— Я все знаю, — прошелестел тихо Нургл, отворачиваясь к окну: снег лепил и бился в прозрачную преграду, словно хотел что-то сказать, словно отчаянно пытался передать тайное знание или весть, утерянную где-то по дороге.

Холодно. Давно зима не затягивалась в Маате так надолго. Можно любоваться белым, как чистотой, а можно — как вечной смертью. Повелитель мух знал, как больно замерзать в вечной мерзлоте и что такое оттаять — до боли в кончиках пальцев. — Но я принял решение ехать.

— А ты еще глупее, чем кажется, — Ланшор с неудовольствием поднялся, чтобы откупорить еще одну бутылку вина. Он разлил ее по бокалам, потянул Нафаила на руки, но тот даже не реагировал на ласку господина. — Не желаешь провести ночь в сладостной иллюзии? — спросил с усмешкой маньяка. — Потому что потом, дорогой братец, у тебя не будет возможности, — отпив несколько глотков и поцеловав безупречно белое плечо сати, одетого лишь в прозрачные шаровары и украшенного многочисленными побрякушками, Ланшор без стеснения посторонних в его обители обхватил член ангела, чтобы теперь бесстыдно и пошло водить по древку, оттягивая крайнюю плоть и скользя одновременно языком по шее. Юноша вздрогнул, пряча глаза; в которых могло бы поселиться солнце. Темные ресницы не утаивали боли и слез, но граан плевал на всякое проявление слабости и продолжал измывательство над игрушкой.

Нургл смотрел на происходящее молча. Ланшор зол. Очень. Он знает больше, чем говорит.

— Значит, ты уверен, что на территории приата меня ждет опасность?

— А ты как думаешь?

— Я знаю, что ты любишь отвечать вопросами на вопросы, — демон принял новый бокал из чистого серебра, на чеканных рисунках которого Пан гонялся за веселыми нимфами, затем резко встал и отправился любоваться природой — все лучше, чем лицезреть мучения ангела — такого же, как и его возлюбленный Рафаил.

За спиной, на диване, завозился в отчаянной попытке освободиться крылатый, которого так терзает Ланшор. Нургл даже кожей ощутил холодок — он вместе с развратным братцем когда-то ломал этого сати. Разве имеет он теперь право сказать что-то против? Здесь даже любовь к светлейшему мальчишке не оправдает содеянного: несколько ночей, изощренных и жадных, сделали Нафаила послушным. Но вот открыли ли его душу? И не игра ли это двоих для собственного удовольствия?

Нет, каждый демон останется темным до конца дней, будет испытывать жажду обладать существами, рожденными источником, — пусть и ответившими однажды взаимностью, но купленным за баснословные деньги. Нельзя лгать себе и жить иллюзиями, как демон похоти, у которого, возможно, и души не имеется, а только жалкий обрубок под названием плоть.

— Ты стыдишься меня, — холодная констатация факта, ударившая мурашками по спине Нургла, смешалась со сладким всхлипом Нафаила, которого усадили на член и теперь удовлетворяли свои желания, насаживая, как тряпичную куклу. — Стыдишься, потому что считаешь нас грязными. Так знай, ангельские отродья грязнее нас.

Нургл продолжал молчать. Снег однообразно валил на парк, заметая всякие следы. Исчезали под белыми сугробами фигурки центрального фонтана, дорожки белели и сливались с квадратами цветников. Ровность силуэтов и линий, ведущих к смерти.

— Ты пришел спросить совета... Нет, брат, ты пришел, чтобы я оправдал твой отказ от приказа отца. Ты поедешь в приат, не зная правду. Иного пути нет, — Ланшор зарычал, когда Нафаил попытался уйти от контакта, а член намеренно насадил его прелестную задницу до основания, вызывая потоки энергии, что били наслаждением по крови демона.

— А что есть твоя правда? — тоска разливалась сомнениями по мышцам. В присутствии демона похоти всегда слабеет разум, забываются печали. Даже смерть чуточку отпускает. Нургл слушал звуки соития, прибавляя их к тихому снегопаду. Разговор не шел дальше обычных символов. Но Ланшор никогда не отличался слишком большим умом. Вероятно, за это его так любит Сейшаат. Прощает многие оплошности, позволяет иметь больше, чем остальные сыновья. Или нет, они делятся награбленным, нажираются от печали или с радости... Что там еще общее, если сделать их обычными безликими из мира людей?

— У меня... ее... нет, — Ланшор теперь задыхался от страсти где-то на заднем фоне.

— Так скажи, почему я избран, чтобы отправиться в эту дурацкое путешествие? Что именно там я должен на самом деле сделать?

— Не знаю, — внезапно руки легли на плечи Нургла, чуть сминая ткань рубашки, успокаивая, разглаживая прямолинейность и устойчивость брата, словно кол проглотившего от напряжения. — Тебе же виднее, что именно произошло во время ритуала горения. Ты должен знать, что там было... От твоего ангела. Пусть расскажет.

— Ты говорил про опасность...

— Нет, именно ты... Когда мы наказывали любимого сына Альтазара, тебе ничего не приходило в голову? Никогда отец не поступил бы так с ребенком Габриэля. Слишком привязан был, слишком много потерял. Хранил его как великий дар. А тут позволил взять капельку крови от Агнца...

Повелитель мух повернулся, поглядев на Ланшора через плечо, и положил руку поверх руки брата, пытаясь уследить за ходом мысли.

— В этом письме написано, чтобы глава жрецов заплатил определенную сумму за ангела. Ты бы продал свою любовь?

— Нет, — покачал отрицательно головой демон похоти, а его золотые волосы рассыпались по плечам. — Даже несмотря на то, что я злюсь на Нафаила за его бегство, я не отдал бы его никому. Лучше бы сгорел в адском пламени своей похоти и боли, — губы коснулись мягко щеки Нургла. — И семью бы я тоже не предал. Не зря мы образуем круг, в котором не места лишним.

— Тогда почему отец наказал Альтазара?

— Я бы спросил по-другому: почему Дагон посмел спасти Альтазара? Ведь явно, что Змий сразу бы отомстил. Но наш маг беспрепятственно забрал с собой мальчишку, пригрел... И Микаэль тут ни при чем...

Нургл задумался. Пробегая пальцами по тыльной стороне ладони, смещаясь на запястье Ланшора, ощущая гладкость его кожи, ловя потоки расслабления и успокоения. Его брат умел становиться мягким и податливым, когда это требовалось. Умел добавлять мыслей, которые вели к нужным берегам. Он и сам дружил всегда с Альтазаром. Значит... Почему он позволил его избивать?

— Значит ли это, что я поеду и исполню волю?

— Это значит, что Сейшаат, явившийся к тебе пешком, прошедший через бурю Маата, заслуживает внимания. И твой ангел тебя не оставит. Вы вместе. Ты должен доверять Рафаилу. Иначе... — Ланшор обвил руками дорогого брата и положил подбородок тому на плечо, — круг не имеет никакого значения, а Маат однажды исчезнет из-за Михеля, возрождающего армию серафимов. Помнишь, что он всегда любил Сариила. Иногда охотники способны на многое, даже больше, чем на месть. Они не ведают преград. Они идут к цели.

Нургл усмехнулся. Его бесшабашный веселый брат, который по ночам проводит время за пытками, а днем обожает роскошь и веселье, ни к чему не стремясь, вдруг заговорил о целях.

— Пожалуйста, — голос исходил от дивана, на котором оставил Ланшор своего сати. Оба демона обернулись одновременно. Нафаил сидел, кусая губы. И явно что-то хотел сказать.

— Что, милый? — вопрос прозвучал почти патокой, потому что всю прошлую ночь их близость наконец обрела завершенность и ответные реакции. Больше, чем похоть, сильнее ласк боли.

Ангел поднялся на колени, продолжая нервничать.

— Тогда, в зале, когда он привез меня на столе к тебе. Тогда... То есть до этого... — юноша мялся и покрывался нервными пятнами. — Я был в соседнем помещении с Суулом... Он забавлялся с украшением моего тела всякими угощениями. А еще ...

— Не тяни резину, милый. — Ланшор явно нервничал и злился. И еще переживал.

