— Конечно, знаю, — Ивик вспомнила свой неудачный фантом. Тогда она кое-что читала по этому вопросу... С тех пор как-то все забылось, она ушла в рутину и потеряла к этому интерес. Начальство разберется. Ее-то какое дело...

— В сущности, она не представляет из себя ясного, цельного, законченного учения. Теория не разработана. Поэтому пользуются все больше марксистской теорией, которая, конечно, неполна. Основные идеи теологии освобождения очень просты: главная задача христианина на Земле — любить ближнего, и прежде всего, ближнего страдающего, угнетенного, любить тех, кому плохо. Ну а любить — значит стремиться помочь. А если ты хочешь действительно помочь, надо стремиться это делать правильно и помочь наибольшему числу людей. Именно этого ждет и хочет от нас Христос. Значит, в частности, надо преобразовать общество так, чтобы оно было максимально гуманным, чтобы оно было — для блага всех людей, как физического, так и духовного... кажется, так просто, да? Мы даже ничего другого и представить не можем.

— Конечно, это банальность, — пожала плечами Ивик, — а как иначе?

— Для нас — банальность. Понимаешь, мы думаем, и нам это объясняют, что христианство Тримы точно такое же, как у нас, что противостояние идет по этой линии: дарайский атеизм — дейтрийское христианство. А все гораздо сложнее. Для землян то, что я говорю — не банальность. Может, потому, что когда христианство впервые попало в Дейтрос, у нас уже было сравнительно высокоразвитое, высокотехнологичное общество. И сразу стало очевидным, что например, наша кастовая система в том старом виде — несовместима с исповеданием Христа. Ты же помнишь, какая она была?

— Да, конечно, — Ивик кивнула. Они это проходили по истории еще в тоорсене. Раньше профессиональных каст было больше, их нельзя было менять, они имели религиозное значение. В них вступали по праву наследства, а не в соответствии со способностями. Сейчас четыре касты — хойта, гэйны, аслен и медар — сохранили лишь чисто декоративное значение...

— Несовместимо с верой и владение собственностью. В Евангелии так много об этом говорится... Эксплуатация. Неравенство людей. У нас, вступая в христианские общины, люди сразу отрекались от всего этого, считая это проявлениями греха. Как можно быть христианином и поддерживать грех? Это все равно, что продолжать, например, жить в блудном сожительстве. Становясь христианином, надо отрекаться от греха.

— Ну да... но что здесь такого? Это же понятно...

Ивик и действительно не думала об этом. Это был воздух, которым она дышала. О воздухе не думают. Можно размышлять над сложными вопросами вроде любви к нескольким мужчинам сразу. Но есть очевидности — христианин не может поддерживать неравенство и угнетение, он должен защищать жизнь, счастье, развитие всех людей, он должен стремиться к этому. В этом не было сомнений ни у кого. Никогда. Это в Дейтросе считалось бесспорным.

Но на Триме... на Триме — не считалось. Действительно.

— Может быть, так было необходимо, Дэйм? Чтобы они могли сохранить Благую Весть? Дейтрийская церковь ведь тогда чудом выжила. А у триманской церкви главная задача — сохранение и передача Благой Вести...

— Да, но выполнение заповедей — это минимум настолько же важно. Хотя ты права, пойди церковь на Триме против сильных мира сего — ее могли бы раздавить... Хотя это сложный вопрос! Должны ли христиане бояться смерти? Не должны ли делать то, к чему призваны — и уповать на помощь Бога? Но впрочем, это неважно. Обрати внимание, как много на Триме сделали люди, далекие от церкви. Развитие науки... социальные преобразования. Церковь ко всему этому, в отличие от дейтрийской, не имела никакого отношения. И даже сопротивлялась этому. И вот там, где я работаю — там произошло, теперь уже окончательно, осознание собственно социальной роли Церкви. Посюсторонней. Той простой идеи, что у Бога на Тверди нет рук и ног, кроме наших.

— Шендак! Дарайцы, наверное, ломят там зверски...

