| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Из лужи зеленая не выехала.
— О, боги, только не это!
— Я за руль? — с готовностью предложила девчонка. Леха, газуя рывками, из хляби машины вытащил.
— Жуть. Надо было на электричке.
— Леш, а мы успеем? Во сколько Олежка приедет?
— А кто знает, — невесело предположил Лех.
— Жаль, у Димки дежурство. Вот не везет человеку — второй раз за три года.
— У тебя память, оказывается, — пробормотал Лешка. Он заметно нервничал.
( — Что? — переспросил Олежка, улыбаясь.
— Димка, говорю, работает. Вы то приедете?
— Как скажешь, — хохотнул тот. — Можем и не приезжать.
— Что ты несешь, чурило?
— Так ты ж влюблен, сынок! Ладно, шучу. Приеду. Может быть. Приеду!
Олежка, как всегда, кривлялся. )
В стекла долбил дождь. Ночь притаилась за окнами, словно выжидая в засаде. А здесь снова шипел транзистор, снова наивный ловелас попадал в чужой город... Кто сказал, что в России перевелись традиции?
Пылал камин, шампанское и скоропалительный нехитрый новогодний ужин. Только в этот раз было грустно, тихо. Две бутылки водки не дождутся Олежку — теперь это Лешка понимал наверняка; достаточно вспомнить ту хитрую морду, лучащуюся от замысленной каверзы.
Майка толкала в камин поленья, бестолково закладывая огонь, он наблюдал за ней из-под полуопущенных ресниц от окна, где прижимался затылком к холодному стеклу. Что это, от вина? Ощущение богоизбранности этих минут? Наверное, таким и нужно было встречать этот Новый Год — в тиши, в размеренном шорохе транзистора, в глухих голосах, доносящихся из под его сетки, в но-ностальгии по прошлому, шумному, веселому, пьяному... И сигарета была ему по особенному горька, терпка. Время — умри. Мысли — вон.
— А я? А мне курить?
Майка подошла, стала рядом, заглянув в мокрую темень за окном. Ни огонька. Отрезаны.
Он отдал ей свою сигарету... Губы у нее были обветрены, и сейчас он видел только это.
— Дождь. Ну и Новый Год ненормальный.
Казалось, он кивнул согласно — но нет, только моргнул.
— Сторож, наверно, еще тот. Может, снова ему скучно? — она фыркнула. — Мы с тобой словно снова в изгнании.
Он улыбнулся — нежно. Словно не свои, поднялись его пальцы — коснуться ее щеки. Кожа ее была гладкой и прохладной, как у любой девчонки, и глаза медленно заглянули в его — светлые звездочки, серые крошки — не отодвигаясь; будто всполохами зажглись теплые, ласковые лампочки...
Даже если бы захотеть — приказать себе он уже не смог. Пальцы двигались словно отдельно, неуверенно касаясь шеи, ушей, волос, и, как в логичное продолжение, он склонился к свежим, чуть шершавым, мятно-припудренным сигаретой губам.
Поколебавшись, на поцелуй она ответила. Горячей волной накрыла забытая нежность, стратегия любви.
Лешка сполз с подоконника, и Майка оказалась совсем близко, и руки ее медленно легли на его пояс...
Зачем обманывать судьбу? Больше не имело смысла. Она все время держала их вместе, с детства — зачем? Если случилась эта минута, значит, и она была предопределена. Все остальное, все — было неправильным, неважным, и мешала сейчас глупая неудобная одежда...
Постель приняла их в томительные ладони как заново рожденных, и проникающий через объятия живых колец Леха знал, что не было в его жизни минуты, похожей на эту, как не было смысла и его прежнему существованию. Обнаженная, как окрыленная, раскрытая, расплавленная сумасшедшее шептала ему девчонка, вцепляясь ближе в горячие плечи и спину его, в волосы: "Лешка, Лешка!.." . Еще удивился, зачем зовет она, раз он с ней, как заклинанием, но понял, не его, а себя зовет Майка, сестренка его несбывшаяся, а любовница теперь и отныне — жаркое, сладкое, хлесткое слово...
Что говорить, когда все, все сказано? Лешка еще раз ртом прижался к горячему виску ее, осторожно освободился, встал, пошел за сигаретами, пепельницей. Она с удивлением проводила его взглядом — высокий, длинноногий, и неожиданно красивая линия плеч, рук во всегдашнем, привычном, как когда-то казалось, раз и навсегда — Лешке... Он вернулся, присел на топчан рядом, молча затянулся, постучал сигаретой о край жестянки, и вдруг спросил тихо, нелепо:
— Я не обидел тебя, маленькая?
Майка мягко обняла его со спины, прижалась головой к плечам.
— Что ты? Ты? Разве ты можешь меня обидеть? Лешка... Где я была раньше?
— А я где? — серьезно спросил он.
Помолчали.
— А если бы ты знала?.. Ты знала?
Она закрыла лицо руками.
— Леха, знаешь, что это? Дурдом называется. Ты же мой, самый родной, самый любимый... Лешка, — и она заплакала.
— Я уехал бы. Год, два, и вернулся бы. От этого не сбежишь, понимаешь? Меня летом торкнуло, когда Хэнк ... Только сейчас ты одна, и что-то еще можно перерешить, а там Володька...
