Ад Министр @ Тор. 1/5 - хронологический

Веронику никто не трогал. И она не могла понять, почему её подкладывают под клиентов, не отправляют в номера, хотя Вика трудилась как пчёлка: бывало дни, что ей выпадало обслужить по десять, а иногда и по пятнадцать клиентов.

С другими девочками Вероника не общалась, хотя те горели желанием познакомиться поближе, но в номер к ним не ходили, потому что знали крутой нрав его хозяйки-собственницы. Та ревновала Веронику, как мужик, влюбившись в неё не на шутку.

Вика была одной из тех, кто отмывал её от дерьма после посвящения. Она сама ей рассказала это в одну из ночей, когда была свободна от работы. Да Вероника и сама подозревала это: голос, который молотком долбил по её воспалённому сознанию в тот день, хорошо отпечатался её памяти, она, даже если бы захотела забыть его — не смогла.

Иногда Вика побуждала свою новую возлюбленную к соитию, но, поскольку последнее время уставала от наплыва клиентов, не злоупотребляла излишествами. Да и Веронике после "посвящения" это казалось детской забавой. Помня о том, что Вика спала её от гибели, Вероника с благодарностью и каким-то даже неожиданным удовольствием выполняла её незлобные прихоти, иногда удивляясь даже самой себе, как она могла так поступать.

Если кто-нибудь даже месяцем раньше, когда её везли в Москву, сказал бы ей, что она будет счастлива, живя в номере гостиницы с проституткой, позволяя ей немного баловаться с собой и с удовольствием и даже некоторой страстью ласкать своим язычком её клитор, вылизывать в экстазе анус, забыв про брезгливость и делать многие другие вещи, от одного рассказа о которых её бы тогда покоробило и стошнило, она бы, смачно набрав слюни, так, чтобы одним плевком залепить всё лицо, плюнула бы тому или той в рожу.

Но теперь, делая это, она даже не задумывалась над сущностью происходящего: всё получалось как-то само собой. В конце концов, когда ребёнок сосёт грудь у матери, никто же не задумывается над моральной природой естества. Чем аморальнее было ласкать язычком женский клитор?

Когда Вика не работала ночью, они ложились в обнимку на двуспальной кровати и долго разговаривали, глядя какую-нибудь ерунду по телевизору. Им нравилась эта негромкая беседа под мурлыкание ящика.

Сначала Вероника ощущала какое-то родство души. Но ведь они и вправду обе были женщинами. Ей казалось, что будто она лежит тёплой, уютной постели со старшей сестрой, которой у неё никогда не было. Беседовать было так приятно, так сладко, как пить нектар, и хотя ни о чём серьёзном они никогда не говорили, Веронике казалось, что у неё никогда не было собеседника лучше.

Потом она всё сильнее чувствовала тепло Викиного тела, её руки уже ощупывали груди, бёдра и лоно Вероники. Становилось тепло и приятно внутри. Даже то, что тебя кто-то любит, кто-то делит с тобой хлеб, кров и ложе, кто-то хочет тебя и твоего внимания — всё это согревало и скрашивало, заглушало печаль Вероники о своей судьбе, о родине. Вика целовала её в шею, в губы, в ложбинки ключиц, спускалась к груди, теребила кончиком язычка её соски. Потом доходило дело до клитора, ануса, и вскоре, Вероника уже не помнила себя, забываясь в огненной страсти.

Даже своему мужу Бегемоту, и тем более какому-нибудь другому мужчине она никогда бы прежде не стала делать то, что теперь она делал Вике. И та, с пылкостью, страстью, упоением ласкала её тело, не стесняясь отметать какие-то условности. И хотя это было реальность, Веронике казалось волшебным сном, загадкой, тайной, поскольку даже теперь она не решилась бы кому-то поведать, если бы представилась такая возможность пооткровенничать о своих отношениях с Викой.

Когда днём она оставалась одна — Вика предпочитала работать в это время — она понимала, что это не правильно, что женщина не может заниматься любовью с женщиной. Но приходил вечер, и всё повторялось снова, и Вероника не могла сказать даже самой себе, хорошо это или нет.

