Вой лишенного или Сорвать покровы с богов

Сил выхаживать пришлую уже не осталось, так же, как и веры в то, что она поправится. Несмотря на все усилия знахарки возвратить недужную из беспамятства так и не удалось. Без каких-либо видимых причин, девушка продолжала метаться в бреду и слабеть с каждым днем. Ни настои, которыми Хитара отпаивала ее, ни лечебные припарки не помогали вернуть пришлую в сознание, словно чья-то крепкая рука держала ее по ту сторону жизни. Даже в те мгновенья, когда девушка открывала глаза, взор ее оставался туманным и неосмысленным, и направлен он был скорее вовнутрь, нежели вокруг себя. Именно поэтому врачевательница решила прибегнуть к единственному не опробованному еще методу — попросить великих Дев обратить свой взор на больную.

Усилиями служительниц алтарь подношений был приготовлен для молитвы, как того требовали памятные знания. Священный камень четырежды опалили огнем и посыпали пеплом, оставшимся от сожжения душистых трав, четырежды омыли ключевой водой под бдительным оком восходящей луны. А после того, как полуденное солнце обласкало камень своим прикосновением, и огненный диск, миновав зенит, стал медленно клониться к закату, на него положили хворую девушку.

Двенадцать Удалившихся окружили алтарь, взяв его в кольцо из переплетенных рук. Пламень очищающего огня вспыхнул позади женщин, едва верующие в благодать Дев преклонили колени. Сотня уст за спинами склонившихся затянули славящую песнь, а опустившиеся на землю пред священным камнем воззвали к Великим матерям, питающим силы каждого живого существа.

Девы светлые, до начала бывшие,

Обратите очи свои на дитя бессильное,

Обогрейте ее чистым пламенем,

Омойте водами быстрыми,

Обдайте ветрами живительными,

Напитайте благами земными...

Слова мольбы, переплетаясь с восхваляющей песнью, устремлялись к небесам. Стоя на коленях, женщины раскачивались из стороны в сторону. Их соединенные руки то поднимались ввысь, то опускались до земли. Ветерок играл цветастыми мантиями, трепля широкие рукава. Солнечные лучи путались в волосах, чтобы добраться до искрящихся золотом ободков. Огонь за плечами трещал и искрился, а верующие в великих Дев, смежив веки, просили об исцелении немощной, молили указать обратный путь блуждающей во тьме душе.

* * *

Лутарг всякое видел в эргастенских каменоломнях. Со многим столкнулся, но такого опустошающего безумия в глазах ему наблюдать не приходилось. Абсолютная чернота во взоре. Лихорадочный блеск бездушья. Оболочки, без единой связной мысли в голове. Тела, потерявшиеся в лабиринтах собственных дум — ускользающих, недоступных. Они даже не поняли, что за ними наблюдают. Не заметили вошедших. Только смотрели куда-то сквозь стены, ища что-то за каменной преградой. Страшно! — вынужден был признать молодой человек.

Образ Литаурэль, пребывающей в подобном состоянии, рвал сердце. Неимоверным усилием мужчина удержал себе на месте, не позволив рукам вцепиться в горло Нерожденного. Схватить и давить, пока последний хрип не затихнет! Лутарг почти видел себя над бездыханным Рианом. Почти чувствовал, как обрывается пульсация крови в его венах, смотрел в стекленеющие глаза. И даже ощущал отголоски возможного довольства.

— Я бы не советовал думать об этом, и уж тем более делать, — словно почувствовав настроение своего спутника, протянул Нерожденный. — Во-первых не справишься, а во-вторых, не поможет. Я ведь и так могу...

Риан указал на одного из безумцев, определяя для Лутарга направление. Затем сжал кулак, и мужчина, до этого ведший себя спокойно, забился в конвульсиях, крича и хватаясь за горло, будто собирался удушить сам себя.

— Расстояние для меня не помеха, — прокомментировал свои действия Риан, одарив Лутарга довольной улыбкой. — Подчинение мгновенное и беспрекословное.

Он демонстративно распрямил пальцы, и мужчина, моментально успокоившись, поднял голову и вполне осмысленно посмотрел на своего мучителя. "Нерожденный", — с мольбой сорвалось с его губ, и Риан удовлетворенно кивнул:

— Подойди.

Наблюдая за тем, как тресаир поднимается с пола, как встревожено оглядывает своих бездвижимых соплеменников, Лутарг почти сочувствовал ему. Почти, ибо где-то в глубине души молодого человека звучал озлобленный шепоток: "Они заслужили большего".

Когда Окаэнтар приблизился к Нерожденному, властитель рианитов дотронулся до его шеи и приказал: "Снимай". Тот поспешно и с явным облегчением сдернул кожаную полоску и протянул ее Риану. Стоило ошейнику перекочевать из рук в руки, Истинный рухнул на колени перед своим повелителем и зашептал слова благодарности. Лутаргу захотелось скривиться от омерзения. Подобное раболепие ничего кроме отторжения в нем не вызывало.

