Наступила небольшая пауза в разговоре. Вейдлинг понял, что Франц хочет услышать от него замечания. Он тяжело поднялся с кресла, сопя, оперся о спинку и, бросив все тот же недоверчивый, слегка с прищуром взгляд на мужественно офицера, заговорил:

— Считаю наивным полагать, господин майор, что сформированные таким образом бригады, не побывавшие в сражениях, будут иметь высокую степень боевой готовности и боевой выучки.

Франц дернулся, его скулы сжались, змеевидный шрам покраснел. Дядя ударил его в самое слабое место.

— Я думал об этом, — выпалил нервно он. — Но у нас нет другого выхода! Вы же сами подчеркнули острую нехватку людей. Где я вам найду опытных панцершютце на всю армию? Их нет. Но я знаю одно. Русские военнопленные эффективно с русскими воевать не будут, тем более в конце войны. Но против американцев, англичан, против Антанты, как это было в их гражданскую войну, они пойдут с оружием. Мы пообещаем им свободу. Кроме того, не забывайте, что центральным ядром бригад все же будут переукомплектованные лучшие танковые части, снятые с Восточного фронта. Есть еще один нюанс. Ваша армия будет использована не в начальный период операции, где в бой вступят основные силы групп в виде 5-й и 6-й танковых армий под командованием генералов Мантейфеля и Дитриха, а на стадии ее расширения, на стадии окружения противника с юга и севера по левобережью реки Маас. Центральное ядро армии стремительным броском будет направлено на Брюссель и Антверпен. Мы устроим англичанам второй Дюнкерк.

— Хорошо, согласен. Это заманчиво. Но вдруг фюрер передумает и не будет операции в Арденнах, о которой ты мне несколько раз толкуешь? — не сдавался генерал Вейдлинг.

— Не передумает, дядя. История пока пишется без наших корректировок. Совсем скоро, в конце сентября, фюрер пригласит в штаб-квартиру, что в Восточной Пруссии, Кейтеля и Йодля, где поручит им разработать план наступления на Западном фронте между Аахеном и районом к югу по Люксембургско-французской границе. Время наступления он обозначит между 20-м и 30-м ноября 44-го года. К 9 октября Йодль выполнит план подготовки операции. Он предложит пять возможных вариантов наступления. Гитлер остановится на одном из них. Вот на это совещание мне надо попасть. Оно состоится в Берлине в рейхсканцелярии фюрера. Через Гудериана, через Моделя, через Шпеера, через черта, наконец, но мне надо туда попасть. Позже нельзя, позже пойдет директива в войска. 'Стража на Рейне' — под таким кодовым названием войдет в историю эта операция. Она — чистейший плод воображения Гитлера, его личная инициатива, его последний Рубикон, его последняя надежда. Я сумею убедить Гитлера принять мои корректировки. У меня есть все основания так полагать. Те секретные данные о противнике, которыми я располагаю, бесценны. Я попробую получить от Гитлера карт-бланш. Только в этом случае господа генералы от Верховного командования станут считаться с нами и примут наши предложения по плану операции. Иначе наш разговор, наша подготовка может закончиться для нас плачевно — подвалами центрального гестапо Мюллера на Принц-Альбрехтштрассе, — Франц замолчал. Он вдруг почувствовал себя усталым, разбитым, изнеможенным, как после изматывающих тренировок по боксу. Словно кто-то вытянул из него последние силы этого вечера, когда он заговорил о будущем воздействии на текущую реальность жизни. 'Это от напряжения дня, необычайной остроты поднятых тем', — подумалось ему.

— Все, дядя Гельмут, я закончил разговор. Скажите свое мнение по поводу услышанной информации, — в голосе Франца не чувствовалось твердости.

