зайду в ка-...

— Как только кто-то из вас дотронется до решетки — она умрет... — пообещал Кром. — Так же, как вон та тварь...

Воин посмотрел на лежащее на полу тело и сглотнул.

Я мысленно усмехнулась и закрыла глаза. Чтобы вспомнить, как умирал Зиги...

...Проскользнув между прутьев решетки, рука Крома вцепилась в горло тюремщика и рванула его на себя.

Рывок оказался таким сильным, что я не успела разжать пальцы и тем самым чуть не оторвала Зиги мошонку. Впрочем, ему, кажется, было уже все равно — его голова со всего размаха ударилась о вертикальный прут и треснула, как гнилой арбуз!

— Ну все, теперь ты — мой... — выдохнул Меченый, поудобнее перехватил свою жертву и ударом левой руки проломил ей гортань. Потом вцепился в ключицу и вырвал ее из тела...

...Как ни странно, смотреть на мучения моего несостоявшегося насильника оказалось совсем не страшно: вместо того, чтобы жмуриться и затыкать уши, я наслаждалась хрустом ломаемых костей, сходила с ума от запаха крови и до безумия жалела, что проломленное горло мешает Зиги орать во весь голос.

Мне хотелось превратить каждое мгновение его смерти в вечность, смотреть, как из его тела по капле вытекает жизнь, слушать, как затихает его сердце, и ощущать, как холодеет кожа. Поэтому, когда Кром выпустил Зиги из рук, и изломанное тело рухнуло в зловонную лужу из крови и мочи, меня начало корежить от бешенства:

— И это — все, что он заслужил?

Меченый, еще мгновение назад казавшийся мне ожившим воплощением Темной половины Двуликого, удивленно приподнял бровь и прикипел ко мне взглядом.

— Кром, он хотел меня ссильничать!!! — заорала я. — Он...

— Все закончилось, ваша милость! — еле слышно прошептал он. Потом подошел ко мне поближе, просунул руку между прутьев решетки и ласково погладил меня по волосам: — Все закончилось... И... какая же вы у меня молодец...

В его голосе было столько нежности, что ненависть, сжигавшая мне душу, куда-то испарилась. А я, снова став самой собой — испуганной девчонкой, не способной самостоятельно зарезать даже курицу — опустила очи долу. И чуть было не провалилась сквозь землю: лохмотья, в которые превратилось мое платье, не скрывали от взгляда Крома практически ничего...

...Вспоминать холодный и абсолютно бесстрастный взгляд Меченого, скользнувший по моей обнаженной груди, было неприятно. Поэтому я открыла глаза и уставилась на стражника, поднимающего с пола арбалет.

— Хорошо... Как скажешь... — глухо буркнул он. Потом посмотрел на меня и виновато пожал плечами: — Простите, ваша милость, я сделал все, что мог...

Я благодарно кивнула — он действительно старался... И не оценить это было бы неправильно.

Тем временем его сосед, с ненавистью пялящийся на Крома, медленно повернул голову в сторону лестницы и нехорошо усмехнулся: — Вот и все, Нелюдь! Допрыгался...

— Угу... — кивнул один из мечников. — Голос мэтра Учера...

— Зол, как Темная половина Двуликого... — прокомментировал помощник палача и жизнерадостно осклабился...

Услышав эхо чьего-то начальственного рыка, я закрыла глаза и мысленно попросила Бога-Воина о помощи. Пообещав при первой же возможности принести ему в жертву пару откормленных баранов.

Бастарз подумал и согласился — не прошло и минуты, как в коридоре раздался еще один громогласный рык. Но уже не начальника тюрьмы, а графа Грасса:

— Оружие опу-у-устить! Напра-а-аво!! Из коридора бего-о-ом марш!!!

Стражники мигом вытянулись в струнку, одновременно повернулись вправо, щелкнули каблуками и послушно потрусили к лестнице! А помощник палача, сидевший на корточках рядом с телом своего друга, вскочил на ноги, ткнул пальцем в нашу сторону и возмущенно взвыл:

— Ваша светлость, Нелюдь убил Зиги! Он — опасен, и я...

— Ты что, оглох?! Вон отсюда!! Живо!!!

Побагровев от бессильного гнева мужчина с хрустом сжал кулаки и заскрипел зубами:

— Да, но...

— Учер? Этому — еще двадцать плетей! Ясно?

— Ну вот, слышали? — мрачно выдохнул Меченый... — 'Еще' двадцать плетей... А вы мне не верили...

— Не хотела верить... — угрюмо вздохнув, поправила я. — Так как надеялась, что самый близкий друг моего отца не способен на такую подлость...

Глава 14. Кром Меченый.

Восьмой день четвертой десятины третьего лиственя.

...Из графа Грасса Рендалла получился бы неплохой жонглер — замерев перед решеткой, он посмотрел на Мэй с таким неподдельным беспокойством, что я на мгновение засомневался в правильности сделанных выводов. Однако стоило ему открыть рот и начать говорить, как мои сомнения как ветром сдуло: его интересовало не самочувствие и не моральное состояние баронессы после несостоявшегося насилия, а ее готовность отказаться от данной клятвы:

— Леди Мэйнария? Я искренне сожалею о случившемся и настоятельно прошу вас пересмотреть свое решение, дабы я мог забрать вас в свой особняк...

Нет, в принципе, стороннему слушателю это предложение показалось бы эталоном участия и желания помочь, но баронессу оно просто взбесило — вместо того, чтобы поблагодарить его за своевременное прибытие и заботу, она высокомерно вскинула голову и холодно процедила:

— Ваша светлость! Я, баронесса Мэйнария д'Атерн, гард'эйт Крома по прозвищу Меченый, хочу обратить ваше внимание на то, что начальник этой тюрьмы пренебрегает своими обязанностями: благодаря его попустительству служащие сего заведения систематически нарушают закон и не чураются ни грабежей, ни насилия, ни убийств. Надеюсь, что вы, как Первый Министр королевства Вейнар и член Внутреннего Круга его величества Неддара третьего, Латирдана приложите все силы для скорейшего искоренения творящегося здесь беззакония!

Граф среагировал на это заявление так, как будто ждал именно его — церемонно поклонился и утвердительно кивнул:

— Благодарю за информацию, баронесса! Мэтра Учера я отстраню от дел прямо сейчас, а завтра утром сотрудники Тайной службы начнут опрос заключенных на предмет выявления нарушений закона. Если таковые обнаружатся, то виновные будут наказаны в строгом соответствии с тяжестью совершенных ими проступков...

Я мысленно вздохнул — шансов увидеть наказание виновных у меня было ой как немного.

— Благодарю вас... — бесстрастно сказала баронесса.

— Что-нибудь еще? — выждав небольшую паузу, поинтересовался граф.

Леди Мэйнария подумала и кивнула:

— Да, ваша светлость! Хотелось бы, чтобы вы взяли под личный контроль расследование попытки изнасилования, предпринятом по отношению ко мне тюремщиком Зиги: у меня есть основания считать, что лица, которые будут его проводить, постараются исказить обстоятельства дела. И сделают все, чтобы признать моего майягарда виновным в очередном убийстве...

— Можете не беспокоиться — я проконтролирую... — пообещал граф.

— Ну и последнее: вы не могли бы обеспечить охрану этой камеры лицами, не заинтересованными в инсценировке самоубийств или 'случайных отравлений'?

Граф Грасс удивился. Кажется, искренне:

— А что, в этом есть необходимость?

Мэй пожала плечами:

— Незадолго до вашего прихода помощник палача, которому вы приказали всыпать еще двадцать плетей, обещал Крому добавить ему в пищу перетертых семян клещевины ...

Рендалл помрачнел:

— Помощника палача сейчас арестуют...

— Отомстить за покойного может захотеть кто-нибудь еще...

— Вашего майягарда будут охранять мои люди. А еду и воду для него будут возить с моей кухни...

— Для нас... — поправила его баронесса. И, почувствовав, что я дернулся, повернулась ко мне лицом и тряхнула волосами: — Да, ты не ослышался: я буду ждать конца расследования в этой камере!

Видимо, выражение моего лица было достаточно красноречиво, так как Рендалл тут же попытался надавить на Мэй через меня:

— Кром! Может, ты попробуешь объяснить своей гард'эйт, что теперь в этом нет никакой необходимости?

Мог и не стараться — я собирался это сделать и без его советов:

— Леди Мэйнария! Мне кажется, что вам стоит прислушаться к мнению графа Грасса: вы — девушка, а я — мужчина, и пребывание в одной камере со мной не лучшим образом скажется на вашей репутации...

— Нет!

— Ваша милость, теперь, когда моя жизнь в безопасности...

— Даже не уговаривай — я останусь с тобой!

— Леди Мэйнария! Это неразумно! — почувствовав, что она уперлась, раздраженно воскликнул Рендалл. — Простите за интимные подробности, но если вы настоите на своем решении, то вам придется справлять нужду в присутствии постороннего мужчины!

— Ваша светлость, Кром мне не посторонний! — усмехнулась баронесса. — Он — единственный человек на всем Горготе, которому я полностью доверяю!

— Но ведь и у доверия должны быть какие-то пределы, не правда ли?

— Не в этом случае! Кстати, если вы действительно заинтересованы в том, чтобы я покинула эти гостеприимные стены, то поспособствуйте ускорению расследования...

— Хо-ро-шо... — зачем-то выделяя каждый слог, кивнул граф. — Как скажете...

— Благодарю! — улыбнулась Мэй и, поморщившись, прикоснулась пальчиком к разбитым губам.

— Может, вам прислать лекаря?

Баронесса задумчиво посмотрела на него и отрицательно помотала головой:

— Лекаря, пожалуй, не надо... А вот целое платье мне бы точно не помешало...

...Минут через десять после ухода графа Грасса на нашем этаже началась нездоровая суета. Сначала в коридор вбежали двое заспанных стражников и, вполголоса проклиная сбрендившее начальство, уволокли труп Зиги. Не успели затихнуть их ругательства, как со стороны лестницы раздался тихий топоток и за решеткой нашей камеры нарисовалось бесполое существо в лохмотьях неописуемого вида.

Это создание не ругалось — молча поставило на пол ведро с водой, вытащило из него тряпку, с трудом опустилось на колени и довольно добросовестно принялось замывать зловонную лужу.

Еще через пару минут в коридоре возник хорошо знакомый мне Жмых и, прошмыгнув мимо нашей камеры чуть ли не на цыпочках, загремел ключами где-то далеко справа. Я прислушался к доносящимся до меня обрывкам слов и удивленно хмыкнул: судя по всему, граф Грасс приказал очистить этаж от 'лишних' заключенных.

Порадоваться тому, что леди Мэйнария сможет провести ночь, не слыша стонов и причитаний истерзанного палачами мужчины, мне не дали — как только Жмых проволок калеку мимо нашей решетки, с лестницы донесся о-о-очень знакомый лязг железа.

Баронесса, до этого момента сидевшая на краю нар с абсолютно ровной спиной и невидяще глядевшая в противоположную стену, перепуганно вздрогнула и торопливо пересела вплотную ко мне:

— Что это там грохнуло?

— Скорее всего, это воины графа Грасса. Взяли под охрану вход на этаж. Сейчас посмотрю... — буркнул я и попытался встать, чтобы подойти к решетке и удостовериться в своей правоте.

Не тут-то было — леди Мэй вцепилась мне в руку и умоляюще прошептала:

— Не ходи...

Бороться с ней я не собирался, поэтому пожал плечами и остался на месте.

— Обижаешься?

Обижаться я, конечно же, не обижался. Но предпочел бы, чтобы она дожидалась суда где-нибудь за пределами этих стен.

Мое молчание баронесса истолковала, как согласие. И виновато вздохнула:

— Зря: я сделала то, что считаю единственно верным...

— Ваша милость, вы...

— Мэй...

— Что?

— Тут, кроме нас, никого нет... — тоном, не терпящим возражений, сказала она. — Называй меня Мэй...

Я заглянул в ее глаза и на некоторое время забыл про все и вся: на меня смотрела Ларка! Взглядом, полным надежды и любви!!!

С трудом стряхнув с себя это безумное наваждение, я облизнул враз пересохшие губы и услышал собственный голос:

— Хорошо, Мэй...

— Так что ты мне хотел сказать? — пододвинувшись еще ближе, спросила баронесса.

Вспомнить, что я хотел сказать перед тем, как увидел в ней сестру, оказалось выше моих сил. Поэтому я зажмурился и глухо пробормотал:

— Как я уже говорил, вам надо было ехать с графом Грассом...

— Тебе...

— Тебе... — послушно повторил я.

— Зачем мне ехать с человеком, которому я не доверяю?

Я мысленно застонал: Мэй осталась в тюрьме из-за моей глупости!!!

...— Все закончилось, Мэй... — выдохнул я, скользнул на шаг в сторону, просунул руку между прутьев решетки и ласково погладил ее по волосам: — Все закончилось... И... какая же вы у меня молодец...

Вовремя: вместо того, чтобы впасть в истерику, баронесса прервалась на полуслове, растерянно захлопала ресницами, опустила взгляд, увидев, во что превратилось ее платье, и мучительно покраснела.

Прихотью кого-то из богов Время взяло и остановилось. Дав мне возможность рассмотреть острые белые зубки, обиженно закусившие разбитую губу, слезинки, набухшие в уголках ее глаз, и взгляд, который пылал какой-то детской, но от этого не менее жгучей обидой.

'Сейчас разревется...' — в панике подумал я. — 'Надо ее отвлечь...'

И ляпнул первое, что пришло мне в голову:

— Вам не кажется, что в плане графа Грасса непозволительно много изъянов?

Время дрогнуло и продолжило свой бег — первые слезинки прокатились по щекам и сорвались в короткий полет, левая рука леди Мэйнарии прикрыла грудь, правая — лоно, а румянец, заливший ее лицо, стал таким ярким, что на его фоне потерялись и пятна крови, и веснушки, и родинка под правым глазом. Потом в ее глазах появилось непонимание, а с губ, наконец, сорвался ожидаемый мною вопрос:

— Н-не поняла?

— Сегодняшнее утро я встретил в камере, где содержат заключенных, с которыми работают палачи. До того, как попасть в нее, содержался в другой — битком набитой Серыми и лесовиками. А перед вашим появлением меня подняли на этот этаж и поселили в одиночке...

Баронесса не поняла. Пришлось объяснять дальше:

— Камера напротив моей — свободна. Однако вас поселили чуть левее. Скорее всего, для того, чтобы вы имели хоть какую-то возможность для уединения. А еще почему-то не отняли у вас ни колец, ни серебряных заколок, ни сережек...

— Что из этого следует?

— Подумайте сами: особой добротой к заключенным тюремщики и стражники не страдают. Значит...

— ...значит, граф Рендалл решил обеспечить нам с тобой более-менее сносные условия для проживания! — обрадованно воскликнула леди Мэйнария. — Здорово, правда?

Особых причин для радости я не видел. Поэтому поскреб пальцами щетину на подбородке и фыркнул:

— Ну, как вам сказать? Боюсь, все не так просто... Вот смотрите: допустим, вы — Первый министр и член Внутреннего Круга короля Латирдана. Вы привозите дочь вашего ближайшего друга в тюрьму, выясняете, в каких условиях содержится ее майягард, добиваетесь, чтобы его переселили в одну из лучших камер и устраиваете девушку так, чтобы ей было более-менее комфортно. А что потом? Спокойно уезжаете?

— Нет: прежде, чем уехать, я соберу всех стражников, тюремщиков и палачей...

— ...и?

Баронесса сглотнула, кинула взгляд на труп тюремщика и еле слышно прошептала:

— Спаси и сохрани!!!

— Вот-вот...

Несколько мгновений леди Мэйнария ошеломленно молчала, а потом гневно засверкала глазами:

— Опыта ему не занимать. Времени, чтобы подумать о том, как я буду тут жить, у него было предостаточно. Значит, он должен был сделать все, чтобы обеспечить мою безопасность...

— Ну да...

— Получается, что эта попытка насилия — никакая не случайность?

Я угрюмо кивнул:

— Как вам сказать? Думаю, что насилие не входило в его планы. Скорее всего, этой твари поручили вас напугать. Но недостаточно хорошо объяснили, когда надо остановиться...

Леди Мэйнария аж задохнулась от бешенства:

— Напугать? Что ж, это ему удалось!!!

Легонький тычок в бок заставил меня вернуться в настоящее:

— Кром!!! Почему ты молчишь?

Открыв глаза, я с большим трудом вспомнил, о чем мы говорили, и вздохнул:

— Тюрьма — не место для девушки...

— Молодой и красивой? — хихикнула баронесса, потом помрачнела, прикоснулась пальцами к разбитому носу и грустно вздохнула.

Я застыл: на какое-то мгновение мне вдруг показалось, что за решеткой-забором сейчас возникнет ухмыляющееся лицо Данора :

— Смирения и тебе, доча... Что это у тебя с лицом?

Рука сама собой дернулась к постолу, наткнулась на голенище сапога и безвольно опала: обломка засапожника, который я пытался выхватить, не было! Как самого постола... И Ларки...

Зажмурился... Изо всех сил... Потянулся к посоху, чтобы найти успокоение в шершавости зарубок своего Пути... Вздрогнул, не почувствовав под рукой древка, давно ставшего частью меня... Открыл глаза... Уставился на тусклый белый язычок огня в светильнике и... ухнул в прошлое:

...Пламя взлетело по стенам сарая, как белка на вершину сосны. И, на мгновение замерев у конька крыши, прыгнуло ввысь. Туда, где в разрывах угольно-черных облаков мелькал мутный желтый глаз Дэйра. Вытянувшись на десяток локтей, оно замерло, а потом рассыпалось мириадами искр, которые устремились вниз. К земле, залитой кровью и заваленной бьющимися в агонии телами...

Шагнул вперед... Потом — еще раз... Стряхнул с руки какую-то тяжесть... Не глядя, отмахнулся кулаком...Услышал еле слышный всхлип... Зачем-то посмотрел назад и не поверил своим глазам: сестричка была не там, в горящем доме, а прямо передо мной — лежала на изрезанной ножом лавке, прижимала ладошку к разбитым в кровь губам и с ужасом смотрела на меня...

— Ларка... — потрясенно выдохнул я, метнулся к лавке, упал на колени и вжался лицом в рваное и пахнущее кровью платье...

Глава 15. Король Неддар третий, Латирдан.

Девятый день четвертой десятины третьего лиственя.

...Удар голенью во внутреннюю поверхность бедра выставленной вперед ноги заставил Вагу пошатнуться. Удар кулаком в живот — содрогнуться, опустить руки и открыть лицо. А удар локтем в скулу — на несколько мгновений покинуть Горгот и заглянуть в пиршественные чертоги Бастарза .

— Дичь ! — довольно осклабился король, схватил побратима за шею, рванул его безвольное тело навстречу своему колену и... почувствовал, что летит!

Извернуться в полете так, чтобы упасть не на спину , а как-нибудь еще Латирдану не удалось. Поэтому, шлепнув ладонями о пол и, тем самым, погасив силу удара, он не стал вскакивать на ноги, а скривил губы в виноватой улыбке и сокрушенно вздохнул:

— Оказывается, я имел в виду себя...

Вага осторожно дотронулся пальцами до ссадины на щеке и улыбнулся:

— Я так и понял, ашер...

— Зато в прошлом бою я все-таки снял с тебя шкуру!

— Ну да... — ехидно ухмыльнулся хейсар. — Единственный раз за утро! А знаешь, почему?

— Почему 'единственный', или почему 'снял'?

— Почему 'единственный'!

— Ну-ка, подари-ка мне Свет ...

— Потому, что ты думаешь не о бое, а о своей гард'э'но'иаре . И видишь не меня, а ее... Может, я тебе ее чем-то напоминаю?

Неддар 'задумчиво' оглядел стоящего над ним побратима и почесал затылок:

— Ну да, так и есть... Женственностью!

Горец вытаращил глаза и возмущенно зашипел:

— Женственностью? Я?!

— А кто же еще? — притворно удивился Неддар и, приподнявшись на локте, огляделся по сторонам: — Здесь, кроме нас двоих, никого нет...

— Ну, все: в следующем бою я...

— Следующего боя не будет... — перебил его король, встал с пола и взглядом показал побратиму на мерную свечу: — До часа горлицы осталось всего ничего. А нам надо еще ополоснуться и переодеться.

— Все равно опоздаем... — пожал плечами хейсар, посмотрев на почти прогоревший огарок. — Пока тебя оденут, обуют, умастят благовониями, осыплют комплиментами и измучают просьбами...

Латирдан представил порядком поднадоевшую процедуру и решительно рубанул рукой по воздуху:

— Сегодня все будет по-другому! Король я или не король?

...Для того, чтобы заставить Дарана Скопца отказаться от предписанной этикетом процедуры, пришлось выдержать еще один бой. Ничуть не легче настоящего: главный смотритель королевской опочивальни минут десять доказывал монарху, что одевание в присутствии вассалов есть почетная обязанность любого самодержца, что такая близость к придворным укрепляет королевскую власть и что пренебрежение этой традицией обязательно скажется на благополучии всего Вейнара.

Аргументы короля отметались, не рассматриваясь, поэтому быстро уставшему от пререканий Неддару пришлось отдать прямой и недвусмысленный приказ.

Проигнорировать его Скопец, конечно же, не смог. Поэтому вышел в Рассветный зал и объявил придворным, что его величество провел всю ночь в трудах, до сих пор бодрствует и в одевании не нуждается.

Пока двор, озадаченный этой 'новостью', пытался понять, что из недавних событий в королевстве и за его пределами могло заставить короля провести бессонную ночь, Латирдан позволил слугам привести себя в порядок, наскоро перекусил, перебрался в Малый Кабинет и, не обнаружив там Первого министра, удивленно уставился на побратима:

— Ну, и где он?

Вага пожал плечами, скользнул к входной двери, выглянул наружу и поинтересовался у стражника, не видел ли тот графа Рендалла.

— Нет, ваша светлость! Еще не приходил...

— Мда... — хмыкнул хейсар и ехидно посмотрел на короля: — За ним посылать, или...

Король задумчиво пожевал ус, сделал вид, что не заметил намека и отрицательно помотал головой:

— Не надо: пойдем, посмотрим, что его так задержало...

В глазах побратима замелькали смешинки: '...и заодно пройдемся мимо покоев баронессы Кейвази — вдруг нам повезет, и мы сможем заглянуть в приоткрытые двери?'

'Хорошо бы...' — подумал король и мысленно вздохнул: — 'Ну вот, дожили — я готов нестись через весь дворец ради того, чтобы ее увидеть...'

Словно услышав этот вздох, Вага сложил пальцы правой руки в копье , нанес им воображаемый удар и, ухмыльнувшись, выскользнул в коридор.

'Не хочу...' — встав из-за стола и двинувшись за ним, подумал монарх. — 'Победитель получает все. Кроме любви...'

...Увы, в этот день Эйдилия смотрела не на Неддара — двери в покои Утреней Росы оказались закрытыми, а за ними царила мертвая тишина.

'Спит еще, наверное...' — расстроенно подумал Латирдан, потом представил себе обнаженное тело баронессы, укрытое одеялом, и сглотнул.

— Помнится, ты хотел ознакомиться с трактатом 'Об обороне крепостей и обо всем, что с ней связано'... — заметив перемену в его настроении, как бы невзначай напомнил Вага.

'Точно!' — обрадовался Неддар и благодарно хлопнул по плечу идущего рядом побратима: — Хотел! Действительно...

— Значит, после обеда свиток будет в твоем кабинете...

'И леди Этерия — тоже...' — мысленно продолжил Латирдан. И сразу же ускорил шаг. Так, словно спешка могла приблизить долгожданную встречу с баронессой.

Впрочем, торопиться удавалось недолго — свернув за угол, они оказались перед входом в покои графа Рендалла. И, не замедляя шага, вошли в предупредительно распахнутые стражей двери...

...Первый министр читал. Судя по размерам свитка, зажатого в его руке — письмо, прибывшее с голубиной почтой.

На скрип петель он не отреагировал. На покашливание — тоже. А когда Вага 'случайно' задел дверной косяк ножнами своего меча, недовольно поморщился и, не отрывая взгляда от куска пергамента, раздраженно рявкнул:

— Я же сказал, что занят!!!

Вглядевшись в красные от недосыпания глаза Первого Министра и оценив беспорядок, царящий на его столе, Неддар сдержал свой гнев и негромко поинтересовался:

— Что, даже для меня?

Узнав голос верховного сюзерена, Грасс мигом оказался на ногах и сложился в церемонном поклоне, к которому не смог бы придраться даже самый строгий поборник традиций:

— Ваше величество?

— Оно самое! Если мне не изменяет память, то сегодня в час горлицы мы с вами собирались обсуждать кое-какие аспекты внешней политики...

Граф кинул взгляд на огарок мерной свечи, помрачнел и склонился еще ниже:

— Прошу прощения, сир! Виноват: приказал себя не беспокоить и заработался...

'И никаких 'мне не напомнили...' или 'виновные будут наказаны...'' — удовлетворенно отметил монарх. Потом неторопливо подошел к столу, заваленному очиненными перьями, свитками, стопками пергамента и мешочками для писем, и уселся в стоящее рядом с ним кресло: — Что, много новостей?

— Да, сир...— кивнул Первый министр. — И почти каждая требует времени на осмысление...

— Тогда рассказывайте...

...Первая же новость, озвученная Рендаллом, заставила короля снова вспомнить о графине Этерии Кейвази и мысленно сказать ей спасибо — именно благодаря ее реакции на давно набившую оскомину балладу он вспомнил о принце Гаркате и решил подкинуть Диренталю-младшему идею добиться женитьбы силой.

Несмотря на сравнительно небольшой отрезок времени, прошедший с момента обсуждения этой идеи, поход не только состоялся, но и дал ожидаемый результат: великовозрастный оболтус, знавший о войне только то, что она приносит победу, умудрился взять под руку гарнизон Флита, перешел границу и попробовал взять штурмом Троеполье.

Второго Карса не получилось — практически все омманцы, взобравшиеся на стену 'осажденного' города, оказались убиты, а сам принц, получивший пару тяжелых ранений, оказался в плену.

— В общем, показать свою удаль 'войско' Диренталя толком не успело... — заключил граф Грасс. — Однако сделало главное: забрало пару десятков жизней подданных Белоголового. Теперь Седрик не успокоится, пока не отомстит...

— То есть, ему будет не до нас?

— Я такого не говорил... — буркнул граф. — Белогорье — это не Алат: при необходимости и армия, и Тайная служба Белоголового способны действовать в нескольких направлениях одновременно...

— Тогда не будем расслабляться! — вздохнул король.

— А мы и не расслабляемся: в ближайшие дни мои люди доберутся до баронства Зерави и спровоцируют небольшой приграничный конфликт...

— А почему именно в Зерави? — поинтересовался Неддар.

— В отличие от большинства своих соседей, граф Лексар Полесский молод, вспыльчив, честолюбив и бредит о славе величайшего полководца Белогорья. И если его задеть, то он сначала ответит ударом на удар, а потом подумает, как на это среагирует его сюзерен...

— Нет, думать он не будет... — хохотнул король. — Так как будет нестись на врага с обнаженным мечом в деснице и упиваться сладостью боя...

— Да, сир... — кивнул Первый министр.

— А когда прольется первая кровь, Белогорью и Алату станет не до союзов... Кстати, а что там у нас с Ал'Арради?

Рендалл покопался в свитках, нашел нужный, развернул, прижал его ладонью к столешнице и, мельком проглядев исписанный убористым почерком лист, пробормотал:

— Он практически закончил мобилизацию. Значит, в ближайшие дни его армия двинется в 'Великий поход на Полночь'...

Неддар с хрустом сжал кулаки:

— Какой, к Двуликому, 'Великий поход на Полночь', Грасс? Мы же решили, что война нам пока не выгодна! И даже собирались вернуть Раксизу Карс!

— Мы его вернем, сир! — устало улыбнулся Рендалл. — Но тогда, когда нам будет выгоднее всего...

— Не понял?

— Сегодня или завтра утром Величайшему доложат о том, что в нескольких крупных приграничных городах Алата были замечены лазутчики. Раксиз далеко не дурак, поэтому быстренько свяжет нити в узелок , вспомнит последнее донесение из Аверона и задергается...

— Что за донесение? — перебил его король.

— Мы постарались довести до сведения его тайной службы информацию о том, что граф Комес д'Оллиер барон д'Ож внезапно занемог. И что одновременно с этим прискорбным событием из Аверона куда-то исчезло десять сотен хейсаров...

Неддар недоуменно приподнял бровь:

— А какое отношение недомогание Упрямца имеет к каким-то там лазутчикам?

Рендалл потер ладонями лицо и криво усмехнулся:

— Это для вас он камерарий. А для Раксиза Ал'Арради д'Ож — военачальник. Один из лучших в Вейнаре. Поэтому он решит, что вы готовите очередной молниеносный штурм. Терять еще один или несколько городов он не захочет, поэтому отправит часть армии в те города, в которых были замечены лазутчики...

— А оставшиеся силы оставит в столице... — сообразив, к чему клонит Грасс, подхватил король. — Так как их появление может быть отвлекающим маневром, призванным отвлечь его внимание от моей основной цели...

— Именно! — кивнул Первый министр. — А, значит, отложит этот самый 'Великий поход' на неопределенное время. Изнывать от неизвестности мы ему не дадим — в ближайшее время в столице Алата начнут происходить некие события, которые заставят начальника Тайной службы поверить в то, что ваши верные хейсары готовятся взять штурмом королевский дворец...

— Потом начнется конфликт с Белогорьем... — понимающе подхватил король. — Ему придется отправить часть армии из столицы на восток...

— ...и мы сможем получить за Карс намного больше, чем собирались!

— Мне кажется, из вас получился бы о-о-очень неплохой казначей... — ухмыльнулся Неддар. Потом развернул к себе самую толстую стопку документов, пробежал глазами первые строчки и помрачнел: — А это что? Протоколы допросов?

— Они самые, сир... — угрюмо кивнул граф. — Вчера забрал у дознавателя. Собирался изучить при первой же возможности, но погряз в делах...

— Собира-лись? — подчеркнув последний слог, переспросил король. — Граф, вы что, недостаточно хорошо расслышали формулировку моего приказа?

Рендалл тут же оказался на ногах:

— Ваше величество, я...

— Я велел вам разобраться с обстоятельствами этого дела в КРАТЧАЙШИЕ СРОКИ! Значит, вы должны были забыть про все и вся и заниматься только им!!!

Граф жестом показал на заваленный свитками стол и криво усмехнулся:

— А как же Орден Вседержителя, Омман, Алат и Белогорье? Если я о них забуду хотя бы на день — то ничем хорошим это не закончится...

— Грасс!!!

— Я делаю то, что должно, сир! И делал бы то же самое, окажись на месте леди Мэйнарии моя собственная дочь!

— Будь на ее месте ваша дочь, я бы вас понял! — гневно рявкнул Неддар. — А тут... Вы вообще понимаете, что каждое мгновение, проведенное баронессой в тюрьме, бьет по моей репутации не хуже тарана? Ее отец был образцовым вассалом: он ни разу в жизни не отступил от данной клятвы и даже погиб с мечом в руке, пытаясь прийти на помощь своему сюзерену. Поэтому я обязан относиться к леди Мэйнарии как минимум не хуже! Обязан, вы слышите?! А вместо этого я сначала лишаю ее титула, потом позволяю ей сесть в тюрьму и в итоге забываю о ее существовании!!!

— Вы выполнили ее собственное желание, сир!

— Грасс! Еще одно слово в том же духе — и я за себя не ручаюсь...

Рендалл побагровел, скрипнул зубами и склонился в поклоне:

— Молчу, сир!

Неддар в сердцах врезал кулаком по столу, вскочил, порывисто шагнул к дверям и остановился:

— Сколько нужно времени, чтобы вникнуть во все обстоятельства дела и вынести вердикт?

— День... Может, два, сир...

— Даю вам сутки! Завтра в это же время я должен иметь о-о-очень веские основания, чтобы выпустить леди Мэйнарию из тюрьмы...

Глава 16. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Девятый день четвертой десятины третьего лиственя.

...В неверном свете масляного светильника черный силуэт, бесшумно мечущийся по камере, показался мне ожившим воплощением Бога-Воина. Резкие, исполненные мощи удары кулаком, вспарывающие воздух, сменялись легкими 'касаниями' пальцев. Жесткие, рубящие блоки предплечьями — плавными, волнообразными движениями кистей. А быстрые и почти невидимые глазу смещения тела — коротенькими, но на удивление своевременными и гармоничными мгновениями неподвижности.

Первые несколько минут после пробуждения я смотрела на все это, как на красивый танец, но в какой-то момент, уловив в одном из движений что-то знакомое, вдруг прозрела: в руках Крома жил своей жизнью воображаемый Посох Тьмы!

Вот он отводит в сторону опускающийся на голову клинок... Вот — скользнув по ладони Крома, жалит его отпрянувшего противника в горло... Вот — выбивает меч из сжимающей его длани и тут же дробит непрочные человеческие кости...

'Смерть... — мелькнуло где-то на краю сознания. — Смерть, сошедшая на Горгот, чтобы собрать свою кровавую жатву...'

'Жизнь! — возмущенно ответила я. — Жизнь, сметающая грязь и тлен, чтобы уберечь тянущиеся к Свету ростки...'

Аналогия с ростками мне понравилась: я сразу же увидела место за спиной Крома, которое он так самоотверженно защищал, представила на нем себя и приподнялась на локте, чтобы оказаться к нему поближе.

Как оказалось, зря: стоило мне пошевелиться, как Меченый остановился, опустил воображаемый посох, а вместе с ним — и взгляд.

— Смире-... — привычно начала я, потом сообразила, что желать смирения слуге Бога-Отступника как-то глупо, и тут же поправилась: — Доброго дня, Кром!

— Доброго, ваша милость... — нехотя буркнул он.

У меня сразу же испортилось настроение: я вспомнила его выдох 'Ларка!!!', упорное нежелание отвечать на вопросы и угрюмое молчание от заката и до момента, когда я все-таки заставила себя заснуть...

— Доброго, Мэй! — мрачно поправила я.

Спорить он не стал: повторил фразу так, как я просила, и извинился:

— Простите, я не хотел вас разбудить...

— Я проснулась не от шума, а от холода... — буркнула я. — Промерзла до костей. Аж зуб на зуб не попадает...

— Все-таки вам не стоило... — начал, было, Меченый. Потом наткнулся на мой возмущенный взгляд и со вздохом предложил: — Что ж, тогда попробуйте поприседать: два-три десятка повторений — и вам станет жарко!

— Попробую... — кивнула я. И поймала себя на мысли, что если дотронуться до пышущего жаром тела Крома, то можно обойтись и без приседаний...

Отогнала непрошеные мысли. Встала. Прислушалась к своим ощущениям и попросила:

— Отвернись, пожалуйста — мне надо справить нужду...

Меченый скрипнул зубами, скользнул к решетке и замер спиной ко мне.

Для того чтобы почувствовать его мысли, не надо было быть ясновидящей: он жалел, что я — в тюрьме! И бесился от своего бессилия что-то изменить.

Вопреки обыкновению, это меня не порадовало, а взбесило:

— Я — д'Атерн, и сделала то, что должно! Ясно?

Он не ответил, сделав вид, что не услышал.

Криво усмехнувшись, я задрала юбки чуть ли не до груди, присела над зловонным отверстием в углу камеры и рявкнула, пытаясь заглушить журчание, показавшееся мне слишком громким:

— Скажи, что бы ты сделал, будь на моем месте? Только честно!

— То же самое, Мэй...

Это самое 'Мэй', сорвавшееся с его уст, подействовало на меня, как ушат холодной воды — на голову бойцовому псу: я мгновенно забыла о своем раздражении и затараторила, толком не вслушиваясь в то, что говорю:

— Знаешь, а находиться в тюрьме почти совсем не страшно! Если бы не эти жуткие крики, не вонь и не холод — я бы спала, как ребенок и видела бы сны... Кстати, а тебе что-нибудь снится?

Спина Меченого окаменела. А в голосе прозвучала такая боль, что мне стало страшно:

— Нет...

'Мне снятся кошмары...' — мысленно закончила за него я, смахнула со лба выступившие на нем капельки пота и виновато прошептала: — Прости...

Кром пожал плечами и замолчал.

В этот момент со стороны лестницы раздался очередной душераздирающий крик.

Я мигом оказалась на ногах, выпустила из рук юбки, запрыгнула на нары и вжалась спиной в стену:

— Кро-о-ом?

— Иду... — обреченно вздохнул Меченый, повернулся ко мне лицом, неторопливо подошел к нарам, сел и... протянул мне свою правую руку!!!

Я вцепилась в нее, как утопающий — в протянутый ему шест, и благодарно улыбнулась...

...Слушать жуткие вопли пытаемого, сжимая широченную ладонь Крома, было терпимо. Поэтому все время экзекуции я тряслась не столько от ужаса, сколько от холода и от воспоминаний, вызванных прикосновением к руке моего майягарда:

...Я — на руках Крома. В мокрой, и от этого почти прозрачной нижней рубашке. Над его головой мелькают еловые лапы и куски серого, затянутого тучами неба. Неприятно ноет пораненная стопа. От непрерывной тряски слегка мутит. Спину и ноги под коленями обжигает жар Его рук, правый бок плавится от тепла Его груди и от ударов Его сердца, а лицо вспыхивает в такт Его дыханию...

...Я — в лесу. На поляне рядом с догоревшим костром. Медленно снимаю с себя мокрую рубашку и роняю ее на усыпанную хвоей землю. Взгляд не отрывается от темной, почти черной черты — куска будущей руны — нарисованной в пепле, а душа бьется раненой птицей, не желая расставаться с телом. Бездушный стоит передо мной и смотрит. Не отрываясь. На мою, бесстыдно обнаженную, грудь, на ноги и низ живота...

...Лес... Охотничий домик... Я лежу на ложе... Кром добивает раненых лесовиков... Приподнимаюсь на локте, убираю с лица слипшиеся волосы... и натыкаюсь взглядом на свою обнаженную грудь, заляпанную кровью и слюнями. Непонимающе пялюсь на обрывки нижней рубашки, приклеившиеся к животу, и вдруг понимаю, что вижу себя всю! От груди и до середины бедер...

Вспоминать прошлое было... волнующе. Поэтому когда у меня над ухом раздался голос Крома, я с большой неохотой открыла глаза и не сразу поняла, что он мне говорит:

— Не прижимайтесь к стене, ваша милость! Она — каменная и вытянет из вас все тепло...

Поняла. Оценила звучащую в голосе заботу. Послушно отодвинулась от стены и... чуть не застонала от удовольствия, почувствовав плечом обжигающе-горячую руку Меченого!

Ощущения от обычного, в общем-то, прикосновения оказались такими сильными, что я на мгновение перестала соображать и пришла в себя только тогда, когда почувствовала, что обнимаю сидящего рядом мужчину!

'Мамочка!!!' — подумала я и... залепетала:

— Ты такой теплый! Можно, я об тебя немножечко погреюсь?

Он вздрогнул. Но вырываться, к моей безумной радости, не стал. И правильно — для того, чтобы расцепить мои объятия, ему бы, наверное, пришлось переломать мне все пальцы...

...Услышав звук шагов, раздавшийся со стороны лестницы, я покраснела до корней волос и торопливо отодвинулась на край нар. Кром тут же сдвинулся к противоположному и, кажется, облегченно перевел дух. Я вспыхнула от обиды, закусила губу и в очередной раз обозвала себя дурой: пока я млела от удовольствия, он — терпел!

Выпрямилась, прогнула затекшую спину, вскинула голову и холодно посмотрела на Крома.

Он этот взгляд поймал, мельком посмотрел на мои колени и помрачнел.

Я задрала подбородок еще выше, потом расправила смятые кружева на груди и левом рукаве, прикоснулась к волосам и выдвинула подбородок: да, моей 'прической' можно было пугать детей, но я была не дома, а в тюрьме!

Тем временем за решеткой нарисовалась высоченная фигура в цветах Рендаллов со здоровенной корзиной наперевес.

— Обед, ваша милость! — забыв поздороваться, сообщил воин. Потом, вспомнив о правилах поведения в тюрьме, приказал Крому встать, подойти к дальней стене и упереться в нее руками...

...Повара графа Рендалла постарались на славу — тем количеством пищи, которое они мне прислали, можно было накормить троих-четверых сильно оголодавших мужчин. Мужчиной я не была, поэтому обошлась одним куском жареного мяса, сдобной булочкой и половинкой яблока. А потом рыкнула на Крома, пытавшегося изображать сытость:

— Ешь, а то отощал так, что смотреть страшно!

Меченый лениво отломал от пирога малюсенький кусочек и нехотя потащил его ко рту. Откусил. Неторопливо прожевал. Проглотил. А оставшееся вернул обратно в корзинку!

— Может, хватит? — нахмурилась я, вцепилась в кусок мяса побольше и... ткнула им Крому в губы.

Он откусил. Не думая. Потом застыл... и посмотрел на меня так, что у меня оборвалось сердце!

'Сейчас опять назовет меня Ларкой — и я умру...' — подумала я, зажмурилась, чтобы удержать навернувшиеся на глаза слезы и снова окунулась в ненавистные воспоминания:

...— Тюрьма — не место для девушки... — шепчет Кром.

— Молодой и красивой? — хихикаю я, вспоминаю про разбитое лицо, осторожно дотрагиваюсь до разбитого носа и вздыхаю.

Кром каменеет, потом вдруг складывается пополам, тянется рукой к сапогу и застывает.

Долгое-предолгое мгновение неподвижности — и его рука начинает шарить вокруг так, словно что-то ищет.

Смотрю на шевелящиеся пальцы и понимаю — он пытается нащупать Посох Тьмы. Чтобы провести пальцами по своему, почти завершившемуся, Пути и успокоиться.

Не находит... Переводит взгляд на светильник, темнеет лицом и вдруг превращается в Смерть! Только не в ту, быструю и почти безболезненную, которую он обычно дарит тем, кто встает у него на пути, а в другую, до безумия жуткую. И пугающую до икоты.

Вжимаюсь в нары... Пытаюсь отползти подальше и...захлебываюсь рвущимся наружу криком: он делает шаг! Ко мне!! И медленно сжимает руку в кулак!!!

'И все-таки он — Нелюдь!!!' — обреченно думаю я и зачем-то тянусь рукой к губам...

Зря: Смерть срывается с места, в мгновение ока оказывается рядом со мной и вдруг, оказавшись на коленях, вжимается лицом в мои бедра!!!

Перепуганно вздрагиваю и с запозданием слышу ее потрясенный выдох:

— Ларка!!!

Прихожу в себя... Пытаюсь вырваться из кольца рук, обхвативших меня за талию, и умираю. Почувствовав ласку в его прикосновениях и услышав счастливый шепот:

— Ларка, солнышко, я так по тебе соскучился!!!

Ощущение потери было таким острым, что я все-таки расплакалась. А когда Кром попробовал меня успокоить, закрыла глаза и, с трудом шевеля непослушными губами, произнесла:

— Ты опять ошибся: я — не твоя жена!