— А ты как думала? Конечно. У нас самый большой боевой отдел на Триме. Да и вообще... На самом деле сложно все. Висит на волоске. Хотя думаю, эти идеи уже не победить. В наших странах многое меняется, Ивик. Есть поводы для некоторого оптимизма.

— Странно это... вот скажи рядовому дейтрину — там социализм. Посмотрит, как на идиота, скажет, ну и что... Что в этом такого хорошего.

— Да потому что для рядового дейтрина христианское общество — это и есть то, что мы называем социализмом. Наши этого тоже не понимают. Надо программу в школах менять... объяснять. Хотя это чисто триманские заморочки, может, и правда, интересно только для общего развития... У нас-то все просто. И дарайцы это понимают тоже.

— Дэйм! — голос Даны звучал чуть капризно, — пошли за стол! Он спит, что ли?

Дана подошла ближе, поправила чепчик ребенку. Дэйм улыбнулся ей.

— Заснул вроде...

— Ну так положи его, вон же колыбельку я поставила. Что ты его на руках таскаешь?

— Не хочется, — тихо сказал Дэйм, — очень хочется подержать.

Ивик взглянула на него и поразилась нежности, с которой он смотрел на ребенка.

— О-ох, шендак, выискался заботливый папаша! — вздохнула Дана, — пожил бы тут с нами, быстро бы надоело их на руках таскать...

Дэйм улыбнулся чуть беспомощно. Встал. Ивик встала вслед за ним. А вот она хорошо понимала Дэйма. Всегда кажется — схватить ребенка и не выпускать из рук. Пока не надо будет снова уходить...

Только гэйн может понять гэйна.

А Дана уже перестала быть такой.

Они мыли посуду вдвоем, на маленькой кухне. Дана полоскала в мыльной воде, Ивик протирала полотенцем и составляла в стопки — отдельно большие тарелки, отдельно маленькие... Завитки черных волос Даны ложились на щеки, на раздвоенный подбородок. Фартук намок и прилип к животу.

— Папаша... тут он заботливый! А сам и дома-то не бывает... нет, я понимаю — работа. Конечно. Он гэйн, он должен... но знаешь как осточертело — все время одной.

Вот так же и Марк, наверное, подумала Ивик. Все время один. Но он никогда не жалуется. Она снова ощутила свою вину.

— Да и вообще... в молодости как думали — любовь, романтика... А где она, эта любовь? Одна вон грязная посуда осталась. Придет раз в три недели, осчастливит своим присутствием божественным... и опять сваливает. А это все на мне. Квартира, дети... Свекровь тоже работает. А то, что я работаю — это никого не волнует... а тоже ведь смену отсидишь на связи — спину ломит. Не так уж и легко.

— Ты его не любишь уже? — тихо спросила Ивик. Дана пожала плечами.

— Не знаю. Как-то... прошло. Да так и не бывает, наверное, чтобы любовь, как в молодости. У всех проходит. Быт, понимаешь, заедает... Я одна кручусь, ему ничего не надо...

Надо, хотела сказать Ивик. Ему очень нужно возвращаться сюда. И чтобы его обняли. И чтобы любили... А любила ли его Дана вообще когда-нибудь? Это ведь Дэйм два года не решался ей даже сказать... мечтал... добивался. А она?

— А раньше ты его любила?

— Не знаю. Наверное. Такой, казалось мне, красавец... мужчина. Гэйн. Весь из себя... а... теперь вижу, что все они одинаковы, мужики-то. Может, лучше было не за гэйна выйти, а вот как ты — за аслен какого-нибудь. Хоть бы в хозяйстве была польза... А он... придет — и хоть бы что полезное сделал по хозяйству! Папаша-то у него, Эльгеро, очень даже хозяйственный, считай, всю квартиру у них своими руками сделал. Хотя шеман! Характерец, правда, еще тот! Но в этом плане молодец. А сын — вообще руки не тем концом вставлены. Вон, посмотри — видишь, вешалка? Третий месяц прошу прибить... знаешь, как неудобно!

Ивик взглянула на оторванную вешалку на стене. И правда... кухонные полотенца свалены на подоконнике. Под батареей грязь. Оконное стекло сто лет не мыто. Дана и сама — еще та хозяйка. Но ей просто тяжело... Она такая. Трудно справляться.

