Небо шамана. 3 часть

К весне про нас кажется окончательно забыли в больших штабах и мы прижились при дивизии. Все попытки найти следы нашей танковой бригады, в которой мы числимся и проходим службу ничего не дали. Только когда начали прицельно выяснять нашу принадлежность и подчинённость, оказалось, что уже с начала ноября мы фактически нигде не служим. Штаб нашей бригады в суматохе отступления пропал и ничего про него не известно, соответственно и наши документы пропали вместе со штабом. Вообще, всё началось из самых добрых побуждений, командарм про нас слышал и решил нас достойно наградить. Но когда стали оформлять бумаги, возникли нестыковки, с тем, что оказалось не ясно, где мы проходим службу. То есть, прикомандированы мы были ещё к частям, которые в ноябре сменили на этом направлении части сорок третьей армии. Остальные приказы касались только переброски нас в пределах тактической надобности. Дошло до того, что было начато расследование следователем военной прокуратуры. Никто нас не арестовывал, да и сажать нас было не за что. Вся проблема, заключалась в том, что вовремя и правильно не были оформлены соответствующие бумаги и приказы, да кто же знал. А задним числом это уже не сделать, вернее, никто с этим связываться не станет. Благодаря тому, что всё последнее время мы действовали и контактировали с частями дивизии Каманина, то и расследование заняло меньше недели, хотя нервы нам успели помотать. Фактически нас выручил из этой ситуации полковник Каманин, который сумел грамотно оформить прикомандирование для усиления дивизии сборной роты под моим командованием. Если быть до конца точным, то я по документами ВРИО командира танковой роты, всё-таки ставить на роту старшину, как бы он хорошо не воевал по военным правилам не принято. Из-за этих сложностей наградные документы на ордена нам тоже задробили, но эти документы сыграли свою роль в закрытии заведённого в отношении нас следственного дела. Но свои медали "За оборону Москвы" мы в итоге получили. Хотя, гораздо более дорогой наградой нам всем стало то, что мы после всего остались живы...

Можно считать, что эта история закончилась вполне благополучно, ведь после всего нам приказали следовать на тыловую ремонтную базу, после которой мы оказались в знаменитой гвардейской бригаде в составе тридцатой армии генерал-майора Лелюшенко. Привели в порядок свои изрядно потрёпанные машины, я так и остался командиром взвода из двух танков, третьего пока не ожидалось. Великая война только набирала свои обороты и под Москвой была только первая наша тяжёлая и кровавая победа и впереди виделась не одна сотня тяжёлых военных вёрст...

Вдруг, толчком меня словно выкинуло куда-то вверх, и я открыл глаза, не веря себе. Рядом, уткнув свой милый носик мне в плечо, посапывала моя любимая жена, и я снова был Гурьяновым. Лётчиком, а не танкистом. А всё увиденное только сном, но уж слишком он оказался какой-то реальный. И даже появился маленький шрам над бровью, это я разбил лицо о край люка, когда однажды не удержался, при неожиданном рывке мехвода. Я полежал, подумал, но так ничего и не придумал. Ну, не бежать же мне искать этого Петра, который сейчас вполне возможно служит в своих танковых частях, и воюет где-то. Знать про меня ничего не знает, даже с учётом того, что наши сознания какое-то время перемешались. В лучшем случае, его память обо мне им воспринимаются как сон или неуловимые неясные образы, которые совершенно не будут способствовать нашему сближению и знакомству, да и зачем...

После приснившегося сна, я стал немного иначе смотреть на танкистов, не зря говорят, что личный опыт — это то, что не способно заменить никакое самое яркое и красочное повествование. А ведь то, что мне приснилось я словно действительно прожил и пережил. Что было в этом сне и как такое возможно? После того, как он сам попал сюда в это тело после смерти в другом мире, стоит ли пытаться пыжиться и уверять, что всё можно легко объяснить...

*— Великий советский танковый ас Дмитрий Лавриненко был уникальным стрелком из своего танкового орудия, всего за несколько первых месяцев войны имел счёт около пятидесяти танков противника, не считая других целей. К сожалению, Лавриненко погиб не дожив даже до нашей победы под Москвой. Показательно, что он погиб не в бою, а при бомбёжке в тылу, то есть случайность, где от знаний, умений и навыков почти ничего не зависит.

