Раз в два года Роберт навещал родной замок. В его приезды отец несколько ожиѓвлялся, но все равно, от прежнего графа Парижского остались только знако-мые черты да осанка. Он стал нелюдим и неулыбчив. Стройки в замке прекратились.
Ида росла тихой задумчивой девочкой. Она дичилась Роберта, да и сам он не очень умел с ней обращаться.
В пятнадцать лет он прошел посвящение в оруженосцы. На церемонию собрался весь Блуасский двор. Слух, что король собирается нанести визит графу Стефану, не подтвердился. Вряд ли Филипп когда-нибудь отважится на подобный шаг.
Граф Парижский появился в Блуа утром в день церемонии. Но поговорить отцу и сыну не удалось. Суматошный день закружил Роберта-младшего, а на завтра отец уезжал. На прощание только успел сказать, что дома ждут некоторые перемены.
Построенный некогда для матери дом обжили уже без нее. Чистый светлый с высокими сводчатыми окнами зал рождал гулкое эхо. У дверей наследника графского титула встретил отец и подвел к невысокой женщине с бледным одутловатым лицом. Из-под ярко оранжевого платья незнакомки выглядывала зеленая шелковая туника. Цветная какофония неприятно цепляла взгляд. Но еще больше поражали глаза: отрешенные, ни злые, ни добрые — никакие. В глубине их Роберту померещилось нечто животное.
Кто она? Бонна Иды? Но слуги не вешают на себя по пять фунтов золота. Роберт вопросительно посмотрел на отца и поразился. Лицо графа было не суровым или хмурым — к такому все давно привыкли — оно было несчастным.
Юный оруженосец уже начал кое-что понимать, но не хотел этого понимания. Только память о долге, да неприятная, недостойная жалость к отцу удержали его на месте.
— Познакомься, Роберт, Это — Алиса Буржская — моя жена.
Отец не сказал формулу до конца: '... и твоя мать'. Женщина вполне могла оскорбиться недоговоренностью. Но ни одна черточка красивого полусонного лица не дрогнула. Либо она прекрасно владела собой, либо ей все было безразлично.
Роберт не встал на колено, как того требовал обычай, только поклонился, получив легкий кивок в ответ.
Из коридора, открывающегося в зал высокой аркой, послышались шаги. Высокий юноша чуть моложе Роберта вошел и занял место рядом с Алисой. Видимая бесцеремонность покоробила, но отец тут же внес ясность: юноша оказался сыном Алисы, по странному совпадению тоже Робертом. В отличие от матери, он имел смугловатую кожу. Тонѓкие, вьющиеся, рыжеватые волосы свисали вдоль узкого лица. Каѓрие глаза были широко расставлены. Над узким, почти безгубым ртом нависал настороженный нос. Лицо как лицо. Но его портила гримаса брезгливости, которую юноша даже не пытался скрыть.
Закон вежливости требовал от Роберта первого шага, но он не мог его сделать. Только сейчас до него окончательно дошло — отец жеѓнился. Он привел в дом чужую, безразличную женщину и ее сына.
Он сдержался, хотя самым лучшим было бы исчезнуть, вихрем вылететь из зала, из башни, и скакать обратно в Блуа, да хоть к черту, только подальше от оскверненного дома.
Отец понял. Сославшись на усталость после долгой дороги, он двинулся из зала, приказав сыну, следовать за собой.
Они вышли в плотные сиреневые сумерки. На бледном небе перемигивались первые едва заметные звезды. Ветер нес от Сены заѓпах воды и мокрой земли.
— Куда теперь? — окликнул Роберт, шагающего впереди отца.
— Туда, где нет посторонних.
За нежилым, восточным, крылом пряталось высокое узкое недостроенное здание. Роберт старший торопил мастеров с его постройкой, рассчитывая успеть к рождению третьего ребенка. И они не успели, и ребенок не выжил. Слабенького синюшного мальчика окрестили в старой церкви — приземистом круглом здании с такими же круглыми присѓтройками, напоминающем толстуху в пышной юбке.
