Месть самураев.

Дело заключалось в том, что накануне Натабура встретил его!

Все произошло следующим образом. Натабура, который пребывал все в том же грустном настроении, по привычке притащился на мост Ясобаси и уселся там у всех на виду. Должно быть, он неосознанно искал смерти. Ему было наплевать на всех стражников города вместе взятых. Путь сунутся! — со злостью думал он. Пусть попробуют! Ох я развернуть! — и невольно поводил плечами, которые соскучились по настоящей работе. Но стражники словно специально обходили мост Ясобаси десятой дорогой. Ну где же вы? — думал Натабура. Где?

Это было единственным место, которое для него хоть как-то было связано с Юкой. Он почему-то думал, что именно на этом мосту встретится с ней. Разумеется, он ошибся, но эта была нежная ошибка, полная печали. У него возникло такое чувство, что ему уже не на что надеяться.

Верный Афра, гремя костями, рухнул под ноги, положил морду на лапы и приготовился дремать. Он уже привык к ежедневным походам на этот мост, действительно задремал и даже увидел сон, в котором грыз голяшку и рычал на пса, появившегося невесть откуда. Потом они подрались. Афра одержал очередную победу и снова принялся за голяшку, тем более что в последние дни хозяин кормил его из рук вон плохо. Впрочем, он и сам питался чем ни попадя, ходил грустным и вялым, как тень. И тут появился знакомый запах. Афра насторожился и закрутил башкой. Запах был настолько притягательным, что Афра забыл о голяшке. Запах шел оттуда, из толпы, из-за многочисленных ног, шаркающих по земле и поднимающих пыль. Запах Акинобу. Афра не мог перепутать. Он узнавал этот запах из миллиона и ошибиться не мог. Налетел враг, отобрал голяшку. Афра равнодушно посмотрел ему вслед и проснулся. Он лежал у ног хозяина и явственно чуял поблизости Акинобу. Вот Натабура обрадуется, думал он и задрал морду. Но, похоже, хозяин и в ус не дул. Ты чего? — удивился Афра и на всякий случай завилял хвостом сильнее, смахнув грязь с ног Натабуры, который в свою очередь решил, что псу надоело валяться и он просится домой.

— Сейчас, сейчас... — произнес он и потрепал Афра по голове.

Афра поднялся. Ничего ты, Натабура, не понимаешь, подумал он. Вон торчит Акинобу и даже смотрит на нас.

Натабура безучастно посидел еще с коку и уже собрался было идти домой, как вдруг заметил, что Афра ведет себя странно: весело виляет хвостом, навострив уши, и смотрит в одну точку. Натабура проследил за его взглядом: на берегу, в весенней грязи и пыли сидел монах комо* и играл на флейте. Таких монахов бродило по Киото великое множество. Соломенная циновка комо служила им и постелью, и зонтиком, а при случае могла быть использована в качестве топлива. При других обстоятельствах Натабура не обратил бы внимания на монаха, если бы не мелодия, которую он играл. Эту мелодию знал только один учитель Акинобу!

Не может быть, подумал Натабура. Кими мо, ками дзо! Мне кажется. Я сплю. Я грежу. Я лечу в облаках. Но когда открыл глаза, сообразил, что это учитель Акинобу, не только потому что Афра, не обращая ни на кого внимания, пересек улицу и уже лизал Акинобу лицо, а еще и потому, что они слышали эту визгливую мелодию только в Тибете на празднике весны.

Учитель Акинобу подал знак, и Натабура, немного ошалело, поплелся за ним. А Афра, презрев правила приличия, целовался, выплясывал и вообще вытворял нечто невообразимое. Даже поскуливал от восторга, оставляя на руках и ногах Акинобу следы когтей. А Акинобу ему позволял это делать, потому что сам рад был не меньше.

Акинобу маскировался по двум причинам: не хотел, чтобы его узнал кто-нибудь из храма Каварабуки, хотя он и сбрил усы, и боялся каким-либо образом скомпрометировать Натабуру. Он давно уже приметил и его, и Афра, но только сегодня счел возможным открыться, ибо сделал весьма важное дело и предполагал совершить следующее — он решил участвовать в заговоре.

