Лаэр-Данвед

У предмостья замка, откуда уже были видны огоньки человеческого поселения, Эйриен остановилась и тихонько свистнула. Из сумрака донёсся перестук копыт, и на зов вышел крупный вороной конь, внузданный и осёдланный. Снова сняв капюшон, чтобы не пугать животное, Лютиэн погладила его по мягкому храпу. От волнения и благодарности она не находила слов.

— Лорд Маглор просит тебя принять этого коня в уплату за твой плен, — быстро прошептала Эйриен, подвязывая к седельным ремням принесённую с собой сумку. — Это хороший конь, госпожа, сильный и умный. Он тебя по любым кручам пронесёт, не оступится. Видишь там тропку, слева от чёрного камня? Спустишься по ней, там будет расселина и озерцо с ключами, а от него повернёшь на юг — и там уж до самого низа дорога прямая.

— Спасибо, — выдохнула Лютиэн. Девушка сморгнула слёзы — и вдруг крепко обняла её, приникла щекой к щеке.

— Если там на западе, у Сириона... если встретишь Берена, сына Барахира, передай ему, что Эйриен ждёт его и будет ждать всегда. Только бы оставался жив... — Она отчаянно сжала руки Лютиэн. — Ах, госпожа, мне бы сердце вынуть да с тобой к нему отправить!

— Лучше сохрани его в своей груди, — шепнула Лютиэн, — со всей любовью, которую оно вмещает. И верь, что твой Берен вернётся к тебе, как я верю, что отыщу Келегорма.

Они обнялись ещё раз, как сёстры, делясь надеждой и теплом. Потом Эйриен взяла коня под уздцы, а Лютиэн взобралась в седло и приняла у неё поводья.

— Доброй дороги, госпожа, — прошептала горянка, отступая в сторону и пропуская Лютиэн на тропу. — Доброй дороги, — твердила она снова и снова, пока конь с хрупким всадником на спине не скрылся за поворотом тропы.

Потом она торопливо вытерла слёзы с горящих щёк, натянула на голову сползший платок и побежала к воротам.

~ ~ ~

Маглор не умел драться. Махать мечом и кулаками — умел, а драться, вкладывать в заученные движения настоящую ярость и желание причинить боль — нет. А ещё он, как и всякий великий музыкант, неосознанно боялся повредить пальцы — и оттого бил не так сильно, как мог бы. Рука же Куруфина, привычная к молоту и мехам, была куда тяжелее. Первым же ударом он заставил Маглора пошатнуться, закрылся от ответного удара предплечьем и врезал ещё раз, под ложечку, выбивая дыхание. Маглор попятился, опуская руки, а большего и не требовалось — Куруфин отпихнул его с дороги и бросился по следам убежавшей синдэ.

И лишь через несколько минут, когда схлынуло краткое возбуждение боя, до него дошло — он ударил брата. Впервые в жизни. Из-за какой-то синдарской девчонки он поднял руку на родную кровь — и, осознав это, он в третий раз проклял день и час, когда пути Дома Феанора пересеклись с тёмными лукавыми тропками этой чаровницы.

Ещё в ту минуту, как она взяла в руки арфу, Куруфин уже знал, что ничем хорошим это не кончится. И оказался прав. Дерзкая синдэ не просто осмелилась петь об освобождении Маэроса — она вывернула наизнанку и ткнула в лицо Куруфину тайный стыд его души. Все они, шестеро братьев, отказались принять условия Моргота и обрекли Маэдроса на пытку. Все делили эту вину — но двоих она терзала особенно сильно. Маглора, который тогда возглавлял семью и нёс на своих плечах тяжесть окончательного решения, и Куруфина, который первым сказал: "С Тьмой не заключают сделок".

Да что она могла понимать, глупая лесная попрыгунья, прожившая всю жизнь среди цветов и птичек? Кто дал ей право судить их, прошедших через такое, что и не снилось её изнеженным, забывшим о бедах сородичам? Она не стояла у Минас-Тирита, она ничего не смыслила в делах войны и мира, и всё же ей хватило наглости упрекнуть их в бездействии — сейчас и четыреста пятьдесят лет назад.

