Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

— Да я... да никогда... нет никого... то есть... — собрался постепенно. И заговорил уже более спокойно. — Ни с кем у нас сговора пока не было. Думали мы с соседом детей поженить, ну так мысли — не бумага. Конечно, не откажу я... честь-то какая!

— А у самой Устиньи никого на примете нет? А то может, люб ей кто?

— Да я... нет у нее никого!

— А все-таки? — дураком Платон не был. Мало ли, что отец знает? Ой, не про все ему дочери рассказывают! На то и баба, чтобы крутиться, ровно змея в вилах.

— Нет никого! Точно!

— Ты ее пригласи, боярин. Побеседуем мы с ней, а то, может, она и не захочет?

Алексей Иванович только кулак сжал, словно уже розгой примеривался. Но потом подумал, что оно и правильно.

Понятно, от такого предложения никто не откажется. Но бабы ж дуры, а девки вдвое дурее. Ежели Устька кричать начнет, будет просить ее не отдавать, али еще какую глупость выдумает, пусть лучше сейчас все это случится.

Не потом.

Так что боярин кликнул холопа и приказал позвать Устинью.

* * *

Устя сильно и не удивилась.

Она чего-то такого и ожидала. Сидела, Аксинью утешала, а та ревела в три ручья.

— Вот как у тебя так вышло, ладно да гладко? Почему у меня все из рук валится? А тебе хоть бы что! Как будто ты по сорок раз на дню с боярами за столом сиживала!

Устя гладила сестру по голове.

— И ты научишься, невелика та наука. Сиди, да гляди себе, лишний раз руками не двигай, молчи, пока не спросят. Вот и будешь казаться умной да ладной.

— Ыыыыы... и гречей я вся обсыпалась!

— Вот и не тянула б ее в рот, когда руки от волнения дрожат.

— Умная ты, Устька...

Устя только плечами пожала. Когда сестре охота злобиться, что она-то сделать может? Да ничего...

А тут и в дверь постучали.

— Боярышня Устинья, боярин кличет.

Устя подошла к зеркалу, посмотрелась.

Хороша, спору нет. Сарафан темно-синий, с серебряной вышивкой, рубаха белая, в косе лента синяя, на голове маленький венчик серебряный. На ногах башмачки козлиной кожи.

Коса длинная по платью бежит, стелется... Устя ее на грудь перекинула.

ХорошА?

И глаза у нее такие глубокие стали, словно море грозовое.

Теперь еще губы покусать, да за щеки пощипать, а то кровь от волнения и отхлынула. А белилами да румянами Устя и не пользовалась. Вредные они... и ни к чему.

И пошла вслед за холопом.

Даже и не удивилась, боярина Раенского увидев. Поклонилась — и встала молча. Они звали — им и говорить.

Платон Михайлович поднялся, подошел к Устинье, вокруг обошел, как мимо лошади на ярмарке.

Устя в себе воспоминания давила.

Да и не было у нее ничего особенного, такого, что с Раенским было связано. Не интересовала она его, так-то. Баба — и баба. Была б умная, боярин бы с ней поговорил. Может, и помог бы.

А с дуры какой спрос? Пусть сидит, да молится почаще.

Так слов боярин и не дождался. Устя как смотрела на батюшку, так и смотрела.

— Ох и хороша же ты, боярышня. Как яблочко наливное, так и съел бы.

Молчание.

А что тут говорить, боярин же вопросов не задавал? А что хороша... она и сама знает!

— Молчишь, Устинья Алексеевна? Ничего сказать мне не желаешь?

— Так ты ни о чем и не спрашивал, боярин Платон Митрофанович.

— Верно. А сама не догадываешься, к чему мы тебя позвали?

— А зачем девку позвать могут? Либо ругать, либо сватать.

— Ругать тебя, вроде как и незачем. А сватать есть за кого. Не догадаешься дальше-то?

— Я, Платон Митрофанович, гаданием не занимаюсь, это супротив Бога. А думать... где уж девке думать, ее дело выполнять, что батюшка прикажет.

Алексей Иванович аж выдохнул.

Умна у него, оказывается, дочка?

Платон Митрофанович снова кивнул согласно.

