Стали убирать со стола. Мельтешили кухарка со служанкой. Потом показалась и обряженная в явно большеватый передник Ёттаре. Порозовела — видимо, откормили. Она явно не испытывала удовольствия от того, что ее приписали к кухне, но все же помогала. Мелькнула раз, другой. Я и не заметил, что провожаю ее взглядом цепного хряка, у которого отобрали его миску.
А вот батя подмечал все. Не удержавшись, он наклонился ко мне и сказал доверительно:
— Чего окусываешься? Не про тебя штучка, эт' ты верно подметил. Хлипковат ты на это дело, не в меня. Тебе бабу надыть такую, чтоб сама на тебя сигала. Так-то, паря.
— Ний! — дядька аж кулаком по столу стукнул.
Процесс завершился, и во мне что-то обрушилось, с грохотом сметая перекрытия.
— Спасибо. Приятного всем вечера.
Свой голос я слышал словно со стороны. Я встал и направился в сторону половины прислуги. В дверях на ходу зацепил мертвой хваткой локоть Ёттаре и повлек ее дальше. В спину рокотнуло презрительное: "Ну-ну". А еще — как мой кротчайший дядя Киту кроет батю по матушке...
Мы вышли на двор.
— Ты че? — вякнула обалдевшая девчонка.
Она все еще держала блюдо с какой-то снедью.
— Брось! — приказал я и тряхнул ее так, что блюдо выскользнуло и укатилось во тьму.
— Э! Э! В чем дело?
Я волок ее, с холодной головой выискивая подходящее место. Сарай. Прекрасно. Я швырнул свою добычу на кучу сена, захлопнул дверь и нырнул следом.
— Ах ты ж...
— Лучше не зли меня, детка.
— ... ... тебя и твоего ... ... папашу, ..., герская ... ...!
— Цыть!
Сорочка лопнула у меня под рукой. Бледные полосы света, сочащиеся меж досок, выхватывали дергающееся лицо, разъяренный оскал, занесенную лапку с когтями.
— ... ... да пшел ты... ...!
Вывернулась. Отскочила в угол, споткнувшись обо что-то. И тут же в руках у нее возникло нечто длинное. Вилы? Грабли?
— Ну, ты достал меня, кобелина...
Взмах. Я бездумно вскинул перед собой развернутую ребром ладонь. Все, сейчас хряснет, и я ее убью. Вот придушу просто, даже драть не стану. Но хруста не было. Что-то бухнулось в сено. Сверкнул ровный, светлый кругляшок на месте слома. Девчонка ошалело ойкнула, все же попыталась еще пырнуть меня обломком, но я легко вышиб его.
— Н-не зли меня, белочка...
Потом была драка. Мы катались по всему сараю, точно сцепившиеся коты. Я краем сознания еще заставлял себя сдерживаться, лишь старался сграбастать ее поудобнее. Зато она брыкалась, царапалась и кусалась, как зверь.
И все-таки я ее прижал.
Юбки, юбки, и что они вечно наверчивают... Ага, во-от!
— ... ... ... ... герская ...! Не сме-ай!!!
— Ори громче...
Неудобно одной рукой держать жертву, другой зажимать ей рот, а третьей расстегивать портки. Впрочем, с этим-то я справился. Но тут брань внезапно сменилась рыданиями и захлебывающимся:
— ...ой, мамочка, нет, нет... ну, не надо, пожа-алуйста-а-а...
И еще прежде чем она успела разразиться рёвом, я уже был повержен и укрощен. Нет, я не могу так работать! Дело не в том, что жалко — но это как будто собираешься трахнуть свою младшую сестренку. Это невыносимо просто!
— Ну, все, все! — взрычал я, проклиная все на свете. — Все, я ничего не делаю! Ой-ё! Ну, не реви ты так, Бога ради, ладно уж, черт с тобой... Как я это ненавижу!
Уже стоя в дверном проеме, маленькая дрянь вдруг перестала хлюпать, подбоченилась и высокомерно выплюнула:
— Ф-фа! Рёлленге!
— Что-о? — я клацнул челюстью, по привычке фиксируя в памяти новое слово.
Где-то поодаль дико заржали проходившие мимо работники, на которых видимо, наткнулась моя грубиянка.
