Какая резкость в голосе. Герцогиня даже вздрогнула. А потом задохнулась от внезапных объятий, в которые схватил ее уже не путешественник-мошенник — настоящий король.

— Сегодня непростой день, — прошептал мужчина и потерся носом об нос спутницы. — Прости, если иногда пугаю тебя. Ты готова?

Кларисса кивнула. За ним она готова идти куда угодно... За него она отдала бы не только тень будущего, но и душу. Душа! Пальцы нащупали в тайном кармане холодный шарик и успокоительно погладили его.

Карлики намекали, что можно вернуть себе простую человеческую жизнь. Избавиться от черного шлейфа. Не сейчас... Другое пророчество куда опаснее!

Бывают дни, что озаряются тысячами воинственных криков, когда две стихии сходятся в неистовом порыве и захлестывают друг друга петлей смерти. Бывают такие дни, у которых есть собственные имена и настоящие герои. Но эти же дни погребают под собой сотни и тысячи безымянных бойцов.

Наверное, герцогине пришлось войти в летнее утро, чтобы стать судией над двумя армиями. Раньше она никогда не видела армии людей. Среди немногочисленных конных рыцарей, которые являлись сыновьями родовитых отцов, пешие наемники из простолюдинов занимали основное число. Это были и лучники, и бойцы ближнего боя, и достаточно образованные менестрели, которые подрабатывали, создавая несложные механизмы и развлекая в вечерний час войско.

Теперь Кларисса смогла оценить силу короля, как завоевателя. Мужчина настолько горел идеей богатства, что совершенно забыл об опасности. Он подмигнул заговорчески своей спутнице, взбираясь на коня, и тогда ад начался.

Авалинская ведьма, так называли ее люди Арли. Авалинская распутница, соблазнившая государя. Она привела с собой тьму. И тьма кинулась на горных карликов вместе с человеческим войском.

Страшные истории рассказывали очевидцы об этом сражении. Одни утверждали, что видели среди людей полузверей-полуптиц, другие — что черные тени на призрачных конях мчались на зеленых уродов, прибывших на огромных зеленых драконах из болот заповедного леса, третьи — про огненных великанов, швырявших огнем по коварным гобби.

Кларисса помнила лишь то, что мчалась следом за любимым и пыталась отвести от него судьбу. Теперь и герцогине достались легкие, специально выкованные доспехи — неудивительно, если хочешь взять силы тьмы в подруку, то с ними направится и сама хозяйка. Та, которая отбрасывала прочь озверевших крохотных чудовищ, пытавшихся взобраться на лошадь. Та, которая упивалась звоном мечей и видом крови... Она думала, что сошла с ума.

Солнце стояло в зените, когда пророчество сбылось. Крохотная стрела пронзила доспех на груди и вонзилась в правое предплечье. Эта рана не принесла смерть, но ослабила и дезориентировала Секиру. А обезумевшая от страсти войны, Кларисса просто не увидела, как прямо на мужчину из ниоткуда мчится разъяренный зеленый змий.

В узких желтых зрачках крылатого дракона вспыхнул свет, когда карлик-седок что-то шепнул тому на ухо. Черный, острый, как бумага коготь, взметнулся над всадником и с размаху разрезал воина пополам.

Кларисса взвыла. Отчаяние и ярость задушили сердце, когда алый фонтан вырвалась из тела короля. Верхняя часть упала на землю. нижняя, в стременах, задергалась... Лошадь же понеслась прочь.

Если есть шанс повернуть время вспять и изменить все, что содеяно в прошлом, если независящее от воли и чувств возможно исправить, как не воспользоваться даром? Как устоять перед возможностью вернуть себе любовь?

Авалинская ведьма, подарившая победу. Авалинская ведьма, воскреси нашего короля! Мы — тени, которые обрели свободу и стали людьми! Мы можем сказать тебе сейчас, как возникает душа каждого из вас. Просто из небытия приходят и исправляют ошибки распоследние мерзавцы, раскаявшиеся грешники или нераскаянные мерзавцы, готовые к дальнейшему бесчинству.

