Право первородства - общий файл

Молочно-белая пелена облаков давно затянула тусклое небо, погрузив землю в густой, плотный, едва ли не ощутимый физически сумрак. Люди и твари казались своими собственными бледными тенями. Но каждое движение старца-полукровки в сгустившейся мгле было видно четко и ясно, словно его одного освещал некий невидимый никому луч света.

Прохор поднял руки. В левой подрагивал над самой головой его белый посох, правая, вытянутая вперед ладонью вверх, жадно ждала. Желтые перепончатые пальцы с когтями чуть изогнулись, будто готовились вцепиться в вожделенный амулет. Из уродливого рта размеренно и стройно, словно ритмичные стихи, полились звуки непонятной речи. Иногда звучали отчетливые "право первородства", "закон", "справедливость", "Центр магии". Верно, на языке колдовства произносить их полукровка не хотел. Боялся, что услышит тот, кому не положено?

Навершие посоха описало полукруг, и указало прямо на сжатый кулак Всеслава. Заклинание ускорило темп, голос стал как будто громче, хотя старец вовсе не пытался кричать. Слова отражались от каждой травинки, от воды в реке, от неба, от ветра, и, усиливаясь, возвращались к пораженным слушателям, звуча снова и снова, повторяясь на разные лады, навязчиво впечатываясь в мозг.

Средоточие в руке князя засветилось. Сначала чуть тлеющим белым светом, потом ослепительно ярким, с голубым отливом — и вдруг вырвалось из его пальцев. Всеслав невольно застонал. В столбе бело-голубого света камешек поднялся высоко над лугом. Лица запрокинулись, глаза неотрывно смотрели на слепящую точку в небе, не обращая внимания на текущие слезы.

И тут белый свет словно взорвался. Сияющий ободок разлетелся-разлился кольцом по плоскости неба, стремительно исчез за горизонтом, с отдаленным гулом волоча за собой угасающий шлейф. В центре остался крошечный светящийся островок, на котором, как на подушке, покоилось Средоточие. Пылая и рассыпая потоки искр, оно опускалось вниз, к своему истинному владельцу.

Пролетев десятки саженей, Центр магии упал прямо в протянутые навстречу с готовностью и ожиданием руки.

Но не когтистые перепончатые лапы. А обыкновенные, человеческие.

Эти руки привычно приняли маленький амулет, бережно обняли. Средоточие светилось даже сквозь сомкнутую ладонь, радуясь и торжествуя, что обрело наконец настоящего хозяина. И заливая все вокруг таким ярким светом, что ничего невозможно было разглядеть в море белоснежного огня. Горячий, он не обжигал, не выедал глаза, а нежно обволакивал теплом озябшие тела.

Сквозь затихающий гул послышались изумленные прерывистые вздохи, перешептывания, гортанные звуки чужой речи, счастливый девичий смех. И недоуменный возглас Прохора:

— Что происходит? Я не мог, никак не мог ошибиться в произнесении заклинания!

— А ты и не ошибся! — это Цинтия, ее голосок звенит от волнения. — Сработало заклинание Торжества Справедливости, и Средоточие находится в руках того, кому принадлежит по праву первородства!

Ослепительный свет понемногу рассеивался, мерк, открывая нетерпеливым глазам правду о неожиданном результате колдовства.

Только двое не оцепенели от того, что открылось их взгляду, только двое уже знали ответ. Одна из них — Цинтия. Второй — Павел.

Пошевелив пальцами, он осторожно устроил Средоточие поудобнее, и плотно сжал кулак.

Круг странных стечений обстоятельств и протянувшихся сквозь тысячелетия связей между событиями замкнулся. В его руке — законное наследство далекого предка, князя Владислава, принадлежащее по праву первородства. И он уже знал все, что должно было произойти для того чтобы это право осуществилось.

— Нет! — завопил, заревел старик-полукровка. — Этого не может быть! Кто ты такой?