— Че, Тау, пощипал курочку? — крикнули из-за кустов.
— А то! — машинально реготнул я.
Меня била крупная дрожь. Нечто отвратительное, жаркое завозилось под ребрами. Убить что ль кого? Или лучше пойти помириться с Ритит?
Йар Проклятый
Тау сыскался только к ночи. Кошка, вроде, говорила: воротился. Но в доме его не было и на дворе тоже, я уж плюнул, спать лег у себя в шалашике. Тут слышу: бредет. Шалый какой-то, бубнит себе под нос.
— Эй! — говорю, — Ты че?
— С ума съезжаю, не видишь?
— То-то и оно, что вижу.
— Йар, жизнь — говно.
— Тоже мне новость...
— И я — говно.
Пьяный что ли?
— Ты это дело брось, — говорю. — Эт' бывает, но поддаваться нельзя.
— А я вот — ведусь. На любую фигню. Все мной крутят... Тряпка я, Йар.
— А! Дык это — Проклятье.
— Э?
— Ну, что болтает-то тебя.
Садится рядом. Пахнет от него морем, потом и почему-то женщиной. Не, не пьяный. Расстроен просто.
— А ты, — говорит, — всерьез наметился в монахи?
— Да какое там! Куда мне, порченому-то...
— Порченому — тогда уж к ведьме.
— Тю! — а сам осеняюсь невольно.
— Э! Самому не смешно: проклятому колдунов-то бояться?
Тау усмехается невесело.
— Уйду я, — говорит. — К чертям свинячьим. Может, наймитом завербуюсь. Да одно копье куда, только б подальше...
— Чего, — спрашиваю, — сейчас прям?
— Не. Сперва дождусь конца спектакля.
— Чего?
— Братнина Представления. Вот представят его, введут в права... То есть, я и так знаю, но... просто чтобы поставить точку.
— А при чем тут малой-то? Ты ж так и так старшой сын.
— Старший, угу, — Тау рот кривит. — Та! Не суть, долго объяснять.
— И когда это будет?
— Послезавтра. На Откровение.
— А... Ну как раз...
Он не спрашивает, а мне пока и неохота почему-то об том говорить. Может, надеюсь еще на чудо какое. Что священник мой что-нито скажет. Не знаю...
А только все одно к одному: обоим нам уматывать надыть. И лучше бы — вместе. Так оно правильней.
джарад Ние Меари (13)
Отвратительно. Я уже с вечера почувствовал, что опять разлилась желчь, но поленился принять лекарство. Стерва печень, она одна стоит всего остального... Решительно непонятно, на чем я еще держусь.
У Наади своя теория: будто дело в целительном влиянии горного воздуха. На родине его бы засмеяли. В любом медицинском учебнике ясно сказано, что высота в десять арас (14) — смертельно опасна для человека. От недостатка кислорода в мозгу начинаются необратимые изменения, так что протянешь от силы сутки, постепенно превращаясь в идиота. Звучит вполне логично. Но — чушь полнейшая, по крайней мере, касательно цифр. Здесь, на севере, мы встречали селения на высоте и в десять, и в двадцать арас. Варвары много веков живут в горах, пасут тут своих баранов, дышат этим "смертельным" воздухом и чувствуют себя превосходно. А целая страна — страна торжества науки — пребывает в вульгарнейшем мракобесии, виной которому древний страх моего народа перед горами...
Если бы не этот страх! Может, мы ушли бы в горы сразу, подальше от этой удушающей, кишащей инфекциями жары. И Зару был бы жив... Зару Любимец, мой лучший ученик, единственный — из сотен и сотен — прирожденный мнемонист... О злая ирония! Почему он? Самый крепкий из нас, здоровяк Зару, Громила, как звали его другие ученики, подцепил какую-то заразу и в три дня сгорел в лихорадке. И Наади ничем не смог помочь... Какой прок во враче, если в критический момент он оказывается бесполезен?
Наади Без-Прозвища, врач-недоучка, маг-недоучка. И Этын Упрямица, старательная бездарь. Ну почему из учеников остаются всегда худшие?
— Джарад, прошу извинить. Вы не спите?
