— Теперь — во-вторых: как сколотим боевые легионы, так ужо польётся кровушка губителей живой природы! Поставим большой зелёный крест на каждом браконьере, каждом загрязнителе вод, каждом порубщике лесов, каждом разрушителе озонового слоя, каждом поедателе мяса и плодов земных...
Тут праведно возмутилась Гюльнара:
— А что же прочим людям кушать?!
Распалившийся "зелёный" обличительно ткнул в неё пальцем.
— ...а также на каждом несогласном с генеральной линией партии. Всех перевешаем!
— Беспредел, — поморщилась невеста. — Нет и не предвидится такого закона, Ники, чтобы вешать за пучок укропа или даже отбивную.
— Вешать будем не за отбивную, а за шею, — уточнил не на шутку разошедшийся "зелёный". — И закон для этого давно имеется — всемирного тяготения. Слыхала про такой?
— Да будет вам, Никита Кузьмич! — снова выступил миротворцем Шевелёв. — Я спросил, что именно "во-вторых" мешает вам считаться коммунистом.
— Ах, снова вы о своём, о девичьем... Во-вторых, мешает родовая память о том, как обошлись большевики с моими предками по ходу претворения в жизнь державной политики расказачивания.
— Дело прошлое... И потом, насколько мне известно из личного дела, ваш отец, уважаемый Кузьма Никитич, в КПСС всё-таки состоял.
— Да, состоял. Иначе никогда не дослужился бы до полковника ВДВ, заместителя командира воздушно-десантной дивизии.
Оппонент поморщился.
— Попахивает беспринципностью...
Куда более явственно поморщился в ответ Буривой.
— Попахивает природной склонностью к ратному делу и здоровым офицерским карьеризмом... Батьку не трожьте! Батька верность принципам и воинскому долгу кровью подтвердил. Так что...
— Всё, Никита Кузьмич, убедили! — капитулянтски поднял руки Шевелёв. — Беру свои слова обратно. Лично вас будем считать самым зелёным из защитников природы-матушки...
Зелёный... Он же по-английски Green... Печаль заволокла глаза Никиты. Дежавю! "Грин" — его позывной для УКВ-радиосвязи в бытность сотрудником оперативно-боевого подразделения. А также прозвище времён Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, где его за нещадное курение и, как следствие, нездоровый цвет лица обзывали сначала Зелёным, а потом сочли — слишком длинно... К слову на память пришло и юношеское погоняло — Стрелок. Вне всякой связи с применением оружия. Стрелком пацан прослыл среди такой же, как и сам, босоты потому, что, испытывая по малолетству затруднения с покупкой сигарет — ларёчницы гнали его на матюгах, даже в милицию грозились отвести, — беззастенчиво "стрелял" курево у прохожих. Стыдно было? Ещё как! До боли. В особенности больно стало после того, как впотьмах "стрельнул" в собственного тренера. Вот это была боль! На следующий день. При всей группе. Прямо на борцовском ковре. Чёрным мастерским поясом наставника — по заголённому "седлу"... В результате с курением Никитушка "завязал". Окончательно. Бесповоротно. Осознанно. Навсегда! В... тридцать один год, будучи уже майором ФСБ. После недельной засады в наглухо закрытом помещении, где ладно что закурить, но даже пукнуть — и то было чревато срывом операции, взятой под личный контроль руководителями спецслужб России и ещё одиннадцати государств. Испытав жуткий абстинентный синдром (натуральную ломку!), Никита порешил — довольно, хватит, натерпелись! Хотя, сказать по совести, не обошёлся без "последней", "распоследней" и "гадом буду, век свободы не видать, самой последней!" сигареты. Вернее, тысячи-другой таковых...
— Ну, что ж, обнимемся, друзья, и — в добрый путь! — подытожил митинг Шевелёв.
Обнялись.
Облобызались.
Прощаясь с шефом, Буривой не глядя выбросил стопу в седалище лукавого демона-охранителя Чура, снова потянувшего к Гюльнаре похотливые конечности.
