9
ХОННИ И ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ
Хонни прибыл домой в Лондон к семи часам вечера. Он сидел на заднем сидении автомобиля, низко опустив голову и не смотря по сторонам. Сэмюэль поминутно с беспокойством оборачивался к сыну, спрашивал о его самочувствии. Накануне Хонни пожаловался по телефону на подавленное состояние духа. Он бил наверняка, это был знаменательный симптом его хронической болезни. Нельзя сказать, что он врал на все сто процентов, и в самом деле, за последние дни его все чаще одолевала тоска. Такие мрачные периоды и раньше случались с Хонни нередко, но об этом Сэмюэль узнавал от директора школы, учителей, ребят, всех тех, кто окружал сына. Еще ни разу Хонни не пожаловался сам. Сэмюэль пытался по дороге разговорить сына, выведать у него, что же с ним происходит, но Хонни специально не сел рядом по левую руку от отца и всю дорогу угрюмо молчал на заднем сидении.
— Что с тобой, моя деточка! — засуетилась миссис Корнхайт и, как положено, пощупала его лобик, заставила открыть рот и показать язык. Хонни вяло ей повиновался, хотя и знал, что его мать это делает только для виду. Сэмюэль стоял рядом и молча терпел. Миссис Корнхайт заявила, что язык Хонни обложен. Хонни показал язык и отцу, прохрипев "А-а!" К своему удивлению, Сэмюэль был вынужден признать, что Ванесса была отчасти права.
-Что ты на это скажешь? — спросила она, как будто поймала мужа с поличным.
— Я скажу, что Джонатану следует выпить полрюмочки вермута, чаю с клубничным вареньем, и завалиться спать. А завтра посмотрим. Почему мы здесь столпились у входа, давайте пройдем в дом!
Войдя в холл в сопровождении отца, Хонни потянул ноздрями воздух. Сэмюэль улыбнулся и сказал:
— Ты прав, Хонни, — миссис Трипкин была здесь. "Шинель-Саванн" — чудесные духи, райский запах, но здесь на грешной земле нам, простым смертным нелегко его переносить. Когда-нибудь мы с тобой займемся составом эфирных масел, и ты увидишь, что любой запах — это, в сущности, простая чехарда молекул. Сейчас нам подадут в гостиную чай, миссис Мур испекла пампушки по моему рецепту, — пальчики оближешь! Но, прежде всего, сэр, не пропустить ли нам по рюмочке?
— Охотно, сэр! — согласился Хонни.
— Что вам больше по вкусу, коньяк или виски?
— Мне чего-нибудь покрепче. Пусть будет коньяк!
— Я бы, сэр, порекомендовал вам вот это. Токай, по цвету, да и по вкусу — тот же коньяк. Ведь главное вкус, а не градусы, не так ли? А технология почти та же. Незабываемый вкус достигается за счет действия особых дубильных веществ. Это я вам тоже как-нибудь продемонстрирую в лаборатории.
Пока Сэмюэль оживленно болтал и дурачился, Хонни с трепетом ждал мига, когда же он останется один и сумеет проникнуть в лабораторию. За столом он отдал должное пампушкам и варению, поданному миссис Мур. От похвал старая кухарка зарделась. Мистер Корнхайт тоже скромно улыбался — ведь и варенье и пампушки были домашние, изготовленные по старинному рецепту. От Ванессы, уж точно, похвал не дождешься, — ни к чему из этих яств она никогда не притрагивалась, заботясь о фигуре.
Хонни изредка бросал взгляд на отца. Сэмюэль добродушно шутил и улыбался, но в то же время украдкой поглядывал на часы. Расчет Хонни подтверждался, именно сегодня был намечен очередной ночной ужин в клубе "Пеняй на себя", — Сэмюэль обязан был на нем присутствовать в качестве сопредседателя. Ничего, Хонни его не задержит. Вот только доест эти две восхитительные пампушки и послушно отправится спать. Для пущей убедительности Хонни пару раз притворно зевнул.
— Мне кажется, сэр, — заметил Сэмюэль, — что мы с вами несколько перебрали спиртного.
— Я с вами согласен сэр, мы были несколько невоздержанны в выпивке.
