Зря спящий проснулся

— Ей была нужна настойчивость?

— Ага. Она была из той породы девушек, которых нужно прожимать практически силой, чтобы они понимали, кто в отношениях хозяин. Но может ли быть хозяином человек, вместо мозгов у которого розовый сироп с плавающими там сердечками? Нет. Через месяц мы расстались. Она вернулась к своему бывшему парню. Без понятия, кто он и что он. Однажды мы просто встретились, она быстро отдала мне записку, развернулась и ушла. Я сразу понял, что все рухнуло.

— Записку? Вы расстались по записке? — Максим засмеялся.

— Мне тогда было не смешно. От нее, от той девушки, в смысле, несло таким холодом и отчуждением, что я, помнится, потер губы, так как они у меня замерзли. Я пошел в парк. Держал эту несчастную записку в потном кулаке. Сел на скамейку в самом дальнем углу. Выдохнул. Много раз выдохнул, гораздо больше, чем вдохнул. А затем начал читать. Она писала кратко.

— Дай догадаюсь... — протянул Спящий. — "Извини, родной, но давай-ка останемся друзьями"?

— Нет.

— Черт! Расставаться по записке — это просто верх идиотизма! — Максим хлопнул себя по коленке и рассмеялся вновь. — Прости, конечно, но ты выбрал свою профессию из-за трусливой дуры.

— Возможно, — уклончиво ответил Андрей. — Дальше рассказывать-то?

Максим увлеченно мотнул головой.

— Я развернул этот клетчатый ебаный листок. В начале было "Здраствуй, Андрюша", с грамматической ошибкой. А затем она писала, что, мол, прости, но мне предложил вновь встречаться мой бывший парень. Что мне надоели твои капризы и чувство, что ты от меня зависишь. Что ты должен понять и простить. Что мне было с тобой хорошо, интересно, ты отличный человек, но дальше у нас все кончено.

Я прочитал эту записку несколько раз.

Я сцепил зубы.

Я разорвал и выбросил ее в урну.

Я шел по парку и думал о том, что лучше — спрыгнуть с крыши или повеситься. Мимо меня шли красивые, прекрасные девушки. Кто-то с парнями, кто-то по одиночке, кто-то веселыми, щебечущими стайками. Они были великолепны. Но ни одна из них не шла в сравнение с той, которая меня бросила. Я хотел найти ее, схватить за плечи и прокричать, как сильно ее люблю, как жить без нее не могу, как изменюсь и буду другим, только ради нее, только ради крохотного шанса, ведь нам было так хорошо вместе. Она говорила, что обожает меня, что такое ощущение, будто мы знакомы тысячу лет.

— Моя жена говорила то же самое, — произнес Максим. Андрей мельком глянул на него и, в полумраке сарая, все же заметил, как тот закусил нижнюю губу.

— Они все так говорят. Практическое большинство. Это шаблоны. Им так легче.

— А нам?

— А нам нужно брать яйца в кулак. Вот и вся история. Понимаешь, после того случая прошел год. Я проболтался непонятно где после школы, так и не поступив в университет. Даже не помню, что тогда было. Я занимался спортом, бухал, пытался знакомиться с девушками, меня тошнило от них, опять бухал, бегал, подтягивался, записался в тренажерный зал, пытался знакомиться с девушками, тошнил, бегал. Где-то через полгода что-то начало налаживаться и я даже поцеловал новую девушку. Чужую. Меня словно обухом по голове ударило. Я вновь вспомнил тот самый счастливый месяц своей жизни. И маятник вернулся обратно, с удвоенной силой. Время замедлило ход. Каждый день, каждый божий день я мечтал и фантазировал о том, как она возвращается ко мне. Как мы разговариваем. Как она все понимает и раскаивается. Как я трахаю ее. И мы, взявшись за руки, бредем по берегу блядского океана, шепчущего что-то на своем интернациональном, понятном всем и каждому, языке.

— Но она не вернулась?

— Нет.

— Психология помогла тебе?

