7 футов над килем

План похода не предусматривал посещения этих Островов. Однако поступил приказ уйти с основного планшета и тщательно перепахать новый квадрат. Эхолоты барахлили, сигналы радионавигационных систем принимались на пределе дальности, а плотная облачность не позволяла определяться по светилам. Об этих заморочках было честно доложено береговому руководству.

Ответ был изумителен по лаконизму — "Продолжать, невзирая".

И мы продолжили хождение параллельными галсами, смирившись с мыслью, что весь материал пойдёт в корзину.

Опёршись локтями о планшир, я рассказал первый пришедший на ум анекдот.

Парень долго заливисто хохотал, притоптывая по бетону причала высоким шнурованным ботинком.

—  Промером занимаетесь? — спросил он, отсмеявшись. — Погода, наверное, не баловала?

—  Хорошо по-русски говоришь, — похвалил я.

—  Так в Ленинграде учился, — объяснил он, — в рыбной мореходке. На Каменном острове. Зовут меня Серран, можно Серёга.

—  Ну-у! — обрадовался я. — Слушай, а ты Генку Астапова не знаешь?

—  Корешами были! — удивился Серран.

—  Мой одноклассник по школе, — я почувствовал невольную симпатию к весёлому креолу. — А Скелета помнишь?

—  Ещё бы! — Серёга показал белоснежные зубы. — Сколько мы с ним... Жив он?

—  Жив, — успокоил я. — В милиции служит. А Генка уже старпомом плавает. Слушай, а что у вас тут делается?

—  Месяц, как освободились от колониальной зависимости, —  кисло сообщил Серран. —  Сбросили, так сказать, иго.

Об этом мы узнали ещё в море. Однажды утром радист принёс на мостик извещение о том, что Острова получили волю и тут же объявили о введении двухсотмильных территориальных вод.

—  Может, ошибка? — предположил старпом. —  Наверное, имеется в виду экономическая зона.

—  Тут ясно сказано — терводы, —  штурман ткнул пальцем в бланк. —  И мы как раз находимся в этих самых терводах, — он вопросительно посмотрел на командира.

Но старший лейтенант Бодунов никак не отреагировал и продолжал глядеть вперёд, покачиваясь на длинных ногах.

—  Это же надо! —  злился старпом. —  У США двенадцать миль и ничего, хватает, не жалуются! А эти...

—  Есть несколько государств, объявивших двухсотмильные терводы, —  напомнил штурман, —  Бразилия, Уругвай, Перу...

—  И кто-нибудь это признал? —  Бодунов полуобернулся.

—  Никто не признал, —  хихикнул штурман.

—  И правильно, —  одобрил командир.

—  Посягательство на принцип свободы открытого моря, —  продолжал горячиться умный старпом. —  Такие авторитеты международного морского права, как Гроций и Коломбос...

—  Они Гроция не читали, —  успокоил его командир. —  Я, кстати, тоже. А ты бы, старпом, не Гроция штудировал, а ... —  но так и не сказал, что же именно следует штудировать.

—  Территориальные воды, —  не выдержал, молчавший до этого, замполит Сурепко, —  это водное пространство, на которое распространяется суверенитет государства, и которое государство способно эффективно контролировать!

—  Господи! —  застонал Бодунов. —  Чтобы на одном пароходе собралось столько эрудитов? Ну, кто ещё чего скажет?

—  В терводах запрещён не только морской промысел, но и гидрографические работы, —  осторожно напомнил я. —  Может, вырубить к чёрту эхолоты, всё едино они ничего не пишут, и сослаться на суверенитет?

—  А по земле погулять хочешь? —  строго спросил начальник промерной партии. —  Нам же заход обещали. Соображать надо, а не только кроссворды разгадывать.

—  Так! —  заключил Бодунов. —  Гайд-Парк закрывается на просушку. Слушать меня! Живём, как жили!

—  И как происходило освобождение, —  спросил я креола, —  воевали, партизанили?

