| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
"Шахматисты против наперсточников" — мелькнуло в голове сравнение. Как бы верно ни был предсказан итог, шарик все равно окажется под другим стаканом. Идет брак — скажут, что виновата конструкция. Как бы тщательно ни провели сейчас испытания, результаты объявят подтасовкой, потому что "есть мотив". А новая поводковая муфта? Будем над ней месяцами возиться, доводить, пробовать на пути, а как только станет видна ее перспективность — кто-то скопирует и заберет, потому что "нужна конкуренция". Какой тогда во всем этом смысл, если то, что строилось годами, десятилетиями, в одночасье переделят более ловкие?
...Он вспомнил, что сегодня дежурство оперотряда. За активные выходы давали вкладыш — бесплатный проездной на любой транспорт в пределах города и района — кроме такси, разумеется. Сергей решил не пропускать.
На этот раз им в нагрузку дали юных дзержинцев — несовершеннолетних пацанов из школы. Юные дзержинцы были созданы для приобщения подростков к порядку. Пользы от них были никакой. В них бродило детство и жажда найти себе на задницу приключений. На дежурствах у них постоянно изымали нунчаки и вообще они больше подходили на роль малолетних правонарушителей; Сергей подозревал, что из правонарушителей их и набирали.
В оперотряде многие тоже были из тех, кто когда-то гонял с уличной кодлой; но то были люди, которые повзрослели и переварились, часть отслужила в армии, кое-кто обзавелся семьей, и теперь их объединяло желание, чтобы по улицам можно было ходить, чтобы в трамваях не пахло блевотиной, а их дети избежали многого из того, что они когда-то прошли.
Сегодня они бродили по Площади Двух Революций, под сенью колокольни, окруженной гастрономом. То было одно из наиболее оживленных мест города в предвечернее время, где пересекались пути из ликеро-водочных отделов, ближнего двухэтажного кабака, именуемого рестораном и пляжа, где к вечеру по кустам собирались стаи бухариков. Задача дежурства была в том, приличное место в центре никто не оскорблял скотским видом; для исключения вопросов отряду был придан штатный сотрудник в форме и с черной потертой рацией. Батарейки в рации не работали.
... Этот мужик подошел как-то незаметно. Невзрачный, среднего роста и сильно пьяный, с заплетающимися ногами и языком. "Сам пришел сдаваться, что ли?" — удивился Сергей. Не видеть красные повязки дружинников можно было только в состоянии полного отруба.
-Ры-ы... Ребята... Хде тут мили-ция?
В руках мужик держал что-то похожее на батон вареной колбасы. Мгновенье позже Сергей понял, что это не батон. Это был ржавый, облепленный суглинистой землей до бесформенного состояния артиллерийский снаряд калибром миллиметров сто. С гильзой.
"Боев здесь не было. В войну был артполигон, под городом. Значит, оттуда. В мирное время так просто не потеряли бы. Значит, лежал лет сорок пять."
Понять, ввинчен ли взрыватель, нельзя. Головка залеплена грязью и ржавчиной, ничего не разобрать.
По площади ходит народ. После работы по магазинам, в кинотеатр, в сквер отдыхать. Женщины с сумками, дети, молодая пара с коляской у светофора, еще одна... третья...
"Радиус разлета осколков — четыреста метров." Майор с военной кафедры на занятиях в пойме говорил. Хорошо запомнилось... Это не значит, что в радиусе четыреста метров будет сплошное поражение. В случае взрыва на площади погибнут не все. Для солдат на войне, в атаке можно было бы сказать: частичные потери. Но здесь не война и на площади не солдаты.
Они стоят посреди площади, ближе к перекрестку со светофором. Люди идут со стороны проспекта, со стороны трамвайной остановки, со стороны гастронома, со стороны рынка. Идиотская мысль — понести сдавать снаряд в самое людное место города.
