Паразиты

— Нет, спасибо, я лучше у дверей постою.

— Ваше право. Ваше право.

— Зачем звали? — обмен любезностями грозил затянуться, а выигрывать время мне ни к чему. На драконов надежды не осталось. Даже если появятся, кто знает, в чью сторону обернутся их пушки?

— Шутки шутить с вами опасно, ученые уже. Потому сразу перейду к делу. Нам нужна ваша кровь. Зря улыбаетесь, Алина. Мы получили свою в третьем, а то и более поколении, ваша же лишь во втором. Конечно, мы пытались добраться до... оригиналов, но к ним ведь близко не подойдешь, и никакие веревки не удержат. А бороться с вашими... братьями нужно. Кто знает, сколько душ они уже извели? Алина, вы представляете, что они учинят, коль станут бессмертными и получат безграничную власть? Вы понимаете, какая опасность грозит всему человечеству?

Знал, паскуда, куда соль сыпать. Судьба человечества в метафизическом смысле и размахе Вселенной мне до лампочки. Волновала судьба людей. Маришек, Артемов, девчонок с проколотыми губами и их родителей с обернутыми в мешочки фотографиями и тяжелыми сумками, из которых торчат зонты. Меня коробило при мысли о вереницах гробов с несостоявшимися экономистами, официантками и банкирами. Гораздо проще винить в чужой смерти жестокого Бога, чем себя.

— А разве вы не к тому же приведете?

— Что вы, Алина! — воскликнул Актер. — Мы дарим вечный покой лишь тем, кто заслужил его годами. Знаете, сколько старцев медленно тлеют в больницах? А сколько просыпаются каждый день с мыслью, что черед так и не наступил? Вот их-то мы и провожаем на тот свет.

— Как и моего деда? Правда?

— Конечно. И сарказм здесь не к месту. Ведомо ли вам, как тяжек был для него месяц вашего отсутствия?

— Хватит, — я устала слушать старческое верещание.

Затылком чувствую опасность со спины. В недрах коридора прячется целый взвод. При первом же выстреле на меня обрушится весь улей. Локтем чувствую ребро замка, да и сама дверь крепкая, пуленепробиваемая. Это их задержит.

— Я согласна.

Актер чуть не подпрыгнул от радости, сморщенные губы растянулись в улыбке, пальцы сцепились замком на груди.

— Что ж, отлично, — он наклонился к шуфлеткам стола, вынул катетер и пару пузатых стеклянных сосудов. — Приступим.

Собираюсь комком нервов, отгораживаюсь от чувств собравшихся, чтобы ненароком не зацепиться за тоннель и захлопываю дверь. Семь стволов мигом вскинулись, щелкнули затворы. Распахнулась дверь большого кабинета, в проеме выросли фигуры Ваты и Туши.

— Тише-тише. Мне так спокойнее, — объясняю, как можно непринужденней, подняв руки. — Оружие можно сложить на диван?

— Конечно, — говорит Актер, подав шавкам знак не брыкаться.

"Господи, помоги", — единственное, что приходит на ум. Последняя надежда, оставшаяся вера в чудо.

Подхожу к дивану, становлюсь между двумя парами конвоиров. Нагнувшись, аккуратно кладу пистолет на мягкую кожу сидения. В нем еще осталось четыре патрона, но они вряд ли спасут. Распахиваю плащ, достаю пару пистолетов с полными обоймами и одновременно нажимаю рукоятками обе кнопки на напульсниках. Спрятались защелки, распрямились пружины, двадцатисантиметровые лезвия выскользнули из ножен, став продолжениями локтей.

Я резко выпрямилась, подалась назад, раскинув руки. Стальные лезвия описали дугу и серпами полоснули по шеям ближайших верзил. Тут же в рукав брызнула теплая кровь. Шейные позвонки слегка затормозили, размаха и сил не хватило срезать вторую пару голов, они запрокинулись назад, держась на полосках кожи. Застрекотали автоматы, в дверь из коридора ударили чем-то тяжелым. Я успела присесть и уйти от очереди, на ходу с разворота выпустив мозги нескольким верзилам.