Но это было, и она принимала это, как оно шло.

И если Вика просила её, чтобы она, скрутив трубочкой язычок, засунула его ей в анус, нащупала там маленький геморроидальный узелок и поласкала эту неожиданную эрогенную зону, Вероника делала это, потому что и Вика зализывала все её очаги внутреннего пожара, которые в ней прорывались во время их любовной игры в самых неожиданных местах, потому что не было в этом унижения или ещё чего-нибудь непристойного. Они просто наслаждались друг другом.

Вика любила её с какой-то пылкостью мужчины. А Вероника отвечала на её страсть взаимностью даже не потому, что чувствовала всю неподдельность и искренность её порыва, а потому что и сама вдруг проникалась этим, каким-то неизведанным до того чувством, которое было сродни чувству сестринской любви, но какому-то особенному, другому, потому что здесь была в конечном итоге замешана жажда наслаждения, оргазм, упоение соитием, какое невозможно испытать с мужчиной по причине самой противоположности природы его тела, нацеленного на обладание внутренним женским существом, на вторжение и осеменение, как конечную цель процесса.

Всё же Веронику ни разу не вызывали на работу. Про неё словно забыли, и, прожив неделю у Вики, та уже начинала внушать себе и верить, что так будет теперь всегда.

Ну, в самом деле, если "мама" с такой лёгкостью хотела отправить её в мусоровоз, то, что теперь ей стоило забыть про неё, как будто бы она уже это сделала? Может быть, вправду она теперь принадлежит только Вике? В конце концов, та её отстояла, заплатила за неё "маме" полкуска зелёных! И, если это так, то возможно, не сейчас, но позже, настанет день, когда она беспрепятственно выйдет из гостиницы и пусть даже пешком пойдёт домой! Она теперь согласна была сделать и пешком! Ведь "мама" предлагала ей ползти до Киева раком! Так что просто пешком дойти до родного города было теперь просто заманчиво.

Сейчас она и не помышляла об этом. Напуганная отловом, круто сваренным "посвящением", она теперь боялась даже подумать об этом, страх был ещё очень жив. Он был где-то на поверхности её души. Но, возможно, что когда-то сама Вика ей скажет: "Подруга! Иди домой! Тебя здесь больше никто не держит!"

И она бы пошла. Пошла бы! Ничто больше не смогло бы удерживать здесь, в "Космосе", в Москве, в России! Она хотела домой! Её любимый город снился ей каждую ночь.

Что бы она стала делать дома? Без денег, возможно, что уже и без квартиры... Это был уже второй вопрос. Главное — вернуться домой, на родину. Вероника верила, что там всё наладится само собой. Она не знала, как это наладится. Но знала. Что всё будет хорошо, как только она окажется в родных стенах, в родном краю...

И всё же было странно, почему её не беспокоили. Несколько раз она хотела спросить об этом у Вики, но помня пословицу: "Не буди лихо, пока тихо!" — всякий раз сдерживала этот порыв.

Как-то раз за завтраком Вика сама заметила это.

-Вольготно тебе живётся! — словно позавидовала она.

Вероника не знала, что ответить. Она не ожидала такого комплимента от Вики, прозвучавшего словно выстрел, словно напоминание, что о ней никто не забыл, и не представляла, чтобы ответить, чтобы не поднять случайно бурю в стакане воды и не изменить своего статус-кво.

-"Мама" что-то замышляет по твоему поводу! — продолжила Вика, словно не замечая молчания сожительницы.

-Может, она забыла про меня? — высказала Вероника робкую надежду.

-Ха! — усмехнулась Вика, и Вероника поняла, насколько она далека от понимания сути происходящего вокруг. — Забудет она, как же!

-Но что же тогда? — испугалась Вероника.

-Я говорю — что-то замышляет! — продолжала спокойно рассуждать Вика. — Такое редко бывает, чтобы девочка у неё "в девках засиживалась"! Поверь мне: уж я-то её натуру знаю!