У нас продолжалась наша привычная фронтовая работа. Как к этому не относись, но ежедневные вылеты и штурмовка назначенных целей, не оставляют никакого места для показного газетного героизма, с картинно стиснутыми желваками и выскакиванием из окопа с лозунгом в зубах и последней гранатой в руке. Как-то слышал разговор пехотинцев, что их главное занятие — не атаки с винтовками наперевес, а рытьё окопов и блиндажей. И чем лучше они эту работу сделают, тем больше шансов, что не убьют и вскоре придётся копать новые укрытия на новой позиции. Что по сравнению с тем, сколько земли перелопачивает средний пехотинец, с ним не каждый грейдер сравнится. Вот и мы, вылетели, аккуратно подошли, быстро оценили и подавили основную ПВО, отработали по своим целям и быстренько смылись. И если все толково и грамотно выполняют каждый свои обязанности, то никакого героизма, просто хорошо выполненная военная работа. А на выходе вместо стиснутых героически желваков чаще просто усталость и желание поскорее закончить эту надоевшую всем войну, в которой уже совершенно ясно мы победим, но немцы продолжают упорно сопротивляться, чем сильно раздражают.

Во время передышки и пополнения к нам пришли новые машины, и новый у нас не только мой "Воронёнок", а ещё пополнение личным составом: технический и лётно-подъёмный состав. Мне снова пришлось облётывать и натаскивать наших новичков, выбивать из них дурь и желание непременно совершить подвиг и геройски погибнуть, чтобы в газете написали. Совсем молодые пацаны, в головах такой ветер, что как пилотки не сдувает не понятно. К счастью, наш именной, гвардейский орденоносный полк уже самим своим статусом ВНУШАЕТ, внушает к себе достаточно уважения и к словам старичков прислушиваются. Лёшка Гордеев побился при неудачной посадке и его списали из авиации, и его взял к себе в штаб наш Бурдужа. Славе Телегину дали звезду Героя и он теперь лейтенант. Из нашей второй эскадрильи его забрали, он теперь вместо Владилена Морозова, который уехал на повышение в распоряжение кадров штаба ВВС, командует первой эскадрильей. Третьей командует Игорёк Озеров, хотя на это место очень рвался Фима Кобыленко. Вот никогда я этого не пойму, и когда Фима ходил и бурчал по поводу того, что он бы с эскадрильей справился гораздо лучше Игоря, меня так и подмывало подсунуть его на моё место, пусть командует, если ему так хочется. Вот такие у нас самые свежие новости...

В полку среди пилотов уже не осталось сержантов. Из училищ молодые ребята приходят младшими лейтенантами. А мне, наконец, удалось спокойно и вдумчиво поговорить с Цыгановым. К счастью, при нашем разговоре случайно оказался комиссар. Знал бы, специально его на этот разговор позвал. Когда я сказал Васильевичу, что не хочу после войны оставаться на службе, реакция была, наверно, как если бы я признался, что по ночам хожу на местное кладбище откапывать себе на завтрак пару не очень свежих покойников. Ну, да. Михаил Васильевич — офицер и командир до мозга костей. То есть он примерно поровну лётчик и офицер, поэтому понять, что я, с его точки зрения совершенно такой же как он и не хочу служить, когда война закончится, он не может или не хочет. Дико это для него, но тут вмешался Гамбузов с логичным и невинным вопросом, а чем я собираюсь заняться на гражданке? Вроде бы я уже для себя довольно чётко сформулировал и Анне сказал, что служить до пенсии и рваться в генералы не собираюсь, но вот ответить на конкретно поставленный комиссаром вопрос не смог. Цыганов расстроился и махнул рукой, чтобы я исчез из его поля зрения на ближайшее время...

Честно сказать, для Сани и для меня "на гражданке", то есть после службы — это вполне конкретное место и занятие. Не понимаете? Если всю свою сознательную жизнь Саня провёл на службе, где всё за него было заблаговременно решено, то и гражданская жизнь воспринимается соответственно, то есть аналогично. Ведь по-другому просто не бывает, вернее в его жизни не было. Просто нужно снять погоны или, как раньше, петлицы и ты стал гражданским, где всё так же, только нет устава и построений. Но, по сути, за тебя всё так же уже решили и надо просто работать на назначенном тебе месте. Только теперь уже гражданским человеком без званий и постороений. Наивность? Нет, просто совершенное отсутствие опыта. Что и показал вопрос Гамбузова. Но, комиссар у нас, правда умный дядька, он не стал меня ни подталкивать, ни высмеивать, а сделал вид, что ничего не спрашивал, когда я смешался и не смог ответить на его вопрос. Но благодаря этому толчку у меня появилась возможность об этом поговорить с женой, подумать самому и, скажу честно, испугаться. Не в смысле трусости, когда поджилки трясутся. Нам — штурмовикам это чувство наверно уже никогда не будет знакомо. Ну, невозможно бояться, когда каждый день летаешь, и в тебя стреляет с земли не один и не два ствола, и каждый хочет тебя убить. Какой страх, если в это время нужно смотреть и думать, наблюдать и замечать, следить за всей эскадрильей и управлять ею, пилотировать далеко не самую послушную машину и успевать следить за небом. Для страха в тесной кабине места просто не предусмотрено, думать нужно быстро, ещё быстрее шевелить руками и ногами, а за любую ошибку в любой момент можно заплатить своей жизнью, но, что ещё хуже, если платой окажется жизнь кого-нибудь из твоих товарищей. Уже не раз убеждался, что легче самому голову сложить, чем смотреть в глаза всем, вернувшись живым, когда кто-то не вернулся. Можно быть тысячу раз правым и ни в чём не виноватым, но погибший уже своей смертью защищён от любой вины, а вот живым с этим грузом жить...