Меченый непонимающе захлопал ресницами и улыбнулся. Так горько, что у меня высохли слезы:

— Ларка — не жена, а сестра... А ты на нее похожа...

Я вспыхнула от радости... Потом — от стыда и спрятала пылающее лицо в ладонях:

— Прости...

— Ничего... — через вечность выдохнул Кром. — Наверное, мне надо было сказать об этом чуть раньше...

Глава 17. Граф Грасс Рендалл.

Девятый день четвертой десятины третьего лиственя.

...Не успел Грасс поставить на место колокольчик, как в кабинет заглянул Болт и вопросительно уставился на сюзерена:

— Да, ваша светлость?

— Подойди... — угрюмо буркнул граф.

Десятник торопливо выполнил приказ и замер, ожидая дальнейших распоряжений.

Граф устало потер руками лицо, потом выдвинул ящик стола, вытащил из него 'слово' , положил его на наполовину исписанный свиток и сдвинул последний поближе к Болту:

— Возьми пару десятков солдат и езжай по этим вот адресам. Лица, указанные в списке, должны быть здесь еще до захода солнца...

Болт вопросительно приподнял бровь:

— А если они недомогают... или вне дома?

Граф криво усмехнулся:

— Первые трое — действительно 'недомогают'. Поэтому для них подготовь три кареты и три пары носилок. А что касается остальных — найдешь, где бы они ни находились...

— Понял. Сделаю...

— Вот и отлично... Барона Фарко Эддиера привезешь первым, а остальных — как получится... И еще: прежде, чем уехать, прикажи Пятке пригласить ко мне мэтра Динисса...

— Это все, ваша светлость?

— Нет! Пока я буду с ним общаться, пусть Пятка сходит в казарму городской стражи и найдет там Манура Лысого: мне нужен и сам десятник, и те его подчиненные, которые третьего дня осматривали задний двор 'Волчьей Стаи'...

— Будет сделано!

— Так, постой-ка! Там, в самом конце свитка — адрес дознавателя, который занимается делом девицы Даурии. Его доставишь ко мне самым последним... Вот теперь — все. Иди...

Десятник поклонился, благоговейно взял со стола 'слово', осторожно нацепил его на мизинец правой руки, потом вцепился в свиток и, развернувшись на месте, выбежал в коридор...

...В глазах лекаря Тайной службы сверкали молнии, а тонкие бесцветные губы кривились от гнева. Однако, вместо того, чтобы высказать Грассу все, что он думает о нем и о его вассалах, мэтр изобразил куртуазный поклон и довольно витиевато пожелал ему долгих лет здоровой и безбедной жизни.

Легкую издевку, вложенную в слово 'здоровой', Рендалл пропустил мимо ушей:

— Мэтр Динисс, пару дней назад вы осматривали девицу по имени Даурия, которая, по ее первоначальным показаниям, добровольно вступила в связь с пятью дворянами. Я хотел бы услышать от вас все, что вы можете сказать о ее тогдашнем состоянии...

— Добровольно? — от возмущения лекарь аж побагровел и сразу же сорвался на крик: — Да вы бы видели ее лоно, ваша светлость: там была одна сплошная рана! Будь моя воля, тех, кто это сделал, я бы отправил на дыбу! Ведь после такой 'добровольной связи' приходится лечить не только тело, но и душу!

— То есть вы уверены, что ее ссильничали?

Мэтр Динисс захлопал ресницами, набрал в грудь воздуха, потом подумал и с издевкой поинтересовался:

— А почему бы вам, ваша светлость, не полюбоваться на ее лоно самому?

— Уже поздно... — буркнул Грасс. — И потом, я — не лекарь. Поэтому мое свидетельство в этом вопросе не будет иметь никакого веса...

Динисс по-простецки почесал затылок и успокоился:

— Ну да, об этом я не подумал... Тогда прошу прощения за мою вспышку! Просто у меня самого — две дочери, и я принимаю такие случаи очень близко к сердцу...

— Я принимаю ваши извинения... — склонил голову Рендалл. — И искренне надеюсь, что на суде вы будете вести себя чуть сдержаннее...

— На суде? — мэтр нехорошо прищурился и с хрустом сжал сухонькие кулачки: — О, да!!! Я буду сдержан... Но выскажу все, что я думаю о тварях, которые, теша свою похоть, изуродовали несчастного ребенка!!!

Грасс склонил голову:

— Это — ваше право! Но, прежде, чем им воспользоваться, вам стоит очень аргументировано доказать, что 'связь' девицы Даурии с ними не могла быть ничем иным, кроме насилия...

— Докажу! — кивнул Динисс. — Я... я осмотрю ее еще раз! Причем не один, а в присутствии еще нескольких дипломированных лекарей! И попрошу их подписать протокол осмотра вместе со мной!

— Замечательно! — удовлетворенно кивнул Грасс, подтянул к себе чистый лист пергамента и взял очиненное перо: — Сейчас я напишу письмо временно исполняющему обязанности начальника тюрьмы. Он проводит вас к Даурии, будет присутствовать при осмотре и, на всякий случай, тоже заверит протокол...

...Схватив письмо, мэтр Динисс вылетел из кабинета так, как будто собирался немедленно бежать в тюрьму. Впрочем, возможно, так оно и было — по ощущениям Грасса, он на самом деле принял это насилие близко к сердцу и искренне жаждал справедливости.

Дождавшись, пока затихнет топот его шагов, граф встал из-за стола и открыл окно — от густого и на редкость тяжелого запаха какого-то отвара, оставшегося после лекаря Тайной службы, слегка кружило голову и резало глаза.

По-летнему теплый ветерок, ворвавшийся в кабинет, принес с собой звонкий собачий брех и лязг стали.

Привычно вцепившись в рукоять меча, Рендалл встал на цыпочки, вгляделся в даль и тут же расслабился: судя по однообразию и постоянному ритму ударов, лязгало на тренировочной площадке дворцовой стражи.

В этот момент тихонечко скрипнула дверь, и граф, повернувшись, вопросительно уставился на скользнувшего в кабинет Пятку.

— Ваша светлость, десятник Манур Лысый с подчиненными уже доставлены! Прикажете заводить?

...Четверо из пяти воинов, замерших у входа в кабинет, выглядели ветеранами — ухоженное оружие, идеально чистое и подогнанное снаряжение, отточенные движения и спокойные, уверенные в себе взгляды. Поэтому, вместо того, чтобы что-то объяснять, Грасс сразу же перешел к делу:

— Я читал отчеты об осмотре места происшествия, записанные с ваших слов и не сомневаюсь, что в них все описано верно. Однако в отчетах — только факты. А мне нужны еще и выводы. Ваши выводы...

— Какие выводы, ваша светлость? — недоуменно поинтересовался десятник.

— Вы — воины. И не понаслышке знаете, что такое смерть. Вы видели, как лежали тела, видели следы ног, потеки крови. Вы знаете, как стояла телега, какой высоты заборы и сколько окон 'Волчьей Стаи' выходит на задний двор. Значит, подумав, можете предположить, как развивался бой. Можете отметить какие-то странности. Можете сказать, могли ли там случайно появиться свидетели-дворяне и жителей каких домов еще стоит опросить...

Лысый подумал и степенно пожал плечами:

— Знач-так: пусть эта комната — задний двор таверны, а дверь в коридор — тот проход, по которому на него прошел Нелюдь...

...Рассказывал десятник очень многословно и постоянно сбивался на несущественные подробности. Но благодаря наводящим вопросам и помощи его подчиненных перед Грассом постепенно вырисовывалась картина, которую стражники застали на месте происшествия.

Увы, найти однозначные доказательства виновности или невиновности Бездушного с ее помощью не получилось: к моменту прибытия Лысого и его подчиненных на заднем дворе неслабо потоптались хозяин, подавальщицы, посетители таверны, а так же наименее пугливые жители окрестных домов. Естественно, почти уничтожив следы ног слуги Двуликого и его противников. Поэтому, осмотрев место преступления, стражники и не смогли разобраться в том, что там в действительности произошло. Единственное, в чем они были уверены — это в том, что удар, оборвавший жизнь графа Валена, наносился сзади.

Этот факт заставил Грасса задуматься: получалось, что убить графа Увераша мог как Нелюдь, так и любой из его друзей и собутыльников. Причем первый вариант был наименее вероятным: судя по тому, что слуга Бога-Отступника умудрился выйти из боя без единой царапины, посохом он владел превосходно. Значит, ему не было никакого смысла отнимать меч у кого-то из противников. Кроме того, в таком случае, чтобы получить удар в шею сзади, графу Миддару надо было повернуться к нему спиной.

Вариант со случайным ударом, полученным от кого-то из друзей, нравился графу Рендаллу гораздо больше: они были довольно сильно пьяны, толком не соображали и атаковали не строем, а как попало. Только, чтобы снять вину с Бездушного, требовались доказательства. А их — не было: все трое выживших чуть ли не слово в слово доказывали дознавателям, что удар нанес Нелюдь. После того, как отнял меч у барона Фарко Эддиера...

Со свидетелями тоже было непросто: да, ни одно окно белой половины таверны не выходило на задний двор. Но раз Нелюдь умудрился услышать вопли девицы Даурии, находясь на улице Бойцовых Петухов, значит, кричала она довольно громко. И могла привлечь внимание не только посетителей самой 'Волчьей Стаи', но и доброй половины слободы.

В общем, минут через сорок с начала расспросов Грасс был вынужден признать, что ни на шаг не приблизился к своей цели. Поэтому, отправив стражников обратно в казарму, поинтересовался у Пятки, не привезли ли еще барона Фарко Эддиера.

Оказалось, что привезли. Что барон бесится и обещает солдатам пожаловаться на их сюзерена королю...

Угрозы мальчишки, не имеющего никакого веса при дворе, Рендалла развеселили. И он, встав из-за стола, решил прогуляться в комнату посетителей, чтобы лично послушать крикуна.

Обошел вокруг стола, кинул взгляд в окно и... вернулся обратно. Вовремя вспомнив, что до следующего утра осталось не так уж и много времени...

...Наследник лена Эддиер усиленно делал вид, что искренне переживает гибель своих друзей и покровителей — две траурные ленты красовались на его правом плече, а еще две — опоясывали ножны фамильного меча, лежащего поверх одеяла, прикрывающего поврежденное колено.

Увы, верилось в это с трудом — в глубине его глаз то и дело мелькали искорки страха, а пальцы рук ощутимо дрожали.

Дождавшись, пока слуги, втащившие носилки в кабинет, выйдут обратно в коридор и закроют за собой дверь, Грасс с притворным сочувствием посмотрел на него и... презрительно усмехнулся:

— Скажите, барон, какую сумму вы были должны покойным братьям Увераш?

Фарко, ожидавший вопроса о раздробленном колене или чего-нибудь в том же духе, вздрогнул и слегка побледнел:

— Простите, ваша светлость, а какое отношение это имеет к их трагической гибели?

— Самое прямое: сегодня утром его убийца, слуга Двуликого по имени Кром, признался, что это убийство ему оплатили вы!

— Что?!

— Неужели после столь легкого и аккуратного удара по голове у вас появились проблемы со слухом?

— Легкого? Я вас не понимаю!!!

— Нелюдь признался, что за день до убийства вы заплатили ему тридцать золотых. И что обещали добавить еще семьдесят после того, как он уберет ваших кредиторов!

Эддиер дернулся, чтобы вскочить, тут же скривился от боли в ноге, упал обратно на носилки и зашипел:

— Бред!!! И граф Миддар, и граф Вален были моими ближайшими друзьями! Это — оговор, ваша светлость!!!

— Ну почему сразу бред и оговор? — удивленно приподняв бровь, поинтересовался Рендалл. — Посудите сами: по моим сведениям, на сегодняшний день вы должны семье Увераш порядка одиннадцати тысяч золотых. Сумма — весьма приличная. Даже для самых богатых родов Вейнара. Возможности вернуть долг у вас нет и вряд ли будет. Значит, мотив у вас был. И достаточно серьезный...

— Ваша светлость, я...

— Я еще не закончил!!! — холодно заметил граф. И, дождавшись, пока перепуганный Фарко сообразит, что он посмел перебить не кого-то там, а члена Внутреннего Круга короля Латирдана, продолжил тем же тоном: — Итак, решив, что убрать своих кредиторов намного дешевле, чем возвращать долги, вы нашли исполнителя, обсудили с ним все подробности будущего преступления и подобрали подходящее место. Кстати, могу показать вам протокол допроса хозяина 'Волчьей Стаи' — там написано, что вы сняли отдельный кабинет и оплатили будущий ужин за двое суток до происшествия!

— Оплачивал действительно я. И действительно за двое суток! — смахнув со лба капельки пота, признался Эддиер. — Так как пригласил поужинать не кого-нибудь, а ближайших друзей, перед которыми нельзя было ударить в грязь лицом...

Спорить Грасс не стал:

— Хорошо, допустим... Тогда как вы объясните тот факт, что, не успев приехать в таверну, вы заказали восемь кувшинов вина на пятерых?

— Мы начали пить у меня... И к приезду в 'Стаю' уже были навеселе... А почему именно восемь — не помню...

— Что ж, пока приму и это объяснение... — усмехнулся Рендалл. — Хотя оно меня тоже не убеждает...

— Ваша светлость, я не лгу!!!

— Да? Тогда скажите, кто предложил повеселиться с подавальщицей?

— Я! Она так зазывно улыбалась, что я решил пойти навстречу ее желаниям...

— Она мечтала о насилии? Или вы считаете, что пятеро мужчин на одну девушку — это нормально?

— Ну...

— В общем, вы сняли кабинет, постарались упоить своих друзей до состояния нестояния, потом натолкнули их на мысль позабавиться с девушкой и одним из первых вышли на задний двор, где расчетливо уступили право быть первым графу Миддару. Он, находясь в невменяемом состоянии, пошел у вас на поводу, а вы принялись ждать появления Нелюдя... Кстати, планируя это убийство, вы не учли одного маленького нюанса: для любого, кто хоть что-то смыслит в военном деле, ясно, что бой пяти мечников против одного воина с посохом не может не закончиться смертью последнего! Говоря другими словами, чтобы выйти сухим из воды, вам надо было приглашать в таверну максимум двоих...

— Я ничего не планировал! А Нелюдь был одержим Двуликим! — затараторил барон. — И у нас не было ни одного шанса!

— Да ладно? Я видел его в тюрьме — ничего божественного в нем нет. В общем, как мне кажется, вам пора перестать ломаться и признать свою вину...

— Я не виноват!!! — взвыл деморализованный мужчина. — Все было совсем не так, как вы говорите!!!

— А как? Может, расскажете?

...Начало рассказа было более чем подробным — перепуганный барон давился словами, ожесточенно жестикулировал и выбалтывал столько мелких подробностей, что Грасс очень неплохо представил себе времяпрепровождение честной компании с момента ее приезда в таверну и до гибели графа Миддара. А вот потом пыл барона слегка поугас: он начал думать, прежде чем говорить и принялся крайне осторожно подбирать выражения.

Естественно, заострять на этом внимание Рендалл не стал и с большим интересом дослушал рассказ до конца. А потом недоверчиво усмехнулся:

— То есть вы хотите сказать, что Нелюдь двигался слишком быстро даже для таких хороших мечников, как вы и ваши друзья?

Фарко набрал в грудь воздуха и затараторил:

— Я же уже говорил, ваша светлость: в него вселился Двуликий! Посудите сами: перед тем, как бросить в него нож, я довольно долго ждал, когда он отвлечется. И дождался момента, когда он не мог видеть моего броска! Однако он все равно уклонился! А когда я выхватил меч и бросился в атаку, он забрал его у меня с такой легкостью, будто вообще не почувствовал моего сопротивления!

— Может, вы ему его просто отдали?

— Да что же вы такое говорите-то? — застонал барон. — Он был одержим!!! После того, как он забрал мой меч, он за одно-единственное мгновение нанес несколько ударов и исчез...

— Звучит красиво. Посудите сами: вы утверждаете, что он забрал ваш меч и ударил им графа Валена. Значит, он должен был бросить свой посох и продолжить драться трофейным мечом. Посмотрите-ка на свое колено — оно что, перерублено?

— Посох он не ронял! А вот меч — бросил. После первого же удара... — пробормотал Фарко.

— Барон, вы крайне неубедительны. Впрочем, даже если бы вы не мямлили и не запинались, я бы вам все равно не поверил. Ибо лично слышал рассказ мальчишек, сидевших на заборе и видевших весь бой от начала до конца...

— Какие мальчишки, ваша светлость? Там не было ни одной живой души, кроме нас пятерых, этой проклятой девки и Бездушного!!!

— Вы уверены? — нахмурился Рендалл.

— Слово чести!!!

— А как же тогда ваши свидетели?

— Э-э-э... — барон покраснел, приподнялся на локте и залепетал: — Ну, я имел в виду, что никаких мальчишек там не было!

— Так... Сейчас вы хорошенечко подумаете, а потом расскажете все сначала. А я послушаю, оценю вашу откровенность и решу, стоит ли на суде упоминать сумму в одиннадцать тысяч золотых, зачитывать признания Крома и свидетельства мальчишек, которых, по вашим словам, там не было...

Фарко нервно побарабанил пальцами по краю носилок и опустил взгляд:

— Свидетелей там действительно не было — первые зеваки прибежали через пару минут после ухода Бездушного. Просто, когда я протрезвел и понял, что Нелюдь убил и Миддара и Валена, то взбесился. И дал себе слово сделать все, чтобы он оказался на плахе...

— Кто нанес смертельный удар графу Валену?

— Я... Но я бил Бездушного... — подняв взгляд, твердо сказал Эддиер. — А он как-то подправил удар своим посохом. И продавил клинок туда, куда ему было нужно...

— Вот теперь вы сказали правду... Добавите что-нибудь еще?

— В него действительно вселился Двуликий, ваша светлость: я видел, куда опускается меч, но не смог его ни остановить, ни сдвинуть в сторону! У меня было ощущение, что его посох весит больше, чем брус, которым запирают городские ворота!! А потом он раскидал нас, как котят, и спокойно ушел!!!

— Получается, что кровь графа Валена — на совести Нелюдя... — угрюмо буркнул Рендалл. — Но чтобы суд признал его виновным, вам придется повторить это при свидетелях...

...Допросы остальных участников вечеринки не добавили к рассказу барона Эддиера ничего нового — оба дворянина подтверждали странное изменение скорости движений и силы ударов Нелюдя. Причем ощущения, что схожие ответы на этот вопрос они подготовили заранее, у Грасса не возникло. Поэтому, отправив обоих восвояси, он перебрался на подоконник и мрачно уставился в темнеющее небо.

'Итак, получается, что Нелюдь ни с того ни с сего начал двигаться быстрее ветра и стал сильнее обезумевшего медведя! Значит, он счел ситуацию предельно опасной и воспользовался 'Благословением Двуликого'. Помнится, в состоянии этого самого 'Благословения' Бездушные прекрасно соображают... Следовательно, убивал он осмысленно... И почему-то взял две души вместо одной... Логика — непонятна... Но он виновен, значит, должен взойти на эшафот! Вместе с леди Мэйнарией... Ну и что мне теперь делать?'

Никаких особых идей в голову не лезло, и он, в сердцах плюнув на улицу, обхватил голову руками:

'Утро — не за горами, а решения как не было, так и нет! Что делать? Побеседовать с дознавателем? А толку — он знает меньше, чем я... С баронессой? Тоже бессмысленно: она помешалась на своей клятве и теперь, чтобы не потерять лица, первой поднимется на эшафот... Может, попробовать поговорить с Бездушным? Только что это даст? Заставить баронессу отказаться от данного слова он не сможет. А другого выхода у нас нет... Или... есть?'

Поймав ускользающую мысль, Грасс спрыгнул на пол, подбежал к своему столу, вцепился в ручку одного из ящиков, рывком рванул его на себя и торопливо вывалил на пол гору свитков.

Присел на корточки. Нашел нужный. Перечитал. Усмехнулся. Вскочил на ноги и рявкнул на весь дворец:

— Пятка?!

— Я, ваша светлость!

— Прикажи заложить карету: я еду в тюрьму...

Глава 18. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Десятый день четвертой десятины третьего лиственя.

...Услышав негромкое шипение, прервавшее бесконечное повествование о постельных привычках веселой вдовушки Треоны по прозвищу Недотрога, я вывалилась из забытья, изо всех сил прижалась щекой к холодной решетке и с надеждой посмотрела на самый дальний участок противоположной стены, который можно было увидеть из камеры.

С основными принципами поведения 'теней' я разобралась еще в первые часы вынужденного одиночества, а сейчас, через шесть смен после того, как Крома увели на допрос, могла заранее предсказать появление на лестнице начальника караула, кого-то из тюремщиков или слуг графа Грасса, несущих мне поесть.

Ничего сложного в этом не было — услышав голос или звук шагов Большого Начальства, воины мгновенно замолкали, бесшумно занимали строго определенные места, вытягивались в струнку и не шевелились до тех пор, пока перед ними не останавливалась смена.

На слуг реагировали по-другому: кого-то встречали шуткой, кого-то — завуалированным оскорблением, кого-то — подзатыльником или добродушным тычком в пузо. И обыскивали их без особого энтузиазма — вассалы графа Рендалла не верили в то, что домочадцы графа Рендалла собираются причинить нам хоть какой-нибудь вред.

А вот при появлении тюремщиков воины преображались: перебрасывали закинутые за спину щиты на левую руку, выхватывали из ножен мечи и готовились к бою. Вместе с ними готовилась и я — вжималась в прутья решетки, прикипала взглядом к теням на стене и превращалась в слух. Чтобы через такую короткую, но все равно бесконечную Вечность убедиться в том, что тюремщики прошли мимо. И в очередной раз ухнуть в пучину отчаяния...

...Увы, и в этот раз радоваться оказалось нечему — тень болтливого коротышки, обычно мечущегося по лестничной площадке и не закрывающего рот в течение всей стражи, скользнула к приметной выбоине и, замерев, почти достала головой до висящего над ней светильника. Тень его напарника перетекла правее и тоже застыла. Закрыв собой кольцо для факела.

'Очередная смена караула...' — угрюмо подумала я и расстроенно закусила губу.

Во рту тут же стало солоно от сочащейся из нее крови.

С трудом оторвав замерзшие пальцы правой руки от прута, отполированного руками моих предшественников, я вытерла губы рукавом и снова уставилась на примитивное изображение вертикальной дыбы, выцарапанное на стене кем-то из предыдущих заключенных.

Смотреть на человечка с вывернутыми плечами, висящего на перекладине, было до безумия страшно — перед внутренним взором мгновенно возникло искаженное мукой лицо Крома, а стук бешено колотящегося сердца начал напоминать звук ударов батогами.

'Спаси и сохрани!!!' — мысленно взвыла я, обращаясь ко всем богам сразу, и вздрогнула: со стороны лестницы лязгнула сталь, а затем до меня донесся чей-то повелительный рык:

— Ну, что встали? Открывайте!!!

Через мгновение я снова вжималась в решетку, вглядывалась в мельтешение доброго десятка теней на стене и горячечно шептала:

— Только бы он был жив и здоров... Только бы он был жив и здоров...

...Десятка полтора ударов сердца, потребовавшиеся коротышке, чтобы отпереть замок, я до рези в глазах вглядывалась в силуэты, пытаясь увидеть среди них Меченого. И не нашла: большинство теней были ненамного выше напарника коротышки.

'Кром — там! Просто стоит лицом к стене! — изо всех сил вжимаясь в прутья решетки, мысленно шептала я. — Вот сейчас дверь распахнется — и ему прикажут входить...'

Распахнулась. Одна из теней сложилась в поясном поклоне и вытянула руки в сторону проема:

— Прошу, ваше величество!

— Ваше величество? — ошарашенно повторила я, отшатнулась от решетки и чуть не упала: уставшие от приседаний ноги напрочь отказывались повиноваться.

Кое-как восстановив равновесие, я торопливо оглядела свое измятое платье, наткнулась взглядом на влажное пятно на подоле и мучительно покраснела:

'Выгляжу, как нищенка! А пахну — как...'

Додумать мысль до конца я не успела: до меня донесся негромкий, но властный рык короля Неддара:

— Ключ!

— Какой ключ, ваше величество?

— От камеры баронессы! Живо!!!

— Э-э-э... Вот этот... с треугольной бородкой, сир!

— Ждите тут! Все...

Я сглотнула, потянулась руками к волосам, чтобы попытаться привести в порядок хотя бы прическу, и торопливо шагнула назад и влево. Чтобы прикрыть собой омерзительно-грязное отверстие ветки. Потом заметила обрывки моего траурного платья, валяющиеся в углу нар, дернулась, чтобы их куда-нибудь убрать и заставила себя остановиться: чем тратить время на пустую беготню, стоило подумать, как убедить короля вытащить Крома из рук палачей.

Мысль о том, что Меченый вот уже двенадцать часов находится в допросной или пыточной, мгновенно ввергла меня в состояние холодного бешенства. Поэтому, когда перед камерой возник силуэт короля Неддара, я с трудом нашла в себе силы, чтобы заставить себя присесть в реверансе.

— Добрый день, леди Мэйнария! — звякнув связкой ключей, поздоровался Латирдан.

— Здравствуйте, ваше величество... — ответила я и уставилась в глаза королю.

Неддар выглядел спокойным. Слишком спокойным — в его взгляде не было ни брезгливости, ни раздражения, ни презрения. Не было сочувствия, чувства вины или удовлетворения. Не было ожидания и интереса. И это меня здорово испугало: он прикладывал все силы, чтобы скрыть свои чувства!

'Видимо, что-то с Кромом...' — в панике подумала я и торопливо смахнула со щеки непрошеную слезу.

В это время Неддар, как раз справившийся с замком, распахнул дверь и зашел в камеру. Потом отшвырнул замок в угол, мотнул головой в сторону нар и поинтересовался:

— Вы не будете против, если я присяду?

Я растерялась:

— Н-нет, сир! Но они гря-...

— Вот и хорошо... — не дослушав меня, король прижал ножны с мечом к бедру, прошел к нарам, царственно опустился на изрезанные доски и задумчиво огляделся: — Мда, не дворец...

— Я уже имела честь обратить на это внимание, сир... — грустно пошутила я.

— Клятва есть клятва... — в унисон мне вздохнул Неддар и подергал себя за ус: — Скажите, баронесса, вы помните формулировку той просьбы, которая привела вас сюда?

Я утвердительно кивнула:

— Я просила справедливости, сир! По отношению к своему майягарду...

— Замечательно. Значит, вы понимаете, что и король обязан быть справедливым...

— Да, сир!

— Тогда пожалуйста, постарайтесь вникнуть в то, что я сейчас скажу. Ладно?

Мне стало не по себе — по спине потекли капельки холодного пота, во рту, наоборот, пересохло, а коленки ощутимо затряслись. И для того, чтобы ответить на вопрос короля, мне пришлось сначала заставить себя не трястись, а потом — шевельнуть непослушными губами:

— Хорошо, сир!

— У меня возникла небольшая проблема, решить которую с вашей помощью мне будет намного легче, чем без...

— К-какая проблема, сир?

— Кром по прозвищу Меченый является подозреваемым в совершении убийства дворянина. Значит, обязан содержаться в тюрьме в течение всего времени расследования этого преступления. Причем не как-нибудь, а в условиях, определяемых законом. Являясь слугой Бога-Отступника, до получения убедительных доказательств его вины, ваш майягард может рассчитывать на одиночную камеру, питание по нормам тюремной охраны и кратковременные прогулки по тюремному двору. Кроме того, особый порядок судопроизводства в отношении Бездушных запрещает применение пыток, а так же оговаривает обязательное участие в расследовании хотя бы одного члена Внутреннего Круга...

— Могу вас расстроить, сир! — дождавшись паузы, угрюмо буркнула я. — В отношении Крома законы почему-то не соблюдаются: до моего появления в тюрьме его держали в общей камере, кормили жуткой баландой, а прогуливаться водили только до пыточной и обратно. Правда, пытать — не пытали, но недвусмысленно намекали на то, что в ближайшем будущем он непременно окажется в руках палачей. Мало того, не далее, как вчера вечером его забрали на допрос. А обратно до сих пор не привели...

Договорив последнюю фразу, я изо всех сил впилась ногтями в ладони — держать себя в рамках, чувствуя боль, оказалось чуточку легче.

Видимо, выражение моего лица было достаточно красноречивым, так как, вместо того, чтобы продолжать рассказывать о своей проблеме, король изволил меня успокоить:

— С вашим майягардом все в порядке: он жив и здоров. Просто по некоторым причинам, о которых я скажу чуть позже, его переселили в другую камеру. Что касается отступлений от закона — бывший начальник тюрьмы уже арестован и в настоящее время дожидается суда двумя этажами ниже вас...

— Спасибо, ваше величество!

— За что? — искренне удивился Латирдан. — Я просто восстановил справедливость...

Говорить о том, что у большинства сильных мира сего весьма своеобразные понятия о справедливости, я не стала. Благоразумно решив, что король может счесть это оскорблением. Однако он каким-то образом понял, о чем я подумала, и расстроенно развел руками:

— Королевство довольно велико, а я — не всеведущ. Поэтому закон соблюдают не везде... Пока не везде...

— Ваши намерения достойны уважения, сир! — поняв, какой смысл заключен в слове 'пока', кивнула я. Потом выдержала паузу и напомнила ему о теме разговора: — Но мы говорили о возникшей у вас проблеме...

Неддар снова подергал себя за ус и слегка помрачнел:

— Ну да... Так вот, с сегодняшнего дня ваш майягард будет содержаться в отдельной камере, питаться так, как полагается по закону, и раз в день прогуливаться по тюремному двору. Но я буду вынужден лишить его возможности общаться с кем бы то ни было, кроме приставленной к нему охраны и дознавателя...

— Почему, сир? — похолодев, спросила я.

— Закон защищает не только обвиняемых, но и пострадавших... — вздохнул король. — Именно поэтому человека, подозреваемого в совершении какого-либо преступления, помещают в тюрьму: под надзором бдительной охраны он не может вмешиваться в ход расследования или препятствовать оному, а так же не в состоянии вступить в сговор с лицами, способными на лжесвидетельство. Ну, и еще содержание под стражей не дает ему шанса избежать справедливого наказания. Логика понятна?

— Да, ваше величество...

— Условия содержания подозреваемых достаточно подробно оговорены в Праве Крови . А любое их изменение обычно расценивается, как несправедливость. Как по отношению к ним, так и к пострадавшей стороне...

— Кром не собирается вмешиваться в ход расследования, с кем-то сговариваться или убегать!

— Леди Мэйнария, вы просили меня о справедливости?

— Да, сир!

— Сегодня утром граф Ильмар Увераш попросил меня о том же. Естественно, я дал слово и ему. А теперь должен сделать все, чтобы он не смог предъявить мне никаких претензий...

Я непонимающе уставилась на него, потом немножечко подумала и... догадалась:

— Вы хотите сказать, что раз вы — мой опекун, то считаетесь заинтересованным лицом? А мое пребывание в одной камере с Кромом может быть расценено, как свидетельство вашей пристрастности?

Король кивнул:

— Да, леди! Это повредит моей репутации, затянет суд и, вероятнее всего, скажется на приговоре не самым лучшим образом...

У меня оборвалось сердце, а по щекам потекли слезы:

— Я поняла, сир... И потерплю...

Король расстроенно посмотрел на мое заплаканное лицо и протянул мне белоснежный платок, украшенный гербом Латирданов:

— Не плачьте, баронесса — я сделаю все, чтобы расследование закончилось как можно быстрее. Если, конечно, вы поможете мне избавиться от лишних забот...

— Каких забот, сир?! — всхлипнула я.

— Обеспечить безопасность вашего майягарда сравнительно несложно: он — мужчина и при необходимости без труда справится с любым из дружков покойного Зиги. Значит, если доставлять ему еду и воду из дворца, а так же поставить у камеры пару воинов, то за его здоровье и жизнь можно не волноваться. С вами не так просто: вы — девушка, не умеющая за себя постоять. И невольная виновница смерти этого самого Зиги. Поэтому, для того, чтобы быть уверенным в вашей безопасности, мне придется в спешном порядке искать замену всем тюремщикам, палачам и дознавателям...

— З-зачем?

— Они бредят желанием отомстить...

— Мда... А это так сложно, сир?

Неддар пожал плечами:

— Чтобы из хорошего воина сделать хорошего тюремщика, нужно от силы полчаса: достаточно объяснить правила поведения с заключенными и еще кое-какие мелочи. А для того, чтобы воспитать хорошего дознавателя или палача, требуется не один год...

— И что же тогда делать?

— Вейнар на грани большой войны, баронесса, и мне приходится тратить очень много времени на решение вопросов, от которых зависят жизни моих вассалов. Увы, времени на поиски и личные беседы с новыми палачами и дознавателями у меня практически нет. Поэтому... Поэтому я убедительно прошу вас пойти мне на встречу и согласиться дождаться завершения расследования во дворце...

'Короли не просят!' — мысленно отметила я. — 'Они велят...'

Потом тряхнула волосами и дерзко посмотрела глаза сюзерену:

— Заранее прошу прощения за сомнения, сир, но вы уверены, что новый начальник тюрьмы ни на шаг не отступит ни от буквы, ни от духа закона?

Неддар гневно свел брови к переносице, вскочил на ноги и в мгновение ока оказался передо мной:

— Леди Мэйнария, вы забываетесь!!!

Как ни странно, его вспышка меня нисколько не испугала — я с легкостью выдержала бешеный взгляд и развела руками:

— Я — гард'эйт, сир! Значит, живу жизнью моего майягарда и беспокоюсь за него...

Король прищурился, посмотрел на моих искусанные губы и внезапно успокоился:

— Леди Мэйнария! Я, король Неддар третий, Латирдан, беру на себя ответственность за жизнь и здоровье Крома по прозвищу Меченый. И даю вам слово, что до суда он будет содержаться в строгом соответствии с законом...

На мой взгляд, такая формулировка клятвы оставляла достаточное количество лазеек, чтобы при желании ее можно было обойти. Но требовать от короля каких бы то ни было уточнений было бы верхом наглости. Поэтому я заставила себя изобразить что-то вроде благодарной улыбки и присела в реверансе:

— Я принимаю ваше слово, сир! И готова перебраться во дворец...

Глава 19. Король Неддар третий, Латирдан.

Первый день первой десятины первого травника.

...Взбежав по ступенькам беседки, Неддар нетерпеливо толкнул от себя украшенные причудливой резьбой резные двери, запоздало сообразил, что грохот ударившихся о столбы створок мог перепугать баронессу Кейвази, ожидающую его внутри, и виновато улыбнулся:

— Тяга к знаниям — страшная вещь: ради нее человек способен на безумства...

— Вы хотите сказать, что истинной причиной большинства захватнических войн являлось непреодолимое желание ознакомиться с содержимым чьей-нибудь библиотеки?

Ответить на этот простой, в общем-то, вопрос король не смог. Ибо, разглядев баронессу в полумраке, царящем в беседке, надолго потерял дар речи. И неудивительно: девушка, стоящая перед ним, оказалась облачена не в платье, а в роскошный араллух , украшенный вышивкой рода Максудов и целомудренно зашнурованный от подола и до восхитительной ямочки между ключиц. Да что там араллух? Бедра леди Этерии обтягивали тончайшие ансы , подчеркивающие стройность ног чуть ли не сильнее, чем голая кожа!

С трудом оторвав взгляд от восхитительного зрелища, король зажмурился и несколько раз тряхнул головой, чтобы вернуть себе способность думать.

Получилось. Хотя и не сразу. Поэтому, открыв глаза, он заставил смотреть не на притягивающие взгляд округлости баронессы, обычно скрываемые платьями, а на всякие мелочи вроде цвета вышивки, тесьмы, использованной для шнуровки и потертостей от наручей, неожиданно обнаружившихся на рукавах араллуха...

...Удивительно, но обнаружить каких-либо огрехов в одежде ему не удалось: узоры, во множестве покрывавшие наряд баронессы, без всякого сомнения, вышивал кто-то из Максудов, узелки на шнуровке завязывали они же, а потертости выглядели так, как будто появились в процессе многочасовых тренировок. Мало того, узкую талию леди Этерии подчеркивал видавший виды маттир с парой коротких наш'ги в серо-зеленых ножнах, из-под шнуровки на левом рукаве араллуха выглядывала рукоять метательного ножа, а на большом пальце правой руки поблескивало самое настоящее отеро .

Единственное, что не очень вписывалось в образ ори'дарр'иары, так искусно созданный баронессой, так это прическа. Вместо того чтобы заплести волосы в традиционный магас , девушка уронила на грудь один-единственный лахти , а остальным прядям позволила рассыпаться по плечам в кажущемся беспорядке...

...Насладившись состоянием Неддара, баронесса Кейвази склонила голову и церемонно поздоровалась:

— Силы твоей деснице и зоркости твоему взору, ашер!

— Полной чаши твоему дому и плодовитости лону... — привычно ответил Неддар. А потом слегка смутился, сообразив, что для урожденной вейнарки хейсарское упоминание о лоне может показаться чересчур фривольным.

Леди Этерия не обиделась. Наоборот — тряхнула волосами и спросила:

— Ну, так что там насчет тяги к знаниям и причин большинства захватнических войн, сир?!

— Я ошибался... — утонув в ее глазах, хрипло выдохнул король. — Причиной большинства войн является не тяга к знаниям, а красота: ради того, чтобы заслужить улыбку такой ослепительной девушки, как вы, любой уважающий себя мужчина захватит Горгот, дойдет до края мира или бросит к ее ногам Дэйр с Уной...

— И вы тоже, сир? — ехидно поинтересовалась баронесса.

Неддар выдержал паузу, сгорбил плечи и притворно вздохнул:

— Я — нет...

— Почему? Вам не нравится, как я улыбаюсь?

— В том-то и дело, что нравится! Поэтому вместо того, чтобы умчаться завоевывать Горгот или унестись к краю мира, я предпочту находиться рядом с вами. И постараюсь вызвать вашу улыбку каким-нибудь менее безумным способом...

Леди Этерия посерьезнела:

— Спасибо, сир! Мне очень приятно это слышать...

Потом взяла со столика футляр для свитков, подцепила пальчиками крышку и вытащила из него пожелтевший лист пергамента:

— Сир, трактат 'Об обороне крепостей и обо всем, что с ней связано' довольно велик. Может, вам все-таки стоит присесть?

Сообразив, что все еще стоит в дверном проеме, Неддар торопливо подошел к ближайшему креслу, опустился на сидение и взглядом разрешил баронессе садиться.

Та благодарно кивнула и села. Напротив. Сдвинув кинжалы так, чтобы они не уперлись в сидение или ручки кресла.

Прикосновение ее рук к потертым ножнам Волчьих Клыков выглядело настолько естественным, что монарх невольно напрягся, настроился на бой и мысленно порадовался тому, что надел под камзол кольчугу:

— А давайте оставим оборону крепостей на потом и просто побеседуем?

— Как скажете, сир! — леди Этерия убрала свиток обратно в футляр и аккуратно положила последний на стол. — О чем бы вы хотели поговорить?

Дождавшись, пока тоненькие пальчики баронессы опустятся на подлокотники, Неддар перевел взгляд на ее араллух и вопросительно изогнул бровь:

— А почему именно Максуды?

— Какие 'Максуды'? — недоуменно переспросила баронесса.

— Вышивка на вашем араллухе — максудская... Канты по швам ансов и узлы на тесьме — тоже... Почему вы выбрали именно этот род?

Леди Этерия пожала хрупкими плечами, отчего ее грудь тяжело колыхнулась:

— Я ничего не выбирала, сир! Один из наших конюхов — хейсар, а это — девушка оглядела свой наряд — его подарок на мое совершеннолетие...

При упоминании об этом хейсаре в голосе баронессы прозвучало столько нежности, что Неддар чуть не задохнулся от ревности.

— Подарок? От обычного конюха? — стиснув пальцы на подлокотнике, прошипел он.

— Почему это 'от обычного'? — возмутилась баронесса. — Когда-то Камран спас жизнь моему отцу! А теперь доживает свои дни, занимаясь тем, что ему больше нравится...

Фраза 'доживает последние дни' еще сильнее обострила подозрительность короля:

— А эти клинки вы тоже получили на совершеннолетие?

Девушка покраснела и опустила взгляд:

— Нет, сир, их он мне подарил совсем недавно...

— Просто так?

Леди Этерия замялась. Потом сжала пальчики в кулачки и вздохнула:

— Нет, ваше величество. Мне кажется, тогда, когда он решил, что я, наконец, научилась ими пользоваться...

— А почему 'кажется'?

Непонятно, почему, но последний вопрос вывел баронессу из себя: она вскинула голову и с вызовом посмотрела на короля:

— Камран — немой! Поэтому о причинах его поступков я могу только догадываться!

'Надо сказать Ваге, чтобы разузнал все, что можно, об этом Камране. И чем быстрее — тем лучше...' — угрюмо подумал Неддар. Потом увидел, с какой мукой баронесса смотрит на входные двери, и внезапно почувствовал, насколько она расстроена таким поворотом беседы.

'Счастье — как вода в ладонях: стоит на мгновение разжать пальцы — и оно утечет, оставив о себе одни воспоминания...' — мысленно пробормотал король и виновато посмотрел на Кейвази:

— Леди Этерия! Я не хотел вас обидеть! Просто до сегодняшнего дня я был твердо уверен, что вы ничего не знаете ни о культуре, ни об обычаях хейсаров. Поэтому, увидев вас в наряде настоящей ори'дарр'иары и с клинками, которые можно только заслужить, растерялся. И решил, что вы можете оказаться наемной убийцей!

Девушка пристально посмотрела на Неддара и грустно усмехнулась:

— Звучит красиво. Но мне почему-то кажется, что это — только половина правды...

Король закусил ус, подумал и заставил себя договорить:

— А еще я заревновал! И ревную до сих пор...

Девушка ошалело захлопала ресницами:

— К Камрану? Меня?

— Ну да! Вы мне очень нравитесь, и одна мысль о том, что вам может дарить подарки кто-то еще, сводит меня с ума!

Леди Этерия закусила губу, несколько мгновений задумчиво стучала ноготками по подлокотникам, а потом вдруг взяла и улыбнулась:

— Знаете, сир, я представила себя на вашем месте и пришла к выводу, что, скорее всего, тоже мучилась бы от ревности! Поэтому я на пару минут забуду о приличиях и развею ваши сомнения: Камран — лиственей на десять старше моего отца, и я отношусь к нему, как к кормилице, волею богов облаченной в кольчугу...

— Спасибо... — с благодарностью выдохнул Неддар.

— Это еще не все! — в глазах баронессы появилась странная решимость. — Если вы не против, то я объясню вам и причину, заставившую меня облачиться в это 'платье'!

— Буду благодарен...