— Ежели батюшка тебе замуж идти прикажет?

— Такая доля девичья.

— Даже и не спросишь — за кого просватают?

— За дурного человека ни батюшка меня не отдаст, ни ты, боярин, не посватаешь.

— И наново верно. Что за дочка у тебя, боярин! Что ни слово — то золото!

— Устя у меня сокровище, — довольно кивнул боярин. — И хороша собой, и умна, и по хозяйству может, и с людьми приветлива. Такую плохому купцу и не отдашь.

— И не надобно плохого. Вот что, Устинья Алексеевна. Ты мне сейчас ответь, как на исповеди — любишь кого?

— Батюшку люблю. Маменьку, сестриц, брата...

— Да я не про ту любовь говорю, — отмахнулся боярин. — Из мужчин, может, люб тебе кто?

— Замуж выйду, боярин, так буду мужа любить.

— И то верно. К Рождеству отбор в царских палатах будет. Невест для царевича пригласят. Не хочешь одной из них стать?

— Как батюшка велит, так и будет.

— Велю, — согласился Алексей Иванович.

— А я из воли вашей не выйду, батюшка. Или можно свое желание высказать?

— А ты не согласна? — удивился боярин. Вроде как и не дура, девка-то? Или — начинается? — Или что-то попросить хочешь?

— Хочу. Чтобы сестру мою вместе со мной пригласили. И нам вдвоем легче будет, и она ко мне ревновать не станет. А может, и приглядит ее кто из царских ближников. Не на отбор, не в невесты, а так, сопровождать меня. Можно ей будет?

Раенский только в ладоши хлопнул. Огонь-девка!

— Ох и умна у тебя дочь, Лексей! И о себе, и о сестре!

Устя промолчала. А что? Ее же не спрашивают, вот она и стоит. И молчит.

— Приедут за вами обеими, боярышня. Слово даю. А теперь скажи мне вот еще что. Коли умна ты, не могла не заметить племянника моего. Царевича Фёдора. Видела ведь?

— Видела.

— Ничего сказать ему не хочешь?

Устя впервые поглядела в глаза боярину.

— Хочу, Платон Митрофанович. — боярин Заболоцкий аж на стуле своем резном подскочил, словно резьба иголками покрылась. — Передай царевичу, коли я обидела его чем, то не нарочно. Но у девки только и есть, что девичья честь. И блюсти я ее буду строго, как и раньше блюла. Пусть не гневается на меня за то.

Алексей Иванович выдохнул.

Платон Митрофанович прищурился.

— Умна ты, девка. Только сама себя не перемудри.

— В палатах и поумнее меня сыщутся.

— Хорошо, что ты это понимаешь.

Устя молча кивнула. Она вообще старалась молчать. И зубы стискивать. И порадовалась, когда отец ее кивком отпустил. А потом пролетела по терему, забилась в кладовку, почти упала на сундук в темном углу — и зубы застучали.

Получилось ли?

Добьется ли она своего?

Справится?

Первые шаги она сделала, вроде как успешно. Но что дальше-то будет?

Какое оно будет?

Ох, подышать надобно, как бабушка учила, а то она сейчас тут и сомлеет от волнения. И дышать, и силу по телу разогнать, не то худо будет. Вот так.

И еще немножко.

Надо, надо справляться с этим. Впереди еще много встреч предстоит, и люди будут самые разные, и из прошлого, и... и ОН!

Не совладает с собой в этот раз — обоих вновь погубит. Она ведь тогда тоже умерла. Рядом с ним.

Навсегда.

Сейчас ей второй шанс дали, так что дыши, Устя. Вот так, и еще вдох. И не останавливайся.

* * *

Поздно вечером чуточку подвыпивший боярин Раенский поскребся в покои вдовой царицы. И был тут же впущен сенными девушками.

— Рассказывай, Платоша. Что там за девушка, какая она?

Боярин долго не раздумывал.

— Умная она, Любавушка. Коли ты ее своей союзницей сделаешь, большая от того польза нам всем произойдет.

— Умная?