Страх не в смысле боязни, а жуть в виде безумной ответственности за любое принятое решение. Ведь от этого решения зависит не только моя жизнь, но и жизнь моей жены, семьи, будут же у нас дети, и за всех нас я несу ответственность, и никто с меня её не снимет. Но даже не это самое пугающее, а открытая бесконечность выборов и возможностей — "иди куда хочешь", вот только каждый шаг — это выбор, который отсекает часто навсегда миллионы выборов, которые теперь уже не сделать после этого шага, а ведь нужно не ошибиться... Конечно, можно, как посоветовал Цыганов, плюнуть и не забивать себе голову, ведь до конца войны ещё дожить нужно, а это такая лотерея, что и без слов понятно. Но я верю, что мне это удастся, что мне поможет магия, что я и так стараюсь вести себя аккуратно и не подставляться без необходимости. Стараюсь своих уберечь, но жизнь уже не раз макала меня носом в то, что на любое самомнение у неё заготовлена своя пакость, и ничего нельзя гарантировать. Больше всего меня удивило, что когда я пересказал наш разговор Анечке, она встретила сказанное с фонтанирующим энтузиазмом и даже усмотрела в этом проявление моей любви к ней, за что я был сладко расцелован, обнят и резко остановлен строгим: "Вечером! Санечка.". Вот уж точно, никогда мне женщин не понять. Где в этом разговоре можно было увидеть признаки любви!? Но переубеждать её я, как вы догадываетесь, не стал. А кто бы стал на моём месте? И у нас появилась сначала вроде бы просто игра, а как назвать, если конца войны даже в бинокль не видать, а мы с ней болтаем и обсуждаем, как и что после неё делать будем. Только вот игра — игрой, но на самом деле она мне рассказывает столько всего про неведомую мне гражданскую жизнь, что я для себя открываю новый, совершенно неизведанный мир. Пусть и она не слишком много знает, ведь в её жизни была только деревня, где она жила с бабушкой, а потом учёба в медицинском училище, где их гоняли в хвост и гриву, так, что за всё время голову поднять, чтобы отдышаться и вокруг поглядеть удалось всего пару раз. Но и это для меня гораздо больше, чем есть в моём, вернее Санином, прошлом. Я ведь думал, что деревня — это подобие нашего стойбища, только в стойбище все связаны родственными отношениями, а глава рода и племени — фактически старший и уважаемый родственник. Как же это не похоже на то, что здесь творится в колхозе и деревне. Тут наверно проще вообще ничего не пытаться сравнивать. Но теперь с одной стороны, у нас есть тема для общения, а с другой — занятие, чтобы она не думала о том, что я снова на вылете и меньше волновалась за меня, хотя, это конечно сказка. Как бы и чем бы я её не отвлекал, но жена лётчика живёт только между вылетами, а пока муж в воздухе, она сжимается как тугая пружина и вся превращается в одно сплошное изматывающее, сжигающее дни годы и нервы ожидание. Это мне по случаю, Веселов рассказал, и я могу точно сказать, что я бы не выбрал себе такую долю — ждать! Могу точно сказать, что легче три вылета сделать, чем из одного других дождаться. Ведь в полёте всё зависит от меня, а когда ждёшь и волнуешься, то тревога и волнение, подстёгнутые ожиданием могут сами начать раскручиваться и с каждым витком набирать силу и напряжение. А сознание умеет даже самые привычные и незначительные вещи эмоционально окрашивать в любые цвета и буквально за несколько витков тревога может вырастить в сознании таких чудовищ, что жить страшно станет. Даже в качестве умственной разминки попробовать представить, что жду из вылета мою Анечку, нет, уж, я даже от фантазии такой поседею наверно. Говорят, что природа, которая определила женщинам ожидание, как часть жизни подарила им и механизм стряхивать напряжение и превращать его в пустяки. Как вы думаете, если мужчина нервничает и у него серьёзные проблемы, он заставит себя перемыть всю посуду в доме, ему легче станет? Мне лично кажется, что он ещё в начале процесса от мытья перейдёт к её разбиванию и лучше об чью-нибудь голову, вот это может его немного отвлечёт. А у многих женщин подобный механизм вполне работает... К чему я об этом? К тому, что эти наши разговоры, которые мы оба с учётом окружающей нас реальности иначе, как фантазии и мечтания воспринимать не можем, но даже если это и сказка, но народная мудрость не зря говорит, что "сказка — ложь, да в ней намёк". А после вылетов я теперь стараюсь показать моей жене всю глубину своей нежности и любви, и это без показательных прилюдных поцелуев и объятий, а просто касанием, улыбкой, взглядом, но она меня понимает и так же молча, благодарит в ответ...