Они свернули в один переулок, потом в другой, миновали два-три мостика — порой Натабура ориентировался только по мелькавшему в тени лавок и харчевен хвосту Афра, и наконец в каком-то темном-претемном переулке Акинобу повернулся, обнял его и произнес:

— Ну, здравствуй, сынок, здравствуй. Жива Юка! Жива! Ждет не дождется тебя дома!

Вот тогда-то и отлегло от сердца у Натабуры, и он почувствовал в себе такую силу, в сравнении с которой все силы мира — божественные и человеческие — казались мелкими и ничтожными. И тогда в его глотке родился такой крик радости, который донесся до обоих дворцов и заставил в страхе сжаться сердца правителей и их жалких кугё**. И в этот миг все они поняли, что час возмездия близок, что пришел герой, способный изменить мир.

Досё, который стал начальником городской стражи, тоже всполошился и послал три отряда и еще один на помощь вслед в ту часть города, откуда донесся крик. Многие из стражников посчитали его звериным и по пути сбежали, чтобы отсидеться где-нибудь в темном подвале, а те, кто все же решился идти, трясся и оглядывался и умирал сотни раз от любого мало-мальски громкого звука.

*Монах комо — монах, который странствовал с соломенной циновкой комо.

**Кугё — вассалы.

Когда же они со всеми предосторожностями окружили нужный квартал, то ни Акинобу, ни Натабуры, ни Афра в нем, конечно, не обнаружили. Они давно сидели в доме, пили чай и наслаждались разговорами и обществом друг друга. А еще Афра грыз самую что ни на есть настоящую говяжью голяшку и был счастлив не менее, чем Натабура и Акинобу. Периодически он бросал это дело и подходил к ним, чтобы излить свою собачью радость. А потом возвращался к голяшке, грыз, грыз, грыз, а еще утробно урчал от удовольствия, и не было счастливее собаки во всем мире.

* * *

Напутствуя учителя Акинобу, Юка сказала:

— Скажите ему, что люблю и жду его. Но вначале пусть выполнит свой долг.

— О каком долге вы говорите, сэйса? — удивился Натабура.

Он подумал, что она напоминает ему о доме, который он обещал построить на берегу озера Хиёйн.

— Который нам по плечу, — ответил учитель Акинобу и посмотрел с таким видом, что Натабура понял — учитель что-то знает и что-то задумал, но хитрит.

— Значит, вы тоже в курсе дела?

— В курсе, дорогой. В курсе. Но не в том, о котором ты говоришь, — добавил он таинственно. — Я отыскал нашего недруга. Теперь мы просто обязаны участвовать в заговоре!

Учитель Акинобу напоследок оглянулся на озеро Хиёйн, вокруг которого кольцом замыкались горы Коя, поросшие вечнозеленым лесом. Ворота Эда сами собой закрылись, отгородив от мира плавающий монастырь Курама-деру, на крыльце которого одиноко стояла Юка. Акинобу оставлял ее с легким сердцем. Ее охранял поданный господина Духа воды — Удзи-но-Оса — цивилизованный каппа Мори-наг, который обязался не только не допускать никого из чужаков, но и снабжать Юку съестными припасами, как то: рыбой, водорослями, улитками, луком, сладкими бамбуком, лесными орехами и коняку — да мало ли еще чем. Например, ягодами, грибами и рисом, который крестьяне из ближайшей деревни оставляли на берегу Хиёйн. Он же привозил ей последние новости из мира людей.

Со стороны же невидимого мира Юку берегли восемь веселых кабиков*, которые делали это не только из чисто дружеских побуждений, но и по старой памяти. Поэтому Акинобу мог быть спокойным за Юку. Тем более, что скоро к ней придет ее подруга — госпожа Тамуэ-сан, с которой они похожи, как сестры. По возвращению он, как и Натабура, планировал поставить на берегу, рядом с водопадом Исогаи дом, крытый черепичной крышей, и окружить его зарослями дикой, ветвящейся хризантемы.

Вот за этот дом он и готов был бороться.

