А потом он, пользуясь своим положением, вытащил прямо из петли какого-то изменника, бунтовавшего против короны. И отец отправил его в отставку.
Теперь ясно — не зря.
Таш... мама, папа...
— ...уж думали, не выживешь, но ты сильная оказалась... вот и на поправку пошла. А с тобой какая напасть приключилась?
Мариэль с трудом возвращается в реальность. Смотрит в глаза хозяйки дома: светлые, блекло-голубые. Ласковые, добрые...
Глуповатые.
— Я не помню, — коротко отвечает она.
Глаза Тары ширятся в изумлении.
— Как не помнишь?
— Не помню, не могу вспомнить! Помню, что меня зовут Мариэль, и всё! Не помню, как оказалась в лесу, куда и зачем шла, есть ли у меня дом, родители...
— Тише, тише.
Кажется, слёзы в её голосе звучат убедительно: Тара успокаивающе касается её волос.
— Ничего, ты просто устала, — воркует она, — немудрено, после такого-то... я тебе поесть принесу, хорошо?
— Да, — Мариэль вспоминает, что положено говорить в таких случаях, и неуверенно добавляет, — спасибо.
— Вот умница. Гелберт, за мной.
Тот послушно следует за женой. Вперевалочку, по-медвежьи.
Закрыв за собой дверь, они уходят куда-то вглубь дом; но Мариэль лишь чуть напрягает слух оборотня, чтобы отчётливо слышать их шаги.
Отвлекаясь, прячась от боли, готовой сожрать её изнутри.
— Бедная девочка, бедная, ох... — Тара говорит шёпотом и усиленно звякает тарелками, однако для Мариэль это не помеха. — Пресветлая, за что ей это?
— Думаешь, ей впрямь память отшибло?
— Не видишь, что ль? Бедная девочка. Конечно, такое пережить...
— А...
— Но я вконец уверилась, что она из господ. Говорит, как приказывает. Знатная лэн, как есть! Ещё и перстни королевские на шее.
— Но откуда...
— Украла небось в суматохе. Надеялась продать потом. И правильно, Бьорки ведь мертвы все, побрякушки ж теперь всё равно что ничьи...
На этих словах она всё-таки почти заплакала.
Хорошо, что некоторые люди привыкли верить во всё, что говорят сильные мира сего. К тому же для таких, как они, поверить, что в их дом действительно занесло принцессу...
— И что знатная девушка одна в лесу делала? И где одёжа её?
Мариэль вдруг слышит скрип двери.
Олово снежного ветра, на миг ворвавшегося в дом. Глухой перестук шагов.
Пришёл кто-то ещё.
— Она из свиты принцессы. Или королевы. Бежала из столицы, но её нагнали. Развлеклись и бросили в лесу умирать.
— И что...
— Как она, матушка?
Голос, задавший последний вопрос, Мариэль незнаком. Похоже, явился её спаситель, и звучным басом он явно пошёл в папеньку.
— Альмон! — изречение Тары истекает нежностью, как патокой. — Девочка-то? В себя пришла.
— А. Вы ей рассказали?..
— Конечно.
— Тогда пойду. Она ведь захочет... поблагодарить.
Чужие шаги решительно приближаются к двери, за которой лежит Мариэль.
Она сама не понимает, почему это заставляет её съёжиться в постели, словно ожидая удара.
— Альмон!
— А?
— Она ничего не помнит, но я знаю, что она из господ.
— А.
— О манерах не забудь!
Вместо ответа раздаётся стон отворившейся двери.
В комнату, не разуваясь, входит широкоплечий детина в меховом плаще. Сальные патлы, усы щётками, крошечные глазки, горбатый, явно неоднократно сломанный нос...
При одной мысли, что он видел её без одежды, Мариэль передёргивает.
Красавец расплывается в желтозубой улыбке.
— Прекрасная лэн, — учтивость в голосе явно стоит ему безмерных усилий, — рад вас видеть в добром здравии. Выглядите вроде получше, да...
Мариэль с гадливостью чувствует взгляд, которым этот медведь ощупывает её не прикрытые рубахой ножки.