О! Легка на помине.
— Даже если бы и спал... — я поднялся медленно, преодолевая привычную цепочку "напоминаний": резь в боку, почечную колику, прилив жара, позыв на рвоту, спазм дыхательного горла... — О, Наэрд! Когда уже я сдохну наконец... Надеюсь, Упрямица, оно стоит того, чтобы сдергивать среди ночи бедного старенького ад-джа?
— Взгляните, какой пик. Я пересчитала четырежды, ошибки нет.
Я мельком покосился на расчеты.
— Да, действительно...
Итак, точка принятия решения пройдена. Отлично.
— Какой-то невиданный, чудовищной мощи феномен, — бубнила Упрямица. — Прямо "бич судьбы", уж простите за такое сравнение... Но вы только взгляните! Само оно идет практически линейно, вероятность воздействия в каждой точке не меньше чем 95 из 100. А следом — целая буря. Оно буквально корежит вокруг себя вероятностное поле. Ума не приложу, что это может быть...
Старательная бездарь, как она есть...
— А ты приложи.
Упрямица бесконечно долго морщит лоб, выпячивает губу. Наконец вскидывается:
— Да?! "Фактор хаоса"? Действительно? О...
И это моя ученица. О мироздание, за что?..
Я взял у нее дощечку с расчетами. Да, вот теперь то, что надо. Какой потенциал! Двенадцать лет назад я приехал сюда в погоне за другим "фактором хаоса". Этот вариант казался доступнее, но я просчитался: возникли препятствия, да и сам "фактор" оказался настолько слаб, что мы не смогли его четко локализовать... Он продолжал угасать, и я уже счел дело проигранным, и вдруг — первый пик, потом еще, и еще. Сразу несколько "факторов хаоса", своеобразное скопление. Какое-то время они оставались пассивными (видимо, то была некая латентная фаза) и почти не улавливались, но я знал: они где-то рядом, а значит, я не зря проделал этот кошмарно долгий путь...
— О, джарад, я никогда в вас не сомневалась, но... Джарад, вы гений!
Упрямица вскочила, потрясенная. А ведь тогда, двенадцать лет назад, они с Наади лишь плечами пожали: ну, ошибка, "показалось". Они были уверены, что я гоняюсь за фантомом. Даже они.
— Поздравляю, джарад, это победа! Жаль, уже некому оценить...
— Оценят, — сказал я тихо.
Все еще может получиться. Дать вторую жизнь нашим коллегам — лучшим из них. Воссоздать Школу — наново, живую, динамичную, Школу, где сумеют видеть дальше собственного носа, действительно мыслить, искать...
Наука без поиска, без прорывов — мертва. Это не наука. В прежней Школе моего открытия просто не поняли. Хуже: отмахнулись. Только у ад-джарада Ишди, моего учителя, хватило духу признаться, сказать: "я не понимаю". Прочие же лишь мямлили: "это спорно" или отрезали: "бездоказательно". Нужны факты. Пример. Прецедент. Понятный, готовый, сунутый прямо под нос. Ну, а как быть, если прецедент уже прямо под носом? Мне что, еще и пальцем надо ткнуть?
Но даже у моих собственных учеников не достало ума (или любопытства) вникнуть. Они честно верили в мою "гениальность" (то есть, уважали за то, что свихнулся на своей великой идее), но теорию "факторов хаоса" считали выморочной абстракцией. Догадался Шону — чудак и отщепенец, он не нуждался в расчетах, а просто чувствовал такие вещи, улавливал интуитивно. Догадался Узна — уже сидя в тюрьме, он отчаянно пытался вычислить, что же привело его самого и всю Школу к краху, и косвенно пришел и к другим выводам. Всего двое, и оба — незадолго до гибели...
А ведь все легко проверялось. Когда "фактор хаоса" УЖЕ действует — это видно любому... кто вообще готов хоть что-то видеть. Много ли в мире людей с абсолютно безвариантной судьбой? Судьбой без выбора, без случайностей, проторенной заранее, четко и жестко, как выбитая в камне колея? Людей, за которыми остается широченная борозда расшвырянных во все стороны вероятностных линий? На тот момент я вычислил пятерых. Сейчас нас осталось всего четверо, точнее — трое. Зато появились новые...