— Знаете, сир, притча, которую вы мне рассказали во время нашей первой прогулки по парку, здорово запала мне в душу. Я долго думала о том, как хейсары относятся к своим женщинам, и вдруг поняла, что мне не хочется, чтобы вы считали меня урр'эйт! Я — не пустышка! И мне хочется...

Король вспыхнул, как мальчишка, подался вперед, чтобы лучше слышать окончание фразы и... закусил губу — она завершилась совсем не так, как он ожидал:

— ...помочь вам нести тот груз, который вы на себя взвалили...

Почувствовав его состояние, девушка задумалась, потом густо покраснела и развела руками:

— Мы знакомы всего несколько дней, сир. И то, что у меня уже возникло желание вам помочь, о чем-то да говорит!

Она не лгала. Ни в одном слове. И, кажется, не пыталась им манипулировать. Поэтому Неддар забыл о своем разочаровании и улыбнулся:

— Леди Этерия! Вы меня поразили! Поэтому я, Неддар третий, Латирдан, дарую вам привилегию обращаться ко мне на 'ты'...

Девушка растерялась.

— ...позволяю сидеть в моем присутствии...

Покраснела.

— ...и с восторгом принимаю ваше великодушное предложение!

— Какое предложение, сир? — испуганно спросила баронесса.

— Ну, вы только что сказали, что хотели бы помочь мне нести тот груз, который я на себя взвалил. Вот я подумал и решил, могу им поделиться только с другом! А обращаться к другу на 'вы' — это дурной тон...

— Вы шутите?

— Ты шутишь? — поправил ее Неддар.

Баронесса покраснела и опустила взгляд:

— Я не могу, сир!

— А придется! Давайте попробуем еще раз! Скажите 'Ты шутишь'?

— Си-и-ир!!!

— Леди Этерия, вы мне друг, или как?

— Друг... — девушка покраснела еще гуще и... возмущенно уперла руки в бока: — Так! Если я — ваш друг, то какого Двуликого вы обращаетесь ко мне на 'вы'?!

— Ты мне друг?

— Да... — кивнула баронесса. Потом решилась и посмотрела на короля: — Ну, и чем, кроме чтения свитков, я могу тебе помочь?

— Ну, для начала я бы хотел, чтобы ты познакомилась с баронессой д'Атерн...

Глава 20. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Второй день первой десятины первого травника.

...Перевитые мышцами десницы палача и его помощника одновременно поднялись в воздух, на мгновение задержались в верхней точке и, постепенно ускоряясь, устремились вниз. Короткие ломики, до блеска отполированные их ладонями, коротко вспыхнули на солнце и с ужасающим хрустом перебили наши правые предплечья, привязанные к ободам тележных колес.

Боли я не почувствовала. Но, увидев, как дернулся кадык Меченого, изо всех сил сжала зубы и тихонечко застонала.

От страха.

По губам нависшего надо мной помощника палача скользнула презрительная улыбка, а глаза Крома, все время падения ломиков не отрывавшиеся от того, который опускался на мою руку, на мгновение закрылись.

Я вздрогнула, увидев, как с уголка его глаза сорвалась в полет крошечная злая слезинка. И чуть не оглохла от восторженного рева собравшейся вокруг эшафота толпы.

Заглушая вопли, что-то рыкнул королевский глашатай.

Помощник палача, повторяя движение своего наставника, сделал шаг в сторону. Его десница с ломиком снова поднялась в воздух, задержалась в верхней точке, рухнула вниз, раздробила кости моей левой руки и, наконец, обожгла меня болью.

Я вскрикнула и утонула во взгляде Нелюдя. Полном отчаяния и страха ЗА МЕНЯ:

— Зачем?

Услышать его шепот я не могла — беснующаяся толпа заглушала даже мои собственные стоны. Но... увидела. Или почувствовала. Причем не только смысл, но и горечь, которую он вложил в этот выдох.

Пожала плечами. Криво усмехнулась. И вдруг поняла, что плачу: даже на эшафоте, в одном шаге от Небытия, он переживал не за себя!

— Ну и какой ты после этого Бездушный? — горячечным шепотом спросила я, тряхнула головой и... чуть не умерла от вспышки боли в правом виске.

Выгнулась дугой, схватилась за голову и непонимающе уставилась на нежно-розовый балдахин, внезапно возникший над эшафотом.

'Балдахин? Откуда?' — растерянно подумала я, хрипло втянула в себя воздух и почувствовала, что вместо ужасающего смрада от горящей плоти он пахнет ароматическими свечами!

Зажмурилась. Мотнула головой, чтобы стряхнуть с себя наваждение, и чуть было не взвыла в голос от новой вспышки боли.

Осторожно открыла глаза, огляделась, наткнулась взглядом на двурогую вершину Быка, освещенную лучами заходящего солнца, и решила, что схожу с ума: увидеть самый высокий пик Шаргайльского хребта, находясь на Лобной площади Аверона, было невозможно!

Перевернулась на бок. Уткнулась носом в кружево соседней подушки, отпихнула ее от лица и застыла: моя рука была целой и невредимой! Без единого перелома или синяка!!!

— Вы уже проснулись, ваша милость?

'Проснулась? Значит, я — спала?' — ошарашенно подумала я. И, наконец, поняла: четвертование было сном! Вернее, кошмаром! А я находилась в покоях Вечерней Зари, выделенных мне королем Неддаром!

— Да, проснулась... — запоздало выдохнула я и торопливо вытерла рукавом ночной рубашки заплаканное лицо.

Тем временем Эрна подошла вплотную к кровати и встревоженно уставилась на меня:

— Вы так бледны, ваша милость! Плохо себя чувствуете, да?

— Голова раскалывается... — угрюмо буркнула я. Потом еще раз посмотрела на картину на противоположной стене опочивальни и вздохнула: — И кружится... Такое ощущение, что я — в тумане... Или еще не проснулась...

— Спали слишком долго... — вздохнула служанка. — Бывает...

— Час чего? — осторожно повернув голову и уставившись на огарок мерной свечи, спросила я.

— Оленя... Заканчивается уже...

Я недоверчиво приподняла бровь, потом повернулась к занавешенному окну и зашипела от боли.

— Вот я дурища-то! — воскликнула служанка, метнулась к прикроватному столику и чем-то загромыхала. — Мэтр Регмар ведь предупреждал...

— О чем?

— Что у вас могут быть головные боли...

— Когда это? — удивилась я.

— Вчера... Перед тем, как уйти... И оставил два кувшина каких-то отваров...

Что-то грохнуло. Потом заскрипела кровать, и перед моим лицом появился серебряный кубок:

— Выпейте, ваша милость! Должно помочь...

Я осторожно приподнялась на локте, сделала несколько глотков чуть горьковатой, но довольно приятно пахнущей жидкости и обессиленно откинулась на подушки.

Склонившаяся надо мной служанка аккуратно обмакнула мне губы белоснежным рушником и метнулась за халатом:

— Нет, он сказал не лежать! Поэтому сейчас я отведу вас на ночную вазу, потом распарю и сделаю меросс ...

...Будь я в нормальном состоянии — ни за что не позволила бы мучить себя девушке, которую я видела второй день. Но боль, терзавшая голову, была настолько сильной, что ради избавления от нее я была готова на все, что угодно. Поэтому через полчаса, выбравшись из бочки с горячей водой, я забралась на высоченный топчан для меросса и обреченно закрыла глаза.

Как ни странно, вместо того, чтобы вцепиться в мои плечи и начать их мять, как кожемяка — воловью шкуру, Эрна запустила пальцы мне в волосы и легонечко прикоснулась к затылку. Потом ее руки скользнули по шее, плечам, спине и через пару ударов сердца остановились на пояснице.

Я решила, что все еще сплю. Ведь меросс должен был начинаться совсем по-другому: с тычка костлявым пальцем между ребер, с чувствительного шлепка по заднице или с возмущенного шипения 'Нет, ну надо же было себя довести до такого состояния?'.

Не было! Ни одного, ни другого, ни третьего — задержавшись на пояснице, пальчики Эрны вернулись к плечам и... принялись их ласкать! Да-да, именно ласкать! Ибо назвать эти прикосновения как-нибудь иначе у меня не повернулся бы язык.

— Ты уверена, что это — меросс? — возмущенно дернулась я и снова зашипела от боли в висках.

— Да, ваша милость! А что же еще?

— Ну... не знаю! Когда мне его делала моя кормилица, было больно...

— Как это? — Эрна на мгновение перестала ласкать мои плечи. — Добиваться расслабления мышц через боль это... это неправильно!!!

— А как правильно?

— Скоро почувствуете...

Почувствовала. Хотя и не очень скоро: эдак минут через двадцать-двадцать пять. Когда поняла, что млею от удовольствия, хотя служанка уже мнет мне плечи изо всех сил!

Такой меросс мне нравился намного больше того, который мне делала Амата. Поэтому, уверившись, что Эрна не собирается делать мне больно, я успокоенно закрыла глаза и окончательно расслабилась...

...Сколько времени длилось это удовольствие, я не знаю — не соображала. Просто в какой-то момент почувствовала, что лежу на спине, укрытая теплой тканью, а к моим рукам и ногам прикасаются чьи-то руки.

— Полежите немного, ваша милость! — почувствовав, что я шевельнулась, ласково сказала Эрна. — А мы приведем в порядок ваши ноготки...

'Мы?' — отрешенно подумала я, с трудом приоткрыла глаза и увидела вокруг себя четырех из пяти выделенных мне служанок.

— Мы быстро... — пообещала Атия. — И аккуратно: вы почти ничего не почувствуете.

После меросса в ее исполнении я была готова поверить во что угодно. Поэтому опустила голову на подушку, предупредительно подложенную кем-то из служанок, закрыла глаза и снова погрузилась в небытие...

...Ну, как ты, доча? — мама ласково прикоснулась к моему запястью и улыбнулась: — Оклемалась?

Я вспомнила треск подламывающейся ветки, метнувшуюся навстречу землю и виновато вздохнула:

— Вроде, да...

— Болит что-нибудь?

Я прислушалась к своим ощущениям, шевельнула рукой и пожала плечами:

— Кажется, нет...

— Слава Вседержителю... — облегченно выдохнула она и посмотрела в потолок: — Уберег дитё неразумное...

— Я не дитё! — возмущенно насупилась я. — Я уже взрослая!

— Взрослые по деревьям не лазают! А если и лазают — то не падают!!! — откуда-то из-за моей головы пророкотал отец.

— Просто ветка не вовремя подломилась...

— А вовремя — это как? — ехидно усмехнулась мама. — До того, как ты на нее наступишь, или после?

— Когда на нее наступит Волод... — вспомнив причину, заставившую меня лезть на вершину этого злосчастного деревца, угрюмо буркнула я.

— До-о-очь! Тебе не стыдно?

Я зажмурилась и отрицательно помотала головой:

— Неа! Нисколечко!! Я ему сказала, что не боюсь, а он не поверил!!!

— Не поверил данному Слову? — удивился отец.

— Ну да! Поэтому я разозлилась и слазила на верхушку аж четыре раза... Вернее, три. А на четвертом сорвалась...

— Настоящая д'Атерн!... — хихикнула мама. — Вся в тебя, Корделл...

— А в кого еще она может быть? — гордо поинтересовался отец. Потом шагнул к кровати и ласково потрепал меня по волосам: — Умничка! Я тобой горжусь!

— Вы не сердитесь?

Он весело посмотрел на меня и усмехнулся в усы:

— А почему я должен на тебя сердиться? Вот если бы ты сказала, но не сделала...

— Это же недостойно дворянки! — возмущенно фыркнула я.

— Именно! Поэтому...

— Поэтому, прежде чем что-то говорить — думай!!! — перебила его мама. — А то в следующий раз свернешь себе шею...

— Не сверну! — затараторила я. — Честно-пречестно!!!

Родители переглянулись и расхохотались. Потом мама наклонилась и поцеловала меня в лоб.

Правда, поцелуй почему-то показался мне холодным. А мамины губы — шершавыми. Такими же, как ладонь отца, покрытая мозолями от рукояти меча.

— Маменька, а вы почему такая холодная? — удивленно спросила я. — Вы болеете?

— Я не холодная... — мамина ладонь коснулась моего лба и я облегченно выдохнула: пальцы были горячими!

— Спите, юная леди... — щелкнув меня по кончику носа, улыбнулась мама. — Ладно?

— Спите, юная леди? — эхом донеслось до меня. — А как ваше самочувствие?

Открыв глаза и увидев над собой не маму, а личного лекаря короля Неддара, я растерялась, приподнялась на локте, огляделась по сторонам и вспомнила все...

Ощущение потери было таким острым, что у меня закололо сердце, а по щекам сами собой потекли слезы.

— Все еще болит? — удивился мэтр Регмар. — Да еще и так сильно?

Сообразив, что он спрашивает меня о головной боли, я отрицательно мотнула головой. И зажмурилась, чтобы вернуться в сон, в котором мама с папой были еще живы.

Увы, вернуться в него мне, конечно же, не удалось — вместо лиц родителей перед внутренним взором мелькнул заваленный объедками стол постоялого двора в Сосновке, потом мужик в рваном зипуне, с присыпанными мукой волосами и с кружкой пива в руках:

— А в Светлом лесу оранжевые постреляли отряд барона д'Атерна, мчавшийся на помощь его величеству... Говорят, там вся дорога завалена трупами...

Вспоминать его разглагольствования было больно. Поэтому я открыла глаза и вслушалась в то, что говорил мэтр Регмар:

— Та-а-ак... Эрна, а ты ничего не напутала?

— Что вы, ваша милость? Разбавила, как вы и сказали — полпальца отвара на два пальца воды...

— Тогда почему он не подействовал?

— Подействовал... — вытерев глаза уголком простыни, угрюмо буркнула я. — Голова уже не болит...

— Хм... — мэтр Регмар сдвинул кустистые брови к переносице и задумчиво поскреб ногтями щеку. — Тогда... ваша милость, если можно, оттяните, пожалуйста, нижнее веко!

Я закрыла глаза и мысленно взвыла: судя по выражению лица, лекарь собирался осматривать меня по второму разу!

— Ваша милость! Пожалуйста, мне нужно убедиться, что с вами все в порядке...

Выпростав руку из-под простыни, я оттянула оба века. Потом, не дожидаясь просьбы, перевернула ее тыльной стороной вверх и протянула лекарю.

Он тут же вцепился в запястье и зашевелил губами, отсчитывая ритм биения жил .

Отсчитал. Аккуратно положил мою руку на топчан и подергал себя за ус:

— Хм...

Что последует за этим многозначительным хмыканьем, я уже знала. Поэтому натянула простынь до подбородка и отрицательно помотала головой:

— Нет! Я не одета... И потом, у меня всего-навсего болела голова!

— У любой боли должны быть какие-то причины! Кстати, вам сегодня что-нибудь снилось?

Отвечать на вопросы было гораздо приятнее, чем высовывать язык, показывать горло и позволять прикасаться к себе холодной металлической трубкой. Поэтому я торопливо ответила:

— Кошмары...

— Могу я поинтересоваться темой этих кошмаров?

Я закусила губу и отрицательно помотала головой.

Как и во время первого осмотра, лекарь 'не заметил' моего нежелания и засыпал меня вопросами:

— Что-то из недавнего прошлого или связанное с вашими родителями? С тем, что с вами произошло по дороге к Аверону? С Бездушным?

Вопросы сыпались, как мука из порванного мешка. Причем явно не просто так — мэтр Регмар внимательно смотрел мне в глаза и... что-то по ним читал!

Вопросе на двадцатом я почувствовала раздражение. На тридцатом — разозлилась. На пятидесятом — закрыла глаза и холодно процедила:

— Мэтр Регмар! Я несколько не в духе. Поэтому давайте-ка перенесем нашу беседу эдак на завтра. Или на послезавтра...

— Ваша милость, я делаю свою работу! Его величество король Неддар поручил мне позаботиться о вашем здоровье, и я...

— Простите, что перебиваю, но, если мне не изменяет память, один из главных принципов, которыми лекари руководствуются в своей работе — это 'Не навреди'. Так?

— Да...

— Так вот, своими расспросами вы бередите незажившие раны и делаете мне больно!

— Иногда раны требуется чи-...

— Мэтр Регмар? — рявкнула я.

— Да, ваша милость?

— Я настоятельно прошу вас удалиться...

Не знаю, что оказалось убедительнее — тон, которым я произнесла свою 'просьбу', или бешеный взгляд, но лекарь тут же подхватил с пола сумку с травами, поклонился и исчез. Забыв даже попрощаться.

Дождавшись, пока за ним захлопнется дверь, я заставила себя успокоиться и перевела взгляд на Атию:

— Если он еще раз войдет в мои покои без моего разрешения, я пожалуюсь на вас королю...

...Не успели Эрна с Атией нацепить на меня халат, как в купальню вбежала Вирия и сообщила, что мэтр Фитцко уже прибыл и ждет.

Кто такой мэтр Фитцко и что ему от меня надо, я не знала и не хотела знать. Поэтому равнодушно попросила передать ему, что занята. И не имею возможности его принять.

Вирия вытаращила глаза. Так, как будто я отказалась побеседовать не с каким-то там безродным мастеровым , а самим королем:

— Ваша милость, это же сам мэтр Фитцко, портной его величества!

— И что?

— Ну... граф Грасс с трудом уговорил его отложить всю работу и пошить вам несколько платьев...

— Тогда пусть подождет: я не завтракала, не обедала...

— Стол я сейчас накрою! А вы можете пригласить мэтра Фитцко разделить с вами трапезу...

Я вспомнила предыдущий ужин из восьми перемен блюд и поняла, что при всем желании не смогу изображать из себя радушную хорошую хозяйку столько времени. Поэтому скрипнула зубами и отрицательно помотала головой:

— Нет. Никаких 'разделить'. Сообщи ему, что я скоро выйду...

— А как же обед, ваша милость?

— Потерплю...

...Увидев мэтра Фитцко, я закусила губу, чтобы не рассмеяться. И было с чего: крашеные охрой волосы портного стягивал тонюсенький серебристый шнурок, затейливо 'украшенный' разнообразными узлами. Тщательно завитые локоны красиво оттеняли нарумяненные щечки и падали на высоченный воротник нижней рубашки изумрудного цвета, зачем-то задранный так, чтобы касаться ушей. Сиреневый камзол, расшитый кружевами сильнее, чем самое роскошное подвенечное платье, был зашнурован золотой тесьмой и перетянут поясом горчичного цвета, тяжелая кованая пряжка которого посверкивала полированной сталью и изображала вздыбленного коня.

Дальше было еще веселее — из-под нижнего края камзола выглядывали лазурные шоссы, обтягивающие дряблые бедра, как перчатка руку, и придающие им какой-то синюшный вид. А их нижний край, расшитый огненно-рыжими кружевами, заканчивался в пальце от голенищ ярко-красных бархатных сапог с каблуками высотой чуть ли не в мою ладонь!!!

Для того чтобы собрать разбежавшиеся глаза и поприветствовать 'гостя', мне потребовалось минуты полторы. И все это время мэтр Фитцко любовался на себя в изящное ручное зеркальце. А когда я, наконец, вымолвила подходящие к случаю слова, царственно повернул голову, оглядел меня с ног до головы и снисходительно улыбнулся:

— Смирения, ваша милость! Вседержитель дал вам главное — жизнь. Остальное дам я...

Я опешила. А через мгновение, подхваченная его помощницами, оказалась за здоровенной ширмой, невесть откуда появившейся в углу. Причем уже без халата и босиком!

Еще через пару-тройку ударов сердца я почувствовала себя куклой — девушки вертели меня так, как считали нужным, заставляли то поднимать руки, то разводить их в стороны, то опускать вдоль бедер и совершенно не обращали внимания на мою наготу.

В какой-то момент я с тоской вспомнила образец предупредительности — мэтра Лауна — и даже попыталась проигнорировать одно из требований моих мучительниц, но безрезультатно: разобравшись с кучей тряпья, бросаемого через ширму снаружи, они начали меня одевать.

Нижняя рубашка... Какой-то балахон... Пояс... Корсет... Платье... Длинные, по локоть, перчатки... Еще один пояс... Что-то вроде сапожек, только коротких и без задника... Лента через плечо... Пара перстней, почему-то поверх перчаток... Пяток заколок для волос и жемчужное ожерелье...

Потом они закололи чем-то не устраивающие их места иголками и вытолкнули меня наружу.

Я сделала пару шагов к центру гостиной и онемела: пока меня одевали, отполированный пол оказался заставлен невесть откуда возникшими сундуками с тканями. Диваны и кресла — завалены нижними рубашками, корсетами и платьями. Стол и все три подоконника — кружевами, пуговицами и тому подобной дребеденью. А рядом с окном появилось здоровенное зеркало, рядом с которым неторопливо прохаживался виновник всего этого безобразия.

Услышав перестук моих каблучков, мэтр Фитцко повернулся ко мне всем корпусом и покровительственно усмехнулся:

— Ну вот, теперь вы уже чем-то похожи на Женщину...

Я вспыхнула, мельком посмотрела на себя в зеркало и на десяток ударов сердца выпала из реальности: платье было... донельзя развратным! И вместо того чтобы скрывать особенности фигуры, их подчеркивало! Нет, не подчеркивало, а выпячивало на всеобщее обозрение: безумно глубокое декольте, скрывающее, разве что, ареолы и живот, демонстрировало грудь практически целиком, а кружева и корсет, стягивающий талию, визуально увеличивали ее чуть ли не вдвое. Юбка прибавляла объем бедрам и попе, а почти прозрачная вставка чуть ниже колен показывала внимательному глазу мои голени и икры!!!

— Ну, как вам этот наряд? — дождавшись, пока я обрету дар речи, самодовольно усмехнулся портной.

— Бесподобен! — с трудом сдержавшись, чтобы не наговорить ему гадостей, с издевкой фыркнула я. — Но я — в трауре. Поэтому носить его не буду...

— Так оно же траурное!!! — взвыл мэтр Фитцко. И, подбежав ко мне, куртуазно показал мизинцем на мое левое плечо. — Видите во-о-от здесь черную ленточку?

Для того чтобы разглядеть крохотный символ скорби, прячущийся в белоснежном облаке из тирренских кружев, мне пришлось подойти к зеркалу вплотную, повернуться к нему левым боком и хорошенечко приглядеться.

Да, ленточка там действительно была. И действительно черная... Но она обхватывала мою руку под полупрозрачной тканью, поэтому увидеть ее мог только тот, кто точно знал, где и что искать!

— Вы что, издеваетесь? — сглотнув подступивший к горлу комок, возмутилась я. — Вы бы ее еще под подвязку пришили! Или под пуфик в моей спальне! Тут ее никто никогда не увидит! Даже если очень захочет!!!

Портной посмотрел на меня, как на юродивую:

— Выпячивать свою скорбь уже давно не в моде. Вы должны переживать горе в глубине своей души и при этом радовать окружающих своей молодостью и красотой...

— Выпячивать? — побледнев от бешенства, прошипела я. — Скорбь? Да что вы несете?!

Видимо, видеть такую реакцию у одевающихся у него дам мэтру Фитцко не приходилось. Поэтому он отшатнулся, закрылся руками и попытался объясниться:

— Ваша милость, вы не поняли, что я имел в виду! Это платье — самое что ни на есть траурное! Просто оно пошито так, что позволяет вам оставаться со своими чувствами наедине... Ну, и дает вам возможность переживать потерю близких где бы то ни было, не вызывая лживого сочувствия у тех, кто не в состоянии вас понять...

Я прикрыла глаза, чтобы не сорваться, и услышала еще одно 'уточнение':

— И потом, по-другому уже никто не шьет!

— Шьет... Мэтр Лаун Чернобородый... — кое-как удержав рвущийся наружу рык, угрюмо буркнула я. А потом добавила: — И я буду одеваться у него...

— Правильно... — раздалось от двери. — Полностью с вами согласна...

— Ой, леди Этерия... — тихонечко пискнуло за моей спиной и я, повернув голову, хмуро уставилась на человека, сумевшего вызвать такой ужас у служанки 'самого мэтра Фитцко'...

...Девушка, невесть как миновавшая охрану, выставленную у моих покоев побратимом короля Неддара, оказалась лиственя на два-три старше меня. Правильное и довольно симпатичное, лицо, спокойный взгляд, простенькая, без особых изысков, прическа. Платье в цветах рода Кейвази, не столько подчеркивающее, сколько скрывающее фигуру. И полное отсутствие косметики и украшений. Если, конечно, не считать украшением родовое кольцо.

В выражении лица или жестах баронессы тоже не было ничего особенного — она не задирала подбородок, не поджимала губы и не изображала Свет : просто смотрела на мое платье и о чем-то сосредоточенно думала.

— Чтица его величества короля Неддара третьего, Латирдана, баронесса Этерия Кейвази! — запоздало объявила Омра.

Я склонила голову и заставила себя улыбнуться:

— Доброго дня, леди Этерия! Прошу прощения за нерасторопность моих служанок — они, как и я, не ожидали вашего прихода...

— Доброго дня, леди Мэйнария! Это вы меня простите — я явилась в гости без приглашения, не предупредив и несколько не вовремя...

— Ничего страшного... Проходите и... — я жестом приказала Атии освободить диван у окна — ...располагайтесь...

Баронесса поблагодарила меня за предложение, однако, вместо того, чтобы сесть на предложенное место, неторопливо прошлась вдоль выложенных платьев, внимательно осмотрела каждое и нахмурилась:

— Скажите, мэтр Фитцко, а кто вам их заказал?

— Его светлость граф Грасс Рендалл, ваша милость! — слегка побледнев, пробормотал портной. — Вернее, его мажордом. Он привез мне мерки, снятые с леди Мэйнарии мэтром Лауном, и свиток с описанием нарядов, требующихся ее милости в ближайшее время...

— Размеры и расположение траурной ленты им как-то оговаривались? — зачем-то уточнила моя гостья.

— Ну-у-у... да, ваша милость!!! — для пущей убедительности портной несколько раз кивнул. Причем так энергично, что я не на шутку испугалась за целостность его шеи. — Он попросил, чтобы она привлекала к себе как можно меньше внимания. Хотя куда уж меньше-то? Ее и так почти не видно!

— Что ж... Ясно... — баронесса задумчиво подергала себя за локон и вздохнула: — В общем, так: эти платья вам, конечно же, оплатят. Но работу над ними вы отложите эдак... до начала второго жолтеня . А пока сошьете леди Мэйнарии другие. Наподобие тех, которые для нее сшил мэтр Лаун. Или, если у вас нет такого желания, поручите эту работу Чернобородому... Ясно?

— Да, ваша милость!

— Тогда свободны...

Портной поклонился чуть ли не до земли, попятился к двери, потом сообразил, что не может уйти, оставив свое добро у меня в покоях, и мучительно покраснел:

— Ваша милость! Вы позволите собрать все, что я принес?

Леди Этерия кивнула, повернулась ко мне и тряхнула волосами:

— Баронесса! Как вы относитесь к тому, чтобы переждать это стихийное бедствие у меня в покоях?

Я согласилась...

Глава 21. Десятник Нивер Ветерок.

Второй день первой десятины первого травника.

...Кузнечик с оборванной лапкой описал невысокую дугу и шлепнулся в воду рядом с корягой, чем-то напоминающей голову водяного. Еле заметное течение повернуло его вокруг себя и поволокло под 'бороду' — десяток белесых сучьев, нависающих над стремниной. В этот момент в толще воды мелькнула стремительная серебристая тень, стрелой метнулась к поверхности — и насекомого не стало...

— С локоть, не меньше... — восторженно прошептал Румор. — А может, даже с полтора!

— Угу... — лениво подтвердил Ветерок.

— Чего 'угу'? Видел, какая красавица?

— Угу...

— Тебе все равно, а я проголодался!

— Я предлагал тебе репу. Ты отказался...

— Какая, к Двуликому, репа, когда тут прорва серебрянки? — возмущенно прошипел первач. — Рыбу я хочу, рыбу! Ты только представь: поймать пару-тройку вот таких красавиц, выпотрошить, натереть изнутри солью, завернуть в листья лопуха, обвалять в глине и засунуть в угли эдак на полчаса. Потом достать...

— И чтобы среди них обязательно была вот эта? Которую ты так добросовестно подкармливаешь уже второй день? — не отрывая взгляда от противоположного берега, усмехнулся десятник.

— Ну да... — сглотнув слюну, кивнул Румор. — Хорошо бы...

— Хоти дальше, я не против...

— Бездушный ты, Нивер! Сам жрешь, что попало, и других заставляешь...

— Может, мне нравится вас заставля-... — начал, было, десятник и тут же заткнулся: куст жимолости, за которым заканчивалась потайная тропка из Рагнара, едва заметно шевельнулся.

Первач, мечтавший о запеченной серебрянке, среагировал на движение веток чуть ли не быстрее Ветерка — застыл в том же положении, в котором находился, и скосил глаза, пытаясь проверить, не сместился ли дерн, скрывающий их погляд от посторонних взглядов.

Нивер мысленно усмехнулся: погляд готовил не кто-нибудь, а Филин. А в его добросовестности не сомневались даже самые придирчивые сотники Тайной службы Вейнара!

Впрочем, такая реакция новичка ему понравилась: парень старательно выполнял указания 'старичков' и пытался думать.

...Убедившись, что увидеть смотровую щель с того берега невозможно, Рагнар приник к ней и затих. Пожирая взглядом появившихся на берегу людей.

— Ну, что скажешь? — еле слышно спросил Ветерок, оценив внешний вид и ухватки спускающихся к воде мужчин.

— Одежда — вейнарская. Но мне почему-то кажется, что они не наши... Первые два — мечники и, наверное, неплохие... Второй, скорее всего, левша: перевязь с метательными клинками надета наоборот, и руками он двигает как-то не так...

— Пока меня интересует только то, в чем ты уверен. Давай дальше...

— Третий — телок . Думаю, вершина : за ним постоянно присматривают четвертый и пятый. Так, как будто готовы подхватить... Да, они тоже мечники. И получше первых двух... Не удивлюсь, если последний — обоерукий... В мешках — груз... Ведра по три-четыре — у мечников, и вполовину меньше — у телка... Идут — с утра... Воины — не устали, а телок еле стоит на ногах...

— Все?

— Нет! Первый — не в духе. Скорее всего, потому, что телок натер правую ногу и еле ползет. Второй дергается: то ли что-то почувствовал, то ли понимает, что брод — неплохое место для засады. У четвертого этот выход — один из первых: он слишком напряжен и смотрит не так и не туда...

— Кто из них самый опасный?

— Пятый... Кажется... — неуверенно прошептал Румор.

— Почему ты так решил?

— Обоерукий... И идет замыкающим...

— Тогда почему его так нагрузили?

— А-а-а, точно! Тогда... первый?

— Второй: он не смотрит, а чувствует. Не делает ни одного лишнего движения. Совершенно расслаблен. У него у одного лямки мешка наброшены только на края плеч — в случае чего он избавится от груза быстрее, чем ты моргнешь... Посмотри, как он ставит ноги — при желании он сорвется с места даже с таким грузом и о-о-очень неплохо атакует... Ну, и оружие у него расположено удобнее, чем у других... Видишь?

— Теперь — да...

— Ничего, научишься...

— Скорее бы... — расстроенно вздохнул первач. Потом подтянул поближе арбалет и поинтересовался: — А какой из них — мой?

— Четвертый. Кладешь вглухую. Сразу. Ясно?

— Да...

— Готовься...

Румор отполз от смотровой щели, снял с арбалета чехол и вставил ногу в стремя. Потом согнулся в три погибели, зацепил тетиву крючками колец и выпрямился.

'Силен...' — мысленно восхитился десятник. Потом вытащил из-за пазухи манок и дважды крякнул...

...Услышав утиное кряканье, 'второй' застыл, что-то коротко рявкнул — и 'четвертый', торопливо сбросив с плеч тяжеленный мешок, первым вошел в воду.

Двигался он, конечно, не как телок, но и не как воин: вместо того, чтобы вглядываться в противоположный берег, смотрел под ноги. При этом умудрился дважды забрести на глубину и, кажется, подвернуть ногу. А еще он довольно громко сопел, поэтому Филину пришлось выпустить уток еще до того, как мечник добрался до середины реки.

Птицы захлопали крыльями, взметнулись в темнеющее небо и исчезли. Слегка перепугав посланного на разведку недотепу — поскользнувшись на поросшем водорослями камне, тот выронил из рук дорожную палку и... в сердцах помянул Двуликого!

Расслышав последние слова вырвавшейся у него фразы, Ветерок помрачнел: монахов, поминающих Бога-Отступника, он не встречал. Значит, люди, переправляющиеся через Наиру , были обычными несунами , шушерой, пытающейся сэкономить на въездных пошлинах и поэтому таскающей через границу всякую дребедень.

Брать их было глупо. А пропускать — поздно: команда к началу захвата уже прозвучала, а отменить ее было невозможно.

'В худшем случае разжалуют до первача...' — угрюмо подумал он. — 'В первый раз, что ли?'

...Увидев уток, 'второй' успокоился. Но все-таки дождался, пока разведчик пересечет реку и внимательно осмотрит прибрежные кусты. Конечно же, засады там обнаружить не удалось, и воин разрешил остальным двигаться дальше.

Чуть ли не на первом же шаге телок ухнул в какую-то яму, зачерпнул голенищем воды и что-то пробормотал себе под нос. Как ни странно, никто из его спутников даже не улыбнулся. Мало того, 'четвертый' и 'пятый', сорвавшись с места, подхватили его под локти и понесли! Так, как будто он был стеклянным!!!

Ветерок задумчиво хмыкнул: мужчина действительно был вершиной. А это здорово меняло дело. Ведь скрытно переводить через границу такого человека имело смысл только в том случае, если он был одним из глав Серых. Или его приметы были розыскных листах хотя бы одного из двух королевств.

Пропускать такую фигуру он не имел права в любом случае. Значит, разжалование откладывалось...

...Выбравшись на берег, телок вырвался из рук своих сопровождающих, опустился на траву, торопливо стянул с себя сапог и вылил из него воду.

'Второй' криво усмехнулся:

— Воды-то — пара ложек! До заимки — полчаса ходу. Можно было бы и потерпеть...

— Да я уже стер обе ноги! В кровь! И иду через не могу! — визгливо воскликнул телок, осторожно размотал мокрую портянку, пощупал кровоточащую пятку и... осенил себя знаком животворящего круга: — Прости меня, Вседержитель, за излишнюю вспыльчивость и недостаток смирения! Даруй мне силы, чтобы укрепить мою душу, и убереги от Неверия...

Его спутники, наблюдающие за окрестностями, вверх смотреть не стали. Но тоже шевельнули десницами. Так, как будто собирались повторить знак вслед за телком!

Движение было привычным. Поэтому Нивер обрадованно сжал кулаки и дернул за бечевку, ведущую к силку...

...Освободившись из петли, белка стремглав метнулась к ближайшему дереву и молнией взлетела по стволу. 'Пятый', наблюдавший за этой частью берега, проводил ее взглядом, щелкнул языком и... опрокинулся навзничь. Получив болт в переносицу.

Одновременно с ним на землю полетели и 'первый' с 'четвертым': Румор попал своему в глаз, а Лис — в горло. А вот 'второй', схлопотавший болт в правое плечо, завертелся волчком, как-то удержался на ногах, выхватил меч и... рванулся к телку, ошалело хлопающему глазами!

Ветерок, выметнувшийся из погляда одновременно с щелчками арбалетов, понял, что не успевает, и заорал:

— Ко-о-от! Его-о-о!!!

Ошую щелкнуло, и болт с войлочной подушечкой вместо наконечника тюкнул мечника в затылок...

— Кровь от крови твоей, Бастарз!!! — облегченно пробормотал десятник, добежал до все еще не понимающего, что происходит, 'вершины' и ударом ноги опрокинул его наземь. Потом поймал его за запястье, отработанным движением заставил перевернуться на живот, зажал завернутую за спину руку коленом и выдернул из-за пазухи деревянную распорку.

Телок, уткнувшийся носом в землю, запоздало рванулся, что-то заорал — и Нивер, рванув его за волосы, всадил распорку в раззявленный рот. И улыбнулся: теперь монах при всем желании не мог откусить себе язык...

Через мгновение одесную раздался короткий рык Филина:

— Подранок — мой... Взял!!!

Жестами приказав остальным поглядывать по сторонам, Ветерок поймал брошенную Румором веревку, быстренько связал пленника, потом перевернул его на спину и легонечко встряхнул:

— Слышь, телок, как тебя зовут?

Монах что-то промычал и отрицательно мотнул головой — мол, не скажу.

Десятник поскреб бородку, нехорошо ухмыльнулся, вытащил из ножен кинжал, смахнул пленному кончик носа и небрежно зашвырнул кровоточащий кусок плоти в ближайшие кусты:

— Мне приказали доставить тебя в Аверон живым и способным говорить. Вот я и доставлю. Но... либо целым и почти здоровым, либо обрубком, у которого шевелится только язык... Поэтому упорствовать и запираться я бы тебе не советовал. Усек?

Пленный, с ужасом пялящийся на то, что осталось от его носа, затряс головой:

— А-а!!!

— Молодец! Тогда скажи мне, как тебя зовут?

Монах захлопал ресницами, зажмурился и промычал:

— О-о-о-и-и-им...

— Олим? Корим? Оноким?

— О'и-им!

— Го-одрим, что ли? — уточнил Ветерок.

— А-а...

— Ну, наконец-то...

Глава 22. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Третий день первой десятины первого травника.

...Услышав голос мэтра Регмара, интересующегося моим самочувствием, я с трудом открыла слипающиеся глаза и вдруг поняла, что второе утро во дворце ничем не отличается от первого. И если появление лекаря сразу после меросса могло быть случайностью, то мое пробуждение чуть ли не в обед, да еще и с головной болью, выглядело как-то уж слишком странно: я всегда просыпалась с рассветом, даже если ложилась далеко за полночь. И лиственей до десяти, врываясь в спальню матери, чуть ли не каждое утро слышала одну и ту же фразу:

— Ну что же тебе не спится-то в такую рань, а?

'Солнышко я! Ясное... — мысленно повторила я за собой-ребенком. Потом зажмурилась, чтобы не заплакать, и угрюмо добавила: — Только вот нести Свет уже некому...

Нахлынувшие воспоминания о безоблачном детстве оборвали мне душу и на некоторое время разогнали муть, мешавшую думать.

Тем временем лекарь, так и не дождавшийся моего ответа, решил пообщаться с Эрной:

— Отвар ее милости давали?

— Да! Половину кубка. Сразу после пробуждения...

— Хм... Странно...

'Странно? — мысленно повторила я и с трудом вспомнила, что, позавчера, оставляя отвар от головной боли, мэтр Регмар предупредил моих служанок, что у меня с утра будет болеть голова!

...Услышав скрежет моих зубов, лекарь пододвинулся поближе и встревоженно спросил:

— Все еще болит, леди?

— Нет. Уже не болит... — отрывисто ответила я и криво усмехнулась: — Скажите, мэтр, что за дрянью вы меня поите по вечерам?

— Дрянью? Я? — довольно правдоподобно удивился он. — Что вы имеете в виду?

Меня затрясло от бешенства:

— Я сплю до часа оленя, просыпаюсь с дикой головной болью и целый день хожу, как пришибленная!

— Ну-у-у... после всего того, что вам пришлось пережить, это нормально...

Слушать заведомую ложь у меня не было никакого желания, поэтому я выпростала руку из-под простыни и жестом заставила его заткнуться:

— Нормально? Что ж, тогда при первой же возможности я поделюсь остатками вчерашнего напитка со своим опекуном...

Лекарь побледнел, как полотно, и я, поняв, что мои догадки верны, 'задумчиво' пробормотала:

— А чтобы не тратить время впустую, можно сделать и по-другому... Эрна! Сходи к Ваге Руке Бури и передай, что я приглашаю его на обед...

Ждать, пока служанка выполнит мое распоряжение, мэтр Регмар не стал — смахнул со лба выступившие на нем капельки пота и опустил взгляд:

— Я пою вас успокоительным...

— Чем именно?

— Отваром алотты... Это — довольно часто применяющееся средство. Оно абсолютно не вредно для здоровья, поэтому...

— Обычное? — ошарашенно переспросила я и попыталась вспомнить описание, некогда зазубренное наизусть. Однако муть, обволакивающая мое сознание, стала гуще, поэтому вместо перечисления возможных проблем при применении пришлось ограничиться общими словами: — А как же побочные эффекты, которых в любом свитке по траволечению чуть ли не полстраницы?

— Тошнит далеко не каждого, потливость и сильные сердцебиения появляются только через десятину...

— А привычка — через две... — вспомнив одну из строчек, в унисон ему выдохнула я: — Если я не ошибаюсь, уже дня через три-четыре больной перестает реагировать на раздражители и успокаива-...

Догадка, мелькнувшая в голове во время перечисления свойств отвара алотты, заставила меня прерваться на полуслове и застонать: тот, кто приказал мэтру Регмару поить меня этой дрянью, пытался заставить меня забыть о Кроме!!!

Услышав мой стон, лекарь попытался вцепиться в мое запястье. Я отдернула руку, справилась с очередным помутнением сознания и нехорошо усмехнулась:

— Кто приказал поить меня этим отваром?

— Приказать? Лекарю? — недоуменно переспросил он. — Нам не приказывают! Мы сами решаем, кого и как лечить, на основании выводов, сделанных при осмотре больного...

— То есть вы хотите сказать, что, осмотрев меня позавчера вечером, пришли к выводу, что мне требуется настолько сильное успокоительное?

Мэтр Регмар слегка покраснел:

— Ну... как вам сказать, ваша милость?

— Как есть!

— Откровенно говоря, мне вы показались здоровой. Хотя и чуточку подавленной. Но прочитав записи мэтра Коллира...

— Кто такой мэтр Коллир? — перебила его я.

— Лекарь графа Грасса! Так вот, прочитав его записи...

— Мэтр Регмар, лекарь графа Грасса меня не осматривал! Ни разу!!!

— К-как это?

— Никак! Я его даже не видела!

— Но... он так уверенно рассказывал о вашем состоянии, что я поверил...

— ...еще до того, как увидели... — горько закончила я. — А потом, наверное, начали подгонять результаты осмотров под уже сложившееся мнение...

Мужчина покраснел до корней волос и кивнул:

— Да, ваша милость...

— А мой отец считал вас лучшим лекарем в Вейнаре...

— Я виноват... Прошу прощения... Давайте я еще раз вас...

— ...не сейчас! — поняв, о чем он собирается меня просить, буркнула я. — Вашими стараниями я потеряла два дня, поэтому отложим очередной осмотр на потом...

Убеждать меня в необходимости провести его немедленно он не стал — кивнул, подхватил с пола сумку с травами, вытащил из нее небольшой сверток и с поклоном положил на ближайший стул:

— Это — толченые листья фетерры. Если растворить один наперсток порошка на кувшин воды и пить по кубку каждые полчаса, то к вечеру действие отвара алотты пройдет и к вам вернется ясность мысли...

Я взглядом показала Атии на сверток, а потом разрешила лекарю удалиться...

