| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Этими лестницами и анфиладами ходила Сагитта, думал я. Хмурилась, разглядывая портреты былых владык, шептала в гулкую тишь Гербового зала их имена, листала в библиотеке пожелтевший пергамент, на которым запечатлены родословные и перечислены заслуги членов королевской семьи.
Беспокойство о колдунье не оставляло меня. Пользуясь положением наследника престола, я разослал гонцов с портретом Сагитты во все концы королевства и за его пределы, но поиски не приблизили меня к разгадке ее исчезновения. За неимением вестей, я все больше укреплялся в подозрениях на счет арла Теодорикта, и желал стать королем тем сильнее, что это позволило бы мне подкрепить свои требования демонстрацией военной мощи — я всерьез намеревался объявить войну арлу къярнов. Ради возвращения колдуньи я готов был пойти войной против целого мира.
Раз в своих блужданиях по дворцу я поднялся по винтовой лестнице на верхний ярус Северной башни. Среди прочих сваленных там предметов, назначение которых было мне неясно, я заприметил серебряную трубу, изукрашенную хитроумными узорами. По обеим концам трубы рыбьими глазами таращились стекла. Я попытался открыть эту диковинную вещицу, но не преуспел. Ведомый любопытством, заглянул я сперва в один глаз, затем в другой. Из-за царящего в башне полумрака внутри ничего не было видно. Тогда я поднес трубу к окну и выставил наружу, не переставая высматривать сокровища в ее глубинах.
Увиденное заставило меня ахнуть: мне показалось, будто Оружейная башня сошла со своего каменного ложа и шагнула мне навстречу. Она стояла столь близко, что я мог разглядеть выщербленные камни со всеми их трещинами и сколами, свежий зеленый мох, заполнявший стыки кладки, глиняную черепицу крыши и даже встрепанную ворону, чистившую перья на трубе дымохода.
Я отнял трубу от глаз, и башня вернулась на свое место. Приблизил опять — и вновь башня оказалась на расстоянии вытянутой руки. Колдовство! — восхищенно подумал я, крепко зажал находку подмышкой и принялся спускаться.
Мало-помалу привыкал я ко дворцу, а дворец привыкал ко мне. Сложнее удавалось привыкнуть к людям. Чтобы не выдать себя, мне приходилось прилагать усилия. Тогда я полагал это удачей, однако годы спустя понял, что моя удача объяснялась отсутствием у Ариовиста настоящих друзей, которые знали бы его настолько близко, чтобы различить подмену.
— Маркиз Лукреций Орли, старший сын герцога Орли, ваш приятель, — прошептал мне на ухо Браго.
Передо мною расшаркивался молодой человек, роскошью одежд и украшений могущий поспорить с убранством Парадного зала. На боку его болтался меч в усыпанных самоцветами ножнах. Жесткий от золотой вышивки дублет плотно прилегал к телу. Худощавый и гибкий, с медными кудрями до плеч, с точеными чертами породистого лица, Лукреций мог бы показаться совершенством, кабы не капризно изогнутые губы и морщины, что, начинаясь от крыльев носа, взрезали кожу безжалостно и четко, начисто перечеркивая то доверие, каким откликаются на красоту людские сердца. По-женски холеные руки маркиза искрили перстнями. Среди них я разглядел тот самый железный перстень, о котором упоминал посол къярнского короля. В окружении бриллиантов и яхонтов простое кольцо смотрелось в высшей степени нелепо, хотя кто это выдумал, будто узилище демона должно отличаться изяществом?
— Мой приятель? — позволил я себе усомниться, однако Браго заверил:
— Вы на пару выпивали и ухлестывали за фрейлинами.
— Как мне поступить, если он захочет восстановить былую дружбу? — общество надменного щеголя не прельщало меня.
— Воля ваша. Однако смею заметить, что преждевременно доверять ему там, где дело не касается развлечений. А вот другой ваш добрый друг — виконт Наркисс Блистательный.