Четыреста метров. Это люди на площади, на перекрестке, в сквере у памятника. Люди, что идут по проезду от остановки, и те, что идут мимо ресторана. И еще там, за листвой и за огромными витринами гастронома в очереди. Почему у магазинов делают такие гигантские витрины? Мимо проезжает битком набитый автобус.
...Сергей знал, что это такое — боеприпасы времен войны. На испещренной оспинами воронок земле области их находили десятилетия за десятилетием. На поле, куда он в детстве бегал гонять мяч с пацанами, нашли два снаряда. В огороде у соседа нашли бомбу, увязшую в мягкой болотистой земле; она хорошо сохранилась и по-гадючьи блестела. Бомбу нашли во дворе детского садика возле кинотеатра, рядом с тротуаром, по которому он ходил всю жизнь. Давно законченная война пыталась дотянуться до новых поколений, но промахивалась.
Впрочем, промахивалась она не всегда. На втором курсе был случай: студентов с параллельного потока послали на уборку картошки куда-то под Дубровку. Работали на комбайне, на верху, на переборке. Внезапно один парень увидел на транспортерной ленте снаряд. Раздумывать было некогда. Еще секунда, снаряд упал бы в механизмы и десяток человек разметало бы по полю. Он схватил снаряд с транспортера и прижал к себе.
Комбайн остановили. Парень осторожно спустился и пошел по пашне к краю оврага, чтобы дать смерти уйти в сплетения дерна на склоне и серые, слезившиеся моросящим дождем облака, не тронув рассеянных по полю людей.
Он не дошел нескольких шагов. Хоронили в закрытом гробу. Другие не пострадали.
...Сколько осталось этому снаряду? Что происходило в его нутре за эти годы, что стронулось за время его последнего путешествия сюда? А может, там вообще нет взрывателя? Может, это вообще болванка? Только пороховой заряд и воспламенитель? Если бы тогда, в Дубровке, была болванка... Гадать бессмысленно.
Милиционер вместе с Кешей Кустовым, командиром отряда, пытаются принять снаряд у мужика; спасибо, сейчас саперов вызовем... Мужик упирается; нет, он должен сам отнести в отделение, не дает снаряд, дергается, чуть не валится вместе со снарядом. Бесполезно. Мужик непредсказуем, как снаряд. Самоубийца хренов.
Вокруг начинает собираться народ. Нет бессмысленнее инстинкта, чем желание людей посмотреть на то, что сейчас может стать их общим концом. Людям показывают удостоверения и говорят, чтобы разошлись; но их собирается все больше и больше. Что значит — город не видел войны. Всего одна бомба на него упала, как на Америку. Если сейчас заорать "Бегите! Снаряд!", смотреть припрется весь район. Самые активные лезут по головам и уже начинают толкать мужика.
— Кеш! Увозим его! Срочно!
Милиционер уже понял, выскакивает на проезжую часть перед резко затормозившим синим фургоном, двухтонкой "Авиа". Фургон подают задним ходом, расталкивая народ. Открывают дверь.
Сколько осталось времени?
В открытую дверь тут же заскакивают четверо юных дзержинцев. Им, видите ли, интересно.
Кеша заскакивает следом и пытается выгнать. Дзержинцы балуются, уворачиваются. Времени нет. Придется везти мужика вместе с этими ненормальными. Все равно жертв будет намного меньше.
Мужику помогают осторожно подняться по лестнице в кузов, подсаживаю, направляют ноги на ступеньки. Милиционер садится к водителю. Внутри кузова нужны по крайней мере два вменяемых человека. Один из них уже есть, это Кеша, он будет придерживать дзержинцев. Другой должен подстраховывать мужика.
И только тут до Сергея дошло, что из всех, пришедших на дежурство в этот вечер, он единственный, кто изучал мины и подрывное дело.
