Обуздать ветер

— Она учится, — я присел перед малышкой на корточки, она смутилась и крепче сжала на груди разорванное платьишко. — И я тоже. Послушай, не огорчайся, когда в следующий раз взглянешь в зеркало, лады?

— Ну... ладно... — мордашка тут же приняла обеспокоенное выражение.

— Вот и хорошо. Я уже совсем скоро стану настоящим колдуном, и тогда найду тебя и все исправлю. И следа не останется. Веришь?

— Верю, — улыбнулась. — А как же ты меня найдешь? Мы с папой все время ходим с места на место.

— Вот уж об этом не беспокойся, найду. Приходить, куда мне нужно, я и сейчас отлично умею.

— А веснушки убрать сможешь?

— Попробую, — усмехнулся и легонько прихватил ее за нос.

— Тимьян, ты это серьезно? — вполголоса спросил Зор, когда Эрика занялась осмотром пеночкиной головы.

— Серьезнее не бывает, — заверил я. — Коли буду жив, обязательно вас найду.

— Спасибо! Я-то думал, колдуны, они, знаешь...

— Знаю. Я и сам раньше так думал. Ты только не болтай о нас с сестрой, лады?

— Конечно, не стану! Вас мигом свои же к ногтю, ежели узнают, что вы за просто так...

— Ты правда найдешь ее? — спросила Эрика, когда мы остались вдвоем в повозке.

— Ты все еще считаешь, что мне нельзя верить?

— Я никогда так не...

— Не надо, сестренка. Если б ты доверяла мне, то давно помогла б, наплевав на запреты Клевера. Ты отлично умеешь пускать по боку его распоряжения, иначе не сбежала б из Зеленей.

— Но твой дар может оказаться опасным для тебя же самого, а я не хочу...

— А я хочу, наконец, узнать, так ли это! Оставь меня в покое. Дай спокойно уснуть, отправиться в степь и выломать еще хоть пару веток из клятого куста! — после случившегося собственная ущербность ощущалась особенно остро.

— Не злись. Я помогу тебе, — Эрика нашла мою руку и тихонько сжала в своей.

* * *

Сестренка не стала тянуть с помощью. Начала, конечно, не в тот же день, потому как была вымотана целительством и самообороной (разбойника она придушила-таки, о чем мне по секрету поведал Корешок), а приготовить свежий взвар зимнего вереска получилось только вечером, на постоялом дворе. Эрика хотела отправиться в мою степь ночью, пришлось объяснить, что Малинка не оценит столь самоотверженной сестринской любви.

— Так вы каждую ночь видитесь? — скорчила непонятную гримаску сестренка.

— Ну... да, — рассказывать, что это не совсем так, не хотелось. Я почему-то старался поменьше говорить при Эрике о моей занозе.

— Ей нельзя жить в Зеленях, — напомнила айрица, на мой взгляд, совершенно не к месту.

— Она и не собирается. Малинка — наместница Багряного Края, обожает командовать, особенно мужиками. На что ей Зеленя?

— Наместница... — повторила сестренка. — Это значит, самая главная? Которой все подчиняются?

— Угу.

— Если правительнице понадобился бродяга, может, она захочет и к нам нос сунуть?

— Не захочет, — отрезал я, жалея, что ввязался в разговор. С чего это Эрика заинтересовалась Малинкой? Тут же вспомнились гнусные домыслы Корешка: мол, стрекалка тебя на себе женить мечтает.

Сестренка, видно, почувствовав мое раздражение, вопросов больше не задавала, а в ковыльную степь мы с ней отправились на следующий же день.

Айрица не скрывала удивления и даже, пожалуй, восторга.

— Ти-им, вот это да! — выдохнула, оглядывая покрытую цветущими травами равнину. — У меня всего лишь маленькая лощинка на склоне каменистого холма, заросшая зимним вереском. Там уютно, конечно, но по сравнению с твоей степью...

— Эри, ты, никак, завидовать научилась?