Пряжки туфель виконта были отделаны жемчугом и драгоценными каменьями, раззолоченные каблуки стучали по паркету не хуже козлиных копыт. На богато украшенной перевязи висел кинжал-базилард в бархатных ножнах. Пена белоснежных кружев ниспадала с шеи, сбегала за ворот дублета и вновь выплескивалось из рукавов, обтекая запястья. Породистые черты лорда Наркисса отмечала печать порока: у него был алый влажный рот, удлиненное лицо, добрую половину которого занимал тонкий и острый нос, и томные глаза под полуопущенными веками. Лихорадочный румянец озарял бледную кожу.
— Граф Ильго, с ним вы тоже были близки.
Не в пример прежним знакомцам принца, граф выглядел скромно по меркам дворца. Он был сдержан в одежде, манеры его отличались утонченностью, а речи — изысканностью. Пожалуй, если мне придется общаться с фаворитами его высочества, лорд Ильго станет наилучшим компаньоном. Я уже намеривался было кивнуть ему, как Браго прошептал:
— Содомит.
Я подавился улыбкой. Не заметив моего замешательства, Браго продолжал описание вельмож. Следующим был жгучий брюнет, чей раскатистый бас гремел под расписными сводами дворца.
— Их сиятельство граф Убью Любого.
— Как-как?
— Бью Легойя, — исправил Драко.
В отличие от приятеля, Драко разительно переменился с прибытием во дворец. Воин щеголял в парчовом дублете, едва сходившимся на его широкой груди, на шее Драко неизменно висела массивная цепь с драконьей головой из чистого серебра, на мизинце искрился рубиновый перстень с печатью. Кому-то другому подобный наряд мог бы придать изящества, но Драко, вкупе с его огромным ростом и бритой головой, выглядел как медведь, на потеху обряженный в кружева.
— Тоже мой друг? — обреченно спросил я.
— Нет, граф не пьет, а пуще любой из женщин лелеет свой меч, даже в постель его рядом с собою кладет.
Вереницей проходили придворные. Я запоминал их лица и привычки, пытался угадать, кому они симпатизируют, а с кем, напротив, не в ладах. Я выспрашивал их о здоровье, о семьях и землях, поскольку как успел понять, люди, увлеченные рассказом о себе, не придают значения странностям других. Подсказки Браго и Драко оказывались весьма кстати, но были вещи, которых воины не знали либо попросту упускали из виду, считая само собой разумеющимися. Пару раз попавши впросак, я вспомнил опыт, полученный у северян, и отправился в библиотеку.
Там, продираясь сквозь нагромождения букв и складывая крохотные, так и норовящие выскользнуть из-под моего взгляда значки в слова, я постигал письменную речь. Там вновь и вновь я остро мучился тоской по Сагитте — никто лучше нее не помог бы мне разобраться в хитросплетениях черточек и точек! Искать помощи посторонних я по вполне понятным причинам не смел, а мои телохранители выказали себя скверными учителями.
— Кругом столько увеселительных заведений, а вы нас в книгохранилище тащите! Сказать кому, на смех подымут! В таверне-то душа радуется: и горячительные напитки, и честная компания, и трапеза сытная, и певцы голосистые. А здесь — мрак да пылища. Того и гляди, кашель подхватишь!
— Не брюзжи, Браго. Ты знаешь сам, кроме вас мне просить некого, — напоминания об исключительности смягчали сердце воина. Я знал это и беззастенчиво этим пользовался.
В тиши библиотеки, прерываемой шорохом перелистываемых страниц да храпом моих невольных компаньонов, я впервые натолкнулся на упоминания о Королевском даре. Смутные строки, затертые руны, гравюры с пятнами плесени немного могли рассказать. В них содержалось больше тайны, нежели откровения, но встающие за словами образы пробирали до дрожи: "Короли полуночных стран речами воспламеняют сердца воинов, и те идут в атаку, забывая о боли. Этому можно верить. Лорд Морго, объехавший пол-света, своими глазами видел как северянин, из вспоротого живота которого волочились кишки, по слову своего владыки дрался аки лев и многих врагов забрал в могилу на острие копья. Властители западных земель прикосновением способны унять многие хвори, чему имеются неоспоримые свидетельства людей, чувствовавших за спиной хладное дыхание смерти. Наши же владыки благословенны щедрее прочих...".