— Редкую птицу себе племянничек приглядел. И собой хороша, хоть до тебя ей и далеко, и неглупа. Себя понимает, уважительна и рассудительна. Пока я с ее батюшкой разговаривал, человек мой по подворью погулял. С холопами поговорил, со слугами. Все про боярышню Устинью только хорошее говорят. Не гневлива она, не криклива. Но коли скажет, то надобно слушаться. Она и объяснит, что делать надобно, и зачем — тоже объяснит. И сама руки замарать не побоится. За нянькой своей ухаживала, к черной работе приучена.

— Это хорошо.

— Гордость в ней есть. А вот нелепой гордыни и в помине нет. Прислушаться к разумным речам она завсегда готова.

— Не будет она Фёдора под себя гнуть?

— Будет, Любавушка. Обязательно будет, потому как она сильнее. Но если вы договоритесь... преград вам никаких не будет.

— Надобно и мне будет посмотреть на нее.

— Обязательно. Я с ней поговорил. Знаешь, о чем она меня попросила?

— О чем?

— Взять ее сестру на отбор. Только не в невесты царевичевы, а просто — подружкой ее. Спутницей.

— УмнО.

— И Фёдору просила передать, что всем он хорош, но она себя до брака блюсти будет. И только так.

— Так ли?

— Мой слуга о ней нарочно спрашивал. Нет у нее никого. Аксинья, та, вроде как, крутит что-то. Видели ее пару раз ночью во дворе. А вот Устинья — та никогда. Она либо у себя, либо при матери, либо при бабке.

— Еще и бабка? За ней Устинья тоже ухаживала?

— Да, Любавушка. Бабка там плохо себя чувствовать стала, приехала к внучке. Устинья от нее и не отходила, считай, с приезда.

— Хммм...

Конечно, не совсем так было. Но холопы отлично понимали, что про волхву лучше молчать. Чего там тебе хорошего будет?

Правильно, ничего. А вот волхва, коли узнает, что беда из-за тебя случилась... ей и имя знать не надобно. Проклянет — да и все. И язык отсохнет болтливый, и сам помрешь смертью безвременной.

Не успеет?

Ой ли? Может и успеть.

— Я сама на нее посмотрю поближе, поговорю. Понравилась она тебе, Платоша?

— Понравилась, Любавушка. От умной женщины и дети умные родятся.

Любава промолчала. И родственника отпустила. А потом отправилась в крестовую.

Упала на колени.

— Господи, помоги! Вразуми, направь на путь истинный...

Господь молчал.

Как и раньше, как и долгие годы после замужества. Но Любаве так было легче. Наверное...

* * *

Боярин Заболоцкий в горницу вошел, что тот медведь рыкающий. И ключи на стол положил.

— Батюшка?

Устинья уже пришла в себя, да и к матери пришла.

— Сидите, бабы?

— Что случилось, Алексей Иванович? — боярыня первой в себя пришла. — Никак не угодили мы тебе? Уж прости нас, баб глупых...

Боярин только рукой махнул.

— Что ты, Евдокиюшка! Угодили, да еще как! И Платон нашу девку хвалил — хвалил. Уж такая умница, и разумница, и коли жребий выпадет, так быть ей царевной... не ругаться я пришел. Ты вот возьми-ка ключи, да платьев новых Устинье нашЕй.

— А на Аксинью, батюшка? — Устя смотрела прямо. Она-то как раз не боялась, просто мать под отцовский гнев подставить не хотела.

— А... и на Аксинью пусть! Авось и правда кому в платах приглянется! Она ж у меня не пугало какое... и себя вести ее поучи. А то сидит, кулема!

— Хорошо, батюшка, — согласилась Устинья.

Боярин через стол перегнулся и по голове ее потрепал.

— Будь умницей, Устя, в золоте ходить будешь, на шелках спать...

— Да, тятенька.

Боярин икнул, да и вышел отсыпаться. А боярыня протянула руку к ключам.

— Пойдем-ка, девочки, пока ткани отложим. А то передумает ваш батюшка завтра...

Аксинья ногой топнула.

— И мне! Устьке платья, а мне — так? Авось да приглянусь кому?! Дрянь ты, Устька!

— Я-то тебе в чем виновата?

— Ты... ты... могла бы и сказать...

Хлесткая затрещина оборвала гневную речь.