Новая церковь вся была устремлена вверх. Даже в незаконченном виде она поѓражала гармонией. Высокие узкие окна и стрельчатые арки придавали ей необыкновенную легкость. Здание будто парило над землей, окутанное сумрачным светом.
Отец и сын вошли в храм. По углам громоздились кучи строительного мусора. Только середина оставалась свободной. Роберт-старший обернулся. В сгустившейся темноте лицо отца казалось осунувшимся больше обычного. Роберт-младший не выдержал и заговорил первым:
— Зачем?! — слово вырвалось против воли. Разве может сын треѓбовать отчета у отца? Однако его толкала на неосторожность боль, — Вы забыли ее? Любите эту... — чуть не вырвалось 'куклу'.
Надо бы замолчать, не то дальше прозвучат совсем уже непотребные слова, а за ними придет черед и позорным горьким слезам.
— Я привел тебя сюда, подальше от чужих ушей, чтобы поговорить как с мужчиной, но пока вижу только обиженного мальчишку, который ничего не услышит и не поймет. Придется отложить разговор.
Отца уже не было видно в наступившей темноте. Только слова черным ночным эхом бились о своды.
— Простите, монсеньер. Я выслушаю все, что вы сочтете нужным мне сказать с почтением.
У графа Блуасского хорошо обучали этикету. Фраза получилась идеальной и прозвучала бы соответственно, кабы не дрогнувший голос. Но отец молчал. В какой-то момент Роберту даже показалось, что он остался один. Накоѓнец тишину разнял тяжелый вздох.
В темноте стоял уставший, одиѓнокий, стареющий мужчина, который надеялся на понимание, возможно, собирался поделиться чем-то глубоко затаенным, а нарвался на мальчишескую истерику. Эта мысль отрезвила Роберта, и заставила все внутри скрутиться от стыда.
Он опустился на колено. Отец не мог видеть этого, но догадался.
— Простите меня, мессир. Прости, папа! — последняя фраза слетела сама собой. Так маленький мальчик когда-то просил прошения у огромного, веселого, прекрасного человека.
Во тьме чиркнуло кресало, затеплился синеватый огонек. Отец поднес трут к плошке с маслом, запалил фитиль.
— Встань, Роберт, вижу, ты научился владеть собой и, главное, слуѓшать не только себя, но и других. В твоем возрасте такое удается далеко не всем. Ты становишься мужчиной. А теперь скажи честно, ты до конца справился с обидой или только следуешь правилам этикета?
— Мне плохо, — честно признался Роберт. — Все прошедшие годы, вы помнили ее, и вдруг...
— Я и сейчас ее помню. Нет ничего на земле, что заставило бы меня, ее забыть. Это уйдет из мира только вместе со мной. И поверь, сын, мне тоже плохо. Сейчас, может быть, как никогда.
Отец замолчал, По лицу пробегали блики света. Слабенький огонек трепало сквозняком.
— Ты и твоя сестра самые близкие мне люди, — кроме вас у меня ничего нет. Так вот: мне пришлось ввести в дом эту женщину в обмен на вашу жизнь. Постой, помолчи, — остановил он вскинувшегося Роберта. — Скажем так: меня поставили перед выбором. Я выбрал вас. Что же касается именно Алисы — по большому счету, мне все равно. Я только прошу тебя об элементарной вежливости. Ни ты, ни Ида не обязаны называть ее матерью, а ее сына братом, хоть он и носит теперь мое имя.
— Кто? — юноша спросил, разумеется, не о противном мальчишке, но старший понял и откликнулся:
— Не могу сказать. Я связан клятвой. И прошу тебя, будь осѓторожен, насколько это вообще возможно.
— А как же Ида?
— Я отправляю ее в Руан к родственникам матери. Ты сможешь проводить ее туда, или у тебя есть другие обязательства?
— Конечно, я отвезу ее. Но оттуда мне придется возвращаться прямо в Блуа.
Отец не ответил, только тяжело вздохнул. Одновременно, лизнув ночь последним язычком слабенького пламени, угас светильник.
Много позже, вспоминая ночной разговор в недостроенной церкви, Роберт осознал его как окончательный разрыв с детством.