— Как прикажете вас... э... величать?
Мариэль смотрит на него. Косится на руку, на которой не видно следов кольца.
Мариэль оглядывается на тёмное окно, за которым скулит зимний ветер. Окидывает взглядом комнату: она бывала в крестьянских домах всего пару раз, но, судя по обстановке и фамилии 'Фаргори', хозяева этого дома — крестьяне зажиточные.
Мариэль ищет решение.
Раз за шестидневку её не нашли, её и не искали. Шейлиреару и Мастерам Адамантской Школы, которые теперь подчиняются ему, на поиски хватило бы и дня. Принцесса Ленмариэль Бьорк мертва — даже для мятежников.
Она осталась одна.
Когда она поправится, Фаргори выставят её за дверь. Какой бы доброй ни была Тара, лишний рот крестьянам не нужен, особенно если вскорости этих ртов окажется целых два. Хотя Мариэль может остаться у них в качестве служанки... вряд ли им нужно расчесывать волосы или помогать одеваться, но лишняя пара рук, наверное, пригодится.
Она может работать на них за хлеб и кров. Делать всю чёрную работу своими нежными ручками, никогда не державшими ничего тяжелее малахитового гребня.
Если они захотят помощницу, обременённую младенцем...
Но есть и другой вариант.
Таре явно нравится Мариэль. Тара явно преклоняется перед 'господами'. А ещё Тара явно женщина добрая и порядочная. Конечно, мнимое обесчещение значительно портит картину... однако Тара наверняка сможет об этом забыть.
Хотя бы ради королевских украшений, которые у Мариэль — слава придворным магам — не отнять.
Конечно, не каждому захочется укрывать неугодную королю девицу, но в таком случае её могли просто не выхаживать. Конечно, ребёнку уже месяца два, но Мариэль вполне может родить его 'недоношенным'.
А о том, что от одного взгляда на этого мужлана её начинает мутить, Мариэль постарается забыть. Она ведь должна выжить.
Она обещала...
Мариэль встаёт. Грациозно поводит плечами. Делает шаг вперёд.
Один шаг обречённости.
— Моё имя Мариэль. — Голосок её звучит нежно, как переборы струн арфы. — Но прошу, не говорите мне 'вы'. Это я должна выказывать уважение... вы спасли меня, и я навсегда в неоплатном долгу перед вами.
И с брезгливым удовлетворением видит, как голодно ширятся его зрачки.
Да, она рискует. Конечно.
Но что-то ей подсказывает, что Тара не позволит своему сыну просто 'развлечься'.
— ...так и получилось, что принцесса Ленмариэль Бьорк спряталась в деревушке Прадмунт, вышла замуж за противного ей человека, родила ему ребёнка и прожила с ним девять лет. — Таша смотрела в темноту, расползавшуюся по бревенчатой стене. — Ночные роды скрыли странный блеск её крови. Я унаследовала мамин дар, а вот Лив родилась человеком. Подозреваю, что у нас должны были появиться ещё сёстры... или братья... но мама принимала меры. А Альмон, кажется, подозревал, что я не его ребенок. С Лив он охотно нянчился, а меня не любил. Хотя отец из него был так себе. Наверное, муж тоже. Много пил, и я видела у мамы синяки... но никогда не слышала её крика. И её жалоб тоже.
Она добавила это отстранённо, без давно отболевшей боли.
Не глядя на Джеми, не желая видеть жалость в его глазах.
— Мама шила мне платья из шёлка и бархата, заказывала Альмону стопки книг из города, учила танцам, рассказывала о придворных традициях и церемониях... и не уставала повторять, что я не такая, как дети вокруг меня. Что в моих жилах течёт кровь древних знатных родов, что они мне не ровня. А ещё меня неохотно выпускали из дома, даже до соседнего селения. Всю жизнь мы провели в Прадмунте, за исключением редких поездок в Нордвуд, и я была счастлива, но когда мне исполнилось девять...
— ...нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём ещё лучше, да к тому же теперь мы хотя бы в собственном доме сможем перекидываться спокойно.