Впрочем, от того, что он изучал подрывное дело, и даже изучал на отлично — потому как в случае чего хотел жить — не давало здесь никакой гарантии. Во-первых, это был всего лишь курс на военной кафедре. Во-вторых, для лежавших в земле боеприпасов вообще никакой гарагнтии не существовало, им предписывалось уничтожать такие штуки на месте путем подрыва. Это правило в сочных и доходчивых выражениях разъяснил учебному взводу майор Калдерис, съевший не одну собаку на том, что взрывается; поэтому если он что-то говорил, то это значило не просто то, что он знает — это значило, что он знает, что иначе быть не может, потому как жизнь неумолимо доказывала это жестокими примерами. Когда он что-то объяснял, то девять из десяти выражений были емкими и сочными; но это не со зла и не из желания отделить себя от строя студентов, одетых для подобия в зеленую вьетнамскую стройотрядовскую форму — просто это у него было что-то вроде заклинаний, которыми он отгонял от себя смерть и придавал рукам уверенность, не позволяя когда-либо закрасться в них гибельной дрожи.
И еще Калдерис так же ярко и наглядно разъяснил учебному взводу, что лежавшие в земле боеприпасы запрещается трогать, брать в руки и перемещать.
Главным знанием из всего курса теперь было то, что гарантии доехать до дежурки нет.
Если вторым поедет кто-то другой, вероятность не доехать будет еще выше.
Когда человек не знает, что спокойное поведение снаряда в истекшие пять минут или полчаса не означает уверенности в следующие секунды, он может успокоиться. Человек привык видеть опасность в живом хищном звере и тысячелетние родовые привычки толкают его переносить этот опыт на другие предметы. Человек как бы следит за их поведением и подсознание подсказывает, что если ничего не происходит, то враг не настроен нападать. Но у снаряда нет настроения. Ему все равно, когда нападать. Он зависит от обстоятельств. Человек, успокоенный безмолвием, притупляет внимание и просматривает момент, когда обстоятельств нападения становится больше.
Или же незаметно появится эйфория; когда человек загоняет в себя страх, он может начать непроизвольно, чтобы доказать, что опасность не так уж велика, играть с этой опасностью, совершать действия долее рискованные, чем те, что просчитывает разум. От эйфории могут гибнуть везде, где сеть опасность: в химических лабораториях, на воинских полигонах, в цеху на заводе.
Человек слишком мало жил в мире техники, чтобы изменить свои инстинкты.
На сколько изменится вероятность? На проценты? На доли процентов? Не так. Надо считать по-другому: вероятность изменится на десять человек...
"Значит, сегодня твоя очередь".
Сергей поднимается вслед за мужиком в закрытый кузов с небольшими окнами наверху и просвечивающей пластиковой крышей. В кузове горит свет. Это важно. Сзади закрывают дверь — Сергей чувствует это слухом, не оборачиваясь. Он не замечает дзержинцев — ими займется Кеша. Для него сейчас существует только странный симбиоз мужика и снаряда, положение, скорость и ускорения каждого звена этого странного механизма. Сейчас весь смысл жизни в том, куда они качнутся в следующий момент.
Несколько сот метров до дежурки, казалось, ехали очень долго — мужик успел рассказать, что снарядов было два, что их выкопали пацаны за огородами, что один он отнял и понес сдавать в милицию.
Значит, в черте города еще один снаряд. Скорее всего, в частном секторе, не в центре. Разберутся.
Двери фургона открываются. Шагов пятнадцать. Сколько осталось времени? Милиционер отгоняет прохожих, идущих в их сторону по тротуару. Дзержинцев отсекают у входа, и они пялятся через стекла. Инстинкт любопытства. Мотыльки на лампе.
...Когда они ввели мужика в дежурку, все разбежались. Сергей даже не понял, как это произошло: вот только что была комната людей, толкавшимся по разным делам, и вдруг все пусто, только два милиционера, один за барьером, другой навстречу из коридора. Милиционеры подходят и нежно берут мужика под руки. Все. Их с Кешей дело окончено. У стеклянных дверей Сергей обернулся — мужика аккуратно сажают на диван, снаряд все еще у него в руках. Асфальт перед дежуркой, дверь в кузов двухтонки. Водитель заводит мотор. Поехали обратно. За спиной нет взрыва. Секунду, две, три... Только шум улицы и ворчанье семидесятисильного движка впереди под кабиной.