Павел молчал. Ему слишком трудно было произнести вслух те сумасшедшие догадки, которые уже сложились в истинную картину, неотвязно преследовали, пока он не понял всего, понял еще раньше, чем под влиянием колдовства Средоточие вернулось к нему.

— Люди так бесконечно самонадеянны, — ответила за него улыбающаяся Цинтия. — Судя по всему, потомки вершняитов — не знаю, как их называют — тоже. Ты силен, Прохор, ты мог завладеть Средоточием силой, но ты решил покрасоваться, и проиграл. Неужели тебе не пришло в голову, что справедливость — не выдумка вершняитов, а нечто гораздо более древнее и мощное, чем то, что в повседневной жизни могли натворить люди — или боги и вершняиты? Ведь они тоже живые, хоть и могущественнейшие существа, а значит, могут ошибаться. Неужели не догадался, что недоразумение, из-за которого ты родился, никогда не преодолеет величайших Вселенских законов? Ведь прорвавшемуся сквозь заслоны Злу всегда есть равновесное Добро. Уверенный в своей правоте, ты не удосужился оглянуться назад, ты довольствовался тем, что рассказала тебе мать. А вот я однажды затеяла ту работу, от которой когда-то опрометчиво отказался Творец. Отец Владислава был по-своему прав: я очень долго и кропотливо собирала разрозненные частицы Эфира, выспрашивала, высчитывала. И когда узнала, куда вершняитка забросила первую жену Владислава Мелиору, на престол взошел его далекий потомок Всеслав. Я не ведала, будет ли польза от моих изысканий, но когда я сотни раз намеревалась бросить нудное и сложное дело, что-то подсказывало: надо продолжать. И я оказалась права! Отнятая у мужа Мелиора ждала ребенка, о котором еще даже не успела ему сообщить. Она оказалась в "погасшем" мире, где произвела на свет старшего сына Владислава. Вырастила и воспитала ребенка в неведении о своем происхождении, боясь возвращения вершняитки. Чуждая "погасшему" миру ветвь могла угаснуть, но сохранилась. И уже не стоило труда отыскать единственного оставшегося в живых прямого потомка Владислава — его кровь мгновенно откликнулась на мой зов. Я не могла рассказать князю о своей находке, человеческий облик еще был мне не под силу. Но повлиять на любознательный и мятежный разум княжны Мелании удалось. Она проникла на Землю и благодаря мне встретилась именно с Павлом. Княжна очень чувствительна к излучению внутренней энергии и мне пришлось потратить немало усилий, обманывая ее. Прости, Мелания, но что-то заподозрив, ты не доверила бы ему Средоточие. И это — то единственное, что мне удалось сделать для тебя, Павел, чтобы ты почувствовал, понял свое наследство, сроднился с ним. К сожалению, больше времени дать не могла: Земля оставалась "погасшей" на Карте миров только пока ты находился в Княжестве. Именно тогда ее проверяла княжна. Стоило тебе вернуться — и пошел отсчет времени: кто из претендентов первым доберется до Средоточия.

Потрясение было велико. И для старца Прохора вместе с его чудищами, и для князя Всеслава, и для остальных людей, включая самого наследника. Как и несколько минут назад, глубокая, звенящая тишь овладела миром. Полная растерянность, мятущиеся обрывки мыслей. Ощущение неминуемого и окончательного краха, в который еще слишком трудно поверить.

Князь более не князь, но и претендент на трон, три тысячи лет мечтавший о нем — все тот же никто, каким был долгие триста веков. А человек, никогда не желавший ни славы, ни власти, ни возвышения — законный властитель.

Что за безумные шалости судьбы? Что за горькая ирония провидения?

Но собраться с мыслями никому так и не удалось.

На глазах старика Прохора рушился смысл его существования, цель долгой, полной трудностей, унижений и лишений жизни оборачивалась пустой тратой времени. А верные последователи и соратники, которые стояли сейчас за спиной, обращали на него полный ненависти взгляд. Обман. Невольный, но из-за пустых заверений они покинули свои миры, пошли за всеми гонимым полукровкой. Навсегда стали изгоями среди своих и не обрели взамен ни крупицы из тех посулов, на которые прельстились.