день дюжь-четвертый
Тау Бесогон
Проснулся я от собственного вскрика. Сел, жадно хватая ртом воздух. Липкие путы кошмара не отпускали: струились ледяными ручейками по коже, выплетали все те же образы из предметов в комнате, едва различимых в сероватой дымке. Я все еще слышал этот свист, захлебывающийся слезами голос... Я видел отца. И обнаженное женское тело, выгибающееся под хлещущими ударами невероятно длинной плети. Это была Ёттаре. Она уже не глумилась... она готова была сделать все, что угодно, и только умоляла его прекратить... она покорно прогнулась под напором его мощной туши... Но снова что-то оказалось не так, и пытка продолжалась... Только... это была уже другая девушка. Под гримасой бесконечного отчаяния и муки с трудом угадывались знакомые черты... Улле! — понял я и тотчас же с ужасом осознал, что хлыст сжимает МОЯ рука.
Нет!!! Я никогда, никогда бы не...
Потом все скрылось. Сквозь ставни протиснулся рассвет, заплясали в световой дорожке пылинки. Поспешно одевшись, я скатился с лестницы, выскочил во двор. Прохладный воздух ударил в легкие, ожег разгоряченную кожу и смыл остатки морока. Я сделал несколько резких выпадов, потом отжимался до головокружения.
Учитель все не проявлялся. Я нашел его возле пруда, в глубокой прострации. От уголка рта к шее тянулась бурая полоска. Язык, что ли, прокусил себе? Впрочем, он и не такие штуки откалывал. Я помялся, но все же счел, что лучше его не трогать, и отправился искать Йара.
Парню тоже не спалось. Он копошился возле своего логовища в саду: раскладывал на дерюге разнокалиберные пластины, ремешки. Рядом были собраны уже готовые поделки.
— Привет, — сказал я.
— А-а, — он сверкнул на меня из-под спутанной гривы темных волос. — Ща.
Я заворожено смотрел, как он копается в нагромождении штуковин, больше всего напоминавших обрубки шкуры гигантского змея. Чего тут только не было! Кольчуги из зеленоватых лошадиных пластин с ладонь размером, пояса, браслеты, наручи, поножи. Декоративные вещицы — гладкие, узорные. Боевые — шипастые, плотной вязки, внахлест. Угрюмый мастер выудил из кучи непонятное: длинный цилиндр с крючьями по бокам, из которого росла усеченная перчатка.
— Дайкося, примерим.
Я продел пальцы в замысловатую штуковину. Цилиндр туго обернулся вокруг предплечья, Йар стянул края, хрустнул крючками, и пластины сомкнулись, спрятав застежку. На сгибе локтя чешуины были гладкие, а остальная рука, от локтя до костяшек пальцев, ощетинилась шипами. Дальше торчали уже собственно когти.
— Уааа! — вырвалось у меня.
Великолепный боевой наруч, как у рийских чешуйных латников! С таким, в случай чего, и ножичка не надо — как теркой морду стешешь, и как броня прилично послужит.
Йар придирчиво оглядел свою работу.
— Не жмет?
— Жмет! — возликовал я. — Но так же и должно сидеть, в обтяжечку, а? Блеск!
— Слышь, у самого-то рука... Как думаешь, пойдет ему?
Он вытащил похожую хреновину, побольше.
— Да у нас одинаковые руки, — сказал я. — Один в один.
Сразу всплыла картинка: мы с батей складываем ладони, палец к пальцу — вернее это дядя Киту, после очередной ссоры, соединяет наши руки — и получается, точно они от одного человека, правая и левая. Широкие квадратные лапищи, с отставленным, словно выбитым из сустава большим пальцем и удлиненными когтевыми фалангами. У меня его когти. Его кривые когтищи, которые торчат, как ни стачивай. И ужасный почерк из-за этого...
— Э! Оплошал, — насупился Йар. — Поширше сделал, чем твой. На два пальца. Ну, скажешь, чтоб обмотку под низ наладил.
— Да ладно! — успокоил его я. — Мы ж давно мерились, может, батя и пожирнел чуток.
Йар бережно завернул поделки и сунул мне:
