— За моей саблей стоит десяток убитых вами послов.
— А за этой бумагой — миллион ваших соотечественников, которые из-за вашего упрямства останутся без зерна.
— Мы сумеем себя прокормить. А вот как долго сумеете вы обойтись без вооружения?
— Это резонно, господин Костэн. Видите, разрыв союза невыгоден всем нам, но кушать живому существу более необходимо, чем воевать. Разумеется, и вы прокормитесь, и мы как-нибудь восполним недостаток оружия. Но с огромным трудом. Может, мы не будем создавать друг другу неприятности, тем более, когда в Принамкский край вернулась обда, не нужная сейчас ни нам, ни вам, ни даже, подозреваю, ведам? Вам ни к чему договариваться с таким шатким союзником, когда есть мы. Хочу вам напомнить: обда в Ордене вне закона, и это совершенно официально. Ей не объявлена война лишь по причине ничтожности ее сил. Но если потребуется — объявим, Орден испокон веков воюет именно против сторонников прежней обды, а не против людей, живущих на западе страны. И мы не потерпим, если вы вздумаете за нашей спиной договариваться с нашими древнейшими врагами. Орден готов на любые меры.
— Я дам ответ завтра, — Костэн протянул бумагу обратно, хотя испытывал непреодолимое желание сунуть ее в карман, а затем сжечь.
Все трое понимали, что на этот раз с большой долей вероятности дело предпочтут замять, и обе стороны при этом не потеряют чести. Костэн думал, что появление обды скверно повлияло на Орден. Словно проснулись там все и впервые за последние триста лет начали думать головой. Теперь и сильфам нельзя работать спустя рукава.
Юру с Дашей надо будет отозвать. Не навсегда, конечно, а только на время, пока все не уляжется. Скажем, пусть праздничную неделю зимнего солнцестояния проведут дома. А там видно будет. Обду нельзя надолго оставлять без сильфийского надзора, она слишком непредсказуема.
* * *
Белые колонны с остатками сухой заиндевевшей повители тонули в непроглядной темноте северной ночи. Было холодно и вьюжно, колкие снежинки впивались в лицо, путались в волосах и даже норовили влететь за шиворот.
— Согласен ли ты, Костэн Лэй...
Странная получалась свадьба. Наверное, столь же странная, как и у Юрки. Только там молодожены были одеты как полагается, а здесь жених в голубой форме тайной канцелярии, а невеста в летной куртке поверх розового бального платья.
— Согласна ли ты, Ринтанэ Овь...
Ни друзей, ни родичей. Только ночь, вьюга, удивленная и оттого чуть более торжественная венчательница, двое влюбленных и небесное молоко прямо из бутыли. И вовсе оно не пахнет укропом, ледяное, аж зубы сводит, как будто ту самую вьюгу пьешь вместе с колючими кристалликами снежинок. Снежинки хрустят на зубах, лежат на ресницах Риши, отчего ее глаза кажутся огромными и совсем нездешними.
— Объявляю вас мужем и женой, будьте же неразлучны всю вашу земную жизнь.
Почему-то Костэну подумалось, что вот так, второпях, уединенно и только по большой любви, женились давным-давно, еще до обд, когда над Холмами кипела война. Не значит ли это, что и теперь настали такие же времена?
Впрочем, кончалась ли когда-нибудь эта война? Сперва, до обд, сильфы почти одержали победу, загнали остатки разрозненных людских общин далеко на юг и в горы, возвели крепости, благо, было, где развернуться. Потом — поражение, обда пришла и взяла свое. Затем были тысячи лет ожидания, незаметное подтачивание власти: ветру под силу сокрушить гору, только это займет очень много времени, если гора не начнет рушиться изнутри. Затем был Орден и новая сильфийская победа, только уже без единой капли крови, пролитой детьми Небес. Они научились побеждать без боя. Но торжество было неполным, неявным, о нем нельзя было даже думать, чтобы никто не догадался. Первые два столетия даже люди Ордена еще были горды, помнили о своем превосходстве, напоказ снисходили до сильфов. Это потом они приняли их обычаи, сами отдали часть своих земель, разучились по-настоящему интриговать. А теперь — снова обда, и даже Орден, ненавидящий ее, встрепенулся, повел себя как прежде. Что это: страх или пробудившаяся память предков? Так или иначе, весь мир в шатком положении, и сильфы не исключение. Начался новый виток непрекращающейся войны, в незапамятные времена явной, а ныне — тайной, где воины бьются не на клинках, а на словах, и проигравший теряет все, а не только жизнь. Тайные войны куда более жестоки, в них нет места чести и пощаде, о них не пишут в хрониках, их забывают напоказ, но помнят поколениями на уровне неясных чувств.
И ему, Косте Липке, сейчас нанесли в такой войне глубокую, болезненную рану. Но он не умирает, а женится на любимой девушке, пьет небесное молоко и целуется в темноте посреди вьюги.
— Полетели в метель!
— Нет, Риша, нельзя. Мы можем разбиться.
— Ты хоть раз способен забыть об осторожности?
— Не думаю. Пойдем лучше во дворец. Переночуем, а утром отправимся домой.
— Что-то случилось?
Выдумывать ответ не было сил.
— Я не могу сказать, — по крайней мере, не раньше, чем об ультиматуме Ордена узнает начальство и велит, как быть дальше. Хвала Небесам, агенту не требуется брать ответственность решения только на себя. Но вот серьезного выговора не избежать. Притом всем сотрудникам четырнадцатого корпуса.
— Это опасно? — у Риши все еще теплые руки, а новоявленный муж уже в ледышку превратился.
— Просто неприятности. Не будем говорить про это сегодня!..
Костэн подхватил жену на руки, прижал к себе и унес в дворцовое тепло, скрывшись за завесой метели.
Глава 10. Зимнее солнцестояние
Земное ль в ней очарованье,
Иль неземная благодать?
Душа хотела б ей молиться,
А сердце рвется обожать...
Ф. Тютчев
Это было странное, невиданное прежде капище. Огромную поляну, окруженную вековыми ивами, пересекал мелкий бурный ручей. Здесь не только взывали к высшими силам — здесь жили: вдоль ручья и чуть в отдалении громоздились хилые на вид деревянные хатенки, темные от дождей. Только веяло от этого места не теплом очага, а холодом могильника. В домах пусто, двери распахнуты, припали к земле истоптанные ландыши и ромашки.
Кое-где на дверных косяках, стенах и даже поперек оконных ставен виднелись странные рисунки, одни вырезанные, другие намалеванные кровью: схематично изображенные рогатые многоножки, танцующие человечки, хорошо узнаваемые силуэты кленовых листьев.
Был темный послезакатный час, ледяные жутковатые сумерки, прятавшие под своим непроницаемым плащом страшные детали недавнего побоища, вроде одинокого отрубленного пальца за порогом одного из домов или перевернутой детской люльки, валяющейся прямо в грязи. Тишина висела над разоренным поселением, оскверненным капищем.
И только у ручья прямо в воде сидела на коленях растрепанная темноволосая девчонка лет тринадцати-четырнадцати. Видно было, что сидит она здесь уже очень давно: одежда истрепалась, губы и пальцы посинели от холода, босые ноги грязны и исцарапаны. Казалось, она совсем не чувствует холода, даже плечи не дрожали, ходя один из рукавов простого льняного плятья был оторван. Девчонка склонилась к воде, в которой полоскалась целая охапка ландышей, сжимала скрюченными пальцами песок и что-то шептала, исступленно раскачиваясь. Она словно была не в себе. Впрочем, не удивительно, если предположить, что прежде она жила в одной из этих разоренных хатенок.
Если прислушаться, можно было даже уловить отдельные обрывки фраз:
— Высшие силы, могуче да всеблаге... иже засим творю зов мой к вам... высшие силы, челом и десницей... кару на смердов и ворогов... могуче да всеблаге... зову сему быть...
Говор был странный, вроде по-принамкски, но такого обилия диковинных устаревших слов не встречалось даже в покрытых плесенью библиотечных книгах.
Девчонка закричала, громко, страшно, хрипло, из последних сил, с плеском ударилась в воду головой, заорала, рыдая, на все кладбище, в которое превратилась поляна.
