Пляшущая на столе красотка с роскошной рыжей гривой. Летящая веером со стола посуда. Бармен, пытавшийся что-то извлечь из-под стойки, но получивший в лоб пивной кружкой от другой красотки.

Та, что угомонила служителя прилавка была шатенкой и понимала только по-французски. Как она там оказалась, интересно?

Потом — как наяву — вспомнились сраженные молодецкими ударами дубовой скамейки полисмены. Хлопающая на ветру злосчастная майка с портретами. Удар откуда-то сзади-сбоку. Далее — фрагментами. Прибитая огромными гвоздями к дымовой трубе злосчастная разрисованная майка. Хмурое утро в участке и семейный адвокат, вылетевший из Эдинбурга еще ранним утром, а потому недовольный и хмурый. Рев голосов за решеткой:

— Свободу Ирландии и гордым шотландским горцам!

По мнению оравших, это он и был гордым шотландским горцем. Он, Берни Роджерс.

— Ох, и повеселились мы тогда, зато теперь есть что вспомнить,— констатировал Берни.— Смешно вспоминать, а ведь меня и всех кто тогда ужинал в пабе, просто траванули продвинутыми галлюциногенами. Не знаю зачем. Может просто так, а может для того, чтобы потом держать мальчиков из хороших семей на коротком поводке. Мы тогда могли такое учудить, что и за всю жизнь отмыться бы не удалось. Но все-таки было весело!

И капризуля-память в знак согласия возвратила имя сидящего в соседнем кресле:

— Ну, привет, Алпин! Чего поседел? Раньше, помнится, ты был рыжим...

Несколькими минутами позже:

— Я смотрел ваши репортажи, Берни. Проняло до печенок. Запомнил, как пели эти ребята под расстроенную гитару:

'Взрываем век своей судьбой, ломаем круг. Друзья, мы с вами — соль земли, Отчизны честь. А поименно вспомнят ли — Бог весть.

Стоит за нами в этот бой Восток и Юг. Кто жив еще, вставай сейчас, пока мы есть. А кто родится после нас — бог весть'.

— Перевод несовершенен. Накала слов, интенсивности переживаний он не передает. И, автор еще не знал: за нами все четыре стороны света.

— Вы правы, Берни. Но должен признаться, я немного понимаю по-русски. Так вот: эти воины — каждый из них — действительно чувствуют себя триархами. Последними в рядах. Легли оказавшиеся бессильными гастаты, бесславно пали принципы. Остались воины, которые осознают: есть только они и бездна мерзости, накатывающая волной, закрывающей Вечное Небо. Может, потому-то они и сражаются как дьяволы во плоти?

— Нет, Алпин. Это — воинство Всевышнего, — Берни внимательно присматривался к малейшим сокращениям мимической мускулатуры собеседника и движениям его глаз.— Дьявол умен, он обходит их десятой дорогой, стараясь ненароком не попасться на глаза разъяренных русских. Почитайте историю. Так было всегда, так есть и пребудет вовеки.

Пока в воздухе не растаяли звуки последней фразы, Альпин смотрел на визави не менее внимательно. Что это было? Бог весть. Возможно, у него оставалась отчаянная надежда увидеть в собеседнике хотя бы тень неискренности, игры, расчета. Но тщетно. Берни был абсолютно искренен.

Алпен дрогнул, опустил глаза, но все-таки решил уточнить:

— Ты стал одним из них, Берни?

— Нет, я остался собой. Мы можем поговорить лишь о том, что я приобрел некие новые качества. И кстати, дружище. Как ты сам понимаешь, я не верю в совпадения....

— Acu rem tetigisti.

— В куртке Роджерса негромко заурчал сигнал вызова . Разговор естественным образом прервался. Берни нажал зеленую клавишу и поднес трубку сателлофона к уху.

— Slainte mhath! — произнес простуженный и охрипший, но оттого не ставший менее узнаваемым голос Команданте. И тут же что-то твердое с сухим щелчком ударилось в мембрану с того конца телефона.