Акинобу не спал, и не ел и добежал, и доплыл до Киото за три дня. Еще на тракте Саньёдо, у хозяина почтового двора Акаси он приобрел старое монашеское кимоно корейского храма Пэкче, флейту из красного дерева, в тело которой был вставлен маленький стальной язычок, и соломенную циновку. Так он и шел с неизменным посохом из белого корейского дуба, циновкой и флейтой, на которой из-за спешки не играл, и только придя в Киото, принялся изображать монаха комо.

Содзу Ато Такаяма не питал зла в отношении Акинобу. Мало того, отправив его в Тибет, он тут же забыл о нем. Не потому что был от природы так уж бесчувственным, хотя и не без этого, а потому что похоронил их всех сразу: и Акинобу, и Натабуру, и Юку, и тем более Язаки. Даже медвежий тэнгу вошел в список погибших при служении Будде. Этот список ежегодно подавался императору и регенту для отчетности. В дальнейшем из этих списков выбирались люди, которых делали святыми. Конечно, тэнгу Афра никак не претендовал на столь высокое звание и лишь формально присутствовал в качестве божественного существа, помогающего утверждению власти Будды на Земле.

Хотя, наверное, если бы истинный Будда все это узнал, он бы одним махом разогнал и Совет Сого, и гэмбарё**, и дзибусё

* * *

, ибо не было в Мире ничего проще и естественнее Его естества. Учение Его заключалось не в беспрестанном Его возвеличивании и через это в утверждении власти императора, а в познании Истины. Но это никого не волновало. Появились законы, написанные человеческой рукой, что само по себе свидетельствовало о кощунстве власти. Монахов, которые спорили о чистоте веры, упрекали в нарушении законов и в 'замутнении Будды'. А истинных последователей Будды вешали, топили или изгоняли в пустыни. Это называлось политикой укрепления власти императора.

*Кабики — существа, обитающие в Левом Светлом Лабиринте Будды.

**Гэмбарё — управление по делам монахов.

* * *

Дзибусё — главное управление по делам монахов.

Причина, по которой Акинобу и его спутники должны были умереть по пути в Тибет, заключалась в том, что регенту Ходзё Дога любыми способами нужно было ослабить духовную власть императора Мангобэй, который по законам страны являлся прямым наместником Будды на Земле. И пока в его руках находился кайдан* — символ духовной власти, регент Ходзё Дога не мог спокойно спать. Официально он расчищал земной путь перед императором, расширяя границы империи, ведя войны и преумножая богатство Нихон. Однако этого было недостаточно. При нынешнем положении дел мимо него проходили все назначения храмов и монастырей, включая и Совет Сого, который надо было любым способом дискредитировать и уничтожить. Поэтому-то и выбрали монаха из богом забытого монастыря, который находился на краю света, до которого надо было плыть или лететь подобно чайке. Тем самым выполнялось условие: монах не должен быть посвященным в интриги столицы. Этим регент Ходзё Дога хотел обезопасить себя в случае каких-либо обвинений в заговоре против императора. Таких экспедиций в разные части Мира было разослано несколько. Три из пяти не вернулись вообще. Из оставшихся двух пришли по одному человеку. Совет Сого во главе с императором пребывал в панике.

Планировалось несколько вариантов развития событий. 'Если они погибнут, мы обвиним в этом Совет Сого и косвенно императора в неуважении к Будде и отодвинем его от управления Советом', — рассуждал регент Ходзё Дога. По другому варианту, в Лхасе Акинобу подсунут не то, за чем он пошел в Тибет, а христианскую литературу, что тоже являлось бы формальным поводом к разгону Совета Сого за преклонение перед западными варварами. Ничего этого Акинобу, конечно, не знал, но благодаря ловкости и везению они избежали всех ловушек судьбы и волей же этой судьбы попали в столицу Мира — Нихон, но уже не в качестве друзей регента Ходзё Дога, а в качестве почти что его врагов. Но вначале Акинобу только подозревал Ато Такаяма в стремлении погубить их всех одним махом и очень-очень желал во всем разобраться самостоятельно. Поэтому, когда в один из вечеров он, словно дух, возник перед Ато Такаяма, тот первые несколько кокой не мог вымолвить и слова. Впрочем, вначале он не узнал Акинобу, а подумал, что в покои пробрался нищий, и прежде чем Акинобу его придавил, схватив за кадык, успел крикнуть:

— Стража!