Ивик вспомнила, как Дана на первом курсе чуть не сломалась. Сбежала с уроков, сидела на чердаке и плакала. "Я больше не могу". И как ее было жалко. Маленькая, хрупкая, безумно талантливая девчонка. Полоса препятствий, рукопашный бой, кроссы, горы зубрежки каждый день, хозяйственные наряды... Себя Ивик не было так жалко. Про себя Ивик знала, что она — самая обычная, и не хватало еще капризы тут устраивать. А вот Дана... Такой талант, думалось ей тогда, совсем не терпит насилия. А ведь квенсен — это сплошное насилие, сплошное "через не-могу", требования, нагрузки...

Вот она и сломалась.

Но не тогда, а сейчас. Такая жизнь оказалась ей не по силам. В квенсене она еще как-то держалась. Там были нагрузки, там были потом патрули и даже боевые столкновения... но их там кормили в столовой, обстирывали, ни о чем не надо было думать. Только выполняй распоряжения и приказы.

А здесь — на ней все хозяйство. Пусть маленькое. Но для Даны и это — слишком. Она и этого не выдерживает. И дети. Слишком большая для нее ответственность. Не создана она для того, чтобы пахать. Не рабочая скотинка. Да впрочем, и воевать она тоже не создана, это верно...

Она принцесса, маленькая аристократка. Украшение, цветок. Ей бы жить в особняке какого-нибудь принца либо миллиардера триманского. И чтобы на руках носили. Чтобы муж любил и жил ради нее. Дэйм ее любит, конечно... Но он действительно мало для нее делает. И винить его в этом нельзя. Просто так все сложилось.

Вообще, подумала Ивик, почему в жизни всегда так складывается, что никто, вроде бы, не виноват, а всем плохо...

— Ну а ты как живешь? Везет тебе, у тебя Марк классный...

— Да, классный, — согласилась Ивик. Ей хотелось рассказать Дане про Кельма. Но — какое теперь? Что она скажет? Ивик вообще чувствовала вину перед Даной, потому что и она ведь гэйна, и она уходит и бросает семью...

Дана выпустила воду из раковины. Вытерла покрасневшие руки полотенцем, стала составлять стопки тарелок в шкаф.

— Давай тут посидим с тобой, чайку еще выпьем... классный пирог я испекла? — похвасталась Дана.

— Классный! Рецепт дашь?

— Ага, только напомни... — Дана стала разливать чай. И снова Ивик ощутила грусть, глядя на ее распухшие, растолстевшие руки — как эти тонкие кисти когда-то держали смычок...

— Ты совсем уже не играешь?

— Да ну... взяла как-то, попробовала... знаешь, нет желания. Техника уходит постепенно, и восстанавливать... Это же пахать надо. Не до того мне.

— Ты так изменилась...

И правда, она изменилась. Жадно кусала пирог с ягодами, причавкивала. Ивик вдруг подумала, что это — совсем другой человек, ничего общего не имеющий с той Даной, с которой когда-то вместе решили "бороться против диктатуры", и с которой потом бегали под огнем доршей... Но какая разница? Я люблю ее все равно, подумала Ивик. Она моя сестра. Она мне ближе, чем родная сестра. Что бы с ней ни случилось... А если бы ее убили, было бы лучше? Нет, остро ощутила Ивик. Лучше уж пусть будет такой. Может, из высших соображений, если бы она была моим транслятором... да, если бы я отвечала за нее как куратор, я могла бы сказать — дескать, лучше погибнуть, чем так измениться. Но я хочу, чтобы она жила. Просто жила. Любой. Злой, страдающей, растолстевшей, скучной, какой угодно. Просто чтобы жила. Ивик наклонилась, чтобы скрыть слезу, внезапно набухшую в уголке глаза. Что за чертова сентиментальность напала? Что со мной? Что во мне-то так сильно изменилось в последнее время?

Кажется, в последнее время я начала жить...

Ей очень захотелось поговорить о Кельме. Но... неинтересно это все Дане и не нужно. Так же, как Марку. Чужой мир... им этого ничего не понять.