— И сон нам будет целью и наградой, но что привидится за гранью бытия?? — процитировал Шекспира мистер Корнхайт, вставая из-за стола.
Хонни тоже встал, задвинул стул и церемонно щелкнул каблуками.
Когда ранним утром миссис Корнхайт в золотистом атласном халате спустилась вниз к завтраку, Хонни был уже одет и причесан. Она изумленно приподняла брови, — неужели Хонни не останется дома до конца недели. Он намерен ехать? Если бы она знала, то никогда бы не позволила себе появиться в присутствии сына в халате и папильотках.
— Деточка моя, как твое самочувствие?
— Чудесно, мамочка, я могу ехать в школу. Я прекрасно отдохнул и выспался.
— Да, но ты нас мог бы предупредить заранее. В доме никого нет, ни прислуги, ни шофера. А папа твой еще спит.
— Не беспокойся, мамочка. Я уже приготовил себе сэндвичи.
— Но к чему такая необходимость? Как твой язык?
— Мой язык в полном порядке. Я ведь не могу пропустить урока преподобного мистера Оливи!
Миссис Корнхайт сощурила глаз — у нее были немалые основания заподозрить сына в лукавстве. Она придирчиво оглядела его обмундирование — конечно же, все это не мешало бы выгладить. Но сейчас времени уже не оставалось. Хонни повернулся несколько раз вокруг оси, прикрывая рукой оттопыренный карман брюк. Миссис Корнхайт позвонила в колокольчик и приказала разбудить мистера Корнхайта.
Сэмюэль, вернувшийся в пятом часу утра из клуба, растрепанный и заспанный спустился вниз. Ванесса поведала ему утреннюю новость и поделилась своим беспокойством.
— Он здоров и свеж, как огурчик, разве ты не видишь! — заявил Сэмюэль, похлопав сына по плечу. Заказывать такси он не счел нужным и вызвался доставить сына сам. Хонни вприпрыжку побежал вниз к машине, успев на ходу переложить из кармана в ранец склянку с серым порошком.
В машине Хонни устроился на этот раз рядом с отцом, и всю дорогу они весело проболтали о разных разностях. Роскошный красный автомобиль отца доказал на бетонном шоссе свое преимущество и доставил Хонни к воротам школы довольно рано. Сэмюэль постеснялся заглянуть в стены школы, ведь он сел за руль в домашних туфлях и не успел повязать галстука. Хонни помахал правой рукой и побежал к зданию. Левой рукой он бережно придерживал ранец.
Сэмюэль тоскливо поглядел вослед сыну, закурил сигарету, включил радио. Послушав краткий отчет о речах в парламенте мистера Макмиллана и мистера Дуглас-Хьюма?,? едва вникнув в показатели биржевого курса и пропустив мимо ушей хронику безрезультатных поисков кондора, он захлопнул дверь, спустил ручной тормоз, развернулся и начал преодолевать подъем. Машина еще не скрылась из глаз, но шум мотора унесло ветром и заглушило карканьем ворон. Висела сырая облачная пелена. Школа была пуста, ее обитатели отправились в церковь на молитву. Хонни знал, что его никто не ждет и не ищет в столь ранний час. Он с радостью воспользовался случаем не показываться директорской секретарше на глаза, чтобы не оказаться запертым в стенах школы. А теперь можно было просто прогуляться по окрестностям, поглядеть на тренировку футболистов, можно было даже отправиться в церковь, послоняться по кладбищу, поглазеть на склеп адмирала Вилкокса. Можно было даже беспрепятственно перепрятать клад в более безопасное место. Куда теперь было ему спешить? В его распоряжении было целых полтора часа.
Когда отцовская машина преодолела подъем и свернула на шоссе, Хонни покинул свое убежище за стеной велосипедного сарая. Теперь он был предоставлен самому себе. О таких мгновениях он не раз мечтал. Но теперь, когда за его плечами в глубине ранца болталась смертоносная склянка, — и сарай, и стены школы, и каменные столбы словно отдалялись, сторонились его.