— Нет, ничего подобного! — в голосе прозвучала обида. — Наоборот, очень рада и горжусь, что у меня такой брат. Прости, я была неправа, отказываясь помочь тебе. А твоя... подруга... наверное, уже все тут знает?

— Я сам тут всего не знаю.

Вот далась ей Малинка! Впрочем, она всем мало-мальски знакомым айрам покоя не дает, взять того же Корешка. Надо будет смеха ради попробовать притащить ее в Зеленя, когда научусь ладить с ветром и наяву. Представляю физиономию Клевера...

— Ну и где же терновый куст? — чуть покрасневшая Эрика решила перейти к делу.

Сестренка позволила прибегнуть к помощи стихии, и послушный (увы, только в снах!) смерч понес нас к колючей цитадели, где томилась моя память. Порой, выламывая очередную ветку, которая немилосердно терзала руки шипами, я думал, что справиться было б проще, если б отец замуровал неугодную часть моего сознания в каменную стену. Булыжники, по крайней мере, не грозили б разодрать несчастный лоскут в клочья.

На Эрику полет произвел куда меньшее впечатление, чем на Малинку. Не удивительно: айрица и сама умеет перемещаться, а ощущения при этом схожие, разве что ветер не застит глаза, как позель, позволяя видеть, куда тебя несет. Впрочем, я мало знаю о перемещениях. Может, когда отправляешься куда-то своими силами, то...

— Опытные творящие тоже перемещаются не вслепую, — прервала сестренка мои размышления. — Не могу дождаться, когда я... — замолчала, щечки налились румянцем, тело под моими руками чуть напряглось.

Три болота, этого еще не хватало! Я отлично понял, какие слова остались несказанными. Более того, желание айрицы мне весьма близко: сам ущербный, только способ обретения власти над даром у меня другой. А вдруг Эрика, помогая братцу (двоюродному, не родному!), рассчитывает на ответную услугу? Конечно, ежели быть до конца честным, не скажу, что не думал о простейшем способе помочь сестренке быстро и безопасно попасть домой. Иной раз, размышляя об этом, и не вспоминал о возможности ее возвращения в Зеленя. Да, не шибко благородно, но я ж ничего не предпринимал, вел себя, как образцовый брат, и дальше, кстати, собираюсь, да-да. Ну, а мысли... Им особо не прикажешь. Я, в конце концов, молодой мужик, всегда был неравнодушен (ха, мягко выразился!) к хорошеньким личикам да ладным фигуркам. А Эрика к тому же иной раз так глянет... Опять же это ее "Ти-им"...

Очнулся от ненужных мыслей, почувствовав, что тело девушки больше не напряжено, наоборот, стало податливым, объятия чересчур тесными... Терновые заросли появились как раз вовремя, ветер бережно опустил нас в ковыль.

— Не очень-то много ты наломал, — сказала Эрика, разглядывая куст и избегая встречаться со мной глазами.

Пришлось показать сестренке, как рьяно бросается ветер на мою защиту. Она быстро осознала серьезность происходящего, без малейшего смущения стащила платье, чтобы не рвать о колючки, и осталась в одной исподней рубашке. Я невольно бросил взгляд на ее обнаженные руки. Красивые, но до молочной белизны малинкиных не дотягивают. Или кожа приобретает иной оттенок из-за светлых волос?..

Мысли потекли в совершенно ненужном направлении, очередная ветка была оставлена в покое, ветер улегся.

— Отойди, Тим. Мешаешь, — проворчала Эрика и ухватилась за ближайший сучок.

Я послушно отступил на пару шагов — в случае чего сразу оттащу. И даже если все пойдет благополучно, совестно беззастенчиво бездельничать, пока сестренка трудится.

Эрика с шумом втянула воздух сквозь зубы, когда первые шипы вонзились в плоть. Похоже, Малинка права: куст и впрямь пробует кровь, проверяет, кто на него покусился. Айрица не вызвала ни малейшего протеста злокозненного терновника, ни одна веточка не шелохнулась в попытке закрыть пролом.

Сестренка в тот раз сделала едва ли не больше, чем я за все прошедшее время. На мою долю остались куцые стволики, лишенные колючек, но более толстые и прочные, к тому же весьма частые.