Но её проклятая красота, но этот голос, словно взятый взаймы у Ваны... Да, трудно было порицать Маглора за то, что он поддался. Когда её поймают и водворят обратно под замок, нужно будет убедить Нэльо, чтобы он запретил ей петь, иначе придётся каждый день менять стражу...

След терялся на пороге погреба, откуда вёл тайный ход под южную башню. Откуда синдэ могла знать о нём? Неужели в замке у неё были ещё сообщники?

Куруфин проскользнул в подземный ход и через несколько секунд был уже снаружи. Не теряя времени, он бросился к конюшне. Дочь Тингола не так глупа, чтобы идти по горам пешком. Если она нашла себе помощников, то и лошадь наверняка раздобыла. Но здешние тропы ей плохо знакомы, и он легко настигнет её, если поспешит...

Его гнедой Тинко стоял без седла, но такая мелочь не могла остановить Феаноринга. Едва придерживаясь за гриву, он вскочил на коня и послал его с места вскачь. Издалека махнул стражникам, чтобы распахнули ворота пошире...

Из тени ворот вдруг выступила невысокая фигурка в потрёпанном плаще. Женщина? Аданэт? Куруфин крикнул ей, чтобы посторонилась, но она шагнула вперёд, становясь прямо на пути. В тот же миг он узнал её, но повернуть уже не успел. Горская девчонка вскинула руки — и плотное белое облако взвилось в воздух перед мордой коня.

Мука. Просто мука, будь она трижды неладна.

Гнедой на полном скаку вскинулся на дыбы — белая дрянь запорошила ему глаза и ноздри. Будь он осёдлан, Куруфин бы удержался, но без седла и стремян всей его сноровки хватило лишь на то, чтобы приложиться о землю боком, а не головой. Девчонка отпрыгнула из-под копыт и метнулась под стену, а Тинко закружился на месте, бешено мотая головой. Он не пострадал, только перепугался, но о том, чтобы сесть на него снова, не могло быть и речи — по крайней мере, пока он не успокоится.

Куруфин сплюнул пыль и сел. Вся ярость, от которой его только что трясло, внезапно испарилась, оставив после себя какое-то мертвенное спокойствие. Он больше не бесился, не задыхался от злости — он был словно выморожен изнутри, но полностью владел собой. Наверное, что-то подобное испытывал отец, когда пришёл к Ольвэ как проситель и услышал отказ, — гнев, настолько переполняющий сердце, что все прочие чувства в его присутствии угасают, не находя себе места.

Без малейшего волнения он поднялся на ноги и пошёл к забившейся под стену горянке. Меча у него не было, но Куруфин в нём и не нуждался. Он не собирался убивать эту дуру — он просто знал, что если не ударит её, то разорвётся на части от безысходной ненависти к ней и её подруге.

Девчонка сжалась в комок, но не так, как сжимается птенец или детёныш в страхе, а так, как сжимается кошка в ожидании драки, выставляя из мехового клубка все когти и зубы. Не будь Куруфин настолько зол, он бы от души рассмеялся. Безоружная аданэт собирается биться с нолдорским воином — воистину, деяние, достойное песни.

— Нет, — произнёс рядом повелительный голос, и на плечо Куруфина легла крепкая, как из железа выкованная рука.

Он дёрнулся, но хватка только усилилась.

— Нет, — повторил Маэдрос. — В моём замке не будет расправы без суда.

— Стойте!

К ним спешил спотыкающийся Маглор.

— Оставьте её! — задыхаясь, крикнул он издалека. — Она выполняла мой приказ!

— Не думаю, что ты приказывал ей бросаться мукой, — криво усмехнулся Маэдрос. — Но ущерб, как я погляжу, невелик.

Конюший, подбежав, набросил недоуздок на голову испуганного жеребца и отвёл его подальше от спорящих. С другой стороны подошёл мрачный, как грозовая туча, Карантир.

Куруфин опустил руки и перестал вырываться. Маглор, пройдя мимо него, встал рядом с Эйриен.

— Она выполняла приказ, — сказал он ещё раз. — За всё, что было сделано, отвечу я.

— Что толку с тебя спрашивать? — скрипнул зубами Карантир. — Ты, видно, ума лишился из-за песен этой синдэ, что сам устроил ей побег.