—  Какая тут может быть партизанщина, —  удивился он и показал на совершенно лысые красные холмы, — это же не Брянские леса. Просто приехали мы сюда и объявили, что теперь они свободны. Никто не возражал.

—  И всё? —  удивился я.

—  Ну, ещё памятники старого режима с постаментов сбросили.

—  Мешали?

—  Детская болезнь левизны, —  объяснил освободитель, —  вот и болеем.

—  Слушай, —  спросил я, —  а чего это у вас в городе все магазины закрыты, водопровод не работает, света нет?

—  Говорю же, погорячились маленько, —  крякнул Серёга. —  Когда памятники скинули, стали думать, что бы ещё такое революционное произвести? Ну и выгнали всех белых, как прямых потомков завоевателей.

—  Понятно, —  кивнул я, —  а это врачи, инженеры, учителя...

—  Ну, да! —  поморщился креол. —  Я же говорю, погорячились. Сейчас мы их назад зовём, а они не хотят.

—  Может, вам опять попроситься под колониальное иго? — пошутил я.

—  Не возьмут, —  креол шутки не понял, —  раньше надо было думать.

—  А ты сам, чем теперь занимаешься? —  я решил переменить тему.

—  Служу в военно-морском флоте, —  Серёга ткнул пальцем в какой-то значок на лацкане рубашки.

—  И кто ты по должности?

—  Да, понимаешь, —  креол явно смутился. —  Я, как бы это сказать, Главнокомандующий военно-морскими силами Островов. Только, если знакомых встретишь, ты про это не рассказывай. Скажи — в моряках Серёга. И всё.

—  Вот, ведь, какой скромный главком, —  подумал я. —  Однако, похоже, и он к этим двухсотмильным терводам ручку приложил.

—  Служба спокойная, —  продолжал Серран, —  не то, что на рыболовецких судах.

—  Чёрт! —  опомнился я. —  Ты извини, нужно же о твоём визите командиру доложить.

—  Не надо, не надо! —  замахал руками Серёга. —  Я просто так заглянул, неофициально. Тем более, что у вас же деловой заход. Мы — люди свои, обойдёмся без формальностей.

—  А можно поглядеть на твой флот? —  попросил я.

—  Так вот же он! —  Креол махнул в сторону соседнего пирса, где приткнулись четыре деревянных катерка с пулеметами на турелях. —  Весь, как есть!

"Верно сказал Бодунов, —  подумал я, —  не читали он Коломбоса с Гроцием".

—  Ну, я пойду! —  заторопился Серёга. —  Бывай! Ребят моих встретишь, передавай привет! —  и ушёл к своему флоту.

—  С кем это ты болтал? —  осведомился Бодунов из открытого иллюминатора командирской каюты.

—  Главнокомандующий военно-морскими силами Островов, —  доложил я, задрав голову. —  У нас в Питере учился, в рыбной мореходке.

—  Теперь понятно, почему у них двухсотмильные терводы объявились, —  спокойно отреагировал Бодунов и, обратившись к вахтенному у трапа, распорядился: "Вы всё же докладывайте о посетителях. А то заявится Президент из тамбовского кулинарного техникума — конфуз может выйти".

Испанская грусть

Капитан I ранга запаса Сергей Прокофьевич Лисин в свои шестьдесят лет оставался красавцем, имел гвардейскую выправку, носил на тужурке Звезду Героя Советского Союза и преподавал "Историю военно-морского искусства". Лекции его были довольно занудливы: похоже, собственный боевой опыт заставлял его скептически относиться к высокомерной самоуверенности авторов учебников. Однако открыто ставить под сомнение авторитет военных историков было невозможно, и Лисин добросовестно излагал сухой текст, время от времени поджимая губы с чуть опущенными уголками.