"Черт, как глупо получилось. И везти нельзя было, и не везти нельзя."
Внезапно Кешу сотрясает приступ раскатистого смеха. Он не может остановиться и хохочет, откидывая голову назад.
— Ты чего?
— Ой, блин... знаешь, чего подумал... вот мы уехали, а сейчас в дежурке он как рванет...
— А чего смешного?
— Ну это... Представил — завтра по "Голосу" скажут — в Коломне террористы подорвали дежурку... секи, в Коломне — террористы... блин, не могу...
Снова площадь: двухтонка лихо завернула вправо. Открылась дверь. Кеша высунулся в проем.
— Пацаны! Мы вернулись!
Теперь можно спокойно шутить.
— Ну и как? Все живы?
— А то! — Кеша повернул голову в сторону шпиля колокольни. — "Дырку от бублика ты получишь, а не Шар-рапова!" — крикнул он, подражая Жеглову из телефильма.
"Дырку от бублика" — повторил про себя Сергей. В памяти вдруг снова всплыл разговор, услышанный у "Пустельги", и он почувствовал, как его охватывает какая-то веселая ярость. Он еще не знал, что сможет предпринять, но понял, что будет идти до конца. Как боеголовка ракеты, захватившая цель.
Часть 3. ПРАВО НА РЕЗУЛЬТАТ.
1.
В первый день испытаний сплотку вытолкнули за ворота Института. К вечеру должен был подойти маневровый с Голутвина и вытянуть их на товарную станцию, где формировали сборный на Москву. Это был один из эпизодов, который всегда встречается в дальних поездках, когда ход событий нельзя ускорить и остается только ждать; человек, не совершая работы, все равно утомляется, потому что в нем живет постоянная готовность к действию, которое с равной вероятностью может начаться и через полчаса и послезавтра.
Чтобы скоротать время, Сергей перечитывал Экзюпери у окна кают-компании; мимо открытой двери по узкому коридору задумчиво бродил Сашка Розов. Забивать козла, то есть использовать способ убийства времени, специально придуманный для таких пауз, почему-то никого не тянуло — возможно, людей точила мысль о числе производственных дефектов, найденных на ноль одиннадцатом и все инстинктивно ждали от этой машины какого-то нового, не замеченного еще подвоха.
В проеме двери снова появился Розов. Он повернулся лицом в кают-компанию и оперся руками о косяк.
— Чего читаешь?
— Да так. Про летчика, который разбился в пустыне.
— "Маленький принц"?
— Нет. "Планета людей".
Удивительно. Когда люди слышат про Экзюпери, почему-то всегда вспоминают "Маленького принца" и ничего больше.
— Потом возьму почитать?
— Странный вопрос. Конечно.
Розов зевнул и пошел курить в тамбур. Сергей вновь погрузился в чтение, нырнул в него, скрываясь от этого бесконечного дня у входных стрелок Института.. "...Суть не в том. чтобы жить среди опасностей. Это всего лишь громкая фраза. Тореадоры мне не по душе. Я не люблю опасности. Я знаю, что я люблю. Люблю жизнь."
Сергей остановился, откинулся спиной на обитую сероватым пластиком стену купе и вновь повторил про себя последнюю фразу.
А ведь как похоже, подумал он. Почему мы здесь и почему готовы ехать с этим чертовым ноль одиннадцатым, который надо просто разобрать по деталям, на каждой детали поставить клеймо "брак" и россыпью в полувагонах отправить назад? "Улыбнитесь, каскадеры, ведь опасность — это все-таки пустяк..." Нет, неправда. Опасность не пустяк и мы не каскадеры. Никто из нас никогда не любил опасностей.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