— Это вы двое лишились ума от своей ненависти, — вспыхнул Маглор. — И я был безумен, когда послушался вас.

— Если так, — застывшим тоном проронил Куруфин, — то я предпочитаю безумие предательству. Ты предал нас, Кано, когда отпустил её. И если Сильмарилл попадёт в руки Тингола — я припомню тебе, что ты лишил нас единственного залога, на который его можно было бы обменять.

— Сильмарилл? — Голос Маглора раскатился по двору, как удар набата. — О каком Сильмарилле можно говорить, когда наш брат в плену и никому из нас не хватает сил и мужества отправиться на его поиски? Разве мы сами не предали его, оставив без помощи?

— Уж не думаешь ли ты, что эта синдэ сможет чем-то помочь ему? — фыркнул Карантир.

— Тихо!

Голос Маэдроса, может, и уступал силой голосу Маглора, но звенел гулкой бронзой и разлетался тяжёлым эхом по стенам. Братья-спорщики умолкли.

— Вот моё слово, — сказал повелитель Химринга. — Что сделано, то сделано. Маглор нарушил мой приказ, но я верю, что он действовал не из злого умысла или своенравия. Про Эйриен я могу сказать то же самое, к тому же приказ Маглора снимает с неё ответственность за ущерб, а за дружбу не наказывают. И покончим на этом.

Повисло недолгое молчание.

— Ладно, — так же стыло промолвил Куруфин. — Я не Маглор, чтобы оспаривать твои решения. Но разве ты сам не заметил, что каждый, кто проникается сочувствием к этой чаровнице, становится противником семьи? Сначала Тьелко, потом Кано. Она первая, кому удалось вбить между нами клин.

— Это точно, — хмуро поддержал его Карантир. — Она как ржавчина, что пожирает добрый металл.

Маглор покачал головой.

— Не ржавчина, — сказал он, глядя в темноту за воротами, — а камень. И если наше единство разбилось об этот камень — значит, оно было скверно закалено.

12. Вызов

Талат-Дирнен — Тол Сирион, месяц нарбелет 457 г. Первой Эпохи

Когда брод Бритиах остался за спиной, а цепь заснеженных вершин Криссаэгрим резко повернула к северу, Лютиэн спешилась и расседлала коня. Впереди лежали мирные земли — Бретиль и Талат-Дирнен, но для неё эти края были опаснее, чем Димбар или вымершие к осени пустоши Нан-Дунгортэб. В Смертной Долине не было напастей, от которых не уберегли бы колдовской плащ или резвые ноги коня, а вот в Бретиль, принадлежащий к владениям Тингола, но не прикрытый Завесой, часто заглядывали сторожевые отряды Белега, и здешние леса охранялись куда более бдительно, чем необитаемые северные рубежи Дориата. А на равнине Талат-Дирнен несли дозор эльфы Нарготронда, и одинокий всадник не мог проехать у них под носом незамеченным. Наученная горьким опытом, Лютиэн боялась показываться им и просить их помощи, опасаясь что её снова задержат — пусть и из лучших побуждений.

Поэтому с конём пришлось расстаться. Она не могла воспользоваться плащом, находясь в седле, и не могла вести коня с собой — он бы выдал её присутствие. Лютиэн предпочитала потерять лишний день, добираясь до Тол Сирион пешком, чем рисковать попасться на глаза стражникам отца или Финрода.

Конь не хотел убегать — всё кружил возле неё, подходил, ласково клал морду на плечо. Лютиэн погладила его в последний раз, поправила под плащом узелок с остатками припасов и набросила на голову капюшон. Конь недоумённо всхрапнул — он не понял, куда делась хозяйка. Потом нерешительно пошёл прочь, часто вскидывая голову и оглядываясь. Издалека Лютиэн услышала его жалобное, растерянное ржание, но только вздохнула и ускорила шаг.

Уже в сумерках она перебралась через западный приток Сириона по тонкому, как воробьиная жёрдочка, мосту. К вечеру второго дня вдали над рекой поднялись белые башни Минас-Тирита — и вместе с ветром из горловины ущелья прилетел долгий, жуткий до озноба волчий клич.