Маленькая Таша поднимает безмерно удивлённые серебристые глаза. Серебристые... интересно, дар судьбы или её насмешка — каждый день видеть перед собой его маленькую копию?
Порой Мариэль хочется, чтобы Таша была менее похожей на отца...
— Мам, как ты можешь так говорить?! — Таша рыдает шёпотом, чтобы не разбудить сестру: Лив сопит в колыбельке рядом. — Это ведь... это же папа умер, мой папа!
...своего настоящего отца.
Мариэль молча промокает рукавом слёзы на щеках дочери.
— Я просто пытаюсь объяснить тебе, что жизнь продолжается и без Альмона, — говорит она терпеливо. — И мне не нравится, когда мой малыш плачет. Будешь всё время плакать, у тебя будут красные глаза, а никто не любит девочек с красными глазами.
— Меня и так не больно-то любят, — бурчит Таша.
— Таша, тебя не должны интересовать пересуды какой-то деревенской ребятни. Ты наследница древних княжеских родов, а они...
— Мам, они хорошие! Ты ведь тоже наследница древних княжеских родов, но вышла замуж за крестьянина!
Мариэль долго смотрит на дочь.
Потом говорит так тихо, что сама едва слышит свой голос:
— Спокойной ночи, малыш.
Одно из достоинств Таши — она всегда понимает, когда можно спорить с мамой, а когда нет. Поэтому сейчас она просто откидывается на подушку и отворачивается к стенке, а Мариэль идёт в гостиную и подходит к окну, глядя на спящие в сумраке яблони.
Чувствуя, как жгут глаза бессильные злые слёзы.
Почему она вынуждена всё время лгать? Почему не может рассказать всё без утайки хотя бы собственной дочери?..
Узурпатор. Потерянная принцесса. Девочка, растущая в глуши, понятия не имеющая, что является законной наследницей престола. О, да... сколько легенд уже об этом написано? Чудесная сказка могла бы выйти. И в конце, конечно же, народ восстал бы против злого короля-колдуна и помог принцессе вернуться на престол.
Да только действительно оказаться на месте той самой принцессы — совсем не сладко.
Повести народ за собой не так просто, как кажется. Люди всё могут обратить в привычку. По сути, так ведь гораздо проще... когда случается что-то, чего ты не ждёшь, убеди себя и окружающих, что так всё и должно быть. Если не выходит пойти против узурпатора, подчинись и поверь, что тебя это устраивает. А Бьоркам и прочей 'поганой знати' досталось по заслугам, не более.
Ведь что ты можешь сделать? И хочешь ли?
Сколько проживут они с Ташей, стоит Мариэль объявить о себе?..
Она подходит к каминной полке, берётся за край, напрягает пальцы — и та крышкой поднимается вверх.
Хорошо, что дань моде и традиции обязывала Её Высочество Ленмариэль таскать на шее по шесть-семь фамильных драгоценностей. Как она и рассчитывала, приданое послужило основной причиной того, что Тара, Гелберт и сам Альмон прикрыли глаза на всё смущающее в будущей жене и невестке. Впрочем, главного Мариэль им всё равно не сказала: никакое золото не заставило бы суеверных крестьян смириться с тем, что их невестка оборотень, а так... они даже скрыли 'нечистоту' невесты — иначе бы добрые люди не дали жить ни им, ни их будущим наследникам. Альмон, правда, подозревал, что первый ребёнок не его, но доказать ничего не мог, а Тара решила, что внучка пошла в неё.
И что Таришей её назвали в честь бабушки.
Всё же Мариэль крупно повезло, что обе дочери родились ночью. И быстро. Не одного оборотня опознали по характерным золотистым отблескам, которыми на солнечном свету отливает их кровь.
Одна Пресветлая знает, каких усилий и какой осторожности им с Ташей стоит скрываться всего эти годы.
Пальцы Мариэль тянутся к золотой цепочке, блестевшей в тёмной глубине тайника.