— Уже ночь, Франц, — вяло заметил Вейдлинг. — У меня трещит голова от твоих секретных данных, от твоих познаний будущего. Дай мне неделю, чтобы переварить всю информацию. Одно тебе скажу. Ты меня сильно обеспокоил. Тебе грозит очень серьезная опасность. Став предсказателем исторических событий, ты уже нажил врагов в лице трех разведок мира, а сколько еще наживешь, даже представить трудно. Как только твои предсказания начнут сбываться и приносить одной стороне положительные результаты, ты станешь врагом номер один для другой противоборствующей стороны. Ты становишься предметом яростной охоты иностранных разведок. Ты становишься чужим для всех, даже для немцев, — генерал разлил коньяк по бокалам. — Бери, допьем, — не чокаясь, не смакуя, не закусывая, не дожидаясь, когда возьмет свой бокал Франц,

Вейдлинг выпил без энтузиазма свой алкоголь, расстегнул пуговицы генеральского мундира и развалился в кресле.

— Ты понимаешь... — Вейдлинг стал говорить заплетающимся языком. — Ты становишься чужим даже для меня. Для меня, Франц! Я генерал, участник двух мировых войн, тактик и стратег, не знаю многих вещей, о которых ты говоришь, а ты ведь только майор, извини за грубость, не обижайся на меня — почти сопляк. Мне кажется, что я перестаю понимать тебя, Франц. Мне очень жаль, что это так. Но в этом нет моей вины. На тебя сошло прозрение, и ты стал чужим для всех. Понимаешь?! — Вейдлинг уставился на Франца мутными, покрасневшими глазами и, покачивая перед его носом указательным пальцем, пьяно промычал: — Никто, понимаешь, никто не хочет знать о себе, что с ним будет в будущем. Иначе... иначе теряется смысл борьбы за жизнь. А ты знаешь! Ты знаешь будущее. Ты приблизился к богу, мой мальчик. Ты хочешь переделать историю, предначертанную Всевышним Господом. Это меня пугает. Я боюсь за тебя, Франц, за твою семью. Великие мира сего просто сотрут тебя в порошок, как только ты перейдешь им дорогу, как только они поймут, что ты отнимаешь у них самое дорогое достижение в жизни — это собственноручно творить историю. Подумай над моими словами, Франц. Моя речь сумбурна, но я выложил тебе все начистоту, как думаю, как чувствую сердцем. Хорошенько подумай, пока мы не сказали последнее слово и не перешли черту от установившейся реальной действительности к искаженному, искусственному бытию. Не наступит ли после этого исторический коллапс? Понял меня, Франц? Уловил мою мысль, сынок?

— Да, дядя Гельмут, я понял вас. Но остановки уже не будет. Наш локомотив не имеет стоп-кранов, — дрогнувшим голосом произнес офицер. — Но я подумаю над вашими словами. Спасибо, что выслушали меня, — Франц сделал несколько глотков коньяка и поставил на журнальный столик почти полный бокал превосходного 'Мартеля'. — Все, дядя, я иду спать.

— Да, мой мальчик, спать. Иди. Гретхен постелила тебе в соседней комнате... Иди... Там... — генерал безразлично махнул правой рукой куда-то в сторону, не глядя на Франца. — А я здесь еще посижу... Один... Совершенно один...

Глава 17

Сентябрь 1944 года. Берлин, бульвар

Унтер-ден-Линден. Пивной ресторан 'Папа Карло'. Степан Криволапов и Следопыт

Унтер-ден-Линден — улица под липами — так переводится один из главных и наиболее известных бульваров немецкой столицы. Он получил свое название благодаря украшающим его липам.

Бульвар начинается от исторической Парижской площади с монументальными Бранденбургскими воротами до Дворцового моста через реку Шпрее. На этом небольшом, всего в 1390 метров городском отрезке, расположены известнейшие здания Берлина, гостиницы, бутики и рестораны.

До войны бульвар был излюбленным местом гуляний берлинцев. Горожане приходили сюда отдыхать целыми семьями со своей едой и питьем. Расположившись в тени старых лип, трапезничая, они вели долгие благопристойные беседы, а их кудрявые и белокурые дети резвились вокруг лип, играя в прятки или в мяч. Но это было до Второй мировой войны.