— Погоди, Виктор, не говори ничего, — Роджерс перехватил трубку левой рукой до упора вдавил трубку вызова стюардессы.

— Сэр? — с профессиональной вежливостью спросила материализовавшаяся у кресла стюардесса.

— Бутылку скотча и два стакана, — коротко распорядился Берни, после чего продолжил разговор. — Если я правильно понял повод, по которому ты стучишь стаканом у моего уха, то...

— Пока ты катался по миру с лекциями, мы это сделали. Только что завершилось голосование. Ты угадал! Хартия — принята! Обновленному Союзу — быть!

-Умные люди всегда говорили, что история Союза так глупо закончится не могла, — непроизвольно расплывшись в улыбке, высказался Берни.

— В общем, ждем, — устало прохрипел севший голос Команданте, и в трубке послышались злые короткие гудки.

Принесенную стюардессой выпивку Берни разлил по стаканам, не произнеся не слова.

Взяв в руки стакан, Альпин задумчиво покачал в руках, и осторожно высказался:

— У телефона достаточно громкая мембрана, так что, слышно мне было хорошо. Не могу сказать, что разделяю твое Ликование, Берни, потому предлагаю совершенно нейтральный тост: за мечту! Они у всех, как известно, разные.

Выпили, выдохнули, налили еще. Подумав, Алпин добавил:

— В память о той вечеринке, Берни: при малейшей возможности беги к своим новым друзьям и пока не схлынет ажиотаж, не высовывай оттуда носа! Ты — еретик!

Роджерс вскинул голову, воинственно выпятив тяжелый подбородок. — Я всего лишь честный репортер, которому несколько раз пришлось самому позаботиться о спасении собственной жизни. Равно как и жизни доверившихся мне людей.

— А я — культуролог, — прозвучало в ответ.

По лицу Берни пробежала гримаса, означающая легкое презрение.

— Напрасно, — хладнокровно отметил Альпин. — Напрасно ты так плохо думаешь о людях моей специальности. Некоторые из нас в основном занимаются тем, что договариваются с людьми, убивающими за неверное слово. Пойми, стремление быть предельно точным в формулировках въелось в меня намертво.

— И что же?

— Ты привык к иллюзии безопасности, Берни. И ко всем этим бредням вроде Habeas corpus и иже с ними. А я учился на спортивную стипендию, уже зная кое-что про изнаночную сторону нашего бытия, которую ты научился мало-помалу замечать.

Я анализировал тон и содержание твоих репортажей, книг, лекций. Потому могу с полной уверенностью повторить: для постороннего наблюдателя, равнодушного к скоромному обаянию джентльмена из общества, ты еретик! Последовательный до скрипа зубов, объективный как зеркало в ванной, и это самое неприятное. Понимаешь, еретики не всегда начинают как сознательные выразители крамолы и проводники по запретным путям...

— Продолжай.

— Поначалу ты даже не задумывался, что подрываешь основы. Ты полагал, что дело обстоит как раз наоборот. Твои статьи и репортажи просто дышали беспристрастностью и верой в Идеалы. Но к твоему же несчастью оказалось, что ты научился размышлять. И ты начал задавать людям вопросы. Уверены ли они, что технический прогресс не остановился? Понимают ли читатели, что в новом тысячелетии следует пересмотреть взгляд древних иудейских козопасов на моральные ценности? И вообще, могут ли эти моральные ценности и история, подогнанная под хронологию Ветхого Завета, считаться Незыблемыми Истинами?

— Ты всерьез покопался в моих статьях.

— Работа такая, — серьезно ответил Алпин. Так я продолжу?

— Давай, интересно же! — искренне ответил Берни.

— Раз от раза вопросы становились все злее и конкретнее. Почему государство, плодя бесчисленные толпы бездельников, обирает работающих, отнимая у них все больше и больше. Ты, помнится, насчитал семьдесят центов прямых и косвенных поборов с заработанного доллара.