Не думая более ни о чем, ничего не сознавая и ни на что не надеясь, старец нанес отчаянный по своей мощи удар.

Всепожирающее и негасимое Извечное Пламя он извлек прямо из Геенны, созданной в незапамятные времена для ссылки мятежных богов и вершняитов. Колдовство низверглось с небес на того, чье неожиданное и нежеланное им самим счастье составило жестокое разочарование других. Сплошной поток огня, состоящий не из отдельных языков, как костер, а словно бы из цельной стены плазмы обрушился на то место, где только что стоял Павел. Столп обрушился из глубины Мироздания, и его основание плавило, прожигало саму мировую ткань, вгрызаясь глубоко в недра земли.

— Нет! — закричала Наташа, но голос, беспомощно задохнувшись, сорвался.

Невыносимый жар исходил от укрощенного, запертого в оковы колдовства пламени. Оно яростно сражалось с решетками своей клетки, пытаясь вырваться на свободу, охватить, поглотить еще один мир, наполнить ненасытную утробу. От горячего ветра заслезились глаза, затлели волосы. Раскаленный воздух опалял горло и легкие. Стальное оружие нагрелось так, что потребовалось отрывать от одежды тряпицы и несколько раз обертывать рукоять. Другой лоскут пришлось омочить в окутанной белым саваном пара реке и прижать к носу и рту, чтобы не умереть от ожога легких.

Неверный, хищный багровый свет исходил от адской колонны, слепя и в то же время приковывая взгляд. Казалось, настал густой, плотный и непроглядный мрак, лишь рдеющая колонна Извечного Пламени медленно и бесшумно вращалась.

Вокруг огнедышащего столпа свирепо выл ветер. Воздух не выдерживал соседства с палящим огнем, бешено устремлялся прочь, к серо-стальным небесам, заглушал звуки. Острый горячий песок и сизые хлопья пепла засыпали и без того почти не видящие, измученные глаза, облепляли кожу там, где ее не защищала одежда.

И все же, несмотря на воцарившийся хаос, князь Всеслав точно знал, что нужно делать. Вернее, он знал, где находится тот, кто непременно должен умереть. Любой ценой.

Вороненые доспехи раскалились, и он, как другие рыцари, вынужден был бросить кольчугу, широкие пластины накладок, латные перчатки, шлем, щит. Сжимая зубы от боли в обожженных местах, он поспешно освободился от металлических частей амуниции, амулетов и оберегов, драгоценных символов княжеской власти.

Две дюжины полураздетых людей, сжимая обмотанные тряпками рукояти мечей и прикрывая лица быстро сохнущими бинтами, бросились в атаку. Пять десятков чужаков тоже успели разоблачиться и соорудить маски на своих жутких мордах. "А ведь в чем-то мы похожи", — мимолетно пронеслось в голове Всеслава, и тут же исчезло, затерялось за азартом и яростью схватки.

Применять магию в этом бою не успевал никто. С оглушительным лязгом сшибалась сталь, посверкивала алым и багряным, жадно впивалась в человеческие и нечеловеческие тела.

Сразу стало понятно, что рыцари-маги много сильнее и опытнее в бою, чем пришельцы. Наступающая дружина быстро смяла первые вражеские ряды, но чужаков было вдвое больше, место павшего или раненого тут же занимал следующий.

Вскоре выяснилось, что и среди детей вершняитов есть серьезные бойцы.

Высокий худой монстр казался обманчиво неуклюжим, словно огородное пугало в драном балахоне, оказался то ли слишком удачлив, то ли достаточно опытен. Его противник, молодой воин, замешкался всего на долю секунды — и длинное зазубренное лезвие белоснежного металла рассекло незащищенный бок. Человек упал, обливаясь кровью, а нелюдь перескочил через холодеющее тело и не медля бросился на другого. Однако тут ему не повезло: напротив оказался сам десятник. Взревев раненым зверем при виде гибели молодого рыцаря, он осыпал убийцу градом мощнейших ударов. Как тот не был быстр, не устоял; неудержимый и словно бы живой меч десятника, скользяще отбив выпад белого клинка, с бешеной силой разрубил открывшееся тело надвое.