Хлевник заиграл на гуслях марш "Прощание славянки".
Кикимора всплакнула, утирая слёзы грязной ветошкой.
Оглушительно взревел медведь Аркуша.
Лошади, всхрапнув, забарабанили копытами о дощатый настил.
Убывающие заняли места согласно купленным билетам.
Тронулись.
В один конец?
Бог весть...
...Домовой и Чур проникли в портал комбинированного перехода между мирами, временами и реальностями одновременно с группой СпецНаз, однако "сошли" на два дня раньше, четвёртого мая, дабы, как выразился господин Постеньев, "жалом поводить" — осмотреться по месту десантирования и в районе действий, опросить доброхотов-информаторов, оценить обстановку, скорректировать планы, организовать оповещение и связь, наладить взаимодействие с подпольем, активировать работу пунктов наблюдения и операционных баз. Из кого и как они Там вытрясали души, Никиту не волновало ни в малейшей степени. Чётко скоординированная акция хороша уже тем, что каждый из её участников, не отвлекаясь посторонним "геморроем", несёт собственный крест, как улитка — раковину, а баран — курдюк. Увы, стоит объявиться заранее не учтённому фактору, как стройный железобетонный небоскрёб детально разработанного комплекса мероприятий превращается в карточный домик. Не успевает даже толком превратиться — сразу рушится!
Как бы то, однако, ни было, Никита, едва лишь ступив фраерским сапожком из лучистого портала прямо в лужицу талой воды, принял сообщение по каналу пси-связи: внедрение группы поддержки успешно состоялось, возникшие было проблемы с честью "разрулены". У казачьей же станицы-экспедиции есть пара-тройка дней на разгильдяйство — сиречь неторопливый вояж по просторам северо-западного региона екатерининской империи, уже не Руси, однако не совсем пока ещё России. Ну, и славно!
Погодные условия означенного региона полностью соответствовали метеопрогнозу мсье Глузда. Ручонки-лучики молокососа-солнышка, едва народившегося после зимних стуж и мрака, шаловливые, по-детски любопытные, сновали сквозь прорехи в молодой листве берёзок и осин, отряхивали от бледной замшелости вечнозелёные — вечно бурые, вечно хмурые! — лапы облезлых тёток-ёлок. Слабый (порывами, кстати, до умеренного) юго-восточный ветерок проветривал чащобы опахалом, собранным из долговязых корабельных сосен. В низинах чернели болотца от не так давно растаявшего снега, однако на подсохших кочках вовсю зеленела юная трава. По утренней поре явственно ощущалось, что холода пока ещё в раздумьях, то ли удаляться в арктические широты, то ли напоследок врезать пару раз по первое число — месяца, эдак, февраля... Дышалось, в пику загазованному, пыльному, душному Питеру двадцать первого века, легко и привольно. И это было хорошо весьма!
— Ох, как хорошо! — восхитился Никита, вдоволь насладившись терпким ароматом весеннего леса.
— Хорошо всё, кроме дороги, — проворчал Адам, возвратившийся после рекогносцировки на маршруте выдвижения.
— Кроме дороги... Она хоть есть как таковая?
— В принципе — да, имеется. До некоторой степени. С натяжкой. Чисто для "галочки" в графе "российские беды"... Не дорога — так, две колеи прошлогодних.
— Ну, да ладно! Мы, чай, и в третьем тысячелетии по Рождеству Христову автобанами не избалованы... Тарантас сквозь заросли пройдёт, как думаешь?
Терпигорец брезгливо поморщился.
— Разве ж это заросли?! Пролетит, как моль — в гардероб, даже крылья не облупятся. Отсюда до горе-дороги метров сто, не больше.