...Эдак через час, одетая и причесанная по последней дворцовой моде, я вышла в гостиную, села на диван и попросила Эрну пригласить ко мне кого-нибудь из стражников, охраняющих мои покои.

Служанка слегка удивилась, но тут же метнулась в коридор, а через десяток ударов сердца в дверном проеме возник высоченный — локтя на полтора выше меня — хейсар.

— Силы твоей деснице и остроты твоему взгляду... — поздоровалась я.

Воин ответил, но как-то коротковато, опустив фразу о плодовитости моего лона:

— Полной чаши твоему дому, ашиара!

Разбираться с причинами такого изменения приветствия мне было лениво — все так же путались мысли — поэтому я сразу же перешла к делу:

— Ты знаешь десятника Арвазда из рода Усмаров?

— Да, ашиара...

— Найди и пригласи его ко мне...

— Он может находиться в карауле...

Я на мгновение закрыла глаза, пережидая очередное помутнение сознания, и продолжила:

— В таком случае передай ему, чтобы пришел ко мне, как только сможет...

Воин кивнул, прижал кулак к груди и выскользнул в коридор. А я, мысленно посетовав на невозможность получать желаемое мгновенно, подозвала к себе Омру и приказала ей поинтересоваться, у себя ли баронесса Кейвази.

Леди Этерии в покоях не оказалось, и я, слегка расстроившись, приказала подавать обед...

...Во время трапезы я не столько ела, сколько пила, и к четвертой перемене блюд, 'уговорив' полтора кувшина с фетеррой, чувствовала себя переполненным бурдюком. Зато в голове ощутимо посветлело.

Решив, что способность соображать мне нужна как можно скорее, я распорядилась приготовить мне еще пару кувшинов раствора и удалилась в опочивальню.

Ускоренное лечение принесло результаты — к часу вепря, когда сияющая Омра доложила о том, что баронесса Кейвази только что вернулась в свои покои, я уже неплохо соображала.

Со вздохом встав с ночной вазы, с которой не слезала последние часа полтора, я дала возможность Эрне привести мое платье в порядок и отправилась в гости...

...Увидев меня, леди Этерия улыбнулась и пригласила меня присаживаться. Только вот улыбка у нее получилась какой-то вымученной, и я, расстроившись чуть ли не до слез, попятилась к двери:

— Я, кажется, не вовремя... Зайду как-нибудь потом...

Баронесса захлопала длиннющими ресницами:

— С чего вы это взяли? Вовремя! Даже очень...

— Ну, я же чувствую, что вы не в духе...

— Настроение у меня замечательное. А вот самочувствие — не очень... — она осторожно прикоснулась к своему животу и поморщилась: — Первый день... Живот ноет...

— А...

— Выпила. Скоро подействует. Поэтому располагайтесь...

Я подумала и направилась к облюбованному вчера креслу...

...Дождавшись, пока я устроюсь поудобнее, баронесса жестом отпустила служанок и вопросительно посмотрела на меня.

Я опустила взгляд, зачем-то вцепилась в поясок своего платья и вздохнула:

— Леди Этерия! Можно вопрос?

— Да, конечно...

— Вчера вы показывали мне комнату со свитками не просто так, правда?

Баронесса кивнула:

— Да! Я хотела предложить вам свою помощь. Но вы так сосредоточенно думали о чем-то своем, что пришлось ограничиться намеком...

Я вспомнила состояние, в котором пребывала предыдущим вечером, и мысленно усмехнулась: этот ее 'намек' — свиток с Правом Крови — я заметила только потому, что в тот момент хоть что-то соображала.

Помянув графа Рендалла не самыми хорошими словами, я уставилась на хозяйку покоев, ожидающую реакции на свои слова и поинтересовалась:

— Зачем?

Уточнять, какой смысл я вложила в этот вопрос, леди Этерия не стала — ответила, не задумываясь:

— По сравнению с Авероном Кейвази — редкая дыра. Но там жизнь, а здесь — какая-то возня... Как вам объяснить, чтобы было понятно? А, вот: тут, во дворце, выйдя из покоев, вы попадаете в калейдоскоп из красивых, но донельзя лживых масок, за приветливыми улыбками которых прячется зависть или злость. Поклоны проходящих мимо вас придворных и слуг — лишь способ скрыть ненавидящие взгляды, а куртуазные приветствия и комплименты — словесная мишура, в которой почти всегда есть второе и третье дно...

Вспомнив свое посещение Первого Приказа, я криво усмехнулась:

— Ну да, так оно и есть...

— За какие-то шесть дней в должности чтицы я успела до смерти устать от прозрачных намеков на радужные перспективы, которые меня ждут в случае союза с тем или иным дворянином, от внезапно вспыхивающих чувств, предложений руки и сердца и шепотков в спину. В общем, мне захотелось найти человека, в котором нет двойного дна. И которому от меня ничего не надо...

— А какое все это имеет отношение к Праву Крови?

— Самое, что ни на есть, прямое... — не отводя взгляда, ответила баронесса. — Ничем не обязывающего знакомства мне мало. А дружба — это отношения, в которых каждый делает все, что может...

— И?

— Я сделала шаг навстречу...

Закусив губу, я задумчиво уставилась в окно, пытаясь найти в изложенном хоть какой-нибудь логический изъян. И не нашла: судя по тому, что мне рассказали о баронессе Кейвази Эрна с Атией, она виделась с королем ежедневно и частенько оставалась с ним наедине — значит, необходимости искать человека, имеющего возможность за нее попросить, у нее не было. Подозревать ее в какой-то материальной заинтересованности тоже не было оснований — доход от нашего баронства Атерн не шел ни в какое сравнение с доходом лена ее отца. Ну а слухи о моей близости с Бездушным, о которых, по словам моих служанок, судачил весь Аверон, должны были отбить у нее всякое желание познакомить меня с братьями.

В общем, поломав себе голову минут пять и не найдя в ее словах и тени корысти или расчета, я повернулась к баронессе и криво усмехнулась:

— Я — гард'эйт Нелюдя, обвиненного в убийстве дворянина. У меня нет СВОЕГО будущего. Поэтому, если его приговорят к смерти, то я взойду на эшафот. Если оправдают — то дойду до конца его Пути и получу Темное Посмертие. Ну, и о какой дружбе со мной может идти речь?

Она не ужаснулась и не удивилась. Просто разгладила невидимую складку на коленях, убрала локон за ухо и ответила мне словами Игенора Мудрого:

'Груз в сотню ведер неподъемен. Но лишь для одного. Шайка лесовиков непобедима. Но лишь для одного. Горе утраты невыносимо. И снова лишь для одного... Найди того, кто встанет рядом — и ты перенесешь груз, выйдешь победителем из схватки с лесовиками и справишься с любым горем...'

Я растерялась: эта цитата звучала как-то по-мужски, и примерять ее к себе было непривычно. Но через десяток ударов сердца я вспомнила о своих планах в отношении Крома и поняла, что, по сути, тоже собираюсь вести себя не по-женски.

Пока я размышляла, леди Этерия встала с дивана, подошла к подоконнику, вытащила из стопки свитков, лежащих на нем, самый толстый и принесла его мне:

— Это — Право Крови со всеми толкованиями и пояснениями. Копия того, которым пользуется Королевский Судья. Дарю...

Подарок был воистину королевским — насколько я знала, приобрести такой документ было невозможно ни за какие деньги. Поэтому я трясущимися руками взяла свиток и прижала его к груди:

— Спасибо!

— Да поможет вам Бог-Воин! — вздохнула баронесса. Потом тряхнула волосами и добавила: — Вы простите, что... ну, я так прямо... Да, я понимаю, что дружбу надо заслужить... но... меня воспитывали вместе с братьями, и я... в общем, привыкла говорить то, что думаю...

В это время дверь в коридор тихонечко скрипнула и в гостиную заглянула одна из служанок баронессы:

— Леди Мэйнария? Там пришла Атия. Говорит, что к вам прибыл десятник Арвазд из рода Усмаров...

— Передай, что я сейчас подойду...

Девушка тут же исчезла, и я, повернувшись к леди Этерии, расстроенно развела руками:

— Мне надо идти...

— Хорошо... — расстроенно кивнула она. — Я вас провожу...

Не знаю, почему, но в этот момент я вдруг поняла, насколько ей одиноко. И грустно улыбнулась:

— Я — д'Атерн. Мне нравится прямота... И, если вы не передумали, то... мои близкие называли меня Мэй...

...Увидев меня, старший сын увея Бастарза помрачнел и, опустив взгляд, уставился на носки своих сапог.

Я слегка растерялась — в прошлый раз, прощаясь, он смотрел на меня с уважением. Видимо, поэтому я поздоровалась не сразу, а только тогда, когда выставила служанок.

Он ответил. Точно так же, как его сородич, охраняющий мои покои: пожелал полной чаши моему дому и не сказал ни слова о лоне. Такое изменение приветствия, повторенное дважды, должно было что-то значить, поэтому вместо того, чтобы поблагодарить его за помощь, я поинтересовалась причинами такого изменения его отношения.

Хейсар поднял взгляд и посмотрел на меня с плохо скрываемым сочувствием:

— Прости, ашиара, но на этот вопрос я тебе не отвечу...

— Хорошо... — кивнула я, жестом предложила ему сесть и заставила себя собраться с мыслями: — Ты — единственный человек, которому я рассказала все. И один из немногих, которым я доверяю... Ты бы не мог узнать, как там мой майягард?

Десятник дернулся, как от удара, потянулся рукой к мечу, потом почему-то скрипнул зубами и глухо прошипел:

— С-с-с Бедуш-ш-шным вс-с-се хорош-ш-шо...

В это коротенькое предложение он умудрился вложить столько ненависти, что у меня оборвалось сердце, а по спине потекли капельки холодного пота:

— Арвазд! Не лги!!!

— Я не сказал ни слова лжи... — вспыхнул воин. — Бездушный жив и здоров...

Не знаю, как, но я вдруг четко поняла, что хейсар не хочет называть Крома моим майягардом. И дико перепугалась. Поэтому следующий вопрос задала для того, чтобы протянуть время:

— А ты случайно не знаешь, как идет расследование?

— Оно уже закончилось... — он нехорошо ухмыльнулся и снова шевельнул десницей так, как будто хотел выдернуть меч из ножен.

— Не поняла? А почему мне ничего не сказали?

— Вопрос не ко мне, ашиара...

— Когда суд?

— Дней через пять-шесть: судья ждет прибытия свидетелей обвинения из твоего родового замка...

— Свидетелей обвинения из Атерна? — переспросила я. — Что за бред?

Вместо ответа хейсар пожал могучими плечами и оскалился, как снежный барс.

Мне стало еще страшнее, и я, мигом оказавшись на ногах, метнулась к дверям в коридор, чтобы как можно быстрее встретиться с королем. Потом вспомнила, что так и не поблагодарила воина за участие в расследовании и заставила себя остановиться:

— Арвазд из рода Усмаров! Я, баронесса Мэйнария д'Атерн, благодарю тебя за помощь в расследовании дела своего майягарда и...

Договорить последние слова благодарности я не смогла, так как увидела выражение лица хейсара: вместо радости или понимания на нем появилось выражение то ли гадливости, то ли омерзения!

Правда, держалось оно всего несколько мгновений, а потом уступило место какой-то беспредельно-жуткой горечи:

— Не называй его майягардом, ашиара: Бастарз не мог принять твою клятву, значит, его у тебя не было и нет...

— Как это 'не мог принять'? — взвыла я. — Как это 'нет'? И откуда ты, человек, можешь это знать?!

— Ты отмечена Хэль , значит, Барс тебя не слышит...

— Кто такая Хэль, и почему ты решил, что я ею отмечена? — вцепившись трясущимися пальцами в косяк двери, спросила я.

Горец горько усмехнулся и посмотрел мне в глаза:

— Хэль — богиня снов. Тех, в которых ты живешь, ашиара...

'Снов?' — мысленно переспросила я и похолодела: — Так вы что, снова решили, что я — эйдине?

— Бездушный во всем признался... Это — его слова...

Глава 23. Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя.

Третий день первой десятины первого травника.

...Выхватив из руки голубятника долгожданное письмо, Ансельм торопливо сорвал печать, вытряхнул из мешочка аккуратно сложенный лист пергамента и вчитался в мелкий, неразборчивый и изобилующий помарками текст:

'Барон Дамир — нынешний глава рода Кейвази. В вере — слаб. На пожертвования скуп. Обитель посещает крайне редко. На предложения выделить ему духовника отвечает отказом. В настоящее время находится в Авероне вместе с дочерью Этерией... Жена — леди Ариана, единственная дочь младшего брата барона Тимора Фаррата. В вере слаба. На пожертвования — скупа. Обитель посещает раз в месяц. В настоящее время находится в родовом замке Кейвази... Старший сын и наследник барона Дамира — Мервол. В вере — слаб. На пожертвования скуп. Обитель посещает раз в полгода. В настоящее время находится в родовом замке Кейвази...'

— Он что, юродивый? — оторвавшись от письма, ошалело выдохнул Ансельм.

Голубятник, изображавший статую, растерянно пожал плечами:

— Кто, ваше преподобие?

— Это я не тебе... — зарычал Ансельм, скомкал и отшвырнул в сторону письмо и зашипел: — Ламма ко мне! Живо!!!

— Уже бегу, ваше преподобие! — брат Бенор, до этого подпиравший стену рядом со статуей Вседержителя, сорвался с места и вылетел в коридор.

Проводив его взглядом, Ансельм с грохотом обрушил кулак на ни в чем не повинную столешницу, поморщился и хмуро посмотрел на голубятника:

— Еще письма есть?

— Н-нет, ваше преподобие...

— Тогда свободен...

Брат Жиер почтительно склонил голову и попятился. Слишком медленно для нынешнего настроения Ансельма.

— Бегом!!! — рявкнул глава Ордера Вседержителя, схватил со стола тяжеленный пресс для выпрямления свитков и швырнул вслед не слишком расторопному монаху.

Словно почувствовав угрозу своему здоровью, голубятник арбалетным болтом вылетел в коридор и тут же свернул в сторону. Тем самым уклонившись от полированного куска розового мрамора...

...Полюбовавшись на осколки расколовшегося пресса, Ансельм вскочил с кресла, метнулся в угол, подобрал с пола скомканное письмо и снова его проглядел.

Нет, никаких дополнений к сказанному в начале в конце не оказалось. И на обороте — тоже: вместо того, чтобы подробно описать черты характеров, привычки и слабости барона Дамира и членов его семьи, Глас Вседержителя в лене Кейвази тупо перечислил их имена и 'рассказал' об их отношении к Вере! Причем даже это он умудрился сделать без души — в письме не было ни слова о матери барона Дамира, о его братьях и членах их семей, о его нынешней забаве и о его бастардах.

— Видимо, Обитель они не посещают вообще... И деньги на благое дело не выделяют... — криво усмехнулся Ансельм. Потом поскреб подбородок и вздохнул: — Мда, 'верный' — не значит 'умный'. Дитана надо менять! И чем скорее — тем лучше...

...Минут десять, потребовавшиеся Бенору, чтобы найти брата Ламма, глава Ордена Вседержителя провел в раздумьях — пытался подобрать человека, способного заменить нынешнего Гласа Вседержителя в лене отца фаворитки короля Неддара.

Теоретически кандидатов на эту должность было много — несколько десятков, если не сотен. Но на практике каждому из них чего-то не хватало: одним — ума и умения анализировать слухи, другим — хитрости и изворотливости, третьим — добросовестности и работоспособности. Тем, кому хватало и того, и другого, и третьего, недоставало Веры или преданности нынешнему главе Ордена, а те немногие, кто был и достаточно умен, и верен, уже были при деле.

В общем, к моменту, когда из-за двери послышался приближающийся перестук каблуков, Ансельм так никого и не выбрал, поэтому пребывал не в самом хорошем настроении.

Как обычно, для того чтобы это почувствовать, брату Ламму хватило одного взгляда:

— Плохие новости, ваше преподобие?

Вместо ответа Ансельм пододвинул к нему письмо.

Иерарх кивнул, подхватил мгновенно свернувшийся лист пергамента, быстренько его проглядел и нахмурился:

— Это... все?

— Ну да... — желчно кивнул глава Ордена Вседержителя. — В вере — слабы, на пожертвования — скупы, от духовников отказываются. Разве не это самое важное?

— Рон, вроде, говорил, что затребовал информацию о...

— Я помню, о чем он говорил! — перебил его Ансельм. — Только вот Глаз Вседержителя в Кейвази — брат Дитан. А он, как ты знаешь, туп, как бревно. Мы об этом забыли. Поэтому на то, чтобы его поменять на кого-нибудь более толкового, уйдет пара десятин. Еще столько же новый Глаз будет вникать в дела и приглядываться к барону Дамиру и его родственникам, поэтому нужную нам информацию мы получим в лучшем случае к началу третьего травника! Потом нам придется ждать, пока до баронства доберутся наши люди, значит, первый шаг мы сможем сделать месяца через три!

Ламм заложил большие пальцы за пояс, покачался взад-вперед и усмехнулся:

— Это если готовиться как обычно...

Ансельм вопросительно изогнул бровь:

— А как по-другому?

— Отправлять человека из Рагнара слишком долго. Поэтому искать замену брату Дитану надо на месте, в Вейнаре. Скажем, среди Гласов Вседержителя ленов Саммери, Фаррат или Эркун. Далее, не дожидаясь результата поисков, надо послать в Кейвази тех, кто будет реализовывать наши планы. Причем не только братьев-защитников, но и брата-надзирателя. Таким образом, мы не потеряем ни одного лишнего дня и, получив нужную информацию, сможем сделать любой шаг практически в тот же день...

— Разумно...

— Ну, и еще одно: как мне кажется, ваше преподобие, имеет смысл отправить туда не одного, а пару надзирателей: с их помощью можно будет использовать в своих целях не только братьев во Свете, но и местных...

— Хорошая идея! — довольно улыбнулся Ансельм. — Я тобой доволен!

Иерарх пожал плечами:

— Ваше преподобие, эта идея — ваша! Ведь, насколько я понимаю, брат Годрим, которого вы отправили в Аверон, будет заниматься тем же?

— Что ж, раз ты так хорошо понял ее смысл, возьмешь это дело под личный контроль. Как получишь что-то более ценное, чем этот бред... — глава Ордена Вседержителя пренебрежительно кивнул в сторону лежащего на столе письма — ...доложишь...

— Хорошо, ваше преподобие...

— А что нового у тебя?

Иерарх пожевал ус и вздохнул:

— Алат спекся, поэтому 'Великого похода на Полночь' не будет...

— Как это?

— Вчера вечером граф ал'Дизари привез во дворец Латирдана векселя полутора десятков крупнейших торговых домов Горгота. Точная сумма контрибуции неизвестна, но мои люди утверждают, что...

— Контрибуции? За что?

— Неддар вернул Алату Карс. Говорят, что за очень большие деньги... — угрюмо буркнул брат Ламм. — Мирный договор подписан, и не сегодня-завтра армия Вейнара покинет город...

Глава Ордена Вседержителя откинулся на спинку кресла, стиснул пальцами подлокотники и мрачно уставился в окно.

— Это опять Рендалл, ваше преподобие... — глухо пробормотал иерарх. — Мальчишка бы до этого не додумался...

— А Годрим уже на месте?

— Нет еще... Вчера должен был перейти границу...

— Долго... А кто у нас старшим в Авероне?

— Брат Растан Шершень...

— Пусть бросит все дела и сосредоточится на плане устранения Грасса! Естественно, учитывая возможности Годрима...

— Хорошо, я ему напишу...

— Далее, свяжись с братом Арталом: пусть выделит Шершню два десятка лучших бойцов. И пусть не жмется — Грасс нам сейчас мешает намного больше, чем Латирдан...

— А как же их вступление в гильдию охранников, ваше преподобие?

— Выживут — вступят. Нет — пришлем других...

— Понял. Передам...

— В общем, по этому вопросу, наверное, все... Еще какие-нибудь новости есть?

Брат Ламм кивнул, открыл рот, чтобы начать рассказ, потом вдруг развернулся лицом к входной двери и выхватил из ножен меч.

Ансельм потянулся к рукояти своего, подтянул ноги поближе, чтобы вскочить на ноги и на мгновение застыл: выбитая страшным ударом дверь со всего размаху впечаталась в стену и в кабинет спиной вперед влетел обливающийся кровью брат Нойл.

— Корг... несу... несуш-... ш-ш-ш... — прохрипел он и забился в агонии.

Долгое-предолгое мгновение глава Ордена Вседержителя смотрел на кроваво-красные пузыри, вздувающиеся на губах умирающего телохранителя, и радовался моменту истины: сделать 'несушку' из брата Корга мог только один человек — мастер Эшт из Иверской обители. Потом увидел росчерк клинка брата Ламма, бросившегося к темному силуэту, возникшему на фоне стены коридора, выхватил из ножен меч и... вместе с креслом упал навзничь, уходя от броска метательного ножа.

Успел. Перекатился через голову, оказался на корточках и, не вставая, метнулся влево-вперед. Чтобы оказаться под прикрытием стола и как можно ближе к щиту, висящему на стене.

Выглянул и тут же отшатнулся: второй метательный нож, брошенный братом Коргом, мелькнув перед лицом Ансельма, врезался в спинку кресла.

'Плашмя...' — отрешенно отметил он, не глядя, стащил со стола мраморную тарелку с песком, метнул ее в сторону двери и выглянул из-за массивной тумбы, на которую опиралась столешница.

Мда. Прыгать за щитом было слишком опасно — глава его телохранителей явно рассчитывал именно на это, так как теснил Ламма не в центр кабинета, а к увешанной оружием стене.

Да, иерарх пытался сделать все, что в его силах, но класс бойцов был слишком разным — если его атаки постоянно упирались в клинок противника, то удары Корга раз за разом обходили его защиту. И клевали то в предплечье, то в корпус, то в бедро...

'Ламм ему не помеха. Он ждет моей ошибки. Надо уходить...' — подумал Ансельм, закусил губу, огляделся по сторонам и, не найдя ничего такого, что можно было использовать для защиты от метательных ножей, подтащил к себе ближайшее кресло.

По ту сторону стола лязгнуло...

Потом еще и еще...

Заскрипели проминающиеся кольца кольчуги, и Ансельм чуть не оглох от истошного рева брата Ламма:

— Он меня достал! Уходи-и-ите-е-е!!!

Ансельм подхватил кресло, метнул его туда, где, по его предположениям, должен был находиться Корг и, петляя, как заяц, рванулся к окну.

За спиной громыхнуло...

Левый бок обожгло болью...

Потом что-то с силой ударило в правую ягодицу и заставило сбиться с шага...

...Из-за полученных ранений прыжок на подоконник получился до безобразия коряво — вместо того, чтобы взлететь на отполированную доску из тирренского дуба впритирку к правой створке, Ансельм на нее упал, здорово ударившись коленом и чуть не выронив меч. Это его и спасло — вместо того, чтобы воткнуться в затылок, очередной метательный клинок чиркнул по темени и вылетел на улицу.

Вцепившись пальцами левой руки в раму, глава Ордена Вседержителя изо всех сил бросил свое тело вперед и, кувыркаясь в воздухе, полетел вниз...

Глава 24. Кром Меченый.

Четвертый день первой десятины первого травника.

...Просовывая сквозь прутья решетки мой завтрак — две вареные репы, кусок сыра размером с кулак, краюху хлеба и небольшой мех с водой — посыльный в цветах Рендаллов играл желваками и зверел от бессилия: кормить Нелюдя ему не хотелось, но ослушаться прямого приказа сюзерена он не мог. Сопровождающий его воин чувствовал то же самое: пожирал меня взглядом и с нетерпением ждал хоть какого-то намека на движение.

Желание втоптать меня в пол, написанное на его лице, было таким сильным, что я решил пойти ему навстречу и пошевелился — вцепился в край нар и сделал вид, что встаю.

Воин тут же выхватил из ножен меч, рывком откинул посыльного к противоположной стене коридора и зашипел:

— Еще одно движение, и я...

Я усмехнулся и неторопливо встал.

Вассал графа Грасса взвыл, метнулся к рыжеволосому десятнику, весь последний час доказывавшему своему напарнику необходимость отмены особого режима судопроизводства в отношении Бездушных, и потянулся к связке ключей, висящих у того на поясе.

Рыжий качнулся назад, с легкостью отбил его руку в сторону и рявкнул:

— Крюк, уймись!

Воин остановился, угрюмо сдвинул брови к переносице и глухо пробормотал:

— Он собирается на нас напасть...

— Он тебя правоце-... праваци-... в общем, пытается заставить тебя подарить ему легкую смерть...

Я усмехнулся, поудобнее перехватил цепи, сковывающие мои запястья, и подошел к решетке.

Услышав лязг звеньев, Крюк мгновенно развернулся ко мне, прищурился и зашипел:

— Ах ты тварь! Вздумал соскочить?! Коровью лепешку тебе по меченой морде, а не легкую смерть: сказано — Декада Воздаяния , значит, Декада Воздаяния!

— Пока не 'сказано'... — провожая меня взглядом, хмыкнул Рыжий. — Суда-то еще не было...

Крюк позеленел от бешенства:

— Дык признался же? А за насилие над белой другого наказания не положено!

Десятник согласно кивнул:

— Знаю! Но суда еще НЕ БЫЛО!

Посыльный, переводивший взгляд с одного на второго и обратно, поскреб подбородок и угрюмо буркнул:

— Десятины слишком мало: таких тварей, как он, надо сажать на кол или медленно опускать в котел с кипящим маслом...

Я флегматично откусил кусок репы, медленно прожевал и проглотил.

— Жрет! Как ни в чем не бывало!!! — возмутился Крюк. — Эх, будь моя воля, я бы сначала содрал с него кожу, потом посыпал раны солью...

— Размечтался... — ухмыльнулся Рыжий. — Закон един! Для всех...

— Не для всех... — мотнув головой в мою сторону, прошипел посыльный. — Слуги Двуликого над законом. Поэтому и плодятся!

Я мысленно усмехнулся, прикрыл глаза и вспомнил день, когда понял, что стану Бездушным...

...— Что ж, тогда я ухожу!

— Что? — глиняные черепки, еще мгновение назад бывшие кружкой, посыпались на стол. А через мгновение пальцы Кручи, густо поросшие черным волосом и заляпанные остатками вина, разжались и медленно опустились на столешницу: — Ты уверен?

Я пожал плечами — он только что сам признал, что я его перерос. И сказал, что учить меня больше нечему.

Кром понял. Поэтому побагровел и рявкнул на весь постоялый двор:

— Это просто слова! Я просто хотел тебя похвалить!

— Ты сказал... Я — сделал вывод...

Несколько долгих-предолгих мгновений Голова пристально смотрел мне в глаза, потом опустил взгляд, сгорбил плечи и как-то сразу постарел. Лиственей эдак на двадцать:

— Э-э-эх...

Я пододвинул ему свою кружку, дождался, пока он ее осушит, и выдавил из себя целое предложение:

— Мне... потребуется... твоя помощь...

Услышав от меня такое количество слов сразу, Круча тут же подобрался, вскинул голову и вопросительно посмотрел на меня.

— Хочу уйти в Небытие ...

— Н-не понял?

Страх за меня, появившийся в его глазах, заставил меня собраться с мыслями и дал силы что-то объяснить:

— Я — щит . Связан Словом. Могу уйти из Гильдии только в Небытие. Выедем в лоб . Позвеним мечами. Я упаду, зажму под мышкой болт...

— Фу-у-у!!! — облегченно выдохнул Голова. — А я-то думал, ты решил уйти по-настоящему...

— У меня Долг... — криво усмехнулся я. И мысленно добавил: — 'Поэтому уйду только после того, как отомщу...'

Роланд скрипнул зубами:

— Пытаешься позаботиться о гильдии?

Я скривился.

— Ну да, я понял — обо мне и о моих первачах. Зачем?

Пришлось тянуться рукой к клюву чекана и объяснять:

— Граф Ареник — Мастер меча...

Голова нахмурился, поскреб затылок и, наконец, догадался:

— А-а-а, понял: чтобы его убить, тебе придется выложиться! То есть драться ты будешь тем, чем тебе привычнее...

Я кивнул.

Додуматься до всего остального было несложно, поэтому Круча помрачнел:

— Как я понимаю, брать меня с собой ты не собираешься?

Я развел руками и отрицательно покачал головой.

Некоторое время Голова пялился в стену, потом взъерошил себе волосы и криво усмехнулся:

— Бить в спину не в твоем характере. Значит, ты будешь искать способ встретить этого твоего графа где-нибудь за пределами его родового замка. Если даже в юности он выбирался из него не особенно часто, то сейчас не покидает его вообще...

— Знаю, где можно забраться на стену...

— На рожон ты не полезешь. Значит, приехав в Тьюварр, сначала попытаешься выяснить, выезжает он в город или нет, потом — какое количество воинов его охраняют и где находятся его покои...

Я утвердительно кивнул.

— ...и сделаешь глупость: ты — далеко не мышонок и морда у тебя приметная! Что будет после того, как ты его убьешь, представляешь?

Я заскрипел зубами: черных, способных справиться с Мастером меча, в Вейнаре было очень немного. А владеющих и мечом, и чеканом, да еще и со шрамом от ожога на правой щеке — всего один. То есть сразу осмотра тела дознавателям надо было всего-навсего переговорить с первым попавшимся Мастером и ехать в Аверон. К нам в гильдию...

Я помрачнел:

— Заплачу ребятне...

— Сколько бы ты им ни заплатил, они захотят еще. Поэтому отправятся к дознавателям сразу же, как услышат о вознаграждении за любую информацию об убийце...

Я мысленно схватился за голову: мой уход с инсценировкой превращал Роланда в соучастника убийства. И отправлял его на эшафот. А уход без нее лишал его будущего и превращал в изгоя.

Минуты через полторы, поняв, что я запутался, Роланд навалился грудью на стол и по-дружески врезал мне кулаком по плечу:

— О чем задумался?

— Ты за меня поручился. Уйду, нарушив клятву — тебя разжалуют в первачи...

— Не понял? Ты же хотел изобразить свою смерть?

Я ткнул пальцем в шрам и в сердцах врезал кулаком по столу.

Круча недоумевающе посмотрел на меня, а потом усмехнулся:

— А говоришь, что готов... Да ладно, не дергайся ты так! С уходом ты придумал правильно. Но чтобы тебя не узнали, надо сделать следующее...

...О том, что у Роланда есть младший брат, я знал. И даже слышал, что его лишили родительского благословления . А вот почему — не имел никакого представления: Голова об этом не говорил, а я, естественно, не спрашивал. Как оказалось, он просто стыдился признать, что в восемь лиственей от роду его брат ушел к Серым. И не просто ушел, а умудрился освоиться с неписанными законами Пепельного братства и двинулся к вершинам власти.

В девять лиственей он получил первую кличку. В двенадцать — имя. В пятнадцать — прозвище. К семнадцати дорос до плеча , к двадцати трем — стал локтем , а в двадцать семь оказал главе Молтского братства Пепла какую-то услугу и получил под свою руку один из мелких городов.

Судя по всему, преумножать богатства Серых у него получалось очень неплохо, так как уже через год Марека по прозвищу Угорь вознесли до десницы — первого помощника главы клана. И теперь под его началом были не только розы, нищие и резаки , но и пара-тройка самых настоящих пятерок !

Кстати, описание способностей Серых, входящих в эту самую пятерку, меня здорово удивило: скупой на похвалы Голова назвал их 'очень хорошими стрелками', а это значило, что они действительно умеют стрелять! И, тем самым, могут избавить меня от необходимости драться с телохранителями графа Тьюварра...

...За рассказом последовало предложение помощи, от которого я отказался. Ибо почувствовал, что желания общаться с братом у Роланда нет и не будет:

— Спасибо. Обойдусь...

Причины моего отказа Круча не понял и взбеленился. Я — объяснил. Коротко, рвано, но понятно. И... опешил, услышав встречный вопрос:

— Мне послышалось, или ты недавно что-то говорил о Долге?

Отказываться от сказанного я не умел, поэтому кивнул:

— Говорил...

— Тогда позволь мне напомнить, что я должен тебе четыре своих жизни и еще два с половиной десятка жизней своих первачей!

— Но...

— Без моей помощи ты Тьюварра не убьешь. А умереть в шаге от цели, да еще и подставив всех нас, я тебе не позволю... Ясно?

Услышав в его тоне хорошо знакомые мне нотки, я сдался:

— Ясно...

— Тогда пока я рассказываю, что и как ты будешь делать, подумай, где бы ты мог провести месяц-полтора, который мне понадобится, чтобы отвезти твою кожу в Аверон, договориться с Мареком и найти себе лист на охрану обоза куда-нибудь в Омман или Белогорье.

Я кивнул, показывая, что подумаю, и он продолжил:

— Пока ты будешь прятаться, Серые найдут способ проникнуть в замок, найдут спальню графа Ареника и оставят пару-тройку ложных следов для дознавателей. К этому времени я уберусь подальше и обеспечу себе железные костыли . Потом один из парней Марека выдернет тебя из твоего схрона, поможет скрыть шрам и неузнанным добраться до Тьюварра...

— Спасибо... — благодарно выдохнул я.

— Благодарить пока рано. Лучше скажи, что ты собираешься делать после того, как убьешь графа Ареника?

'После того, как убью?' — мысленно повторил я.

— Кром, не тупи! Где, а главное, на что ты будешь жить?

Я вгляделся в его глаза, в котором отражалось пламя камина, вспомнил погребальный костер Ларки, в котором когда-то сгорела моя душа, и поднял взгляд к потолку:

— Уйду... К маме и сестре...

Круча опустил взгляд и глухо пробормотал:

— 'Тот, кто отворил кровь единожды, подобен скакуну, вступившему на тонкий лед: любое движение, кроме шага назад — суть путь в Небытие. Тот, кто отворит кровь дважды и более, воистину проклят. Он никогда не найдет пути к Вседержителю...' Ты убивал, Кром! Значит, к ним уже не попадешь...

— Попаду!!! — заорал я, изо всех сил врезал кулаком по столу и... улыбнулся. Первый раз за много-много лет: — Попаду, Роланд! Я заслужу Темное Посмертие...

...Воспоминания о начале своего Пути окончательно испортили мне настроение. И я, открыв глаза, угрюмо уставился на посыльного, договорившегося до необходимости уничтожения храмов Бога-Отступника:

— ...Бездушные — зло! В каждом из них живет частичка Двуликого, и каждое мгновение их пребывания на Горготе — это чья-то смерть. Вот у тебя есть дети?

Дети у Рыжего были — услышав этот вопрос, он с такой силой сжал челюсти, что на его висках вздулись здоровенные желваки.

— Во! Тады представь, что вот этот Нелюдь... — вассал графа Грасса пальцем показал на меня — ...похитил ТВОЮ дочь! И, затащив ее в Харрарский лес...

Ждать описания того, что я должен был вытворить со своей жертвой, десятник не стал — сорвался с места и хо-о-орошим таким колуном отправил посыльного на пол:

— Еще одно слово о моей дочери — и я вырву тебе язык!!!

— Сыч, архх !!! — вполголоса рявкнул напарник Рыжего, подскочил к валяющемуся на полу посыльному и рывком поставил его на ноги: — Сюда кто-то поднимается! Давай, приводи себя в порядок, а то нам не поздоровится...

Кое-как утвердившись на подгибающихся ногах, парень вытер сочащуюся из носа кровавую юшку, посмотрел на заляпанный рукав и с ненавистью уставился на десятника:

— Да я ж тебя...

В это время со стороны лестницы послышался недовольный рык начальника караула:

— Сыч? Башмак? Где вас носит, Двуликий вас забери?

Готовый броситься в драку посыльный мгновенно остыл и принялся торопливо заправляться. А десятник, осенив себя знаком животворящего круга, скользнул к дальней стене коридора, повернулся ко мне лицом и молодцевато гаркнул:

— Напротив камеры Бездушного, ваш-мл-сть! Контролируем прием пищи...

Что на это ответил начальник караула, я не услышал — его слова заглушил возмущенный женский крик:

— Вы его что, еще и кормите?

...На этот раз Рыжий изучал разрешение, подписанное королем, не минуту-полторы, а добрых десять. И все никак не мог решиться отпереть решетку. Я его понимал: судя непрекращающимся воплям, дама, явившаяся по мою душу, была порядком не в себе. Значит, оказавшись в коридоре, должна была повести себя агрессивно и, тем самым, могла подвергнуть мою жизнь и здоровье опасности.

В общем, если бы не раздраженный рык начальника караула, обещавшего взять всю ответственность на себя, десятник, скорее всего, нашел бы в разрешении какой-нибудь изъян и отправил бы посетителей за новым. Надеясь, что в следующий раз они придут не в его дежурство...

...Когда Рыжий отпер замок, а гостья 'в качестве благодарности' обозвала его сиволапым отпрыском колченогой кобылы и драного медведя-шатуна, я искренне посочувствовал ее мужу — на мой взгляд, у него были все основания считать этот 'дар Вседержителя' проклятием.

Впрочем, когда это самое 'проклятие' возникло перед решеткой, отделяющей мою камеру от коридора, мне стало не до сочувствия: 'оно' оказалось наряжено в роскошное желтое платье с темно-серыми вставками — в родовые цвета графов Уверашей!

Пока я пытался сообразить, какого Двуликого ей от меня надо, рядом с ней возникли ее спутники — седой, как лунь, мужчина лиственей сорока пяти и двое мальчишек, старшему из которых было в лучшем случае пятнадцать.

Не успев толком оглядеть ни меня, ни мою камеру, графиня Увераш снова сорвалась на крик: по ее мнению, убийца ее детей должен был сидеть не на нарах, а в 'Червяке'. Или висеть на стене. Распятым.

Кормить меня не следовало вообще, а поить разрешалось исключительно расплавленным свинцом. Причем, желательно, в присутствии кого-то из Уверашей. Ну, и для полного счастья меня надо было немедленно лишить возможности спать — нацепить на шею 'Ожерелье Бессонницы' и убрать из камеры нары.

Представив себе ожидание суда в таких условиях, я криво усмехнулся. И совершенно зря — увидев мою ухмылку, гостья чуть не лопнула от возмущения и потребовала у начальника караула немедленно отправить меня в пыточную, 'дабы королевские палачи стерли с его лица эту счастливую улыбку'.

Сотник опешил. Потом попробовал объяснить, что, согласно Праву Крови, пытать заключенных, признавших свою вину, запрещено и чуть было не лишился глаз — поняв, что ее требование никто исполнять не собирается, донельзя возмущенная графиня сорвалась с места и ногтями вцепилась ему в лицо.

Пока начальник караула боролся с вбитыми в подсознание рефлексами и пытался придумать, как отцепить от себя озверевшую дворянку, не касаясь ее руками, граф Ильмар, пожиравший меня ненавидящим взглядом, вдруг вышел из ступора и, дернув жену за руку, заключил ее в объятия.

Та попробовала вырваться, отвела руку для удара, но, наткнувшись на ледяной взгляд мужа, сломалась — закрыла лицо руками и расплакалась.

Граф Увераш скрипнул зубами, повернулся ко мне и многообещающе ухмыльнулся:

— Ты мне заплатишь... За все... Понял?

Я равнодушно пожал плечами — мой Путь практически завершился, и угрозы какого-то там графа волновали меня не больше, чем прошлогодний дождь.

Покосившись на плачущую мать, старший из ее сыновей вдруг тряхнул головой, решительно стянул с пальца родовое кольцо и, сделав шаг вперед, с поклоном протянул его отцу:

— Граф Ильмар?! Я возвращаю вам Имя и... прошу благословения на месть...

Глава 25. Король Неддар третий, Латирдан.

Пятый день первой десятины первого травника.

...Открыв глаза и почувствовав, что улыбается, Неддар благодарно прикоснулся ладонью к своей груди , рывком перевернулся на правый бок и посмотрел на мерную свечу. Словно почувствовав его взгляд, тоненький язычок пламени ярко вспыхнул, заставив дернуться прячущиеся по углам тени.

Полюбовавшись на зыбкую грань между огнем и тьмой, только-только коснувшуюся второй черты , он сладко потянулся, покосился на занавешенное окно, за которым слышался отдаленный шум никогда не засыпающего дворца и отбросил в сторону одеяло.

Первый же шаг по соловьиному полу — и за дверью начался переполох. Сначала лязгнула сталь — скорее всего, кто-то из телохранителей, сорвавшись с места, зацепил ножнами меча косяк. Потом скрипнула сама дверь и, кажется, кресло, на котором пробуждения короля дожидался хранитель королевской опочивальни. Затем раздался звук разбиваемого кувшина, и чей-то смутно знакомый голос в сердцах помянул Двуликого. Еще через мгновение стенания прервались, но в опочивальню ворвались оба дежурных телохранителя.

Убедившись, что их сюзерену ничего не угрожает, они тут же разделились — первый скользнул к стене и превратился в статую, а второй вернулся на оставленный пост. Потом дверь скрипнула снова — и на пороге возник Даран Скопец:

— Доброе утро, сир! Изволите одеться?

— Как видишь, я уже одет... — демонстративно почесав голый живот, чуть громче, чем обычно, ответил король. — Я работал! Всю ночь! А сейчас собираюсь пойти потренироваться...

— Вы себя совсем не бережете... — так же громко посетовал хранитель, потом аккуратно притворил за собой дверь и еле слышно добавил: — Ваше величество, так нельзя! Граф д'Ларвен приезжает во дворец каждое утро, а вы еще ни разу не позволили ему воспользоваться привилегией, пожалованной вашим отцом!

— Будь на месте Этрана молодая и красивая девушка, я бы еще подумал! — хохотнул король. — А позволять себя одевать мужчине я не собираюсь...

— Да, но...

— Мне плевать на этикет. И на мнение придворных по этому поводу— тоже! — рявкнул Неддар. — Я буду одеваться сам! Всегда! А чтобы д'Ларвен не чувствовал себя ущемленным, могу пожаловать ему другую привилегию. Скажем, право открывать дверь моей кареты...

— Эти привилегии далеко не равнозначны, сир: первая дает графу возможность общаться с вами практически наедине, а вторая...

— ...демонстрирует мое доверие: он сможет видеть, с кем я уединяюсь!

Поняв, что спорить бесполезно, хранитель королевской опочивальни сокрушенно вздохнул и развел руками:

— Как скажете, сир...

— Вот такой подход к решению спорных вопросов мне нравится! — ухмыльнулся Латирдан. — А теперь, когда мы договорились, принеси мне ара'д'ори и наш'ги...

— Не передумал? — раздалось из-за портьеры.

— Нет! — буркнул король и, дождавшись, пока Скопец выйдет за дверь, с вызовом уставился на вошедшего в опочивальню побратима: — И даже не уговаривай!

Воин обреченно пожал плечами, опустил взгляд и вздохнул:

— А я так надеялся увидеть, как ты прячешь наш'ги от собственной гард'э'но'иары...

...От укола в горло мечом Вага уклонился. Второй удар, нацеленный в низ живота, отвел наручем. Третий — в сердце — подправил вовремя выхваченным из ножен Волчьим Клыком. Потом прыжком разорвал дистанцию и торопливо склонил голову к правому плечу :

— Я пошутил!!!