— Было дело.

— Приятно ли обывателю узнать, что он не обладает сознательным бытием, а потому реальная стоимость его личности и жизни пренебрежимо мала? Сделанный тобой ретроспективный анализ неопровержимо доказал, что имеющиеся мировые религии — всего лишь результат лихо закрученных многоходовок, которые правильнее всего было бы назвать аферами, чем они, в реальности и являются?

В результате, масса твоих читателей слегка обеспокоилась и принялась искать бреши в предложенных умозаключениях, чисто ради сохранения собственного спокойствия. И что же? Дырок, несообразностей, лжи там не оказалось.

— Там и не могло их быть.

— Теперь многие, Берни, очень многие вновь захотели быть. А государство предстало просто братвой с большой дороги, без которой можно и обойтись. Твой приятель Вояр наглядно показывает, как это сделать. Дело идет к большой крови, и ты можешь оказаться одним из первых пострадавших. А мне не слишком-то понравится помнить, что я даже не удосужился ни уберечь, ни предупредить бывшего собутыльника.

— Ни получить выгоды от содеянного, — саркастически ухмыльнулся Роджерс.

— Pauca verba, — вернул улыбку старый приятель. — Ты уже понял, мы хотим быть первыми, и готовы помочь. Для начала, самолет до Лондона немного не долетит.

—

— Глава 29.

— — Не помню где, но точно приходилось читать, что мужика одного в первую мировую , взрывом тяжелого снаряда не убило, а каким-то образом забросило на дерево в одних подштанниках, — подумал спешно приехавший генерал Рохин, глядя на Председателя СНК, задумчиво сидящего в разодранной одежде на куче битого кирпича. Затем окинул взглядом картину разрушения и прикинул:

— — Тут фугас как минимум, на полтонны подорвали. Шансов выжить, по всем расчетам, не должно было быть ни у кого. Но выжившие все же есть.

— Вслух генерал не сказал ничего . Просто подошел, отдал честь и коротко спросил:

— — Какие будут распоряжения?

— Виктор неуверенно улыбался, пытаясь прижать к окровавленному лбу здоровенный клок кожи. По лицу тонкой струйкой стекала кровь. Смешиваясь на коже с пылью и грязью, она превращала лицо Команданте в подобие маски из фильмов ужасов.

— Притормозив медиков отстраняющим жестом, Вояр сказал:

— — Искать исполнителей и заказчиков бессмысленно. Ты это понимаешь, Лев Яковлевич? Кстати, которое это у нас?

— — Семнадцатое.

— — Вот. Ты все понимаешь. Справедливость — она разная, — с видимым усилием, но очень внятно выговорил Виктор, заваливаясь набок.

— Облака цементной пыли не желали оседать как минимум, еще час. В воздухе резко пахло кровью и горелой взрывчаткой. То, что минутой раньше представляло из себя новенький с иголочки спортивный комплекс, теперь превратилось в месиво искореженной стали, битого кирпича, обломков бетона, дерева и пластика.

—

Неделей позже генерал Рохин навытяжку стоял перед больничной койкой. Докладывать приходилось о вещах крайне неприятных. Команданте, замотанный бинтами до глаз, принял доклад, полулежа на подсунутых под спину подушках, и недовольно поинтересовался:

— Вы, генерал, хоть понимаете, что наворотили?! Где вы вообще взяли этих психованных абреков?! Насколько я понял, бывший депутатский корпус уничтожен полностью. Владельцы заводов-газет-пароходов в очереди стоят, номерки на руках пишут, кто и когда перед Создателем отчитываться будет!

Да, кстати, кто вам дал право без разбора валить руководство всех конфессий?!

В слегка сузившихся глазах Вояра бушевал ледяной шторм. По спине испытанного боевого генерала потекла струйка холодного пота. Но, собрав волю в кулак, Рохин спокойно ответил:

— Вы.

— А нельзя ли последнее утверждение расшифровать подробнее? — с холодной, вгоняющей в жуть, вежливостью поинтересовался глава государства.

