Декретный отпуск для ведьмы

— Надо же, такой обаяшка, еще и пластический хирург, — умилилась я, сложив руки на животике.

Демир отошел от секретера, который обшаривал последним, и подошел к зеркалу, чуть провел рукой, заменяя сероглазого демона своим отражением, подавляя магию мощного артефакта своим образом. Пару секунд магия ярилась под амальгамой, сменяя сосредоточенный, где-то досадливо-печальный взгляд Демира на упрямо сжатые губы Хаделиона. А мужчины все не отрывали друг от друга взгляда, рискуя уничтожить своей силой хрупкую оболочку сложной магии.

— У меня мог бы быть сын и постарше. На целых четыреста лет старше. Ты можешь злиться и ломать мне нос сколько угодно раз, но мог бы. А сейчас я рад, что у меня есть только моя женщина и она родит ребенка для меня. И ты поможешь ей в этом. Это справедливо и мой нос здесь не при чем, — оттолкнувшись от золотой рамы и позволив отражению другой комнаты заполнить артефакт, Демир подошел ко мне, осторожно отнял руку с живота и ссыпал в нее четыре кристалла огненно-золотого цвета. — Тебе пора отдыхать. Завтра будет долгий день.

Согласно кивнув, я послушно вышла из кабинета Дайти и пошла к себе.

Внутри было как-то пусто и глухо. Будто в толстостенном глиняном кувшине, где плотной пробкой и сургучом запечатали лишь спертый, холодный и затхлый воздух.

Меня душили все эти тайны, заставляя процеживать вздох сквозь плотно сведенные зубы. Но придется терпеть. Долго ли? Не могу сказать даже сама себе. В своем мире хитростью или силой поставила бы всех в позу номер тридцать пять из запрещенного издания Камасутры. Но с таким животиком приходилось сильно сомневаться в собственных гимнастических талантах.

Но вот в великом искусстве морального насилия я не сомневалась!

Вопрос в том, насколько в нем преуспевают асуры.

Ссыпав теплые от жара моих рук кристаллы в карман, я как была в халате легла в постель, надеясь, что Демиру еще не ведома наглость — раздевать чужих беременных женщин и проснулось чувство самосохранения — не трогать спящую усталую ведьму.

Уснуть удалось лишь на пару часов, почти всю ночь за приютом в горах бушевала буря. Шальной ветер стонал в скалах и срывал с деревьев листья, не успевшие налиться силой первого летнего солнца и горной воды. Рывками он ломал ветви и сбрасывал их в глубокие ущелья, где разрывал в щепки немыслимой силой ветра и камня. В воздух поднялась дорожная пыль и лесной сор, взвиваясь до небес в неистовом, истерическом танце, затмившем небо и доставшем до звезд, заставляя их испуганно мигать в, казалось бы, недосягаемой высоте.

Сражение стихии с самой собой. Метание души, слишком стесненной своим телом. Борьба яростной силы, вышедшей из берегов самообладания.

В приюте было тихо. Сад стоял в покое, еле-еле колеблемый легким летним ветерком, разносящим запах цветущих кустов до окон комнат с открытыми нараспашку ставнями. Еще раз взглянув на трясущиеся в ужасе горы, я прикрыла окно пестрой занавеской, чтобы успокоившийся живой ветер вернулся ко мне, умиротворяющее звеня монистами и поигрывая тонкими нитями бахромы, всего лишь на мгновение пробуждая от неспокойного сна и снова погружая уже в невесомый океан целительного покоя.

Когда минуло полночи, а одеяло с меня так никто и не перетянул на свою сторону, я пожалела горы.

Молнии прошили небо бесчисленными нитями и соединили лоскутки рваных моими нервами облаков. Тучи пыли застряли в небесных влажных тряпках и пролились на землю грязным ливнем, смывающим вниз по склонам древесную пыль, щепки, листья и сломанные ветки, убирая свидетельства кое-чьей несдержанности. Гром прокатился волной по лесу, заставляя оставшиеся листочки дрожать в ожидании второй волны жестокой расправы, но я лишь охладила их собранной тут же в горах водой. Тяжелые капли стекали по истерзанным стволам, заживляя свежие раны, утекали под корни, под всё еще дрожащую землю, скрепляя рыхлую почву, даруя ей целостность.

Снова молния и снова гром. Снова капли дождя, на этот раз забарабанившие и по крыше дома.

— Замерзнешь, — шепнула я и достала из шкафа теплую шаль, оставив ее на кресле у открытого окна.

Ветер вошел в приют легким запахом озона и влажной свежестью дождя, напоил брызгами яркие клумбы, затемнил кору деревьев, осел каплями на ставнях, затрепетал в тяжелых кистях шали и скинул шерстяное полотнище мне на постель, а потом устроил дурную голову на моей подушке и уснул, глубоко дыша ночью и темнотой, отдавая себя в их...в мои руки, которые нежно сжимал до утра.