Из-за спины набросился с ножом Певец. Я пнула его, попав шпилькой в глаз. Спусковой механизм не сработал, нож из каблука не выскочил, только студень вытек из глазницы. Пришлось добить выстрелом.

Опасно близко с ухом пролетела пуля, врезавшись в деревянную обшивку стены. Я выстелила в лоб "мамаше", она успела нажать на курок, выпустив пулю в люстру, прежде чем упала, напоровшись на клинок "отца". "Папочка" кинулся ко мне, но тут же лишился головы. Не меняя траектории руки, я пальнула в Тушу и Вату по очереди. Оба выронили автоматы, плюхнулись в кровавую лужу, затопившую начищенный до блеска паркет.

Горло сдавили костлявые пальцы, Актер повис у меня на шее, повалил на труп одного из охранников и вцепился зубами в ухо. К боли прокушенной мочки добавился удар грудью о приклад. Я взвыла, перевернулась на спину, но высвободиться не сумела. Старикан оказался чересчур сильным и цепким, он будто не чувствовал ударов локтями. Я раздвинула ноги и всадила шип каблука в щуплую лодыжку. От хриплого крика заложило ухо, но хватка ослабла. Вскочив, я отрезала неудавшемуся вампиру голову. Пули надо беречь.

Уставшая, с бьющим через край адреналином, но невредимая, я осталась одна в мокрой куче дюжины трупов. Нервно дергался глаз. Руки дрожали от перенапряжения. В закрытую дверь ломилась очередная порция недоделок. Они выпускали очереди по замку, но, слава Богу, металл не поддавался.

Нужно уходить, пока в ход не пустили взрывчатку.

Поскальзываясь на кровавой патоке, я подбежала к окну и запрыгнула на подоконник. Первый же удар крестовиной кресла вызвал бессильный вой. Стекло не поддалось. Попытка прострелить рамы тоже провалилась. Я вспомнила по книгам и фильмам, что в таких стеклах обязательно есть слабое место, надо простучать по периметру, чтобы выискать, только у меня не осталось времени, да и уловить отклик через грохочущую за дверью канонаду невозможно.

Я оказалась в ловушке.

Издевательством выползли воспоминания. Мне восемь, на улице — лето, первые в жизни каникулы. Родители укатили в Европу, оставив меня на попечение вертихвостки-сиделки. В тот день она умотала на свадьбу, и деду пришлось везти меня на работу, ведь "маленькие дети не должны сидеть дома одни". Маленькой я себя не чувствовала, но это никого не волновало.

Мы идем по коридорам, тогда еще выкрашенным до середины водоэмульсионкой. Периодически навстречу выходят дядьки, все, как один, усатые, при галстуках, и каждый взъерошивает мне волосы, отпуская льстивые сюсюканья. Кабинет деда — предпоследний, с железной табличкой на двери, которая всегда напоминала мне надгробную, с огромным шкафом, набитым папками и кубками "Лучший пловец" за несколько лет. На его столе непременно лежит стекло, под которым хранятся записки и семейные фотографии. А под потолком — лампочка Ильича. Люстра разбилась несколько недель назад, когда дед решил переставить из-за стола стул и прихлопнуть муху, да случайно саданул спинкой по плафону. Денег на новый не выделили, поэтому на потолке лежит оранжевое пятнышко света, доходящее кромкой до...

Я перепрыгнула на стол, повернула правое лезвие, от волнения едва не раскроив ладонь, и, дотянувшись, сдвинула одну из плит навесного потолка. Затем — вторую, третью. С четвертой повезло. В проеме темнели некогда выкрашенные в белый цвет поручни с облезлым квадратом лаза. Заделан он был строительной смесью, расковырять которую по периметру особого труда и времени не понадобилось. Видно, Бог меня все же услышал.

Пробороздив на полировке стола кривые линии, я закрепила лезвия в ножны и, подтянувшись на шершавых от слезающей краски поручнях, выбила тяжелую крышку люка ногами. Маленькая предосторожность — задвинуть на место потолочные плиты — отняла минуту.