Тщательно разработанный им сценарий начал воплощаться без помех. Сегодня был последний день недели. Вряд ли отец, вернувшись в Лондон, заглянет к себе в лабораторию, вряд ли заподозрит пропажу, вряд ли вернется в Ноттсбери допрашивать сына. Скорее всего, он завалится на часок в постель, а потом отправится по своим аптекам в Сити, Вест-Энд или Фицровию. А потом заглянет обедать в какой-нибудь паб, а потом уже заедет, чтобы забрать Хонни домой. Взбредет ли отцу в голову проверять на весах количественный состав яда? Вряд ли!
Кролики прекрасно провели ночь, греясь друг у дружки под боком. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать, — все на месте! Хонни пересчитал их, сидя на корточках у самого края бассейна. Еще на рассвете служитель кухни доставил на тележке из пансиона свежие кочаны капусты и связки зеленого шпината. Кролики быстро-быстро работали челюстями. Один или два уже покончили с капустой и принялись от нечего делать грызть доски, специально подкинутые для этой цели.
Хонни интуитивно отпрянул назад. Если бы сейчас он свалился в бассейн, то кролики и его могли бы загрызть. Ведь их было целых тринадцать. Еще пять— шесть, куда бы ни шло, но тринадцать кроликов наверняка почувствовали бы свое количественное превосходство! И все они под предводительством этого, который грызет доску, дружно набросились бы на Хонни. "Ты заходи справа, а ты — слева!" -"Опомнитесь, — вы ведь благородные травоядные, а не кровожадные рыбы пираньи в мутных заводях Амазонки!" "Не слушай его, — кричал бы вожак, — нас много, а он один! Мы вместе, и за нами — сила! За дело, братцы!" "Смелее, — поддержала бы его толпа, — хватай, тягай его, оттяпай у него оттуда, где помягче!"
Они бы и ранец его сгрызли без остатка, и тетради, и хрестоматию! Сколько времени бы это заняло, час, полчаса? Кричи — не кричи, никто не услышит, секретарша в своей приемной стучит на машинке за толстой стеной и двойной рамой. Все остальные клюют носом в церкви за полмили отсюда. Волкодав бродит на цепи у спортплощадки и сонно виляет хвостом. А когда все вернутся, дело будет уже сделано! Первым бы сообразил Фил Мэлбрайт! Он бы сказал: "Судя по размерам, этот скелет принадлежит мальчику лет одиннадцати! Кто, как ни Джонатан Корнхайт, мог оставаться в столь ранний час в стенах школы?" И все поразятся его проницательности. Всем станет очень жаль бедного Хонни, а Дженкинсу по кличке Лом будет особенно жаль сэндвича с беконом и горчицей, доставшегося кроликам. Ну и что в этом такого, каждый в этом мире должен кого-то съесть. Что за беда, если орел утащит одного грызуна, одним грызуном будет меньше! Ведь надо же и орлу чем-то питаться — приятного аппетита!
Хонни поглядел на небо, на грязно-белую пелену над головой. Ему надоело пересчитывать кроликов, и он направился к воротам. Красные кирпичи старинного столба хранили тепло вчерашнего дня. Хонни присел на траву у его подножья, подпер голову руками и затосковал. Это была совсем не такая тоска, какая бывает от скуки. Это была тоска, сравнимая с ровной и несильной зубной болью.
Внезапно сорвалась с места стая ворон и принялась кружить над его головой. Их спугнул сухой треск сенокосилки. Судя по всему, Питер Теннер принялся за работу, — что подняло старика в этот ранний час? Может, он снова повздорил со своей старухой, или попросту решил, что вне стен жилища, на чистом воздухе ему никто не помешает подкрепиться из фляжки? Сколько времени он намеревался косить клевер? Минут десять или двадцать? Соберется ли он сегодня посетить школьный двор? Давно бы пора ему наведаться, ведь судя по изобилию мух над чуланом, бадья с помоями заждалась. Во всяком случае, за Питером стоило бы понаблюдать. Хонни встал, отряхнул штаны, припрятал ранец за столбом, вытащив предварительно склянку, и направился обратно, под укрытие велосипедного сарая. Утренняя сырость уже сказывалась — Хонни начал шмыгать носом. А ведь ему предстояло отыскать в высокой траве старый крюк от водосточной трубы. С его помощью он предполагал углубить ямку и выковырять из нее пару камней. Трава высотой с человеческий рост поблескивала каплями росы. Хонни поежился. Хорошо мечтать о земляных работах, сидя в классе на подоконнике, а теперь на таком собачьем холоде — поди, покопай! А не пойти ли ему и сдаться на милость Оглобле? Она бы напоила его горячим чаем, и он бы мог посидеть у нее в залитой светом приемной, примостившись рядышком на стуле, посмотреть, как она печатает.