Украшения продавали потихоньку, в основном для того, чтобы улучшить производство. На выручку с сидра Фаргори давно могли купить себе дом в городе, построить фабрику по соседству и уехать из этой дыры, но скупость и страх перед неизвестностью удерживали их в деревне. Да и... их сидр ценился так высоко именно потому, что был штучной домашней продукцией. Зато теперь скопленных денег хватало, чтобы покупать Таше книги, наряды и породистого коня; пусть её дочь выросла среди простолюдинов, но Таша принцесса, и Мариэль хотела видеть её образованной и выглядящей соответственно. Хотя бы дома.
Впрочем, даже уличная одежда дочерей была куда лучше того рванья, в котором бегали остальные дети.
Мариэль задумчиво вертит в ладони кулон с корвольфом.
Она без сожаления продаст все свои драгоценности, кроме трёх. Кулона, маминого подарка на свадьбу, и перстней. Печать Бьорков и печать Морли...
Всё, что осталось у неё от прошлого.
Всё, что напоминало о том, что детство во дворце не было прекрасным сном.
Наверное, кулон она отдаст Таше в день рождения. Вдобавок к новой книжке и атласным туфлям. Надо же, скоро её девочке уже исполнится десять...
Наклонив ладонь, Мариэль позволяет подвеске соскользнуть обратно в тайник.
Что ж, может, смерть Альмона пойдёт Таше на пользу. Может, теперь она наконец поймёт, что жизнь — не сказка. А когда-нибудь...
Когда-нибудь она вырастет.
И тогда, быть может, Мариэль наконец сможет рассказать ей всё без утайки...
— Шло время, но я всё не могла понять, почему умер мой папа. Почему он, а не тот, без кого бы этот мир стал лучше.
Таша вспомнила и те мысли, и тринадцатилетнюю себя.
Сейчас вспоминать это было даже как-то забавно.
— В общем, мне тогда было тринадцать, и я продолжала периодически плакать из-за всего этого. А мама как-то раз зашла в комнату и увидела мои слёзы, и тогда... — Таша поправила плед, разгладив шерстяные складки. — Тогда она мне всё и рассказала.
— ...прости. Я просто больше не могу видеть, как ты плачешь не по тому.
Мариэль по-прежнему смотрит в окно. Как всё то время, что она выплескивала слова, давно жаждавшие выплеснуться.
А Таша сидит, широко раскрытыми глазами глядя в пол.
— Ты должна знать. Но больше — никто. И никогда. Поняла?
Она молчит.
Всё, что она знала, всё, во что она верила, всё, что она любила — всё оказалось ложью. Сестра, которая не совсем сестра, папа, который совсем не папа... и мама, которая всю жизнь лгала.
Окружающим, мужу и родным дочерям.
— Ты никогда и никому этого не расскажешь. Слышишь, Таша? Ни Гасту, ни Лив, ни отцу Дармиори. Даже не думай это исповедать.
Она только кивает, не поднимая взгляда.
Мама, которая обрекла себя на жизнь с заведомо отвратительным, заведомо ненавистным человеком...
— Я надеюсь, ты поймёшь меня. И простишь... когда-нибудь. — Мариэль тихо идёт к двери. — Спокойной ночи, малыш.
Таша ещё долго сидит неподвижно.
Не раздеваясь, откидывается на подушку, глядя в потолок.
Что делать, когда жизнь разбивается на 'до' и 'после'? Как жить дальше, когда мира, каким ты его знала, больше нет?
Как понять и простить, если за тринадцать лет родная мать сказала тебе едва ли слово правды...
Джеми слушал даже её молчание.
— И ты... простила? — наконец тихо спросил он.
— А что, в сущности, изменилось? Я ведь не стала другой от того, что узнала. Я осталась прежней, и мама была со мной, и Лив, и Гаст, лучший друг... и что с того, что я наследница престола Срединного королевства? Всё, что делала мама, она делала ради меня. Я была для неё смыслом жизни, и я не могла её подвести. — Таша прикрыла глаза. — Я смирилась. Я стала хранить вторую тайну так же, как хранила первую. Я приняла мысль, что унесу их обе с собой в могилу, а потом... несколько дней назад я вернулась домой с прогулки и обнаружила, что мама мертва, а Лив похитили, — она сказала это без намёка на чувства. — Я кинулась в погоню. По дороге встретила Арона. И вот я здесь.