Никита прикинул: а после — две версты до просёлка между трактом на Кексгольм (бывшую Корелу, будущий Приозерск) и мызой Матоксой, которая суть владение графа Ивана Остермана, младшего сына Генриха Иоганна Фридриха (в православном крещении Андрея Ивановича) Остермана, вице-президента петровской Коллегии иностранных дел, второго по счёту барона Российской империи. Его сиятельству Ивану Андреевичу фактически принадлежит весь западный — Выборгский, как тогда/сейчас говорили/говорят — берег Ладоги, диковатый что на заре времён, что и в двадцать первом веке: болота, озерца, чащобы, замшелые финские деревушки, снова болота, озерца, чащобы, клюква, комары, мошка, пропасть рыбы и грибов... За два с половиной столетия прибавилось не так уж много: остатки ДОТов линии Маннергейма, военные городки, разбитый вдрызг асфальтобетон дорожного полотна, полигоны, средства ПВО страны, пусковые ракет средней и меньшей дальности, маршрутки, электропоезда, туристы, грибники, дачники, безобразные свалки вдоль обочин — за которые бойцы Greencross будут не просто наказывать и даже не казнить виновных (слишком просто!), но заживо сжигать в мусорных кучах...
— Ахтунг! — вполголоса скомандовал Никита. — Закончить сборы, занять места согласно походному ордеру.
— Куда торопиться? — пожал плечами Терпигорец. — Сам же говорил, у нас есть два-три дня в запасе.
По сути дела, так оно и было. Временщики могли позволить себе и пикник на пленэре, и беспечный сбор цветочков, и разудалого "песняка" под балалайку на ночь глядючи, но... Но! "Но" заключалось в том, что самому зелёному на белом свете Буривому вдруг приспичило срочно проверить, насколько и в какую сторону екатерининские вельможи отличаются от его современников — соблюдают чистоту или тоже, блин, разбрасывают всюду полиэтиленовые мешки с бутылками от кока-колы, насквозь проржавевшие канистры, стёртую до корда автомобильную резину, прокладки с крылышками и презервативы...
— Наотдыхались уже! — отмахнулся он в ответ. — Пойдём малым ходом, оглядимся в этом мире, пообвыкнемся...
Адам только пожал плечами. Никита же, сколь позволяло редколесье, оглядел перспективу. Дичь. Глушь. Никакого шумового фона — музыки, клаксонов, рёва мотопил, телефонных рингтонов, сирен, рокота моторов, — столь привычного по двадцать первому веку. Только мерный шелест крон под ветерком да отдалённый стук проголодавшегося дятла... Впервые пришло в голову: не к добру такая тишь, ох, не к добру!
— ...и потом, случись чего в дороге, запас времени не помешает точно, а то как бы не пришлось догонять нашу картошечку на галопе до самой Москвы.
— Не каркай! — справедливо упрекнул его Терпигорец.
— Принято к сведению... Ладно, выводи шарабан, а я соберу заводных лошадей. И гулящих членов нашей команды... Мадам, мсье, ау! — позвал Никита сквозь ладони лодочкой. — По местам стоять, отдать швартовые концы, с якоря сниматься!
Мадам Гюльнара, по легенде дочь татарского мурзы Рената Хабиба, и ведьмак Глузд, по легенде мсье Глуз де Рюблар, сомнительный французский дворянин, прибыли на посадку романтической парочкой. Буривой критично оглядел весеннюю икебану в руках невесты — композицию из подснежников, прутиков едва расцветшей вербы и веточек перезимовавшей рябины.
— Вот, кстати, о природе, — указал он пальцем в ссохшиеся ягоды. — Дамы и господа, считаю своим долгом напомнить о том, что мы окунулись в Прошлое на два с половиной столетия...
Гюльнара, усмехнувшись, выдернула из букета чахленький подснежник.
— Мой господин хочет сказать, что череда потомков этого цветка в третьем тысячелетии упёрлась в губернатора Санкт-Петербурга, и я, сорвав его, разрушила демократическое будущее северной столицы?
Никита лишь воздел руки к небесам, дескать, неисповедим Господень промысел.