Карьера его складывалась блестяще: сразу после окончания ВМУ имени Фрунзе он стал командиром подводной лодки "Щ", потом принимал участие в Гражданской войне в Испании, Великую Отечественную войну встретил на Балтике командиром лодки С-7. Совершил пять боевых походов, форсируя минные заграждения и слушая, как минрепы крежещут о корпус. Потопил пять транспортов противника, причём атаки проводил с блестящей, хладнокровной наглостью. 21 октября был торпедирован финской подлодкой, вместе с четырьмя моряками попал в плен, а 23 октября ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Москва ещё не знала о гибели лодки и пленении командира. Рассказывали, что подбрасывались листовки, с фотографиями, на которых он был снят в компании финских и немецких асов-подводников. В 1944 году Финляндия вышла из войны; Лисин был возвращён на родину и помещён в лагерь. В то время это выглядело совершенно естественно. А дальше произошло чудо — Лисин сумел доказать, что в плену вёл себя достойно, и в 1945 году был реабилитирован, восстановлен в звании и продолжил службу.

—  Сегодня мы повторим пройденный материал, —  объявил Сергей Прокофьевич, —  как я уже рассказывал — Вторая Пуническая война в полной мере выявила необходимость обладания сильным флотом, который мог не только оборонять побережье, но также действовать на коммуникациях противника и осуществлять операции совместно с сухопутной армией Рима. Примером такого успешного взаимодействия может служить блокада и последующий захват с моря и суши Нового Карфагена. Курсант Абрамов! Покажите на карте, где Новый Карфаген.

Абрамов, с недовольным видом оторвался от чтения детектива, вылез из-за стола, подошёл к доске и уставился на выцветшую карту.

—  Ну! —  поторопил его Лисин.

—  Это на Иберийском полуострове, —  Абрамов пытался прочитать названия, но те давно уже были уничтожены временем.

—  Я понимаю, что не в Тамбовской губернии, —  Лисин повысил голос.

—  На территории теперешней Испании, —  пытался увиливать Абрамов.

—  Ну, а ещё-то что можете сказать? —  Лисин начинал сердиться.

—  А можно я прочитаю стихотворение? —  вдруг выпалил Абрамов.

—  Про Вторую Пуническую войну? —  Лисин выпятил ковбойский подбородок.

—  Никак нет! Про гражданскую войну! —  заявил лукавый Абрамов и, не дожидаясь разрешения, начал:

"Мы ехали шагом, мы мчались в боях

И "Яблочко"— песню держали в зубах...

Красивое имя, высокая честь —

Гренадская волость в Испании есть...

Он песенку эту твердил наизусть.

Откуда у хлопца испанская грусть?..."

—  Достаточно, — Лисин махнул рукой, —  идите на место. Он подошёл к окну, и на лице его изобразилась, видно, как раз та самая испанская грусть, на которую и рассчитывал негодяй Абрамов.

—  Да, —  сказал Лисин, разом забыв про Новый Карфаген, —  Испания — очень красивая страна. Не по-нашему, но очень... Даже через перископ... Особенно утром, когда Солнце ещё только поднимается над горизонтом, а дымка начинает рассеиваться... Да... И девушки там красивые... Сначала непривычно, уж больно чернявые, зато когда...

—  Расскажите! —  хором завопили курсанты.

—  Нет! —  отказался Лисин. —  Про девушек рассказывать не буду. А, вот, про то, как не нужно воевать, расскажу.

—  Ну, ты и проныра! — сосед пнул Абрамова.

—  Не проныра, а тонкий психолог, —  Абрамов пнул его в ответ.

Лисин поглядел в окно, причём взгляд его был направлен не на площадь перед мостом, а поверх крыш соседнего военно-морского заведения.

—  Гражданская война — это... —  он щёлкнул пальцем по стеклу, —  это... Этого вам, товарищи курсанты, лучше никогда не знать. Наша страна помогала Республиканской Испании в борьбе с мятежниками: посылала оружие, снаряжение, специалистов, в том числе и моряков. Правда, было их очень мало. И вот представьте себе...