— Заканчивай, Эри, — пропыхтел я, заметив, что айрица выдыхается. Она все чаще медлила, высматривая веточки потоньше. Не мудрено — руки исколоты и изодраны, даже на шее и щеке виднеются тонкие царапины.

— Да, что-то я устала, — пробормотала девушка, отступая от зарослей. — Мертвый, а поддается с трудом... И работа не только телесные силы забирает. Твой отец, верно, и впрямь был очень сильным творящим.

— Угу. Натворил знатно, — не удержался я.

— Зря ты, — Эрика взглянула укоризненно. — У него наверняка была веская причина так поступить. Ты ничего больше не вспомнил? Не видел во сне? Может быть, твоя мать знала?..

— Нет, ничего не видел и не вспомнил.

Вопросы сестренки, ее задумчиво-встревоженный тон напомнили Малинку. Эх, скорей бы покончить с этим кустом, освободить память и стать нормальным мужиком, над которым бабы не кудахчут, как над котенком-недокормышем.

Я поднял платье Эрики, приобнял ее за талию и вот уже ветер мчит нас в цветочную степь.

— Позволь, попробую залечить тебе руки, — я усадил девушку рядом с пятном тимьяна, на котором для уверенности устроился сам.

— Давай, — улыбнулась она.

С открытыми глазами, как с Малинкой, не получилось, зато стоило опустить веки, позель вырвалась из земли длиннющими плетями, одевая айрицу в розово-лиловый плащ. Надо сказать, цвет оказался Эри к лицу.

Я был настолько поглощен созерцанием исчезающих царапин, что поцелуй в губы стал полной неожиданностью. Попытался было отстраниться, но не смог, будто застрял в нарисованной моим же воображением картинке, видел лишь исцеленные руки девушки, укутанные цветущим тимьном, а поцелуй чувствовал, и губы Эри становились все смелее.

Ласка, которой я поначалу не хотел, начала туманить голову. Айрица была неопытна, но именно эта смесь невинности и желания оказывала необоримое действие. Я не удержался и ответил, позволил своим губам и языку ласкать девичий рот, и тут же перенесся куда-то, кажется, в ту самую маленькую лощинку, заросшую зимним вереском. Моя мысленная картинка исчезла, ее сменили мириады крошечных цветов-колокольчиков, струивших тонкий медовый запах, слышалось усыпляющее гудение пчел. Да и сидел я уже не на земле, а на приятно-теплом, нагретом солнцем плоском камне. Что за наваждение...

Эри осторожно и в то же время настойчиво скользила руками по моим плечам, спине, шее, обволакивала, подобно тому, как ее позель обволакивает камни и коряги. Придвинулась ближе, прижалась теснее, стала мягкой, податливой... Еще несколько мгновений поцелуя, из нежного бутона превратившегося в буйный страстный цветок, и девушка откинулась на спину, увлекая меня за собой. В голове мутилось все сильней. Гудение пчел, медовый аромат, теплые солнечные лучи, ласковая, зовущая, невинная плоть...

— Ай! — айрица дернулась, резко приподнялась, отталкивая меня. В тот же миг наваждение бесследно исчезло. — Ты уложил меня в крапиву!

Я вскочил, отступив для порядка еще на пару шагов. Кто бы мне рассказал, откуда в лощинке Эрики (и впрямь очень уютной) взялась крапива? Неспроста это, ох, неспроста...

— Прости. Я повел себя неправильно.

Вообще-то начала она, но мне прекрасно известно: хочешь поскорей замять назревающую ссору, бери вину на себя, пусть девица хоть трижды неправа. В таких делах пытаться себя обелить — все равно что быка дразнить, особливо со стрекалками навроде Эрики.

Девушка выглядела смущенной. Поднялась на ноги, оправила рубашку, похоже, сожалея о своем порыве. Я протянул ей платье, она взяла и молча стала одеваться.