— Рассказывай о своем трофее, — проигнорировав словоизлияния Окаэнтара, велел Нерожденный. — Как вы потеряли ее?

— Она сбежала перед аванпостом. Мы искали, но дождь смыл все следы, — торопливо заговорил мужчина, но Риан перебил его.

— Как вы удерживали более сильного духа?

— Мы одели на нее ошейник, — прошептал Окаэнтар, бросив короткий взгляд на руку Нерожденного.

— Такой?

— Да, — кивнул мужчина, поспешного опустив голову.

Он все еще находился в коленопреклоненной позе, и теперь Лутарг созерцал его затылок.

— Что ты чувствовал, когда он был на тебе?

— Боль от потери шиалу. Мы умирали, — чуть слышно выдохнул Окаэнтар.

Было видно, что по телу мужчины прошла дрожь ужаса, голос его дрогнул от страха, а в Лутарге вновь всколыхнулось желание лишить Нерожденного головы. Ощущения, пережитые в бело-черной зале, были слишком свежи в памяти, чтобы не понять, о чем идет речь. Руки молодого человека сами собой сжались в кулаки, а в груди завибрировал возмущенный рык рьястора. Но прежде чем недовольство Повелителя стихий прорвалось на поверхность, Риан успел сказать:

— Я могу, как отпустить ее, так и убить. Выбор за тобой.

Нечто подобное молодой человек ощущал стоя перед тресаиром во дворце вейнгара. Такая же ярость, сходное буйство стихий разыгрались в нем, с той лишь разницей, что сейчас Лутарг без труда оставлял их невидимыми окружающим. Безумство рьястора ураганом перетекало под кожей, но ни единая искра не осветила воздух вокруг мужчины. Внутри себя Лутарг возрождался и умирал — снова и снова, а Риан видел перед собой немного напряженного человека, в глубине глаз которого плавились ненависть и обещание неминуемого возмездия.

— Ты получишь желаемое после того, как я увижу Литаурэль. Не раньше, — процедил Лутарг, практически не разжимая губ. Он еще не успел закончить фразу, как Нерожденный согласно кивнул и, почти оборвав его, бросил Окаэнтару:

— Освобождай остальных. Вы едете за девушкой.

* * *

Канонада грома, отсвет зарницы, биение сердца и боль — все, что осталось в ее жизни. Кимала сама не помнила, насколько давно породнилась с ними. Забыла, когда одно существовало без другого. Упустила из виду момент, ознаменовавший их непреложное единство, ныне шагающее рука об руку.

А ведь когда-то давно служительница Алэам любила непогоду. Вместе с сестрами она без устали кружилась под дождем, подставляя лицо прохладным каплям и восхваляя Даровавших жизнь за ниспослание живительной влаги на землю. Умела радоваться сполохам молний и кричать, вторя раскатам небесного грохота. Когда-то ливень был для нее подлинным благословением.

Когда-то, но не теперь... Теперь он стал неподдельным, непритворным проклятьем.

Вздохнув, Кимала вслушалась в песню грома, принесенную ветром. Она затихла вдали, оставив после себя лишь монотонный шелест дождя. Из глубин памяти вынырнул образ — она и близнецы, подстегиваемые косохлестом, бегут к единственному укрытию, находящемуся поблизости. Ветроворот бьет в спину, поторапливает, вынуждает все более ускорять шаг. Деревья сплоченно клонятся к земле под его напором, будто нарочито указывая дорогу к пещере воплощения.

Они ворвались в святилище Алэам вымокшие насквозь, с корзинами свежесобранных трав в руках, веселые и счастливые. Брат с сестрой, отплевываясь и отираясь, с хохотом повалились на сухую землю, а Кимала, едва сдерживая улыбку, шикала на них, что не к добру это, нарушать покой священного места.

Сейчас бывшей Хранящей чистоту казалось, что на беду людскую стихии привели детей в свои чертоги, тогда же в этом ей виделся милосердный промысел первооснов.

Очередной раскат, громыхнувший прямо над хижиной, заставил женщину вздрогнуть и спугнул видение. В отблеске молнии оно сменилось другим, столь же бередящим душу. В наступающих сумерках она и приемыши сидят у костра. Вечер постепенно размывает очертания жилища, а языки пламени задорно отплясывают на теплом ветерке, поджидая аппетитных кекликов, которых Риан старательно насаживает на вертел. Сестра смеется над ним и поддразнивает, зовет неумехой. Брат отшучивается и обещает искупать ее в реке, если не успокоится. А сама Кимала с умилением наблюдает за ними, утопая в бездонных водах материнской гордости.

Как же она любила их тогда! Как радовалась их звонким голосам! Как молила Алэам наполнить их жизни светом четырех стихий! И сколького не замечала, ослепленная своими радужными мечтаниями.