Я оказалась на чердаке. Загаженный птицами и пауками, он в высоту достигал полутора метров так, что пришлось пробираться через развороченные гнезда и балки на полусогнутых ногах, скрючившись в три погибели. Сказывалось перенапряжение, в голове стоял гул, за которым не различались даже треск и шорох хлама под ногами. Искать следующий люк и снова лезть внутрь было опасно. Я добралась до маленького окошка, выбила рукоятью пистолета стекло. Во дворе никого не видно, но высота четвертого этажа немного пугала. Даже у драконов кости срастаются дольше тканей.

"Ничего, отобьюсь", — успокоила себя и уже высунула голову под вечернее небо, как сзади раздался выстрел.

Грудь раскроила боль. Будто внутри разорвался снаряд, и расплавленный свинец растекся по сосудам. То ли солнце мигом ухнулось за горизонт, то ли в глазах потемнело. Я осела в грязную труху крыши.

— Допрыгалась, сучка, — зло прогудел незнакомый голос над плечом и тут же крикнул: — Парни, я ее подстрелил.

Под тяжелыми шагами хрустел чердачный мусор, сколько человек приближались, я не поняла. Боль заслонила все, расползлась по телу наркотиком, исказив восприятие. Тяжелый сапог пнул под ребра, развернув к себе лицом, рука грубо схватила за сжатые в хвост волосы, и я отчетливо поняла, что моя война закончилась.

Глава 24.

Болевой шок запеленал, как родители в младенчестве, обездвижив руки и ноги тугим коконом. Пропал чердак, пропали полусмертные солдаты и накатившая ночь. Я осталась один на один с собой и со смертью. Ее зародыш булькал во мне, рос рок-н-ролльными темпами — пляшущий шаман с оглушительным бубном, чей ухающий в голове стук перекрыл все внешние шумы. Умирать, как я не страшно. Так умирать обидно. Слишком много на себя взяла, расписалась в беспомощности, оступилась и к тому же пыталась сбежать, дав волю инстинкту самосохранения, хотя должна была стоять до конца. Вырезать сердце коалиции удалось, но медуза Горгона легко обходилась без туловища. Я умирала бесполезно. От этого туман мыслей принимал очертания усмешки, а бубен звенел хохотом.

И больше всего на свете мне хотелось заткнуть эту поганую глотку, пока не поздно.

Смерть плясала во мне, водила хороводы с сознанием. Я собрала в комок оставшиеся силы, и она оступилась. Замерла на мгновение. А после стала сворачиваться клубком, отпуская клетку за клеткой мое тело. Я чувствовала, как сжимается ее паутина. Казалось, я вижу ее лицо — аккуратно нарисованные брови домиком, тонкие прядки черной челки, полуоткрытые от удушья губы, распахнутые в ужасе голубые и прозрачные, как проточная вода, глаза, которые тут же сменили цвет на болотную зелень. Брюнетки менялись с блондинками, пухлые губы трансформировались до узких лент, неизменным оставался лишь страх в сужающихся зрачках.

— Давай! Давай же, девочка, — ворвался в канонаду выстрелов знакомый до вымученной улыбки голос.

Жива. Черт возьми, жива. Спасибо, Господи.

Туман съежился до темноты чердака. Стоя на коленях, Марк прикрывал меня от мельтешащего потока стреляющих солдатов. Они появлялись с обеих сторон и падали на хрустящий мусор чердака. Их становилось все больше. Одурманенным мозгом я понимала, что Марк уже не справляется с кишащей массой. В скудном свете из маленьких окошек поблескивали усеявшие плащ дракона черные пятна. Кровь. Ее запах смешался с пороховым и покрыл язык медно-горькой пленкой.

— Давай же, Лина, милая, давай.

С грохотом проломилась крыша. Пылевое облако рассеялось, показав присевшую на одно колено фигуру Джона. Драконы палили в обе стороны, но прорехи в рядах противника моментально заполнялись новыми телами, вооруженными до зубов. Братья боролись с собственными клонами, а я никак не могла преодолеть слабость. Джону доставалось больше, с его стороны враги сыпались, как саранча, дракон едва успевал отбиваться выстрелами и ногами. Марк отвлекся, отстреливая нападавших от собрата, и один из подделок изловчился прицелиться. Еще миг и пуля рассечет дракону голову. Я дернулась, заставляя тело подчиниться, выхватила пистолет и прострелила ловкачу мозги.