— После того, как вы оказались на большичном, состоялось расширенное заседание СНК. На нем и были приняты соответствующие решения. Товарищей, их реализовавших, абреками назвать никак нельзя. Искать их нигде не пришлось. Это исключительно наши кадры. Преимущественно ополченцы, добровольно прошедшие психокондиционирование. Предельно честные и ответственные люди. Их воспитали вы, Команданте! И они решили сделать все максимально качественно.

— А чем, позвольте спросить, вы руководствовались, принимая те самые решения?

— Вашими же высказываниями.

— Напомните.

Генерал слегка прикрыл глаза, сосредотачиваясь, после чего начал монотонно цитировать:

"Сдадимся — даже мысль о справедливости объявят крамолой.

Право решать, как жить, можно взять только силой.

Гражданская война — вечна. Меняются лишь формы и интенсивность.

Всех вражин за один раз не отстреляешь. Процедуру следует регулярно повторять.

Недовольных, использующих террор как разновидность антидепрессантов, умиротворить невозможно. Возможно лишь упокоить.".

Цитируя, Рохин делал между фразами долгие паузы, предоставляя Виктору возможность вспомнить, где, что и при каких обстоятельствах говорилось.

Неторопливо оборвав датчики, Команданте откинул одеяло, и, охнув, коснулся ногами пола.

— Представляю, как Он вопил в Небеса: 'Господи, я не этого хотел!', — улыбнувшись углом рта, заметил Виктор. — Но, делать нечего. Не можешь предотвратить — возглавь!

Вбежавший в палату доктор был развернут в обратном направлении тихой просьбой:

— Пожалуйста, дайте хоть тапочки какие. Ногам холодно.

Пришедшие следом, столь же безропотно отправились за одеждой.

Встречаясь в эти дни с людьми, комиссар Кузовлев не уставал повторять:

— Божий дар с яичницей путать не след! Если кто-то с оружием или пачкой банкнот в руках отстаивает тезис, что справедливость — это когда никто не живет лучше чем он, то мы его поправим ровно теми же способами.

-Ну да, — однажды последовала реплика из зала. — В народе очень популярно мнение, что счастье не в том, что у твоей коровы приплод хороший, да молока много, а в том, что у соседа вся как есть скотина сдохла.

— Именно! — согласился Геннадий. — Спасибо вам, товарищ, верно указали на типичный пережиток крестьянской морали. А в силу того, что вчерашние крестьяне или горожане в первом-втором поколении составляют подавляющее большинство населения, эти психологические выверты устранить будет крайне сложно. Но мы справимся, поверьте!

Доцент Завадский, во время традиционных в 'Броневичке' политических дискуссий, вспыхивающих среди любителей пива обыкновенно между второй и третьей кружками, выражался куда как более жестко и определенно.

— А что бы вы хотели? — высказался доцент, аккуратно поставив опустевшую кружку на край стола. — Все происходящее изумительно логично, я бы даже сказал, математически выверено.

— Это террор! Где свобода?! За что боролись?! — неожиданно бросил в пространство один из дежурных либералов. Таких в 'Броневичке' не жаловали, но особо и не гнали. Порядки в самой интеллигентной пивной города были вполне демократичны — куда там Гайд-парку.

-Э, батенька, — отреагировал на реплику Павел Иванович. — Нельзя же так. Это в вас уже водочке лишней много. А так, понимали бы, что, во-первых, чистка неизбежна, во-вторых, если вы за что и боролись, то языком, а в третьих, свобода есть категория сугубо умозрительная. Мы всегда чем-то, да ограничены.

Возражений не последовало.

— Начну, пожалуй, с правомерности применения такого понятия, как 'террор'. Видите ли, элементарная логика требует привлечения к процессу реформирования людей верных. И не только привлечения, а еще и возвышения. Что мы и наблюдаем. Никого из старых 'политических тяжеловесов' во главе наркоматов нет.