Дальше разобрать было невозможно, сколь я не тщился. Однако недомолвки только сильнее распалили мое любопытство. Это был всеобщий заговор, в который меня позабыли посвятить. Возможно, из-за того, что я не был допущен к тайне, узнать ее мне казалось непременно важным.
Браго от моих расспросов отмахнулся:
— Королевский дар — байка для легковерных. Его за тем и выдумали, чтобы народом сподручнее повелевать. Кто это пойдет за королем, если король такой же, как все? Иное дело, если правитель превосходит подданных.
— В чем превосходит?
— Да хоть бы в чем. Рассказывают, будто дед их величества Максимилиана, Кир Первый, мог выхлебать бочонок вина, сохраняя кристальную ясность мысли. Вот это дар так дар!
Драко был немногословен:
— Я не видел никогда.
Браго фыркнул:
— Кабы ты его видел, был бы ясновидцем — старый король помер, когда мы с тобою еще на свет не народились!
— Да я о даре королевском даре толкую! — отмахнулся Драко.
— Так что это за дар? — поторопился вставить я, пока приятели не предались воспоминаниям о событиях минувших дней.
— Откуда нам знать? Мы вам и говорим, ваше высочество, что на нашей памяти сей дар не проявлялся ни разу.
XXIV. Безумцами держится мир
Бдения в библиотеке не прошли даром. Раз я засиделся допоздна над неким масштабным историческим трудом. Браго и Драко клевали носами, и я уверил их, что управлюсь без помощи, чему воины несказанно обрадовались. Чтение давалось мне нелегко. Вместо того чтобы собираться воедино, руны так и норовили разбежаться каждая по своим делам, отчего слова приобретали подчас противоположное значение, выстроенные предложения рассыпались, вынуждая меня начинать сызнова. Пользуясь одиночеством, я повторял прочитанное в голос, ища смысл в ритмах и гулкости созвучий. На заваленном грузными фолиантами столе догорала свеча, по углам ворочалась и плескалась тьма. Убаюканный мерным колыханием теней, я задремал, приникши щекой к пожелтевшему пергаменту. И на этой причудливой подушке средь хранилища вековой мудрости привиделся мне диковинный сон.
В своем сне я сделался невесом и воспарил к потолочному своду, откуда видел бесконечные ряды полок, теряющиеся в темнеющей глубине пространства. Цепляясь за гладкую древесину, я медленно спускался, то замирая, то возобновляя движение — вниз, вниз. На полках этой библиотеки место книг занимали люди. Они либо спали, либо находились в полудреме. Они были немолоды, некрасивы, с морщинистыми лицами, некоторые лысы, все поголовно худы и желты кожей. Могло показаться, будто эти люди спят здесь веками, не выходя под солнечный свет. Они ворочались, порой распахивали затуманенные видениями глаза, что-то бормотали сквозь сон. Все они — я знал это совершенно точно — были безумны. И пока я спускался, наблюдая, как скользят тени чувств через лица спящих, вкрадчивый шепот сопровождал меня:
— Полагаешь, миром правят короли? Нет, королевская власть не есть абсолют. Как монарх может править, когда на его решения влияют советники и приближенные, жены и любовницы, наследники, бастарды? Над советниками довлеют страсти: любовь и ненависть, жажда наживы, манкая женская красота. Красавицами движут чувства, их настроение подвластно капризам погоды и болезням детей, а дети побегут туда, где мелькнет ярко разукрашенное крыло бабочки. И лишь безумие беспристрастно. Что соблазны этого мира тем, кто бродит в иных мирах? Они спят и видят сны, и мир держится их видениями.
Он много чего нашептал бы мне, этот ночной трепач, но не успел. Нестерпимый жар разбудил меня. Похоже, нечаянно я опрокинул свечу, и от пламени занялись фолианты и столешница. Я стянул дублет и принялся тушить огонь, причиною которому послужил сам.