-Но ведь она на меня и не тратиться! — возразила Вероника. — Кормишь меня ты! Что ещё?!

-А деньги зарабатывать — кто ей будет?! "Мама" просто так, бесплатно, даже не пукнет! А ты ей в копеечку обошлась!

-Да у меня выгребли знаешь сколько денег?! — изумилась Вероника. — Мне первоначально отдать-то меньше надо было, чем у меня забрали...

-Слышала я про эту историю краем уха. Но деньги-то эти Анфиса, администраторша, себе забрала... К тому же для "мамы" всё, что меньше чирика тысяч доллариев, — так себе, на семечки, на пудру... в общем, мелочь!

-Ничего себе мелочь! — возмутилась Вероника. — Да я бы на эти деньги дома год бы жила припеваючи и горя бы не знала!

-Ты свою провинцию, там более, Украину, с Москвой не сравнивай! В Москве эти деньги — тьфу! Пшик! "Мама" в кабаке больше за вечер оставляет, когда гудит. Поэтому я и говорю: что-то странное происходит. Я такого, во всяком случае, не припомню...

Вика как в воду смотрела. Не прошло и пары дней, как за Вероникой пришёл Саид.

При его появлении в номере Вероника вся сжалась и внутренне напряглась. В памяти ещё хорошо стоял его образ, связанный напрямую с её страхом.

-Пошли к "маме"! — сказал он. — Зовёт она тебя!

Было утро. Вика только что умотала, "наштукатурившись", на работу, и потому спросить совета было не у кого. Да и что ей оставалось делать: вариантов не было. Зовёт — надо идти!

-Что заскучала?! — поинтересовалась "мама", увидев Веронику, с порога.

-С чего вы взяли? — возмутилась она.

-Ну, как с чего?! Сидишь без дела. Скучно, наверное?!

Вероника ничего не ответила. Она понимала, что сейчас лавирует на кончике лезвия ножа, и одно неверное движение, даже дуновение ветра не с той стороны, приведёт к катастрофе.

"Мама" плавала по бассейну сауны голая, совершенно не стесняясь присутствовавших мужчин. Вероника смотрела на неё и старалась не сделать чего-нибудь такого, какого-нибудь подвоха самой себе, который бы вызвал лавину, ввергнувшую её снова в пучину дикой оргии.

"Мама" вылезла по никелированной лесенке из бассейна. Ждавший её швейцар накрыл её большим, как халат махровым полотенцем. Она уселась на плетёный стул и, взяв со столика бокал с каким-то напитком, слегка отпила, потом поставила обратно и снова посмотрела на Веронику, стоявшую перед ней в растерянности.

-Ну?! Чего молчишь?!

Вероника пыталась понять, куда "мама" клонит. Ждать начала новой оргии или ещё какой-нибудь дряни со своим участием ей надо было в любую секунду. И она понимала это. Но с другой стороны, если бы что и началось, воспрепятствовать этому Вероника была не в силах.

-Ладно! — словно пощадила её "мама", Вероника вдруг почувствовала после этого восклицания, что ничего экстраординарного дальше не будет, во всяком случае, в ближайшее время. — Слушай сюда! Я вижу, что ты вся дрожишь, как осиновый лист! Боишься новой ебли?! Правильно делаешь! Её для тебя никто не отменял!..

"Да у меня до сих пор всё болит!" — хотела вскрикнуть Вероника, но вовремя остановилась, вовремя спохватившись, что это напротив может сработать, как детонатор новой экзекуции.

-Я сейчас просто хочу с тобой поговорить! Подойди сюда! — "мама" поманила Веронику пальцем поближе к своему плетёному креслу. Вероника подчинилась. — Ты в трусах?

-В трусах! — Вероника напряглась.

-Снимай! — приказала "мама".

Вероника повиновалась, чувствуя, как обстановка накаляется.

-Как себя чувствуешь теперь? — поинтересовалась "мама".

-Да ничего, — ну, а что она ещё могла ответить?