— Мощу подате, силу подате, ворога бити, край нарождати!!!
И весь ручей внезапно осветился ярко-зеленым. Изумрудные жилы заструились по земле. Подняли головки затоптанные в землю цветы ромашек, зашелестел, разрастаясь, мох на валунах. Все задрожало гулким могучим эхом, словно под поляной кто-то ударил в огромный барабан. Девчонка замерла, не поднимая головы, заговорила сипло, надломленно, будто беседовала с кем-то:
— Взад не поверну... А как надоумлена буду?.. То добро... Что взамен подати?.. Отдаю!..
Она еще долго бормотала что-то неразборчивое, непонятное на старом языке, а вода и земля потихоньку переставали светиться. Наконец, девчонка встала с колен и подняла голову.
...У нее оказалось очень красивое лицо, лишь немного искаженное горем. А пронзительный, странно знакомый взгляд светлых глаз был тверд и властен. Он подавлял.
— У меня получилось!!! Получило-о-о-ось!!! Клима, Клима, да что ж ты все время спишь! Ура-а-а!!! Получилось!!!
Заполошно подскочив, Клима мгновение пялилась в темноту, не понимая, куда делись капище и та девчонка, глядя на которую обде казалось, что она смотрится в зеркало, хотя их внешность нельзя было назвать похожей. Лишь пару секунд спустя Клима сообразила, что все это был сон, а она сама находится в своей комнате, куда по какой-то неведомой причине вломился ненормально счастливый Тенька и орет.
— Я сплю, потому что сейчас ночь.
— Да? — Тенька умолк, глянул в черноту за окном и немного смутился. — О, точно. Интересненько это они придумали...
— Как ты открыл дверь? — Клима встала с кровати и чиркнула огнивом, зажигая свечу.
— А было закрыто? — увлекшийся изобретатель постепенно возвращался разумом из недр своего интересненького чердака в этот удивительный реальный мир, где бывают ночь, запертые двери и даже еда три раза в день.
Клима подошла к двери и внимательно поглядела на крючок, который всегда накидывала перед сном. Петелька была расплавлена и бесформенной лужицей блестела на полу.
— Теперь помимо крюка в спальне сильфов ты должен починить мне петлю, — мрачно констатировала обда.
Тенька отмахнулся.
— Это все неважно! Клима, у меня получилось! Стабильно! Наверняка! Впервые за пять лет!
— Да что получилось-то? — девушке даже стало любопытно. При всей чудаковатости, Тенька еще ни разу не вламывался к ней посреди ночи, игнорируя запертые двери, и не орал над ухом, прерывая сны.
Вместо ответа друг вручил ей маленькое круглое зеркальце, по поверхности которого перекатывалась изменчивая водяная рябь. Затем отошел на другой конец комнаты, достал второе зеркальце и сунул руку прямо в оправу, как в карман, словно там не существовало стекла. В этот же миг Тенькина рука вылезла из зеркальца, которое держала Клима, щелкнула девушку по носу и скрылась обратно.
— И так на любом расстоянии, — торжественно произнес Тенька. — Можно говорить, слушать, передавать небольшие предметы, размеры которых ограничены только оправой зеркала, можно показать собеседнику все, что тебя окружает, никаких ограничений по использованию, взрывов и побочных эффектов!
Клима бесстрашно засунула в зеркальце собственную руку и вернула сияющему Теньке его щелчок. Тот поймал ее за пальцы, и это было очень странное ощущение: видеть и чувствовать свою ладонь на другом конце комнаты. Клима убрала из зеркала руку и поглядела в переливчатую глубину, где по краям плескалась радуга, а в центре отражались орехово-желтые глаза Теньки, который точно так же глядел в свое зеркальце.
Потом они одновременно подняли головы и молча уставились друг на друга безо всяких зеркал. "Правда, интересненько у меня получилось?" — словно спрашивал Тенька. "В этот раз — да," — ответила Клима одними глазами и улыбнулась. Изобретение друга открывало поистине широкие возможности. Таких зеркал бы на первое время десятка три...