— А ну помолчи, Ксюха, — когда боярыня Евдокия таким тоном разговаривала, ее и муж побаивался, куда уж там дочери рот открыть. — Устя для тебя что могла, то и сделала. И в палаты взять попросила, и на отбор проведет, и платьев тебе нашьют. Только вот будешь так свой дурной норов проявлять, все напрасно будет. Лебедь и в мешковине — лебедь, а ослица — она и в бархате с копытами.

Аксинья хрюкнула что-то жалобное — и бегом за дверь вылетела.

Устя посмотрела на мать.

— Она ведь поймет? Правда?

Боярыня только головой покачала.

— Какие ж вы у меня разные получились, девочки. Прасковья ничего, кроме дома и подворья видеть не хочет, для нее там весь мир сошелся. Тебе, Устя, от бабки все перешло. А Аксинье... ей тяжелее всего придется. Ничего ей не досталось, бедной моей девочке. Ни красоты особой, ни ума великого. Зато зависти в ней много. Так и плещется, через край выхлестывает.

Устя кивнула.

— Матушка, не виновата я. Я ее не дразнила, не подначивала...

— А тебе и не надо. Аксинья ведь не совсем дура, и глаза у нее есть. Она и сравнить вас может, и вывод сделать. Понимает она, что ты лучше, вот и злится. Хорошо, что вы родные сестры, ты ее люби, помогай, а вот спину не подставляй.

— Маменька?

Вот уж чего Устя не ожидала от боярыни. Но заговорила кровь волхвиц, вот и сказала Евдокия то, о чем стоило бы промолчать.

— Ты у меня, Устя, как повзрослела за последнее время. Поймешь. Ксюшу зависть будет толкать под руку, пока не сдастся она. А на что тогда решится — Бог весть. Чем дольше протерпит, тем страшнее получится удар. Не поворачивайся к ней спиной. Не надо.

— Хорошо, маменька.

— Я вас обеих люблю, за каждую мне больно. Потому и предупреждаю.

— Я поняла, маменька.

Устя и правда поняла.

Она промолчит. Матери и так тяжело, но сейчас боярыня, практически, просит свою среднюю дочь за младшую. Понимает, что младшая может совершить нечто недоброе, что может причинить вред, не по глупости, а по злобе и зависти — и все равно просит.

Ты уж прости ее заранее, Устя.

Кто ж виноват, что она такая... дура завистливая...

Глава 9

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Ох, Аксинья — Ксюшенька, сестрица любимая...

Ты-то для меня была любимой, а я для тебя?

Неуж и тогда ты завидовала? И из зависти... только чему там завидовать было? Муж на меня смотрел, как на седло какое, свекровь ноги вытирала, в палатах меня в грош не ставили. Только и оставалось, что слезами уливаться.

Детей не было, счастья не было... царский венец? Так и его не стало.

А мы ведь в последний раз в монастыре виделись. Не в палатах.

И смотрела Аксинья с завистью и ненавистью. Так смотрят, только если у меня что-то есть, а у нее нет. И это что-то было важно для нее, очень важно...

Но что?

Это мне было впору завидовать.

Это мне впору было тосковать, кричать, ненавидеть... а ненавидела она. Почему?

Что я сделала не так? Что могла у тебя отнять? Чем обидела?

По сей день понять не могу. И исправить... как исправить то, чего не знаешь?

Вроде бы и сейчас ничего плохого не сделала, а она так на меня злится. Не понимаю...

Матушка-Жива, направь, помоги и подскажи. Все сделать можно, знать бы, что делать нужно! А пока только молиться и остается.

* * *

— Поеду я, съезжу к Заболоцким.

— Федя, и не удумай даже.

Фёдор вспыхнул, было, но под взглядом Платона Митрофановича сник, а маменька и вовсе добила.

— Феденька, радость моя, ведь не нашли татя! И того, кто покушался на тебя первый раз, тоже не нашли.

— Найдут еще, — проворчал сын. — Не Устинья ж на меня покушалась?

— Это понятно. А ежели ты и ее под удар подведешь?

Вот об этом Фёдор не думал. И Михайла, который, по своему обычаю, подслушивал царевичеву беседу, тоже.