— Замуровать надо было и осветить, — холодно отозвался Паоло, наконец, чуть расслабляясь и откидываясь на спинку кресла, — Ну, допустим, Вы так и не смогли все выходы обнаружить и кто-то забредает. Но ваши-то монахи зачем туда лезут? Нашли ход — и запечатали. Камнями и цементом, и крест туда вмуруйте.
Себастьян тяжело вздохнул.
-Я лично всех ходов не знаю, а те, которые знаю, закрываю. Недели не проходит, как вскрывают. Не монахи. У нас в подвалах контрабандисты обосновались. Все ничего... — аббат стал еще более скорбным. — Но случилось нечто ужасное, падре Паоло.
— Я вижу, вам тяжко бремя управления столь беспокойным местом, по крайней мере, вы с ним перестали справляться, падре Себастьян, — он как-то особо выделил его имя, глядя глаза в глаза, — Ну и что у вас там еще ужасное случилось? — в голосе инквизитора появилась уже откровенная насмешка.
— Я справляюсь с монастырем, — не менее язвительно отозвался аббат, — но весь мир мне не принадлежит. И дело касается конкретно монастыря. А подземелья с ним опосредованно связаны. К нам попал сын герцога Сильвурсонни, который оказался в опале, вот — читайте письмо. Мы задержали его. Отправили письмо королю. Ждем ответа. Но мальчишка сбежал через эти самые подвалы. А сегодня один из послушников видел его на дороге в плачевном состоянии. Он возвращался из города, неся мне весть и как раз застал его у ворот. Мальчик был сильно избит. Теперь я не знаю, как и поступать. Где его искать..
При упоминании имени герцога ни один мускул не дрогнул на лице инквизитора, он все с таким же насмешливо-холодным вниманием продолжал слушать аббата, и лишь глаза Паоло с каким-то странным огоньком в глубине, казалось, изучали каждую черточку на лице Себастьяна.
— Это печальное происшествие, но пути господни неисповедимы. И если этому неугомонному отроку уготованы такие испытания, вам остается только помолиться за него.
— Я уповаю на то, что мальчик остался жив. Я за него отвечаю перед Богом. А потому сразу отправил монаха в город, но кажется — его все же похитили контрабандисты. Порт. Сами понимаете. А арабы все еще держат свой форт. Мы вынуждены считаться с врагами господа нашего. А также блюсти интересы государства, дозволяя им торговать.
— И зачем Вы все это рассказываете мне? — Паоло картинно приподнял бровь. — Я за этого мальчика, слава Богу, ни перед кем не отвечаю. Вам разве непонятно, зачем я здесь, дорогой мой... падре Себастьян? — губы инквизитора прорезала усмешка, — Ааа, я понял, грешок-то на душе есть по поводу этого мальчика, и теперь вы пытаетесь доказать мне, что вы весь такой заботливый и все о других, все о других? Ночами, небось, не спите, все о бедных мальчиках молитесь. А у меня вот другие сведения есть... свидетельство, что этого мальчика пытали по вашему приказу, вымогая у него дарственную монастырю. Ай-ай-ай, даже и не знаю, кому мне теперь верить.
— Дарственную? — удивление Себастьяна было искренним и неподдельным. — Что вы, падре Паоло? Вас кто-то ввел в заблуждение. Герцог Сильвурсонни жил рядом с моей кельей. Я оберегал его от любой обиды. Но он сбежал, собравшись за моря. Я хотел дождаться ответа от государевой службы, что сей отрок не сотворил ничего дурного, но он... — скорбный вздох, — так глупо подался в эти проклятые лабиринты. Не представляю зачем? Юношеское любопытство. Кто сказал вам такую глупость про дарственную?
— Птичка на хвосте принесла, — улыбнулся Паоло, — У Вас есть еще, что мне сказать или это все? Ибо, увы и ах, проблемы юного герцога меня совершенно не интересуют, это, знаете ли, из сферы мирского, а я призван следить за чистотой веры.
— Грешен, падре Паоло, — аббат упал на колени перед инквизитором и склонил голову. — Каждый день молю Бога о прощении грехов... Мирские дела веду, дабы край процветал во славу Господа. Братьев научаю и наказываю за их прегрешения... Теперь вот жду вашего решения и на вас уповаю. Отпустите грехи.
— Если бы только грехи, — тихо ответил Паоло, а потом его голос обрел сталь. — Следующий наш разговор будет официальным допросом, Себастьян, с протоколом и при свидетелях... Или, — он протянул руку и сжал подбородок аббата, заставляя его смотреть в глаза, — ты предпочитаешь, — он наклонился к нему совсем близко, так что даже дыхание можно было ощутить, — без свидетелей?
Аббат зрел серое небо, темноту непогоды, которая окутывает день, и видел... Помнил... Знал... Точно знал и помнил сталь этих пальцев. Жадность этих губ. И боль. Больше десяти лет прошло с тех пор, как орден сдал его как еретика... Так много времени утекло. Паоло. Другое имя взял себе... Но тебя бы я узнал из сотен палачей.
— Без свидетелей, — отозвался спокойно.
Фратори усмехнулся:
— Это ведь ты? — едва слышно, — Другое имя, другая личина, а глаза все те же... — и одними губами, беззвучно, почти в самые губы аббата, — Антуан.
— Кто тебе поверит? — черные глаза блеснули. — Никто! Ты ведь не получишь ни пяди этой земли. Я все способы использую... Милый.
Паоло разжал пальцы, откинулся в кресле, глядя на того, кто называл себя сейчас Себастьян, и странная улыбка поползла по губам инквизитора.
— Ну и дурак, — почти ласково, — в этот раз тебе не сбежать. Я даю тебе время до завтра. Одумайся, сложи с себя полномочия... и отдай все бумаги, которые подписал Сильвурсонни. Все решения уже приняты, а официально обстряпать дело о ереси, это всего лишь технический вопрос.
— Бегство? Ты на моей земле, Паоло, — акцент на ложном имени. — Вы ведь прибыли не с жалким отрядом гвардейцев. Но и я здесь не один. Уезжайте. Я дам вам возможности унести ноги... по доброй памяти.
— Ммм, значит, война, мой пылкий дружочек? — усмехнулся Фратори, — Ну, меня уберешь, явятся другие. Собрался воевать против всей Инквизиции? По доброй памяти, говоришь. Как мило с твоей стороны. И много на твоем теле осталось... доброй памяти обо мне? — он облизал губы и его глаза сверкнули дьявольским огоньком.
— Я не убью тебя, Паоло, — черные глаза прищурились. — Я тебя заберу себе.
Фратори рассмеялся, он вновь протянул руку, чтобы зарыться в густые волны волос аббата, а потом резко сжал кулак, оттягивая его голову чуть назад и вновь наклоняясь из кресла.
— Не играй в эти игры, дорогой мой. Мы только пешки на этой земле, и если ты возомнил тут себя местным князьком... это плохо закончится для тебя. Ты всегда был упрям, но сейчас, наконец, попробуй наскрести в своей своевольной башке хоть каплю ума. Уж за десять лет мог бы и повзрослеть, — он отпустил его волосы, напоследок пропустив сквозь пальцы длинные пряди, и встал, давая понять, что разговор окончен, — Жду тебя завтра с покаянием и бумагами.
— Что же, пусть Бог нас рассудит, милый, — аббат поднялся с колен. — Видит Господь, как я тебя любил все эти годы, но ты очень упрям... И совсем не изменился. Зря... Пламя будет большим, падре. И в нем мы оба сгорим.
Паоло долго смотрел на него, не говоря ни слова, а потом развернулся и ушел.
22
К концу последовавшего за разговором с аббатом дня брат Гиральд буквально валился с ног от усталости, но чувство честно выполненного долга отчасти поддерживало гаснущий боевой дух. Усилиями брата-келаря и дюжины монахов, задействованных под предлогом генеральной уборки хозяйственных территорий, компрометирующая обитель лаборатория перестала существовать. Пергаменты и модели были сожжены, а химическую посуду ученый лично измельчил в крошку и утопил в нужнике, рассудив, что переплавка оставит больше следов. Большее помещение лаборатории превратилось в хозяйственный склад, где можно было найти столярный и кузнечный инвентарь, конскую упряжь, бочки, мешки, металлический лом и тому подобное. Комнатка за новоявленным складом стала рабочей кельей келаря, чью скудную обстановку составляли полка с учетными книгами да письменный стол, где красовались счеты и раскрытая Библия на подставке. Заветный мешок с рукописью сразу после обедни был доставлен в келью аббата. Еще нескольких монахов брат Гиральд озадачил окончательной подготовкой гостевых комнат для прибывающей инквизиции. То, что успели все закончить до неожиданного приезда этого странного гвардейского капитана, можно было смело расценивать как милость Божью.
Только после вечерни Гиральд смог, наконец, прекратить свою кипучую деятельность и решил с утра отправиться в библиотеку — восстанавливать душевное равновесие. Общение с разумным и приятным собеседником сейчас, в виду грядущих грозных событий, было просто необходимо даже ученому, обычно погруженному в мир абстракций и бездушных материальных объектов. Уже само общество брата Этьена приводило Гиральда в приподнятое состояние духа: молодой франк напоминал ему вольных товарищей-студиозусов и беспечальные, в сущности, времена, когда подготовка к экзамену на бакалавра казалась самым тяжким жизненным испытанием. Кроме того, Гиральд надеялся и на порцию полезного для нервов алкоголя, запас которого стараниями брата Николая никогда не переводился в заветном шкафчике библиотекаря. А дабы нагло не идти с пустыми руками, брат-келарь прихватил с собой связку пряных колбасок, пол каравая хлеба и две горсти соленых маслин.
Несмотря на то, что в скриптории брат-библиотекарь не обнаружился, Гиральд все же надеялся застать того уже бодрствующим. Пройдя через скрипторий до зала, где начинались стеллажи, Гиральд негромко крикнул в прочерченный косыми утренними лучами сумрак между полками: "Доброе утро, брат Этьен, можно вас побеспокоить?" — и замер в ожидании.
Этьен почти вбежал в библиотеку. На душе было так гадко, что словами не пересказать. За почти одиннадцать лет, проведенных в стенах Валасского монастыря, он избавился от большинства иллюзий и крепко усвоил основное правило здешнего неписаного устава: "Не доверяй никому". Николай был единственным человеком, с которым Этьен нарушил это правило... и вот на тебе, пожалуйста. Больше всего ему сейчас хотелось уйти отсюда, не оглядываясь, или, на худой конец, запереться в своей келье и не видеть никого, но первое было бы безрассудством, а второе не представлялось возможным в свете грядущего приезда инквизитора... будто без него проблем мало.
Увидев застывшего как изваяние утреннего гостя, Этьен почувствовал лишь досаду. Гиральд был не только крайне интересным и приятным собеседником — он был одним из немногих, кому хотелось, вопреки все тому же правилу, верить и доверять. В любое другое время Этьен бы очень обрадовался его визиту, но только не сейчас... о Боже, еще и глаза мокрые, наверняка заметит же, вот позорище...
— Что случилось, брат Гиральд? — вопрос прозвучал резко, но голос выдавал библиотекаря с головой.
Дверь библиотеки отворилась так внезапно, что брат Гиральд нервно вздрогнул и резко обернулся к вошедшему. Весь облик брата-библиотекаря выдавал крайнюю степень душевного смятения, было видно, что молодому человеку стоит немалых усилий взять себя в руки. Наверняка, обстоятельства, способные привести в такое состояние обычно рассудительного и спокойного юношу, были крайне серьезными. Острая тревога за него охватила Гиральда. Ученый втайне надеялся, что лихорадка страха и подозрительности, охватившая монастырь, если не обойдет стороной брата Этьена, то, хотя бы не отравит его жизнь до такой степени, как жизнь самого Гиральда. Глупая надежда.
— Честно говоря, я грешным делом собирался полечить нервы Вашим коньяком, — Гиральд смущенно продемонстрировал собеседнику узелок со съестным, — однако, вижу, я совершенно не вовремя. И успокоение необходимо вам самому. Может быть, я смогу чем-то помочь? — Спросил ученый, внимательно-сочувственно глядя на библиотекаря. Про себя он решил не оставлять брата Этьена в таком состоянии: неизвестно, чем это может закончиться.