Спрашивая себя теперь, как могла тогда презреть очевидное, Кимала сокрушенно качала головой. Не было в ней желания видеть. Не хотела она лицезреть правду, предпочитая цепляться за собственные стремления. Изо дня в день сталкиваясь с особливостью близнецов, она старательно не замечала ее. Обходить странности стороной казалось правильным и угодным Алэемам. Во всех своих поступках несостоявшийся сосуд желала видеть направляющую руку Даровавших жизнь, но ошиблась.

Не этого ожидали от нее первоосновы. Не пригреть ей следовало подкидышей, а отторгнуть. Не для спасения явились они в этот мир, а чтобы подчинить его собственной самолюбивой воле.

Кимала отчетливо помнила, когда впервые стала свидетельницей преображения дочери. Помнила и сам момент, и то, как отвела взгляд, убедив себя, что зрение подвело ее. Когда предпочла предстать слепой пред очами близнецов, лишь бы сохранить обманчивую видимость понимания и любви, которых сроду не было между ними.

"Но это измышления одинокой старухи", — с болью напомнила себе женщина. Той самой старухи, которая когда-то пряталась за близкими сердцу чаяниями, лишь бы не испробовать горечь от разбившихся надежд.

В тот день бывшая Хранящая чистоту готовилась обрабатывать лозы для плетения. Огонь уже вовсю пылал, готовый принять в свои объятья плоскодонный чан, отлитый для пропарки молодых побегов. Сами прутья, рассортированные по толщине, аккуратными стопками покоились возле пустующей тары, в ожидании своей очереди. Безрезультатно покликав близнецов, Кимала сама направилась к реке. Шум воды загодя приветствовал ее отзвуками бурления, так же, как заливистый смех, принесенный на гребне ветра.

Обрадованная знанием, что дети у воды, Кимала торопливо взобралась по тропе и столь же шустро припустила по косогору, намереваясь отправить брата с сестрой за двумя ведрами, сиротливо поджидающими у порога жилища. Вышла она у деревянного мостка, еще по весне укрепленного Рианом, и увидела сына, тянущего руки в призрачной фигуре.

Водной девой ее названная дочь стояла на древесном помосте. С поднятых над головой рук срывались искрящиеся на солнце капли. Чернота волос окрасилась зеленью морских глубин. Кимала тогда потеряла дар речи, а обмануться было проще, чем поверить. Моргнув, бывшая Хранящая чистоту отвела взгляд, отчего-то припомнив, каково это смотреть на разгневанных Алэам, а когда вновь посмотрела на приемышей, они, как ни в чем небывало, сидели рядышком, подобрав под себя ноги, и бросали в воду мелкие камни.

Ни она, ни брат с сестрой не заводили разговора о виденном Кималой у реки. И те, и другая предпочли сделать вид, что ничего необычного не случилось, и еще некоторое время их маленькая семья продолжала существовать в прежнем круговороте. Три зимы миновало прежде, чем сущность близнецов окончательно открылась Кимале. Открылась сполна, внезапно и широко, разбив упования материнского сердца и опустошив любящую душу.

Глава 23

Она в очередной раз забралась в тупик. Тагьери исчезла за вязкой преградой, через которую Литаурэль прорваться не смогла. Она изо всех сил вдавливала ладони в топкий камень, била, пинала, в бессилии топала ногами, но все же осталась стоять на месте. Хотелось кричать, но голоса не было, только невнятные хрипы рвались из горла.

Лита не знала, насколько давно она бродит по этому странному месту. Не знала, где оно находится и что представляет собой. Девушка не замечала ничего, кроме светящегося силуэта саблезубой кошки, которая непрестанно ускользала от нее. Дразнясь, показывалась, что вновь растворится в темноте.

Преследование духа, желание нагнать его, стали смыслом ее существования. Только одно слово пульсировало в крови, билось наравне с сердцем, руководило каждым движением. Вернуть! Все сделать, но обязательно вернуть обратно! Ничто иное значения не имело. Все остальное оказалось смыто волной единственного желания — слиться с тагьери. Вновь почувствовать ее присутствие, вновь разделись радость единства.

С каждой новой потерей, всякий раз когда дух исчезал за какой-нибудь преградой в Истинной что-то преломлялось, и какая-то часть ее оставалась умирать у непреодолимой препоны, ознаменовывая собой скорый конец борьбы. Девушка чувствовала, что чем дальше, тем сильнее она слабеет, тем больше становится расстояние между ней и саблезубой кошкой, и тем слабее светится дух в темноте, будто в свою очередь также теряет силы.

Иногда, в те моменты, когда тагьери пропадала из поля зрения, и Лите хотелось рассыпаться на части от отчаяния, ей слышались голоса. Они манили, обещали утешение, звали присоединиться к ним и практически убеждали. Почти, но все же не до конца. Стремление объять духа неизменно превалировало и гнало Литаурэль в противоположную сторону. Оно довлело над ней, в ней, стало смыслом каждого вздоха, каждого удара сердца. Стало ее всем!