— Фактически да. Я не могу сказать, что это была панацея от всех бед. Есть три фактора решения такого рода проблем: понимание их сути, время и замещение. Когда тебе шестнадцать, то лекарство само находит глотку, ныряет туда и запивается водой. Главное, позволить ему это сделать, не сопротивляться.

— Ты же знаешь, что я не могу сопротивляться. Сейчас, — сказал Максим.

— Я знаю. — Андрей повертел щепку и сломал ее. — Но я рассказал тебе то, что никому никогда не рассказывал, для того, чтобы ты понял суть лекарства. Я не буду заливать, что это безболезненный укольчик и что ты и глазом моргнуть не успеешь, как все пройдет. Ничто не проходит бесследно. Но прошлое — нельзя вернуть. Прошлое — это констатация факта, это омертвевшая кожа, которая чешуйками опадает с тебя. Ее невозможно прикрепить обратно, она, в контексте твоего существования, уже чужеродный элемент. Хотя совсем недавно была родной и выполняла привычные функции.

— Да. — Согласился Спящий. — Все, что нам дается, не навсегда. Я где-то читал или слышал... что нельзя привязываться к вещам и людям. Что рано или поздно они уйдут из твоей жизни, или ты из их, не важно. Но ты их потеряешь. Это верно. Вернее верного.

Что-то мерно и тяжело застучало по крыше сарая. Андрей встрепенулся и бросился к двери, но это оказался всего лишь дождь. Размеренный и редкий, он наполнил еще один серый день каким-то новым смыслом. Возможно, что смысл этот был в саморазрушении и бесполезности. Но он был.

— Это не ты, случаем? — спросил психолог у Максима, вытирая мокрыми ладонями лицо. Осенний дождь освежал.

— Нет. Даже если и я, то не специально. А ты вспоминаешь ее?

— Кого?

— Ту, свою первую любовь.

— Ну, — психолог замялся, действительно задумавшись. — Если только очень редко.

— А если бы она вернулась к тебе. Когда ты уже женился и все у тебя хорошо.

— Я бы не сказал, что у нас с женой все всегда хорошо, но это тоже уже в прошлом. А как ты говоришь... да нет, не стал бы я с ней ничего общего иметь. Люди, совершившие предательство, для меня отработанный материал. Никакого доверия и уважения к ним не испытываю. Я вообще, если честно, желал и желаю ей счастья. Надеюсь, она нашла того, кто не был капризным, кто не растворялся в ней, потому что любил, а трахал, трахал, трахал. В этом тоже есть определенный шарм, не находишь? Может, она вышла замуж за того своего бывшего. И разбитая ваза оказалась лодкой семейного быта.

— Давшей течь.

— С чего ты так решил?

— Ни с чего. — Максим дернул рукой, на которую неожиданно попала капля с немного протекающей крыши сарая. — Слушай, давай уже закончим то, что на сегодня запланировали и пойдем спать. Я так устал...

— Ну да? — Психолог загадочно улыбнулся. — Ты валялся в коме черт его знает сколько времени, да так и не наотдыхался?

— Тогда я не знал, что мне придется копить силы на всякое дерьмо.

— Для этого всегда нужно иметь силы. Про запас, на черный день.

ДЕНЬ 118

Нет хорошего и плохого. Если вокруг непроглядная темень, то нужно просто включить лампочку. Если тебя ослепляет свет, то нужно потушить солнце. Хорошее и плохое такие же неестественные крайности, как кромешная тьма или слепящий свет. Человек — существо срединное. Ему удобно и комфортно существовать там, где черное смешивается с белым и получается серое.

Серости преуспевают в этой жизни, потому что этот мир для них — идеален.

Максим вышел на крыльцо в шесть утра. Было холодно, серо и мокро. Сад утопал в молочном тумане, похожем на размазанную по тарелке свежую манную кашу. Листья, слипшиеся от густой влаги, печально смотрели вниз.

Поеживаясь, Спящий сошел на траву и заспешил к туалету, виднеющемуся в самом конце участка. Но неожиданно остановился посередине, между вишней и яблоней, напротив клумбы с многолетними цветами. Они были такими жалкими, грустными и сонными, закопанные в серой взрыхленной земле, что ему вдруг захотелось сделать для них что-то хорошее.