Все мы стояли рядом, когда ты вышла из шатра в лагерь. Все мы вышли из человеческих тел и стали твоим несокрушимым войском. Отчего же ты казнишь нас за то, что мы не уследили за человеком без Тени внутри? Отчего ты плачешь над его изуродованным телом, лежащим посреди поля на белом покрывале?

Ты готова отдать ему волшебный шарик с голубой каплей внутри? Готова отказаться от свободы и предать себя огню Бога мертвых? Зачем людям золото? Зачем мертвецу сокровища, сотни лет лежавшие в земле? Это жадные воины сейчас стремятся отхватить часть добычи. Это военачальники и родовитые отпрыски жварятся на огне вероятности захватить пустующий трон. Полчаса прошло после того, как тебе удалось вынести тело с поля боя, а шарик так и лежит в раскрытой ладони.

Ведь ты ничего не знаешь об Арли. Не знаешь, какой он! Все обрывки памяти могут солгать, потому что путешествие, в котором ты вроде бы и участвовала, — призрак настоящего.

Рука провела по влажным волосам короля. Горло сдавила невыразимая тоска. Отдать ему жизнь. Отдать... Даже если не помнит. Даже если в этом ответвлении времени и не случилось доверия и любви, а каждое слово мужчины — холодный расчет.

— Я люблю тебя, — Кларисса поцеловала ледяной лоб. — Я всегда буду любить тебя...

Шарик задрожал в ладони, выпустил капельку огненной воды, а женщина так и не подняла глаз на воинов, которые помогали ей донести Секиру до лагеря. Сейчас они возвышались над герцогиней скорбью, смесью презрения и страха. Но оставались такими же бесполезными частями бытия, которые ничего не стоят без волшебства карликов.

"Если я воспользуюсь моей душой, что произойдет? — подумала женщина, покрываясь мурашками от боли, обжигающей руку. — Хочу ли я служить Богу, которого боюсь? Хочу ли отдать драгоценный шарик Арли-предателю или Секире-любимому?".

Пальцы поднесли спасение от потустороннего мира к губам короля, сжали выпуклую, разогретую поверхность: та с громким хлопком лопнула и потекла на лицо мертвеца.

"Сейчас должно произойти чудо, — мысли герцогини застучали в висках, к которым прилипли белые змейки волос. — Не для меня, чьё будущее — зыбкое болото, а для короля". Она дотронулась дрожащими пальцами до железного панциря на груди, провела рукой вниз к тому месту, где начиналась пустота, вместо тела и ног. Плотная белая ткань, закрывающая отрубленную половину, найденную на крае поля, шевельнулась и поползла вниз, меняя свой кровавый рисунок.

Густая пелена слез мешала Клариссе разглядеть остатки от любимого, зато гнев закипел с новой силой. Кажется, тогда на поле женщина перестала быть человеком. Да-да, ее вскинуло вверх, как ядовитую гадюку, необъяснимая сила. Те, кто сражался внизу — все войско короля, — на мгновение замерли, превратившись в смесь брони и мяса. Наемники и рыцари попадали в пшеницу, лязг их доспехов и отблески серебряных молний-мечей затихли. Зато из колыхающихся золотых злаков встали тени, отделившиеся от бренных тел. И серая тьма потекла навстречу зеленым монстрам и их крылатым змиям.

"Вечер, встающий на пути

Пей мою кровь.

Ветер, уносящий мою жизнь,

Пей мою кровь.

Ветер черных побед,

Пей мою кровь.

Ты не приходишь, смерть!

Ты не даешь умереть", — забормотал голос, и герцогиня вдруг поняла, что уже несколько часов вместе с подручными с той стороны уничтожает настырных вестников бед. Не ради золота, за которым пришел король, а потому что любовь затопила рассудок. Любовь к Секире? Нет, любовь к голосу, исходящему из Секиры.

— Мы должны избирать нового короля, — кто-то настырный за спиной вслух выразил общее желание. — Теперь, когда богатства карликов достались нам и новые земли не сулят опасности, необходимо сразу решить проблему наследования королевства.