Люди задыхались, обливались потом, изнемогали от борьбы с жаром, но не сдавались. Четверых монстров за несколько секунд зарубил магистр Аверьян, двоих, мимоходом — Всеслав.

Князя видел свою главную цель. Сквозь ряды нелюдей он рвался туда, развевались седые космы Прохора, который лихорадочно плел новое заклинание.

Опомнился Рома. Его арбалет сухо защелкал, смертоносные дротики полетели в дальние ряды тварей. Невозмутимая и неуязвимая Цинтия вновь взялась за свой акинак. Но "Калашников" молчал.

Наташа и Мелания со смешанными чувствами смотрели на колонну Извечного Пламени. Девушка из "погасшего" мира ощущала, как разум медленно заволакивает милосердная пелена беспамятства. Окончательно потерять сознание не давало лишь неверие в то, что непоправимое свершилось.

"Не может быть", — билась мучительная, болезненная мысль, но здравый смысл твердил, что в этом огне выжить нельзя.

Княжна понимала, что Средоточие не погибло. Но знала, что смерть Павла вновь передает право на владение им полукровке. "Величайшая Справедливость Мироздания не допустит такого", — повторяла она, но опровержение было у нее перед глазами.

Глава XVI

Договор с Эфиром

Битва длилась всего несколько минут. Так мало, и так бесконечно, немыслимо много. Мертвые тела уже усеяли пропитавшуюся кровью землю, стоны раненых заглушал глухой вой ветра. Открытые раны опалял жестокий жар, заставлял кровь спекаться в твердую корку.

Колдун Неодим обмотал левую руку плащом и пользовался им как щитом. Его серебристый клинок мелькал в самой гуще тварей, без разбору рубя головы, руки, ноги, когда наткнулся на действительно сильного противника.

Коренастый, широкоплечий рыцарь Ордена бился плечом к плечу со вчерашним врагом. Внезапно напротив дружинника возникло странное чужое орудие — с зубцами-когтями вокруг рукояти. Длинный меч из добротной заговоренной стали мощно ударил — но впустую скользнул по гладкому лезвию и угодил в захват зубцов. Рыцарь рванул меч назад, но с тем же успехом мог пытаться выдернуть нижнюю ветвь трехсотлетнего дуба — клинок застрял намертво.

Краем глаза Неодим заметил, как ухмыльнулся нелюдь, слегка поворачивая свое оружие.

Обоюдоострое, трижды закаленное и защищенное боевой магией стальное лезвие сломалось, словно было вырезано из хрусталя.

Дружинник изумленно посмотрел на оставшийся в руке жалкий обломок. А в следующий миг удивление стало посмертной маской: странное оружие чужака насквозь пронзило его грудь.

И тут Неодим понял, что медлить нельзя. Его противник беспорядочно и не очень опасно размахивал кистенем. Колдун привел нелюдя в замешательство быстрым обманным выпадом. И бросился к монстру, который, поставив ногу на грудь убитого рыцаря, вытягивал меч из тела.

Нелюдь заметил отчаянный рывок Неодима, но освободить свое страшное оружие не успел. Молниеносный взмах серебристого клинка — и когтистая перепончатая лапа валится на землю, все еще судорожно сжимая рукоять. Из рассеченных артерий хлещет темная кровь, а только что ухмылявшийся рот с жутким воплем перекашивается в гримасе боли. Еще один торопливый удар прекращает муки и крики твари. Но Неодим вынужден обернуться в другую сторону: враг с кистенем опомнился и бросился мстить.

Подобрать зубчатый меч удалось не сразу. Белая рукоять оказалась не металлической, а чем-то вроде кости, и не очень нагрелась. Но как повторить страшный захват, который на его глазах продемонстрировал враг?