Он оглянулся назад, на поблескивающий от росы куб дома, но никого там не увидел. Тогда он поднял руки вверх и крепко зажмурился. А, буквально через несколько секунд, туман стал редеть и уходить. Подул легкий ветерок, зашумели ветви, закрутился разноцветный флюгер на сарае. Потянуло теплым воздухом. На сером же небе, плотно зашторенном многокилометровым слоем облаков, появилась светлая точка, будто кто-то капнул солнечных чернил в спокойную прозрачную воду.

И чем дольше стоял Спящий, тем сильнее расширялась эта точка, превращаясь в провал утреннего предрассветного неба.

Все закончилось, когда Максим почувствовал теплые струйки, скатившиеся по его губам. Он провел по ним языком, ощутив соленый привкус крови. Открыл глаза, удовлетворенно огляделся вокруг, как автовладелец, впервые собственноручно помывший свой дорогой автомобиль, задрал голову и пошел наконец-таки к туалету. Цветы довольно покачивались на тонких стеблях, одобрительно кивая ему вслед.

Серости преуспевают в этой жизни до той поры, пока его не наполняют краски.

ДЕНЬ 119

"Мы идем в город, иначе я скоро начну ссать чаем", сказал психолог час назад.

И вот они уже идут по дороге целый час и одну минуту. На такси путь от основного шоссе, по проселку, занял от силы минут пять, быть может семь, не больше. Но пешком они не прошли и половины пути за целых шестьдесят.

Они выдвинулись с утра, по легкому морозу, который превратил вчерашние лужи в эбонитовые зеркальца, подернутые хрупким белым налетом изморози. Пар изо рта вырывался при каждом выдохе и даже через нос. По ощущениям, было далеко за минус пять по Цельсию. Она нацепили на себя всю одежду, что была в доме. Получился этакий набор из осенних и летних шмоток, который, если приложить фантазию, мог сойти за зимний. Мог бы, но по факту не сходил.

Мерзли руки. И мерзли ноги. Единственные на весь дачный участок перчатки были заляпаны бетоном и даже Спящий, который отнесся к своему внешнему виду с полнейшим нигилизмом, не решился их надевать.

Они шли в абсолютной, шаркающей тишине. Шли окольными путями, не по главной, асфальтированной, практически идеальной и гладкой дороге, а по разбитой, засыпанной щебенкой и смерзшимися кусками соломы, земле.

Ни машин, ни людей. Все дома наглухо закрыты. Все ставни заперты. Все деревья и кусты укутаны. Все виноградные лозы положены на землю и укрыты (кто побогаче — полиэтиленом, кто победнее — старым линолеумом). Все спит, до следующей весны, хотя зима еще толком-то и не пришла. И не придет, если Спящий этого не захочет.

Андрей скосил взгляд на идущего рядом.

Шапка надвинута по самые брови. У него тоже самое. Если паранойя не подвела психолога, то два их портрета, в анфас и профиль, теперь должны знать в каждой семьей страны. Но, с облегчением кажется, что это бесполезное дело, так как нет способа лучше изменить свою внешность, как похудеть. Просто сбросьте десять и больше килограмм, как вас не узнает родная мать, а все бывшие девушки, бросавшие вас за то, что вы неудачник и жирный увалень, тут же вернутся обратно, даже если их об этом не просить.

Просто сбросьте вес. И измените внешность. Не нужные никакие пластические хирурги. Скулы, глазные впадины, выступающий подбородок, надбровные дуги и кожа, все это дело обтягивающая, превращают из преступников в обычных прохожих.

Андрей еще раз скосил взгляд на идущего рядом.

Что они будут делать дальше? Как жить, существовать? Больше всего сейчас психолог беспокоился о своей жене...

— Каждую ночь я умираю, — неожиданно сказал Спящий хриплым голосом. — И каждое утро воскрешаюсь. Ты никогда не думал, что за всю свою жизнь мы умираем множество раз, по ночам, когда засыпаем? И все время боимся лишь одного — заснуть навсегда. Это глупо, как курить и бояться умереть от рака в тридцать три года.