Война изменила картину улицы. Липы были срублены. Вместо них появились железные стенды с нацистской символикой, пропагандирующие идеи нацизма и вечность Третьего рейха, установлены фонари-прожекторы. Вместо семейных гуляний нацисты предложили пиво, шнапс, коллективные манифестации и свободную любовь. Цветочные клумбы и лужайки, украшавшие довоенный бульвар, постепенно превратились в огороды. Предприимчивые берлинцы с энтузиазмом выращивали на них картофель и салат.

В одном из зданий на улице Унтер-ден-Линден располагался пивной ресторан с эффектным названием 'Папа Карло'. Он пользовался огромной популярностью у отпускников вермахта, особенно из числа унтер-офицерского состава. Сюда также захаживали офицеры среднего, даже старшего звена. Было несколько причин, сформировавших у фронтовиков стойкий интерес к этому питейному заведению. Здесь и простота общения обслуживающего персонала, и наличие недорогой, но вкусной национальной еды, и широчайший выбор сортов и марок пива Германии.

Но главное, здесь можно было услышать фронтовые хиты, звучащие не из раструба граммофона, а вживую — из уст популярных певцов. Был еще один сильный притягательный момент для рядовых отпускников — это близость огромной парковой зоны ('Тиргартен'), расположенной за Бранденбургскими воротами. Парк был излюбленным местом для уединения парочек и заменял им тысячи и тысячи дефицитных гостиничных коек.

Полюбился этот ресторан и Степану Криволапову. Свои редкие свободные вечера он проводил там. Когда не надо было обслуживать технику, не надо было выполнять поручения майора Ольбрихта, не надо было с утра лететь на заводы и военные предприятия, когда был выходной день, Степан посещал 'Папу Карло'. Он садился за излюбленный столик недалеко от запасного выхода, брал несколько кружек холодного пенистого разливного пива, жареные колбаски с тушеной капустой и предавался чревоугодию. Временами он с интересом наблюдал за танцующими парочками, за исхудавшими молодыми немками, толкавшимися у барной стойки, в глазах которых явно читались обреченность и тоска.

Когда в зале исполняли песни, он с удовольствием подхватывал их и пьяным тенором издавал фальшивые звуки. Если подсаживались к нему солдаты или сержанты-танкисты, то он охотно угощал их пивом, перебрасывался с ними простыми фразами о войне, о жизни, о женщинах, тренируя, таким образом, разговорную речь.

Майор Ольбрихт понимал, что его водителю, как и ему, после пережитого происшествия нужен отдых для восстановления душевных сил. Поэтому, прощаясь со Степаном, когда тот довез его до дома генерала Вейдлинга, он коротко сказал:

— Завтра у тебя свободное время, Степан. Много не пей. В понедельник едем на полигон.

— Слушаюсь, — радостно отозвался Криволапов и четко козырнул. Он был доволен решением командира. На горизонте замаячил отдых в ресторане 'Папа Карло'.

На следующий день вечером в выглаженной форме танкиста с погонами унтер-фельдфебеля, с Железным крестом второго класса, чисто выбритый он поспешил в ресторан.

Туда он ходил только в любимой парадной форме танкиста, а в обычные дни носил общевойсковую форму сержанта вермахта. Так как Степан жил недалеко от дома Франца на Клингельхоферштрассе, а это рядом с парком 'Тиргартен', то, пройдя по садовой улице с километр, он вышел к Бранденбургским воротам, а оттуда по Унтер-ден-Линден к ресторану.

Посетителей в ресторане было немного, но Степан уже знал, что к позднему вечеру свободных мест не будет.

Он уселся, как всегда, за излюбленный столик поближе к кухне и запасному выходу. Воспитанный в детдоме ловчить, он понимал, что в случае бегства лучшего места не придумаешь.

— Добрый вечер, — поздоровался Степан с официанткой, проходившей мимо со стопкой чистой посуды, неся ее к раздаточному столику. Та заметила его, улыбнулась, ответила на ходу: — Одну минуту, господин унтер-фельдфебель.