Нургл изумленно вскинул брови — неужели сердце ледяное растоплено?

— Вы говорите, что Змий любит своего сына Альтазара. Это правда. Он сказал мне об этом, когда меня, словно изысканное лакомство отправили в зал. Сейшаат только один настоящий.

Не бросился бежать следом и даже не пошевелился Змий, когда Габриэль скатился по мокрой листве вниз, лишь отшвырнул двумя пальцами сигарету и перевел взгляд на горячее солнце, лежавшее в серо-белых облаках, испачканных смрадом далекого города. Безмятежность тлела кровавыми каплями на черной душе. И темнее мрака было гнилое сердце внутри.

Тай шевельнулся, словно пробуждаясь ото сна. Неверяще вскинул вверх светлые широкие брови, обнаружив, как на рубахе повелителя врана проступает алое пятно. Кровь? Откуда она могла взяться? Жрец прищурился, уловив, как напряжен воздух между ними, словно невидимая стена не пускает приблизиться.

— Я требую от тебя исполнения договора, — прошелестел великий мастер одними губами.

— Хочешь, чтобы я за ним погнался, — усмешка тоже окрасилась кровью, и из уголка губы потекла змейкой по подбородку.

— Ты ранен, — констатировал спокойно Тай, складывая руки на груди. — Или это уловка такая? Закрываешься? Боишься, что и тебя настигнет возмездие? Или думаешь, я тебе не вручу обратно твоего сына?

— Плевать я хотел на Нургла, — демон стер красные капельки, сверкнув глазами злобно на собеседника в длинном синем одеянии. Странное сочетание — алые волосы и глубокий оттенок ночного неба. Кажется, здесь их считают цветами невинности и ярости. Что же, вполне подходит для ситуации.

— Тогда почему ты написал это письмо? Чего добиваешься? К чему стремишься? — Тай презрительно скривил губы, не собираясь вспоминать свое далекое прошлое, в котором так глупо любил веселую зверушку по имени Сейшаат и одаривал ту силой и обучал.

— Увидеть тебя, — коротко отозвался Змий, прижимая ладонь к боку и больше не скрывая боли. — В последний раз увидеть. Хотя вот, знаешь, надеялся, что ты заберешь и нового мастера, — зелень глаз постепенно бледнела, сменяясь на грязную асфальтовую непроницаемость. — Письмо тебе послал не я, — сообщил, чуть качнувшись и хватаясь за ствол ближайшего дерева. — Черт! Никогда бы не хотел тебя видеть. Вынудили. Я не сумел отказаться даже теперь....

Тай же не сдвинулся с места. Уловки демона? Уловки властителя? Любят поиграть чудовища, вызывать жалость — невинность лиц, красота. Не в этот раз, Сейшаат.

— Ты, кажется, забыл, — жрец с легкостью, одним движением ладони стер между ними прозрачную охранную стену и в несколько шагов преодолел расстояние, чтобы схватить Змия за подбородок. — Я здесь не для того, чтобы вспоминать, а потому что готов заплатить цену, назначенную тобой же. Или ты думал, что я брошу Авеля лишь потому, что он невинный и глупый ребенок, который доверяется ублюдку?

Взгляд друг другу в души. Короткая пауза, становящаяся бесконечной. "Что не так? В тебе ведь все не так, Сейшаат? Да и ты ли это?"

Жрец обжигался о кожу, пылающую магией. Такую плетут демоны, создающие собственные тени. Ловушка?

Кровь опять появилась на губах собеседника, глаза, которого утрачивали постепенно вместе с цветом и жизнь. Воин, убийца, мастер, который несет наказание, Тай точно знал, когда именно приходит конец — бледнеет мир, бездна расширяется и манит бесконечностью, сон мягко качает в колыбели... И нет ни страха, ни чаяний, ни возврата.

— Отпусти, — окровавленные пальцы вцепились в руку жреца.

— Отпустить? — все еще непонимание и одновременно испуг. Там, за гранями он уже много раз слышал этот голос.