Нет, он пообещал, что не станет спускать глаз ни с кроликов, ни с Питера. И он должен сдержать обещание. Хонни приподнял воротник своей тонкой курточки и прикрыл ладошкой свой покрасневший нос. Долго ждать ему не пришлось. Раздался собачий лай, Хонни поразился гулкому эху. Хау лаял своим хриплым басом, и, казалось, что со всей округи ему вторят волкодавы. И скрипят несколько несмазанных телег и глухо топают по камням десятки тяжелых копыт. В этой ложбине — хорошее эхо.
Огромная лошадь волокла телегу по тропинке к школьным воротам. Волкодав, насколько позволяла ему цепь, бесновался у самого углового столба. Могучая кобыла замерла на месте в нерешительности, ей при ее росте не к лицу было пятиться назад. Питер тем временем поискал что-то у себя за спиной, влез на телегу и встал в полный рост. В руке у него оказались вилы, теперь он походил на Зевса-громовержца. Эта угрожающая поза возымела действие, волкодав, хотя и продолжал надсадно лаять, но не пригибался к земле и не растопыривал лап. Он просто стоял и лаял для солидности. Теперь лошадь, как ни в чем не бывало, без всякой опаски прошла через ворота. Питер с ненавистью глядел на пса и на всякий случай старался дышать носом, чтобы не выдавать спиртного перегара. Хонни притаился за стенкой сарая, пока телега проследовала в нескольких ярдах от него. Какого только хлама на ней не было, какие-то бочарные обручи, сучья хвороста, лопата, вилы, железная крышка от люка, дырявые протекторы, помятые канистры и даже гидравлический домкрат. Наверняка, все это он подобрал ранним утром в деревне, все могло пригодиться в хозяйстве. Где это он умудрился стащить домкрат? Неужели из-под "Лэндровера" мистера Лоббса? Директор хранил все принадлежности прямо тут, в сарае, нимало не тревожась за их сохранность. Своими размерами выделялся мешок, туго набитый травой и прошитый пеньковой веревкой. Только она и не давала мешку разойтись по швам. Догадка Хонни подтвердилась, первым делом Питер с размаху закинул домкрат под навес.
Питер был хмур и небрит, седая щетина на его буром лице отдавала синевой. Голову он держал прямо, а не набок, следовательно, его еще не окончательно развезло от ранней выпивки. На его штанах сзади Хонни заметил обширное мазутное пятно с налипшей соломой. Старик и раньше не отличался опрятностью, но сегодня казалось, что он провел ночь где-то в канаве или под забором.
Ему бы, конечно, не помешало, прежде чем начать маневры с телегой немного расчистить место для бадьи. Но старик не особенно спешил, он для чего-то слез, тщательно проверил подпругу, похлопал кобылу по мохнатой спине. Несмотря на ранний час, рой мошкары уже клубился над телегой и лошадью. Питер решил, что пришло его время. Он полез в глубокий, до колен, карман и извлек фляжку. Хонни услышал этот глоток, хриплый вздох Питера и еще несколько громких звуков. Затем старик принялся пробовать голос, как оперный певец перед выходом на сцену. Весь его репертуар составляла лишь одна песня про знакомую всей школе Долл, не пожелавшую принять грубые ласки старого безобразника. Но исполнять этот фольклорный шедевр Питер не стал, — в этот утренний час не было подходящей публики.
Затем была извлечена из-под груды хлама торба с овсом. Но, то ли ремень был коротковат, то ли голова лошади слишком велика, то ли руки старика тряслись, — из этой затеи ничего не выходило. Лошадь не желала, чтобы ее по самые глаза запихивали в мешок, она неистово мотала головой. Питер сплюнул, бросил торбу на землю перед ее мордой, — пусть лошадь сама подбирает. Она в тот же миг принялась за овес, как будто год ее не кормили.