С трудом убедив себя не рубить по подставленной под удар яремной жиле, Латирдан сплюнул и раздраженно швырнул меч на кровать:

— Ох, и дошутишься ты у меня однажды...

— Зато теперь ты готов к любой тренировке! — хохотнул хейсар, оглядел его с ног до головы и ехидно добавил: — Хотя... нет: я бы на твоем месте все-таки оделся...

...Зал для тренировок сверкал, как бриллиант — выполняя пожелание своего сюзерена, слуги не только отполировали висящее на стенах оружие и до блеска надраили полы, но и зачем-то расставили на всех горизонтальных поверхностях подсвечники. Язычки сотен свечей, отражаясь в лезвиях топоров и мечей, освещали его, как мириады крошечных солнц и создавали ощущение праздника. Правда, только у Неддара — Вага, ввалившийся в зал следом за побратимом, равнодушно оглядел все это великолепие и, наконец, высказал то, что его мучило:

— Может, я все-таки постою где-нибудь в уголке?

До прихода леди Этерии оставалось чуть больше получаса, поэтому Латирдан неторопливо прошел к окну, уселся на подоконник, прислонился спиной к стене и демонстративно закрыл глаза.

— Ее наставник — ниер'ва , ашер!

— И что?

— Ну... Ивара Лысого убила его собственная фаворитка...

— ...Мархара Затворника зарубил телохранитель, Вазгена Жеребца отравил его камерарий, а Поллара Пса сбросил со стены родной брат... — в унисон ему перечислил король. — Получается, что мне надо бояться всех, кто меня окружает. В том числе и тебя!

Рука Бури скрипнул зубами:

— Не забывай, что Камран Укус Змеи еще и ори'те'ро ...

Неддар пожал плечами:

— Вассалы барона Дамира в один голос утверждают, что этот самый ори'те'ро занимался с леди Этерией не более трех-четырех часов в день. И лишь семь-восемь дней в десятину. Насколько я знаю, для того чтобы вырастить хорошего верр'като , этого недостаточно...

— А вдруг ему это удалось?

— Ну, и зачем ему моя смерть? Мой отец не только сполна оплатил ему его кровь , но и предложил должность наставника дворцовой стражи. За такое боготворят...

— Но...

Почувствовав, что униматься Вага не собирается, король шлепнул рукой по подоконнику и, не открывая глаз, отчеканил:

— Мне нравится эта женщина...

— Э-э-э...

— Очень нравится! И для того, чтобы понять, что у нее в душе, я готов рискнуть всем, что у меня есть. В том числе и жизнью...

— Спасибо, сир! — раздалось со стороны двери.

Сердце бухнуло и остановилось. А через мгновение заколотилось так, как будто захотело проломить грудную клетку.

— Леди Этерия? — невесть как оказавшись на ногах, промямлил Неддар. — Так рано?

— Доброе утро, ваше величество! — виновато глядя в пол, поздоровалась баронесса. — Я не хотела опаздывать... Прошу прощения, сир!

Повинуясь взгляду побратима, Вага сорвался с места и закрыл дверь. С той стороны.

Неддар собрался с духом, набрал в грудь воздуха, чтобы сказать что-нибудь эдакое и... рассмеялся.

— Разве я сказала что-нибудь смешное? — обиженно поинтересовалась баронесса.

— Нет, что ты! Просто отдельные личности, очень беспокоящиеся о сохранности моей жизни, утверждают, что ты можешь попытаться меня убить...

— Я? Убить?! — растерялась она. Потом взяла себя в руки и нахмурилась: — Тогда что тебя рассмешило?

— Твоя одежда и наш'ги идеально вписываются в образ злой и беспощадной верр'като! А пунцовые щечки и шея — нет...

— Мы, женщины, существа коварные... — хихикнула Этерия. — Сначала мнемся и краснеем, потом вызываем в вас интерес, потом подбираемся поближе, узнаем самые слабости и бьем в самое уязвимое место. Причем тогда, когда вы к этому совершенно не готовы... Страшно?

— Нет! — улыбнулся Неддар. — Нападай...

...Камран из рода Максудов оказался отличным ниер'ва: баронесса Кейвази, видевшая Шаргайльский хребет разве что на горизонте, умела не только чувствовать дистанцию и предугадывать движения противника, но и пользоваться его слабостями. Уже через три десятка ударов сердца после начала боя она поняла, что у Неддара еще не зажило поврежденное правое колено, через минуту догадалась о том, что круговые движения левой рукой доставляют ему некоторые неудобства, а через две разобралась и с изъянами его техники нападения и защиты! С этого момента бой должен был превратиться в избиение. Но не превратился — легкая, как перышко и быстрая, как высверк молнии, илгиара предпочла сделать вид, что слабее, и начала пропускать удары. Нет, не в канонические койе'ри — от ударов в них она 'случайно' уходила — а направленные в места, повреждения которых могло вызвать разве что несильное кровотечение.

Чувствовать себя ягненком в лапах Снежной Смерти , да еще и в бою против женщины, Латирдан не привык, поэтому сразу же взвинтил темп и попробовал задавить леди Этерию скоростью, мощью ударов и массой.

Баронесса сделала вид, что растерялась, пропустила два удара по предплечьям и один в бедро, 'ошиблась' при смещении в сторону, потеряла равновесие и 'неловко' упала.

Чтобы понять, насколько далеко она готова зайти в своем желании скрыть свои истинные возможности, Неддар продолжил движение, заблокировал ей возможность откатиться в сторону, присел на одно колено и нанес добивающий удар в горло.

Выражение неподдельного ужаса, появившееся в глазах баронессы в момент, когда правый наш'ги короля коснулся ее яремной жилы, выглядело настолько правдоподобно, что Неддар опустил клинки и расстроенно вздохнул:

— Зачем ты со мной играешь? Если ты действительно верр'като и собираешься меня убить — убей! Если нет — то перестань: я хочу верить каждому твоему слову и движению...

Девушка побледнела:

— Я не убийца! Слово Кейвази! Просто я дерусь так, чтобы не уязвить твое самолюбие! Ведь ты — король, значит, привык считать себя лучшим...

'Бастарз, сделай так, чтобы она была искренна!!!' — мысленно взмолился Неддар, а потом криво усмехнулся: — Мда, хорошего же ты обо мне мнения...

Баронесса вспыхнула:

— Хорошего! Даже очень! Просто мне бы не хотелось потерять твое расположение из-за...

— ...выигранного боя?

— Ну, да...

— Не потеряешь... — буркнул король. — Я — воин и иду по Пути Клинка лиственей с четырех. Поэтому те, кто далеко впереди, вызывают во мне не зависть, а уважение...

— Впереди? — удивилась баронесса. — Я намного слабее, чем ты, и в реальном бою не простояла бы против тебя и минуты...

— Знаешь, я очень не люблю, когда мне льстят. Тем более те, кого я называю своими друзьями! — вздохнул Неддар. Потом увидел, как потемнел взгляд леди Этерии и попытался объяснить, что он имел в виду: — Да, я сильнее. И, может быть, выносливее. Но ты увидела меня чуть ли не в первые мгновения схватки. Поэтому в реальном бою достала бы меня первой же контратакой...

— Я не льщу... Просто... — девушка закусила губу, зарделась, зачем-то перекинула со спины на грудь магас и вцепилась в него двумя руками. — Мда...

— Что?

— Ну, я могу попытаться объяснить... Но, боюсь, умру со стыда...

Неддар заинтересованно уставился на нее:

— С чего это вдруг?

— Ну, как тебе сказать? Камран учил меня не только видеть! Поэтому... Ты можешь медленно повторить свою первую атаку?

Король отошел на пару шагов, вытащил из ножен наш'ги и, дождавшись, пока леди Этерия приготовится к бою, неторопливо перетек вперед. Левая рука с зажатым в ней клинком устремилась к запястью баронессы, снова промахнулась и поплыла вверх, чтобы заблокировать будущую контратаку...

— Замри! — потребовала баронесса и покраснела еще гуще: — А теперь скажи, куда ты только что смотрел?

Неддар замялся:

— На... тебя: в араллухе ты выглядишь самой настоящей ори'дарр'иарой!

— Куда именно?

Король почувствовал, что к его лицу приливает кровь:

— Ну... любовался...

Баронесса дотронулась тыльной стороной ладони до своей пылающей щеки и вопросительно посмотрела на него:

— Теперь понял?

— Что?

Девушка расстроенно вздохнула, зачем-то крутанула в руке один из наш'ги и вымученно посмотрела на короля:

— Ладно, попробую объяснить словами. Не знаю, говорили тебе или нет, но в силе есть зерно слабости, а в слабости — зерно силы. Скажем, лишний вес усиливает каждую атаку, но уменьшает скорость движений и заставляет быстрее уставать. Мощь, вложенная в удар, может раздробить кости, но вынуждает тратить лишние силы при промахе. А даже самое легкое, едва заметное прикосновение к ударной руке может заставить атакующего промахнуться...

— Хейсары называют это ани'тао'лаэ — борьбой двух начал...

— Названия я не знаю — Камран не говорит, а показывает. А дополнения отца обычно вызывают у него кривые улыбки... — угрюмо буркнула леди Этерия, потом подумала и махнула рукой. — Впрочем, дело не в названиях, а в том, что настоящий мастер наш'ги должен быть способен найти зерно слабости в любом противнике...

— Знаю: я пользуюсь ани'тао'лаэ в бою. Именно поэтому, почувствовав, что ты меня увидела, я стал атаковать быстрее и жестче...

— Ты пользуешься им не так, как я... — вздохнула баронесса. — И видишь только часть того, что надо: ты бился со мной, как с мужчиной, который ниже, легче и слабее тебя. А ведь я — девушка!

Неддар не удержался от комплимента:

— И очень красивая!

Леди Этерия снова покраснела и уставилась на носки своих сапожек:

— Спасибо... Я давно заметила, что нравлюсь... И решила использовать эту твою слабость, чтобы тебе было со мной интересно и чтобы наши бои длились как можно дольше. Поэтому, перед тем, как выйти из своих покоев, я расшнуровала свой араллух чуть больше, чем обычно... Ансы, наоборот, зашнуровала так, чтобы они сильнее обтягивали бедра... Ну, и во время боя постоянно делала лишние движения... Например, вот такие... — девушка легонько прогнулась в пояснице и повела плечами, отчего ее грудь тяжело качнулась из стороны в сторону... — В общем, я тебя отвлекала... А в реальном поединке все было бы иначе: ты бы смотрел на меня, как на противника. И закончил бы схватку за считанные мгновения...

...Несмотря на понимание того, что, как и почему делает баронесса, второй бой Неддар тоже проиграл: во время одного из уходов леди Этерия умудрилась так вызывающе продемонстрировать обтянутый ансами зад, что он на пару мгновений выпал из реальности. И вернулся в нее только тогда, когда почувствовал легкий укол в шею. Зато в третьем, заставив себя забыть о том, что перед ним девушка, он вовремя увидел легкую шероховатость в исполнении одного из уводов, заставил Этерию повториться и дотянулся одним из наш'ги до ее правого подреберья.

Баронесса искренне обрадовалась его победе и, отсалютовав ему обеими клинками, бросилась в атаку. Причем стала двигаться настолько женственно, если не сказать, развратно, что Неддару стало не до боя — он пропустил то ли три, то ли четыре удара и признал поражение чуть ли не раньше, чем наш'ги баронессы 'пробил' его сердце.

Кстати, в этот самый момент он четко понял, что никакая она не верр'като — вместо ненависти или равнодушия в ее глаза горели радостью и удовлетворением! А окончательную точку в его раздумьях по поводу истинных целей баронессы поставила ревность, прозвучавшая в ее голосе сразу после окончания боя:

— Может, все-таки, сосредоточитесь, сир? Ведь на моем месте может оказаться и другая!

— Сосредоточишься! — выделив последний слог, улыбнулся Латирдан. — Другая — не может. А если и окажется, то на нее я буду смотреть иначе...

— 'Иначе' — это как?

— Атакуй! — усмехнулся король и скользнул вперед и в сторону, уходя от молниеносного выпада сорвавшейся с места баронессы...

...Короткий, но на редкость быстрый и вязкий бой закончился убедительной победой Неддара: он загнал противницу в угол тренировочного зала и последовательно достал ее аж в три точки койе'ри — в горло, сердце и печень. В следующем — продавил ее защиту мощью, сбил девушку с ног и легонечко тюкнул рукоятью одного из Клыков в висок. Потом позволил встать и минуты три 'резал' баронессу с большой дистанции, беззастенчиво пользуясь преимуществом в длине рук.

Получив полтора десятка легких 'ранений', которые в реальном бою должны были заставить ее истечь кровью, леди Этерия признала свое поражение, расстроенно опустила взгляд и чуть не провалилась сквозь землю, увидев, насколько разошлась шнуровка на ее араллухе.

Когда она принялась стягивать тесьму, Неддар убрал наш'ги в ножны, отвернулся и прикрыл глаза, вспоминая ту аппетитно выглядящую складочку между белоснежными полушариями, которую он был вынужден игнорировать во время последнего боя. В этот момент его что-то легонечко кольнуло в правое подреберье, а шею обожгло ледяное прикосновение одного из Клыков баронессы Кейвази:

— Я тебе говорила, что женщины — существа коварные?

— Угу...

— Никогда не поворачивайся к ним спиной...

— К ним? — переспросил Неддар.

— Ко мне можно... — предельно серьезно сказала Этерия. — Я тебя не предам...

— Я знаю... — кивнул король. Потом взял ее правую руку и поднес к своим губам...

...Следующий бой, длившийся добрых десять минут, он проиграл — пропустил удар под мышку. А когда баронесса начала перечислять все допущенные им ошибки, снова взял ее за руку и запечатлел на ней еще один поцелуй:

— Спасибо за бой, Этерия! Я получил от этого боя поистине безумное удовольствие... А как он закончился и какие я сделал ошибки, меня не волнует...

— Но ведь ты проиграл!!!

— Как побеждать других женщин, я уже понял. А побеждать тебя я больше не буду...

— Почему?

— Для этого мне придется заставлять себя забывать о том, что ты — девушка. А это — выше моих сил...

— Си-и-ир!!! — смущенно протянула баронесса.

— Что 'сир'? — ухмыльнулся Неддар. — Ради того, чтобы видеть, как ты используешь мои слабости, я готов проигрывать тебе с утра и до вечера...

Леди Этерия опустила взгляд, отняла у него свою руку и перевела разговор на менее скользкую тему:

— Кстати, сегодня утром я обнаружила, что у меня появилась личная охрана...

— Так и есть... — посерьезнел Неддар. — Вчера вечером я распорядился, чтобы Тайная служба взяла под охрану тебя, твоего отца и ваш городской дом...

Леди Этерия зябко повела плечами и тихонечко вздохнула:

— Что, уже?

Король опешил:

— Что 'уже'?

Она перебросила на грудь лахти, накрутила ее на палец и грустно посмотрела Неддару в глаза:

— Ну, оскорблять меня недоверием ты не будешь — это не в твоем характере. Значит, появление у меня охраны — настоятельная необходимость. Вероятнее всего, реакция на то, что кто-то из твоих врагов счел меня твоей фавориткой...

'Бастарз смотрит на меня!' — восхищенно подумал Латирдан, потом сообразил, что Этерия ждет подтверждения своей догадки, и утвердительно кивнул:

— Да, так оно и есть...

— Спасибо...

— И... все? — удивился Латирдан. Потом увидел недоумение в глазах девушки и развел руками: — Честно говоря, я думал, что ты, узнав об этом, начнешь требовать, чтобы я каким-то образом довел до жителей королевства особенности твоего статуса или примешься доказывать, что тебе, владеющей наш'ги ничуть не хуже меня, охрана не нужна...

Баронесса фыркнула:

— Я похожа на юродивую? Ты — король, а не Вседержитель! Поэтому даже если ты поселишь меня в стеклянных покоях и позволишь своим вассалам видеть, что я сплю в одиночестве, среди них все равно найдется человек, который захочет облить меня грязью. А что касается владения наш'ги, то и ты, и я прекрасно знаем, что они хороши в честном поединке или в бою. И не защищают ни от удара в спину, ни от яда, подсыпанного в пищу какой-нибудь из придворных ревнивиц, ни от действий сотрудников тайных служб сопредельных королевств...

— Знаешь, кажется, я ошибся... — состроив сокрушенное лицо, вздохнул Неддар.

— В чем? — встревоженно спросила леди Этерия.

— В том, что не сделал тебя Первым министром: с такой головой, как у тебя...

— ...двуручный меч, лежащий на моем плече, ты бы, наверное, и не заметил...

Глава 26. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Пятый день первой десятины первого травника.

...в случае получения неопровержимых доказательств вины Бездушного Королевский Судья обязан предоставить ему право выбора Защитника. Труд последнего оплачивается в порядке, указанном в Строке шестой Одиннадцатого Слова ...

Переписав это предложение, я аккуратно прицепила прищепку напротив слова 'шестой', перемотала свиток до одиннадцатого Слова и нашла искомую Строку.

...При защите подозреваемых, подпадающих под условия, оговоренные в Девятом Слове, оплата труда Защитника производится Королевским Казначейством следующим образом: в случае признания подсудимого виновным — один золотой, в случае его оправдания — двадцать. Такой порядок оплаты вынуждает Защитника выполнять свои обязанности в полном объеме и практически исключает вероятность его вступления в сговор со стороной обвинения.

Согласившись с логикой оплаты труда Защитника, я вернулась к двадцать шестому Слову и продолжила читать дальше:

...После завершения процедуры выбора Защитника Королевский Судья обязан в двухдневный срок уведомить об этом родственников или близких Бездушного, дабы у последних была возможность предоставить ему факты, способные повлиять на ход расследования и последующего суда...

Строка восемнадцатая: назначая дату суда, Королевский Судья обязан исходить из того, что на ознакомления с делом Защитнику требуется не менее трех дней. В случае невыполнения этого условия член Внутреннего Круга, контролирующий беспристрастность расследования, обязан счесть это признаком сговора между истцом и Королевским Судьей и принять к последнему меры, указанные в Строке восьмой девятнадцатого Слова...

Строка девятнадцатая: В случаях, указанных в Строке шестнадцатой семнадцатого Слова, Защитник имеет право подать прошение о продлении расследования на срок не более четырех десятин и не позже, чем за десять часов до уже назначенной даты суда...

Отложив свиток в сторону и прижав его мраморной 'пяткой', я ткнула пером в чернильницу, пододвинула к себе лист пергамента, на который записывала появляющиеся мысли, и аккуратно вывела очередное предложение:

'Я имею право встретиться с Защитником. Он может продлить расследование. Разобраться, может ли член Внутреннего Круга проигнорировать эти условия...'

В это время в гостиной хлопнула дверь, и до меня донесся голос Эрны:

— Ее милость в кабинете?

— Да...

— Не спит?

— Даже не ложилась...

— Это хорошо...

Я непонимающе нахмурилась, потом вспомнила про свои планы, посмотрела на мерную свечу, отложила перо и нетерпеливо развернулась к двери.

Та скрипнула и распахнулась. Служанка оглядела меня с ног до головы, задержала взгляд на моем измученном лице и вздохнула:

— Ваша милость, вам пора одеваться: завтрак начнется в час горлицы...

— Ты говорила со стольником?

— Да, ваша милость! Он сказал, что уведомлен о вашем праве присутствовать при трапезах его величества и при мне распорядился накрывать стол не на пять, а на шесть персон...

— Спасибо... — искренне поблагодарила я, снова посмотрела на мерную свечу, потом перевела взгляд на свои измазанные чернилами пальцы и вскочила на ноги: за оставшееся до завтрака время мне надо было одеться, позволить себя причесать, запудрить черные круги под глазами и как-то отмыть эти кошмарные пятна...

...Процесс мытья рук неожиданно затянулся — чернила, въевшиеся в кожу, упорно не хотели сходить. Поэтому одеваться я начала за полчаса до начала завтрака. И в страшной спешке.

То, что к новому платью, пошитому мэтром Фитцко 'в стиле мэтра Лауна', прилагается не нижняя рубашка, а тонкая и почти прозрачная нижняя юбка, меня не удивило. А зря — когда Омра с Атией облачили меня обтягивающее, как чулок, иссиня-черное нечто и подвели к зеркалу, я потеряла дар речи: очередное 'траурное' платье выглядело, как наряд очень дорогой розы!!!

Голые плечи и руки. Совершенно безумное декольте. Кружевная вставка на правом бедре, сквозь которую просвечивала нога. Легкие и воздушные серебристые кружева. Туфельки в цвет на тоненьком, но на редкость высоком каблуке. В общем, все это, вместе взятое, могло внушить окружающим меня мужчинам интерес, желание или похоть. То есть все, что угодно, но никак не мысли о переполняющей меня скорби!

— Это тоже называется траурным платьем? — выйдя из ступора, растерянно спросила я.

— Ну... траурным его, конечно, не назовешь, но смотрится оно бесподобно... — восторженно выдохнула Атия. — Вы в нем такая женственная...

— Женственная? — переспросила я. Потом набрала в грудь воздуха, чтобы высказать все, что я думаю о мэтре Фитцко и его платьях, но наткнулась взглядом на мерную свечу и закусила губу: до часа горлицы оставалось каких-то двадцать минут, а у меня на голове творилось Двуликий знает что!

Чтобы не натворить глупостей, я заставила себя отойти от зеркала, опустилась на краешек ближайшего кресла, закрыла глаза и начала себя успокаивать:

'Мне надо быть на этом завтраке, а другого платья, в котором можно предстать перед королем, у меня нет. Значит, надо смириться... Надо... Надо...'

Не помогло. Даже наоборот — к моменту, когда служанки закончили приводить в порядок мои волосы и начали накручивать на нагретые пруты пару локонов, не убранных в прическу, я почти перестала себя контролировать и даже начала подумывать о мести портному его величества. Пришлось напомнить себе о том, что до суда осталось каких-то три или четыре дня, а я толком не представляю, чем я могу помочь Меченому.

Эта мысль подействовала на меня, как ушат холодной воды — на меня снизошло долгожданное спокойствие, а на краю сознания мелькнула безумная мысль:

'Я — гард'эйт Бездушного, почти прошедшего свой Путь. Значит, по сути, уже мертва. А что мертвым до чужих взглядов или эмоций?'

— Готово, ваша милость... — через какое-то время сообщила Атия. — Вас проводить?

'И я готова...' — отрешенно подумала я. Потом встала, бросила взгляд на мерную свечу и кивнула: — Да. Проводи...

...Смотреть на окружающий мир 'мертвым взглядом' оказалось... удобно — вместо того, чтобы восторгаться убранством дворца или краснеть от взглядов попадающихся навстречу придворных, глаз сам собой отмечал странности. Скажем, заметил, то, что возле моих покоев уже не два, а четыре хейсара. Что двое из них сорвались с места сразу же, как мы вышли в коридор и проводили нас до Зала Озерных Лилий. Что во всем Западном Крыле оказалось только две двери, рядом с которыми стояли уроженцы Шаргайла — дверь в этот самый Зал Озерных Лилий и в покои баронессы Кейвази.

Впрочем, когда церемониймейстер зычно объявил о моем появлении и отворил передо мной дверь в трапезную, мне стало не до странностей: рядом с роскошно накрытым столом, стоящим в центре сравнительно небольшого помещения, стояли королевский казначей и начальник Тайной службы Вейнара. А рядом со статуей девушки, плетущей венок из лилий, сидела баронесса Кейвази!

'Завтрак на шесть персон...' — растерянно подумала я. — 'То есть должен быть король Неддар, я и, наверное, все четыре члена Внутреннего Круга... Леди Этерия получается седьмой... Странно...'

Тем временем все присутствующие повернулись ко мне и одновременно изменились в лице. Причем граф Генор д'Эркун восхищенно заулыбался, Арзай Белая Смерть нахмурился, а моя соседка удивленно изогнула бровь.

Я присела в реверансе, дождалась ответных кивков мужчин и учтиво поздоровалась.

— Доброе утро, леди Мэйнария! Искренне рад, что вы решили прервать уединение и почтили нас своим присутствием... — прижав десницу к груди, выдохнул казначей. — Вы позволите проводить вас к вашему креслу?

— Полной чаши твоему дому, ашиара! — буркнул хейсар и, явно сделав над собой усилие, добавил: — Пусть Найтэ торит для тебя путь...

Кто такая Найтэ, я не знала, но слегка напряглась — услышав это пожелание, казначей, уже готовившийся предложить мне руку, сбился с шага, а баронесса Кейвази, явно собиравшаяся сказать что-то теплое и хорошее, предпочла сгладить неловкость шуткой:

— Насколько я понимаю, место портного его величества уже вакантно?

— Буду признательна... — ответила я графу д'Эркуну, поблагодарила Белую Смерть и грустно улыбнулась леди Этерии: — Увы: мэтр Фитцко предпочел прислать это платье с посыльным. И поздно ночью, когда я должна была спать...

Почему-то решив, что шутка баронессы — это первый удар в извечной женской войне за внимание окружающих мужчин, а мой ответ — неловкая попытка защититься, казначей принялся нас мирить:

— Леди Этерия, вы пристрастны! Платье смотрится умопомрачительно: оно подчеркивает белизну кожи баронессы и...

Что оно еще со мной делает, он сказать не успел — церемониймейстер объявил о появлении короля.

Я и баронесса Кейвази мигом оказались на ногах и присели в реверансе, граф Генор поклонился, а Арзай Белая Смерть склонил голову, приветствуя сюзерена не как короля, а как вождя хейсаров.

Ворвавшись в зал, Неддар по-простецки кивнул мужчинам, очень тепло улыбнулся леди Этерии и подошел ко мне:

— Доброе утро, баронесса!

Потом поцеловал мне руку, испытующе заглянул в глаза и еле слышно спросил:

— Мне кажется, или вы хотите со мной поговорить?

— Доброе утро, сир! — ответила я и прикрыла веки, показывая, что он угадал.

— После завтрака я буду в вашем распоряжении... — одними губами произнес он и стремительно унесся к малому трону, стоящему во главе стола...

...К моему искреннему удивлению, завтрак с верховным сюзереном, ради возможности попасть на который добрая половина дворянства Вейнара готова была отдать половину годового дохода своих ленов, почти ничем не отличался от завтраков в нашем родовом замке! Хотя нет, отличался — я насчитала всего три перемены блюд, включая десерт. И не увидела на столе ни запеченных целиком кабанов, ни паштетов из соловьиных язычков, ни салатов из белых трюфелей, ни заморских рыб — только самую обычную оленину, жареную с кровью, пироги с сыром и выпечку с медом.

На столе не было даже вина — в роскошных серебряном кувшине, стоящем ошую от меня, оказался яблочный компот, а одесную — ежевичный кисель! Правда, придраться к качеству приготовления пищи я бы не смогла при всем желании — мясо таяло во рту, пироги пахли так, что можно было удавиться от жадности, а от пирожных невозможно было оторваться.

Окажись я за этим столом в другое время и в другом настроении — обязательно отдала бы должное кулинарному мастерству королевских поваров. А так делала вид, что смакую каждый кусочек, и пыталась разобраться в отношении короля к каждому из присутствующих.

К Ваге Руке Бури Неддар относился, как своему второму 'я': не искал в его словах второго дна, не сомневался в его искренности и не обращал внимания на огрехи в построении фраз. При этом он воспринимал откровения побратима, как что-то давно и хорошо известное — мог прервать их на полуслове или пропустить мимо ушей. А вот к словам Арзая Белой Смерти и графа Генора он прислушивался очень внимательно. И не только прислушивался, а требовал уточнений для каждой фразы, которую можно было истолковать двояко!

Честно говоря, сначала я думала, что он в них сомневается, но к третьей перемене блюд пришла к выводу, что у такой дотошности есть и иное объяснение — король УЧИЛСЯ! У собственных вассалов!! И делал это с явным удовольствием!!!

С этого момента я перестала обращать внимание на то, что оба горца обращаются к королю на 'ты' и игнорируют чуть ли не все правила дворцового этикета, а королевский казначей позволяет себе высказывать свое мнение до того, как Неддар к нему обратится: люди, собравшиеся в Зале Озерных Лилий, были истинными последователями древних мудрецов, и говорили, забыв о словах !

Понаблюдав за ними еще какое-то время, я уверилась в том, что права, и, наконец, поняла причину, заставившую короля пригласить на этот завтрак еще и Этерию Кейвази. Баронесса казалась неотъемлемой частью компании: она не присутствовала при разговоре, а участвовала в нем. И не как марионетка, а как полноправный участник. Мало того, ее суждения принимались с явно видимым восторгом, ибо, как правило, оказывались на редкость неожиданными, но при этом предельно взвешенными. И, кстати, при этом идеально вписывались в понятия о дворянской чести.

Мне тут же стало не по себе — у меня такого окружения не было.

Или было?

...Попытка разобраться со своим прошлым окончилась тем, что я перестала следить за ходом беседы и ушла в себя. Вернее, в свое прошлое, в котором был жив отец, мать и братья, а мои обиды на них не стоили и гнутого копья.

Картинки из той жизни сменяли одна другую и мельничными жерновами ложились на мою истерзанную душу. Теперь, вспоминая себя-ребенка, я понимала, что за твердым отцовским 'нет', мягким маминым 'поверь, это неправильно, дочь...' и Теобальдовским 'ты что творишь, дуреха?' пряталась Любовь. И от понимания того, чего я лишилась, у меня разрывалось сердце...

...Почувствовав такое знакомое прикосновение к щеке, я всхлипнула, потерлась щекой о мамины пальцы, открыла глаза и... чуть не умерла от стыда: платок, смахнувший с моей щеки слезинку, оказался зажат в руке Неддара Латирдана!

— Я послал за мэтром Регмаром... Он скоро придет, напоит вас успокоительным и проводит в ваши покои...

— Не надо Регмара, сир! — затараторила я. — И успокоительного — тоже: я просто вспомнила своих родителей... И расчувствовалась...

— Вы уверены?

— Да, ваше величество!

— Хорошо... Тогда выпейте хотя бы компота — успокоительного это не заменит, зато восполнит потерянную влагу... — осторожно пошутил он.

Я грустно улыбнулась, пригубила из своего кубка, поставила его обратно на стол, а потом сообразила, что в зале остались только мы двое.

— А где все остальные, сир?

— Вы хотели поговорить со мной в их присутствии? — притворно удивился король.

— Н-нет...

— У них нашлись неотложные дела...

— Спасибо, сир... — опустив взгляд, выдохнула я. Потом собралась с духом и посмотрела ему в глаза: — Мда, я всю ночь представляла этот разговор, а сейчас не знаю, с чего начать...

— Попробуйте с начала...

'С начала?' — подумала я. — 'А почему бы и нет?'

— Я — д'Атерн. То есть пряма, порывиста и уперта...

— Отец сравнивал нрав барона Корделла с лесным пожаром... — кивнул Неддар.

— Так вот, клятва, которую я дала Крому по прозвищу Меченый, явилась следствием одного из таких порывов...

Король задумчиво подергал себя за ус и жестом предложил продолжать. Поняв, что он не собирается делать выводы по первому же предложению, я, наконец, почувствовала уверенность в себе:

— Однако это не значит, что я об этом жалею — этот человек сделал для меня больше, чем кто бы то ни было, включая моих родителей. И не только для меня — каждая зарубка на его посохе — чья-то спасенная жизнь...

— Не уверен, но допускаю...

— Так и есть, сир — у меня было достаточно возможностей, чтобы в этом убедиться...

— Хорошо, скажу иначе — я не спорю! Давайте дальше...

— В общем, у меня достаточно оснований, чтобы пытаться помочь Крому всеми доступными мне законными способами...

— Хорошее уточнение... — улыбнулся Латирдан. — Значит, я могу быть спокоен, что вы не возьмете штурмом королевскую тюрьму?

— Можете... — вздохнула я, поймала ускользнувшую было мысль и продолжила: — В общем, я тут изучила Право Крови и пришла к выводу, что член Внутреннего Круга, контролирующий ход расследования по делу Крома Меченого, отступает как от духа, так и от буквы закона...

Неддар посерьезнел:

— И в чем это выражается?

— Насколько я знаю, на сегодняшний день я — единственный человек, которому не безразлична судьба этого Бездушного. Значит, согласно Строке семнадцатой двадцать шестого Слова Права Крови я имею полное право видеться с его Защитником...

— Так и есть...

— В той же строке сказано, что в течение двух дней после завершения процедуры выбора Защитника Королевский Судья обязан уведомить об этом родственников или близких Бездушного.

— Граф Грасс — не Королевский Судья... — уточнил Неддар.

— Да, сир! Но он общается с Судьей, с Дознавателем, Обвинителем и Защитником. И знает о моей клятве. Значит, обязан сообщить им о моем существовании и проконтролировать выполнение ими своих обязанностей. Кстати, чтобы вы не пытались объяснять его бездействие как-то иначе, я уточню формулировку: у меня есть основания считать, что он прямо препятствует свершению правосудия. А это — преступление!

Услышав слово 'преступление', Неддар подобрался, как тигр, готовящийся к броску:

— Вы можете их озвучить?

— Конечно, сир! С первого дня моего пребывания во дворце мэтр Регмар поил меня отваром алотты, между прочим, вызывающим очень быстрое привыкание. Как оказалось, мысль о том, что я нуждаюсь именно в этом успокоительном, ему подсказал мэтр Коллир, лекарь графа Грасса. Этого самого Коллира я не видела ни разу. Он меня, соответственно, тоже. Не знаю, как вам, а мне такая трогательная забота о моем здоровье нравится как-то не очень.

— Мне — тоже...

— Вчера вечером, узнав, что граф Рендалл остался ночевать во дворце, я решила задать ему несколько вопросов. Увы, беседа не получилась — человек, которого мой отец считал ближайшим другом, оказался очень занят! За пару минут, которые он мне все-таки уделил, я успела узнать, что он по каким-то непонятным причинам не собирается присылать мне посох Крома и его личные вещи, и 'пока не имеет представления', в чем именно признался мой майягард...

— Странно...

— Странно? Даже я, воспитывавшаяся в родовом замке, знаю, что Грасс крайне добросовестен. И ничего не делает просто так!

— Угу...

— Кроме того, я точно знаю, что до суда осталось то ли три, то ли четыре дня. Значит, Кром уже выбрал себе Защитника, Королевский Судья доложил об этом графу Грассу, а он... мне солгал! Позволю себе уточнить, сир, что солгало мне не частное лицо, а должностное — член Внутреннего Круга, контролирующий законность ведения дела в отношении Бездушного. Или, говоря другими словами, один из пяти человек, с которыми у ваших подданных ассоциируется слово Правосудие...

Король гневно раздул ноздри, подхватил со стола пустой кубок и с силой вбил его в столешницу:

— Я с ним разберусь...

Потом заставил себя успокоиться и добавил:

— У вас будет вся интересующая вас информация. Сегодня же вечером. Даю слово...

Глава 27. Кром Меченый.

Пятый день первой десятины первого травника.

...— Не-е-ет! Только не меня-а-а!! Умоляя-а-а-ю-у-у!!! — истошный крик, разорвавший царящую на этаже тишину, заставил меня упереться руками в нары и прислушаться.

— Я все рассказал, все-о-о! Отпустите-е-е!! А-а-а, рука-а-а!!!

— Что, тварь, страшно? — скользнув вплотную к решетке, злорадно поинтересовался Желудь.

Я равнодушно оглядел стражника с головы до ног и продолжил прерванное упражнение: объяснять ему, что голос кричавшего показался мне знакомым, я не собирался.

Не дождавшись ответа, воин смачно харкнул на пол, растер плевок сапогом и повернулся к напарнику:

— Слышь, Ослоп, он перешел все границы! Я с ним говорю — а он... он мне угрожает!!!

— Охолони, дурень! Ты что, совсем тупой? Тебе же сказали, что за него мы отвечаем ГОЛОВОЙ!!!

— Да ты посмотри — он же готовится к побегу!

— Желудь, ты тупой, как чурбак из дуба, с которого ты упал! Я понимаю, что тебе невмоготу, но если на нем появится хотя бы один синяк, нас поставят на уши...

— Он никому не скажет... — воин повернулся ко мне и ласково улыбнулся: — Ведь не скажешь, правда?

— Еще одно слово — и я позову начальника караула... — предупредил Ослоп. — И скажу, что ты собираешься нарушить приказ его светлости...

— Сольешь ? Меня? Из-за какого-то там Нелюдя?

— Желудь! Его дело — на контроле у графа Грасса!

— Ну, ты и мра-а-азь...

— Думай, что хочешь. Но ключа от камеры я тебе не дам...

Желудь презрительно оскалился, потом рубанул левым предплечьем по сгибу локтя правой руки и повернулся ко мне:

— Радуйся — сегодня тебе повезло...

Я равнодушно скользнул взглядом по его искаженному бешенством лицу, добил третью сотню скручиваний, закинул руки за голову, чуть не разбив себе цепью лицо, и начал 'складываться'.

Воин побагровел, вцепился в прутья решетки, набрал в грудь воздуха, чтобы разразиться каким-нибудь проклятием и услышал очередной вопль несчастного, которого, как я понял, волокли в пыточную:

— Слышишь, как он орет? Так вот, на эшафоте ты будешь орать в два раза громче! Потом сорвешь голос и начнешь молить о смерти хриплым шепотом!

'Десять и один... Десять и два... Десять и три...' — мысленно считал я.

— Но она придет к тебе далеко не сразу — сначала палач перебьет тебе руки... Потом — ноги... Потом — позвоночник... Потом отрубит конечности, оскопит, прижжет раны факелом и забросит обрубок, в который ты превратишься, на насест ...

'Два десятка и пять... Два десятка и шесть... Два десятка и семь...'

— Ты будешь умирать о-о-очень долго... И успеешь проклясть каждый день своей никчемной жизни... Каждый удар клюва воронов, пирующих на твоем еще живом теле, будет приближать тебя к смерти...

'Три десятка и восемь... Три десятка и девять...'

— Ты меня вообще слышишь, животное? Я сказал, 'к смерти', а не к 'Темному Посмертию'!

— Зря стараешься... — глухо буркнул Ослоп. — Он не ответит...

'Точно...' — мысленно поддакнул я. — 'А Темное Посмертие у меня будет...'

Потом подумал и добавил:

'Наверное...'

...Следующие минут тридцать Желудь метался по коридору, как лев по клетке, что-то неразборчиво бормотал себе под нос и изредка останавливался напротив моей камеры, чтобы сказать мне что-нибудь 'приятное'. Я, естественно, не реагировал, и мое молчание постепенно доводило его до белого каления.

Попытки Ослопа его успокоить только подливали масла в огонь — к моменту, когда со стороны лестницы послышался голос начальника караула, воин окончательно перестал себя контролировать — вытащил засапожный нож и принялся с упоением ковыряться в замке.

Предупредительное шипение Ослопа он проигнорировал. Совершенно напрасно — через какие-то три десятка ударов сердца начальник караула добрался до площадки нашего этажа и увидел происходящее:

— Желудь? Что это ты там делаешь, а?! Желудь, я к кому обращаюсь?!

— Ну, открывайся же, Двуликий тебя забери... — не обратив на его вопли никакого внимания, взвыл воин. И крутанул ножом так, что тот звякнул и переломился.

— Ослоп? Что это с ним?

— Думаю, это из-за жены, ваша милость...

— А причем тут Нелюдь? Ее ссильничали оранжевые, а Бездушный в это время мотался где-то в другом месте!

— Желудь взбесился. Теперь ему все равно...

...Желудю было действительно все равно — поняв, что замок не открывается, он выхватил из ножен меч, просунул руку между прутьев и попытался рубануть меня по ноге.

Я ее убрал.

Он подумал, оскалился, поудобнее перехватил рукоять и бросил тяжелый клинок, как метательный нож!

Пришлось скатываться с нар на грязный пол. И довольно шустро.

Успел. Перекатился. Оказался на ногах и... прислонился к противоположной стене: близость к мечу могли расценить, как желание им воспользоваться. А это в мои планы не входило.

Тем временем ворвавшийся в коридор сотник добрался до сдуревшего подчиненного и сходу зарядил ему в скулу. Довольно неслабо — Желудя оторвало от решетки и бросило на пол.

Дальнейшие действия начальника караула меня порядком посмешили — сначала он отработанным движением перевернул потерявшего сознание воина лицом вниз и заломил его правую руку за спину, потом сообразил, что я могу воспользоваться 'трофейным' оружием, выхватил меч и развернулся так, чтобы успеть сблокировать мою атаку.

Пришлось показать ему раскрытые ладони и презрительно улыбнуться.

Он понял — докрутил руку Желудя до позвоночника, вставил ногу в получившуюся петлю , выпрямился и жестом подозвал к себе Ослопа:

— Подойди к решетке. Сейчас Нелюдь возьмет меч этого недоумка... За клинок... И ме-е-едленно протянет тебе...

Я повиновался.

— Отлич-ч-чно... Положи его куда-нибудь подальше... Теперь поставь ногу вместо моей... И жди...

Воин тут же выполнил приказ. Причем крайне добросовестно — его нога воткнулась в 'петлю' с такой силой, что чуть не выломала Желудю плечо.

Убедившись, что солдат, нарушивший приказ, не в состоянии шевелиться, сотник подошел к решетке:

— Отойди к дальней стене и повернись к ней лицом...

Я отошел. Отвернулся. И даже закрыл глаза.

Через минуту-полторы за моей спиной щелкнул замок, и сапог начальника караула выбил в сторону мою правую ногу...

...Обыскивать сотник умел — прежде, чем охлопывать мое тело, он в мгновение ока взял мои пальцы рук в болевой захват и перевел меня в положение, в котором я не мог даже шевельнуться, а потом проверил меня с тщательностью тюремщика, прослужившего в королевской тюрьме лиственей пятьдесят.

Волосы, рот, шея, подмышки — его руки прошлись по всем местам, в которых можно было утаить хоть что-то, напоминающее оружие, и оставили меня в покое только тогда, когда убедились, что такового у меня нет.

— Замечательно. Чист... — не без радости в голосе буркнул он и вышел из камеры. — Ослоп? Отпусти Желудя — я за ним присмотрю. А ты отведи Бездушного к мэтру Сезару...

...Мэтр Сезар — худенький и чрезвычайно подвижный паренек, выбранный мною в Защитники из-за молодости и полного отсутствия опыта — действительно ждал. Вернее, изнывал о нетерпения: не успел Ослоп усадить меня на стул и вставить мои ручные кандалы в предназначенный именно для этого замок, как он вскочил с кресла, подхватил со стола какой-то свиток и сунул его мне под нос:

— Вот! Я...

— Простите, что перебиваю, ваш-мл-сть... — негромко буркнул стражник — ...но вы обязаны сказать, где мне ждать конца вашей беседы — тут или в коридоре?

— В коридоре, конечно! — воскликнул парнишка и тут же забыл о его существовании: — Кром, вот это — прошение на имя Королевского Судьи! В нем я обосновал необходимость продления сроков расследования на две десятины!