Как-то в день без вылетов, горючку нам не подвезли и наши машины обсохли. Полёты отменили, поэтому в такой незапланированный выходной все слонялись по аэродрому какие-то потерянные и ошалелые. Вот в этот момент меня и поймал Гамбузов. Я уже стал придумывать, как мне отвертеться от какого-нибудь очередного поручения, иначе, чего бы ему было меня отлавливать. Как только я стал кандидатом в партию, комиссар регулярно придумывает мне разные нагрузки, от которых порой плеваться хочется. Ну, чего, к примеру, стоила поездка и выступление перед жителями в клубе соседнего городка. Это Цыганову совершенно плевать сколько человек его слушает, хоть один, хоть дивизия в строю, выйдет и скажет всё как нужно и так как нужно, пять секунд подумает и ещё скажет. Если надо обматерит, а нужно улыбнётся и паузу выдержит, что и слова будут не нужны. Я не раз уже восхищался тем, как мой бывший комэск умеет с людьми говорить, даже у Бурдужи и комиссара немного хуже получается. А мне это не дано, не умею! Но пришлось ехать и выступать. И хоть после этого принимавшие нас женщины (мужчин мало, все воюют) очень хвалили и говорили, что выступление им очень понравилось, но я то не дурак, и сам прекрасно осознаю, как бледно я выглядел, когда пришлось подняться на сцену и открыть рот, как с трудом проталкивал наружу слова и как коряво у меня получалось. Этакая экзотическая плохо-говорящая игрушка под названием Герой-лётчик, мне очень не понравились мои ощущения. Но в этот раз оказалось Николай Ильич решил меня подробно расспросить, что я люблю, что мне нравится, чем бы я хотел заниматься, к чему душа лежит... А когда всё у меня выпытал, хмыкнул, сказал "Хорошо" и ушёл. А я остался в полной растерянности. Ведь переставать летать я точно не хочу, мне просто физически будет трудно без подпитки Силой в воздухе, к которой я уже привык. Но идти инструктором в авиашколу или пилотом ГВФ (гражданский воздушный флот) мне почему-то совсем не хочется. Учитель из меня плохой и учёба меня выматывает сильнее, чем всех моих учеников вместе взятых, это я по возне с пополнением точно могу оценить. А пилотом возить грузы или пассажиров, так там дисциплина и условия не сильно отличающиеся от службы, только погон нет, а всё остальное в наличии. Не то, чтобы я боялся дисциплины, просто смысла тогда уходить из армии нет, других вариантов, чтобы подняться в небо мне в голову не приходит. Но я не переживаю, мне кажется, что варианты есть, только я о них не знаю, но обязательно узнаю. При этом хочется быть ближе к природе, то, что я никак не хочу жить среди асфальта в каменных коробках — это я знаю совершенно точно. Вот это всё я и рассказал комиссару, как высказал и своё недоумение — мол, как это всё совместить? С другой стороны это дела не сегодняшнего и даже не завтрашнего дня. Важнее другое, Цыганов тогда завёл свой разговор не просто так. Оказывается, ввели должность старшего пилота дивизии, должность подполковничья и вообще место тёплое и мягкое под боком у нашего бывшего командира полка. Буду заниматься тем же, чем уже занимаюсь у нас, то есть облётыванием новичков и проверкой уровня их подготовки, только теперь мне уже не нужно будет самому возиться, а только проверять и контролировать. А в полку мой самолёт оставят и при желании в любой момент могу на нём вылететь на боевое задание с полком или эскадрильей... По всем раскладам, предложение сказочное, тем более, что Васильевич обмолвился, что капитана сразу при назначении получу, а через годик уже майором стану. Мне же в этом услышалось, что после этого из армии мне будет уже точно не уйти. Одно дело отпустить лейтенанта, даже капитана, но не старшего офицера...