— С возвращением, детка! — сипло прокричал Джон из нутра пылевой завесы.

Этот клич поднял меня на ноги.

Пистолеты выдохлись быстро. К счастью, трупы не забирают на тот свет оружие. Я не считала подобранные автоматы, пробираясь вместе с драконами к дальней стене, где прятался люк, уже переставший выплевывать опасность.

В темный кабинет я спрыгнула первой, следом выпал Марк, Джон с криком "Пошли нахер, мрази" спустился последним. Мы заняли выгодную позицию в коридоре напротив дверей. Рискнувших последовать за нами снимал Марк, я отбивалась слева, Джон справа отстреливал пришедших по лестнице.

Целая жизнь прошла, прежде чем смолкли выстрелы. Настороженно оглядевшись, мы опустили автоматы. По безмолвной договоренности драконы завернули штанины, поснимали пристегнутые к икрам пластиковые бляхи и пробежались по коридору, оставляя на каждом метре пищащие взрывчатки.

— Вниз! — скомандовал Марк, остановившись у лестницы.

Первый пролет я преодолела, спотыкаясь на неровностях ступеней, затем, как Джон стала прыгать через перила. У выхода Марк схватил меня за руку и дернул, выбрасывая на улицу. Мы еще не добежали до калитки, как рванул взрыв, и недавно отреставрированное здание с грохотом разбрызгало кирпичное крошево, заставив нас рухнуть лицом в асфальт.

— Ну ты даешь, детка, — донесся из мобильного голос Джона. Драконы ехали впереди на громоздком "БМВ", доверив мне нежно любимый "Фольксваген".

— Знаю-знаю. Не читай нотации. Я правда думала, что справлюсь.

— Ой ду-у-ура, — протянул он, смеясь. — Ты хоть понимаешь, что самых сильных в одиночку завалила?

— Ты о ком?

Инициативу перехватил Марк, как всегда спокойный до отвращения.

— Чем старше Подобный, тем больше у него сил. Тебя встречал цвет шайки. Знаешь, сколько лет Вате?

— Около тридцати?

— Умножь на пять, — засмеялся Джон.

— Хорошо сохранился, козел.

— Ага. Линк, но это не главное. Тебе же сердце прострелили! Понимаешь? Сердце.

— Ну и что? Вся заморочка ведь в мозге.

— Без сердца мозг отключается, — оповестил Марк. — Кровь не поступает.

— Тогда как я вернулась?

Биологический насос работал исправно, мышцы горели напряжением после бойни, но не более.

— Просто, — Марк сделал паузу, я поняла, что он улыбается. — Лина, ты одна из нас. Мы не ошиблись.

Они никогда не ошибаются. Даже сейчас уверены, что не сверну с дороги и не подорву их машину. Для фейерверка достаточно одного выстрела.

— Значит, я справилась с ролью подставной пешки?

Марк не стал оправдываться.

— Когда-нибудь ты нас поймешь, — ответил дракон.

Тут же встрял Джон.

— Линк, в любом случае, все кончено. Верхушку мы срезали. Пока новая отрастет, мы успеем потеряться. Втроем. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он говорил о капитуляции. Драконам неинтересны войны. Их цель эгоистична и близка, остальное — идет по боку. Я встала перед выбором — вытравить свои намерения и наслаждаться собственной жизнью или попытаться оградить от уродства чужие.

В световой полоске фар то и дело появлялся массивный зад "БМВ". Привыкший к быстрой езде Джон периодически притормаживал, чтобы не упускать из виду "Фолькс". Я опустила стекло, позволила ветру беспринципно трепать разлохмаченные волосы под мелодичный стон "The Cure" из стереосистемы.

Зачем мы возвращаемся в город, забитый безнадегой, страхом и моими фотографиями? Неуклюжий Омск хлебнул достаточно смерти, чтобы оставаться под его небом. И все же мы ни разу не свернули со знакомой дороги.