Привидевшийся мне сон предопределил дальнейшие события.
Опасаясь разоблачения, за недолгое время пребывания во дворце я исхитрялся избегать встреч с приятелями принца, однако они-то как раз жаждали со мною увидеться. Лукреций Орли застиг меня в Ангельской галерее, когда я позволил себе увлечься разглядыванием расписного потолка.
Ангельская галерея по праву считалась одной из красивейших во дворце. Потолок ее изображал небесный свод с пышными белыми облаками, между которых порхали розовощекие херувимы. Свод этот поддерживали мраморные колонны, увенчанные крылатыми фигурами в длинных одеяниях, струящихся ровными складками, какими лечь может только камень. Те же фигуры повторялись в стенных нишах внизу: каждое перышко крыл, каждый волнистый локон, каждая складочка пухлых рук и даже ноготки на мраморных пальцах были исполнены в мельчайших подробностях. Вход и выход в галерею охраняли серафимы с обнаженными мечами, все шесть крыл их были распахнуты, на груди неугасимо горели лампады. Отблески пламени мягко озаряли строгие черты, сообщая мрамору теплоту человеческой кожи.
— Ари!
Первой моей мыслью было, будто одна из каменных фигур внезапно обрела дар речи. Я повернулся на голос, но вместо небесного создания из полумрака выступил маркиз Орли: бледный лик, горящие глаза и золото одежд — разбавленное тенями, оно выглядело по-настоящему благородно.
— Зачем ты привез во дворец свою северную куклу? Ты скрываешься от меня, избегаешь встреч, прячешь глаза. Ты позабыл дни, которые мы проводили в жарких сражениях и сладостных лобзаниях? А театр, где мы изображали героев старины, стоя рука об руку?
Я остолбенел от изумления, что позволило Лукрецию подойти вплотную, обдавая меня ароматами мускуса и амбры. Черт, только этого не хватало! Избежать участи стать игрушкой господ в борделе, чтобы выступить в той же роли в королевском дворце. Ну и семейка! Папаша держит принца в темнице, сынок поет ему о любви, и не понятно еще, чьи тенета прочнее.
Подавив желание чихнуть, я отступил назад.
— Многое поменялось с тех пор...
— Но наша любовь — она неизменна!
Маркиз Орли подался ко мне, взял мои руки в свои. Ладони его были холодны, и холодном веяло от перстней на пальцах. Среди них узнал я кольцо, которое если верить къертанскому послу, служило пристанищем нечистой силы. Изящный, с медными кудрями на высоком челе, с полным муки взором и голосом, дрожащим от сдерживаемых рыданий, Лукреций был убедителен в своем страдании. Я готов был позабыть надменный надлом его рта и поверить ему, но перстень — дьявольский перстень — холодил мою ладонь. Торопливо отнял я руки и повторил слова, еще недавно в устах Драко казавшиеся мне незначительными:
— Нинедетт представили подданным в качестве моей нареченной. Отец ждал нашей свадьбы. Чересчур часто я разочаровывал его, по крайней мере, исполнить это желание в моих интересах. Королевской власти должно упрочаться наследниками.
— Ты говоришь, словно по писаному. Кого ты повторяешь? Ты уехал так неожиданно, не попрощавшись, а возвратился совсем чужим! Признайся, старый змей Альхаг зачаровал тебя?
— Напротив, мне кажется, будто развеялись чары, которые опутывали меня годами. Я точно спал прежде, а теперь воспрянул ото сна.
— Есть от чего воспрянуть — ты вскоре станешь королем. Но как же я, Ари? Что будет со мной?
Лукреций шагнул ко мне. Я поспешно отступил. Мне не хотелось давать опрометчивых обещаний, но и вызывать подозрения молчанием было опасно. Я знал принца недостаточно, чтобы судить о его сердечных пристрастиях, а уж об их отношениях с красавчиком маркизом мог предполагать исключительно со слов Орли. Однако откровения маркиза казались ненадежной опорой, ведь люди часто склонны выдавать желаемое за действительное.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