— Помочь — вряд ли, — Этьен, уже не скрываясь, вытер тыльной стороной ладони глаза. — А насчет полечить нервы вы, пожалуй, правы, брат Гиральд. Идемте.
Оказавшись в комнатке без окон, библиотекарь достал из шкафа бутыль и посуду. Воспоминание о недавней попойке в этой же самой комнате обожгло не хуже коньяка. Николай, ну зачем...
— Тост можете предложить сами, — вздохнул молодой человек, наполнив стаканы. — Вряд ли я смогу сейчас придумать хоть что-то хорошее.
Тост? Душеполезная риторика никогда не была сильной стороной Гиральда, так что он прекратил раскладывать закуски и задумчиво уставился в стакан, словно надеясь найти в переливах янтарной жидкости подсказку.
— Не знаю, можно ли Вас сейчас ободрить общими словами, но давайте выпьем за надежду! Я верю, что Господь не оставит нас в столь тяжкое время и укажет путь к спасению не только душ, но и тел. Не может же он позволить, чтобы благие дела и помыслы пропали зря! — Ученый убежденно посмотрел на Этьена, желая поделиться с ним своей уверенностью.
— Брат Этьен, возможно, если Вы расскажете, что случилось, Вам станет легче?
— Да вряд ли, — библиотекарь залпом опустошил свой стакан. — Если вам так интересно... человек, которого я считал своим другом, оказался редкостным дерьмом. Вот что случилось. Но вы со мной о чем-то другом ведь собирались говорить? Ну, так говорите, не стесняйтесь — заодно и отвлекусь. А за маслины спасибо — Этьен забросил в рот одну штучку, — самое то, чтобы перебить вкус... вот этого самого.
— Проклятье... Это действительно... Мне жаль. Очень жаль... — Похоже, закрыть тему в данном случае было наилучшим выходом. Чтобы собраться с духом, Гиральд последовал примеру Этьена и опустошил свой стакан единым духом. Помедлил секунду и снова налил коньяка себе и собеседнику. Разговор предстоял серьезный, и действовать надлежало решительно. Мужчина глубоко вздохнул, словно ныряльщик перед прыжком в воду.
— Тогда к демонам абстракции. С одной стороны, у меня к Вам деловое предложение, с другой стороны, я хотел бы просить Вас о помощи. Как Вы относитесь к идее покинуть монастырь? Я рассчитывал закончить свою монографию в середине лета и предложить Вам вместе со мной отправиться в Англию. Однако эта инквизиторская инспекция спутала все мои планы. Чувствую, мне надо уходить прямо сейчас, пока не началась всеобщая проверка, и инквизиция только присматривается, где бы начать копать. Уверяю, францисканцы вполне лояльно относятся к идее перехода из ордена в орден, а от себя добавлю, моя родная обитель была бы весьма рада принять у себя нового брата, так схожего с нами по образу мысли. Подумайте, орден может оплатить Ваше дальнейшее образование — Болонья, Париж, Оксфорд, Саламанка.... Смена имени и светская карьера — тоже возможно. И, наконец, самое главное — возможность присоединиться к взыскующим Красного Льва. Что скажете?
Этьен в задумчивости прикрыл глаза, теребя прядь — дурацкая детская привычка, от которой он так и не избавился за все годы жизни в монастыре. Так легко было бы сейчас согласиться... Разве не этого он хотел всегда? Дороги, раскинувшиеся веером — выбирай любую... Соратники и единомышленники, которые, судя по брату Гиральду, достигают желаемого совсем иными методами, чем те, к которым Этьен привык здесь... Свобода мысли и свобода духа... и наконец — возможность прикоснуться к тайне тайн. Согласиться... и больше никогда не увидеть предателя Николая, Кристиана, которого он боялся до судорог, Себастьяна с его безжалостным умом, возвышенными целями и пугающими средствами... Черт побери, разве не об этом он мечтал последние пять лет — вырваться из заколдованного круга лжи, страха и беспомощности?!