С отцом они виделись редко. В предпоследний раз свидание слуѓчилось на посвящении в рыцари. Короля опять ждали и, опять, как несѓколько лет назад — напрасно. Никто, впрочем, не расстроился. Отсюда, из Блуа, королевский домен, как и сам номинальный сюзерен, выглядел, по меньшей мере, незначительно.
Стефан граф Шартрский и Блуасский был богаче Филиппа I и относился к тому с некоторым презѓрением, как и ко всем Капетингам. Исключение составлял отец Роберта. К нему одному всесильный вельможа питал дружеские чувства. Секрет был прост — они вместе воспитывались. Начав службу, как водится, с пажей, оба мальчика со временем прошли посвящение в оруженосцы, а за тем и в рыцари.
Отец рассказыѓвал Роберту, как их облачили в белые льняные хламиды и отвели на ночь перед посвящением в церковь, молиться при оружии, и как они в ночь бдения перемешали искѓренние молитвы с неудержимыми мальчишескими фантазиями. Зато утром почти не волновались, и посвящение прошло гладко.
Роберта посвящали накануне Троицына дня. В Блуа строго соблюѓдали старый кодекс. Новик прошел все этапы: строгий трехдневный пост, ночь в молельне, утреннее омовение. После которого ни с того, ни с сего запаниковал: вдруг в самый ответственный моѓмент, например при лобызании, сделает что-то не так? Чем больше он старался подавить волнение, тем сильнее его трясло.
Роберта уже вели одевать, когда в шеренге гостей мелькнуло лицо отца. Тот смотрел с тревогой и сочувствием. Все дальнейшее слилось для Роберта в сплошную круговерть цветов, запахов, голосов, боя барабанов и рева труб.
'... рыцарю вменяется иметь страх Божий'
'Рыцарь обязан служить...'
'Да не обидит рыцарь слабого...'
'Да не обернет рыцарь острия меча на турнире...'.
Его внезапно затошнило. Именно этого он боялся с самого начала. Превозмогая дурноту, юноша поднял голову и — о чудо, в пестрой слившейся в цветастый хоровод толпе опять натолкнулся взглядом на отца. Никакой суровой печали. Роберт увидела добрую, ободряющую и даже озорную улыбку. Стало легче.
До конца церемонии он ни разу не споткнулся, четко и громко прочел клятву, и только будучи облаченным — уже в золотых шпорах, верхом на коне — понял, что вот-вот потеряет сознание. Кто-то поддержал, взял коня под уздцы, провел по кругу. Роберту осталось только приветственно поднимать руку.
Он рухнул на землю в простенке, на заднем дворе. Вдалеке ровно шумела толпа гостей. Помрачение было мгновенным. В глазах потемнело, и из этой темноты, во всполохах красного пламени, помчались белые кони. Роберт тут же открыл глаза. Над ним склонялось родное лицо.
— Пей, — отец поднес флягу к губам сына.
— Я опозорил тебя, — от обиды голос юноши дрожал.
— Ты молодец. Ты все прошел прекрасно. Бывало, что уже из церкѓви выносили на руках. — Ты молодец, — повторил Роберт-старший.
Только тут дошло окончательно — его посвятили! Не умея сдержаться, новоиспеченный рыцарь уткнулся головой в плечо отца и заплакал. Отец, прижимая к себе такого большого и сильного мальчика, тоже смаргивал слезы.
Граф Парижский умер через пять лет. Умер дома от воспаления легких. Роберт успел. Весть о смертельном недуге отца застала его на турнире в Безансоне. Бросив все — наследник графа погнал коня в родной замок.
В большой отцовской спальне, на кровати застеленной покрывалом из волчьих шкур, умирал самый любимый и родной для него человек.
Роберт старший лежал неподвижно, часто и хрипло дыша. Черты лица заострились. На щеках ярко алые пятна перемешались с синими тенями. Молодой священник, сменивший отца Геранна, с появлением наследника, предупредительно вышел из комнаты. У изголовья осталась только мадам Алиса. Она почти не изменилась с их первой встречи — то же красивое, бледное, неподвижное лицо. Только сегодня по нему непрерывно струились слезы. Надо же, и камень может плакать, мельком подумал Роберт-младший.