Может, Эрика и хотела бы погулять по моей степи (или полетать над ней), но я поспешил проснуться. Умение это освоил давно, оно оказалось совсем не трудным — стоило лишь представить, как с небес низвергается сильнейший ливень. Просыпался мигом, там, где заснул, разве что не отфыркиваясь.

Сестренка сидела, обхватив колени руками, на меня глядеть избегала. Я хотел было сделать вид, будто ничего не случилось, но передумал. Глаза в свое время вволю позакрывал с Малинкой, не нужно повторять прежних ошибок. А то, гляди, начнется: творящим положено несколько жен, твоей занозе не место в Зеленях и тому подобное. Да и себя знаю неплохо: устоять перед соблазном всегда стоило большого труда. Вернее, я просто не пытался взять его на себя. Труд, в смысле. А веселая жизнь с рогами мне не нужна, ни в Зеленях, ни в малинкином дворце, ни на дорогах. Так что давай-ка, Тимьян, продолжай учиться сдержанности.

— Эри, не скажу, что было неприятно, но больше, пожалуйста, так не делай, — постарался, чтобы прозвучало твердо, но без упрека и злости.

— Я не думала, что так получится, — сестренка, вопреки моим опасениям, не стала ни кукситься, ни петушиться, говорила очень спокойно. — У тебя было такое лицо, когда ты исцелял мои руки...

— Какое? — я и не задумывался, каким становится лицо, когда воображение принимается рисовать мысленные картинки, полностью затягивая меня в них. Дурацким, пожалуй. Слюни в это время не пускаю — и на том Зель-творящей низкий поклон.

— Одухотворенное. Мне захотелось тебя поцеловать. Просто так, из благодарности за степь, за ветер — я никогда не видела ничего столь прекрасного. А потом... Наверное, это был зов крови.

— Зов крови?

— Да. Говорят, кровь отпрысков Остролиста, несущая дар, тянется к подобной, чтобы не ослаблять столь важное свойство. Дедушка говорит, это все бабьи сказки, но как иначе объяснить... — замолчала, смутившись.

Угу-угу. А бабушка Вероника наверняка считает по-другому и, возможно, права. Суеверий у айриц, как я погляжу, не меньше, чем у человечьих бабенок. Хотя, пырий знает, суеверий или нет. Откуда взялась крапива, в которую я так удачно уложил Эрику? Каким-то немыслимым образом проросла из имени наместницы Багряного Края Уртики? На румяной щечке сладенькой листья жгучей травы, конечно, не появляются, зато имеются в ее гербе. Чем не позель? Вот и с зовом крови... Как еще объяснить чудачество моей добронравной сестренки? Эх, ладно, Тимьян, главное — себя держи в руках. Да и с малышкой придется посуровей.

— А если б мы были родные брат и сестра? — мой язык, конечно, не мог удержаться от интересного вопроса.

— На единоутробных зов крови не действует.

— Что еще за зов крови? — Корень откинул полог и заглянул в повозку. — Как там сухостой? Еще остался? — забрался внутрь и уселся рядом со мной.

Сестренка при появлении айра покраснела, пожалуй, куда сильнее, чем следовало. Я поведал о наших успехах, умолчав, понятное дело, о нечаянных ласках.

— Очень рад, — друг хлопнул меня по плечу. — А кровь-то чья взывает? Отца твоего?

— А ты никогда не слышал о зове? — спросил я.

— Конечно, нет, — раздраженно ответила Эрика. — Он же не творящий.

— А, вы об этой глупой бабьей побасенке? — хохотнул Корешок. — Мол, зеленобровые всегда друг на друга западают. Ну так чушь все это. Зов случается у любого нормального мужика. Вот я, к примеру. Стоит взглянуть на ладную бабенку, и кровь тут же устремляется пониже живота, — подмигнул айрице, на мой взгляд, излишне игриво.

— От головы отливает, это я заметила, — согласилась Эрика.

— Ага, — ничуть не обиделся айр. — Это у вас, девиц, она вверх бросается. У тебя, малютка, сначала щечки запылали, а теперь опять вниз покатило: на шею, на грудь... — уставился мечтательно в вырез платья.