— Твоему господину так далеко заглядывать не по чину. А напомнить он хотел о том, что иммунитет, доставшийся нам от далёких предков, притуплен за долгой невостребованностью, и любая здешняя зараза для нас вдесятеро опаснее, чем для аборигенов. Потому приказываю ни в коем разе не жрать первую попавшуюся хрень, — снова показал на ягоды, — пить воду только после кипячения, а также как можно чаще и тщательнее, нежели обычно, мыть руки. В этой связи, мсье Рюблар, как загрузитесь в экипаж, соблаговолите сразу же заняться самоваром и организовать горячую помойку — прошу извинить, помывку! — передних конечностей личного состава экспедиции.
— Не просто Рюблар, а де Рюблар, — поправил Глузд. — И если здесь кому-то что-то не по чину, так это мсье де Рюблару — столь подлая работёнка.
— Ох, как же я забыл?! Шевалье ведь не чета простолюдинам! Может быть, он заодно представит документы, подтверждающие аристократическое происхождение?
— Легко! — заверил Глузд, самодовольно ухмыльнувшись.
И тут Никита вспомнил давнее намерение — изъять у ведьмака артефакты, способные, будь обнаружены при досмотре, вызвать массовый падёж екатерининских чиновников.
— Ну-ка, монсеньор, попрошу предъявить содержимое карманов!
В результате "отплытие" оказалось задержано на полчаса — до тех пор, когда был истолчен и развеян пепел от бесчисленных повесток, уведомлений, билетов, талончиков и квитанций, где писаная от руки в 1836 году контрамарка в Большой (ныне Мариинский) театр преспокойно соседствовала с картонным жетоном для провоза багажа в питерском метрополитене и фантиком от шоколадной конфеты "Космос" кондитерской фабрики имени Крупской... По мере того, как догорал костёр инквизиции, Никита отвёл Глузда в сторону, ухватил за выступающий кадык и процедил, брызжа в лицо слюною праведного возмущения:
— Мсье де Рюблар, не будь вы дворянином, да к тому же иностранцем, я бы набил вам физиономию! По-французски, кажется, визаж.
— Нет, мсье Буривой, — равнодушно парировал ведьмак.
— Не "визаж"?!
— Визаж, мсье, визаж, но дело в следующем: моё происхождение и подданство тут ни при чём. Ваша сдержанность объясняется куда проще — вы боитесь получить сдачи от моей демонической составляющей. Не так ли?
Да, Глузд был абсолютно прав. Никита не забыл, как при первом знакомстве рукоять собственного пистолета едва не превратила его ладонь в хорошо прожаренный шницель...
— Допустим, так, — вынужденно признался он. — Однако никакая ваша составляющая не помешает мне по возвращению доложить обо всём господам Шевелёву и Постеньеву.
— Давайте для начала возвратимся, мон ами, — вздохнул Глузд.
— Не возражаю! Только для самого начала давайте постараемся максимально соответствовать нынешним временам. Не знаю, сколько жизней в запасе у вас, а у меня — ни единой... Пшёл в кибитку, разгильдяй! Адамушка, трогай! Поехали...
И они поехали.
Как пенсионеры-дачники в постылых электричках от Финляндского вокзала много лет спустя.
Как Юрий Алексеевич Гагарин в стылом корабле "Восток" 12 апреля 1961 года.
Как "крыша" каждого из действующих лиц (включая автора).
Как...
Как бы то, однако, ни было, исторический вояж начался. Двинулись со скоростью улитки средней резвости по размытой тропке в две тележных колеи, стиснутой опушками из серого по весне кустарника, крохотных пушистых ёлочек и молодых берёз. Не хватало только линии электропередачи да зловредного борщевика — вот и всё отличие от двадцать первого столетия по Рождеству Христову... С Богом!
Никите очень скоро — метров через триста — надоело выписывать пьяффе и пируэты в авангарде, изображая собой заторможенного дона Кихота с копьём наперевес. В тему вспомнилось ироничное наблюдение: если вас на карельской дороге обогнал эстонец, значит, вы — финн... Бог весть с чего развеселившись, он порушил самим же утверждённую диспозицию марша, забросил тяжеленную пику на крышу тарантаса и повёл красавца ибн-Самума рядом с боковым окошком, развлекая возницу и пассажиров анекдотами эпохи бандитского беспредела.