Тенька сорвался с места, схватил Климу за плечи и закружил по комнате, сшибая мебель и что-то радостно крича. Это было так искренне и заразительно, что Клима рассмеялась вместе с ним. Они прыгали и хохотали, словно стукнутые об тучу, и не было сейчас в мире ничего, кроме их торжества и двух маленьких зеркал, по которым перекатывалась непроливаемая вода. Клима знала это всегда, но сегодня получила первое настоящее подтверждение тому, что не ошиблась в выдающихся возможностях Теньки.
— Что здесь происходит? — раздался от двери потрясенный заспанный голос "правой руки".
— Получилось! — в один голос известили колдун и обда. Потом Клима опомнилась, перестала прыгать, одернула ночную сорочку, выпрямилась и прибавила: — Тенькины эксперименты наконец-то были успешны.
Из-за Гериного плеча выглянула красавица Лернэ, тершая глаза кулачком. Ее роскошные каштановые локоны на ночь были выпущены из кос и ниспадали до пояса тяжелой драгоценной волной.
— В таком случае, давайте устроим праздник. У меня в печи как раз остался котелок с топленым молоком, я добавлю туда меда, и будет лакомство.
— Среди ночи?! — попытался воззвать Гера к голосу рассудка.
— Пускай, — Клима была довольна и оттого благосклонна. — Сильфам о причине праздника ни слова, будет лучше, если они вообще все проспят.
— Вы так орали, что половину села могли перебудить, — заметил Гера.
— Но Ристю и Зарина можно позвать? — уточнила Лернэ.
— Нет, — Клима влезла босыми ногами в меховые тапки и накинула поверх сорочки платок. — Только если сами придут.
Разбуженный криками Зарин все же присоединился к ним, поэтому праздновали впятером. Сидели полуодетые прямо на столе в тусклом свете единственной масляной лампы, макали в молоко с медом кусочки хлеба, запивали все это остывшим ромашковым настоем и радовались Тенькиному открытию. Изобретатель от полноты чувств сыпал всяческими терминами, призванными объяснить принцип действия связи водяных зеркал. Его никто не понимал, но внимательно слушали. Даже с лица Климы в ту ночь почти не сходила улыбка. Лернэ искренне дивилась, что обда, оказывается, умеет смеяться, а Зарин и Гера сообща решили, что сейчас Клима стала похожа на себя прежнюю, и надо Теньке почаще чего-нибудь изобретать.
* * *
В канун зимнего солнцестояния вернувшийся после очередного визита домой Юрген сообщил, что на праздники им с Дашей предоставляется отпуск, и до января Клима скорее всего не увидит послов. Это ни в коем случае не означает разрыв договора, все соглашения остаются в силе. Юрген повторил свои заверения несколько раз и был вполне искренен, но Клима учуяла в его словах долю наигранности и решила, что дело там не только в обычном отпуске. Крутят что-то сильфы, туману напускают. Может, это связано с тем убийцей? Или до Ордена дошли слухи, что Холмы помогают обде? Клима чуяла подвох, но ничего утверждать наверняка не могла, а от обычных разведчиков в этом деле было мало толку. Не значит ли, что пришла пора заводить необычных?..
Последние дни Ристинка почти не выходила из комнаты. Она совершенно перестала разговаривать с Герой, несмотря на все его извинения, при виде Зарина лишь задирала нос, Теньку предпочитала не замечать, а на робкие попытки Лернэ и Даши расшевелить невнятно огрызалась. Бывшая благородная госпожа с головой зарылась в книги, перечитывая особенно полюбившиеся ей романы десятки раз, и, пожалуй, если б могла, утонула в них с головой, как радуга в Тенькином водяном зеркале. Она мало ела, плохо спала ночами, чаще сидела на кровати и чуть раскачивалась, невидящим взглядом изучая пустоту перед собой. Потускнела золотистая коса, под глазами залегли тени, только спина по-прежнему оставась прямой — единственное, что еще в Ристе не сломалось и не согнулось под тяжестью обстоятельств. Пожалуй, если бы не зима и риск замерзнуть в ближайшем сугробе, Ристинка уже давно ушла бы на все четыре ветра.