— Быстро такие дела не делаются, — один из старых рыцарей, стоявших над Клариссой, так похожий на Оторву, снял шлем. — Карлики могут вновь появится из Черных лесов. Где гарантии, что мы обезопасили себя от волшебной напасти и больше не подчиняемся им? Неужели непонятно, что их золото — ловушка для простаков?

— Бросьте, барон Ожоли! Каждая собака знает, что богатство желанно, а власть сладка! Мы уничтожили зеленых человечков навсегда, — это из круга выступил молодой рыцарь с красивым лицом, — а этот похож на громилу Агата, — обагренным битвой. — Среди нас нет праведников, которые отступятся от возможности захватить трон.

Старый вояка склонил голову и посмотрел на Клариссу, которая напряглась и прикрывала собой тело Секиры.

— Не наша заслуга в победе...

— Вы правы, — кто-то за спиной герцогини громко засмеялся (голос ли это Ишы). — Но спасибо ведьмам не говорят! Их подвергают справедливому суду или отпускают на волю за заслуги, даря жизнь.

— Отпускать Авалинскую ведьму нельзя. — Молодой рыцарь был настойчив и уверен в себе. — Церковники утверждают, что она принесла чуму. Она уничтожит наши города! Она опасна...

— Будем препираться?

— Король не позволил бы расправиться с Титу-Авали... Она такая же жертва, как и все мы, — старый воин наполовину вытащил меч из ножен. — Если до погребения короля и Совета избрания кто-то прольет кровь, нас проклянет Бог. Плохой знак начинать новую жизнь с казни.

— Барон прав...

Герцогиня облегченно вздохнула. Спор не разгорелся и не перешел в очередную драку. Несколько часов есть у государя, чтобы вернуться... Несколько коротких мгновений, если, конечно, карлики не обманули. Но тело Секиры неподвижно, дыхания не слышно. А значит и волшебства не наступит. Зачем ты поверила карликам?

* * *

Спасение графа Фаруна

Еще неделю граф Фарун не выходил из кельи, молился вместе с братом Турином и питался лишь водой и хлебом, отказываясь от земного. Каждую ночь его посещали призраки, каждое утро начинал валить снег... Каждую секунду ныла шея, а голова раскалывалась от сомнений.

Воспоминания о далонцах и последней битве много раз исследовалось пытливым разумом, но что произошло, а что показалось, мужчине так и не удалось выяснить. Точно он знал лишь одно: видеть себя — это пытка.

— Настало ваше время, брат Виктин, — ранним утром, в низкую дверь, когда еще не взошло солнце, заглянул уже привычный Турин. — Нельзя всю жизнь просидеть в углу, как трусливой крысе. Идемте!

Граф зашевелился и сразу очнулся от тревожного сна.

— Я не могу. Дайте мне еще несколько дней.

— Отец Лиссий ждет, и уверен, что с божьей помощью вы справитесь. Доверьтесь его воле. Вставайте.

Галерея встретила графа Фаруна завыванием ветра и зимней стужей. Ступая по камням, мужчина чувствовал холод даже через теплые войлочные, выстеленные мехом монашеские башмаки. Прежнее головокружение и бессилие становились с каждым шагом все невыносимее, и Турин, который понимал состояние гостя, сразу поддержал того от падения.

— Потерпите, осталось немного. Вон до той двери. — Теплая рука коснулась предплечья, длинные полы плотного шерстяного платья колыхнулись, принося ощущение озноба.

— Что за ней? — Страх, как водопад, обрушился на воина, никогда не ведавшего сомнений и не прятавшегося за спинами простых солдат.

— Вы можете, вы можете преодолеть себя, — пробормотал Турин спокойно. — Войдите, и многое поймете. Освободитесь! Вы освободитесь...

— Я не уверен. Я не должен этого делать.

В нескольких шагах от массивной литой железной двери Фарун упрямо затормозил и облокотился на каменные перила у колонны, уходившей в темноту, под крышу.