— Какое пиво вам подать? — чуть погодя обратилась к нему Эльза, так звали девушку. Перед этим она кокетливо поправила уложенные белокурые волосы.

— Мое любимое баварское Starkbier — две кружки, — Степан загляделся на миниатюрную официантку. Эльзе шел национальный костюм дирндль, в который она была одета, как и все девушки обслуживающего персонала. Короткая красная юбка с белым фартуком, белая облегающая блузка с жилетом эффектно подчеркивали ее стройную фигурку, красивые ноги.

— А вобля? — засмеялась официантка, сделав карандашом пометку в блокноте. Персонал ресторана уже знал причуды русского сержанта, водителя одного важного и мужественного майора.

— Вобли у вас нет, — передразнил официантку Степан и слегка хлопнул Эльзу по выпуклой попке.

Девушка ойкнула.

— А вот жареной картошки с селедочкой и луком я, пожалуй, откушаю, — добавил Степан. Он так и сказал, переходя на русский язык: 'откушаю'. Он где-то читал, что так разговаривают баре. А он себя здесь чувствовал господином. Ведь ему подносят, ему угождают.

— Будет сделано, господин унтер-фельдфебель, — весело ответила Эльза, не обидевшись на грубую выходку сержанта, и, развернувшись, ушла выполнять заказ.

Ресторан быстро наполнялся военными вермахта. Все ожидали появления фронтовой певицы Хельги Вилле.

— Я присяду? — оборвал кейф Степана чей-то бас, подобный звуку, исходившему из медной тубы. Перед столиком, чуть наклонившись к танкисту, стоял сержант-пехотинец невероятно огромного роста и физической силы со стрижкой бокс. Криволапов вздрогнул от немыслимого звука и посмотрел вверх на сержанта. Увидев человека-гору, он нервно дернулся и машинально отодвинулся к запасному выходу, промямлив скороговоркой:

— Пожалуйста, пожалуйста, господин сержант, — сердце Криволапова, помимо его воли, лихорадочно забилось.

— Танкист? — спросил пехотинец. Стул под ним жалобно заскрипел, но не развалился.

— Танкист, — ответил испуганно Степан.

— Горел?

— Горел, — ответил однозначно тот.

— Крестоносец?

— Что? — переспросил, приподнявшись со стула Криволапов.

— За что Железный крест получил?

— А, — губы Степана расползлись в заискивающей улыбке, — за спасение офицера.

— Это круто. Тебя как зовут?

— Степан.

— Так ты русский? — не смущаясь, произнес здоровяк.

— Да, — замялся Криволапов. — А тебя как зовут?

— Меня?

Но в это время возле оркестра появилась стройная светловолосая певица Хельга Вилле. Ее чувственные, плотно накрашенные яркой красной помадой губы излучали приветственную улыбку в зал. Девушка выжидающе стояла на сцене, кокетливо откинув премиленькую головку назад. Ее глаза возбужденно горели. Отпускники с жаром захлопали в ладоши, приглашая к пению. С разных мест послышались выкрики:

— Спой 'Лили Марлен'. Спой 'Песню солдата'. Спой...

Рев фронтовиков заглушил слова сержанта-пехотинца, он замолчал. В зале вдруг наступила тишина. Мелодично зазвучал оркестр, и полилась песня в стиле медленного фокстрота.

— Что солдату снится на привале? — пела Хельга.

— Невесту видит он во сне, — подхватили сразу песню фронтовики.

— Как они друг друга целовали, — продолжала петь Хельга.

— С ней на свиданье в тишине, — скандировала и топала ногами публика.

Криволапов тоже подключился к общему хору, позабыв на минуту о пехотинце. Было видно, что ему нравилась песня и он знает ее смысл и слова.

— А ты чего не поешь, здоровяк? — подмигнул Степан соседу, отвлекаясь от пения, чтобы промочить горло. Отхлебнув жадно из фарфоровой кружки несколько больших глотков пива, он уже с удивлением проговорил мокрыми губами: — Ты что, этой песни не знаешь?