Тогда высоки были храмы древних городов крылатых и светло небо. Но сколько ненависти и холода появилось в незнакомом и одновременно знакомом отзвуке вранской речи... Тай вглядывался в магию лица... Чужой лик — его можно стереть собственной силой чистоты и истины, чтобы отшатнуться прочь и подавить внутри дикий ужас открытия. — Ланаэль... Великое небо... Что ты с собой сотворил? Как ты?..

Опадали путы Тени Сейшаата, высвобождая и отпуская древнего сущего.

— Уже не Ланаэль, — размазать кровь по лицу, как нарисовать осень вокруг. Боль пронзала тело. — Я изменился...

— Ты думаешь, я слепой? — Тай тяжело дышал, через толщи Тени, сотканной грааном, разглядывая возлюбленного, ради которого строил тысячелетиями ослепительный мир первого приата, несущего всем вселенным благоденствие и прощение. И не узнавал.

Пропал тот голубоглазый тонкий юноша, чьи крылья сияли светом и в чьем сердце горело милосердие. Остался зверь, изъеденный червями и болью, давно забывший желание умереть от тоски и желающий лишь забвения. Чудовище с алыми крыльями и пастями, зараженными враном. Древние легенды не лгали.

— Ты поддался... — печаль Тая оказалась холодным ледяным дождем, который на исходе ноября превращается в колючий снег.

— Ты привел Сейшаата... Привел самого Хебеле, — из-под пальцев, держащихся за бок, алое пятно расползалось все дальше. — Ты не смеешь мне говорить, что я делал не так. Я удерживал этот мир в равновесии. Я... — горечь и отчаяние. — Я остался один на один с демонами врана. И сохранил источник.

Утративший цвет ангел, наконец, проявился из Тени Змия, которая легла плащом на его хрупкие плечи, еще удерживая и лаская, еще предлагая свою милость.

— Сегодня меня пытались убить.

— Габриэль? — спросил Тай, выдыхая в воздух холодный дым, ползущий искрами по звенящей тишине, останавливающей время. Хрустели тонкие ветки над головами, покрываясь льдом. Шуршали листья, растревоженные ветром.

— Нет... — Сариил усмехнулся горько. — Это плата за мою любовь — предательство. Он подослал Агнца. Привел с собой и спрятал, чтобы тот напал...

— Но ты ведь здесь, и ты еще жив... — с загадочной улыбкой заметил Тай, а за спиной его выросли крылья, хищные, опасные и совершенные, как свет самого источника. Десять острых жал — по пять с каждой стороны — угрожали выжившему мастеру, пропитанному льдом хаоса.

" А ведь родился ты, Ланаэль, светлооким. А ведь узором кружевным была твоя душа, которая могла излечивать от ран и питала миры надеждой. Профиль твой прозрачный на фоне закатного неба склонялся над древними свитками, и алые губы шептали молитвы, коих уже не повторить".

— Я выбрался. Вцепился когтями в жизнь, — Сариил захлебывался кровью и упал коленями в мягкий шуршащий ковер: его силы уходили очень быстро, истекая нахлынувшим холодом на кожу, которая уже искрилась синим инеем. — Микаэль постарался влить достаточно яда. Вывернул внутренности. Кровавый Агнц пришел отплатить за любовь и верность Сейшаату, которого ты... привел... ты... даже не знал, что он делал со мной.

Тай опустился на алые листья рядом и потянул бывшего супруга на колени, обнял бережно, насколько только был способен, и закрыл крылами от любых взоров.

Теперь над ними осталось только звездное небо, а боль... медленно и постепенно перетекала она в воина, который умел разрушать и наказывать, но никак не мог отказать в милости единственному своему возлюбленному, даже если тот и выбрал неверный путь.

— Не говори ничего, — теплый поцелуй коснулся холодного мокрого лба. Пальцы откинули назад прядь серых волос. — Не надо лишних слов.

Мягко падать, раскачиваясь на качелях огненного ангела возмездия — разве мог мечтать Ланаэль, утративший даже имя, что однажды его проводит в ничто тот, кому он доверял и открывал душу? Разве мог догадаться, что совершенство безобразно, а смерть в своем уродстве окажется настолько прекрасной?