— Отец Лиссий сказал, что лишь упорство помогает человеку оставаться разумным.

— Я уже видел такие двери... в другом месте! — Мужчина выпрямился и, нахмурившись, поднял глаза к парапету, над которым начинался второй этаж башни. Силы воли хватило лишь на создание щели между порогом и тьмой, что начала всасывать в себя воздух. — Там был мрак... — Пробормотал, как заклинание, Фарун. — В том храме все выглядело не так: тени становились людьми, а время тянулось, словно тягучий фруктовый десерт. Я попался в ловушку, влекомый любопытством. Я увидел над собой множество лиц, и лица эти напоминали мое собственное.

— Брат, видения сии не изменили вас! Они лишь приблизили к вам гобби, которые использовали вашу гордость себе во благо.

— Еще там находился камень. Бесконечный, поросший мхом, источающий россыпи драгоценных камней.

— Войдите внутрь.

Фарун через силу толкнул себя в храм и внезапно понял, почему столько времени не возвращался к Богу. Узкий зал, не такой, как в других священных обителях, светился голубым, точно пол есть вода, а не камень. Сквозь его глубину проникали лучи солнца. Голоса хоров лились из-под потолка едва уловимым дыханием. Черные стены причудливо отражали звезды свечей. Там, в самом конце, на возвышении, мужчина увидел камень, являвшийся источником света. Камень, который мужчин узнал бы из тысяч других камней. Темная фигура в плаще стояла рядом, словно призрак или живая тень от неживого символа. Низко был опущен капюшон, двигались волны по складкам, опадали рябью и катились навстречу гостю.

— Отец Лиссий, — брат Турин захлюпал по полу, точно умел ходить по глубокой воде. Фарун недоверчиво коснулся мысом черной поверхности, и через мгновение нога его по щиколотку погрузилась в воду. Нет здесь дна, шепнул разум, а глаза судорожно обернулись к выходу.

— Он решился, — низкий отзвук ударился о стены и полетел, чтобы коснуться слуха. — Здравствуйте, брат! — Фигура качнулась, а графу почудилось, что у него начались новые видения.

— Что это за место?

Вопрос прозвучал с громким эхо, хотя мужчина говорил в полголоса.

— Ответ, который вы искали после встречи с гобби. Искали все время... Как тварям удалось выманить вас из храма?

— Я испугался. Раньше я мало верил в магию. Живые существа лучше сверхъестественной реальности.

— Это очень болезненно — перестать быть человеком! — Утверждение резало остатки самообладания. — Сначала тебя заставляют встать на колени, а потом примеряют чужой костюм. Скажите, брат, вы в состоянии сейчас продемонстрировать мне боевое искусство?

— Зачем?

— Хочу узнать, какую часть Бога мертвых получили вы? — Отец Лиссий резко взмахнул рукой, и в сторону Фаруна полетело что-то сверкающее, похожее на молнию.

Почему рука поймала рукоять, почему тело встало в боевую позицию, объяснить невозможно. Но мучительное желание победить захлестнуло мужчину. Он прыгнул навстречу противнику в плаще, совершенно забыв о бездонной водной пропасти, и схлестнулся с ним, расправившись с недавней слабостью и сомнениями, как с лишними нагромождающими отростками. Твердая рука наносила удары и парировала ответные. Гнев закипал в крови, сердце искало смерти, забвения и непостоянства. Пространство? Да что такое пространство, когда не умеешь контролировать эмоции? Когда ты — обыкновенная марионетка судьбы.

Но меч не проникал через плащ, а только выбивал искры. И внезапно до Фаруна дошло, что его "враг" сражается практически шутя, не напрягаясь. Что он даже не увлечен. Что пламя свечей озаряет улыбку, что в густоте опущенного капюшона лицо совершенно спокойно. Даже когда лезвие меча прошло практически поперек живота, не раздалось ничего, кроме скрежета. А монах совершил резкий кувырок в воздухе — и граф Фарун оказался прижатым к черной глади, под которой мелькнуло отражение отца Лиссия.