Новатерра-2. Часть 1. Целитель

— Казачка ты моя! — гетман пригладил её разметавшиеся смоляные волосы и опустился рядом на гладкие доски настила.

Алёнка тут же подползла к нему, уткнулась лбом в плечо.

— Испугалась, малыш?

— Совсем немножко, па. Так бабахало! Я почти ничего не слышу, — прокричала она.

— Тише, девочка, тише! — рассмеялся гетман. — Когда рядом стреляют, надо или уши крепко зажимать, или приоткрывать рот.

— Тогда давление воздуха на барабанные перепонки уравновешивается с обеих сторон, а значит, не происходит их натяжения и, не дай Бог, разрыва, — перебив мужа, назидательно произнесла Алина, перевернулась на спину и приспособила бедро Алёнки как подушку.

— Вот это да! — присвистнул Карапет, оценив по достоинству её осведомленность.

— А ты думал!.. — воскликнула она, польщённая донельзя.

— ...брат-джан, — тихо добавила Алёнка. Не просто тихо — очень тихо. Как ей самой, оглохшей от стрельбы, наверное, казалось...

И путешественники покатились на настил, рыдая, хрюкая и корчась. Смех — лучший способ релаксации, она же по-пиратски 'расслабуха'. Молодец, малыш!

Когда, вдоволь нахрюкавшись и нарыдавшись — спросили бы потом, с чего смеялся, так вряд ли смог бы толком объяснить, — гетман оглядел собравшихся друзей-товарищей, то стресс, который неизбежен для любого боя, от шахматного блица до сражения под Сталинградом, отпустил окончательно. Все целы! Лица, правда, чуть закопчены. И слава тебе, Господи!..

— Да ладно, что уж там, пустяки!.. — махнул пергаментной рукой величественный седовласый старец и промокнул чистой тряпицей взмокший лоб. Оказывается, и он подвержен боевому стрессу! Кто бы мог подумать?!..

А гетману в этот момент почудилось, как будто ветер просвистел: 'Пустяки'... Ах, нет, это Алина! Неужели снова отключился?!

— Что за 'пустяки', Алька?

— Да я не тебе! Дружок твой, Серёжа Валентинович, сначала пинает своими мужланскими мослами по нашим с Алёнушкой изящным ножкам, а потом говорит: 'Пустяки, Алина Анатольевна!'

— Ша, мать, всё понял! — подскочил Серёга. — Сейчас сделаю тебе лёгкий расслабляющий массаж. Все вон! Гетман — за борт! Линочка, обнажайся до пояса!

— Это с какой же стороны?

— С той самой, ну... где травмированные ноги.

— Аж до пояса?! Многообещающе... — Алина томно потянулась. У Костика закапала слюна. — Тогда уж, милостивый государь, шампанского бы принесли...

— И сала шмат, — вставила романтичная, словно бульдозер, Нина Юрьевна. — Жрать охота!

— Очень охота, — вполголоса поддержал её Рустам Шадиев, до этого молча и озабоченно чистивший АКМС.

— Рустам Азаматович, — осведомился Док, — ты будешь сало жрать?!

— Здесь можно, — пожал плечами горец. — Это у нас, где родина, нельзя вообще. И в самолёте тоже.

— А в самолёте почему нельзя? — спросила Нинка.

— Потому что высоко получается, Аллах близко, всё видит...

Самая 'бородатая' из шуток, произнесённая ко времени и к месту, имеет ценность куда более высокую, чем развесёлый новоиспечённый анекдот, особенно когда её никак не ожидаешь от данного конкретного лица — 'Шайтан' никогда не ходил в весельчаках и балагурах. Путники снова посмеялись, однако далеко не столь заливисто и громко. К тому их не располагала как глухая слава Русика, единственного в своём роде и однозначно лучшего из новоросских казаков бойца СпецНаз, так и сам внешний облик молодого ингуша — среднего роста крепкого джигита, чёрного, как ворон, с плохо выбритой щетиной и всегда недобрым взглядом карих глаз на в общем и целом приятном, правильном, всегда печальном, будто скованном вечной тоской лице. Вот кстати, почему бы это за последний месяц-полтора Шайтан вдруг загрустил?..

Однако же додумать мысль о хмуром горце с его новой странностью гетману не было суждено.