Командира называли дон Мигель. Он родился в простой русской семье, окончил высшее военно-морское училище в Ленинграде, а сейчас, прорвавшись через Гибралтарский пролив, вёл в крейсерском положении лодку в Бискайский залив. Его комиссар — носатый чернявый испанец, в морских делах ни черта не смыслил, но был предан республиканскому делу и пламенными речами вдохновлял команду, которую в нормальном флоте на пушечный выстрел не подпустили бы к обслуживанию техники. Впрочем, и техника была такой, что дон Мигель боялся её больше, чем противника. Все офицеры были иностранцами. Старпом — суетливый француз, ещё как-то находил общий язык с революционной вольницей, штурман — молодой англичанин, на лице которого лежала печать вековой унылости, похоже, давно махнул на всё рукой, а механик — немец, говоривший на всех европейских языках, постоянно держал кобуру открытой и, отдавая приказание, брался за рукоятку "Люгера". Так и воевали.

При подходе к порту дон Мигель оглядел горизонт. Со стороны моря шли два транспорта под французскими флагами. Кораблей противника было не видно.

—  Это для нас! —  комиссар тряхнул сжатым кулаком. —  Видишь, Мигель, французское правительство под давлением общественности вынуждено разрешить доставку необходимых для нас грузов! Вечером посидим в кабачке?

—  Все вниз! —  скомандовал командир. —  Срочное погружение!

—  Зачем! —  комиссар в изумлении вскинул руки.

Вместо ответа дон Мигель ткнул пальцем в западный сектор, где склоняющееся к горизонту Солнце заливало поверхность моря нестерпимо ярким чешуйчатым блеском.

—  Там ничего не видно, —  пожал плечами комиссар.

—  Поэтому и погружаемся, —  коротко ответил дон Мигель. —  Выполнять!

Когда лодка ушла на перископную глубину, командир приник к окулярам, и первое, что увидел — всплеск от разрыва снаряда в полукабельтове по носу первого транспорта.

—  Ну, началось, —  крикнул дон Мигель и добавил звучное испанское ругательство, —  гляди, комиссар!

Гренадец ткнулся в окуляры и охнул.

—  Эсминец! —  он топнул ногой. —  Флага не показывает, но ясно, что итальянский! Нас, кажется, ещё не заметил! Дьявол, он сейчас пристреляется!

—  Боевая тревога! Торпедная атака! —  командир решительно отодвинул его в сторону. —  Старпом! Становись к перископу! Расчёт сделаю сам! Будешь выдавать данные! Лево на борт! Похоже, и вправду, пока не заметил. Тогда успеем зайти со стороны Солнца. Иначе и транспорты не спасем, и сами погибнем. Комиссар! Свяжись с отсеками и потребуй быстроты и чёткости! Всем работать!

—  Может и повезёт, —  подумал командир. —  Расчёт центрального поста я, слава богу, натаскал — эти справятся. Механик со своим "Люгером" тоже не подкачает. Лишь бы команда...

И было о чём беспокоиться. Личный состав подводной лодки был сгруппирован по признаку совпадения политических симпатий.

В первом, торпедном отсеке верховодили анархисты — ребята боевые, но воспринимавшие любой приказ как покушение на свободу личности. Далее шли троцкисты, которым не терпелось учинить Мировую революцию. Были также коммунисты, социалисты, радикалы, либералы...

Ноев ковчег. А в кормовом торпедном отсеке плотно обосновались каталонцы — убеждённые сепаратисты.

Искусно маневрируя, командир вывел лодку в расчётную точку залпа. К тому времени один транспорт уже горел, а другой, получив пробоину ниже ватерлинии, оседал носом.

—  Первый, третий аппараты — товсь! —  крикнул дон Мигель. —  Сейчас мы им вмажем!

—  Командир! —  бледный комиссар старался не глядеть в глаза. —  Первый отсек просит отложить атаку: они там устроили собрание. Говорят, как только вынесут резолюцию, то сразу сообщат. Клянутся отдать свои жизни за свободу и республику.