— Зачем?! — ошарашенно спросил я.

— Как это 'зачем'? Чтобы я мог доказать, что ты невиновен!

— Я... признал... свою... вину... — выделяя каждое слово интонацией, выдохнул я.

Мэтр Сезар по-мальчишески взъерошил себе чуб и расплылся в довольной улыбке:

— Правда? А мне кажется, что тебя просто заставили себя оговорить!!!

Видимо, выражение моего лица было достаточно красноречивым, так как он заторопился объяснить, с чего и как пришел к такому выводу.

После первого предложения я схватился за голову. Мысленно. После второго — по-настоящему: самый молодой из Защитников, числящихся в Пятом Приказе, оказался хватким, как ларранская сторожевая — за двое суток, прошедших с нашей первой встречи, он умудрился не только проанализировать все материалы по моему делу и найти нестыковки, но и нашел первые доказательства моей невиновности:

— Позавчера вечером я разослал письма во все крупные населенные пункты, которые ты и твоя спутница должны были проезжать по дороге из Атерна в Аверон. А сегодня получил первые результаты: начальник городской стражи Меллора сообщает, что в седьмой день четвертой десятины второго лиственя ты въехал в город в сопровождении девушки, похожей на ту, чье описание я ему прислал. Скорее всего, через Западные ворота. А на перекрестке Ладейной и Ямы вы столкнулись с шайкой Мокрицы Рада. По свидетельствам некоего Михи Рваного Уха, проживающего на этой самой Ладейной, первачи Мокрицы предложили тебе свободу и жизнь в обмен на девушку. Ты отказался. И убил всех, кроме предводителя. Кстати, насколько я понимаю, ты не мог одновременно и сражаться, и держать коня баронессы д'Атерн в поводу. Значит, в этот момент она могла ускакать. А она, жертва, этого почему-то не сделала...

— Она боялась... Моего гнева... — сверкнув глазами, злобно рыкнул я.

Мальчишку это не проняло! Вместо того чтобы испугаться и, наконец, понять, что я — злобный и жестокий слуга Двуликого, способный на все, что о нас рассказывают, он расплылся в улыбке и ехидно захихикал:

— Ну да, конечно! Ты ее сначала запугал, а потом повез одеваться! Причем не куда-нибудь, а в лавку одного из самых дорогих портных Меллора. Видимо, чтобы запугать ее окончательно и бесповоротно...

Я пожал плечами, мол, думай, что хочешь.

Защитник довольно усмехнулся и продолжил:

— Чтобы удостовериться в возникших у меня подозрениях, я показал список твоих покупок моей маме. Так вот, она готова поставить свою голову, против гнутого медяка, что ты одевал не жертву, а спутницу. Или... — парнишка слегка покраснел — свою забаву...

— Мэтр Сезар, я уже говорил, что...

— Кром! Я не хочу слышать тот бред, который ты нес своему дознавателю. Давай я лучше продолжу...

Естественно, я заткнулся.

— Закупив все необходимое для путешествия в Аверон, вы поехали к выезду из города и столкнулись еще с одной шайкой. Которая, по уверениям нескольких свидетелей, состояла то ли из десяти, то ли из двенадцати человек! Так вот, Кром, даже жертва, насмерть запуганная своим похитителем, увидев такое количество вооруженных до зубов мужчин, должна была понять, что ты, вступив в бой, не сможешь из него выйти... достаточно быстро! Если она не уехала, значит, жертвой она НЕ БЫЛА!

— Хейсары называют это эйди'ло'суари — умиротворением Эйдилии... — буркнул я.

— Это?! — искренне удивился Защитник. — Искренне сомневаюсь: ты похитил баронессу д'Атерн в ночь с пятого на шестой день четвертой десятины второго лиственя, в Меллор всего въехал через два дня! А насколько я знаю, теплые чувства к мужу у похищенной им девушки появляются в лучшем случае через полгода после свадьбы. Кстати, баронесса д'Атерн — не хейсарка. То есть выросла не на историях о похищенных невестах, а на романтических балладах о принцах, годами воспевающих красоту любимой, стоя под окнами донжона ее родового замка!

— Она растерялась...

— Ага, конечно: она — дочь воина, стояла в растерянности все то время, которое тебе понадобилось, чтобы изувечить двенадцать вооруженных до зубов грабителей... Ты сам-то веришь в то, что говоришь?

Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

— Не веришь! И правильно делаешь — история, которую тебя заставили рассказать дознавателю, не стоит и гнутого копья...

— Мэтр Сезар, я...

— Можешь не благодарить — я человек долга, поэтому доведу расследование до конца и...

— Не надо!!!! — рявкнул я. — Суд должен состояться в назначенное время и ни днем позже! Ясно?

Вместо того чтобы выйти из себя, вызвать стражу и отправить меня обратно в камеру, мальчишка задумчиво посмотрел куда-то сквозь меня:

— Хм... Видимо, тут есть еще один слой правды...

— Какой, к Двуликому, слой? — взвыл я.

— У каждого поступка есть мотивы... — совершенно спокойно ответил он. — Насколько я понимаю, тебя поставили в такие условия, в которых единственный достойный выход — это путь на эшафот...

Я похолодел... и вдруг понял, что он это почувствовал!!!

— Что ж, давай сделаем так — я не буду подавать это прошение... Пока не буду... За два дня, которые остались до крайнего срока, оговоренного в Праве Крови, я о-о-очень старательно покопаю...

— Не надо... — попросил я. — Вы сделаете только хуже... Всем...

Он растерялся:

— Даже так?

— Да, ваша милость...

— Так что, мне сидеть и тупо смотреть, как ты взойдешь на эшафот?! — заорал он.

Я промолчал.

Сообразив, что мое молчание и есть ответ, мальчишка... сломался: сгорбил плечи, обессиленно поставил локти на стол и спрятал лицо в ладонях.

— Жизнь — странная штука, мэтр Сезар... — примирительно сказал я. — В ней много чего несправедливого...

Мэтр Сезар убрал руки от лица и посмотрел на меня полными слез глазами:

— Да, странная. Поэтому Бездушные ведут себя, как Защитники, а Защитники — как Бездушные....

Глава 28. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Пятый день первой десятины первого травника.

...Перешагнув порог кабинета графа Генора д'Эркуна, я слегка растерялась — по моим представлениям, обиталище королевского казначея должно было быть заставлено здоровенными сундуками, окованными стальными полосами и закрытыми на массивные замки, увешано дорогущими картинами и завалено россыпями долговых расписок. Здесь всем этим и не пахло: поперек сравнительно небольшой комнатки стоял самый обычный стол, на котором мирно соседствовали стопка чистых листов пергамента, чернильница, блюдо с песком, подсвечник с парой прогоревших свечей и перевязь с метательными ножами. Перед столом стояло видавшее виды кресло, почему-то затянутое не бархатом, а воловьей кожей, и 'радующее' глаз потертостями и трещинами. Еще пяток таких же кресел, правда, в чуть лучшем состоянии, стояли по обе стороны от входной двери.

Вся левая стена оказалась увешана оружием. Но не парадным — усыпанным каменьями и отделанным золотом и серебром — а самым, что ни на есть, боевым: заботливо смазанными маслом мечами, чеканами, клевцами и топорами. Правая — вернее, проем между двумя распахнутыми настежь окнами — украшена портретом миловидной девушки, одетой в роскошное платье в цветах рода д'Молт. А дальней стены в кабинете не оказалось — все пространство от пола и до потолка занимал чудовищный уродец, который при всем желании нельзя было назвать шкафом. Почему? Да потому, что он состоял из одних только петель и дверей. Глухих — без единого стеклышка — и лишенных малейшего намека на фигурные вставки или резьбу!

Единственной дорогой вещью в кабинете казначея был пол: причудливо уложенные 'чешуйки' из десятков пород дерева образовывали самую настоящую картину.

Увы, разглядеть ее целиком не позволял стол, но видимый мне берег, часть морской глади с куском дорожки от Дэйра и нос покачивающегося на волнах корабля выглядели просто потрясающе.

В общем, если бы не граф Генор, при моем появлении вскочивший со своего кресла, то я бы решила, что мои телохранители ошиблись и привели меня не к казначею, а к кому-то еще.

— Что, ожидали увидеть тут россыпи золотых монет? — учтиво поклонившись, с улыбкой поинтересовался он.

Откровенно говоря, после беседы с королем я пребывала, мягко выражаясь, в раздрае, поэтому сначала хотела проигнорировать шутку и сразу перейти к делу. Однако, во время сообразив, что Королевский казначей не виноват ни в моих бедах, ни в полном отсутствии у меня настроения, передумала. И ответила в его же стиле:

— Не россыпи, а ряды сундуков и горы долговых расписок...

— Надо завести. И то, и то. Для вида. А то у меня скоро морщины появятся...

— Простите, а какая взаимосвязь между их отсутствием и появлением морщин? — удивилась я.

— Самая простая: каждый, кто переступает порог моего кабинета, впадает в ступор. При этом большинство строит такие гримасы, что удержаться от улыбки становится совершенно невозможно. А морщины появляются от чего?

— От многого. В том числе — и от улыбок...

— Правильно! — рассмеялся граф Генор. — А улыбаться мне нельзя: это очень плохо сказывается на отношении посетителей — по их мнению, казначей должен быть предельно серьезным и даже хмурым, а еще вечно страдать от отсутствия денег...

Д'Эркун вел себя настолько обаятельно и непринужденно, что я на миг забыла обо всем, что ждет меня за пределами этого кабинета, и пошутила в ответ:

— Да, вы правы! А еще казначей должен быть маленьким и толстым... Вернее, не толстым, а опухшим от постоянного недоедания...

— Ну да, вы правы... Должен... — притворно вздохнул д'Эркун и 'расстроенно' посмотрел на свой плоский живот. — А пузо почему-то не растет... Может, я слишком мало ем?

— Скорее, слишком много двигаетесь...

— Видимо... — сокрушенно вздохнул хозяин кабинета и перешел к делу: — Насколько я понимаю, вы бы хотели получить содержание за месяц?

Я почувствовала, что краснею:

— Скорее, узнать, имею ли я право получить его чуть раньше...

Казначей удивился:

— Как это 'раньше'? По векселям, подобным вашему, казна всегда платит вперед, так что вы еще задержались...

...Процесс получения денег занял чуть больше пяти минут — королевский казначей вытащил из шкафа увесистый фолиант, быстренько нашел страницу, украшенную нашим гербом, вписал в одну из вертикальных колонок цифру '50' и дал мне расписаться. Потом вытащил из стола совершенно неподъемный полотняный мешок, без тени сожаления отсчитал мои пятьдесят монет, сложил их в невесть откуда взявшийся на столе кошель и рявкнул:

— Эрих!!!

За моей спиной тут же скрипнула дверь:

— Да, ваша светлость?

— Позови кого-нибудь из телохранителей баронессы д'Атерн...

— Зачем? — удивилась я.

Граф подкинул на ладони увесистый кошель и улыбнулся:

— Ну, не вам же его нести?

...По дороге в Западное крыло настроение, слегка улучшившееся во время беседы с графом Генором, испортилось окончательно — чуть ли не каждый обитатель дворца, попадавшийся на пути, смотрел на меня, как на юродивую! Или на дешевую розу, возвращающуюся домой после тяжелой рабочей ночи!

Некоторые не только смотрели, но и выражали свои чувства. Так, как могли или умели: те, кто был ниже меня по титулу, кланялись или приседали в реверансе чуть менее глубоко, чем было положено по этикету, равные — ограничивались едва намеченными кивками, а те, кто выше — проходили мимо так, как будто меня вообще не существовало! Или презрительно фыркали...

Нет, конечно же, так вели себя не все — какой-то безземельный дворянин, с которым я чуть не столкнулась, выходя из приемной казначея, увидев меня, ослепительно улыбнулся и рассыпался в комплиментах. Пара молодых повес, пожиравших взглядами картину, на которой полуобнаженная девушка грустно смотрелась в зеркало, довольно поэтично 'воспели' все достоинства моего лица и фигуры. А совсем молоденький паж, несшийся куда-то с запечатанным свитком, при виде моего декольте чуть не захлебнулся собственной слюной.

Увы, эти исключения только подтверждали правило — первый смотрел на меня с расчетом, вторые — с почти нескрываемой похотью, а третий... третий был слишком молод, чтобы соотнести слухи, без всякого сомнения уже распространившиеся по дворцу, с личностью промелькнувшей перед ним девушки.

Наверное, поэтому, добравшись до своих покоев и спрятав кошель с деньгами в единственный закрывающийся на ключ сундук, который нашелся в моей опочивальне, я захотела отвлечься и расслабиться — сорвала с себя 'траурное' платье и попросила Эрну сделать мне меросс...

...Бессонная ночь, проведенная за Правом Крови, восхитительный аромат масла и прикосновения теплых, мягких и удивление ласковых рук сделали свое дело — я заснула. Чуть ли не сразу после того, как забралась на топчан. И пришла в сознание только в час вепря!

Нестись к мэтру Фитцко, дабы высказать ему все, что я думаю о новом платье, было уже поздно, поэтому я попросила служанок привести себя в порядок и отправилась в кабинет — время, оставшееся до прихода короля Неддара, надо было провести с толком.

Добралась. Села в кресло. Вдумчиво перечитала все, что выписала за ночь. И застонала, поняв, что затейливая вязь, образованная Словами и Строками, хоть как-то связанными с особым порядком судопроизводства в отношении Бездушных, позволяет человеку, знающему закон, ВСЕ, ЧТО УГОДНО! Да, именно так — пользуясь некоторыми лазейками Права Крови, заинтересованное лицо могло карать, миловать или затягивать расследование практически на любой срок! И не только — при очень большом желании оно могло законно обойти даже основополагающие Слова закона: отправить Бездушного к палачам, выпустить его на волю или удавить в камере в связи с 'особой опасностью данного слуги Бога-Отступника для правящего короля или членов его семьи'. И пусть возможности для таких решений были тщательно завуалированы, но они БЫЛИ!!!

Посмотрев на Право Крови, как на ядовитую змею, я в сердцах помянула Двуликого и... подтянула к себе чистый лист пергамента — все эти возможности следовало внимательно изучить. И обдумать возможность использования тех, которые меня устраивали...

...К моменту, когда скользнувшая в кабинет Эрна с придыханием сообщила о приходе короля, я вчерне разобралась с основаниями, требующимися для того, чтобы выпустить Крома на свободу без всякого суда. И ломала голову над тем, как защитить его от возможности стать 'особо опасным'.

Получалось как-то не очень, поэтому, услышав ее полувсхлип-полустон, я с большим удовольствием отложила Право Крови, вышла в гостиную и похолодела — Неддар Латирдан, сидящий в кресле перед камином, был мрачен, как грозовая туча!

Оглядев меня с ног до головы и задержав взгляд на локоне, ниспадающем мне на грудь, он еще сильнее сдвинул брови, посмотрел на Атию, начавшую сервировать стол, и рявкнул:

— Все — вон!

Служанок как ветром сдуло. А вместе с ними — и надежду на то, что я смогу убедить короля воспользоваться возможностями Права Крови...

...Взглядом приказав мне сесть напротив, Латирдан скрипнул зубами и... поднял с пола Кромовский Посох Тьмы:

— Он?

— Да, ваше величество!!! — затараторила я. — Спасибо!!!

— Не благодарите... — помрачнев еще больше, рыкнул он. Потом раздраженно швырнул посох на пол, откинулся на спинку кресла и стиснул пальцы на подлокотниках кресла так, что они побелели: — Леди Этерия! Поговорить с графом Грассом у меня не получилось — сегодня с утра он уехал в город по государственной необходимости. Насколько мне доложили, он будет занят до вечера завтрашнего дня, поэтому я отправил за вещами... э-э-э... Бездушного... одного из своих телохранителей. И вызвал к себе мэтра Шайгера — дознавателя, расследующего интересующее вас дело...

Я подалась вперед и превратилась в слух.

Король облизал пересохшие губы, скрипнул зубами и продолжил. Голосом, в котором не было ничего человеческого:

— Оказалось, что в ночь с девятого на десятый день четвертой десятины третьего лиственя Бездушный Кром по прозвищу Меченый добровольно признал себя виновным в следующих преступлениях: в убийстве графа Валена Увераша, в вашем похищении и... — в его глазах запылало пламя самого настоящего безумия — ...и в насилии... Над вами...

— Бред!!! — вскочив на ноги, воскликнула я. И тут же поправилась: — Простите, сир, но это — полная ерунда! Он меня не похищал, а спасал! И вел себя по отношению ко мне предельно корректно!

— Леди Этерия, мэтр Шайгер утверждает, что у Королевского Обвинителя есть свидетели, подтверждающие факт похищения, и что в ближайшие дни эти свидетели прибудут в Аверон... А насчет насилия — дознаватель процитировал часть показаний Бездушного. По словам самого Меченого, он собирался сделать из вас так называемый 'ключ' — средство, позволяющее ему привлекать на сторону Бога-Отступника чистые души. Именно поэтому подвергал вас испытаниям, которые калечат разум и уродуют душу...

Я криво усмехнулась:

— А-а-а, так вот почему десятник Арвазд считает меня эйдине!

Латирдан опустил взгляд, но все-таки кивнул:

— Наверное...

— Скажите, сир, а почему последнее время, здороваясь со мной, хейсары опускают слова '...и плодовитости лону'?

Неддар хрустнул пальцами и чуть слышно выдохнул:

— Эйдине — это сухая ветвь... И должна угаснуть...

— Логично... А кто такая Найтэ? Сегодня утром ваш побратим пожелал, чтобы она торила мне путь...

— Богиня добра и справедливости. Единственное существо на Горготе, способное вывести эйдине из чертогов Хэль...

— Спасибо за емкие и исчерпывающие объяснения, ваше величество! — выдохнула я. Потом мысленно проговорила пришедшие в голову аргументы и заставила себя улыбнуться: — Сир, Кром меня не похищал и не насиловал. Его заставили себя оговорить. Силой! Скорее всего, граф Грасс Рендалл — увы, других лиц, заинтересованных в смерти Меченого, я не знаю...

Неддар поднял на меня взгляд и отрицательно покачал головой:

— Мэтр Шайгер утверждает, что Крома не пытали...

— Утверждать можно все, что угодно, сир!

— Да. Так и есть. Поэтому сразу после разговора с ним я послал в королевскую тюрьму Вагу и мэтра Регмара. Они очень внимательно осмотрели Бездушного и, вернувшись, подтвердили слова дознавателя...

Я нервно хихикнула — то, что Крома не пытали, было здорово. А то, что из всех имевшихся у меня аргументов осталось только Слово — отвратительно...

Догадавшись, о чем я думаю, Латирдан снова покачал головой:

— Слово эйдине ничто против чистосердечного признания, да еще и подкрепленного показаниями свидетелей...

— Я — не эйдине, сир!!!

— Возможно... — криво усмехнулся он. — Но это надо доказать... Причем не мне, а Королевскому Судье...

У меня оборвалось сердце и задрожал подбородок.

Решив, что я вот-вот заплачу, Неддар поморщился:

— Если можно, то без слез, ладно? Терпеть не могу, когда меня пытаются вынудить что-то сделать таким способом...

— Слезы — не доказательство... — холодно сказала я. — Я поищу что-нибудь более веское...

— Замечательно! — кивнул он и встал. — Тогда, если у вас нет каких-либо просьб или пожеланий, я пойду...

— Есть одна просьба, ваше величество! — вскочив на ноги одновременно с ним, воскликнула я. — Вы не могли бы поручить контроль над расследованием этого дела другому члену Внутреннего Круга?

Латирдан удивленно приподнял бровь:

— Зачем? И кому именно?

— Граф Грасс уже доказал свою пристрастность... Арзаю Белой Смерти, сир!!!

— Но он вас...

— ...презирает? — поняв, что он имел в виду, усмехнулась я.

— Скорее, не уважает... Ибо вы — первая гард'эйт, которую не услышал Бастарз... — угрюмо буркнул король.

— Ничего! — улыбнулась я. — Зато он прям, как стрела. И ни за что не отступится от данного слова...

Глава 29. Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя.

Шестой день первой десятины первого травника.

...Слепящая глаза белая полоса — карниз из белого мрамора, освещенный лучами заходящего солнца... Перевернутое вверх тормашками окно кабинета, чем-то похожее на черную рану на бледно-розовом теле Башни Света... Бездонная синь неба с желтым серпом Уны... Остро заточенные клыки северной стены, втыкающиеся в зеленые склоны Гидермесского хребта... Стремительно приближающиеся плиты хозяйственного двора... Телега с сеном... Снова стена Башни Света... Карниз... Окно...

От безостановочного мельтешения разноцветных пятен слезились глаза, кружилась голова и тошнило. Но любая попытка подумать о чем-нибудь другом или пошевелиться заканчивалась одним и тем же: дикой вспышкой боли и до безумия страшным воспоминанием — мигом, когда мир перестал вращаться и замер с оглушительным хрустом ломающихся костей. Поэтому Ансельм обреченно вглядывался в этот безумный калейдоскоп и терпел.

Долго... Вечность или две... До тех пор, пока где-то на краю сознания не возник еле слышный звук — гудение.

Воображение услужливо нарисовало образ толстого, мохнатого шмеля, перелетающего с цветка на цветок и постепенно приближающегося к... чему?

Попытавшись понять, к чему приближается шмель, глава Ордена Вседержителя внезапно понял, что видит — перед его лицом возник знакомый сине-зеленый 'пузырь' балдахина и кусок витого шнура для вызова Бенора...

'Я спал?' — растерянно подумал монах, попробовал перевернуться на бок, и чуть было не потерял сознание от невыносимой боли, прострелившей его тело от темени и до пяток.

— Не шевелитесь, ваше преподобие... — прозвучало откуда-то справа.

— Что со мной? — кое-как удержавшись в сознании, спросил Ансельм.

Вернее, не спросил, а попытался — вместо слов его горло издало еле слышное сипение...

Впрочем, Бенору хватило и его:

— Вы упали... Очень неудачно...

Глава Ордена Вседержителя снова вспомнил момент, когда мир, вращавшийся вокруг него, внезапно застыл, и вздрогнул.

В этот момент гудение 'шмеля' стало оглушительным, и Ансельм вдруг различил в нем отдельные слова:

— ...а мне плевать, что и как ты будешь делать — его преподобие должен выздороветь! И чем скорее — тем лучше!!!

— Я стараюсь, но...

— А потише нельзя?! — раздраженно зашипел брат Бенор. — Его преподобие в сознании...

Гудение тут же стихло, со стороны входной двери послышался торопливый перестук двух пар сапог, потом правое запястье обожгло прикосновение чьих-то пальцев, а мгновением позже перед глазами Ансельма возникло встревоженное лицо брата Рона:

— Ну, как вы, ваше преподобие?

— Те-... рпи-... мо... — прохрипел монах. И, увидев, что лицо иерарха вместе с балдахином начало закручиваться посолонь, торопливо закрыл глаза.

Не помогло — голова закружилась так сильно, что взбунтовался желудок, и главу Ордена чуть было не вывернуло наизнанку.

Видимо, лекарь почувствовал его состояние, так как через мгновение губ Ансельма коснулось что-то тонкое и твердое.

— Это соломинка, ваше преподобие. Очень осторожно втяните в себя отвар... и вам немного полегчает...

Втянул. Запредельным усилием воли подавил начинающийся кашель и прислушался к своим ощущениям.

Лекарь не солгал — через какое-то время головокружение и тошнота отступили, оставив вместо себя омерзительную горечь во рту и шум в ушах.

Осторожно приоткрыв один глаз и убедившись, что балдахин уже не вращается, монах сфокусировал взгляд на мрачном лице иерарха и вдруг понял, что прослушал добрый кусок рассказа:

-...поэтому сена в ней оказалось меньше, чем положено. Брат Ноер арестован и ждет наказания...

'Значит, я упал правильно, на телегу... — подумал Ансельм. — И если бы не эта скотина конюх, то не получил бы и царапины...'

Сознание тут же затопила жгучая ненависть — способ быстрого и безопасного побега из осажденного кабинета, придуманный еще предыдущим главой Ордена, не сработал из-за лени какого-то тупорылого недоумка!!!

Взбешенный монах сжал зубы и на некоторое время потерял сознание от очередной вспышки боли...

...Придя в себя, он очень осторожно открыл глаза и, стараясь не шевелить челюстью, спросил:

— Что со мной?

Ответил не Рон, а лекарь:

— Сломаны обе ноги, несколько ребер, правая ключица и левое предплечье. Разбит затылок, почти оторвано одно ухо. Две раны — в левом боку и правой ягодичной мышце. Кроме этого — растянуты жилы и повреждены внутренние органы...

— Сколько...

— Вы были без сознания? Двое суток...

— Нет...

— Сколько времени вам потребуется на выздоровление? Думаю, не меньше семи десятин!

'Два месяца?' — ошарашенно подумал Ансельм. Потом представил, что было бы, дотянись до него 'несушка', и мысленно усмехнулся: он был жив и все еще оставался главой Ордена Вседержителя. Значит, будущее у него было...

Вслед за мыслью о будущем пришла еще одна — о тех, чьими стараниями он оказался в таком положении:

— Сво-... ...-боден. Ро-о-он?

— Я тут, ваше преподобие!

— Расс-... ...-казывай...

Иерарх пристально вгляделся в его глаза, пришел к какому-то выводу и, наконец, заговорил...

...По словам Рона, Корга сделали 'несушкой' в конце первого лиственя — во время последнего посещения Ансельмом Иверской обители. Мастер Эшт, лично работавший с телохранителем, планировал использовать его против будущего главы Ордена — сестры Эльги. И только в том случае, если бы она разорвала договоренности о разделе сфер влияния. Однако, услышав об ее аресте и решив, что заговор на грани провала, он послал своему племяннику — молоденькому брату-надзирающему по имени Вартал — письмо с инструкциями.

Получив послание дяди, последний пришел в келью к брату Коргу, довольно умело вынес ему мозги, а потом под надуманным предлогом покинул монастырь.

Увы, Вседержитель смотрел явно не на него — через полчаса после его ухода монах, выпустивший его в мир, услышал о сорвавшемся покушении. И, тут же связав нити в узелок, доложил о беглеце десятнику, а тот, недолго думая, отправил вдогонку десяток братьев-клинков.

Для того чтобы справиться с таким количеством умелых воинов, навыков, приобретенных во время послушничества, оказалось маловато, и вечером того же дня Вартал оказался в подземелье. И выболтал брату Дайтеру, в отсутствии Рона взявшему на себя расследование происшествия, все, что знал...

У брата Корга тоже не задалось — очнувшись после вмешательства в 'ветви', он отправился в Башню Света и попытался пройти в кабинет к брату Ансельму.

Не получилось — телохранители поинтересовались причинами его появления, сочли их недостаточно важными, чтобы прервать беседу Ансельма с братом Ламмом, дисциплинированно подали в караулку знак 'внимание' и, видимо, потребовали у него дождаться появления разводящего.

Видимо, брат Вартал, имевший весьма смутные представления об особенностях несения службы телохранителями главы Ордена, не предусмотрел возможности какой-либо задержки, так как Корг, услышав их предложение, сразу же пошел в атаку. И первым же движением убил брата Марига, а вторым — лишил правого запястья брата Нойла, стоявшего рядом с сигнальным колоколом...

...Выждав положенные пять минут и не получив сигнала 'отбой', воины дежурного десятка, маявшиеся от безделья этажом ниже, сорвались с места и через считанные мгновения ворвались в разгромленный кабинет. Где увидели трупы братьев Нойла и Ламма, а так же Корга, собирающегося выпрыгнуть в окно.

Выпрыгнуть Корг успел. Но приземлился не на телегу, а чуть дальше — сдвоенный удар болтов в спину придал ему дополнительное ускорение...

— Значит... Ламм... не... выжил? — борясь с непослушным языком, выдавил Ансельм.

— Увы, нет...

— Тогда... подними... Дайтера... Поручи... что-нибудь попроще... И проследи...

— Сделаю, ваше преподобие...

— А что... с Эльгой... и... Эштом?

— Взял. Обоих. И еще два десятка их сообщников. Но поработать с ними толком не успел — прилетел голубь с сообщением о вашем ранении, и я рванул сюда...

'Да пребудет с тобой Свет, брат... — благодарно подумал Ансельм. И, гневно сверкнув глазами, выдохнул: — Выбей... все... имена... Возьми... всех... Но... не карай...

— Я понял: вы хотите разобраться с ними сами...

— Угу... — буркнул Ансельм и устало прикрыл глаза. — Иди...

— Есть важные новости из Аверона... — еле слышно сказал иерарх. — Я понимаю, что вам сейчас не до него, но потом, боюсь, будет поздно...

Вдумываться в то, что происходит Двуликий знает где не было ни сил, ни желания. Однако глава Ордена Вседержителя все-таки заставил себя сосредоточиться и снова открыл глаза.

Рон тут же заговорил:

— Вчера вечером брат Растан со своими людьми пытался убрать Рендалла. Используя соглядатаев брата Фарида, он сообщил графу Грассу, что в одном из заброшенных домов Гончарной слободы с ним собирается встретиться помощник посла Алата, якобы готовый продать очень важную для Вейнара информацию. Дом был подобран заранее, братья-клинки проникли в него за четыре часа до назначенного времени встречи, а Рендалл получил адрес за полчаса до встречи...

— И что? — заинтересованно спросил Ансельм.

— Грасс приехал в карете, в сопровождении оговоренного количества солдат. Вошел в дом. А через полчаса вышел! Целый и невредимый...

— Как так? — возмущенно дернулся глава Ордена и на несколько мгновений погрузился в бездну Боли — сломанная ключица, ребра и левый бок вспыхнули огнем, а следом за ними заныли ягодица, предплечье и ухо.

Когда боль стала сравнительно терпимой, Рон уже добрался до выводов:

— ...следовательно, в Ордене имеются соглядатаи графа Рендалла! Причем не среди рядовых клинков, а где-то в нашем окружении...

Глава 30. Мэйнария д'Атерн.

Шестой день первой десятины первого травника.

...К рассвету надежда на то, что при достаточно хорошем знании Права Крови Слова и Строки, описывающие особенности отношения Закона к простолюдинам, обвиняемым в убийстве представителей дворянского сословия, можно трактовать так, как заблагорассудится, умерла окончательно и бесповоротно — лазеек в шестом Слове не было! Ни одной! А наказанием для всех перечисленных в нем видов убийства была исключительно смерть.

Правда, разная — черных, убивших дворянина по неосторожности, ждало 'обычное' четвертование. Лишивших жизни расчетливо и хладнокровно — ослепление с последующим колесованием. Позволивших себе оскорблять будущую жертву или уличенных в глумлении над трупами — то же колесование, но с вырыванием языка.

Простолюдинов, поднявших руку на белого из жажды наживы, предписывалось напоить расплавленным свинцом, а прервавших нить жизни несовершеннолетнего — опустить в котел с кипящим маслом.

Хуже всего Закон относился к тем, кто не только убивал, но и насиловал — таковых требовалось сначала оскопить, потом отрубить им руки и ноги, целую десятину катать по городу на 'насесте' и в итоге посадить на кол.

Да, это было справедливо. Но — только против ВИНОВНЫХ. А не тех, кого оговорили или заставили оговорить себя.

Изучать эту часть свитка оказалось тяжелее всего — чтобы найти способ доказать невиновность Крома, мне приходилось вчитываться в каждую Строку. Частенько — не по одному разу. И, естественно, представлять. А, представляя, видеть на эшафоте Меченого и... себя!

Почти каждый подобный образ, услужливо 'нарисованный' сознанием, изобиловал мелкими, но холодящими душу подробностями — я представляла алые капюшоны палачей и остро отточенные лезвия их топоров, ощущала тошнотворный запах свежепролитой крови и смрад горящей плоти, чувствовала шероховатость обода колеса, боль от врезающихся в запястья веревок. И все глубже и глубже погружалась в бездну отчаяния.

Для того чтобы вырваться из очередного наваждения, мне приходилось отрываться от свитка, класть руки на Посох Тьмы, с вечера лежащий у меня на коленях, прикасаться к пройденному Кромом Пути и представлять, какое количество спасенных жизней прячется за этими безликими зарубками.

Метания между Правом Крови и Посохом Тьмы продолжались целую вечность. До тех пор, пока на пороге кабинета не возникла Атия с запотевшим кувшином в руках:

— Ваша милость, может, хоть компотика попьете?

Невесть в который раз перечитав одну из Строк и снова не увидев и тени выхода из тупика, я заставила себя оторваться от свитка, повернулась к служанке, оглядела ее воспаленными от ночного бдения глазами и обреченно кивнула:

— Можно...

Она тут же скользнула к столу, поставила передо мной вычурный серебряный кубок, украшенный гербом Латирданов, наполнила его компотом и тяжело вздохнула:

— Ваша милость, вы себя совсем не бережете! По ночам желательно спать...

Я непонимающе уставилась на нее:

— Что?

— Вы уже вторую ночь зачитываетесь! Вон-а, даже кровать не смяли! Я, конечно, понимаю — любовь, менестрели и прекрасные принцы, но...

— Любовь? — сообразив, что она имела в виду, нервно хихикнула я. — Прекрасные принцы?

— Ну да! А что еще может читать такая высокородная дама, как вы? Конечно же, душещипательные истории о мужественных красавцах, скитающихся по Горготу и ищущих свою вторую половину, истории о сладкоголосых менестрелях, воспевающих прелести самых ослепительных женщин, когда-либо рождавшихся под солнцем, рассказы о доблестных воинах, закрывающих собой своих сюзеренов и кровью зарабатывающих себе меч ...

— Не только... — криво усмехнулась я, вцепилась в кубок с компотом и, вздрогнув, опрокинула его на себя.

— Ой!!! — перепуганно вскрикнула служанка, сорвалась с места и, упав рядом со мной на колени, принялась промакивать мое платье собственным передником: — Простите, ваша милость, это — из-за меня: я, дура косорукая, поставила кубок на край стола...

— Повтори, что ты сейчас сказала? — глядя на нее дурными глазами, попросила я.

— Что я... э-э-э... виновата!

— Нет, раньше! До того, как я перевернула кубок!

Девушка захлопала ресницами и осторожно спросила:

— Про прекрасных принцев, что ли?

— Да! И про доблестных воинов, которые... как ты там сказала?

— ...которые, совершая подвиги, зарабатывают себе меч...

— Умница!!! — воскликнула я, вскочила на ноги и, не обращая внимания на ошалевший взгляд служанки и то, что платье липнет к ногам, изобразила несколько танцевальных па.

— Ваша милость? — ошарашенно пробормотала Атия. — Может, лучше... э-э-э... танцевать в чем-нибудь сухом?

— Ага, лучше... — кивнула я, метнулась к столу и торопливо промотала Право Крови до Пятого Слова. — Та-а-ак... Где я это видела? Вот!!!

— Что 'вот', ваша милость?

— То, что ты — умница!!! — воскликнула я, выпустила из рук свиток и, выдернув из волос шпильки, радостно тряхнула головой...

...Увидев меня перед дверью собственных покоев, Этерия Кейвази удивленно приподняла бровь:

— Доброе утро, леди Мэйнария! Вы ждете меня?

— Да...

— А почему в коридоре, а не в гостиной?

— Не терпится... — ляпнула я. Потом сообразила, что веду себя, как ребенок, и поправилась: — Просто у меня появилось пара вопросов, от ответов на которые зависит очень многое...

— Первый ответ мне понравился больше... — улыбнулась баронесса. — Он — настоящий! А второй — лишь красивая вязь из слов, с помощью которой говорящий обычно скрывает истинную суть предложения...

— Ну, для подавляющего большинства форма частенько важнее содержания... — слегка покраснев, сказала я. — Люди предпочитают слышать то, что хочется, а не то, что есть на самом деле...

— Ну да... — вздохнула леди Этерия. — Но я в их число не вхожу, ибо не понимаю отношений, построенных на недоговоренностях и лжи...

...Коротенький обмен мнениями о достоинствах и недостатках традиционных способов общения закончился в кабинете баронессы — закрыв за собой дверь, она жестом показала мне на ближайшее кресло и, не дожидаясь, пока я сяду, устроилась в кресле напротив.

Поняв, что тратить мое время на обсуждение последних дворцовых сплетен, обнов и погоды она не собирается, я благодарно склонила голову и перешла к делу:

— Вы не могли бы узнать, имею ли я право воспользоваться услугами дворцового Каретного Двора? Просто беспокоить его величество по мелочам я не хочу, а своей кареты у меня нет...

— Что тут узнавать? Конечно, имеете!

— Тогда как мне заказать карету для поездки в город?

— В первый раз это будет не быстро — вам придется уведомить графа Рендалла о своем желании пользоваться услугами Каретного Двора и описать тип требующейся вам кареты. Он составит соответствующее требование, подпишет его и отправит в Третий Приказ. Те внесут вас в списки, выделят сопровождение, положенное вам по рангу, и уведомят дворцовую стражу, дабы те выписали постоянный пропуск...

— Ясно... — обреченно выдохнула я и опустила голову, чтобы скрыть слезы.

Увы, не удалось — не столько увидев, сколько почувствовав мое состояние, баронесса Кейвази мигом слетела со своего кресла и присела передо мной на корточки:

— Почему вы плачете?

Я всхлипнула, вытерла щеки рукавом и попыталась улыбнуться:

— Да так... Взгрустнулось...

— А если без общих слов?

— Мне надо в город. Желательно сегодня. Увы, попасть туда я не смогу, так получу подпись к этому требованию в лучшем случае в начале второй десятины первого травника!

— С чего вы взяли?

Я смяла пальцами платье, потом разгладила получившиеся складки и криво усмехнулась:

— Потому, что в конце первой состоится суд над моим майягардом...

Баронесса нахмурилась и ненадолго отвела взгляд в сторону. Потом, видимо, придя к какому-то выводу, испытующе посмотрела на меня и еле слышно спросила:

— Заранее извиняюсь за крайне бестактный вопрос, но...

— Кром меня не похищал и не ссильничал!!! — поняв, о чем она собирается спросить, рявкнула я. — И я — не эйдине!!!

Как ни странно, моя вспышка баронессу нисколько не обидела — вместо того, чтобы высказать мне все, что она думает о моем поведении, она примирительно прикоснулась к моему колену и тихонечко попросила:

— Расскажите... Пожалуйста... Мне надо знать...

— Зачем?

— Я хочу вам помочь. И помогу, если пойму, что мои действия не повредят королю Неддару...

...День, когда я узнала о мятеже, проводы отца и свою первую встречу с Кромом, чуть было не закончившуюся моей смертью от укуса акрида , я описала короткими, рублеными фразами и предельно сухо. И свое пробуждение во время штурма — тоже. А потом потихоньку разговорилась.

Слова выплескивались из меня сами. И создавали образы, навечно запечатленные в моей памяти:

Черта в кострище, которую я приняла за часть перевернутой руны, требующейся для ритуала Испепеления Души...

Кром, стоящий у окна и с хрустом скребущий пальцами щетину на своем подбородке...

Нить плавленого сыра, тянущаяся за рукой Меченого от тарелки с кашей...

Мешанина из изувеченных тел, бьющихся в луже из собственной крови перед Западными воротами Меллора...

...Когда я описывала, как увидела оранжевое знамя Варланов, реющее над донжоном родового замка Рендаллов, в широко открытых глазах баронессы Кейвази появилось отчаяние. Когда выплеснула на нее все пережитое во время боя на постоялом дворе в Сосновке — страх. Когда попробовала передать свои ощущения во время вынужденной голодовки в охотничьем домике Герренов — ужас.

Взгляд леди Этерии, полный сочувствия и боли, сыграл со мной злую шутку — не удержавшись на краю очередного воспоминания, я ухнула в то злосчастное утро, когда в избушку постучались лесовики, заново пережила почти состоявшееся насилие и дала почувствовать свои ощущения баронессе Кейвази...

...Выбраться из жутких образов вернувшегося кошмара оказалось до безумия сложно. И если бы не мысль об утекающем времени, крайне вовремя посланная мне Богом-Воином, я бы, наверное, тронулась рассудком. А так, прервавшись на полуслове, виновато посмотрела в заплаканные глаза леди Этерии и вздохнула:

— Кром их убил. Всех. Потом привез меня в Аверон, поселил на постоялом дворе и сделал все, чтобы я смогла найти графа Рендалла...

— А его светлость?

— А его светлость заставил Крома оговорить себя...

...Часа через полтора я сидела в карете леди Этерии и удивленно смотрела на десятника гвардии его величества, пялящегося в безумное декольте баронессы Кейвази.

— Э-э-э... ваша милость... вы эта-а-а...

— Еду в город... — облизнув и без того влажные губы, томно выдохнула моя спутница. — В сопровождении служанки...

— Ага... — сглотнул воин и несколько раз кивнул.

— Вернусь до заката... — взмахнув веером так, что одна из прядей, подхваченная порывом воздуха, скользнула по наполовину обнаженной груди, добавила баронесса. — Если вы, конечно, выпустите меня из дворца...

Десятник снова кивнул, потом, наконец, сообразил, что ее милость ждет разрешения на выезд, и покраснел до корней волос:

— Выпустим, ваша милость! Уже выпустили!

— Спасибо... — 'искренне' поблагодарила леди Этерия, дождалась, пока абсолютно деморализованный ее внешним видом стражник закроет дверь кареты, и с улыбкой посмотрела на меня.

Я развела руки, мол, нет слов. И, задвинув занавеску, невесть в который раз за последние полчаса посмотрела на себя в зеркальце.

Женщина, которая в нем отражалась, не вызывала вообще никаких чувств. Ни у кого: глухое серое платье с глухим высоким воротником и тряпки, подложенные там, где не надо, убивали интерес у самых невзыскательных мужчин, а некоторые особенности туалета, прически и макияжа — то есть вид деревенской 'красавицы', невесть каким образом оказавшейся в столице — у женщин. Конечно же, последнее могло привлечь внимание любительниц самоутвердиться за чужой счет, но только в том случае, если бы рядом не было баронессы Кейвази, всем своим видом выражающей абсолютно наплевательское отношение как к моде, так и к нормам приличия.

'Меня увидят даже слепые...' — вспомнила я слова леди Этерии, сказанные ею перед тем, как мы вышли из ее покоев. — 'А тебя не заметят даже твои телохранители...'

Дождавшись, пока я закончу разглядывать себя-любимую, баронесса продолжила разговор с того места, на котором он прервался:

— Как я и говорила, при большом желании из дворца можно вывезти хоть самого Неддара Латирдана...

— Я его вывозить не собираюсь... — в унисон ей буркнула я. Потом подумала и добавила: — Знаете, а ведь этим способом можем пользоваться не только мы, но и враги его величества...

— Знаю... — кивнула моя спутница. — Поэтому через пару-тройку дней я продемонстрирую его Арзаю Белой Смерти...

Эти ее 'пара-тройка дней' прозвучали явно не просто так, поэтому я благодарно склонила голову и улыбнулась:

— Спасибо, леди Этерия... Кстати, мне было бы очень приятно, если бы вы называли меня на 'ты'...