-Это хорошо, что ничего! Вот так и стой! Пусть ветерок снизу задувает, волосики на кунке щекочет... Я буду переделывать тебя, вышибать из тебя чопорность и лицемерие, скованность и прочие пороки, пока ты с радостью не будешь встречать любого мужчину, который идёт в твою постель. Поняла?

-Поняла! — ответила Вероника, чувствуя подвох.

-А я смотрю, что нет! — засомневалась "мама". — Я собаку на этом деле съела и вижу, как ты внутри сейчас вся съёжилась от моих слов... Эх, учить тебя ещё надо и учить!

-Но я никогда к этому не привыкну! — вырвалось у Вероники против её воли, о чём она тут же пожалела, потому что после её слов "мама" взяла с плетёного столика, стоявшего рядом с её креслом плётку с кожаной плетёной ручкой и несколькими короткими кожаными кнутцами, пучком, как щупальца у кальмара, свисавшие из неё.

Она поднесла инструмент к подолу платья Вероники и подняла его так, чтобы было видно всё лоно девочки и часть её прекрасного животика.

Вероника занервничала. У неё только-только всё пришло в норму, перестало болеть, зажило и вернулось к своему прежнему, прелестному виду. Она стояла с задранным вверх подолом, ни жива, ни мертва, понимая, что ещё одно неверное слово, "душевный" порыв или напрасное восклицание, хотя и идущее от сердца, но здесь совершенно никому не нужное, и её ввергнут в пучину оргии. Присутствовавшие здесь мужчины уже уставились на её прелести с нескрываемым вожделением. Она знала, что как только "мама" скажет "Фас!", её начнут рвать, как волки тёлку. Ей больше не хотелось повторения того опыта.

"Молчи, дура! — приказала Вероника самой себе. — Молчи, если сама себе дорога!"

-Ты мужу изменяла? — вдруг поинтересовалась "мама", продолжая рассматривать её прелести. Она заметила, что Веронику всю потрясывает мелкой дрожью и посмотрела ей в лицо. — У тебя ведь был муж?!

-Был, — ответила Вероника, не зная, что ждать в следующую секунду. Она понимала, что в любой момент всё может повернуться против неё, и после разговора последует действие.

"Мама" опустила подол и положила плётку обратно на столик, потом, обведя взглядом стоящих вокруг бассейна, спросила:

-Знаешь, что их больше всего в тебе возбуждает?

-Нет, — призналась Вероника.

-То, что ты боишься! — сказала мама, осматривая по очереди своих подчинённых. — Не твоя красота — ею можно восхищаться и любоваться, но она не злачна! Твой страх — вот что больше всего действует на них! Чем больше они видят, как ты дрожишь, тем сильнее готовы ринуться на тебя, как только я разрешу это сделать! Поняла?!

-Поняла! — кивнула головой Вероника.

-А раз поняла, то приходи в себя! — заключила "мама". — Я ведь тебя позвала совершенно для другого! Но если ты и дальше будешь вся дрожать, мне станет просто обидно! Ну, тогда держись!

Она погрозила ей пальцем. Потом окинула её взглядом сверху донизу и спросила:

-Не хочешь присесть?

-Что?! — не поняла Вероника.

-Присесть, говорю, не хочешь?! — переспросила "мама" уже более угрожающим тоном. Ей не нравилось, что девчонка сосредоточилась на своём страхе, от которого должна была научиться освобождаться.

-Хочу! — призналась Вероника. Ей, в самом деле, хотелось занять позицию пониже, если было можно, то действительно присесть, чтобы не торчать перед "мамой" в одном платье без трусов, когда она каждую секунду могла снова поднять её подол.

-Принесите даме кресло! — скомандовала "мама" кому-то в сторону, а потом обратилась к Веронике. — Раздевайся!

Дрожь, которую Вероника пыталась побороть в себе, вновь усилилась.

-Я два раза повторять не буду! — "мама" взяла маленькую чашечку с кофе, которую ей протянул швейцар. — Ещё один раз ты проявишь недопонимание, и моему терпению придёт конец!

Вероника тут же сбросила платье и лифчик, которые на ней ещё оставались, стараясь унять дрожь.