Плащ хранил её от чужих глаз, но приближаться к захваченному замку ночью Лютиэн не решилась. Спустилась к воде, отыскала под нависающим берегом песчаную промоину, скреплённую корнями деревьев в виде маленькой пещерки. Спрятавшись в этом нехитром убежище, она напилась, поела и легла, закутавшись в плащ с головой. Река гоняла по песку мелкие волны, изредка заплёскивая вход в пещерку. Со стороны острова доносились волчьи голоса, пугающе отчётливые в мёртвой тишине ущелья.

Лютиэн была уверена, что не сможет заснуть — страх лежал в груди, как кусок льда, растекаясь изнутри холодными струйками. Но стоило свернуться в клубок, сберегая тепло, и закрыть глаза, как сон тут же накрыл её пушистым тёмным крылом — точно чары плаща вдруг возымели силу над своей создательницей.

~ ~ ~

Её разбудил шорох сыплющегося сверху песка. За время путешествия Лютиэн успела приучить себя к скрытности, поэтому не пошевелилась, не вскрикнула спросонья, а затаилась, как сторожкий зверёк в своей норе. Из-под плаща ей было видно немногое: кромка горящей от солнца воды, золотая рябь у берега, свисающие сверху корни с комьями сухой земли. И сверху, откуда они тянулись, кто-то топтался по непрочному своду её укрытия. Кто-то крупный, тяжёлый...

И злой. Лютиэн сжалась под плащом, чтобы не выдать себя отчаянным стуком сердца, заходящегося от ужаса. От того, кто ходил по берегу прямо над её головой, веяло кровью и тьмой. Не орк, не волк — кто-то пострашнее простых слуг Врага. Кто-то, наделённый не только злобой, но и силой... Способный почуять её даже сквозь защитный покров...

Большой ком земли обвалился с нависшего края, рассыпавшись на мокром песке. Солнце брызнуло в пещерку, пронизывая лучами чёрную ткань. Лютиэн перестала дышать — но глупое сердце всё колотилось, слишком часто и слишком громко, отдаваясь безнадёжным звоном в висках.

— Страх... Я слышу твой страх, эльф.

Голос был мужской, низкий и хриплый. Ломаный синдарин напоминал тот, который использовали в разговорах с эльфами халадины Бретиля, но звучал ещё грубее.

— Ты где-то здесь... Совсем рядом... Бойся, бойся сильнее. Мне будет проще найти тебя.

"Бежать! — вскричало всё в ней. — Скорее бежать!" Но она не могла выбраться из промоины, не выдав себя хотя бы шорохом одежды, и не могла выбраться на берег, не ступив в воду прямо перед носом того, кто её искал. Она не сомневалась — этому будет достаточно одного всплеска, чтобы изобличить её...

Но когда тяжёлая нога ещё раз топнула по обваленной кромке и уже не ком, а целый пласт сухой песчаной почвы отделился и повис на древесных корнях, понемногу сползая ей на голову, — Лютиэн не выдержала. Уже не помышляя о том, чтобы прокрасться мимо этого чудовища незамеченной, она рванулась прочь из пещерки, ставшей западнёй.

Едва вода плеснула под её ногами, как с обрыва на мелководье, подняв облако брызг, спрыгнул рослый, плечистый мужчина, одетый во что-то серое, кажется, в меховой плащ. Ему не хватило какой-то пяди, чтобы поймать Лютиэн — широкая ладонь с хищно согнутыми пальцами сгребла воздух прямо за её плечом. Увернувшись, принцесса выскочила из воды и вскарабкалась на откос, выиграв на этом ещё мгновение или два — её преследователь был тяжелее и не так ловок.

Оказавшись на твёрдой земле, Лютиэн сломя голову бросилась к темнеющей вдали роще. В беге ей было мало равных — она почти не сомневалась, что сможет уйти... Но, заслышав позади ликующий рык, она всё-таки обернулась на ходу, хоть и знала, что этого делать нельзя.

Он летел за ней по берегу — огромный волчище, весь пепельно-седой, с полосой чёрной шерсти на хребте и подпалинами на втянутых боках. Запах ли, шорох ли сухой травы под ногами или страх выдавали её — но он бежал, не теряя следа, и красные глаза горели предвкушением добычи.