— Стоп, чревоугодники хреновы! Всё бы жрать да ржать!.. Где Рязанец?!

Друзья-соратники с недоумением переглянулись.

— В ходовой, кажись, отирался, — не очень-то уверенно предположил Серёга.

— Степаныч, Славка у тебя? — крикнул гетман шкиперу.

— А где же ему быть? — пожал плечами тот, по пояс видимый в огромном, как экран кинотеатра, но без малейших уже признаков калёного стекла, окне переднего обзора ходовой буксирной рубки. — Эй, Рыжий!.. Рыжий, ты чего..?! Товарищ полковник!!! — вдруг заорал он так, что все, кроме 'глухой' Алёнки, вздрогнули, будто от выстрела или разрыва. — Врача!!!

Гетман закрыл глаза и за те несколько десятков растянувшихся на сотню лет секунд, что женщины и Док с Кучинским провели в ходовой рубке, боялся веки разомкнуть даже на миллиметр. Корил себя. Корил судьбу. Особенно несчастную судьбу Рязанца...

Но вынос тела так или иначе состоялся, и гетман вынужден был вновь взглянуть на мир... И мир этот, в лице Шаталина, сиял улыбочкой во всю немаленькую ширь его простецкого крестьянского лица. Гетман моментально успокоился — уж Док-то трупов на своём веку видал-перевидал, однако всё же не дошёл до истинно врачебного цинизма. Явно обошлось...

— Что, Николаич?

— У нашего Славяна, — Док одним махом осушил с пол-литра теплой жижи из канистры с надписью 'Холодная вода', — есть поразительное свойство организма — притягивать к себе всяческую летающую дрянь и оставаться невредимым. Вчера стрелу в 'броник' поймал, сегодня — пулю в шлем.

— А кровь на лбу? — гетман не глядя кивнул в сторону распластанного на носилках, как цыплёнок 'табака', Рязанца.

— Из кровеносной системы.

— Док, твою мать, я тебе её сейчас пущу! Из носа.

— Ничего, я как-нибудь выкарабкаюсь. А вот тебе, как заболеешь, такого вколю!.. Ни хрена с ним, Саныч, не случилось, в ауте валяется. Пуля по гребню шлема касательно саданула, а лобешник, видать, крошкой стекла посекло, Петрович сейчас обработает ранки. Славочка у нас орёл, оказывается, полнокровный, от любой царапины течёт, как женщина в критические дни.

Первая помощь пострадавшему Рязанцу и вправду заняла минуту, может быть, от силы — две. Гораздо дольше его приводили в чувство, не помогли ни нашатырь, ни отливание водой Донца, а получилось это лишь после того, как Док своей 'ладошкой' дважды приложился ему по мордасам. Сейчас парень сидел на палубе, мокрый до нитки и 'благоухающий' мочой — Лепила опрокинул пузырёк с нашатырём, — и диковато озирался. Алина улыбнулась и пригладила его пшеничные мальчишеские кудри.

— В рубашке ты, Славик, родился.

— В каске и бронежилете, — уточнил Серёга. — Башка болит, воин славный?

— Уф, болит малость, господин войсковой старшина! Ка-а-ак дало, блин, нич-чегошеньки дальше не помню.

— Я думаю! На, оставь себе на долгую память, — он бросил Славке растрескавшийся шлем без забрала, по углепластику которого касательная пуля пропахала глубокую борозду. — Слышь, Старый, я так мыслю: почему бы нам Рязань косопузую с ног до головы в броню не обрядить да привязать где-нибудь на видном месте, пусть и дальше низколетящую хреновину притягивает? Ему привычно, нам — спокойнее...

— У меня тоже есть разумное предложение, — вмешалась Нина Юрьевна, щелчком отправив за борт гильзу папиросы (путь новоросской экспедиции свободно можно было проследить по длинной череде её непотопляемых окурков). — Давайте, наконец, пожрём!

В отличие от богачёвской 'мирной инициативы', оно не вызвало аргументированных возражений. Даже неаргументированных. И даже прозвучало дополнение в его поддержку — Док предложил всем, кроме часовых и караульных, опрокинуть по рюмашке за победу. Гетман не стал противиться — 'praesente medico nihil nocet', как справедливо утверждали латиняне, что означает по-казацки 'ничто, полученное от врача, не принесёт вреда'...