Почувствовав присутствие сына, умирающий открыл глаза. Роберт склонился над ним и сквозь хрип услышал:
— Ухожу к ней... береги Иду... надо — замуж иначе опасно... Ты стал сильным, за себя теперь можешь постоять.
Последние слова он выговорил связно, на одном дыхании. Оно и стало последним.
Они вместе с Алисой хоронили отца. Вместе стояли на отпеваѓнии, вместе возвращались с кладбища, где к двум, почти сравнявшимся с землей могилам присоединилась третья.
Оказалось, что эта, похожая на фарфоровую статуэтку из далекой страны Хань, женщина любила отца, без какой-либо надежды на взаимность. Горе примирило Роберта с мачехой. Но, отбыв в холодном, ставшем таким чужим замке положенное время, новый граф Парижский уехал.
В Руане Роберт немного успокоился на свадьбе Иды, передав сестру с рук на руки родственнику герцога Нормандского Роберта. Среди дремучих северных лесов, в прекрасно укрепленном замке, под охраной дружины мужа она была недосягаема для неизвестного злодея.
Дальнейшая жизнь графа Парижского складывалась из турниров, сражений, штурмов, ближних и дальних походов. Он давно научился противостоять врагам. Со временем опасения отца стали казаться чем-то вроде детских страхов, о которых вспоминаешь с улыбкой.
ГЛАВА 4
Удобное для переправы место обнаружилось на закате, когда солнце уже наполовину провалилось в глухой ельник, стеной стоявший на противоположном берегу. Деревья выстроились над водой, как шеренга угрюмых черных воинов. Из-под них обрывался глинистый, щетинившийся корьем берег. На присмотренном месте он имел изрядную плоскую отмель, уходящую за поворот реки. Следуя по ней можно было выбрать вполне пригодное для подъема место
Однако переправляться в сумерках никто не рвался. Здешний, поросший светлым лиственным лесом, берег выглядел не таким мрачным. И вообще — это был их край. Река разделяла не только землю, она отделяла сегодняшнее, скудное и трудное существование от зловещего и темного, ожидающего по ту сторону.
Люди по большей части помалкивали. Хаген не наставлял Дени. Дени не трещала как сорока, Соль и Лерн не спорили, как обычно. Не бурчал Гарет. А Марк выговорившись накануне, вообще не проронил за весь день ни слова.
Так молчком, не сговариваясь, и остановились на привал, выбрав плосѓкую и ровную как денежка полянку у воды.
На ужин жарили козлятину. Повезло Лерну. Двигавѓшийся в арьергарде барон, наткнулся в заросшем по самый срез овражке, на маленькое козье стадо. Когда его отыскал, обеспокоенный Роберт, с крупа лошади Лерна свешиѓвалась добыча.
В прозрачном вечернем воздухе быстро распространился и стал подманивать запах жарящейся дичины. Все стремились поскоѓрее закончить дела. Первым, естественно, оказался Дени. Он то с одной, то с другой стороны подбирался к, насаженной на вертел, тушке, пробуя отколупнуть кусочек. Пальцы жгло. Дени сначала дул на них, потом засовывал в рот, остудить и облизать. В этот момент он забывал об опасности и тут же получал подзатыльник от Гарета.
Проходивший мимо Хаген, посоветовал:
— Шабером своим ковырни, а рукой только придерживай. Смотри, Гарет отвернулся.
— Учи, учи, щас и ты получишь! — распрямился старик, не терпевший вмешательства в процесс готовки.
— Мы ж только попробовать. Вдруг уже готово, — Хаген прикѓрыл голову рукой, будто и впрямь опасался затрещины. — Вон и Соль — тоже.
— Господин Соль — человек степенный. Он себе не позволит руками в костер лазить.
Обращением 'господин' Гарет выделял только Соля, Роберта иногда величал 'графом', прозвище Лерна игнорировал, звал по имени — Рено, а к Дени — как Бог на душу положит: то мальѓцом, то свиненком, то наказанием.