...Оказавшись в гостиной особняка Кейвази и увидев главу рода, восседающего на странном кресле с колесами, я с огромным трудом удержала на лице подобающее моменту выражение — барон Дамир выглядел, как неупокоенный мертвец!

Смотреть на его сухое, землистого цвета лицо, испещренное глубокими морщинами и редкие седые волосенки, покрывающие череп, было жутко. Не смотреть — невежливо. Поэтому я присела в реверансе и, опустив ресницы, уткнулась взглядом в камзол хозяина особняка.

Лучше бы я этого не делала — при виде широких, но болезненно тощих плечей, выглядящих, как вешалка для одежды, мне стало не по себе. А когда я увидела все остальное — сухие предплечья, теряющиеся в слишком широких рукавах камзола, костистые ладони, перевитые сеточкой иссиня-черных жил, и ссохшиеся ноги, недостаточно аккуратно прикрытые одеялом — как мне захотелось как можно быстрее покинуть этот зал.

В этот момент 'мертвец' заговорил — и его глухой, но полный неподдельного сочувствия голос в считанные мгновения развеял мои страхи и заодно снес все те щиты, которыми я закрывалась от прошлого:

— Доброго дня, леди Мэйнария! Рад видеть у себя в доме дочь одного из самых достойных дворян Вейнара! Искренне скорблю вместе с вами — с гибелью вашего отца, являвшегося воплощением понятий 'долг', 'честь' и 'верность', королевство понесло невосполнимую утрату...

— Спасибо, ваша милость... — выдохнула я и поняла, что плачу.

— За что, леди? — с сочувствием глядя на меня, спросил он. — Барон Корделл был настоящим воином — бесстрашным, беззаветно преданным Вейнару, своему сюзерену и своим друзьям. И каждый из тех, кто имел счастье знать его лично, скажет вам то же самое...

Я вспомнила все слышанные соболезнования, кое-как вытерла глаза и щеки, скомкала платок, засунула его за обшлаг рукава и криво усмехнулась:

— Слова без чувств — пусты. А соболезнования, высказанные просто так — суть сотрясение воздуха...

— Вы правы... — горько вздохнул он. — Как ни обидно это сознавать, дружить легче, чем помнить...

Почувствовав, что мои слова невольно заставили барона подумать о тех, кто забыл его самого, я покраснела. Но извиниться не успела — Дамир Кейвази вскинул голову и крайне серьезно сказал:

— Леди Этерия! Я не имел чести быть другом вашего отца и вряд ли стану вашим. Но буду счастлив, если умру, зная, что моя дочь и вы стали настоящими подругами...

— Вы же меня совсем не знаете...

— С чего вы взяли? — удивился барон. — То, что я прикован к этому креслу, совсем не значит, что я не слежу за тем, что происходит в Вейнаре!

Я снова покраснела.

— Ваши поступки достойны уважения. Поэтому моя Десница — к вашим услугам, баронесса!

Крайне редкая клятва безусловной помощи, высказанная вот так, походя, ввергла меня в состояние ступора — на мой взгляд, у главы рода Кейвази не было оснований для столь серьезного Слова . Поэтому первое, что я сделала, придя в себя — это посмотрела на леди Этерию. И наткнулась на насмешливый взгляд:

— Можешь не сомневаться — мой отец абсолютно нормален и отдает отчет каждому своему слову или поступку!

— Да, но...

— Леди Мэйнария! — перебил меня барон Дамир. — Последние восемь лиственей я занимаюсь одним-единственным делом — преумножаю благосостояние своего рода. За это время у меня было предостаточно возможностей научиться разбираться в людях. Вот сейчас, услышав мою клятву, вы увидели в ней не возможность получать помощь и средства просто так, а мое отношение...

— Ну да... — растерянно кивнула я. — Но мне же нечем вам ответить!

— Мне отвечать и не надо... — улыбнулся барон. — Тем более сейчас, когда вы не знаете, чего от меня ожидать. А вот потом, когда вы убедитесь в том, что барон Кейвази достоин уважения, просто вспомните о моей дочери...

Проигнорировать такой аргумент оказалось сложно, тем более что леди Этерия уже сделала для меня достаточно много. Поэтому я пробормотала положенные слова, присела в глубоком реверансе, выпрямилась и... снова впала в ступор:

— Насколько я понимаю, вы выехали из дворца для того, чтобы найти доказательства невиновности своего майягарда?

Почувствовав мое удивление, барон Дамир заулыбался:

— Вы явно торопитесь, ваш внешний вид не соответствует тому описанию, которое дала моя дочь позавчера, и я не вижу других достаточно веских причин, способных заставить вас покинуть дворец за три дня до суда...

— Да, ваша милость, я собираюсь заняться именно этим...

— Значит, вам наверняка понадобятся деньги...

— Денег достаточно... — очередной раз покраснела я. — Вчера утром я получила денежное содержание...

Барон задумчиво пожевал ус и кивнул:

— Вы предусмотрительны, и это меня радует... Однако сумма, которую король выделил на ваше содержание, вряд ли превышает сто золотых в месяц, значит, ее может и не хватить...

— Если не хватит, то я обращусь к вам... — твердо сказала я...

...Смыв с лица ужас, наведенный в покоях леди Этерии и переодевшись в захваченное с собой платье, я посмотрела на мерную свечу и с мольбой уставилась на баронессу Кейвази.

Та тут же оказалась на ногах, подхватила со стола веер и первой выскочила в коридор.

Ураганом пролетев по коридорам особняка, мы вынеслись на задний двор и юркнули в закрытое 'нечто' без гербов, как небо от земли отличающееся от кареты, в которой мы выехали из дворца.

Через мгновение 'нечто' качнулось еще дважды — на запятки вскочили не хейсары-телохранители баронессы, а дюжие воины в цветах рода Кейвази — и выехало на улицу. А я, прижавшись носом к прикрытом занавеской окну, удовлетворенно улыбнулась — теперь у графа Рендалла пропала и последняя возможность установить, куда и зачем я моталась...

...Дорога до улицы Сломанной Стрелы заняла чуть больше десяти минут. И только потому, что нам пришлось объезжать перекресток Соколиной и какого-то безымянного переулка, на котором раскорячилась телега, потерявшая колесо.

Оглядев мрачное темно-серое здание Вейнарской Гильдии Охранников, чем-то напоминающее готовый к осаде замок, я затравленно посмотрела на леди Этерию и вздохнула.

— У тебя все получится... — еле слышно выдохнула она.

Я зябко передернула плечами, надвинула на голову капюшон плаща и выбралась из кареты...

...Не знаю, что именно выдавало во мне дворянку — то ли плащ из белогорского сукна, то ли дорогие туфельки, то ли уверенная поступь — но пара щитов, подпиравшие стены по обе стороны от входных дверей, без единого слова рванули на себя створки и почтительно склонили головы.

Облегченно переведя дух, я замерла на пороге и, не поднимая капюшона, поинтересовалась, не может ли кто-нибудь из них проводить меня к главе гильдии.

Правый — мордастый рыжеволосый здоровяк, чем-то напомнивший мне Урмана Ворона — тут же сорвался с места, проскользнул между мною и дверным косяком и без лишних слов двинулся вверх по лестнице.

Я заторопилась следом и через какие-то минуты полторы оказалась перед роскошными резными дверями из тирренского дуба.

Несколько мгновений ожидания — и обе тяжелые створки медленно поползли в стороны...

Удивленно приподняв бровь — оказывать почести такого рода дворянке, передвигающейся по городу инкогнито, на мой взгляд, было явным излишеством — я шагнула вперед и оказалась в довольно уютной комнатке размерами с мою гостиную.

Хозяин кабинета, во время моего появления сидевший за столом и усиленно скрипевший пером, поднял голову, внимательно оглядел меня с ног до головы и тут же оказался на ногах:

— Смирения, ваша светлость... Чем могу быть полезен?

Я шевельнула головой, показывая на парнишку лиственей десяти, стоящего рядом с окном и замерла.

Глава Гильдии Охранников мгновенно понял намек и негромко рыкнул:

— Ларс, ты пока свободен...

Посыльный (или слуга) тут же сорвался с места и исчез, при этом не забыв плотно затворить за собой двери.

Убедившись, что мы остались одни, я откинула капюшон, выпростала правую руку из рукава и продемонстрировала родовое кольцо:

— Баронесса Мэйнария д'Атерн.

В глазах главы гильдии не отразилось ничего — он учтиво поклонился и представился:

— Карваль из Голона...

'...четвертый сын графа Миарада, некогда изгнанный из рода за попытку перечить воле отца...' — мысленно добавила я.

Жестом предложив мне располагаться, хозяин кабинета отошел к окну, прислонился к стене и задумчиво посмотрел на меня:

— Если верить слухам, то вы живете в Западном Крыле королевского дворца. Стражи там предостаточно, значит, вы ищете людей, способных присмотреть за сохранностью вашего родового замка или городского дома... Так?

— Нет... — отрицательно помотав головой, буркнула я. — Я бы хотела приобрести у вас... нечто нематериальное...

Карваль изумленно выгнул бровь:

— Простите?

— Могу я надеяться на то, что все, что будет сказано в этом кабинете, здесь и останется? — поинтересовалась я.

— Даю слово... — тут же отозвался мой собеседник.

Я распахнула плащ, сняла с пояса кошель с деньгами и поставила его на стол:

— Здесь — пятьдесят золотых. Я бы хотела купить у вас статус охранника... Старым числом...

Карваль криво усмехнулся и отрицательно покачал головой:

— Боюсь, это невозможно...

У меня оборвалось сердце и ослабли колени. Впрочем, через мгновение я вспомнила о предложении барона Дамира и взяла себя в руки:

— Если вас не устраивает сумма, то назовите свою...

— Дело не в деньгах, ваша милость. И даже не в моем нежелании нарушать закон... — вздохнул хозяин кабинета. — А в том, что, согласно Праву Крови, члены гильдии охранников имеют право ношения и употребления меча наравне с дворянами. Этот нюанс нашего статуса сказывается на многом. В частности, на тщательном контроле за каждым из членов гильдии: в день принятия в ряды гильдии очередного первача я обязан заполнить установленную законом форму, в которой указываются его приметы, причем в двух экземплярах. Первый остается в архиве гильдии, а второй пересылается в архив Шестого Приказа...

У меня потемнело в глазах, а по спине потекли струйки холодного пота — он не лгал и не пытался поднять цену. Значит, моя попытка была бессмысленной!!!

С трудом заставив себя встать, я трясущимися руками сгребла со стола кошель с деньгами, попытки с десятой повесила его на пояс и на негнущихся ногах пошла к дверям.

— Мне очень жаль, но это действительно невозможно... — донеслось до меня, как сквозь туман.

'Невозможно...' — мысленно повторила я и увидела, как это же слово повторяет Теобальд:

— Невозможно? Ты все еще в этом уверена?

Я уверенно кивнула:

— Да: стена слишком высокая, поэтому взобраться на нее без помощи лестницы ты не сможешь...

Брат ухмыльнулся, сорвался с места, разогнался, подпрыгнул и, сделав пару шагов по вертикальной поверхности, зацепился рукой за край стены:

— А что ты скажешь теперь?

Я закусила губу и насупилась:

— Ты опять выиграл...

— Вот!!! — он отпустил руки, мягко приземлился на землю и встал передо мной на колени: — Запомни — нет ничего невозможного! Есть только недостаток желания, ума или хитрости...

'А ведь Тео был прав...' — поймав за хвост мелькнувшую мысль, потрясенно подумала я, остановилась, тряхнула волосами и... решительно повернулась лицом к бывшему графу Голону:

— Насколько я понимаю, вы являетесь главой гильдии уже не первый год...

— Не первый. И даже не второй... — подтвердил он.

— Значит, наверняка прекрасно знаете как главу Шестого Приказа, так и тех, кто оформляет и хранит эти ваши формы...

— Знаю... — усмехнулся хозяин кабинета. — А с бароном Зорваном даже дружу...

— Следовательно, невозможное — возможно... Но только при ОЧЕНЬ БОЛЬШОМ ЖЕЛАНИИ с ВАШЕЙ СТОРОНЫ!

Глава гильдии охранников ошарашенно вытаращил глаза:

— Вы это серьезно?

— Более чем! — уверенно заявила я.

— Хм... И что ТАКОГО вы готовы мне предложить, от чего я воспылаю этим самым 'очень большим желанием'? — язвительно поинтересовался он.

— Брак... — выдохнула я. И на всякий случай добавила: — То есть титул... Лен... И... на некоторое время — себя...

Глава 31. Король Неддар третий, Латирдан.

Седьмой день первой десятины первого травника.

'...То, что даровано правителю Богами, называется его Предназначением... Действия, соответствующие этому Предназначению, называются Правильным Путем. Упорядочивание этого Пути называется Воспитанием... От Правильного Пути нельзя отойти и на удар сердца, а то, от чего можно отойти, нельзя называть Правильным Путем ...'

Срываясь с губ баронессы Кейвази, откровения Игенора Мудрого тускнели, съеживались и таяли, подобно клочьям тумана на жарком летнем солнце.

Нет, обычно Неддар с удовольствием вдумывался как в мысли, предназначенные для обычных последователей и изложенные в предельно простой форме, так и в завуалированные намеки для тех, кто способен торить Путь при свете звезд . Но на этот раз сверкающие бриллианты чужого жизненного опыта оставляли его равнодушными. Ибо были мертвы. А леди Этерия — жива и полна истинного, ослепительно-яркого света.

Трепетание ресниц, румянец, изредка окрашивающий ее щеки, несмелые улыбки, заставляющие замирать сердце и вызывающие непреодолимое желание улыбнуться в ответ, казались ему важнее всего на свете, так как дарили настоящую, ни с чем не сравнимую радость. И заставляли сомневаться в истинности слов одного из самых известных мыслителей прошлого: 'Правители, идущие Правильным Путем, не проявляют удовольствия, гнева, печали и радости...'

'Правитель, не способный чувствовать боль и радость, мертв...' — думал Неддар, вглядываясь в аккуратную — волосок к волоску — спираль локона, лежащего на плече баронессы. — 'А мертвецу нет дела до того, что происходит с живыми...'

'Правитель, не обуреваемый страстями, подобен орлу, способному заметить мышь за несколько перестрелов — его действия всегда правильны, точны и своевременны...

'А еще пусты. Ибо в них нет ни любви, ни уважения, ни страха за то, что ждет королевство и населяющих его людей в случае его ошибки...'

'Тот Правитель, кому удается достигнуть абсолютного бесстрастия, воистину счастлив — в его королевстве устанавливается порядок и все сущее расцветает...'

'Чтобы что-то расцветало, оно должно родиться. А для этого требуются чувства — нежность, любовь, страсть... В абсолютном порядке им места нет... Да, в нем жить намного проще. Но разве это жизнь?'

— Пожалуй, соглашусь... — задумчиво посмотрев на Неддара, внезапно сказала баронесса. — Эти законы хороши для увечных, то есть для правителей, не способных жить чаяниями своего королевства и своих подданных. А для тех, кто способен и живет, нужны другие...

Поняв, что он мыслил вслух, Латирдан слегка покраснел. И постарался свести разговор к шутке:

— Кстати, почему бы тебе не изложить эти самые 'другие' законы на пергаменте? Я бы их с удовольствием прочитал...

— Боюсь, я с этим не справлюсь... — вздохнула баронесса. — Я же не правитель...

— А если с моей помощью? — спросил король и почувствовал, как заколотилось его сердце...

Леди Этерия густо покраснела, но взгляда не отвела:

— С твоей помощью... наверное, справлюсь...

— Ты хотела сказать 'все, что угодно', правда? — облизав враз пересохшие губы, еле слышно спросил король.

— Неддар, ты меня смущаешь...

— Скажи, пожалуйста...

Баронесса опустила ресницы и... решительно тряхнула гривой:

— Да...

Неддар мгновенно оказался на ногах, перетек к креслу Эйтерии Кейвази, встал на одно колено и, пристально глядя ей в глаза, с чувством процитировал:

'Те, кто смотрят друг на друга, счастливы один миг. Ибо чувство, которое обжигает их душу, суть Любовь Плоти. Те, кто смотрят в одну сторону, счастливы год. Ибо чувство, которое гонит их в путь, суть Любовь Ума. Те, кто смотрят в одну сторону и при этом видят друг друга, счастливы Вечность. Ибо чувство, которое переполняет их сердца, суть Любовь Душ...'

— Аймер Златоуст ?

— Нет... — улыбнулся король. — Ты и я...

— Неддар!!! — заполыхав, как маков цвет, воскликнула девушка.

Король улыбнулся еще шире, выхватил из ножен кинжал, взял его за лезвие, протянул его баронессе и торжественно произнес:

— Баронесса Этерия Кейвази! Я, Неддар третий, Латирдан по прозвищу Вейнарский Лев, предлагаю тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь. Да отвернутся от меня духи предков, если моя десница, протянутая тебе, дрогнет хоть на миг, а взгляд, устремленный на тебя, перестанет дарить тепло и свет! Да проклянет меня Эйдилия, если пламя, разожженное в моей груди ее искрой , погаснет хоть на мгновение, а копье, вбитое у порога , засохнет от недостатка чувств. Да забудет меня Снежный Барс и переломится мой меч, если кровь, струящаяся в моих жилах, хоть на миг остановит свой бег ...

...С каждым словом древней Песни Сердца лицо леди Этерии становилось все бледнее и бледнее, а когда Неддар выдохнул финальное 'У-уэй!!!', сравнялось цветом с выбеленными простынями.

И в этот момент Неддар, вглядывавшийся в ее глаза и пытавшийся почувствовать ее мысли, вдруг понял, что все его надежды на ее Любовь — лишь насмешливый шепот Хэль.

Прокусив губу и с запозданием почувствовав вкус собственной крови, он сгорбил плечи и обессиленно опустил клинок. Потом вздохнул, поднялся на ноги и замер, ощутив прикосновение к своей руке:

— Неддар?

— Да, Этерия? — закрыв глаза, обреченно выдохнул король, явственно услышав в ее голосе СОЖАЛЕНИЕ.

— Камран — немой... Я не знаю, как отвечать на твои слова...

— Да ответь хоть как-нибудь!!!

— Это будет... неправильно... — еле слышно прошептала баронесса.

'Правильно, неправильно — какая теперь разница?' — подумал король и, услышав скрип кресла, сделал шаг назад.

Тихонечко прошелестело платье, звонко цокнул каблучок, потом его губы обжег робкий и до безумия короткий поцелуй, а душу — искренняя, полная надежды, просьба:

— Неддар! Помоги мне ответить правильно!!!

Поняв, что баронесса все-таки услышала его Песнь, Неддар мгновенно открыл глаза, расплылся в счастливой улыбке и торопливо вложил кинжал в руку своей возлюбленной:

— Чиркни по моей руке, окропи свои губы моей кровью, скажи, что принимаешь мое Слово, мое сердце и мою жизнь, а потом предложи свои...

— И я сразу... стану... считаться твоей женой? — глядя на него расширенными от ужаса глазами, спросила девушка.

— Нет, не женой, а эйди'но'иарой... Э-э-э... благословленной Эйдилией, то есть невестой...

— Тогда... я, баронесса Этерия Кейвази, принимаю твое Слово, твое сердце и твое жизнь!!! И... с радостью отдаю тебе свои! — выдохнула она, резким движением надрезала кожу на его предплечье и, не колеблясь ни мгновения, поцеловала кровоточащую ранку.

Дрожащими руками забрав у нее свой клинок, Неддар коснулся им руки девушки, упал на колени, ощутил вкус ее крови и заорал на весь дворец:

— Кровь от крови твое-е-ей, Ба-а-арс!!!

...Следующие полчаса Неддар плавился от счастья, глядя, как его невеста задумчиво крутит на указательном пальце спадающее с него родовое кольцо Латирданов. Каждое прикосновение к ободку или печатке заставляли чаще биться сердце, а взгляд на правый мизинец баронессы вызывал безумное желание ускорить бег времени.

'Пятнадцать десятин...' — мысленно повторял он. — 'Мне нужно потерпеть всего каких-то пятнадцать десятин, и я смогу назвать ее своей...'

Впрочем, стоило Этерии Кейвази улыбнуться своим мыслям, как Неддар забывал про свой траур и вцеплялся в подлокотники кресла, чтобы не броситься к ней и не оскорбить ее своим прикосновением .

Что интересно, девушка чувствовала каждый такой порыв и... благодарила. Взглядом, от которого у Латирдана пересыхало горло и подгибались колени.

Увы, час орла оказался не вечным и закончился с появлением Ваги:

— Пора, ашер! Рендалл ждет тебя в твоем кабинете...

Мысленно прокляв свое чувство долга, мешающее ему отложить все дела на потом, Неддар со вздохом встал с кресла, с трудом заставил себя оторвать взгляд от глаз невесты и вдруг с ужасом вспомнил о теме предстоящей беседы с графом Грассом:

— Вага?

— Да, ашер? — почувствовав его состояние, встревоженно дернулся побратим.

— Леди Этерия услышала мою Песнь...

Горец вытаращил глаза.

— ...и я доверяю тебе самое ценное, что у меня есть — ее жизнь...

— У-уэй!!! — рявкнул воин, перетек к креслу баронессы и... улыбнулся: — Боги смотрят на тебя, ашер! Не отрывая взгляда...

...Увидев вошедшего в кабинет сюзерена, граф Грасс склонил голову и улыбнулся. У Неддара тут же испортилось настроение — его Первый Министр, олицетворение Долга и Закона, не чувствовал за собой никакой вины!!!

Осознавать это было неприятно, поэтому, холодно ответив на приветствие, король обошел стол и раздраженно упал в любимое кресло:

— Слушаю...

Рендалл нахмурился, качнулся с носка на пятки и обратно, и буркнул:

— За последние двое суток мои люди взяли восьмерых и уничтожили два с лишним десятка братьев-клинков. Судя по полученному сегодня письму, цель нашего плана — вброс дезинформации о наличии у нас соглядатаев в высшем руководстве Ордена — достигнута: наш 'жаворонок' , брат Растан Шершень, получил практически неограниченный кредит на подкуп сотрудников Тайной Службы и приказ любым способом узнать имя соглядатая...

— Кредит... где? — заинтересованно спросил Неддар.

— В купеческом доме Дашнеров... — ухмыльнулся Первый Министр. — Между прочим, являющемся поставщиком королевского двора!

— Все еще? — нахмурился король.

— Да, сир! И будет являться таковым еще очень долго... Ибо добровольно-предобровольно согласился на сотрудничество...

— Это меняет дело... А что с остальными орденцами?

— Ищем, сир... — буркнул граф Грасс. — Ансельм хитер и крайне предусмотрителен, поэтому в Авероне действуют как минимум две независимые группы соглядатаев...

— Первым делом сосредоточьтесь на той, которая пытается найти подходы к баронессе Кейвази и к ее близким... — тоном, не терпящим возражений, приказал король. — ... и уничтожьте их к Двуликому... Кстати, о Двуликом — вам не кажется, граф, что вы слегка заигрались?

— В каком смысле, сир?

— В самом прямом: ваша должность дает вам не столько права, сколько обязанности! Не понимаете? Что ж, объясню подробнее: член Внутреннего Круга не имеет права пользоваться своими возможностями в личных целях! Не имеет, слышите?!

— Ваше величество?

— Не пытайтесь делать вид, что не понимаете, что я имею в виду!!! — зарычал Неддар, поняв, что Рендалл собирается упираться до последнего. — Вы — Первый Министр Вейнара, а не начинающий резак из черной слободы, дорвавшийся до возможности помахать клинком! Если вы не способны справиться с обуревающими вас чувствами, то не лезьте в судопроизводство!!!

— Ваше величество, я...

— Вы забыли о том, что Мэйнария д'Атерн — дочь ВАШЕГО друга! Друга, ни разу в жизни не отступившего от своих принципов и понятий о долге и чести и отдавшего жизнь за своего короля! — жестом заставив графа заткнуться, продолжил король. — А еще вы забыли о том, что она — сирота, а вы — один из немногих людей, на которых она может опереться!

— Я не забыл, сир!

— Если бы вы помнили, то делали бы все, чтобы облегчить ей жизнь! А вы — усложняете!

Граф с хрустом сжал кулаки и набычился:

— Я и пытаюсь ей ее облегчить!

Неддар аж задохнулся от возмущения:

— Облегчить? Как? С помощью отвара алотты? Или игнорируя требования Права Крови, касающиеся особого порядка судопроизводства в отношении Безду-...

— Я делаю то, что должен, сир!!! — побагровев, зашипел Рендалл. — Корделл был мне ближе родного брата! Я, не раздумывая, отдал бы жизнь, зная, что это отсрочит его уход хотя бы на месяц! Я...

— Какие красивые слова! Будь я девушкой — заплакал бы от умиления... — фыркнул Латирдан, потом в сердцах сплюнул на пол и скривил губы в презрительной усмешке: — Если бы вы действительно чувствовали то, что говорите, то сделали бы все, чтобы его дочь...

— ...ЖИЛА!!!

— Гра-а-аф?! Вы! Перебили! Меня! Уже! Второй! Раз!!!

— Перебью третий и четвертый, сир!!! — закусив удила, зарычал Грасс. — Пока вы не увидите очевидного — признав себя гард'эйт Бездушного, баронесса д'Атерн загнала себя в безвыходную ситуацию: если ее майягарда признают виновным в убийстве Валена Увераша, то она взойдет на эшафот! Если его оправдают — уйдет к Двуликому! Причем уйдет не в отдаленном будущем, а уже в ближайшие дни: Кром по прозвищу Меченый ЗАВЕРШИЛ свой Путь...

Латирдан похолодел:

— Как это 'завершил'?! Я же видел его Посох Тьмы! На Пути есть свободное место!!!

— Под две зарубки?! — горько усмехнулся Первый Министр. — Да, оно есть. Но только потому, что у Бездушного не было возможности отметить последние два Шага...

— Как это?

— Первый уже сделанный им Шаг — это взятая жизнь тюремщика по имени Зиги. Или, если вам больше нравится другая формулировка — спасенная честь Мэйнарии д'Атерн. Второй — 'добровольное' признание в преступлениях, которые Кром не совершал. Или ее спасенная жизнь...

Глава 32. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Восьмой день первой десятины первого травника.

...Забыв обмакнуть перо в чернильницу то ли пятый, то ли шестой раз и сообразив, что не помню ни слова из написанного за последние полчаса, я закрыла воспаленные глаза и попробовала сосредоточиться. Угу, как бы не так: жжение под веками и безумная тяжесть в висках мешали не только запоминать, но и думать.

'Надо немного отдохнуть...' — мелькнуло на краю сознания. — 'Иначе все это окажется напрасной тратой времени...'

Несмотря на состояние дикой апатии, в котором я пребывала, эта мысль как-то достучалась до моего сознания и заставила меня пошевелиться — я встала с кресла, вцепилась в Посох Тьмы, кое-как дотелепалась до окна и лениво потянула на себя правую створку.

Та, тихонечко скрипнув, подалась и, подхваченная порывом ветра, с силой врубилась в стену, чуть было не разбив мне лицо.

'Осторожнее бы надо...' — запоздало подумала я и криво усмехнулась: в самом неудачном случае оконная рама могла сломать мне нос, выбить зубы или рассечь кожу на лице — сущую мелочь по сравнению с тем, что меня ждало через сутки-двое.

С трудом заставив себя не думать о предстоящей казни, я взобралась на подоконник, подползла к его краю и мгновенно промокла. Насквозь.

Как ни странно, ни прохладные струи дождя, ни ослепительные вспышки молний, ни близкие удары грома нисколько не сказались на состоянии моей души — оцепенение, сковавшее ее сразу после возвращения во дворец, приглушила детский страх перед буйством стихии. И натолкнуло меня на крамольную мысль о том, что гроза — это не Божий Гнев, а Божий Плач по невинноубиенным.

Повертев ее в голове и так и сяк, я невесть в который раз за ночь прикоснулась пальцами к зарубкам Кромовского Посоха Тьмы и закусила губу, чтобы не заплакать.

Увы, очередная молния, выбелив кусок дворцовой стены, оставила после себя темные пятна, одно из которых чем-то напомнило мне лицо главы Гильдии Охранников.

Я торопливо зажмурилась и заткнула уши, но близкий раскат грома все-таки заставил меня в тысячный раз за ночь пережить самые страшные мгновения своей жизни:

— Звучит... заманчиво, но... нет!

— Почему?! — всхлипнув, спросила я.

— Во-первых, я не нарушаю Закон. Никогда... — твердо сказал Карваль. — А во-вторых, хоть я уже и не имею права считаться дворянином, но все равно продолжаю руководствоваться теми понятиями о Чести и Достоинстве, которые впитал с молоком матери. Будь у меня возможность помочь вам в той ситуации, в которой вы оказались, я бы помог. Просто так, без каких-либо условий с моей или жертв с вашей стороны. Увы, такой возможности я не вижу, поэтому, искренне сожалея, все-таки вынужден сказать 'нет'...

— Это — не жертва!!! — захлебываясь слезами, воскликнула я. — Это...

— Ваша милость, простите, что перебиваю, но мой ответ — НЕТ!

Боль, прострелившая левое подреберье после этого, хлесткого, как удар бича, слова, оказалась такой острой, что я прижала ладонь к груди и застыла, боясь пошевелиться. Ледяная игла, проткнувшая и в мгновение ока выморозившая сердце, застыла вместе со мной, выждала некоторое время, потом уколола еще трижды — каждый чуть слабее, чем в предыдущий — и растаяла.

Потерев занемевшую левую руку, я обессиленно прислонилась к стене и горько повторила одну из любимых фраз отца:

— Человек, делающий то, что должно, достоин уважения...

...Боги гневались (или оплакивали невинноубиенных) до середины часа жаворонка, а потом как-то вдруг взяли и успокоились: резко усилившийся ветер разорвал низкие черные тучи, висевшие над Авероном, в клочья разорвал сплошную стену из дождевых струй, соединявшую небо и землю, разметал водяную взвесь, висевшую в воздухе. А непрекращающийся шелест, глушивший все и вся, сменился лихим посвистом полуденника : верный сокол Бога-Воина заметался по городу, разнося на своих крыльях звонкий перестук кузнечных молотов, лай дворовых псов и ржание лошадей.

Жизнь, скрывавшаяся от непогоды в бесконечных анфиладах королевского дворца и домах горожан, выплеснулась наружу, в считанные минуты затопила столицу многоголосым гамом и заставила меня вспомнить о планах на день. Только как-то неуверенно — справиться с апатией я не смогла, поэтому осталась сидеть на подоконнике. И сидела на нем до тех пор, пока в опочивальню не вошла Атия.

Увидев меня в окне, да еще и в насквозь мокрой ночной рубашке, она дико перепугалась, стащила меня на пол и, невесть как отняв у меня Посох Тьмы, уволокла в купальню.

Я не сопротивлялась — не было ни сил, ни желания.

Купание, мытье и сушка волос, одевание и причесывание прошли мимо меня: служанки вертели меня, как куклу, заставляли то садиться, то вставать, что-то говорили — а я мрачно молчала. И изредка закрывала глаза, Двуликий знает в который раз за ночь вспоминая ЕГО ответ:

— Ваша милость, простите, что перебиваю, но мой ответ — НЕТ!

Появление мэтра Регмара я тоже прозевала — просто в какой-то момент почувствовала, что меня кто-то держит за запястье, подняла взгляд и увидела устремленный на себя встревоженный взгляд.

— Как вы себя чувствуете, леди? — вслушиваясь в биение моих жил, спросил лекарь.

— Нормально... — выдохнула я. И, наконец, пришла в себя: — Действительно нормально. Просто не выспалась...

Разительные изменения в моем поведении встревожили Регмара еще больше — он сдвинул кустистые брови к переносице, отпустил мое запястье, встревоженно оглядел комнату и угрюмо поинтересовался:

— Никаких... э-э-э... успокаивающих отваров вы, случайно, не принимали?

Поняв, какие именно отвары он имел в виду, я аж побагровела:

— Я? Нет!!!

Он подергал себя за ус, потом подошел ко мне вплотную, принюхался и вгляделся в мои зрачки!!!

— Мэтр Регмар! Вы не верите мне на слово? — вцепившись пальцами в подлокотники кресла, прошипела я.

— Ваша милость, не так давно я дважды напоил вас отваром алотты. Без Вашего Ведома! — подчеркнув три последних слова интонацией, сказал он. — Что мешает другим сделать то же самое?

— Я ничего не ела и не пила со вчерашнего дня... — начала, было, я, потом сообразила, что кроме еды и питья, яды могут добавляться в свечи, масляные светильники и факелы, намазываться на страницы книг и т.д.

Видимо, выражение моего лица было достаточно красноречивым, так как мэтр Регмар жизнерадостно ухмыльнулся:

— Именно! Но можете не беспокоиться — никаких признаков какого-либо воздействия на вас я не вижу...

— Замечательно... — кивнула я и посмотрела на Атию: — Оставьте нас. И не беспокойте, пока я не позову...

...Почувствовав очередные изменения в моем настроении, лекарь подобрался — снова вцепился в свой многострадальный ус, прищурился и слегка склонил голову к правому плечу.

Дождавшись, пока Эрна закроет дверь, я набрала в грудь воздуха и чуть слышно начала:

— Завтра в полдень в Зале Справедливости состоится суд над моим майягардом, Бездушным по имени Кром...

...Пока я вкратце объясняла, какие обязательства накладывает на меня клятва Богу-Воину, Регмар только хмурился и изредка дергал себя за ус. Но стоило мне заикнуться о похищении и изнасиловании, в которых, якобы, признался Кром, он побледнел, как полотно, и жутко заскрипел зубами:

— Тварь!!!

— Он меня не похищал и не насиловал!!! — взбеленилась я. — Его заставили себя оговорить! Заставили, понимаете?

Услышав мое шипение, лекарь взял себя в руки и... с сочувствием посмотрел на меня!

Поняв, что он думает о том, что мэтр Коллир оказался прав и я все-таки не в себе, настолько вывела меня из себя, что я чуть было не вцепилась ему в глотку:

— Он меня не ссильничал, слышите?

— Да, ваша милость!!! — примирительно кивнул он. — Я вас слышу...

— Замечательно! — рыкнула я. — Тогда вы не будете так любезны лично удостовериться в моей невинности?

У лекаря отвалилась челюсть:

— Ч-что?

— Я хочу, чтобы вы удостоверились в моей невинности. Прямо сейчас. А завтра, во время суда, сообщили об этом члену Внутреннего Круга, Королевскому Судье и Королевскому Обвинителю...

— Ваша милость, я — мужчина! — покраснев до корней волос, пробормотал мэтр Регмар.

— Согласно Строке шестнадцатой тридцать пятого Слова осмотр девиц, подвергшихся насилию, должны осуществлять лекари, являющиеся членами Гильдии не менее пяти лет, и имеющие безупречную репутацию...

— Вы — дворянка, ваша милость, значит, осматривать вас должна женщина! Лекарей-женщин в Авероне предостаточно, поэтому...

— Мэтр, вы меня не поняли! Ключевая фраза Строки, которую я вам процитировала — 'имеющие безупречную репутацию'! Говоря иными словами, я хочу быть уверена, что завтра, на суде, никому из лиц, заинтересованных в смерти моего майягарда, и в голову не пришло сомневаться в безупречной репутации того, кто меня осматривал...

— Но я...

— ...мужчина! — вздохнула я. — И при этом вы — самый известный лекарь во всем Вейнаре! Так что выбора у меня нет...

...Как ни странно, коротенький — минуты в полторы-две — осмотр, выбил из колеи не меня, а мэтра Регмара: когда я слезла со стола и опустила юбки, он стоял красный, как мак, мял руками полы камзола и не сводил взгляда с носков собственных сапог.

Услышав характерное шуршание и выждав минуты три, он склонился в поклоне и робко поинтересовался, позволю ли я ему удалиться. В мои планы это не входило, поэтому я мило улыбнулась и принялась аргументировано доказывать, что достаточно длинная беседа на произвольные темы с хорошим лекарем не может не выявить хотя бы каких-то признаков той самой ненормальности, о которой судачат придворные.

Как оказалось в итоге, возражать Регмар не собирался — поняв намек и дав мне возможность перечислить все имеющиеся у меня аргументы, он извинился за 'не очень тактичные вопросы, которые ему придется задавать в процессе беседы', передвинул кресло поближе к моему, взял меня за запястье и поинтересовался, не падала ли я в детстве с большой высоты.

Дальше вопросы стали еще 'веселее' — он просил меня перечислить все известные мне наследственные заболевания, передающиеся в роду моего отца и матери, выяснял возраст, в котором у меня начались женские недомогания, их среднюю длительность и степень переносимости сопровождающих их болей. Расспрашивал об детских обидах, поощрениях и наказаниях. Просил перечислить любимые свитки, прочитать какое-нибудь стихотворение или описать внешность наших солдат, слуг и черни из окрестных деревень.

Некоторые вопросы вгоняли меня в краску, некоторые — в ступор. Но я уперто отвечала на них так, как будто сидящий передо мной мужчина был частью меня самой, выкручивая руки своему 'не хочу' и не обращая внимания на 'страшно' и 'стыдно'.

Выворачивая наизнанку мою память, Регмар не ограничивался одними ответами. Скажем, спросив, какие цвета мне нравятся, он тут же вытащил из своей сумки десяток пакетиков с разноцветной травой и просил разложить их в том порядке, который мне кажется наилучшим. Потом убрал один, собрал оставшиеся в кучу, перемешал и попросил разложить их еще раз...

...В общем, я крайне добросовестно делала все, что он просил. И не замолкала даже тогда, когда его вопросы вызывали в моей памяти слишком болезненные воспоминания о моих родных или о днях, проведенных рядом с Кромом.

Впрочем, первые часа полтора он делал мне больно крайне редко, тактично обходя те темы, которые вызывали у меня хоть какое-то неприятие. А через два, предварительно поинтересовавшись, насколько далеко я готова зайти в стремлении доказать свою нормальность, принялся бить по живому. Причем очень больно!

Сначала проехался по оранжевому цвету, со времен 'встречи' с акридом вызывавшему во мне безотчетный ужас, потом невесть как заставил меня признаться в страхе перед пожарами, а в самом конце беседы вытряс из меня такие подробности 'знакомства' с лесовиками, что меня пришлось отпаивать успокаивающими отварами.

Отпоил. Проводил в опочивальню. Уложил на кровать, накрыл одеялом и грустно вздохнул:

— Вы нормальны, ваша милость... Теперь я в этом уверен...

— А почему так грустно? — стуча зубами от непрекращающегося озноба, спросила я.

— Того, что довелось пережить вам, сломало бы даже мужчину...

Я с благодарностью посмотрела на него и... почувствовала, что засыпаю:

— Вы что, дали мне снотворное?

— Да, ваша милость! Вам надо поспать...

— Мне некогда!!! — взвыла я, откинула одеяло, села и... почувствовала, что куда-то плыву.

— Леди Мэйнария! Прежде, чем гневаться, выслушайте то, что я скажу...

— У вас одна минута, мэтр... — прошипела я, торопливо растирая себе уши.

— Вы не спали три ночи, а завтра вас ждет суд. Если вы не выспитесь, то не сможете связно мыслить и вместо того, чтобы спасти своего майягарда, укоротите его путь на эшафот...

Последние слова лекаря словно вязли в густом тумане, но словосочетание 'спасти своего майягарда' я все-таки расслышала. И... горько рассмеялась:

— О чем вы, мэтр Регмар? Он, простолюдин, убил графа Валена Увераша! Значит, завтра его признают убийцей, а послезавтра нас с ним четвертуют...

— Но... тогда... зачем все это, ваша милость? — ошарашенно спросил лекарь.

— Я хочу, чтобы он ушел, как Мужчина, достойный Уважения. А не как грязный насильник...

Глава 33. Кром Меченый.

Девятый день первой десятины первого травника.

...Пламя взлетает по стенам сарая, как белка на вершину сосны. И, на мгновение замерев у конька крыши, прыгает ввысь. Туда, где в разрывах угольно-черных облаков мелькает мутный желтый глаз Дэйра. Вытянувшись на десяток локтей, оно замирает, а потом рассыпается мириадами искр, которые устремляются вниз. К земле, залитой кровью и заваленной бьющимися в агонии телами...

Делаю шаг... потом второй... Стряхиваю с плеч навалившуюся тяжесть... Не глядя, отмахиваюсь засапожником...Ощущаю, как вздрагивает чье-то тело, прыгаю в огонь и подныриваю под пылающую балку.

По ноздрям шибает жутким запахом горящего мяса. А через мгновение к нему добавляется вонь от горящих волос.

На краю сознания мелькает мысль:

'Мои...'

Но не задевает: за дверью, пожираемой алыми языками пламени — слишком тихо!

Срываюсь с места, изо всех сил бью ногой в почти прогоревшую деревянную филенку, вламываюсь прямо в облако искр и вижу, как тоненькая, хрупкая кисть чертит в воздухе отвращающий знак.

Падаю на колени, вцепляюсь руками в румяные щеки, тону в глазах, в которых мелькают сполохи пожара и выдыхаю:

— Ларка, я успел!

'Ларка?' — ошеломленно спрашиваю себя через мгновение, снова вглядываюсь в лицо сестрички и вижу, как оно вдруг превращается в лицо леди Мэйнарии! Отшатываюсь, вскакиваю на ноги и с ужасом понимаю, что я — не в нашем доме, а на постоялом дворе в Сосновке...

...Когда я пришел в себя и открыл глаза, сердце колотилось так, словно пыталось вырваться из грудной клетки. Я сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, полюбовался на свои дрожащие пальцы, в очередной раз попытался представить себе колеблющееся пламя свечи и мысленно взвыл — на этот раз, не успев появиться, неверное желто-оранжевое пятнышко сразу же превратилось в лицо баронессы д'Атерн!

Сжал кулаки, попробовал снова и сдался: Бог-Отступник, ожидающий завершения моего последнего Шага, послал мне воспоминание о леди Мэйнарии еще до того, как я подумал о свече.

'Я не передумаю! Даю Слово!!!' — мысленно взвыл я, потом встал с нар, подошел к решетке и вгляделся в полумрак коридора...

— Во! Вишь, и этого тож проняло! — увидев мой силуэт, самодовольно хмыкнул Сыч, подпиравший стену под светильником. — Эт ему не дитёв стращать...

— Да-а-а, стращать палачей на-а-амного сложнее... — ответил его напарник. — А-а-асобенно без рук и ног...

Заржали. Оба. Одинаково хлопая себя по бедрам ладонями и щерясь черными провалами ртов.

Я усмехнулся, повернулся к ним спиной, сделал шаг к дальней стене и остановился, услышав предупредительное шипение десятника:

— Тс-с-с!!! Кто-то идет!!!

Долгое, выматывающее душу ожидание было хуже самой ужасной определенности, поэтому я вернулся к решетке и вслушался в приближающийся топот.

'За мной...' — мелькнуло на краю сознания. — 'Наверняка...'