Баржа неслась по убелённому сединами истории Донцу самым, какой только возможен, полным ходом. Откатывались в Прошлое искрящиеся кварцевыми гранями песка в лучах небесного светила пляжи, громады вековых дубрав, сгрудившиеся у воды ракитники, давным-давно заброшенные нивы, луга, двенадцать лет не ощущавшие косы, развалины местечек и ожоги малороссийских сёл. Прах. Тлен. Безлюдье. Дичь. И буйство королевы Флоры...

Погони не было в помине, и гетман отдал спутникам команду отдыхать. Впрочем, таковой особенно не требовалось — люди понимали, что выспаться на всякий случай нужно про запас, и потому, с отменным аппетитом отобедав и с ленцой обматерив распоясавшееся солнце, расползлись под символическую тень бортов. Лишь Костик Елизаров с Павлом Никоненко, порывшись в шкиперском хозяйстве, отыскали сеть, наскоро подлатали дыры и, помозговав, соорудили некое подобие рыболовецкого трала на жесткой выносной консоли. Никто на их потуги поначалу ни малейшего внимания не обращал, но уже после первого подъёма — три стерлядки, небольшой сазан и тьма подлещиков — зашевелились в предвкушении рыбного дня. Точнее, вечера. С ухой. А Пашу Никоненко так и вовсе ожидал сюрприз — к ним присоединилась радостная, возбуждённая Алёнка. С месяц тому назад гетман брал её с собой в поля на кабана, и так уж получилось, что охота плавно перешла в рыбалку. Он тогда поразился избирательности чувств любимой — девчонка плакала над каждым одиноким сусликом, по убиенной бабочке рыдала в голос, а к рыбе относилась без малейшего сочувствия, даже с азартом записного живодёра. Видимо, сказывались гены — она ведь из семьи архангелогородца-речника, а значит, всяко уж, хоть тресни, рыболова.

Сам Александр и Алина, дабы не смущать измаявшихся воздержанием сынов Кавказа нисколько не поблекшим за двенадцать лет ню Первой Леди, лишь ради поддержания традиции укрытым скромненьким — в плане количества материи — бикини, ушли загорать на корму буксира.

— Весело наше путешествие начинается, — с нотками обречённости в голосе проговорила Алина, пристроив голову на плече мужа. — Вчера язычников повстречали, сегодня — пиратов. Завтра кого?

— Чертей, — предположил гетман. — А то, глядишь, богов каких-нибудь. Вернее, чьих-нибудь.

— Иди ты, вашество! — возмущенно фыркнула жена, как вдруг накрепко стиснула его шею. — Нет, только не уходи! Знаешь, Аль, сегодня, во время боя, я куда меньше испугалась, чем ночью, когда эти витязи увели вас с Серёгой. Боже, как я не выношу, как боюсь твоих уходов! Сразу чувствую себя такой одинокой, слабой, беззащитной...

Гетман молчал. А что тут скажешь?! Он твердо знал — привык за много лет! — грядёт серьёзная беседа по душам, грядут какие-то признания. Знал и любил такие разговоры. Знал, что она знает, что он любит их. И она тоже знала, что он знает, что...

— Аль, не бросай меня, ладно?

— Ты о чём?!

В принципе, понимал, о чём она. О ком, не считая его самого...

— Да всё о том же — не оставляй меня, не пропадай, не уходи! И не бросай, — прибавила она чуть слышно. — Знаешь, Аль, никогда не говорила тебе, а сейчас скажу: я ведь всё помню!

— Что 'всё', моя хорошая? — напрягся Александр.

— Всё, Аль! С самого первого дня.

Чего-чего?! Вот это — здравствуй, гетман, Новый Год!.. Тогда, двенадцать лет назад, потеряв в Катаклизме всё — семью, любимую доходную работу на таможне, крохотного сына, — Алина с месяц или даже больше пребывала в таком душевном состоянии, что даже Док, отличный психиатр, пусть и молчал, но намекал по-дружески — я умываю руки... Ну, а когда беженка из Одессы наконец пришла в себя, гетман — в то время просто вождь — под страхом полного разрыва личных отношений запретил кому бы то ни было рассказывать ей правду о тех страшных днях. И вот, пожалуйста!..