— Какой Володька, Лешка! Не мучай ты меня...
На следующий вечер у сторожа они затопили баню, а дед, хитро щурясь, сказал Лехе:
— Я же говорил, какие вы брат и сестра. Что я, без глаз?
Леха принес ему бутылку в подарок, и тот довольно ворчал, еще раз поражая сходством со старым котом.
Дальше они не расставались. Счастье обрушилось на них, как лавина. На работу, с работы — всегда возил ее Лешка; девчонки-продавщицы сочувственно ахали Майке на ее внезапный роман (девчонки-продавщицы всегда все видят). Из своих не знал никто, даже Димка, даже родители Майкины...
Лешкины пережили медленный шок, когда Майка стала оставаться за дверью сына ночами — от них давно ничего подобного никто не ждал, привыкнув к странной детской дружбе. Объяснения пришли сами собой: Лешка женится, а девочка славная, и дружат уже давно, она им как дочь почти, ну и дай им бог.
Счастье было нереально, оно грелось и шло в руки, как котенок...
— Привет! — весело сказал Володька, протискиваясь в комнату. Диван мешал, был разложен, как впрочем, почти постоянно теперь. И картинка была идиллической, Майка и Лешка склонились над какой-то книжкой, ковыряясь в муторностях установки новой программы. Только она при этом обнимала его со спины, а голову положила на плечо, заглядывая — очень семейная картинка.
— Охренеть... — медленно произнес Володька, опускаясь на стул напротив (привычно стряхнув с него какие-то шмотки). Немая сцена. Шок.
— Охренеть, — повторил Володька. — Что ж меня на входе не подготовили то?
Отец, скорее всего, не узнал Володьку, смазанного, посеревшего, изменившегося — в телогрейке, шапке гопнической трикотажной, черной. Он стащил шапку, черные, жесткие волосы лежали по-другому, привыкшие к машинке. Он был загорелым, словно запыленным.
Книжка выпала у Лешки из рук.
— Ты откуда взялся? — в глубоком изумлении спросил он.
— Комиссовали. В декабре меня подстрелили. В пузо...— в трансе Володька даже барьеры защитные не ставил. И вдруг спросил, некорректно: — Майка... Ты меня хоть ждала?
— Ждала, — глухо ответила та.
— А...
— Ты почему не писал?
— Оттуда нельзя. Если б писал, все равно не выпускали бы... Пошли домой, а?
— Я дома, — тихо ответила Майка.
— Ты с ума сошла? — просто спросил он.
Она молча хлопнула глазами.
— А я с госпиталя звонил-звонил... Никого. Приехал — дверь чужая, замки не те... А я, дурак, все ключ таскал, потерять боялся... Ну, думаю, к Лехе пойду, он расскажет, — он наконец-то посмотрел на Лешку. — Леха? Ты че наделал?
— Я люблю ее, — тупо ответил Лешка.
— Вы че-то путаете, дети, — зло засмеялся Володька. — Мне это пофиг. У нее мужика сколько не было, надеюсь, что долго, у тебя тоже — хрен знает когда. Может, даже хорошо, что ты... Хотя для меня — лучше б, что б не ты... Пошли домой, Майка.
— Я люблю ее, — упрямо повторил Лешка.
— Решать не тебе, — Лехе сказал Володька. — Майка... Ты боишься меня что ли? Поговорить то нам есть о чем? Пошли. Встретишь героя. Хоть покормишь. Кашей.
Майка коротко вздохнула, посмотрела на Лешку. Молча поднялась, подобрала с пола водолазку, влезла в нее.
Володька тоже встал. Вышел из комнаты первым.
— Майка.
— Он прав. Надо поговорить, — ответила она.— Все по-человечески надо делать.
— Что по-человечески? — все упало в Лехе.
— Расставаться.
— Майка! — он удержал ее за руку.
— Я вернусь, — сказала Майка, глядя на него засиявшими от слез, полными нежности глазами. — Я люблю тебя. Любить тебя — это такой подарок, Лешка. Мы чуть-чуть не успели. Но ведь я его ждала. Я его девушка.
— Моя.
— Твоя.— Она охватила его шею руками, прижимаясь к груди. — И мне очень страшно.
— Я прошу сейчас — не уходи.
— Ты же поймешь. Я не могу через него перешагнуть.
— А через меня?
Она поцеловала его. И это был долгий поцелуй, словно прощальный...
Он не вышел закрывать дверь. Стоял у окна, смотрел, как на дорожке у подъезда появились они — в темноте зимнего вечера два силуэта. Один — нелепый, со спортивной сумкой через плечо. Этот нелепый держал за руку его Майку...
Через некоторое время в окнах дома напротив зажегся свет.
И погас еще спустя несколько часов.
Через полгода в Питере Лешка, не мудрствуя, сойдется с Иринкой, выживать в большом городе нелегко матери-одиночке ; да и общая работа их сблизит и еще много тех случайностей, что определяют человеческую судьбу. Не сентиментальный, сентиментальный Лешка также закончится за захлопнувшимися дверцами питерского экспресса, и в верность не Майке, а только памяти о ней он будет носить свое кольцо на безымянном пальце левой руки — просто заскок, упрямство, прихоть... Упрямство, скорее всего.
P.S. Ребенок родился в конце августа...
1996-99гг
— — — — — — —
2008
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