— Нет, не думал. Сон и смерть разные вещи.

— Тебе соврали. Знаешь, мне сегодня приснилась странная вещь. Странный сон. До этого я видел только ее, но сегодня все было иначе.

— Что? Ты летел или увяз в воздухе, а за тобой гнались?

— Нет. — Максим сплюнул. Неудачно. Маленький белый густой шмоток слюны шлепнулся ему на грудь, и он машинально отер его рукавом. — Мне приснилось, что я такой гигантский и одновременно маленький, в невесомости, внутри масштабной пурпурной бесконечной сферы, которая, по сути, если немного сменить угол зрения, не больше шарика в подшипнике. Или икринки. Да, точно, икринки минтая. И вокруг меня на огромной скорости носились такие же сферы. В одну секунду они превращались из малых в огромные и снова в малые. Это было так страшно, безумно, и одновременно с этим настолько...

Он замолчал.

— Настолько что? — спросил Андрей.

— Короче, у меня встал. Я проснулся в панике и с жутким стояком. Что скажешь?

— Скажу спасибо, что не воспользовался моим беспомощным спящим телом.

— Я не про это. Я про сон. Что он означает?

— Не знаю, — психолог пожал плечами. — Какие-то страхи. Если бы тебе приснилось говно или калоша, полная воды, то я бы сказал, что это к деньгам. Как сейчас помню, был у моей бабушки замечательный сонник.

— И на том спасибо.

Они шли. Иногда идти куда-то вовсе не означает, что вы куда-то придете. Иногда путь — это всего лишь бессмысленное передвижение конечностей. Левой-правой, левой-правой, ать-два. Можно отмахать тысячи и тысячи километров, но так и не придти куда бы то ни было. А можно сделать всего-то один шаг в сторону и оказаться на месте, откуда никогда не захочется уходить.

Оказаться на своем месте.

Андрей выдохнул сквозь пальцы, плотно прижатые ко рту, разрезав пар на части. Ломти его мгновенно растаяли в воздухе, но эффект остался. Он сделал так еще раз. И еще. И еще.

Они поднялись на небольшую насыпь. Это был последний отрезок, по прямой, до шоссе. Летом здесь, на обочине, втридорога торговали картошкой, свеклой и горячей кукурузой. Деловые дачники, спешащие в свои маленькие дома, наполненные чистым кислородом, настоящим солнцем и бодрящей водой, которой, конечно же, нет в городе, покупали все это с большой охотой. Потому что это был натуральный продукт. И даже если в промокшем, покрытом бардовыми пятнами, бумажном кульке с вишнями находилась одна, червивая, то это было не мерзко и ужасно, а прикольно.

Настоящий продукт.

Натуральный.

Но сейчас тут было пусто.

В кармане у психолога лежали смятые пятьсот рублей. Их должно было хватить на что-нибудь питательное и недорогое. Например, хлеб. Или копченую колбасу. Или сухой суп. Или соленый плавленый сыр. Что угодно, лишь бы не сушки с чаем. Что угодно, но не хрустящее, не пахнущее, не крошащееся.

А потом нужно было бы возвращаться домой. Этот поход зачеркивал в их совместном календаре еще один день, полностью. Лучше способа и придумать нельзя было. Стружки уже окончательно застряли в волосах и каждый раз, когда Андрей ложился спать, часть из них высыпалась куда-то за шиворот, чтобы потом колоться всю ночь. Создавать максимальный дискомфорт. Но, порой он успокаивал себя мыслью, что это так же означает и то, что он жив, не лежит с простреленной головой где-то за плюшевым диваном, пропитывая его кровью и подавившись собственным откушенным языком. А дышит, смотрит, чувствует.

Он хотел поделиться этими выводами с Максимом, но потом решил, что было бы слишком жестоко. Играть на том, что вот ты жив, это круто, а твою бывшую жену убили и этого не вернешь, слишком нечестно. Такие слова не бодрят, не успокаивают, а загоняют нож тоски еще глубже в сердце, с проворотом, с нажимом.