...Привычный скрип открывающейся двери на лестницу заставил меня поежиться. Увидев тени на стене, двинувшиеся в мою сторону, я сжал зубы, стиснул пальцы на холодных звеньях ручных кандалов и заставил себя расслабиться: избежать будущего было невозможно, значит, надо было с ним смириться...

...Взгляд хейсара, возникшего по ту сторону решетки, оказался холоден, как лед. В нем не было ни презрения, ни ненависти, ни обещания смерти. Зато последнее великолепно чувствовалось в его движениях — пальцы правой руки, покоящейся на рукояти Волчьего Клыка, знакомо подрагивали, левое плечо иногда чуть выдвигалось вперед, а ноги оказались чуть согнуты в коленях.

— Я — Арзай из рода Уммар, начальник Тайной Службы Вейнара и член Внутреннего круга короля Неддара... — представился он. — Буду контролировать ход суда...

Я удивленно выгнул бровь: горцы, разговаривающие настолько правильно, мне еще не попадались.

Хейсар расценил мое удивление, как вопрос:

— Граф Рендалл — лицо заинтересованное. Поэтому он отстранен...

Судя по скользнувшей по его губам усмешке, в этой короткой фразе было скрыто гораздо больше смысла, чем лежало на поверхности. Однако мне было не до досужих раздумий — я судорожно пытался убедить себя в том, что отстранение графа Грасса никак не скажется на наших договоренностях.

Получилось, но не сразу. Поэтому следующую фразу начальника Тайной Службы я услышал лишь с середины:

— ...в зал суда, я обязан поинтересоваться, нет ли у тебя претензий по условиям содержания, питания и по ведению допросов?

Чтобы не думать о ближайшем будущем, я вгляделся в лицо горца, пытаясь увидеть в нем признаки смешения крови. И не нашел: без всякого сомнения, Арзай из рода Уммар был не полукровкой, а чистокровным хейсаром, хотя и говорил, как дворянин-вейнарец, родившийся со свитком в руках .

— Ну, и чего ты молчишь? — нахмурился воин. — Даю слово, что если таковые есть, то виновные будут наказаны по всей строгости закона...

Я стряхнул с себя оцепенение и отрицательно покачал головой:

— Претензий нет... Спасибо...

К моему удивлению, последнее слово вдруг разбило лед в его глазах — пальцы правой руки, стиснувшие рукоять Волчьего Клыка, побелели от напряжения, левая нога сместилась вперед, а взгляд запылал лютой жаждой крови!

'Неужели ударит?' — удивился я и поудобнее перехватил цепь кандалов.

Не ударил — как-то удержался на грани действия и холодно процедил:

— Что ж, я тебя услышал. Встретимся в зале суда...

...Всю дорогу до Зала Справедливости передняя пара конвоиров пыталась вывести меня из себя — невысокий, но чудовищно широкоплечий десятник со свернутым набок носом смачно рассказывал своему белобрысому напарнику 'смешные' истории из жизни брата, отслужившего десяток лиственей палачом. А его напарник, которого я мысленно обозвал Белобрысым, умело подыгрывал — таращил глаза, 'ужасался', в сердцах сплевывал на пол и задавал наводящие вопросы, позволявшие здоровяку описывать самые жуткие подробности казней.

Вторая пара конвоиров, следовавшая за мной, молчала. Но сжигающую их ненависть я чувствовал кожей. И, изредка, спиной — при любом моем шевелении, которое можно было расценить, как намек на мысли о побеге, мне в спину мгновенно упирались острия одного или двух фальшионов .

Конечно же, то, что убежать из подземного коридора невозможно даже при очень большом желании, они понимали ничуть не хуже меня. Но не могли отказать себе в таком маленьком, но желанном удовольствии.

Я, естественно, не возражал. И реагировал на эти тычки приблизительно так же, как на мелькающих в перекрытых решетками ответвлениях коридора крыс — то есть никак. Зато до рези в глазах вглядывался вперед — в полумрак подземного хода, в котором должна была возникнуть дверь подвала Дворца Правосудия...

...Возникла. Вскоре. Почти такая же, какую я себе и представлял — массивная, окованная железными полосами и с крошечным смотровым окошечком, забранным решеткой.

Ее петли оказались добросовестно смазаны маслом — после обмена паролем и внимательного осмотра всех нас стражником, она бесшумно распахнулась и впустила меня в чертоги Справедливости. Одного — конвоиры, напоследок 'одарив' меня ненавидящими взглядами, отправились восвояси.

Дождавшись, пока 'ворон' закроет за ними дверь, воин в цветах Рендаллов, стоявший рядом со мной, вдруг толкнул меня в плечо, молниеносным движением схватил цепь, соединяющую кандалы, набросил ее на вбитый в стену крюк и защелкнул замок. Потом угрожающе тыкнул меня в нос поросшим черным волосом кулаком и торопливо отступил к стене.

Крюк был расположен слишком низко, поэтому я, согнутый в три погибели, добрый десяток ударов сердца пытался найти более-менее удобное положение. И не заметил, когда открылась противоположная дверь. Зато услышал знакомый голос:

— Все — вон! Живо!!!

'Вороны' и вассал графа мгновенно унеслись Двуликий знает куда, оставив меня наедине с хмурым, как грозовое небо, Первым Министром Вейнара.

— Меня отстранили от дела, но все договоренности остаются в силе! — остановившись в шаге от меня, сообщил он и пристально уставился мне в глаза.

Я еле заметно кивнул — мол, можете не сомневаться, слово я сдержу.

Граф облегченно перевел дух и склонил передо мной голову:

— Что ж, тогда... Темного Посмертия тебе, Бездушный...

...Зал Справедливости сверкал, как ледник на летнем солнце — свет сотен свечей, полыхающих в кованых люстрах и настенных подсвечниках, отражался в драгоценностях дворян, забивших и белую, и черную ложи и жутко слепил глаза.

На миг остановившись на пороге, чтобы дать глазам привыкнуть к слишком яркому свету, я мысленно усмехнулся — при моем появлении гул, слышный чуть ли не на побережье Тирренского моря, мгновенно стих. И почти сразу же ударил по ушам ревом, в котором чаще всего повторялись три эпитета — 'Нелюдь', 'Бездушный' и 'отродье Двуликого'.

Не дожидаясь тычка в спину, я шагнул вперед — в клеть из железных прутьев толщиной в мою руку — замер в локте от решетки и закрыл глаза: смотреть на искаженные ненавистью лица вейнарского дворянства у меня не было никакого желания.

Как ни странно, здесь, в клети, сосредоточиться на образе свечи удалось с первого раза. И рев алчущей моей крови толпы отодвинулся куда-то далеко-далеко, унеся с собой мысли о будущем.

Я наслаждался тишиной Вечность. И вернулся в реальность только тогда, когда шум людского моря оборвался второй раз, а где-то в первых рядах белой ложи раздалось громкое шипение:

— Подс-с-стилка Бездуш-ш-шного!!!

Открыв глаза и увидев в толпе искаженное лицо дородной дамы в цветах рода Фарратов, я проследил за ее взглядом и потерял дар речи: от белого порога к моей клети царственно плыла баронесса Мэйнария д'Атерн!

В светло-розовом платье, открывающем плечи, с совершенно безумным декольте, не скрывающим почти ничего, с полупрозрачными вырезами в подоле, в которых мелькали ее ноги и... с моим посохом в правой руке! Я онемел. И совсем не из-за посоха — вместо того, чтобы скрывать хоть что-то, ее платье подчеркивало все, что можно было подчеркнуть: длину ног, форму бедер, узость талии и размеры груди! Да так, что я, до этого видевший в леди Мэйнарии тень своей Ларку, вдруг почувствовал ЖЕЛАНИЕ!!!

— Это... это... это неслыханно!!! — заверещала тощая, безгрудая и лишенная даже намека на талию девица, 'разодетая' в глухое платье желто-серых цветов.

— Плевок в лицо поборникам традиций!!! — в унисон ей поддакнула дородная старуха в вишневом платье с кринолином, под которым при желании можно было спрятать обеденный стол на восемь персон.

Леди Мэйнария их 'не услышала': прошла сквозь толпу, как Последний Вздох — сквозь тирренские кружева — и остановилась в шаге от моей клети:

— Бастарз смотрит на нас, Кром!

В ее голосе и взгляде было столько радости, что я не сразу понял, что она имеет в виду. А когда понял — закрыл глаза и застонал...

— Я оценила твой поступок... — ничуть не удивившись такой реакции на свои слова, усмехнулась баронесса. — И нисколько не обижаюсь...

..Когда я догадался, что леди Мэйнария сказала все, что хотела, и открыл глаза, она уже подходила к королевской ложе. Причем не одна, а в сопровождении пары телохранителей-хейсаров.

Поднялась, прошла внутрь, села. Прислонила мой посох к барьеру и, прежде чем его отпустить, провела большим пальцем по моему Пути так, как это делал я!

Я поежился. А совсем молоденькая девчушка, сидящая по левую руку от дамы в цветах Фарратов, перепуганно пробормотала:

— Она — ключ! Самый настоящий ключ!!! Бабушка, давай уедем отсюда! Прямо сейчас! А?

В тот момент церемониймейстер объявил о прибытии короля, и из-за двери, украшенной гербом королевского рода, выскользнули трое хейсаров. Вернее, двое хейсаров и молодой, но исполненный звериной грации и силы вейнарец в хейсарском араллухе и ансах.

Оглядев собравшихся в зале дворян тяжелым взглядом, не обещающим ничего хорошего, он по-горски витиевато пожелал мужчинам силы и зоркости, женщинам — достатка и плодовитости, а мне — справедливости.

'Лев... Вейнарский...' — склонившись в поклоне, подумал я. — 'Самый настоящий...'

Дождавшись, пока его подданные рассядутся, Вейнарский Лев царственно повернул голову к Королевскому Судье и рыкнул:

— Начинайте...

Услышав его приказ, судья — очень немолодой мужчина, по слухам, занявший свою должность после недавнего мятежа, почему-то побледнел и, запинаясь чуть ли не через слово, вызвал на Помост Истины Королевского Обвинителя.

Я посмотрел на 'ворона', вставшего со своего места, и удивленно хмыкнул — моим Обвинителем оказался не кто-нибудь, а хорошо знакомый мне мэтр Шайгер по прозвищу Огарок!

Кстати, наряженный в черный камзол с ярко-алыми кружевами и поэтому еще больше похожий на дятла, Огарок вел себя намного увереннее судьи. Он без особой спешки поднялся на помост, поклонился королю, членам Внутреннего круга, Суду и собравшимся в зале дворянам, поклялся в том, что будет говорить одну только правду и повернулся к Арзаю из рода Уммар:

— Ваша светлость! В ночь с девятого на десятый день четвертой десятины третьего лиственя слуга Двуликого, простолюдин Кром по прозвищу Меченый, не имеющий права на меч, признал себя виновным в следующих преступлениях: в убийстве графа Валена Увераша, в похищении баронессы Мэйнарии д'Атерн и насилии, совершенной над оной. Согласно Строке двадцать девятой двадцать шестого Слова, даже в случае добровольного признания Бездушным своей вины Суд обязан выслушать доказательства как Обвинения, так и Защиты...

Следующие несколько фраз изобиловали таким количеством цитат из Права Крови, что я слегка растерялся. И понял лишь то, что дела будут рассматриваться в соответствии с титулами пострадавших — сначала Суд докажет мою вину в убийстве графа Валена Увераша, а уже потом — в похищении и изнасиловании баронессы Мэйнарии д'Атерн.

Дослушав монолог 'дятла' до конца, начальник Тайной Службы, хейсар, привыкший оценивать людей не по титулам, а по их личным заслугам, равнодушно кивнул — его, как и меня, интересовал результат, а не порядок рассмотрения дел...

...Показания дворян, присутствовавших при изнасиловании девицы Даурии, я слушал вполуха. И блеяние прислуги из таверны 'Волчья Стая' — тоже: и те, и другие несли бессвязную чушь, которую можно было признать доказательством только при очень большом желании. А вот когда 'дятел' вызвал мэтра Корвайна по прозвищу Молния, я превратился в слух. И не зря — поднявшись на Помост Истины, самый известный Мастер меча Вейнара сначала изобразил, как именно я мог подправить удар, который вызвал смерть графа Валена Увераша, а потом и доказал, что это движение было осмысленным:

— Согласно показаниям свидетелей, в момент начала боя противники Бездушного находились в состоянии опьянения. Однако, учитывая их пятикратное превосходство в количестве и то, что каждый из них обучался владению мечом с раннего детства, бой должен был быть очень плотным и вязким. Выйти из него живым и без единой царапины Кром по прозвищу Меченый мог только в том случае, если он владеет посохом на уровне Мастера. Учитывая то, что Мастера Боя никогда не делают лишних движений, можно утверждать, что простолюдин, не имеющий права на меч, намеренно использовал клинок противника для убийства...

'Дятел' набрал в грудь воздуха, чтобы что-то сказать, но Молния жестом показал, что еще не закончил:

— Ваше величество! Ваша светлость! Ваша милость! Прошу прощения, но я считаю, что человек, вступивший в бой с пятью вооруженными НАСИЛЬНИКАМИ, заслуживает не казни, а награды!

— Я тебя услышал... — жестом заткнув промямлившего что-то судью, бесстрастно сказал король. — Но я — такой же зритель, как и все остальные. А приговор выносит Суд!

...Опросив еще пяток свидетелей, мэтр Шайгер повернулся к начальнику Тайной службы и поклонился:

— По этой Строке обвинения у меня все. Если Защитнику есть что сказать, то я на время замолкаю...

— По этой Строке обвинения мне сказать нечего... — поднявшись со своего места, глухо пробормотал мэтр Сезар. — Мой подзащитный полностью признал свою вину...

— Что ж, тогда я перехожу к рассмотрению второй Строки обвинения и приглашаю на Помост Истины Тайяру Лосиху, прачку из замка Атерн...

Не успел он договорить, как из группы простолюдинов, стоящих рядом с черной дверью, вытолкнули дебелую девицу лиственей эдак семнадцати.

Увидев, что на нее смотрят не только все собравшиеся в зале дворяне, но и сам король, молодуха настолько перепугалась, что потеряла сознание. Впрочем, ненадолго — подскочившие к ней 'вороны' быстренько ткнули ей под нос нюхательной соли, а потом, поддерживая под локоть, подняли на Помост.

— Бояться тут нечего... — дав ей время прийти в себя, буркнул король. — Ты — под охраной Закона...

— Он обещал лишить Посмертия, сир! — трясясь, как листок на ветру, прошептала девица. — И меня, и моего ребенка...

Я закрыл глаза и криво усмехнулся: да, мэтр Шайгер ел свой хлеб не зря — он умудрился найти и приволочь в Аверон единственного обитателя замка Атерн, который мог подтвердить ту чушь, которую я ему рассказал!!!

...Картина похищения, нарисованная Лосихой, ужасала. Еще бы — по ее словам, я — чудовище, вооруженное до зубов и покрытое кровью с ног до головы — улучив момент, прокрался на задворки замка, дождался, пока из черной двери донжона выглянет несчастная прачка, схватил ее за руку и начал выпытывать Страшные Тайны Рода Атерн!

— ...Я сопротивлялась, ваша милость!!! — со слезами на глазах глядя на баронессу д'Атерн, твердила девица. — Но когда он понял, что я не скажу ни слова, он... — она всхлипнула и закрыла лицо руками — ...он сказал, что лишит посмертия моего ребенка-а-а...

Зал потрясенно молчал. Весь, включая членов Внутреннего Круга и Королевского Судью. И слушал, как рыдает девица, сгорающая от стыда и страха...

...Следующие свидетели постепенно усилиивали впечатление от ее рассказа: один из чудом выживших защитников замка — одноногий и одноглазый мальчишка лиственей десяти — с ненавистью глядя на меня, рассказал, что видел, как Бездушный, то есть я, бежал по стене замка с баронессой на плече; купец из Меллора, тот, к которому нас привел Серый, то краснея, то бледнея, признался, что был вынужден бесплатно отдать мне неимоверное количество всяких товаров, так как был до смерти запуган — видите ли, 'слуга Бездушного', который меня к нему привел, обещал лишить его жизни. А охотник из какой-то Раздергаевки, вышедший проверить силки ни свет ни заря, описал, с каким зверским выражением на лице я тащил бессознательную баронессу...

...Свидетелей, льющих воду на мельницу мэтра Шайгера, было человек двадцать. Купцы, приказчики, прачки, хозяева постоялых дворов, в которых мы останавливались, подавальщицы, конюхи и даже нищие. Правильно построенная последовательность их появления на Помосте Истины и умело расставленные акценты постепенно делали из меня нечто, в разы превосходящее по злобности и кровожадности самого Двуликого! Не знаю, как остальные присутствующие, а я к концу выступления последнего свидетеля я начал всерьез задумываться о причинах, помешавших мне-чудовищу выпить души сразу в всех жителей Горгота.

Кстати, об этом задумался не только я — мэтр Сезар, внимательно вслушивающийся в каждое слово, сказанное с помоста, несколько раз презрительно морщился. А когда 'дятел', заметивший очередную гримасу, поинтересовался, чем вызвана эта усмешка, в сердцах бросил:

— У меня такое ощущение, что они рассказывают не о Бездушном, а о самом Боге-Отступнике!

Мэтр Шайгер изобразил отвращающий знак и скорбно процитировал Изумрудную Скрижаль:

'В каждом Бездушном живет частичка Двуликого. У тех, кто только-только встал на путь служения Богу-Отступнику, она маленькая, чуть больше пшеничного зернышка. Бездушные, прошедшие половину Пути, несут в себе частичку с кулак ребенка. А самые сильные и преданные превращаются в один большой сосуд под божественную сущность и иногда принимают в себя своего Хозяина. Понять, что в Бездушного вселился Бог-Отступник, несложно: в такие моменты у него стекленеет взгляд, движения приобретают божественную мощь и скорость, а Посох Тьмы превращается в размытый диск, каждое касание которого ввергает жертву в бездну невыносимых мук...'

Устоять перед таким аргументом Защитник не смог — махнул рукой, сел и молчал до того самого момента, когда Огарок поинтересовался, хочет ли он что-нибудь добавить к этой Строке обвинения...

Сезар ответил, что нет, и Шайгер, состроив на лице еще более скорбную гримасу, повернулся к королю:

— Ваше величество! Согласно Строке двадцать второй двадцатого Слова, в случае, если у Обвинения достаточно доказательств для признания обвиняемого виновным в совершении преступления против короны, в убийстве или похищении дворянина, а так же насилии над детьми, Суд имеет право не опрашивать свидетелей, чьи показания... — он опустил взгляд и развел руки... — способны... э-э-э... кому-нибудь навредить...

Видимо, большинство собравшихся в зале Справедливости знали более точную формулировку этой Строки, так как, выслушав трактовку 'дятла', мужчины начали глумливо улыбаться, а женщины — презрительно морщиться или брезгливо фыркать.

Увидев такую реакцию на слова Обвинителя, Вейнарский Лев гневно сверкнул глазами:

— Для тех, кому смешно: представьте на месте леди Мэйнарии свою мать, жену или дочь, а потом попробуйте улыбнуться еще раз!

Выражения лиц большей части присутствующих сразу же изменились — вместо нетерпения на них появилось сочувствие. А во взглядах — сожаление тем, что им не удастся посмаковать подробности изнасилования...

Поняв, что его подданные жаждут только зрелищ, король в сердцах врезал кулаком по подлокотнику, откинулся на спинку кресла и коротко кивнул Арзаю...

— Рассматривать третью Строку обвинения нет необходимости... — поймав его взгляд, веско сказал хейсар. — Суду достаточно тех доказательств, которые вы уже привели...

— Благодарю вас, сир! Благодарю вас, ваша светлость! — церемонно произнес 'дятел' и медленно сошел с Помоста...

...Прежде, чем приступить к оглашению приговора, Королевский Судья, имевший достаточно времени, чтобы прийти в себя и подготовиться к вынесению решения, передвинул в сторону стопку свитков, расправил мантию, сдвинул брови к переносице и тяжело вздохнул. Потом, наконец, собрался с духом и зычно поинтересовался:

— Есть ли здесь человек, который считает, что Суд рассмотрел не все обстоятельства слушаемого дела?

— Есть, ваша милость! Это я, баронесса Мэйнария д'Атерн!!!

Я вцепился в прутья решетки и попробовал поймать взгляд леди Мэйнарии, чтобы показать ей, что вмешиваться в ход дела нет никакой необходимости, но не тут-то было — она смотрела на Королевского Судью и ждала его реакции!

— Э-э-э... Вы... уверены, ваша милость, что у вас действительно есть чем дополнить вышесказанное?

— Да, ваша милость! Вы позволите мне выйти на Помост Истины?

Возможности запретить ей выступить у судьи, судя по всему, не было, поэтому через считанные мгновения девушка легко взлетела по ступенькам, с грохотом вбила мой посох в пол, произнесла требуемую клятву и... ослепительно улыбнулась. Залу:

— Знаете, будь у меня желание оспорить показания каждого из свидетелей, я бы сделала это без всяких проблем. Ибо они говорили только то, что устраивало Обвинение. Скажем, тот, кто описывал, с каким наслаждением Бездушный убивал 'несчастных' меллорских грабителей, забыл о том, что они — вне закона, а значит, получили заслуженную смерть. Тайяра Лосиха забыла упомянуть, что в мои покои и обратно Бездушный был вынужден прорубаться через мятежников графа Варлана. И даже если бы слуга Бога-Отступника был туп, как дерево, то все равно догадался бы, что сделать ключ из попавшейся на пути прачки намного более безопасно, чем из дворянки, на пути к которой попадаются вооруженные мятежники...

Услышав ее последние слова, мэтр Сезар согласно кивнул и заулыбался.

Не обратив внимания на его реакцию, леди Мэйнария сделала небольшую паузу и ободряюще посмотрела на меня:

— В общем, подробный разбор всей той лжи, которую нагородило обвинение, займет слишком много времени, поэтому я ограничусь тем, что вызову на этот помост всего одного свидетеля...

Не успела она договорить последнюю фразу, как в ложе для членов Внутреннего Круга заскрипело сдвигаемое кресло:

— Леди Мэйнария, простите, что перебиваю, но я бы хотел сообщить Суду о том, что по ряду причин вы не можете...

— Ваша светлость, первым, что сделает мой свидетель, это докажет суду, что я совершенно нормальна! — посмотрев на графа Рендалла взглядом, полным презрения, фыркнула баронесса. Потом повернулась к королю и присела еще раз: — Сир, я не прошу, а требую справедливости!!!

Король, почему-то не меньше Первого Министра расстроенный ее словами, поморщился, но кивнул:

— Вызывайте...

— Благодарю вас, ваше величество! — снова улыбнулась леди Мэйнария и царственно повернулась к залу: — Мэтр Регмар? Могу я попросить вас подняться на этот Помост?

...Судя по выражениям лиц короля и членов Внутреннего Круга, этот самый мэтр Регмар был еще более жутким чудовищем, чем я: Неддар Латирдан проводил его взглядом, полным гнева и изумления, граф Грасс — ненависти, Арзай из рода Уммар — презрения. Честно говоря, мне стало его жалко — согласившись свидетельствовать за меня, он в одночасье стал врагом слишком большого количества влиятельных лиц.

— Сир! Ваша светлость! Ваша милость! Я, Регмар из Молта, глава гильдии лекарей Вейнара, на основании тщательного исследования личности баронессы Мэйнарии д'Атерн, утверждаю, что она совершенно нормальна и имеет полное право свидетельствовать в суде ...

Граф Грасс рухнул в свое кресло, король обреченно закрыл глаза, а Арзай из рода Уммар подался вперед и изумленно уставился на леди Мэйнарию...

Выждав некоторое время, глава гильдии лекарей зачем-то прикоснулся к руке леди Мэйнарии и вздохнул:

— И еще одно: на основании проведенного мною осмотра я утверждаю, что баронесса Мэйнария д'Атерн невинна...

В этот момент мне показалось, что я оглох — все, слышавшие его слова, от короля и до последнего 'ворона', потеряли дар речи и несколько долгих-предолгих мгновений открывали рты, как выброшенные на песок рыбы! Потом на самой верхотуре белой ложи раздался первый возмущенный женский возглас, за ним — второй, третий — и в Зале Справедливости воцарился сущий бедлам.

Слушать, как поливают грязью девушку, не побоявшуюся пойти наперекор всем писаным и неписаным законам Вейнара, я не собирался. Поэтому подошел вплотную к решетке и рявкнул во всю силу легких:

— Тихо!!!

Вторая часть фразы — 'а то лишу посмертия' — прозвучала уже в полной тишине.

— Спасибо, Кром... — улыбнулась леди Мэйнария. — Ты, как всегда, великолепен...

Потом повернулась к королю и тем же тоном добавила:

— Надеюсь, сир, теперь я могу оспорить некоторые Строки обвинения?

— Да, леди Мэйнария, можете... — мрачно кивнул Латирдан.

— Замечательно! Итак, обвинение, Строка третья, изнасилование. Мэтр Шайгер, объясните, пожалуйста, о каком изнасиловании может идти речь, если я невинна?!

'Дятел' пошел пятнами.

— Я не слышу ответа!!! — рявкнула баронесса.

— Э-э-э... ни о каком, ваша милость! Видимо, произошла чудовищная ошибка, и...

Не дав ему договорить, она царственно повернула голову к начальнику Тайной Службы и холодно поинтересовалась:

— Скажите, ваша светлость, достаточно ли свидетельства главы Гильдии Лекарей для того, чтобы Бездушный по имени Кром был признан невиновным по ЭТОЙ Строке обвинения?

— Достаточно! — кивнул хейсар.

— Достаточно ли моего слова, чтобы признать его невиновным в моем похищении?

— А он вас не похищал?

— Нет, он меня спас от мятежников!

— Достаточно...

Леди Мэйнария удовлетворенно улыбнулась, потом грустно посмотрела на меня и продолжила:

— Увы, оспорить первое Слово я не могу. Поэтому ограничусь тем, что выскажу свое мнение. Знаете, во время выступлений свидетелей, доказывавших, что Бездушный по имени Кром, убивший НАСИЛЬНИКОВ, преступник, я поймала себя на мысли, что вижу кошмарный сон! Ибо в реальности все должно быть иначе: мужчину, избавившего Вейнар от пары похотливых животных, не способных обуздать свои желания, должны были поблагодарить — он сделал то, что были обязаны сделать сотрудники Тайной службы и городская стража!

— Ты что несешь?! — раненым медведем взвыл граф Ильмар Увераш. — Эта тварь лишила меня сыновей!!!

— Если мой сын изнасилует женщину, я лишу его жизни собственными руками... — посмотрев на него, как на пустое место, холодно процедила леди Мэйнария. — Впрочем, мне кажется, что объяснять такие вещи человеку, обращающемуся к незнакомой дворянке на 'ты', бесполезно...

Граф Увераш задохнулся от бешенства, а баронесса д'Атерн неторопливо повернулась к королю:

— Ваше величество, Строка закона, препятствующая мужчинам защищать слабых и обездоленных, уничтожает основу государства — наши понятия о долге перед короной, о дворянской чести и достоинстве! Если наши мужчины будут думать о том, вступиться им за слабых и обездоленных или пройти мимо, то рано или поздно они забудут, что такое Вейнар, Род и Семья. Поэтому я искренне надеюсь, что в ближайшем будущем вы вычеркнете ее из Права Крови...

— Ваша милость, вы переходите границы допустимого... — грозно нахмурил брови Королевский судья.

— Я, как верный вассал короля Неддара, высказала свое мнение о том, как стоит изменить Право Крови для того, чтобы в Вейнаре не перевелись настоящие мужчины. А как гард'эйт Бездушного по имени Кром добавлю, что требую права дать мне возможность разделить его Смерть...

Глава 34. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Девятый день первой десятины первого травника.

...Как ни странно, на словосочетание 'в ближайшем будущем', которое я от волнения забыла выделить интонацией, обратили внимание только король и барон Рендалл. А все остальные присутствующие увидели в моем предложении лишь попытку обойти Закон: Судья промямлил что-то о границах допустимого, Увераши, их родственники и друзья возмущенно загомонили, леди Этерия и Королевский Защитник заулыбались, а хейсары — напряглись.

Последнее меня не на шутку разозлило — люди, не понаслышке знающие, что клятвы, данные Богам, не нарушают, были обязаны понять, что я имею в виду!

Последней каплей, переполнившей в чашу моего терпения, оказалась презрительная усмешка начальника Тайной Службы. И продолжение речи — красочное описание того, что ждет государство, в котором мужчины боятся быть мужчинами — тут же вылетело у меня из головы:

— Я, как верный вассал короля Неддара, лишь высказала свое мнение о том, как стоит изменить Право Крови для того, чтобы в Вейнаре не перевелись настоящие мужчины. А как гард'эйт Бездушного по имени Кром добавлю, что требую права дать мне возможность разделить его Смерть...

Арзай Белая Смерть, на которого я в этот момент смотрела, не поверил собственным ушам — отложив в сторону перо, которое вертел в руках, он нехорошо прищурился и кривенько так усмехнулся. Зато все остальные хейсары поверили: оба телохранителя короля, Вага Крыло Бури, с самого утра изображавший тень леди Этерии, и воины, приставленные ко мне, одновременно вырвали из ножен по одному Волчьему Клыку, вскинули их над головой и трижды рявкнули на весь зал:

— У-уэй!!! У-уэй!!! У-уэй!!!

Монарх, ошеломленный реакцией горцев на мои слова, зачем-то посмотрел на графа Рендалла. Потом скрипнул зубами, расправил плечи, выхватил из ножен оба Клыка и скрестил их над головой:

— У-уэй!!!

Видимо, этот жест и сопровождавший его рев несли в себе нечто большее, чем выражение уважения или ответ на мое требование, так как граф Грасс вскочил с кресла и кинулся в ноги королю:

— Не надо, сир!!!

Неддар забросил клинки в ножны и угрюмо пожал плечами:

— Бастарз принял клятву! Что я против него?

...Когда Рендалл поднял голову и посмотрел на меня, я его не узнала — в его лице не было ни кровинки, побелевшие губы ощутимо тряслись, а во взгляде плескалась боль:

— Ну что же ты наделала, дочка...

Я растерянно сглотнула, изо всех сил вцепилась в Посох Тьмы и... чуть не оглохла от рыка Меченого:

— Ваше величество, прежде чем Суд примет решение, дозвольте высказаться и мне!

Повернувшись к Крому, я почувствовала, что у меня опускаются руки — судя по упрямому выражению лица, он в очередной раз собрался себя оговорить!!!

Я сглотнула подступивший к горлу комок, умоляюще посмотрела на Меченого и... онемела, услышав ответ короля:

— Твоя самоотверженность достойна уважения: ради того, чтобы защитить леди Мэйнарию, ты отказался даже от своего Пути. Увы, Закон есть Закон, поэтому...

— Сир, я...

— ...этот человек имеет право на меч!!! — раздалось со стороны черной ложи. — Я, Карваль из Голона, глава Гильдии Охранников Вейнара, свидетельствую о том, что Кром по прозвищу Меченый — мой полноправный щит!

ССЫЛКИ:

Постолы — вид средневековой обуви.

Белые — дворяне. Черные — простолюдины (жарг.).

Роза — девушка легкого поведения (жарг.).

Ошую — слева. Одесную — справа.

Бог смотрит не на меня — расхожее выражение, аналог нашего 'не везет'.

Кожа — знак принадлежности к гильдии охранников. На ней нанесено клеймо гильдии, имя и прозвище охранника, а так же две-три его приметы.

Щит — в просторечии члены гильдии охранников.

Рагнар — королевство на северо-востоке от Вейнара.

Желток — в просторечии название золотой монеты.

Скарское — дешевое вино.

Уна и Дейр — две луны Горгота.

Белогорское — одно из самых дорогих вин этого мира.

В этом мире верят, что время Двуликого — ночь. А Дейр и Уна — его слуги...

Гард'эйт — дословно 'лишенный сердца'. Т.е. тот, кто отдал сердце майягарду.

См. 1 книгу.

Илгиз — долинник (хейсарский).

Эйдине — тот, чей дух заблудился в густом тумане. То есть сумасшедший.

Ори'дарр'иара — дословно 'воин в теле женщины'.

'Ведро' — местная мера веса. Порядка 8 кг.

Белые нары — название самого 'почетного' места в камере.

Кром мысленно использует жаргон гильдии охранников. Первач — рядовой член гильдии.

Голова — командир отряда охранников.

Место на ветке — то есть над отхожим местом.

Встреча с Уной — аналог нашего выражения 'устроить темную'.

Погружение в себя — местное название медитации.

Час горлицы — с 10 до 11 часов утра.

То есть в статике.

Покаяния — вечерняя проповедь.

Власяница — длинная рубашка из волос или козьей шерсти.

Во весь перестрел — выражение, аналогичное нашему 'на всю катушку'.

Светоносная — местное прозвище блондинок.

'Несушка' — местное выражение. Аналог нашего 'человек с двойным дном'.

Жила — местное название кровеносных сосудов.

Копье — мелкая серебряная монета.

Выйти в ночь — аналог нашего 'выйти на большую дорогу'

Взять жизнь — убить.

Кром имеет в виду физиологические реакции тела на смерть.

Час оленя — с 2 до 3 часов дня.

Эйдилия — богиня любви.

Увей — верховный жрец Бастарза (хейсарский).

Снежный Барс — прозвище Бастарза.

Оранжевый с черным — родовые цвета рода Варланов. См. 1 книгу.

Кабинет — элемент ландшафтного дизайна, группа декоративных кустов и деревьев, расположенных по периметру.

Кортарен — старший брат Неддара.

Урр'эйт — лишенный Слова. Или, говоря по-другому, воли.

Привести к домашнему очагу — жениться.

Мэй выбрала 'большой' траурный наряд. А по местным традициям, при посещении королевского дворца или светских раутов рекомендуется ограничиваться 'малым' — черной траурной лентой с алыми вставками, закрепляемой на левом плече.

Агир из Мельена — один из известнейших философов Горгота.

Ори'т'анн — дословно 'воин, посвятивший свою жизнь службе своему вождю.

Аниачи — побратим.

Перевертыш — в просторечии сотрудник тайной службы другого государства. По законам королевства Вейнар, пойманные с поличным, таковые приговариваются к ослеплению.

'Червяк' — пыточное приспособление, с помощью которого человека закрепляют в крайне неестественном положении, вызывающем мышечные спазмы в области живота. Аналогичное приспособление у нас называли 'Аистом'.

'Паук' — аналог нашей 'ласточки'.

Первач — местное название рядового члена гильдии охранников.

Пятерик — здесь аналог наших 'трех нарядов вне очереди'.

Десятинка — медная монета номиналом в десять копий.

Пересказ легенды можно прочитать в первой книге.

Набожный — прозвище Ладвира четвертого, Диренталя, короля Оммана.

Принцесса Ульрика — дочь Седрика Белоголового.

Зарвайн — столица Оммана.

Флит — город на границе Оммана и Белогорья.

Троеполье — самый северный город Белогорья.

Тарга — горготское название виры.

Фаррат — баронство на востоке Вейнара.

На гербе рода Рендаллов изображен золотой вепрь на червленом фоне.

Ветерок — местное название почтового голубя.

Паровочный ящик — ящик, предназначенный для гнездования голубей.

Недремлющее Око — тайная служба Ордена Вседержителя.

Пустобрех — прозвище, данное барону Тимору за любовь к истерикам.

Опара — забродившее тесто с дрожжами или закваской.

Семена клещевины содержат рицин — сильно ядовитое вещество.

Описано в 1 книге.

По хейсарским поверьям, после смерти душа воина отправляется во дворец к Богу-Воину и занимает место за пиршественными столами.

Дичь — аналог нашего 'слабак'.

По правилам поединка у хейсаров, касание спиной земли считается поражением.

Подари мне свет — аналог нашего 'открой мне глаза'.

Гард'э'но'иара — возлюбленная. Дословно — цветок, распустившийся в сердце.

Копье — любимое оружие Бастарза. Хейсары считают его символом несокрушимой мощи и неминуемой победы. Здесь Вага намекает на то, что Неддару главное захотеть — и неприступная крепость Кейвази рухнет к его ногам.

Баронство Зерави располагается востоке Алата и граничит с Полесским графством, входящим в состав Белогорья.

Скрестить пальцы — аналог нашего 'сложить два и два'

'Слово' — перстень с изображенным на нем гербом одного из четырех членов Внутреннего Круга короля. Дает право носителю говорить от имени этого дворянина.

Граф Вален — младший сын графа Ильмара Увераш. Граф Миддар — его средний сын.

Смена — два часа. Временной промежуток, которые часовые проводят на посту.

Право Крови — местное название УК.

Граф Ильмар Увераш — глава рода Увераш.

Араллух — род верхней одежды у хейсаров.

Ансы — кожаные штаны.

Маттир — пояс, который носят хейсарские воительницы.

Наш'ги — буквально 'волчьи клыки'. Парные кинжалы.

Серо-зеленый цвет ножен — символ готовности отдать жизнь за своего вождя.

Отеро — кольцо лучника, облегчающее удержание и спуск тетивы лука.

Магас — прическа воительницы. Несколько десятков косичек, в которые вплетается проволока. Служит для дополнительной защиты шеи от скользящих ударов.

Лахти — локон, завитый в спираль и перемотанный белой тесьмой. Символ чистоты и непорочности.

Меросс — вейнарское название массажа.

Жилы — так на Горготе называют кровеносные сосуды.

Мэтр — уважительное обращение к членам какой-либо гильдии.

Изображать Свет — делать вид, что в тебя вселился Вседержитель. То есть строить из себя невесть что.

Жолтень — осень. Начало второго жолтеня — приблизительная дата окончания траура по близким родственникам.

Погляд — местное название позиции для скрытого наблюдения.

Телок — презрительное прозвище гражданских.

Вершина — аналог нашего 'шишка'.

Наира — река, по которой проходит граница между Вейнаром и Рагнаром.

Несуны — местное название контрабандистов.

Хэль — богиня снов. Младшая сестра Бастарза. Насылает сны и арит'эно'ори — боевое безумие.

Забава — местное название любовниц.

Граф ал'Дизари — посол Алата в Вейнаре.

Декада Воздаяния — вид местной казни, во время которой преступнику отрубают руки и ноги, прижигают раны огнем, а потом катают по городу десять дней подряд. Не давая ему ни есть, ни спать...

Голова — начальник отряда охранников.

Уйти в Небытие — погибнуть.

Щит — член гильдии охранников.

Лоб — головной дозор (жарг.)

Лишить родительского благословления — выгнать из дому.

Плечо — смотрящий за улицей (жарг.).

Локоть — смотрящий за слободой (жарг.).

Вознести — аналог земного 'короновали'.

Резак — местное название вора, промышляющего на улице. Произошло от названия короткого острого ножа, с помощью которого они срезают кошели.

Пятерка — здесь боевая группа Серых, обычно используемая для решения силовых вопросов.

Лист — здесь имеется в виду контракт.

Железные костыли — аналог нашего алиби.

Колун — название удара.

Архх — аналог нашего 'атас' (жарг.).

Дар Вседержителя — иносказательное название суженого.

'Ожерелье Бессонницы' — стальной обруч с приваренными к нему полуметровыми шипами, не позволяющий заключенному нормально лечь.

По представлениям хейсаров, Хэль насылает сны, касаясь груди спящего одной из своих ладоней. Если касается левой — то снится что-то злое или страшное, если правой — то доброе и хорошее. Прикосновение к груди после пробуждение — что-то вроде благодарной молитвы за хорошие сны.

После второй черты начинается час жаворонка. Т.е. время приближается к шести утра.

Соловьиный пол — покрытие, каждый шаг по которому вызывает мелодичный скрип.

Ара'д'ори — буквально: одежда для воина (хейсарск.).

Прятать Волчьи Клыки от возлюбленной — аллегорическое выражение. Аналог нашего 'бояться собственной тени'. Кстати, шутка на грани фола.

Подставленная под удар шея — знак того, что хейсар сдается на милость победителя.

Ниер'ва — дословно 'дарующий божественную искру'. Мастер, способный вложить в ученика дух Бога-Воина.

Ори'те'ро — дословно 'воин, потерявший свои корни'. Т.е. человек, покинувший свой род.

Верр'като — дословно 'ветер предначертанного'. Т.е. убийца.

Оплатить Кровь — сумма, выплачиваемая воину его сюзереном или нанимателем в случае тяжелого ранения.

Илгиара — долинница.

Койе'ри — дословно 'поцелуй смерти' (хейсарск.). Точки, удары в которые вызывают летальный исход.

Снежная Смерть — одно из хейсарских названий снежного барса.

Увидела — здесь 'просчитала'.

Строка — аналог нашего 'пункт'.

Слово — аналог нашего 'статья'.

Найтэ — богиня добра и справедливости. Жена Бастарза. По представлениям Хейсаров, абсолютно бесстрашна и способна вывести эйдине из чертогов Хэль.

Мэйнария имеет в виду фразу 'Ловушка нужна для ловли зайца. Когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны, чтобы поймать мысль. Когда мысль поймана, забывают про слова. Как бы мне найти человека, который забыл про слова, и поговорить с ним?' (На самом деле, это изречение принадлежит Чжуан Цзы.)

Слить кого-либо — аналог нашего 'настучать' (жарг.).

Здесь 'насест' — телега, в которой преступника возят по городу.

Болевой прием. Предплечье оказывается на подъеме стопы, а сама стопа давит на плечевой сустав.

Заработать меч — т.е. получить дворянский титул.

Акрид — один из самых опасных хищников Горгота.

Предложение десницы — это предложение помощи рода в одностороннем порядке.

Созвучно трактату Ли Цзи 'Книга Установлений'.

То есть не с помощью Учителя, а следуя воле Богов.

Аймер Златоуст — мудрец из Белогорья, автор трактата 'О влечении, страсти и Любви.'

По поверьям хейсаров, Эйдилия отмечает влюбленных искрой из факела, которым она освещает себе путь.

Копье, вбитое у порога — символ желания, испытываемого мужем к собственной жене.

Кровь остановит свой бег — то есть застынет от страха...

В этом мире супруги носят обручальные кольца на мизинце правой руки.

Минимальный срок траура по близким родственникам — двадцать десятин. Со дня смерти короля Шаграта прошло чуть больше пяти.

До свадьбы жених-хейсар имеет право касаться невесты только во время боя на наш'ги. Отступление от этого обычая считается оскорблением.

'Жаворонок' — здесь двойной агент.

Резак — местное название вора, промышляющего на улице. Произошло от названия короткого острого ножа, с помощью которого они срезают кошели.

Полуденник — северный ветер.

Родиться со свитком в руках — т.е. получить хорошее воспитание.

Фальшион — вид средневекового клинкового оружия.

'Ворон' — в просторечии — сотрудники королевского суда.

Последний Вздох — на Горготе узкий трехгранный кинжал, которыми добивают воинов, одетых в глухой доспех. Аналог земной мизерикордии.