Меж тем супруга продолжала:

— Помню, как пылал город моего детства. Как я накручивала километры на кардан, безо всякой цели, видя лишь асфальт перед глазами. Как ты нашёл меня в лесу. Как хоронил моего Славика. Как застрелил мерзавца — его звали Виктором, правильно? — и остался один против всех.

— Вдвоём с Серёгой...

— Да, через минуту. А в первые мгновения ты был совсем один. Ведь так?

— Наверное, — поморщился гетман. Именно так, и нечего лукавить!

— Так, Аль, именно так!.. Помню, как носил меня на руках, как подкармливал из своей доли продуктов, купал в ручье, стирал мои обноски, не спал ночами, охраняя мой сон, перебирал губами мои пальцы, подкладывал зайчика в постель. Славик почему-то называл его Алёшкой, или просто — 'зайка Алька'... — горючая слеза упала на плечо супруга. — Я не рассуждала, не пыталась запомнить и как-то оценить происходящее, всё вокруг само собой отпечатывалось в мозгу. Вы ведь считали меня сумасшедшей, правда?

— Ну, да... Нет, скажем, потрясённой горем через край.

— Какая разница?! Знаешь, какой была первая здравая моя мысль?

— Могу себе представить! — гетман через силу усмехнулся.

Увы, перевести уж чересчур серьёзный разговор в шутливое течение не получилось.

— Не можешь, Аль! Мысль была такой: если с тобой что-нибудь случится, я умру в тот же миг. Вы, считая меня тронутой, не слишком наблюдали за мной, а ты, вождь, порой вынужден был отвлекаться, и я воспользовалась этим — похитила у Дока несколько упаковок реланиума. И для себя решила... собственно, уже не важно, что тогда решила, всё это было очень давно, в тоннеле мрака, после смерти и до воскрешения... Ты наверняка знаешь, в прошлой жизни я частенько влюблялась. Даже не влюблялась, просто мне нравились ухаживания мужчин, тайные свидания, романтические отношения. А после — кстати, очень скоро — я вдруг обнаружила, что от всего этого не осталось и следа, даже воспоминания как-то размылись, затуманились. Ты захлестнул меня всю, без остатка, заполнил мою душу, подчинил естество. Я не смогу без тебя!

— И я, — прошептал Александр.

— Знаю, Аль. Чувствую. Хотя уже и... И потому твой смертоубийственный крестик — уж не знаю, что там внутри, но подозреваю, что это Нина Юрьевна и Александр Петрович расстарались, значит, сработано на совесть и на стадо бегемотов, — так вот, крестик этот не верну. Если что-нибудь случится с тобой, то пусть и со мной тоже. Я не умею терять, Аль. И больше не хочу!

Гетману показалось, что он понял истинный мотив стремления Алины во что бы то ни стало ехать с ними на Кавказ: невыносимо трудно долгими годами ждать, надеясь на единственный из миллиона шанс, когда рассудком понимаешь — не имеет смысла... К тому же каждый Божий день выслушивать от сердобольных бабушек: 'Вернутся, обязательно вернутся! С войны, вон, возвращались через прорву лет'. И очень-очень быстро сделаться такой же бабушкой, с разбитым сердцем, с искалеченной душой... И то сказать, уж лучше сразу! Лучше — вместе. Тем паче, что надежды, в общем, никакой. На Бога разве что... Кстати, не так и мало! 'Аще сам Бог по нас, кто на ны?!' — резонно восклицал апостол много сотен лет назад.

— Ничего с нами, Алька, не случится! — твёрдо заявил он, поразмыслив таким образом.

— Хорошо бы... Я люблю жизнь! И тебя. И Алёнку. И... будь осторожен, ладно?

— Ладно, буду осторожен, — согласился Александр, а сам, отстранив супругу, приподнялся на локте. — Теперь вот что скажи, верная спутница моя: какого еще 'И' ты любишь, кроме нас с Алёнкой?

— Анкета при приёме на работу: какого числа Вы родились? Какого месяца? Какого года? Какого х... чёрта?.. Какого чёрта на букву 'х', дорогое моё вашество, вы здесь строите из себя богиню целомудрия? Чья бы корова мычала...