— Слушай, а про наших хоть расскажи что-нибудь? У меня совершенно ни с кем нет связи!

— Про наших? Ну я про всех почти знаю... — Дана задумалась, — кто молодец из нашего сена, это Скеро! Я у нее зимой в гостях была, она пригласила. Почему-то помнит меня, выделяет, хотя мы вроде не дружили. Она уже живет в Шари-Пале, в столице. Человек действительно умеет жить! Знаешь, я и тогда ею восхищалась, и сейчас. Муж у нее известный физик, участвовал в создании вероятностного щита. Детей четверо, и еще собирается рожать. При этом дом, — Дана мечтательно зажмурилась, — как в проклятой Дарайе! Отдельный, представляешь? Как-то ее муж выбил. Два этажа. Хозяйство — блеск! Все чисто, все на местах. Барахла полно. Да еще научную работу ведет! Она ведь уже и диссер защитила, что-то про эти... глубокие слои Медианы, про темпоральные сдвиги. Заочно закончила физическую академию. Мало того, она еще шьет — такой костюмчик показывала, закачаешься! И книги пишет!

— Здорово, она действительно молодец! — поддержала Ивик, — всегда была такой... разносторонне одаренной.

— Кто еще... Ну про Лена ты знаешь...

— Да, — негромко сказала Ивик. Опустила глаза. Они не все знали друг о друге, но если кто-то погибал — об этом узнавали все. Лен был седьмым. Седьмым уже после выпуска, а если считать Чена, погибшего в школе — то восьмым.

Дана коротко, прерывисто вздохнула.

— Верт командует частью в Рагоне. Уже зеннор, как наша Ашен, молодец! И семья есть, трое детей. Марро получил премию Рица, известный поэт уже... ну это ты знаешь, впрочем. А работает в патрульной части обычной. Жена, двое детей. Клайд вот недавно женился. Тоже в патруле. Да все в основном в патрульных частях... Из девчонок Тиша — вроде такая незаметная была — а сейчас стала известной пианисткой. Хотя тоже патрулирует. Но у нее детей нет. Да, а помнишь Марту иль Касс, из сена на год старше нас? Ты в нее прямо втюрилась тогда...

— Помню, — улыбнулась Ивик, — такое не забывается.

— Так вот, она с Дэймом работает! На Триме. В Мексике, кажется.

— Да ты что?!

— Ага. Вообще мир тесен! Мы с ней ведь рожали вместе, я Рейна, а она девчонку свою вторую родила. Потом переписывались немного, тебя вспоминали. Я не рассказывала разве?

— Нет.

— А недавно она к нам даже приезжала...

— Ну и как она живет? Чем занимается?

— Занимается... ну клористка, играет в оркестре, когда время есть... у вас же на Триме и времени-то особо нет. Сольные концерты дает. У нее трое детей, все девчонки. Муж тоже, как и у тебя, аслен — какой-то электронщик... не знаю точно, — Дана хмыкнула, — она хорошо, конечно, устроилась. Только дальше никому не рассказывай. На Триме у нее роман с одним... тоже из наших, конечно. Живут фактически семьей. Приходит сюда — тут у нее муж, дети, дом, все в шоколаде. Уходит на Триму — там тоже того... дырочка пустой не остается. Я ее детей видела, знаешь, подозреваю, что третья девочка уже того... от другого отца. А кто разберет-то? Все чисто. Вообще в этом плане, конечно, вам хорошо на Триме, удобно. Я думаю, может, и у Дэйма там кто-то есть...

Ивик сидела, ощущая себя примерно как рак, которого только что вынули из прохладной привычной среды и засунули в кипяток.

— Да нет, — сказала она, — у Дэйма вряд ли. Он, знаешь, такой честный. И тебя любит.

— Ой, да ладно — честный. Ты просто в облаках витаешь. Я, знаешь, со многими общалась, это среди гэйнов обычное дело. Особенно у разведчиков, кто дома подолгу не живет. Да по мне знаешь... лишь бы было шито-крыто! Лишь бы тут мне сцены не устраивал.