Но когда оба стражника, одетые с головы до ног в кожаные доспехи, упали, обливаясь кровью, и захрипели у его ног, он, кашляя и, как рыба, хватая ртом воздух, опустился на футон:

— К-ха-а-а...

— Еще раз пикнешь, тикусёмо**, я тебя убью! — предупредил Акинобу.

Они прислушались. Однако в крыле храма Каварабуки, где находились покои Ато Такаяма, было тихо, как в могиле. Только где-то в городе от скуки лаяли собаки. Акинобу прислушался с тем, чтобы знать, всех ли слуг и стражников он заставил навеки замолчать, а Ато Такаяма — с надеждой, что кто-нибудь в конце концов прибежит на помощь.

— Я... я... — с трудом произнес Ато Такаяма, — не знал, что это ты.

В этот момент он пожалел, что вытащил из безвестности этого монаха с колючими, страшными глазами. Его предупреждали, что Акинобу никогда не отступался от цели и никогда не проигрывал. Но никто другой на такой тяжелый труд, как путешествие в Тибет, не согласился бы. Какой я дурак, какой я дурак, подумал Ато Такаяма, что не послушал умных людей. Надо было быть осторожней.

— Ты не рад, что я вернулся? — с коварной улыбкой спросил Акинобу.

Ато Такаяма отходил ко сну. Он только что отослал юного монаха, который делал ему массаж, и чувствовал себя размягченным, как кусок воска под солнцем. У юного Ита были ласковые руки евнуха. А Ато Такаяма знал толк в массаже.

— Как же... как же... — выдавил из себя Ато Такаяма, запахивая на сухой впалой груди шелковое ночное кимоно.

*Кайдан — алтарь посвящений.

**Тикусёмо — сукин сын.

Лицо его отражало крайнюю степень ужаса. Ато Такаяма и думать о них забыл. Ведь никто не должен был вернуться из путешествия длиной в два года. Мало того, содзу Ато Такаяма сделал все, чтобы именно так и произошло. Для этого он держал при себе всех пятерых в течение целой луны: поил, кормил и ублажал, как мог, пока его заместитель — содзё Миядзу — не добыл с великими трудностями гэндо — тень великого Амида, но без добра, замешанную исключительно на одной злобе. Тень великого Амида хранилась далеко в горах, в подземных лабиринтах, где в свое время пряталась Богиня солнца Аматэрасу. Охраняли гэндо Амида семь великанов, которых можно было ублажить только хорошим сакэ. Вся трудность заключалась в том, что этого сакэ нужно было в немереном количестве. Поэтому-то содзё и был вынужден метаться из деревни в деревню и варить сакэ в огромных чанах, а потом везти их на волах в горы. Когда великаны уснули, он украл гэндо Амида, чем вызвал великое и долгое землетрясение на юге Нихон.

Гэндо Амида было самым верным средством, чтобы тихо и незаметно извести не один десяток людей. Ее обладатель и люди, которые находились рядом с ним, были обречены на беспрестанные неудачи и в конечном итоге на гибель.

— А мне, кажется, не рад?

— Нет, что ты! — горячо заверил его Ато Такаяма. — Я ждал тебя всю жизнь! — и невольно покосился на затихших банси, с которыми Акинобу расправился с помощью всего-навсего одной-единственной флейты.

Конечно, Ато Такаяма не знал о том, что у флейты был маленький стальной язычок. А даже если бы и знал — как можно убить двух банси, закованных с головы до ног в доспехи? Это мог сделать разве что большой мастер, который умел не только мгновенно находить брешь в защите противника, но и владеть техникой оса*. Впрочем, если бы Ато Такаяма в полной мере представлял, какими техниками единоборства владеет Акинобу, он бы еще два года назад избавился бы от него под любым предлогом. Одно дайкуку** чего стоило. Ничего этого содзу даже не предполагал. Он был создан для того, чтобы вершить подлости, и именно в таком качестве нужен был регенту Ходзё Дога.